Курсантка

КУРСАНТКА

Курсантка. Так звали гору, которая обрывалась резко перед посадками.
Курсантка всегда манила меня своей таинственностью и зимой, и весной, и летом, и осенью. Я о ней думала и днём, и ночью. Наверное, её загадочность усиливалась от того, что эта гора была единственным местом, куда мне родители никогда не разрешали ходить одной.
Зимой до Курсантки можно было добраться только по плотной лыжней, которая была проложена курсантами Тамбовского пехотного военного училища. Они часто совершали туда лыжный пробег или маршбросок с военной амуницией.
Военное училище находилось в километрах пяти от Тригуляя - места, где находилась папина воинская часть.
Курсанты на лыжах выезжали из училища, мчались сплошной толпой через поля и заливные луга до реки Цны, пересекали её, огибая незамерзающие полыньи, потом проезжали заросшие ольхой и калиной, не проходимые летом, но очень красивые зимой от ярко алых ягод болота и  через посадки молодых дубков проскакивали к широкой просеке, отделявшей посадки высоких и стройных сосенок от густого почти непроходимого, дремучего леса, буквально испещрённого звонкими родниковыми ручьями, в которых в углублениях и заводях мы руками ловили тонких, гибких, чёрных угрей.
Папа в это воскресенье был на полигоне. Дядя Шаги, живший у нас и строивший сруб нашим соседям Машкиным, ушёл из дома махать топором спозаранок. Моя младшая сестричка кашляла. И мама не пустила её со мной играть во дворе. Я запрягла Волчка в санки и стала его погонять лыжной палкой. Волчок устал от моих издевательств над ним и стал рычать и огрызаться на меня. Решив, что игра начинает принимать опасный для здоровья поворот во взаимоотношениях с собакой, я распрягла её и отпустила. Счастливый Волчок радостно, визжа и высоко подпрыгивая, бегал по двору вокруг меня кругами, не приближаясь тем не менее ко мне на близкое расстояние. Мне стало скучно играть одной. Я надела лыжи и поехала в лес. Никто не попадался мне на пути. Дул сильный ветер, и стало пощипывать нос. Я прибавила ходу и ноги сами принесли меня к загадочной и всегда манящей к себе горе Курсантке. Я поднялась на самую высокую точку горы и с ветерком съехала вниз. После удачных трёх спусков я решила спуститься с трассы через трамплин. Редкий мальчишка удачно спускался по этой трассе. Девчонок мальчишки, вообще, к этому спуску не подпускали, говоря нам: «Переломаете руки и ноги».
И вот я осталась одна наедине с горой. Никто не мог запретить мне сейчас съехать с трамплина. Трамплин был не высокий. Метра два, два с половиной – не больше.
Я решила спустится не с самой вершины горы, а где-то с середины трассы.
Разгон получился не очень сильный, и я благополучно приземлилась, отлетев от трамплина на несколько метром. Лететь над землёй на лыжах оказалось не так уж страшно, как кажется это со стороны. После удачного завершения спуска, я решила проехать три четверти трассы для более сильного разгона. Верхняя часть трассы оказалась очень крутой, и мне не удалось её частично сократить. Я смогла взобраться только на вершину горы по другому пологому склону, с которого мы обычно съезжали. Оказавшись на самой верхней точке горы, я с опаской посмотрела вниз.
- Может быть не стоит спускаться по столь опасной трассе при таком сильном ветре? - подумала я. И уже направила лыжи на более пологий склон, подняла палки, чтобы оттолкнуться, но вдруг передумала.
Мысль, что мне никогда больше не удастся оказаться на Курсантке в полном одиночестве, очень волновала меня. Я боялась упустить шанс...
Через секунду у меня было такое ощущение, что я умру, если не съеду с самой высокой точки горы и не взлечу с трамплина над снежной гладью. Я поставила аккуратно лыжи на опасную трассу, собралась с духом, оттолкнулась палками, низко присела, пригнув голову почти к ногам, и помчалась вниз, высоко подняв палки и скрестив их за спиной.
