Дороги, которые выбрали нас

 Свидания с Харьковом шестидесятых

“...revenons a nos moutons”
           - Attitude городской окраины
               
                Дальняя песня в нашей судьбе,
                Ласковый город - спасибо тебе.
                Мы не приедем, напрасно не жди,
                Есть на планете другие пути
                Мы повзрослели, поверь нам,
                и прости.
                Роберт Рождественский. "Город детства"

Кот, Ленка и ВиктОр

     Трамваи ходили допоздна. Даже к часу ночи, нередко, на круг у Дворца культуры завода «Поршень» заезжал 24-й трамвай. Как-никак, а нужно было развезти по домам рабочих со второй смены и привезти третью.
Ленке нужно было выйти на одну остановку раньше, у знаменитой больницы, именуемой во все времена «Сабуркой», и пройти еще целых два длинных квартала до своего дома. Туда никакой транспорт не ходил. Это и была харьковская окраина – Тюринка, Тюрина дача.
     Этот район был когда-то пригородом Харькова. Тюринка находится в восточной части города, в Киевском и Московском районах. Тюринка является историческим районом Салтовки.
     С северной стороны район ограничен рекой Харьков, отделяющей Тюринку от Журавлевки и, собственно, центральных районов города.
     Поселок, бывший первоначально пригородом Харькова, возник вокруг Тюрина озера. Название свое Тюрина дача получила от имени землевладельца, действительного статского советника Федора Тюрина, владевшего этими землями в XIX веке.
     А тогда, в 1967 году, это был район глухой городской окраины, прилегающий к заводу "Серп и Молот" и психиатрической больнице. Озеро заросло тиной, обмельчало и более походило на болото, а не на водоем для отдыха,купания и рыбной ловли.
     Да никто этим на его берегах уже и не занимался! Жители просто забыли о его существовании. Но оно, это болото, казалось, настойчиво вторгалось в жизнь жителей поселка, делая её мрачной и безысходной.
     Впрочем, всего этого Ленка не знала, да и не интересовалась никогда. Знала она только то, что совсем недалеко, всего в каких-нибудь 20 минутах езды на трамвае отсюда, жизнь была совершенно иной, веселой и интересной. И люди там, в том мире центра города, были и интереснее и красивее, окружавших её соседей по Тюринке.

     Уже свернув в переулок к своему дому, Ленка резко остановилась, словно натолкнулась на стену.
     Возникший из темноты неосвещенного переулка, большой, едва заметный, пепельно-черный кот с большой головой, медленно переходил ей дорогу, направляясь в соседний двор.
     Откуда он взялся, раньше она никогда не встречала его здесь?
     Ленка попробовала обежать вокруг кота, чтобы он не успел перейти ей дорогу. Но тот, не глядя в её сторону, в два прыжка опередил её и скрылся под соседним забором.
     Ленка в отчаянии бросила ему вслед куском земли, но положения это не меняло. Даже если он вернулся бы опять на другую сторону их узенького переулка, то тогда считалось бы, что он перешел дорогу дважды. Этого только не хватало!
«Ну, теперь точно беды не оберешься!» – сокрушенно подумала Ленка. Но делать было нечего, раз уж так случилось, то пришлось идти дальше. Другого пути домой не было.
 
     Она осторожно, чтобы не скрипеть, приоткрыла калитку и проникла во двор. Закрыть неслышно железную щеколду было непросто, но и это ей удалось. Сердце от напряжения стучало все сильней и сильней. Свежий ночной воздух приятно холодил Ленкины ноги, когда она, ступая по прохладной траве, подкралась к двери. Тихо проскочив в кухню, она убедилась, что в доме тихо. Стараясь не разбудить родителей, она сбросила обувь и шмыгнула в свою маленькую спальню, где в постели уже спала старшая сестра – Ольга. Ленка мгновенно разделась и плюхнулась под одеяло рядом с ней.

     Все еще спали, когда Ленка, вылезла из-под одеяла и нашла в шкафу большие розовые зимние трусы с резинками толстые, байковые с начесом, надела их под халатик.
     – Ты чего, жарко же, – услышала она за спиной голос Оли.
     – Может пригодится, когда ругать будут.
     – “Пригодится”... Тоже скажешь, не смеши.
     – Ну, все таки…
     – Ладно, попробуй, может и вправду пронесет.

