О девушке и самолетах часть 5

5. Казаки
Как-то раз однокашник пригласил меня к себе на свадьбу, в станицу рядом с Луганском. Машка, как узнала, сразу обрадовалась и напросилась ехать со мной. Я не противился: веселая и компанейская, она только скрасит скучную деревенскую свадьбу. С Машкой точно будет веселей. А то обычно из всех развлечений на них – самогон, гармошка и в конце, на десерт, драка с местными.
Я сказал, чтобы красавица оделась поскромнее, а то уже один раз был конфуз. На другой свадьбе, шикарная, ослепительная, одетая в белоснежное платье, Машка смотрелась гораздо лучше, чем невеста, и регистраторша в ЗАГСе стала обращаться к ней, а не к выглядевшей, как серая мышка, невесте! После росписи разъяренная мамаша невесты поставила Машке ультиматум: или она едет домой переодеваться, или уезжает совсем! Моя бедняжка сначала вспыхнула праведным гневом, а потом, осознав всю серьезность угрозы, чуть не взвыла от обиды. Она так долго готовилась, выбирала платье, туфли, делала прическу, маникюр, макияж. Все это в разных сочетаниях раз по десять примеряла, полдня крутилась перед зеркалом, а тут – переодеваться!
Приехав домой, она выбрала самое страшное (по ее мнению) и самое старое (уже несколько раз надевала) платье. Я заставил Машку снять с себя все украшения и частично смыть макияж. Обиженная Машка что-то недовольно пробурчала, но подчинилась. Когда она была готова, я критически осмотрел ее. Да, моя девочка и в таком виде будет полностью затмевать невесту, и нам лучше остаться дома. Но Машку уже было не остановить! Она твердо решила вернуться и что-то там доказать! Что и кому доказывать, она еще не знала, а вернуться уже решила. Я попытался ее отговорить, в ответ Машка накинулась на меня со всей яростью оскорбленной в лучших чувствах женщины, и я сдался. По правде, мне самому хотелось вернуться. Девчонка испугалась, что выпустила свою обиду на меня, сделала виноватое лицо и всю обратную дорогу молчала, нежно прижавшись к моему плечу.
Как и следовало ожидать, никто из женщин на свадьбе нашему возвращению не обрадовался. Но Машка, гордо подняв голову, делала вид, что ничего не замечает, расточала улыбки и шутила. Только шутки ее были обращены к женщинам и насквозь пропитаны ядом и сарказмом. Минут через пятнадцать к нам подошел жених и, извиняясь, попросил уехать. Совсем. Мстительная Машка слегка поломалась для вида, отпустила еще парочку ядовитых шуточек про внешний вид других девушек и, явно довольная собой, уехала. По дороге домой она бурно возмущалась, что с ней несправедливо обошлись. Я смеялся и подкалывал ее – ты бы еще корону на себя надела! – а она в ответ только еще больше распалялась. Потом обиделась на меня, показала язычок и надула губки. Я подумал, что теперь нас с Машкой больше не пригласят на свадьбы, но обошлось. Нас по-прежнему приглашали всегда и везде.
В станицу добирались на колхозном автобусе, который за нами специально приехал. При отправлении ротный назначил старшего по свадьбе, кратко сделал внушение о вреде и последствиях пьянства, попросил нас местное население сильно не задирать. Нашим подругам настоятельно рекомендовал за нами следить и, пожелав вернуться без приключений, приказал грузиться в автобус.
Приезжаем в станицу. Богатая селуха! Хорошие дороги, красивые, ухоженные, выбеленные мазанки с резными ставнями, аккуратные огороды с трехметровыми подсолнухами, народ деловито копошится во дворах, мычит скотина, свиньи купаются в пыли, бестолковые куры стаями бросаются под колеса, в пруду чинно плавают утки и гуси. Пегая лошадка тащит телегу, груженую сеном, с сонным мужичком наверху. Петухи самозабвенно кукарекают, взгромоздившись на разноцветные заборы. На столбах и деревьях массово гнездятся аисты. Нарядные дивчины не спеша гуляют по местному Бродвею, лузгают семечки и осыпают его горстями шелухи. Один из наших, проявляя колхозную осведомленность, сказал, что по деревенским законам, если курица отбежала от забора на три метра, то считается дикой, и ее можно забрать себе, но, посмотрев на ширину плеч местных хлопцев, проверять этот тезис на своей шкуре не стал.
Машка, посмотрев на селянок, расплылась в улыбке победительницы. Но потом, когда увидела невесту, слегка расстроилась. Невеста и впрямь была хороша! Красивая, высокая, статная, пышногрудая. Наш друг был сыном заместителя председателя местного колхоза и по праву «первого парня на деревне» выбрал себе самую красивую невесту. Сам же Вася-жених был худой, высокий, сутулый и слегка лысоватый. Привыкшая ко всеобщему вниманию Машка не могла смириться с ролью второй, и в глазах у нее загорелись огоньки азарта. Она обозвала невесту «шпалой» и, похоже, замыслила что-то неладное. Я вовремя спохватился и сказал, что если нас и отсюда выгонят, то придется идти пешком километров пятнадцать! Красавицу эта перспектива слегка остудила, но только слегка.