Скорость развивалась колоссальная. Встречный поток воздуха выпрямлял моё туловище. Когда я подлетела к трамплину, моё тело приняло строго вертикальное положение, а руки были разведены в стороны. Палки я подняла высоко над головой.
Ещё не коснувшись края трамплина, я взмыла высоко вверх и, как мне показалось, целую вечность летела над землёй.
Когда я приземлилась, то от сильного удара сильно прикусила язык и на несколько секунд потеряла сознание.
Когда я очнулась, то никак не могла понять: «Где я?»
Вытащив голову из сугроба, я попыталась подняться и встать на лыжи. Но у меня ничего не получалось.
Со страхом я ощутила во рту вкус крови.
- Что же я разбила? - подумала я с ужасом.
Ощупав лицо ледяными красными пальцами, я не обнаружила явных травм на лице.
Посмотрев на руки, я не увидела следов крови.
Неужели я откусила себе язык, обомлела я от жуткой мысли...
С усилием я подняла голову над снежной поверхностью и сплюнула. На снегу я увидела ярко-красное пятно крови.
- Мамочка! - закричала я страшным голосом.
- Нет язык не откушен, а только надкушен, - обрадовалась я, услышав свой крик.
- Если бы я полностью откусила себе язык, он бы вывалился у меня изо рта. И бы не могла произнести не слова... А я же только что кричала: "Мамочка!" - продолжала рассуждать я.
Лёжа на животе, я стала произносить сложные слова. И они все у меня получались. Но язык сильно щипало. Я засунула заледеневший палец в рот, и нащупала в языке сбоку дырку.
Очень перепугавшись из-за этого обстоятельства, я выдернула палец изо рта. Он был весь в крови. Горечь и обида обожгла мне сердце. Из-за этого глупого спуска на лыжах я лишилась хорошего языка на всю жизнь...
Слёзы брызнули у меня из глаз. Но, полежав на животе несколько минут, я поняла, что моё тело коченеет. Начав барахтаться в пушистом снегу, я поняла всю бесполезность этого занятия. Я с большим трудом повернулась сначала на бок, а затем уже на спину. Оказавшись на спине, я сначала подняла левую ногу, она оказалась не только без лыжи, но и без валенка. Потом я подняла правую ногу, она была в валенке, к которому был прикреплён маленький кусочек лыжи. То есть правая лыжа при падении обломилась и сзади, и спереди.
Я стала мысленно представлять свой разговор с родителями о причине такой поломки лыжи и с ужасом подумала, что придётся рассказать всю правду...
Вообще, вырисовывался слабо один вариант вранья... Я встала над канавой, навалилась на лыжу всем своим весом, и она мгновенно хрустнула и сзади и спереди. Я только никак не могла вспомнить какую-то канаву, над которой я бы смогла встать и сломать лыжу...
Я попыталась встать на четвереньки, но проваливалась в снег, очень рыхлый и глубокий.
В конце концов я решила отправиться на поиски своих вещей ползком по-пластунски.
Сначала я нашла палку, потом передний обломок правой лыжни, потом я нашла левую лыжню с закреплённым на ней валенком. Не вытряхивая снега из валенка я засунула туда ногу и теперь уже сумела встать на ноги. Одна нога со сломанной лыжнёй глубоко утонула в рыхлом снеге, вторая даже не зачерпывала снег. Я решила не искать варежки потому что на улице стало темнеть. И вторую палку я тоже уже не решалась искать, так как в этих местах ночью иногда бегали волки. Правда, все жители посёлка говорили, что зима ещё только начинается, и волки не нападут на человека. Но я благоразумно решила поторопиться с возвращением  домой.
Сколь времени без варежек с одной палкой, практически на одной лыже я пробиралась до утоптанной лыжни сложно сказать. Мне казалось, что наступила глубокая ночь. Но и по плотно утрамбованной лыжне стало пробираться не легче. Нога с огрызком лыжни постоянно проваливалась под моим весом. Иногда валенок с огрызком оставшимся от левой лыжни задевал за плотные края образовавшейся при проваливании ноги ямки. Я с большим трудом доставала валенок застывшими руками, вытряхивала снег и с большим трудом засовывала туда ногу. Слёзы в два потока текли по замёрзшим щекам. Но всё моё закрытое тёплой одеждой тело вспотело.