     Кое-как закрутив волосы на голове, Ленка выскочила во двор. Взяла два ведра и пошла к колонке. Воду в дом провели уже многие соседи, но Ленкиным родителям все было не до того. Денег не хватало всегда. Даже после того, как старший брат Виктор окончил университет, а сестра Ольга пошла на велозавод.
     Свежий ветерок прогнал остатки сна, вода весело лилась из крана в ведра. Ленка приятно вытянулась и потрепала себя по волосам. Она была худенькой девочкой, с тонкой талией и, не в пример сестре, стройными ногами. Этим она пошла, как раз в отца, встречи с которым сегодня так опасалась. Ленка еще раз взъерошила темные волосы, падающие челкой ей на глаза, отставила ведро и плеснула водой в лицо. От холодной воды захватило дух. Ленка решительно сбросила шлепанцы и подставила под леденящий поток сперва одну, а затем другую ногу. Покрутив ею под струей воды, как делала это одна артистка в кино про войну, она, как бы со стороны оценивала, действительно ли красивы её ноги, или они еще, как спички, по-девчачьи. Возвращаться в дом не хотелось. Нести назад было тяжело, то и дело, то из одного, то из другого ведра вода плескала ей на ноги.
     Ольга уже встала на работу. Ленка поставила ведра на крыльце и набрала воды в чайник.

     На кухню хмуро вышел отец. Ленка мельком посмотрела в его сторону и постаралась улыбнуться.
     – Папа, я воды принесла. Сейчас чайник поставлю.
     Она постаралась быстрее выскочить снова во двор долить воды в рукомойник, хотя этого можно было и не делать. Вода с вечера еще оставалась.
     Отец освежился кружкой холодной воды и не стал умываться, а пристально оглядел порхающую вокруг дочку.
     – Когда вчера явилась? Или уже сегодня.
     Ленка поняла, что за позднее гулянье придется расплатиться. Но могло и пронести.
     – Ну папкааа! – неуверенно протянула она.
     – Что, “папка!” Где шлялась, спрашиваю?
     – Ну, ты же сам мне деньги на кино давал! – Ленка отчаянно старалась избежать наказания, или, по крайней мере, оттянуть как можно дольше неприятную процедуру.
     – Давал, давал! Кино что, до часу ночи? Где, интересно, такое кино показывают?
     – Ну... у нас же тут.
     – Не тут, а снова в сад Шевченко бегала? Ох! Добегаешься ты у меня.
     – Ну, ты же разрешил в кино! Ну, папаааа! Ну, пожалуйста! Ну, не надо!!