Свадьбу решили сделать с размахом и по украинско-казацким традициям. Все земли вокруг были заселены потомками донских казаков, которые свято хранили традиции предков. Даже местную речушку – Северский Донец – они считали широкой и полноводной, как настоящий Дон. Мужики ходили в брюках-галифе и сапогах, на головах носили фуражки с цветком на околыше. Председателя колхоза они величали атаманом, а бригадиров – есаулами.
Для свадьбы в областном театре были взяты нарядные концертные костюмы казаков и казачек со всеми причитающими атрибутами: венками, шашками, нагайками, даже булава была! Машка обрадовалась, как ребенок, и сразу набросилась на костюмы, надеясь выбрать себе лучший. Мы тоже обрадовались, ведь это уже не заурядная пьянка с криками «горько», это уже настоящий маскарад!
Мне достались необъятные красные шаровары, непомерной длины синий кушак, белая косоворотка и потертая шапка-кубанка, почему-то с желтым крестом забайкальского казачьего войска на макушке. Еще я прихватил шашку, но ножен не было, и ее пришлось таскать в руках и за поясом. Зато Машка...
Машке, похоже, достался костюм местной примы. Великолепно сшитый, искусно расшитый затейливыми украинскими узорами костюм сидел на моей красавице, как влитой. Он был похож на разгоряченный весенний сад, взбудораженный внезапно налетевшим ветром, словно посреди белоснежной зимы распустились барвинки и несдержанно заалели маки. На ногах новоиспеченной казачки были красные, из мягкой кожи сапожки, на голове – красный шелковый платок, завязанный узлом вперед, на манер гоголевской Солохи. Машка убрала почти всю косметику с лица и блистала чистой природной красотой. Она была восхитительна и мила в образе казачки, который ей очень шел. Наверное, Вакула, посмотрев на мою Машку, обалдел бы от неожиданного счастья и, оседлав черта, рванул за черевичками аж к самой императрице! Если бы Машка в тот момент тоже захотела черевички, я бы в лепешку разбился, но нашел бы их!
Машка, явно любуясь собой, крутилась перед нами и стреляла озорными глазками. Да... От такой красоты можно голову потерять! В такие моменты я снова влюблялся в нее. Маша, перехватив мой восхищенный взгляд, все поняла и изменила улыбку на легкий укор, как бы говоря – не ценишь ты меня, мой Алеша! Потом в ее головке зашевелились похотливые мыслишки, и она слегка закатила глазки.
По одной и парами стали выходить другие наши девушки. В национальных костюмах они были прелесть как хороши! Девчонки с интересом рассматривали и себя, и других, красовались перед нами и весело хихикали. Мы все выглядели, как настоящие дивчины и парубки на святках! Я тоже почувствовал себя казаком, хотя сам москвич и «татарин на лицо». Наши девчонки – почти все потомственные казачки – быстро вошли в роль, приосанились, распрямили плечи. Грудь вперед, подбородок поднят, даже походки изменились – выступают, словно павы.
Машка посмотрела на своих подруг и поняла, что промахнулась с головным убором. Быстро сняла Солохин платок и надела на голову венок с разноцветными лентами. Правильно, так она так гораздо милее, красивее и моложе! Закончив с переодеванием, Машка посмеялась над нашим клоунским видом – ну да, мы скорее цирковые казаки – и привычно заняла свое место по левому борту, состроила хитрое лицо и заявила с озорной улыбкой:
– Ну, что, милый, оторвемся?
– Теперь, конечно, оторвемся! Гуляй да пой, казачий Дон!
Роспись назначили в колхозном Доме культуры. Несуразное, большое, сараеподобное здание по этому случаю было украшено флагами и лентами, но все равно смотрелось убого. Директор ДК, она же и режиссер, и тамада, стала расставлять гостей на площади перед ДК по местам и объяснять план действий. План был прост, как пять копеек: в нужный момент, по команде, мы должны одобрительными голосами закричать «Любо!», а в остальное время изображать молчаливую массовку. Интересно, она долго такой закрученный сюжет сочиняла? В муках творчества, наверное!
Нам, военным, кричать в строю – не привыкать, поэтому репетировать не стали. По сценарию, дивчины располагались с одной стороны площади, парубки с другой. Это очень не понравилось Машке, которая привычно висела у меня на руке. Но ее бунт был пресечен на корню, и она с недовольным видом поплелась с другими девушками на свое место. Им вообще никаких слов не дали, они должны были изображать веселье молча! Еще с полчаса нас переставляли с места на место и перестраивали. Рядом с нами поставили местных хлопцев, видимо, чтобы показать единство армии и народа. Но они упорно не обращали на нас внимания и втихаря обзывали «летунами».