Сильный ветер начал быстро остужать влажное тело в мокрой от пота одежде. И мне уже начал бить озноб. Я напугалась, что окоченею на лыжне, так как вряд ли кто-то решиться искать меня здесь.
Я плакала, выла, стонала, но постоянно передвигалась и передвигалась вперёд, не позволяя себе на миг отдых. Передо мной постоянно стоял образ Дарьи из поэмы Некрасова «Мороз – Красный Нос», замёрзшей в лесу. Мама постоянно читала нам с сестричкой эту страшную историю наизусть, занимаясь какой-либо работой по дому, чтобы хоть как-то  отвлечь нас от постоянных проказ.
Единственно, что меня утешало в моём положении, что я ещё не испытывала того блаженства, из-за которого Дарья, прижавшись к дереву просто балдела. Я не балдела, а сильно стучала зубами, чему не мешал даже мой сильно распухший надкусанный язык. Почти в полубредовом состоянии я доползла до дороги и упала на неё, перевалившись  как мешок через высокий вал из снега, который образовался из-за постоянной расчистки дороги бульдозером.
Немного полежав на дороге, я поняла, что начинаю испытывать блаженство и лёгкость в теле. Я села посреди дороги и стала снимать с ног лыжи, но крепления заледенели и смёрзлись. Я поняла, что только напрасно трачу время и заковыляла к дому в полной темноте, с ужасом представляя на пороге дома мою перепуганную семью. Возможно, уже на поиски меня отправили в лес разыскивать мои следы солдат?.. Расстояние было небольшое. Примерно с километр. Но мне показалось, что я передвигалась несколько часов. Когда я добралась до своей калитки, я не могла уже её открыть сама и стала звать на помощь. Из соседнего двора прибежала Наташа Зинченко.
- Ты чего так кричишь? - спросила она, удивлённо глядя на меня.
- Калитку не могу открыть, - со слезами простонала я.
Наташа быстро открыла калитку, с большим трудом протолкнула меня в неё и только спросила:
- Где лыжи-то сломала?
- На Курсантке, - рыдая ответила я, уже не собираясь ни от кого ничего скрывать.               
- А как же это получилось, - сочувственно спросила она у меня.
- С трамплина съехала, - махнув рукой, промямлила я и заковыляла к крыльцу.
Прямо в лыжах забравшись на крыльцо, я что есть силы стала барабанить в дверь коридора. Но никто её не открывал. Обычно эту дверь не запирали до глубокой ночи. Но, видимо, из-за сильного ветра её закрыли на засов. Я сползла с крыльца, вытащила ноги из валенок, залезла на завалинку и подтянулась к оконному стеклу. Краем глаза через чёлку занавески я разглядела смеющее лицо мамы.
- Как можно смеяться, когда твоя дочь замерзает и, наверное, скоро умрёт? - только и подумала я. 
Я взяла лыжную палку в руки и стала её бить по стеклу.
- Только бы не разбить! - думала я в начале.
- Только бы услышала, - потом я стала молить Бога.
Волчок, видя моё отчаяние, стал громко лаять. А я стала громко кричать:
Мама! Папа! Галочка! Дядя Шаги!
- Но всё было бесполезно!
Я опять влезла на на завалинку и стала кулаком, что есть сил стучать по раме.
Наконец, белая тонкая занавеска отодвинулась и в окошко выглянуло круглое весёлое лицо дядя Шаги. Он ничего не видел в темноте и через двойные рамы не слышал моего вопля.
Наконец, кто-то открыл входную дверь в сенях и вышел на крыльцо. Это была мама. Я юркнула быстро в дверь сеней. Открыть входную дверь в кухню у меня не было сил.
Мама открыла дверь и я как смежный ком ввалилась в кухню, плача навзрыд.
Никто не заметил, что без валенок, без варежек.
Плача я кое-как сняла верхнюю одежду, бросила её на сундук в детской, чтобы она высохла и согрелась на печи. И стала плакать навзрыд:
- Кто закрыл входную дверь в сени?
