рассказ из книги Доступ в залы памяти Омск-2013 -

С ЗАПАДА НА ВОСТОК

Дефолт 98-го привнёс в мою жизнь новые переживания и долги. Казалось, что дефолт 90-х XX века по сравнению с происходящим сейчас, был просто репетицией. Время имеет способность многое стирать из памяти. Да и когда было анализировать прошлое, если пришла новая волна перемен в стране, и опять поиск себя. Ну что 90-е? У людей забрали возможность работать с уверенностью в завтрашнем дне. Лично у меня забрали работу, недостроенный дом и, конечно же – нервы. А как тогда? Кто был посмелее, да понаглее враз стали ЧП (частными предпринимателями), создав кооперативы и взяв в них тех  немногих, кто готов был работать «по-новому». Остальные же бросились в торговлю всем, что можно было привезти и продать. Меня же, от рождения не любившую походы по магазинам, а значит, не умевшую ни купить, ни продать, волна просто «выбросила на берег». Какое-то время я пыталась научиться продавать, устроившись на оптовку, и даже чуть-чуть получалось. Но, увы, мои чуть-чуть не устроили «хозяев жизни» (вернее – личной торговой точки!) и я ушла в никуда. Вспоминаю те времена с благодарностью только за одно, что за три месяца работы на оптовке я познакомилась почти со всеми врачами города. По каким-то обстоятельствам, на наш седьмой ряд встали торговать почти одни врачи. И на рынке наш ряд называли «клиникой», куда приходили за любыми консультациями чаще о здоровье, чем за товаром. Мой муж в недавнем прошлом зуботехник, рядом – семья врачей-педиат-ров, дальше – окулист и т. д. Эти люди не нашли себя в «частной» медицине и были «отправлены» судьбой на городские рынки.

Многим позже мои организаторские качества привели меня в турфирму, где нужен был гид для сопровождения через границу «челноков», и началось: Польша-Омск-Польша. Чёрно-белое кино. Белое: тёплая Польша в цветущих магнолиях, колбаски на решётке и суп из потрошков, яркие базары и, поначалу,  улыбчивые поляки. После чего более чем чёрным казались: холодная Сибирь, перехваченные под 10 % доллары и тяжеленные сумки с товаром. Но больше всего в том времени было серого цвета – это поезда, целая жизнь в дороге. Два дня до Москвы, сутки до Белостока. Два с половиной дня в Польше, и опять три дня назад. В результате, все проводники страны - знакомые, а каждая станция узнаваема настолько, что приносящие горячую картошку с солёными огурцами на перрон бабушки, уже знали нас по именам. Поначалу этот экстрим даже нравился, но потом? Стало казаться, что ты уже никогда не выйдешь из этого поезда, а все усилия приблизиться к европейскому изобилию – напрасны.

Научив нас жить в поездах, красивая Польша продолжала манить к себе за лучшей жизнью. Поляки, в какой-то момент «наевшись» русских долларов  и почувствовав свою уверенность, уже перестали быть так любезны, как раньше. И, столкнувшись впервые с тем, что на рынке они тебя ждут и угощают кофе в первый день, ещё разговаривают с тобой во второй день, но уже не здороваются на третий, удивляло. По глупости, думая, что тебя не узнали. На что получив ответ от Янины и Януша (наших квартирных хозяев): «Почему они тебя не узнали? Узнали. Просто у тебя на третий день денег уже нет, и ты им зачем?» Вот – сво…! И принять это было невыносимо.