     Но тот, казалось, не слышал и не хотел слышать её.
     Он сбросил со стоящего под стенкой старого матраца свою спецовку и авоську с каким-то тряпьем и потянулся за висевшим на гвозде за дверью ремнем.
     – Снимай штаны!
     – Папа! – Ленка надеялась как-то выкрутиться. – Ты же меня только в понедельник лупил.
     – Ну, если ничего не понимаешь! Ложись! – Отец не то, что был очень рассержен. Он говорил и делал это спокойно, считая это необходимой процедурой воспитания дочери.
     Ленка нервно всхлипнула и посмотрела с надеждой на сестру.
     – Папа, да она совсем не поздно пришла. Я еще не спала… – попыталась заступиться Ольга.
     – Ты поговори-поговори. Тебя, что ли отлупить заодно?..
     Ольга недовольно хмыкнула и пошла одеваться. Отцу лишний раз всыпать, только подай повод. Не хватало перед работой, с утра, отхватить ремня. А их отец мог учинить и такое.
     Старшего – Виктора он и пальцем никогда не тронул. А девчонок порол за любой проступок, не жалея. Даже теперь, когда старшей было 19, а Ленке 16.
     – Папа, я здесь, в “Победе” была. Там фильм двухсерийный, индийский. «Цветок в пыли»… Трамвая долго не было.
     – Знаю я это “здесь”. Снова в сад Шевченко бегала, на танцы. Дотанцуешься ты. Фильм двухсерийный видите ли! Следующий раз на «Чапаева» пойдешь. Он и короткий и дешевле будет. Давай ложись быстро.
     Вышла мать. Хмуро посмотрела на растерянную дочку и все поняла. Молча взяла за ухо и повалила на матрац.
     – Давай! Штаны снимай! Нечего! Голую подставляй! Ты бы тулуп напялила, думаешь, я не понимаю, зачем трусы зимние надела!
     – Маамочкааа! Ну, не надо… ну, пожалуйста… Я больше не буду… Ну, мамааа!!      – Хныкая, Ленка подняла халатик и, понимая, что мать не защитит, спустила трусы.
     Мать опустила их до колен и, скрестив ноги дочки, обхватила их за щиколотки.
     – Отбей ей задницу, чтобы шило не свербело.
     – Ой, мамочка, любимая, не надо! Аааахххх!!!
     Ремень звонко врезался в голый зад девушки.
     – Мало тебя лупим, – произнес отец, опуская с силой ремень на завертевшиеся от боли ягодицы дочки. На её теле еще были видны темные полоски поперек кругленьких половинок, не сошедшие следы от предыдущего наказания.
     – Ой-ой, папочка! Даааа! Мне же еще от того раза сидеть больно.
     – Ничего, ничего, постоишь, молодая еще. Слушаться будешь!
     – Оййй!! Буду-буду, папочкааа!! Родненькийййй!!! – На самом деле Ленка ненавидела отца за его наказания. А в моменты, когда он стегал её прутом или ремнем по позорно оголенной попке, она готова была впиться ему в горло! Но, спасая себя от страданий и унижений, она была готова целовать ему не то, что руки, но даже ноги.
     Отец хлестал дочку по попе, не жалея. Он явно хотел её строго наказать.
     – Вот тебе!.. вот тебе!.. получи!.. получи!.. будешь?.. будешь?.. будешь?.. – Каждый удар обжигал тело девушки так, что, казалось, кожа лопается.
     – Ооййй, не буду! Не буду! Не надо, папочка! Хватит! Хватит! Папа! Папа! Оййй, мамочка, я не могу большееее!
     Ленка орала, стараясь задобрить родителей, хотя знала, что терпеть придется еще долго. Она вертелась на матраце, стараясь увернуться от очередного удара. Это плохо удавалось. Если бы она только могла вырваться из крепких маминых рук, то побежала бы, куда глаза глядят, без оглядки.
 
     Перед её лицом светился экран телевизора «КВН», включенного Ольгой. Так делали всегда, чтобы как-то заглушить истошные крики наказываемой.
     Шли новости. Через круглую линзу, увеличивающую небольшой экран старенького телевизора показывали, как члены жюри 5-го Московского кинофестиваля Роман Виньоли Баррето – peжиcсёp из Аргентины, Алексей Баталов и польская актриса, красавица-блондинка, Люцина Винницка вручали специальный серебряный приз чехословацкому фильму «Романс для корнета».
 
     Но там, на Московском кинофестивале, была своя жизнь, а здесь, на харьковской Тюринке, Ленка продолжала получать очередной тур воспитательной процедуры, бывшей, в общем-то, обычным явлением в её жизни.
Она смотрела на экран, но не понимала ничего, что происходило. Слезы заливали глаза, и все расплывалось в какие-то пятна. Казалось, что вся она сейчас существует только внутри маленьких ягодиц, которые охватывает все новая и новая безжалостная боль.
     – Я больше не будууу!!! – никто не хочет пожалеть её!
     Звонкий шлепок ремня о тело заставлял Ленку каждый раз подскакивать над матрацем, такую боль она ощущала. Ей было очень стыдно и обидно, что папа с такой ненавистью стегает её.
     Наконец, когда она уже исчерпала весь запас объяснений в любви к родителям, мама сказала:
     – Ну, может действительно хватит уже.
     – Еще! Сейчас закрепим и хватит.
     Отец перехватил сложенный вдвое ремень и впечатал пряжкой по низу попки, туда, где ягодицы переходят в ноги. На теле засияла красная кровяная бляшка. Здесь боль была совсем невыносимой, и Ленка залилась слезами с криком
     – Не надоооо! Папочка! Отпусти!! Что ты делаешь!!
     Впрочем, пряжкой отец наказывал девушек регулярно, и чем то необычным сегодня это не было. Отхлестав дочку пряжкой, по пять раз по каждой половинке, отец сказал:
     – Вставай, иди умойся и готовь завтрак.
     Ленка подхватилась, как ужаленная. Весь зад был уже лилово-красного цвета.
     – Смотри, не запомнишь, следующий раз шкуру спустим! – неласково предупредила её мать.
     – Я больше не буду. Правда, не буду. Я буду слушаться, вот увидите...
     Ленка покорно стянула с себя уже не нужные байковые трусы, они только растирали бы исполосованную кожу. Всхлипывая и размазывая по лицу слезы, она одернула халатик, чтобы не светить исполосованной попой.
    