Вдруг колхозный оркестр неожиданно слажено и задорно заиграл веселую украинскую мелодию, и на площадь, непрерывно гудя клаксоном, влетела черная председательская «Волга». Со страшным скрипом тормозов, она остановилась посередине площади, и из нее вылез сложенный пополам, как перочинный ножик, долговязый жених. Вася, почему-то обряженный в костюм польского пана, распрямился и, обращаясь к нам, спросил:
– Хочу взять в жены дивчину Юлию, люба она вам, казаки?
Мы с радостью заорали:
– Любо, любо!
Вася поклонился в пояс – спасибо, казаки! – и медленно, с достоинством обойдя машину, открыл дверь и помог выйти невесте. Молодая была в традиционном белом свадебном платье, в руках букет цветов, лицо прикрывала непроницаемая, как рыцарское забрало, фата. Вася обратился к женской части:
– Кто хочет что-то сказать про невесту – говорите сейчас или молчите!
Женщины нестройно прокричали:
– Бери, не пожалеешь!
Судя по Машкиной суете, она хотела крикнуть что-то от себя лично, но, посмотрев вокруг, не рискнула. После всеобщего одобрения, всех пригласили в ДК. Я хотел задержаться и покурить, но подлетела Машка, и со словами «скорее, а то самое интересное пропустим» схватила меня за руку и потащила внутрь. Что там может быть интересного? Или она надеется, что ее снова за невесту примут? А меня за жениха?
Машкино мельтешение вокруг невесты не сбило с толку председателя колхоза, который вел церемонию. Лысый толстяк, точная копия советского лидера Хрущева, пыхтел, сопел и от жары обливался потом, но, лишь иногда путая русские и украинские слова, вел церемонию торжественно и со знанием дела. После обмена кольцами вместо приглашения к поцелую он произнес назидательную речь о семье, верности и браке. Во время речи он обращался к разным людям в зале, народ смеялся и бурно обсуждал. Как я понял, тут тоже рога наставляют!
После напутствия председателя народ расступился, и новобрачные отправились к выходу. На улице толпа кричала «любо!» и осыпала их рисом. Поездки «по местам боевой славы» не было, сразу пошли к столам, накрытым на поляне среди фруктового сада.
Столы были расставлены традиционно – буквой «П». По правую сторону, рядом с женихом, посадили нас. Машка переживала, что меня с ней снова разлучат, поэтому вцепилась в меня чуть ли не зубами. Но никаких команд не поступило, и она успокоилась. Напротив нас посадили молодых незамужних дивчин, что Машке сильно не понравилось. Она предпочла бы, чтобы напротив нас сидели древние старушенции и такие же древние стариканы.
Местные казачки оказались все симпатичными, но несколько диковатыми и не такими ухоженными, как наши. Девчонки были не промах и, не обращая внимания на наших подруг, стали строить нам глазки и завязывать разговор. Против меня сидела красивая, слегка конопатая, высокая, широкоплечая молодая казачка с длинной темно-русой косой. Она неотрывно смотрела на меня, широко распахнув свои голубые глаза. Машка стала заметно нервничать. По сравнению с селянкой, моя девчонка, развитая во всех отношениях, выглядела, как ребенок.
Машка стала демонстративно прихорашиваться, приставать ко мне с вопросами и просьбами, всячески привлекая мое внимание. Моя девочка зря волновалась, она была красивее, интересней, а главное – ближе и роднее, чем все казачки, вместе взятые. Но я, чтобы Машка особо не зазнавалась, решил немного пофлиртовать. Как только я начал с казачкой разговор, Машка тут же уставилась на меня недовольно-осуждающим взглядом, норовя прожечь во мне дырку, потом, поразмыслив, решила тоже включиться в разговор, но уже со своими целями. Она расплылась в хитрой улыбке и начала.
Казачка, слегка заикаясь от волнения, назвалась Леной. На что Машка сразу прошептала мне в ухо: Лена  – сопли до колена! Потом, после нескольких незначащих вопросов, Машка неожиданно спросила:
– Как брюква, уже колосится?
Лена начала сбивчиво объяснять, что брюква не может колоситься, но Машка и так это знала. Она перебила Лену и посыпала вопросами:
– А много чернозема под ногтями? А румяна свеклой рисуете? Какие виды на урожай, жатва уже началась? Овес нынче дорог? А правда, что от трактористов всегда соляркой воняет? А солома сильно в попу на сеновале впивается? А вы зимой лапти плетете? А вы ресницы гуашью красите или сажей? А вместо бигуди вареную морковку используете?
Все, Машку понесло! Мы стали смеяться, что Машка приняла за одобрение своих действий, и стала распаляться все больше и больше. От такого натиска казачка испуганно замолчала, покраснела и села, потупив взгляд. Другие казачки злобно уставились на Машку, и я подумал, что они ей прямо сейчас все космы повыдергивают. Моя тоже почувствовала сгущавшиеся над своей головой тучи, сделала невинное личико и ангельским голоском промолвила:
– Мне же просто интересно, – и, изменив интонацию на обиженную, – что, и спросить нельзя?