Сразу вспоминался военный случай, рассказанный мне дедом Иваном Субботиным, которого взяли в плен и погнали в Германию через территорию Польши. Так как фашисты уже драпали назад в Европу, концлагеря делались наспех: поле, окружённое колючей проволокой, да четыре вышки по углам. Наши солдаты, отработав весь день, спали прямо на земле. К ограждению лагеря часто приходили поляки и, задобрив немцев-охранников какими либо продуктами, брали себе на время наших пленных в работники. В один из таких дней немцы забрали моего деда копать яму для умерших, отпустив его назад только под вечер. А незадолго до этого в лагерь опять приходили поляки и принесли несколько булок хлеба для пленных, перебросив их в толпу через колючку. Дед в плену был уже месяц и за это время успел подружиться с четырьмя солдатами, почти его земляками. Они старались всегда держаться вместе, чтобы помочь друг другу выжить. Так вот, друзья деда, успев схватить одну брошенную им булку, разделили её на пятерых. Но голод был неимоверным, что ждать возвращения моего деда в лагерь они были не в силах. И съели свои куски. Вернувшийся дед застал ужасную картину: на траве лежали четверо мёртвых его друзей, а рядом с ними лежал «кусок» хлеба для него. Господи, отравленный хлеб…

Ночью лагерь с пленными освободили наши – сибирский дивизион. (Про это у меня тоже есть ум выносящая история в подглаве «Род»). «Польское угощение» дед сохранил, и привёз этот грязный сухарь с войны, который бабушка всё пыталась выбросить. Дед же, сказал ей: «Не смей! Этот кусок должен быть на виду, чтобы я всегда помнил о своих друзьях». И они хранили его. Когда же народились внуки, бабушка спрятала его от маленьких детей подальше. Не поверите – где!? В красном углу дома, высоко под потолком был алтарь с иконами. Там (надёжнее – негде) и лежал все годы «кусок Польши», незаслуженно освобождённой моими дедами от фашистов.

А ведь дед Иван был наполовину поляком по своей матери Елизавете (Ижбетте), которая  после счастливого возвращения сына с войны и, узнав страшную историю про отравленный хлеб, навсегда перестала говорить про свою любимую родину – Польшу. Где она родилась и прожила до восемнадцати лет, пока её не украл мой прадед Павел. И только став совсем старой, она, забываясь и смешно ПШЕкая, тихо пела нам – правнукам песни на незнакомом языке.

Дефолт 98-го и скачок доллара… мгновенно закрыли двери в, уже переставшую казаться нам сказочной, Польшу. Мои же чувства к этой стране были всегда разными, и я не знала, как назвать для себя Польшу. Родиной прабабушки Ижбетты? Что означало и моими корнями тоже. А может – местом проживания поганых ПШЕков, готовых травить нас русских даже в плену? Или местом, где один мой дед Иван Субботин был спасён (как выяснилось через долгих пятьдесят два года!) другим нашим дедом – Петром Коваленко? Или же местом, где я познакомилась со вторым мужем… местом нашей любви? Не знаю, слишком переплетено…

Сначала «закончилась» Польша. Чуть позже закончились старые запасы товаров у оптовиков. Рынки пустели, закрываясь целыми рядами. Народ ломал голову, что делать дальше, на «какие» жить? Сосед по оптовке, здоровый розовощёкий Слава, гордо развешивал яркий новый товар в палатке. Польского качества нет и в помине, но товар был красивый… с явным запахом Китая. Торговый народ оживился надеждой, засыпая первопроходца вопросами – где взял и куда ездил. Слава, боясь конкуренции, отвечал без желания, что товар-то там есть, а вот дорога опасная и тяжёлая настолько, что и ехать не захочешь. А ездил он в ещё русскую тогда Азию, в знакомый немногим город Бишкек.

Мы приехали плацкартом до Караганды, где уже на перроне поняли – Азия. Билетов в кассах нет, они все в руках перекупщиков на перроне. И билетов значительно больше, чем проходящих мимо поездов. Кое-как сторговавшись, нас подхватила безумная толпа и понесла в сторону показавшегося поезда. Это напоминало захват станции басмачами. И кто быстрее ворвётся в вагон! Указание на билете мест вообще никого не волновало. Мечта выспаться так и осталась мечтой, потому как на оплаченной мной полке уже сидели двое мужчин. Проводник был больше похож на сборщика налогов, который при входе в вагон решал, кто и куда поедет. Нам казалось, что если ему хорошо заплатить, то он бы отправил этот поезд в любую точку земли.