Мама тоже вдруг спросила:
- Кто закрыл на засов дверь в сени, когда ребёнок на улице?
- Я! А что? - смеясь, признался дядя Шаги, - в следующий раз не будет так долго гулять в темноте.   
Я поняла, что,  вообще, чудом осталась жива. Никто и не подозревал, что всё это время я была в лесу. Все думали, что я просто допоздна гуляла с подружками во дворе.
С ужасом я поняла, что в десять лет так трагично могла окончиться моя жизнь. Вернее в одиннадцать. Через месяц у меня День рождения. И я могла не дожить до него. Никто и не собирался даже всё это время искать меня где-то в лесу. Домашние просто думали, что я играю где-то рядом с подружками.
Я, плача, забилась в угол. Теперь я плакала не от страха, а от боли. В тепле стали отходить мои закоченевшие руки и ноги. Я думала что у меня разорвётся сердце и я не перенесу эту страшную боль. Мама заглянула в мою комнатку и позвала меня ужинать. На ужин были пельмени. Повреждённый при падении с трамплина язык, сильно ныл от боли. Я попросила маму налить мне в тарелку по больше бульона.
Но горячий бульон не согревал меня изнутри. Он только обжигал повреждённый при падении язык. Выцедив ложкой в тарелке весь бульон, я попросила маму налить мне ещё побольше.
Мама удивлённо подняла глаза. Я обычно отказывалась от бульона, а просто ехала пельмени со сметаной. Но она ничего не сказала и наполнила тарелку до краёв, два раза зачерпнув половником в кастрюле наваристый густой бульон.      
Поужинав я пошла делать уроки. Не гнущимися пальцами написала в тетрадках письменное задание. Устные задание по чтению и письму я делать вообще не стала.
Только бы не выпал снег ночью с ужасом думала я.
Когда вечером члены моей семьи сели на стулья, чтобы слушать по радио спектакль у микрофона «Трубка», я потихоньку выскользнула на крыльцо и, пошарив рукой в темноте по стене, обнаружила целую лыжу и то, что осталось от изломанной. Сначала я занесла в свою комнату кусок от правой лыжи, к которому была прикреплён валенок и спрятала его между диваном и стеной.
Оставшиеся два кусочка от правой лыжи я поставила около двухстволки, которую папа отнял у браконьера на полигоне. Браконьер уже второй месяц не решался прийти за ружьём, несмотря на то, что папа сказал его дружкам, что он знает даже его фамилию и, если бы хотел на него пожаловаться, то давно бы сообщил об этом случае в военное лесничество. Папа только попросил их передать ему его слова: «Пусть придёт и посмотрит мне в глаза». Этого, видимо, браконьер и не мог сделать, так как очень подвёл папу. Он очень долго жаловался папе на свою тяжёлую жизнь. И папа, скрипя сердце, разрешил ему прийти и скосить траву на открытом месте вокруг своего блиндажа, дав солдатам распоряжение пропустить его на покос, а осенью, когда выпадет снег позволил вывезти сено на подворье. Браконьер воспользовался папиной доверчивостью и, когда вывозил сено, заодно стал охотиться на военном полигоне.
Услышав одиночные выстрелы, папа очень напугался и бросил в то место, где они раздавались. Папа выследил мужчину в кустах и приказал ему выходить и сдать оружие. Но браконьер напугался, бросил из кустов оружие и пустился на утёк. Папа кричал ему вслед не беги, подорвёшься, меня ведь из-за тебя посадят за решётку. Но всё обошлось он выскочил за территорию полигона благополучно, но ни за ружьём, ни за сеном так и не явился. Папа поставил ружьё в сенях в угол и сказал маме, если придёт мужик за ружьём отдай его ему. Мама так боялась этого ружья, что уже второй месяц не мыла полы в радиусе двух метров вокруг него полы. И практически никогда не заходила в кладовку, дверь в которую открывалась рядом с ружьём. Вообще, дверь в ту часть сеней была заперта на замок, чтобы соседские мальчишки не обнаружили случайно охотничье ружье и не набедокурили с ним.