     Всхлипывая, она потопала подальше от такой ненавистной кухни, переступая по немытому полу босыми ногами, потому что шлепанцы слетели с неё неизвестно куда, когда родители её укладывали на матрац. Казавшиеся еще несколько минут тому назад красивыми, её голые ноги не вызывали больше у Ленки чувства радости.
Вдруг она почувствовала сильный шлепок, как раз по своей пострадавшей нижней части.
     – Ойййй! Витька! Ты с ума сошел! У меня же там... до крови...
     – Больно влетело, или ты для проформы орала?
     – Да, для формы! Тебя бы так, места живого нет. Главное ни за что...
     Раздраженный тон младшей сестры возмутил ВиктОра.
     – Ты где научилась грубить старшим?
     – Я больше не буду. Больно очень!
     – Покажи!
     – Совсем того, что ли?..
     – Да я же через окно и так видел. Давай холодное полотенце, приложи.
     – А давай! Только чтобы папка не видел, а то мне еще влетит. Знаешь, как обидно. Еще прошлое не зажило, а он снова так сильно. Я его не люблю! За что-о-о?..

     Они намочили полотенце, и холодный компресс охладил пылающие, словно печь, ягодицы девушки. Она растерла кожу, слегка облегчив последствия наказания.
ВиктОр постарался успокоить её и, гладя по волосам, сказал:
     – Это верное замечание, но ремня дают не для ответного чувства благодарности, а в качестве сильнодействующего лекарства, которое не слишком приятно на вкус. Но и выводы, конечно, ты тоже должна делать - много проступков уже не позволяй себе. Знаешь, что за это накажут ремнём или прутом отстегают по голому заду.
     – А он попробовал бы просто поговорить по дружески, а не хватать сразу ремень или розги?

     Ленке было стыдно. Стыдно, что её все еще лупят, как маленькую девочку, стыдно, что все соседи всегда слышат, как её наказывают, стыдно, что приходится снимать трусы и подставлять голый зад под отцовский ремень.
     – Снова, наверное, в "Победе" с этим Коляном, с задворок, была?    
     – Ага, откуда знаешь?
     – В последнем ряду целовались две серии.
     – Та иди ты...
     – Не “иди”, а я знаю.
     – В саду Шевченко на танцы ходила!– Приходя постепенно в себя,  похвасталась перед старшим братом Ленка. Она-то знала. что брат дни и ночи пропадал в центре города возле Университета, который недавно окончил.
     – Ух, ты! Прямо на танцы на Сумскую. Ты бы еще в МВД пошла, или в парк Горького.
     – А почему нельзя! Девчонкам вон разрешают. И не лупят. Оооойййй!! Я не могуууу!
     – Да не хнычь, уже прошло. Пора тебе серьезней быть. Со мной теперь гулять пойдешь. Я тебя с умными людьми познакомлю. К Жене пойдем.