На нужную нам станцию – Чу, мы прибыли ночью. И это была настолько чёрная ночь, что хотелось схватить Славу за руку, чтобы не шагнуть в незнакомую пропасть темноты. Но так казалось только мне. Жизнь на станции кипела круглосуточно. Горы арбузов и дынь повсюду. Кто-то из темноты постоянно хватал меня за руки, не предлагая купить арбуз, а просто вталкивал его в руки. Слава взял меня с собой «на разведку» скорее из благодарности за прошлое, проездив со мной множество раз в Польшу. Всю дорогу до Караганды он обрабатывал меня, чтобы я молчала. Только – молчала, что бы ни происходило, оставив все решения за ним. И что женщин «там» не любят, и… права говорить не дают… и всё в таком роде. Картина меня не радовала, только проделав половину пути было поздно менять договорённость.

Фонарей не появилось, но впереди стало чуть светлее от фар, на стояке Славу уже ждали. Мы уселись в полуразваленную машину, которая загудела громко сородичам, мол – завидуйте, у меня есть клиент! Машину то и дело подбрасывало на кочках, но фантастическая усталость взяла верх, и мы уснули. Разбудили нас на так называемой «таможне» Казахстана, чтобы оплатить местным «мзду» за въезд в Киргизию через Чуйскую долину. Уже под утро мы заехали в какую-то харчевню, завешенную длинными липучими лентами, сплошь залепленными мухами. Водитель, назвавший себя Лёшей, оказался Алишером. Нам поставили на стол лагман, который был вкусным, потому как был горячим. Алишер, гордо показывая на нас, говорил на своём о чем-то с хозяином харчевни.

Ещё час в пути по Чуйской долине и, вот она, ещё одна долина. Великая долина денег – китайский базар. С горы это выглядело громадным полем, засеянным товарами, которые были уложены пачками высотой до трех метров, ровно и чётко, как выстроенные дома. Количество китайцев и местных вообще будоражило воображение. А запахи восточного базара и китайских товаров! Это ж просто бренд того времени не меньший, чем сегодня «шанель». На подъезде к базару мы увидели целые километры «микрорайонов» для живущих здесь же людей. Киргизы – в землянках, а китайцы в «коттеджах», мастерски сделанных из пенопласта и обмотанных по кругу скотчем. И бурная жизнь в своих муравейниках!.. Начало цивилизации? Увиденное в первый момент меня повергло в шок, схожий с перемещением во времени. И ещё несколько поездок потом я никак не могла понять, что такое бывает. На фоне всего нового отдалившаяся Польша стала напоминать далёкую дивную звезду, европейские логика и порядок которой теперь воспринимались для многих из нас сродни чуду.

Проехавший часть ночи за рулём, Алишер остался спать в машине, напомнив Славе о ночном алмаатинском поезде. На него нам надо было успеть, чтобы вернуться завтра в Караганду. Я же продолжала молчать, как пообещала Славе.
Мы вошли на базар. Это было сродни безумию. Описать свои ощущения не смогу даже через время. Да кто ж такое выражение придумал, что Восток – дело тонкое? Мне так совсем не показалось.

Приехав после всего в Омск, я судорожно кричала, что никогда больше туда не поеду. «Никогда» наступило уже через неделю, так как оптовка, получившая информацию, была готова к «шёлковому» пути. Люди, знающие меня по Польше, были согласны ехать со мной хоть на край света. По этой причине рассматривать дома кандидатуру мужу для поездок в Азию мы не стали. Имея громадный опыт групповодства, я перестала молчать и, позвонив Алишеру, попросила встретить меня уже на трех машинах. Так моя жизнь плавно перекочевала с запада на восток.
В Азии у нас появилось много знакомых; торговцы с базара заранее готовили наши рундуки. И оставалось время даже на отдых. А безработные водители ждали нас, как Назарбаева. Мой первый водитель Алишер стал заметно богаче, поменяв одежду, машину и нравы. Он уже руководил теми водителями, которых привлёк. Каждая наша последующая поездка в Азию казалась легче предыдущей. Или стали привыкать.