С тех пор, как появилось ружьё в сенях, запертую часть сеней я стала использовать как тайник. Так как папе заходить туда было некогда, а мама просто-напросто боялась к двери подходить.
Ключ от кладовки висел на стене кухни на гвоздике. Так что им воспользоваться для меня не было затруднительно.
Я положила обломки от правой лыжи в кладовку и пошла, бесшумно ступая по заледенелым половицам за целой лыжей с закреплённым на ней валенком. Когда я увидела Волчка, дрожащего всем телом на пороге крыльца, то решила потихоньку ото всех снять его ошейник с цепи и пустить в сени, когда окончательно завершу сокрытие следов содеянного. Я попросила Волчка потерпеть ещё немного и скрылась с лыжнёй за дверью.
Поставив целую лыжу в простенок между печью и умывальником, я пошла вызволять правый валенок из обледенелого крепления.
Лёд на креплениях растаял, валенок впитал в себя весь растаявший лёд и стал мокрым и мягким. Я быстро его вызволила из набухших от влаги ремней и поставила сушиться на печку, припрятав обломок правой лыжи на прежнее место.
Теперь уже на кухне, совершенно непринуждённо и ни от кого не таясь, я стала вызволять из пут крепления левый валенок. Достав второй валенок из разбухших ремней, я поставила его на печь рядом с первым и спокойно вынесла целую лыжу в сени, а затем и припрятанный обломок. Закрыв кладовку в сенях на ключ, я прошла в дом, чтобы повесить ключ на место. На цыпочках добежала до ключа и со спокойной совестью прошла мимо двери в зал.   
Из радиоприёмника неслись цыганские песни, сопровождавшиеся гомоном людей, находящихся в ночном таборе, так что никто не заметил, как я несколько раз за вечер выходила на мороз.
В сильные морозы печь в доме топили очень жарко. Стёкла разукрасились причудливым таинственным белым орнаментом от соприкосновения тёплого воздуха с холодным стеклом. Тихий Волчок не лаял, а только скрёбся заледенелой лапой в стекло, встав на задние лапы. Увидев меня в проёме двери, выходящей на крыльцо, он спрыгнул с завалинки, завилял хвостом и, радостно подвывая, подбежал ко мне. Я отстегнула ошейник Волчка от цепи, впустила его в сени, где он растянулся во весь рост на домотканном половике.
Когда я вошла в дом папа был на кухне.
- Волчка впустила в сени? - спросил он, - Нельзя доченька собаку в сильные морозы впускать в тепло. Она разогреется, разнежится, а потом выгонишь на двор, она воздуха морозного нахватается и получит воспаление лёгких. Волчок старенький уже. Он сейчас прислонится к утеплённой двери и будет доволен. Дворовых собак в доме не держат. Даже породистых охотничьих держали изолированно от жилых помещений в овчарнях. Кошка для дома от нечисти. А собака для двора, так как в ней что-то от лукавого. Овцу, телёнка, козлёнка, кур и гусей в дом запускают в свирепые морозы, а дворовую собаку в дом не впускают никогда. Сатанинское отродье от самки шакала рождается по легенде. Я терпеливо, но без особого интереса выслушала папины рассуждения и нырнула в свою комнату.
Утром я встала рано. Мы с сестричкой одни из первых подошли к крытой машине, которая возила школьников в морозы в далёкую лесную школу. Вместо варежек я на руки надела шерстяные носки и, чтобы ребята не заметили этого села в тёмный уголок крытой машины, где был полный мрак.
Из школы я тоже побежала самая первая. Галочка, не спеша, пошла домой с родственницей Сафоновых, которая встречала их дочь Лару каждый день из школы. Придя домой, я бросила портфель в сенях, хватила сестрины лыжи и одну свою палку и побежала к дороге.
Добежав до центральной дороги, я перелезла через высокий бугор и попала на просеку, по которой проходила утоптанная курсантами лыжня, ведущая лыжников к Курсантке.