* * *
     Ленка помнила, когда-то осенью, ВиктОр познакомил её с загадочным человеком Женей, который жил в недоступном для неё центре города, и прямо перед окном его комнаты было необычное здание Художественного института, с крышей, покрытой красной черепицей! Он писал стихи и рассказы, а в секретере она увидела красивый черный пистолет.
     – «Вальтер!» – Назвал его ВиктОр, по-немецки.
     Новый знакомый где-то работал, в конторе, которую брат ВиктОр с уважением называл по первым буквам названия, и все это сокращение воспринимали очень серьезно. И зарплату он получал стабильную – 125 рублей в месяц и еще премию, тогда как её ухажер, Колян, станочник с велозавода, был на сдельщине, и больше 83 рублей никогда не имел. Что говорить об их отце, имевшем пенсию по инвалидности 47 рублей 80 копеек, которую благополучно пропивал с алкашами в Конюшенном переулке, или возле стадиона «Серп и Молот» за две недели. «Хоть бы купил что-нибудь в подарок. Может блузку, или чулки – думала по этому поводу Ленка. – Нет, ему бы похмелиться, и только знай ремнем махать!»
     Тогда она не оценила этого знакомства. В ресторане «Кристалл» в саду Шевченко, где они втроем культурно ели мороженное с шампанским, она вспомнила, что Колян, где то здесь, на танцплощадке. Под невинным предлогом, которого она не умела стесняться, Ленка выпорхнула из напыщенной обстановки ресторана, к которой не была приучена, и свалилась на голову станочнику, который, буквально рядом, через две аллеи, распивал с дружками 200- граммовую бутылку «Тройного» одеколона, купленного за 38 копеек в аптеке на ул.Рымарской.
     А потом они медленно тащились пешком, чуть не через весь город, к себе на Тюринку. Какие танцы могли быть с человеком, напившимся одеколона! Колян задевал прохожих, громко сквернословил и пытался петь:“Девойко мала, песня мого града”... –  Дальше он не знал и, вешаясь ей на шею, неразборчиво мямлил прямо ей в ухо, с ударением на первом «а»: «Ты мне не дАла, уже в пятый раз».
Ленка сама знала из этой песни еще только одну строчку, что-то вроде: “я сам облак твой”. Популярность этой песни была - бешеной. Даже “самопальные” девчачьи переводы ходили по городу:“Мальчишка робкий, мой приятель давний”... (хотя любому дураку - и даже дуре ) ясно, что речь в этой песне все же о девушке и городе... В 60-е годы в исполнении певца и актера Предрага Гуне Гойковича, а позднее - Джордже Марьяновича, она звучала когда-то из каждого открытого по весне окна! А была тогда, как раз весна.
     Ленке, тащившей на себе своего, благоухающего тройным одеколоном, плохо отмытого от машинного масла и грязи станочника, невдомек было, что есть вариант такого русского перевода:

           “Ночным Белградом
            шли мы молча рядом.
            Казался близким наш далёкий путь ...”

     На углу её дома, мало что соображающий, Колян долго не отпускал её. Он измазал потными руками её нейлоновую в цветах кофточку, неуклюже целовал, оставляя на лице и шее влажные следы тройного одеколона.
     Мать даже видела это, но, как ни странно, только назидательно шлепнула её в летней кухне и молча погрозила пальцем, понурившейся и приготовившейся к худшему дочери. Но наказания не последовало. То ли мать пожалела её и не рассказала, уже спавшему хмельному отцу, то ли, пришедший вскоре Виктор, отговорил её от этого.

