169. Улица Несчастной Любви. Тезка своего тестя

                169. Тезка своего тестя

 История любви

Сошлюсь на классического автора – Годунова-Чердынцева.

Застенчивый, не знавший до сих пор женщин юноша Чернышевский «по приезде в Саратов не мог не влюбиться в девятнадцатилетнюю дочку доктора Васильева, цыгановатенькую барышню с висячими серьгами в длинных мочках ушей, прикрытых темными прядями. Задира, жеманница, «мишень и краса провинциального бала», она шумом своих голубых шу и певучестью речи обольстила и оболванила неуклюжего девственника <…>

Он был ею пленен, но не слишком обольщался на ее счет: «…Если когда-нибудь толпа запятнает ваше имя, так что вы не будете надеяться иметь другого мужа… всегда буду готов по одному вашему слову стать вашим мужем». Что не помешало ему испытать самолюбивую досаду, когда невеста предупредила, что в него не влюблена».

«Старухой она любила вспоминать, как в Павловске пыльным летним вечером, на рысаке, в фаэтоне, перегоняла вел. кн. Константина, откидывая вдруг синюю вуаль и его поражая огненным взглядом, или как изменяла мужу с польским эмигрантом Савицким, человеком, славившимся длиной усов…»

Дочка доктора Васильева. Скручивала и мучила, хохоча, «мущинок», как она, к несчастью, выражалась.

Ольга Сократовна была из породы Клеопатр Мценского уезда (вернее, Саратовской губернии).

Женитесь непременно – либо вы будете счастливы, либо сделаетесь философом. Завет мудреца античности.

Да, Чернышевскому мучительны были вьющиеся вокруг его жены поклонники, «находящиеся с ней в разных стадиях любовной близости, от аза до ижицы». Все же, будем благодарны «цыгановатенькой барышне», и не за то только,  что она навестила своего ссыльного мужа в Сибири, что встретила его, возвратившегося на склоне лет из ссылки. И даже не за то, что женившись несчастливо, стал он закален, непробиваем, как Сократ (тезка своего тестя). Но за то, что он так никогда и не разлюбил ее.

Ведь и после убийственно-остроумного памфлета Чердынцева, его герой нам только стал ближе и симпатичнее, а нежность его к жене окружает их брак ореолом, которого никакие факты и фактики, выисканные биографом, не могут омрачить.

Кстати говоря, знаменитый «революционный» брак втроем Веры Павловны и ее идейных мужей  из романа «Что делать» (начатом писателем в день именин Ольги Сократовны и посвященном ей) – для нашего фэнсиона явился некой фатальной моделью отношений. В Трапецию вписано немало семейных треугольников: Иван Тургенев – Полина Виардо – Луи Виардо; Николай Некрасов – Авдотья Панаева – Иван Панаев; Дмитрий Мережковский – Зинаида Гиппиус – Дмитрий Философов; Владимир Маяковский – Лиля Брик – Осип Брик…

Квартиру Чернышевского в фэнсионе посещали таланты, с бесами    заигрывающие – Писарев, Добролюбов, Благосветлов…. Наведывались и  сами «демоны революции» – Серно-Соловьевич, Лавров.

Достоевский, сосед по фэнсиону, явился к Чернышевскому лишь однажды, в Духов день.

Дул сильный ветер, и на Лиговке начался пожар, а потом уголовники подожгли Апраксин двор: пожарные, черный дым, женские крики…Обыватели вострепетали. Федор Михайлович решил, что грянула революция, спровоцированная нигилистами, по тому самому плану, который был составлен еще петрашевцами. Позднее это аукнулось в фабуле  «Бесов» (продолжение сквозной темы Святыня и Бъсы ).

Достоевский ринулся к «начальнику штаба», сама фамилия которого окрашена была в дьявольский черный цвет, и стал истерически умолять, ради всего святого, ради самого Господа Бога  – приостановить мировой пожар!

Верил он в могущество Николая Гавриловича, чьими статьями зачитывались и нечаевцы, и лавровцы, и ткачевцы, и позднее, эсеры, эсдеки – сам Ленин писал, что «от этих сочинений веет духом классовой борьбы», и что целое поколение революционеров (он лично в их числе) на них воспитывалось. 

Отсюда, из этой квартиры арестованного писателя увезли в казенной карете, чтобы заключить во всю ту же фатальную Петропавловскую крепость.

Следствие длилось два года – «за злоумышление к ниспровержению существующего порядка» Чернышевского приговорили к лишению всех прав состояния, каторжной работе в рудниках на 14 лет и последующему вечному поселению в Сибири. 

Никаких улик умелому конспиратору (создателю Рахметова!) следствие не могло предъявить, и потому сфальсифицировало их, наняв некого Костомарова, провокатора и стукача, ловко подделавшего почерк Николая Гавриловича.

До сих пор не доказано, что прокламация «К барским крестьянам» (она именно содержала «злоумышление к ниспровержению») действительно написана Чернышевским. Но отвечать за призыв Руси «к топору» пришлось все-таки ему – момент судьбоносный. Если не юридически, то мистически он, несомненно, был виновен.

«Близко стоящие увидели на его груди продолговатую дощечку с надписью белой краской «государственный преступ» (последний слог не вышел). По окончания чтения палачи опустили его не колени; старший наотмашь скинул фуражку с его длинных, назад зачесанных светло-русых волос…и с треском переломили над ним плохо подпиленную шпагу. Затем взяли его руки, казавшиеся необычайно белыми и слабыми, в черные цепи, прикрепленные к столбу: так он должен был простоять четверть часа. Дождь пошел сильнее: палач поднял и нахлобучил ему на голову фуражку, – и неспешно, с трудом – цепи мешали – Чернышевский поправил ее… Вдруг из толпы чистой публики полетели букеты. Жандармы, прыгая, пытались перехватить их на лету. Взрывались на воздухе розы; мгновениями можно было наблюдать редкую комбинацию: городовой в венке. Стриженые дамы в черных бурнусах метали сирень… «Прощай, Чернышевский! До свиданья!»

Если двойники бывают не только у людей, но и у явлений, то эта гражданская казнь – несколько сниженный двойник ужасной мистерии, казни Достоевского.

Вечно молодую свою любовь Ольгу Сократовну, со всеми ее азами и ижицами, Чернышевский не смог, да и не пытался, развенчать ни в своих книгах, ни в крепости, ни в Сибирском «долгом ящике», ни на смертном одре. Сирень мечите – в наш Гербарий.

Комментарий фэнсионера: Бесы, способные на любовь, обнаруживают тем свою человеческую, а не адскую сущность (быть может, в том величайшая победа Святыни фэнсиона).