От такого поворота дивчины растерялись и не нашлись, что сказать. Машка торжествующе посмотрела на меня, и в ее взгляде читалось: «Милый, это только начало, дальше будет интересней!» Что же ты задумала, моя красавица, тут за такие дела и побить могут! Если тебе это, скорее всего, сойдет с рук, то мне второй раз репозицию костей носа делать не хочется! Да и с прошлой свадьбы, хоть ты и ни при чем, плечо болит, отбиваться одному будет очень тяжело, местные колхозники наверняка, всей толпой на одного. Ладно, посмотрим за дальнейшими делами, а там, при необходимости, вклинюсь.
Пока мы наблюдали за Машкой, то совершенно не смотрели, как там остальная свадьба идет. А шла она скучно. Запинаясь и путая слова, нудно и однообразно поздравляли многочисленные родственники, кумовья, друзья, друзья друзей, соседи друзей, друзья соседей, одноклассники, одногруппники и еще не ясно кто. Тамада с гармошкой, безуспешно пыталась растормошить публику, которая к месту и не к месту кричала «горько», но ни петь, ни плясать упорно не хотела, только ковырялась в тарелках, пила самогонку и громко гутарила о чем-то своем.
Мы обратили на тамаду внимание, когда она давала микрофон невесте и пыталась заставить ее что-то петь! Бедная невеста, она, видимо, никогда не пела на публике, да и не очень-то умела, но не могла отказаться. Ей не помогли ни оркестр, ни подпевавшая тамада, ни ее гармошка. После такого облома тамада растерялась. Но тут к ней пришла светлая мысль – военные! Вот она, палочка-выручалочка. Все знают, все умеют, и девчонки у них свои есть, и если надо, то спляшут и споют. А если у них ничего не получится, то они сами виноваты, а не она!
 Почему-то большинство гражданских думает, что в военных училищах курсантов учат вальсировать, петь, рисовать и сочинять стихи! Как будто мы пансион благородных девиц, а не суровая школа жизни! Вот с такими мыслями, тамада подошла к нам и громко объявила:
– А сейчас наши дорогие гости военные хотят исполнить песню «Ты ж меня пидманула!».
 Я от неожиданности чуть не поперхнулся! Во дела-то! Мы недоуменно переглянулись. Слов никто не знал. Более того, большая часть не понимала и не говорила по-украински, среди нас были и русские, и армяне, и даже туркмен! Публика перестала болтать и все выжидательно посмотрели на нас. Что делать? Не позорить же авиацию в глазах колхозников! Мы встали и неуверенно построились в подобие хора. Такой растерянности я не испытывал давно... Еще была слабая надежда на тамаду, что она подпоет нам, она-то точно слова знает. Тут вдруг Машка подала голос:
 – Девочки вставайте, – и тамаде. – Дайте мне микрофон!
Девчонки быстро вскочили и встали перед нами полукругом. Машка встала в центре. Публика оживилась, предвкушая что-то интересное, дирижер повернулся к нам и встал, подняв палочку вверх. Машка по-хозяйски дала отмашку оркестру и запела! Другие девчонки стали подпевать, раскачиваться и кружиться в такт, размахивая цветастыми юбками. Со второго куплета вступили мы, вторым голосом, а потом и сами приплясывать стали! Для большего эффекта Машка подошла к молодым и вытащила Васю-жениха к нам! Невеста пыталась что-то возразить, но Машка показала ей язычок, окатила испепеляющим взглядом, и та сразу осеклась.
У нас все так слаженно получилось, что публика стала хлопать и подпевать! Мне самому даже понравилось. Машка время от времени поворачивалась и пела отдельные фразы исключительно для меня, делая нескромные намеки. А один куплет спела, обращаясь к невесте; та намека не поняла, но густо покраснела.
Сколько я знаю Машку, никогда не слышал, как она поет, я даже не знал, что она вообще умеет петь! А тут сильный, переливчатый голос, диапазоном явно больше двух октав! Заслушаешься. Надо будет ее потом попросить, чтобы спела для меня. Я прилягу у нее на коленях, а она мне споет. Колыбельную. Будет у меня еще и личная певица!
Но настоящими звездами были братья-армяне, которые пели по-армянски, и туркмен Дымка, который плясал вприсядку! Забавное зрелище: армянские горцы, размахивая жестяными шашками, поют хохляцкую плясовую песню, а вокруг них скачет черный, как негр, туркмен в расшитой красными петухами рубахе!
Когда мы допели, селяне громко хлопали и кричали «любо!» Сразу подскочила тамада и стала шептать Машке:
– Давайте еще, давайте.
Машка повернулась к нам, и спросила знаком: какие песни вы знаете? Мы ни одной подходящей песни не знали. Мы вообще мало что знали! Красавица с упреком посмотрела на меня – во мужики, до старости за бабий подол держаться будете! Она подошла, взяла меня за руку, как маленького мальчика, вывела в центр полукруга и, встав на цыпочки, прошептала:
– Вы должны это знать: «Дождливым вечером...»!