Незнакомка из неведомого мира

     В субботу Ленка нагладила, казавшуюся ей модной юбку, и долго крутилась у зеркала, придумывая, как причесаться. Воображения ей хватило только на обычную прическу. Как она это делала всегда. Ей было привычно видеть себя с пробором посреди головы и короткими локонами вдоль щек. Черные волосы, как ей казалось, делали её похожей на цыганку.
     Садиться ей было еще больно, поэтому она стояла в полупустом трамвае всю дорогу до центра города. Видя её проблему, брат пообещал побольше гулять, чем сидеть.
     ВиктОр зашел по дороге к девушке, которую Ленка видела в первый раз, и, рассказывая обеим несусветные и лживые истории о своих друзьях, повел к Жене.
     Потом они вчетвером гуляли в парке. Девушки катались на качелях, ездили в электрических машинках в манеже. ВиктОр с Женей, разговаривали о совершенно неизвестных Ленке литературных произведениях. Называли фамилии авторов. О некоторых отзывались, как о хороших знакомых. Фамилии Филатов, Мотрич, Чичибабин, Милославский, мелькали довольно часто. Других называли по именам: Эд, и почему-то Жуаныч.
     Здесь же неожиданно появился Женин знакомый с невысокой девушкой - брюнеткой по имени Анна. ВиктОр называл его просто Владиком, а Женя почему-то обращался к нему "де Семернин" и на "Вы". Ленка простодушно думала, что это шутка, но никто, почему-то, не смеялся. Единственное, что она поняла, что этот, новый знакомый, художник и работает в театре. Все о чем говорили, пока не ушел Владик с подругой, показалось Ленке разговором инопланетян. Потому что поняла только то, что обсуждали какого-то неизвестного скульптора и иногда произносилась фамилия Репин, которую она знала с первого класса, и еще непонятное слово "Пикассо", которое слышала иногда от Виктора, и ассоциировалось оно у неё в уме, почему-то со словом Чипполино.
     Потом они стреляли в тире, и Ленка убедилась, что Женя стреляет очень метко. Видно, неспроста у него дома лежит «Вальтер». Он, наверное, офицер!
     Вечером,  когда они веселые и отдохнувшие шли вниз по Сумской улице и договаривались о завтрашнем дне, прямо напротив памятника Шевченко, Женя встретил ослепительную по красоте девушку, которая весело улыбалась и очень по-дружески с ним разговаривала. Даже издали было видно, как ярко блестели от необычной, розовой помады губы девушки. Одежда, в которую она была одета, поразила Ленку. Она и представить не могла, что когда-нибудь будет иметь что-то похожее. Особенно поразила Ленку прическа девушки. Длинные черные волосы были уложены так необычно, и даже вызывающе, что Ленке стало стыдно за свой прямой пробор и дешевые босоножки, которые она таскала третий год.
     – Видишь, какие у него знакомые! А он с тобой, дуррой. Цени, с кем я тебя познакомил! – ВиктОр специально поддевал Ленку, чтобы она поактивнее общалась с новым знакомым.

     К счастью, Женя говорил недолго. Он весело попрощался с, по-прежнему приветливо улыбающейся девушкой. К ней в это время подошли мужчина средних лет, видимо с женой. Они тоже приветливо поздоровались, перекинулись парой фраз, и пошли дальше втроем, уводя возможную соперницу Ленки с собой.
     – Пошли смотреть «Цветок в пыли» – сказал Женя, возвращаясь к своим спутникам.
     При названии этого фильма у Ленки предательски заныло сзади, и от стыда, что это может стать заметно, на глаза навернулись слезы.
     Женя же еще продолжал беспечно шутить, но было понятно, что встреча испортила ему настроение. Все стало ему неинтересным. Ленка чувствовала, что он в мыслях тоже ушел смотреть ненавистный фильм «Цветок в пыли», вместе с этой сверкающей девушкой, которую называл Вероникой.