Я еле-еле втиснула свои огромные валенки в миниатюрные крепления сестрёнкиных  лыж и, осторожно передвигаясь по изрытой и испорченной мной лыжне, направилась в сторону горы. Осторожно передвигая ноги, чтобы не порвать крепления на чужих лыжах, я  с ужасом созерцала следы своего возвращения домой после постигшей меня катастрофы. Добравшись до Курсантки, я стала осторожно пробираться до места своего падения. Я очень тщательно осмотрела территорию, где кувыркалась продолжительное время после своего неудачного падения с трамплина, но варежки не нашла.
Затем я отправилась на поиски палки. Долгие поиски дорогой лыжной палки для меня оказались также безуспешными. Очень расстроенная из-за пустой траты времени я решила возвращаться домой с пустыми руками.
Погода была прекрасная. Ударил лёгкий морозец. Полное отсутствие какого-либо движения воздуха делало тишину сказочной. Но эта волшебная атмосфера, царившая в лесу, совершенно не соответствовала состоянию моей души и даже тела, в котором чувствовалась какая-то разбитость и усталость...
Я посмотрела в чистое, сияющее голубое небо, на жёлтый круг солнца, полыхающего и чуть дрожащего в морозной выси, и захотелось упасть на утоптанный снег и замереть на нём и смотреть, смотреть, смотреть в голубое поднебесье, пока не заснёшь на отполированной лыжами поверхности снега.
Сначала мне было жутко от охватившего меня желания распластаться на холодном снежном покрове, но какая-то необъяснимая тоска об утраченных иллюзиях моего спортивного мастерства так терзала душу, что я не устояла перед искушением.
Аккуратно сняв сестрёнкины лыжи с валенок и поставив их вертикально в сугроб, я распахнув руки в разные стороны упала на утрамбованный снег. Я лежала и долго бесцельно смотрела в голубое холодное небо, и в груди у меня что-то замирало от нахлынувшей на меня внезапно тревоги. Наверное, сердце...
Потом мне надоело смотреть в морозную голубизну небес. Я закрыла глаза. И тревога внутри меня как-то сразу исчезла. Тихая и нежная безмятежность обволокла всё моё замерзающее тело. И неописуемый покой и блаженство поселилась в каждой клеточке моего замерзающего тела. Умереть бы сейчас от неописуемого восторга. И не надо никому объяснять будет куда делись варежки, где была сломана лыжа, как была потеряна дорогая лыжная палка. Я представила что меня уже больше нет, и папа с мамой плачут от страшной и невосполнимой потери и жалеют меня. Тут мне вдруг самой себя стало очень жалко. Как это меня больше никогда не будет больше. Это же ужасно! Папа с мамой не перенесут моей смерти и тоже умрут. И все люди забудут о нас. А моя сестричка никому не нужная будет жить в горьком одиночестве. Но, самое главное, я никогда не узнаю: «Что будет завтра, послезавтра. Да я, вообще, больше никогда и ничего не узнаю. Этого нельзя допускать! Нужно срочно вставать, ехать к маме и всё ей рассказать!»
Я тут же широко распахнула погрузившиеся в сладкую дрёму вежды и уставилась на варежки, которые были аккуратно подвешены кем-то на блестящем суку осины. Вскочив как Ванька-Встанька на плотной снежной площадке, утрамбованной под деревом, я стала подыскивать какую-нибудь палку, чтобы снять с сучка варежки.
И тут я заметила приставленную к стволу осины свою потерянную лыжную палку.
От радости я даже завизжала, быстро нашла огромную сухую ветку и мгновенно сбила с сука свои нарядные, отделанные ярко-красной бахромой варежки.
Варежки мягко упали в пушистые снег, я не спеша добралась к ним. по колено утопая в рыхлом снегу. Претаённо-предышанно  взяла их, как величайшие ценности, в руки и медленно, с наслаждением натянула на замёрзшие красные руки.
В прекрасном настроении я кое-как нацепила на валенки сестрёнкины лыжи и заскользила по глубокой лыжне домой.
- Это ты что ли потеряла палку и варежки? - услышала я в спину вопрос.
- Я, - растерянно ответила я вдруг появившемуся за спиной Славке Шлыкову.