Вот за что я тебя люблю, моя умница! Не удержавшись, я под одобрительный гул публики расцеловал Машку! Пусть колхозники сами поют свои колхозные песни, а мы споем свою – авиационную! Пусть знают наших!
 Машка дала команду тамаде, та дирижеру, и оркестр грянул! Сначала, как и в фильме «Небесный тихоход», запевалой была Машка, потом песню повел я. У меня получалось не так хорошо, как у нее. Но я старался – орал во всю глотку и даже один раз дал петуха. Мои друзья отсутствие музыкального слуха и голоса тоже компенсировали громкостью, весело кричали, а не пели, но все равно получилось отлично! Девчонки с радостью подпевали милыми голосами, дурачились и делали ужимки там где было "... их расцелуем горячо!". Во время песни Машка делала какие-то знаки Лене, та ее не понимала, но на всякий случай испугалась. В конце все колхозники встали и устроили нам бурную овацию! Я был страшно горд за умницу Машу, за себя, за девчонок, за своих друзей. У нас так здорово получилось, что я готов был еще петь и петь!
Тамада тоже рассчитывала на концерт, но инициатива уже была полностью в цепких Машкиных ручонках. Она взяла у меня микрофон и объявила:
– А теперь я с нескрываемой радостью передаю микрофон солистке Лене и хору девушек-селянок!
Хорошо, что она не сказала – свинарок! Лена обомлела от такого поворота, но было поздно, Машка подлетела к ней и всучила микрофон! Лена взяла микрофон так, как будто ей дали подержать ядовитую змею. Перепуганные селянки дисциплинированно стали выходить строиться. По их лицам было понятно – они страшно боятся и стесняются! А Машка их подгоняла:
– Давайте шевелитесь, коровы быстрее ходят! Слов не знаете? А вы что, по вечерам в свинарниках песни не спиваете? Вот про порося и спойте! По ранжиру строиться, в две шеренги! Самая высокая – на правый фланг, право тут! Сено-солома! Вы сколько классов закончили? Только два? Надеюсь без двоек? Остальные экстерном, в курятнике проходили? Ты, жердь (это Лене), стоять будешь здесь! Запевала, два шага вперед! Нет запевалы? Где тамада? Ко мне! Запевалой будешь! Во время песни равнение держать, из строя не выходить! Плясать по моей команде! Всем ясно?
Селянки бестолково метались, пытаясь найти свое место. Машка гоняла их то туда, то сюда, показывая кто в доме хозяин, ей только кнута не хватало! А когда селянки пытались проявить непослушание, председатель колхоза встал и крикнул:
– Цыц, курицы, слухайте военную дивчину!
Это про Машку, эх, ей бы еще погоны сержанта! Публика громко смеялась над тем, как Машка ловко управляется с колхозным цирком, что-то кричала и показывала пальцами, дивчины что-то отвечали, но сержант-Машка это сразу пресекала:
– Отставить разговоры! Слушать только меня!
Наконец построились. Осталось определиться с песней. Машка, чтобы не показывать свое незнание украинского фольклора, учительским тоном спросила тамаду:
– Какие песни вы знаете?
Та стала скороговоркой перечислять все известные ей песни. Судя по Машкиному лицу, ни одной из них она не знала, но вдруг лицо прояснилось, она услышала знакомую песню! И сразу командным тоном:
– Будем петь эту – "Несе Галя воду!".
Селянки обрадовались, это же общеизвестная песня. Заиграл оркестр, тамада от волнения, сразу стала фальшивить. Машка потерпела первый куплет, чтобы все услышали и почувствовали разницу, и уже хотела забрать микрофон, но тамада ее опередила. Освободившись от микрофона, тамада стала страстно наяривать на своей гармошке, селянки нестройными голосами подпевать. Машке такие подпевки быстро надоели и она, обернувшись, скомандовала:
– Ты, ты и вы трое – плясать!
Казачки принялись плясать с грацией деревянных кукол, а Машка в паузах их подзадоривала – веселее, веселее! Но веселее не получалось, Машка полностью парализовала волю селянок.
Во время песни Машка подошла ко мне и вывела на середину круга. Она стала петь вместо «Иванко» – «Алеша», а я стал приплясывать за ней, «як барвинок» виться! Мне не нужно было входить в роль, я изображал самого себя: делал то, что делаю всегда – вился за своей Машкой! Моя девочка лучилась улыбкой и искрилась от счастья.
Когда закончили, раздались бурные аплодисменты. А Машка засияла злорадной улыбкой, она показала всем – и ни в чем не повинной невесте, и несчастным селянкам – кто здесь лучшая! Вдруг Машка обернулась, посмотрела на меня и глазами спросила – ну, как? Я закивал ей в ответ – отлично, отлично! И тут меня поразила неожиданная догадка: оказывается, все это представление, весь этот цирк с песнями и плясками Машка сделала исключительно для меня! Это я был здесь главным зрителем и главным действующим лицом! Девочка хотела показать мне, а не им, что она лучшая на свете! Она хотела быть для меня единственной и желанной, чтобы я ее любил и больше ценил! Машка церемонно раскланялась в разные стороны, сорвав оглушительные овации! Да, моя красавица умеет удивить и поразить!