* * *
     Утром Ленка решила, что пойдет в парикмахерскую, пусть ей тоже сделают прическу, как у вчерашней Вероники.
     Отец, в недоумении, что вечером в субботу она не загуляла где-нибудь на пляже на Журавлевке, а вернулась с ВиктОром, который был совершенно трезв, даже пообещал ей дать денег на кино.
     – Там «Цветок в пыли», индийский фильм. Все хвалят, ты бы сходила. Хлопцы с Конюшенного меня тащат. Я не пойду – две серии. Надоест. А ты сходи.
Деньги он только пообещал, но дать забыл.
     Просить деньги на парикмахерскую у ВиктОра было бесполезно. Он, старший брат, был на 10 лет старше её. Родился он до войны, когда отец с мамой были очень молодыми.
Уйдя на фронт, отец попал в плен, пытался сбежать, но неудачно, натерпелся за это в концлагере. Отец рассказывал, что его несколько раз высекли резиновыми дубинками перед строем, после чего он долго болел. Но, когда надежды на спасение уже не оставалось, сумел убежать с группой военнопленных партработников. Отец рассказывал, как он взбирался по полуразрушенной кирпичной стене на крышу, а потом поднимал веревкой туда еще четверых человек. Сами они не смогли бы туда взобраться.
     Зато потом, когда они вернулись к своим, эти, мало знакомые люди, представили его, как героя спасителя и устроили в походную кухню. Так что воевать ему больше не пришлось. Но дошел он до Кенигсберга, и служил там еще три года. Там он хорошо стал говорить по-немецки, на языке, местных жителей.
Вернувшись домой, он в шутку много говорил на немецком языке дома. И у маленького ВиктОра проявилась тяга к языку. Он сперва подражал отцу, потом стал заниматься самостоятельно, и к 10 классу овладел немецким языком в совершенстве, да так, что, при поступлении в Университет, поразил преподавателей своим произношением. Его просто приняли за немца, и он не прошел по конкурсу.
     ВиктОр был в отчаянии, и работая, где придется, все свободное время уделил изучению французского языка. Как ему это удалось, не знал никто, но весной следующего года, когда в центре Харькова он встретил группу туристов из Франции и заговорил с ними, то, на глазах изумленных друзей, французы пригласили ВиктОра в свой интуристовский автобус, приняв его за своего. В автобус ВиктОр не сел, но на следующий же день, гуляя в саду Шевченко, был остановлен двумя молодыми людьми в штатском. Потом он объяснялся в КГБ, но серьезных осложнений не последовало, его просто настоятельно просили, не вступать в контакт с иностранцами.
     Вот тогда-то и прилипло к нему имя на французский манер, с ударением на «О», и ни в коем случае не Витя, или Витёк. А, знавший его еще задолго до этого, сосед по Тюринке Эдик Савенко, умудрялся даже применять уменьшительный вариант – "ВиктОрушка".
     Поступать учиться пришлось еще раз, предупреждая заранее, что он, ВиктОр Вашов, сын красноармейца, награжденного медалью за взятие Кенигсберга. О том, что отец был военнопленным, ВиктОр догадался не распространяться, и успешно поступил на отделение французского языка.
     Когда ВиктОр начинал говорить на иностранном языке, одинаково – французском, немецком ли, он приобретал иной облик и талантливо играл роль, которую представлял себе, в зависимости от выбранной тематики. А выражать свои мысли на этих языках он очень любил.
     Те, кто хорошо знал его, часто понимали, если не содержание, то, по крайней мере, тему того, о чем он рассказывал.
     Для Ленки ВиктОр был недостижимым авторитетом.
     Был он по-немецки четок и холоден. Но она, даже маленькой девочкой, прощала ему, когда ей сильно попадало от него.
     Может в этот раз ВиктОр и понял бы её, и дал три рубля на парикмахерскую, и даже наверняка дал бы, зная, для чего ей это нужно. Ведь он со стороны хорошо видел, как много проигрывает его непутевая сестра Жениной подруге Веронике.
     Но, к своему несчастью, Ленка не набралась смелости попросить у брата денег. Она побежала к станочнику Кольке, потому что вспомнила, что тот в пятницу получил аванс и наверняка еще не успел пропить его полностью. Кроме того, он мог взять денег у своего отца, модельщика с «Серпа и Молота», получавшего зарплату «по горячей сетке!» Ленка не знала, что это значит, но деньги отец Кольки пропивал с умом, и дружил с уважаемым человеком и в районе и в заводе, Борисом Чуриловым (как он сам выражался, именно “В заводе”).
     Родителей Кольки дома не было. Прибежавшая в халатике Ленка сразу почувствовала, что что-то не сладится. Колька был “на похмелье”, говорил отрывисто, постоянно отпивая из алюминиевого бидона пиво и мощно выдыхая после этого: “Уууххххххх!” Почувствовала, но дороги отступать не было. Да и времени впереди было много. «Я успею» - думала Ленка, когда ухажер, перестав её целовать, полез под юбку. «Я успею... не страшно... когда то надо и это...» - продолжала уговаривать она себя, когда уже лежала на спине, а пышущий перегаром, вчерашним и сегодняшним, станочник, стягивал с неё плавки и пристраивался сверху...
     Ленке даже понравилось, девочкой она не стала еще в 9-м классе с одноклассником. И тогда она толком не поняла, что это было. Колян же, даже при грубом поведении, смог доставить ей удовольствие.
     Полежав и расслабившись, она выпила пива, и они продолжили. Потом пили еще. Бидон был трехлитровый...