- Что это ты Маша-Растеряша всё порастеряла? - насмешливо спросил недолюбливавший меня всегда почему-то Славка.
- Я вчера съезжала с Курсантки через трамплин, упала, сломала лыжу и не сумела сразу найти вещи, - честно призналась я Славке.
- Зачем прыгала с трамплина? Шею хотелось сломать что ли? - небрежно спросил Славка.
- Я первый раз удачно съехала, уже во второй раз, когда я забралась на самую вершину Курсантки, меня постигла неудача, - стала оправдываться я.
- Ты мелочь пузатая съехала с курсантки через трамплин? - грубо засмеялся Славка, - Кыш отсюда!!!
- Да съехала! Спуск начала от кривой берёзки! - с вызовом ответила я насмешнику.
- Да ладно врать!.. - махнув на меня рукой, сказал Славка, вприпрыжку побежав в гору.
Не сказав в ответ ему ни слова, я тоже полезла в гору. Славка находился уже на вершине и приказывал мне отойти подальше от лыжни, чтобы я не пострадала от столкновения с ним в случае неудачного спуска.
Я торопливо затопала боковыми шагами в сторону, наблюдая за тем как Славка готовился к спуску. И тут до меня дошло почему все парни всегда удачно пролетают через трамплин. Они очень тщательно готовятся к спуску, принимая на мой взгляд немыслимую для моего воображения позу. И палки они не расставляют в разные стороны. А плотно прижимают их к коленям, предварительно тщательно прижав их одну к другой. Голову они опускают ниже колен, поднимая попу выше туловища.
Вот и вся разгадка, - обрадованно я ойкнула, догадавшись о причине своего неудачного приземления.
В этот момент Славка пролетел мимо меня как стрела, выпущенная из тугого лука, не разгибаясь, пролетел над трамплином и с низко опущенной головой уверенно приземлился. Я весело побежала к вершине. Ремешки на сестрёнкиных лыжах растянулись и валенки прочно были зажаты ими.
Пока я добирала до вершины горы, Славка ещё раз удачно спустился с горы, высоко взлетев над трамплином на глазах у подъехавших к этому времени лыжников. Когда он стал взбираться по склону для третьего спуска, я крикнула ему с верхушки горы:
- Пожалуйста, уйди немного в сторону.
- Надя! Не смей съезжать! Не смей! - закричал Славка перепуганным голосом.
Вдохновлённая фактом, что Славка помнит моё имя, я старательно приняла правильную позу. До боли в пальцах сжала лыжные палки перед собой и ринулась вниз, полная восторга и умиления. Я так любила себя в этот момент, так восхищалась собой. Славка знает, как меня зовут. Он знает моё имя. Не смотря на безветренную погоду, порывы воздуха пытались выпрямить меня. Но я так низко опускала голову, что порой мне казалась, что сейчас ткнусь в лыжи носом.
К трамплину я подлетела мгновенно. Словно резиновый мячик я отлетела от края трамплина и легко и свободно взвелась ввысь. Короткие лыжи сестрёнки было просто держать параллельными в воздухе, и мне казалось, что я целую вечность парила в полёте над снежной пеленой. Затем совершенно неожиданно для себя я мягко приземлилась и помчалась вдаль по блестящему почти мраморному белому покрывалу, отшлифованному лыжниками во время многочисленных приземлений после полёта с трамплина. Я ехала очень долго, постепенно разгибая согнутую спину и поднимая согнутую почти до земли голову. Когда я остановилась, то почти с полминуты не двигалась, наслаждаясь прекрасным результатом.
- А ты – молодец! - услышала я за спиной взволнованный Славкин голос, - но больше никогда не спускайся с горы через трамплин: не дай Бог ноги сломаешь или лицо изуродуешь, - добавил он, пристально вглядываясь мне в лицо.
Я только ухмыльнулась в ответ, хотя отлично знала, что никогда больше не спущусь с трамплина да и к Курсантке больше некогда не поеду на лыжах.
Зачем мне это, когда такие взрослые парни как Слава Шлыков знают Моё имя?!

1962