Машка вдруг стала серьезной и, подозвав тамаду, что-то шепнула ей. Та одобрительно закивала и побежала к оркестру. Я с интересом наблюдал, что же Машка задумала?
Красавица дала знак оркестру, подошла ко мне, и глядя прямо в глаза, с бездонной тоской в голосе запела:
Каким ты был, таким остался,
Орел степной, казак лихой...

Мне стало не по себе. В этой прекрасной песне Дунаевского соединились и неразделенная женская любовь, и бесконечное ожидание, и непонимание, и взаимные упреки, и безнадежное будущее...
Свою судьбу с твоей судьбою
Пускай связать я не могла,
Но я жила, жила одним тобою,
Я всю войну тебя ждала.

Моя нежная девочка пела про себя. Она понимала и чувствовала, что ее ждет впереди. У нее наворачивались на глазах слезы, она смахивала их и продолжала петь дальше. Мне стало совестно и бесконечно жаль свою девочку. Я уже давно разлюбил ее, и она об этом знала. Но она хотела быть любимой, она хотела быть со мной всегда. Женщины за столами вполголоса подпевали Машке и вытирали платочками глаза.
Потом был небольшой перерыв. Председатель колхоза произнес речь, где пропел дифирамбы Машке, сказал невесте, чтобы была такой же, мне – чтобы берег ее, а остальным пригрозил, чтобы не обижали. Машка вскочила, подбежала к председателю, обняла его и расцеловала! Старый председатель расплылся в счастливой улыбке, а Машка приобрела массу завистниц. Хотя ее это не волновало. Она к этому привыкла. Главное сделано, невеста поставлена на место, конкурентки сломлены и запуганы. Любимый Алеша снова убедился, что лучше ее никого нет! Вернувшись за стол, она первым делом тихо сказала по-прежнему сидевшей напротив нас Лене:
– Ищи себе другое место!
И Лену сразу как ветром сдуло!
Затем были танцы. Мы с Машкой самозабвенно отплясывали гопака, обнимались и целовались на медленных танцах. На белый танец она пригласила председателя, и периодически порывалась станцевать с женихом. Но я запретил, невеста уже и так не рада Машке. Хотя если бы не она, о свадьбе и вспомнить было бы нечего!
Наплясавшись вдоволь, мы пошли в глубину сада отдохнуть. Разгоряченная Машка прижалась ко мне всем телом и стала страстно шептать:
– Наконец-то мы будем одни, любимый, я уже вся извелась.
И стала покрывать меня поцелуями.
Чудна и великолепна малороссийская ночь. От горизонта до горизонта раскинулся над степью иссиня-черный купол небосвода, по нему рукой Создателя раскиданы бриллианты звезд, которые бесконечно далеки и близки одновременно. Огромная, в полнеба, Луна полыхает ослепительно белым светом, покрывая серебром и сад, и траву, и белые стены мазанок. Тонкими свечами устремились в небо пирамидальные тополя.
Все вокруг живет своей, непонятной, призрачной жизнью. Кажется, все замерло, но нет, над головой, гонимые слабым ночным ветерком, качают ветвями деревья. Оглушительно поют цикады, вдалеке ухает филин, чуть слышно журчит ручеек. Пахнет свежей травой, зрелыми, спелыми плодами, полевыми цветами, и этот океан ароматов обволакивает и убаюкивает тебя. Ты сидишь на лавочке, обняв за плечи любимую и молчишь. Молчишь, боясь словами разрушить гармонию природы. По телу медленно растекается нега. И ощущаешь себя единым с небом, Луной, садом, травой, землей. И чтобы добавить крайний штришок в идиллию, Маша кладет свою прекрасную головку мне на плечо. И больше ничего не надо – полная гармония! (Это я Гоголя начитался.)
Но идиллия продолжалась недолго. Откуда-то сзади раздался треск ломаемых веток и пьяные вопли. Через минуту перед нами, набычившись, стоял молодой пьяный хлопец с лицом потомственного алкоголика и на смеси русского и украинского начал, путаясь, что-то объяснять. Он был невысокого роста, коренастый и кривоногий. Похоже, зубов у него было больше, чем надо, поэтому они не помещались во рту и торчали в разные стороны.
 Из его бестолковых объяснений я понял, что Машка обидела его зазнобу Лену, и ее нужно проучить. Но председатель запретил ее трогать, поэтому он будет разбираться со мной! Интересные дела! А где ж ты раньше был? Почему она весь вечер смотрела на меня, а не на тебя? Ты, что, рожей не вышел? Хотя и так видно, что не вышел! Если ты такой смелый, и Лена тебе так дорога, там бы, за столом сразу и разобрался с нами! И почему она сидела одна, без тебя, моя-то, смотри, всегда при мне! Или Лена тебя отшила, и ты ее боишься? Ты – слабак, женщин нужно завоевывать, а не упрашивать!