Вернувшись в десятый раз после восточного базара на станцию Чу, мы опоздали на поезд. По дороге назад у нас сломалась одна машина из каравана, и её ремонт занял время. Бросить своих ночью в долине мы не могли, потому ждали. Водители дружно копались у машины, харкаясь и громко разговаривая на своём.
Уехать раньше завтрашнего дня было не на чем. В Чу всегда неспокойно. Многие русские рассказывали в поездах страшные истории про торговцев наркотиками и людьми. Сами мы с этим ещё не сталкивались. Надо было только дождаться рассвета. Ночевать в машинах было нельзя, они забиты товаром. Разделяться на половину мы отказались, и Алишер пригласил всех к себе. Пригласил – красиво сказано. Он сразу на вокзале взял с нас плату за ночлег. Деваться куда? Мы ехали караваном по дремучей темноте, думая все об одном: как они ориентируются здесь? Вдруг, открылись ворота, и мы увидели на конце двора свет открывшейся двери дома. Навстречу вышла казашка лет тридцати пяти, пригласив войти, назвала своё имя – то ли Женисбек, то ли как-то наподобие. Дом был небольшим и бедным: две железные кровати, длинный стол и лавки. У нетопленной печи сидел мальчик лет семи, держа в руках что-то не похожее на игрушку.
Гостей они не ждали, потому кроме чая с лавашем предложить было нечего. Устраивало нас всё, даже понимание того, что спать уложат на пол. А нам лишь бы спать… хоть немного.
Ближе к утру я проснулась, чтобы выйти в туалет. Но, отворив дверь на улицу – ужаснулась, что там стало ещё темнее. Хозяйка дома крикнула мне:
– Иди налево, за домом будет абрикосовое дерево… увидишь его… оно цветёт…
Ночь была такая чёрная, что даже если бы мне нужно было найти цветущую пальму, то я бы не справилась. Но делая малые гусиные шажки, я всё же искала туалет, не поняв сразу того, что его просто нет. А есть абрикосовое дерево, под которым… всё и происходит. Терпеть уже не получалось. В этот момент я влезла в г…., а в следующий – ударилась о подвешенную на ветке бутылку с водой. Меня осенило – вот оно, нашла, и дерево, и г…!

Возмущённая до предела, я стала искать в темноте опять дом, потом – воду, чтобы отмыть свои польские (белые!) кроссовки от встречи с абрикосовым деревом и «джемом» под ним. За поисками я не заметила рассвет, который освятил дом, пустой огород и безобразно грязный двор.
Выпив чай, я не выдержала и спросила у хозяйки, почему у них нет туалета? На что получила не ответ, а вопрос:
– Зачем?
– Ну как зачем? Вы же люди. Ты что сидишь в этом бардаке и ничего не замечаешь? Земли столько, климат райский, можно всё посадить, украсить двор. Тем более, ты не работаешь. И весь день в этом… – споткнувшись на полуслове, замолчала я.
– Мне муж что скажет, то я и сделаю, – спокойно ответила она.
– И что, он не говорит про порядок? А я вот стараюсь дом свой сделать лучше, даже в общем подъезде цветы высаживаю, муж с сыном не нарадуются, я же женщина, – не унималась я.
– Делай, раз хочешь. А моему мужу всё хорошо. Лишь бы я его любила… – сказала она, досказав что-то ещё на своём языке, и ушла.
Меня слабо подколачивало от недосыпа и от дико воняющих «тонким востоком» кроссовок. Но я старалась молчать, пусть живут, как хотят, мне-то что? Но приглашение от хозяйки приехать ещё стало бомбой для всех, и народ понесло. Выслушав всех, но повернувшись именно ко мне, она продолжила:
– Знаешь, чем мы различаемся с тобой? Ты замужем. А я – ЗА МУЖЕМ!