Не дожидаясь ответа, я решил действовать на опережение. Быстро встав, я сходу врезал ему коленом в пах. Хлопче с воплем согнулся пополам, а я, сложив руки молотом, добил его ударом по загривку. Казачок подогнул свои кривые ноги и рухнул на землю, как мешок гнилой картошки.
Схватив перепуганную Машку, мы стали быстро уходить. Но, не успев отойти и десяти шагов, услышали сзади звериный рык: казачок уже стоял на ногах, а в руках его блестела шашка! Он еще раз рыкнул, выставил шашку вперед, наподобие копья, и ринулся на нас! К бою на шашках я был не готов, но выбора уже не было. Резко оттолкнув совершенно бледную Машку в сторону, я достал свою шашку и побежал в сторону казачка. Сейчас главное отвести удар от Машки. Я не прощу ни себе, ни ему, если хоть один волосок упадет с ее головки!
У меня было преимущество: я выше на голову, и руки у меня длиннее. Но, отбив первый удар, я понял – преимуществ у меня нет. У казачка была хоть и тупая, но настоящая шашка! А у меня тоже тупая, но маскарадная, сделанная из консервной жести! С такой шашкой гопака плясать на сцене, а не в бой ходить! Хлопец был пьян, в глазах у него двоилось, хоть он и отчаянно размахивал шашкой направо и налево, но попасть в меня не мог. Я, правда, тоже. Мои познания в фехтовании ограничились просмотром фильма «Три мушкетера», где Боярский лихо заваливал десяток гвардейцев одним ударом, нанизывая их, как мясо на шампур. Отразив еще несколько выпадов, я сообразил, что делать. Изловчившись, я ударил его шашкой плашмя в левое ухо, гарный хлопец сразу поник и опустил шашку, я тут же ударил в правое ухо и, для контроля, треснул его по башке. Оглушенный казачок уронил шашку, упал, как подкошенный, на колени, обхватил голову обеими руками и взвыл раненым зверем. Победа!
Но тут Машка как заверещит:
 – Помогите! Срочно врача, тут раненый!
От ее визга у меня аж уши заложило. Кого она собралась спасать? Неужели казачка? Машка подлетела ко мне и схватилась за правый рукав. На ней лица не было, глаза округлились от ужаса, такой испуганной я ее никогда не видел. Задыхаясь, она прошептала:
– Ты ранен!
Я осмотрел себя: да у меня вся правая рука залита кровью, но боли  не чувствовалось, даже не было понятно, откуда идет кровь! На Машкин крик стали собираться какие-то люди, они с интересом смотрели на меня, обсуждали, куда меня ранили, и не обращали никакого внимания на мычавшего недалеко казачка. Машка стала с криком спрашивать, где врач. Кто-то ответил: «Сейчас приведу!» – и метнулся обратно.
Довольно быстро, минут через пять, прибежал какой-то мужичок, с докторским саквояжем в руках. Он деловито стал осматривать мою руку, для чего распорол скальпелем рукав до самого плеча. Рана оказалась не там, где он искал, а на кисти, в основании указательного пальца. Странно, рана не глубокая, а кровь прямо фонтанирует. Доктор протер рану и начал мазать ее зеленкой. Тут Машка отошла от шока и как закричит на него:
– Вы что делаете? Какая зеленка, тут шить надо! Вы, вообще, врач?
А мужичок, так спокойно, ей отвечает:
– Нет, я не человечий дохтур, я коновал!
Машка от изумления потеряла дар речи, а я засмеялся:
– Ты бы мне еще скипидаром под хвостом намазал!
Понятно, что здесь мне помощь не окажут. Нужно возвращаться к людям. Я отодвинул коновала и, подняв руку вверх, чтобы остановить кровотечение, пошел к свету. Машка с криками стала разгонять толпу, освобождая мне дорогу. Как только мы подошли к столам, в нашу сторону уже бежал председатель с каким-то длинным мужичком в круглых очках. По внешнему виду это был типичный сельский интеллигент, видимо «человечий дохтур». Врач быстро осмотрел рану, заставил пошевелить пальцем – сухожилия на месте, кости целы. Можно зашивать. Он открыл свой чемоданчик и стал раскладывать инструменты. Потом осмотрел толпу, окружавшую нас, и спросил:
– А кто мне будет ассистировать?
Перед ним мгновенно появилась Машка, назвавшаяся операционной сестрой! Доктора юный Машкин возраст не смутил, он даже довольно сказал:
– Приятно работать с профессионалами!
Машка в некотором роде действительно профессионал, мои травмы она лечила постоянно! Пока она промывала рану, доктор достал иглы и стал продевать нитку. Мы с Машкой как глянули на загнутые крючком иглы, обомлели – иглами такого калибра только слонов зашивать или бегемотов. Доктор, увидев Машкин испуг, стал извиняться:
– Других, к сожалению, нет, это у вас в городе все есть, а тут только эти. Но не переживайте, все сделаю аккуратно и не больно, анестезии, правда тоже нет.
Уже обращаясь ко мне, он зачем-то спросил:
– У вас родственники есть?
Он что, не исключает летального исхода? Не успел я открыть рот, как Машка меня перебила:
– Я! Я – его жена, – потом сделала паузу и тихонько добавила. – Будущая.
Доктор не понял Машкиных намеков, сказав, что невеста – тоже хорошо.
Потом он сделал то, чего никто из нас не ожидал: он достал маленькую деревянную палочку – это чтобы я зажал ее зубами, вместо анестезии, а Машке дал нашатырь со словами:
– Если будет терять сознание, дадите нюхнуть, ну что вам объяснять, вы же сами все знаете!
Доктор спохватился и, снова извиняясь, сказал:
– Не переживайте, я ее продезинфицировал.
Во как! Он бы мне еще деревянным молотком в лоб дал! Для усиления обезболивающего эффекта! Машка испуганно посмотрела на меня, я бодренько кивнул ей – все, мол, хорошо, хотя сам совсем не обрадовался такой перспективе!
Ладно, пора шить, а то из меня скоро все кровь выйдет! Я зажал палочку зубами и отвернулся. Буквально через пару минут доктор спокойно сказал:
– Все, сестра, можно перевязывать.
Я даже ничего не почувствовал! На руке красовались четыре аккуратных шва. Вот настоящий профи! Но на Машку было страшно смотреть: глаза вышли из орбит, на лице ни кровинки, в руках мелкая дрожь. Доктор вывел ее из оцепенения:
– Сестра, приступайте к перевязке!
Машка встряхнулась и стала быстро перевязывать. Потом резко оглянулась и сказала кому-то:
– Принесите чистую рубаху!
 Заботливые Машины ручки всегда действовали на меня лучше любых лекарств. Вот и сейчас она сняла с меня рубаху и стала нежно вытирать мне руку, потом живот и лицо. Она с любовью и жалостью смотрела мне в глаза, иногда целуя туда, где только что отмыла кровь. Она нежно приговаривала:
– Милый, любимый, я буду всегда о тебе заботится! Я не оставлю тебя никогда!
Такие слова и забота сведут с ума любого, я распластался по лавочке и «прибалдел»!
Хмельной председатель, чтобы мы в обиде не остались, хотел подарить бочку самогона, стадо коров и зарезать десяток свиней, а кур хотел отдать всех, без счета! Еще обещал принимать нас в колхозе, как самых дорогих гостей, всегда по высшему разряду, с девками и самогоном. Очень обрадовался, что я не буду в милицию заявлять. А я и не собирался, еще не ясно, кому хуже, мне или оглушенному казачку! От самогона мы отказались, а в колхоз обещали приехать при случае. После отказа от самогона председатель, совершенно игнорируя Машкино присутствие, сказал мне:
– Ну ежели самограй не хошь, бери любую дивчину, яка нравится!
Потом глянул на Машку и хитро подмигнул:
– А шо, две тоже не плохо!
Я засмеялся, а Машка стала тянуть меня в сторону от председателя. Потом она возмущалась – какой разврат в колхозе! Они там что, все двоеженцы?
К сведению, самограй – это разновидность самогона, а есть еще и самопляс.
В колхоз мы, понятно, больше не ездили, но председатель частенько передавал сало, колбаску, Машке еще сметану, масло, творог. Все переживал, что Машка такая худая, и звал ее к себе бригадиром! Говорил, якая боевая дивчина, пока бригадиром поработаешь, потом к себе замом возьму, а там, глядишь, и председателем станешь. От перспективы стать колхозницей Машку бросало в дрожь, а нас в смех, за что она злилась на нас, особенно на меня. Я называл ее то скотницей, то дояркой.
В училище ротный и взводные смеялись надо мной в голос, ротный говорил:
– Сколько лет служу, но первый раз вижу, что курсанта ранили казаки в бою на шашках! Руки-ноги в драках ломали, головы бутылками разбивали, с балконов общаг падали, под трамваи попадали, на заборах висли, но чтобы казаки, да шашкой! Такого не бывало!
Официально числилось, что я неосторожно порезался стеклом. Ротному тоже не с руки было такой случай светить, но он, похоже, не удержался и кое-кому рассказал, были у меня намеки от других офицеров про казаков и шашку. Но я делал вид, что не понимаю, о чем это они, молчал и не признавался.
Потом, когда мы вспоминали те события, то всегда смеялись, а Машка одергивала нас, говорила, что чуть не умерла от страха. Особо сильно ее поразило то, как врач огромной, загнутой, как турецкий ятаган, иглой дырявил мне руку. Она боялась, что он проткнет мне руку насквозь, и я умру от кровопотери! Бой на шашках ее не особо впечатлил, в темноте она мало что разглядела.