В этот момент появился Алишер и водители. Мы поехали на вокзал. Алишер, всем довольный, подвывая на своём, покосившись на меня и подмигнув, сказал:
– Хорошая у меня жена, да… хорошая… хвала Аллаху!
Во мне всё подпрыгнуло. Эврика, она ведь действительно была хорошей женой: сидит дома и любит мужа. Больше от неё ничего и не требуется. Она, может, за свою жизнь кроме дома родителей и дома мужа ничего не видела. И ей даже не хочется увидеть. И, как я, вымотанная дорогами, через «не могу», ещё стараюсь быть заботливой женой и матерью. Кто я по сравнению с этой казашкой? Сумчатое кенгуру, объехавшее полмира. Ну и хрен с ними!.. Представив себя на минуту восточной женщиной – ужаснулась. Потом перекрестилась, сказав Алишеру вслух, как они говорят:
– Ала-берса!.. Что означало, хвала Аллаху.
Он улыбнулся моему неправильному произношению слов, но промолчал. Чувствовал развязку. Меня сразу не устраивало то, как он организует наши караваны. Оправдывая его в своих глазах, я считала за причину наших непониманий – разницу культур. Было даже его жаль поначалу, голодного безработного казаха, заглядывающего преданно в глаза. Вот она русская натура - всех пожалеть!.. Позже наш народ стал недосчитываться своих товаров. Доказать это было трудно, где пропало – на базаре или в машине. Водители Алишера, жившие круглосуточно в дорогах Казахстан-Киргизия-Казахстан, чтобы справляться с усталостью курили гашиш, злоупотребляя нашей безопасностью. В то время было немало страшных аварий на «шёлковом» пути, с погибшими людьми. Стало просто невозможным доверять Алишеру дальше. Ситуация поговорить назрела, и на перроне я сказала ему:
– Спасибо тебе, Алишер, за всё.
– Когда ждать, – уверенно и без вопроса в голосе сказал он.
– Мы приедем через неделю. Но ты нас не жди, ищи себе других клиентов. Мы решили с тобой больше не ездить, – спокойно говорила я, не глядя ему в лицо. Но когда я посмотрела на Алишера, то сразу поняла, что тонким восток перестал быть окончательно. Алишер весь побагровел, и стал орать на казахском что-то дикое. Вокруг нас стали собираться местные. Я всегда завидовала их братству. Но только не в этот раз. Что кричал Алишер, я не понимала, но что-то страшное уже начало происходить.
Смириться с потерей золотого клиента привозившего группы, он не мог. И, забыв про все блага, сделанные нами для него за эти месяцы, продолжал орать на весь перрон. Потом резко куда-то убежал. Но кольцо его соплеменников не размыкалось. Наталья, девушка из нашего каравана, сказала, что понимает немного «ихний» и, что они обещают нас прирезать как овец. Это было похоже на правду.
Начав в поездках узнавать и понимать иерархию восточного народа, я искала правильный путь спасения. Пошарив в своём кармане, я нащупала десятидолларовую купюру, которые всегда возила с собой для фен-шуя, чтоб деньги водились!.. Рядом же стоял мальчишка лет девяти с красивыми карими глазами на грязном лице. Я мгновенно сунула ему в руку деньги, шепнув на ухо:
– Беги за главным. Приведёшь – ещё денег дам. Быстро беги, понял?

Он кивнул и исчез в толпе. Время шло, до поезда оставалось два часа. Нас держали в осаде, продолжая обзывать и толкать. Мальчишка-спаситель не появлялся. Конечно, получив деньги, он мог вообще исчезнуть с ними. Но я продолжала ждать. В этот момент вернулся Алишер и, рванув меня за грудки, разорвал этим на мне рубашку из тонкой джинсы. Сородичи его стали ржать во весь голос. Мы уже готовились к худшему, как вдруг толпа расступилась и затихла. Перед нами стоял статный красивый казах лет шестидесяти с бархатным халатом на плечах поверх атласной рубахи. Это был сам Мелис… бай Чуйской долины! И я поняла, что их Аллах сегодня на нашей стороне. Спасибо.