     ВиктОру было неприятно, что встретился он с приятелем Женей без сестры. Сам-то он был снова со вчерашней подругой, сокурсницей. Но, будучи по натуре человеком беззастенчивым, и к тому же выдумщиком, он наплел с три короба всякой ерунды, пообещав, что уже завтра Ленка будет точно.
     Он долго и красиво говорил по-французски, размахивая при этом руками и указывая на работающий фонтан в саду Шевченко, вокруг которого они прогуливались.
     Стараясь подыграть ему, Женя сказал:
     – Да, высокая струя, и подсветка красивая.
     – Нет, я имел ввиду, что неплохо было бы выкупаться в этом фонтане, - со смехом ответил ВиктОр.
     Они подошли к телефону-автомату. Женя позвонил куда-то.
     ВиктОр блаженствовал, предвкушая, что появится вчерашняя ослепительная незнакомка. Он даже стал придумывать пикантные французские комплименты, которыми намеревался привлечь к себе внимание Жениной девушки.
     Через час, когда уже стемнело, к ним приблизилась стройная высокая брюнетка.
     – Это Марина, – сказал Женя, знакомя друга с нею.
     – Revenons a nos moutons, (вернемся к нашим баранам), – почему то невпопад проговорил ВиктОр, понимая, что и рядом с этой девушкой Ленка будет выглядеть совершенной курицей. А сколько было ожиданий и надежд!..

     – Это ты? Кушать будешь? – спросила мать, вернувшегося домой ВиктОра.
     – Возьму сам.
     – Ты Ленку не видел? Она не с тобой?
     – Да с утра, как уходил не видел. А что, нет её разве?
     Мать только разочарованно развела руками.

На те же грабли

     ВиктОру снилось, что он с прекрасными Жениными подругами купается в фонтане сада Шевченко. Они были, к его разочарованию, почему-то, в платьях. Потом сняли их и остались в купальниках. Одна, смеясь и брызгаясь водой в сторону ВиктОра, поднырнула и ловко сбросила с себя трусики. Воодушевленный ВиктОр поплыл к ней, но она вдруг растворилась в струях фонтана. Тогда он, заметив, что вторая совсем рядом, обнял её и потянул за плавки вниз.
«Снимай штаны!» – закричали вдруг какие-то мужики, окружившие фонтан и зло посматривая на ВиктОра.
     Он встряхнул головой, с радостью, что такое только приснилось.
    
     «Снимай штаны!», – неожиданно услышал он и наяву.

     – Напилась, дрянь такая! Снимай, быстро! – Из кухни доносился разъяренный голос отца.
     «Допрыгалась девка!» – понял ВиктОр, услышав звуки ударов ремня и испуганные крики Ленки.
     Он открыл дверь на кухню. У плиты стояли мать и сестра Оля. Посреди кухни отец, зажав между ног голую ниже пояса, стоящую на коленях и уронившую голову почти до пола, Ленку, стегал её ремнем, страшно ругаясь при этом.
     – Я больше не буду! Не надооо!! Пусти!!! – Как совсем недавно, орала Ленка, тщетно стараясь вырваться из железных тисков отцовских ног.
     – Я тебе покажу! Я тебе дам – “больше не буду!” Брехуха! Я тебе покажу, как ночью шляться! – Отец все сильнее и сильнее распалялся, и было видно, что для бедной Ленки это окончится не скоро.
     – Revenons a nos moutons, – пробурчал ВиктОр, видя осуждающие лица матери и Ольги, которые и не пытались защитить страдающую девушку, а напротив, всем видом давали понять, что совершенно согласны с действиями отца. Ситуация приближалась к критической температуре.
     ВиктОр перехватил руку отца в её апогее. Другой рукой он выдернул ремень и отбросил его далеко в угол кухни.
     – Schneiden Sie es aus, es wird nicht helfen! Все равно она все по своему делать будет, большая стала...
     Выходя во двор, чтобы не наблюдать этого позора, ВиктОр горестно заключил:
     – Видно другая судьба ей на роду написана.
   
 * * *
     На лавке во дворе лежал, неизвестно откуда забредший Кот. Вороненого цвета, пепельно-черный, с большой головой. Этот Кот, видимо, жил на улице, и голова у него была большой, потому что приходилось много думать и не допускать ошибок, которые могут окончиться плачевно. Пример чему можно было наблюдать сейчас.
     Он был недоволен, что его разбудили эти, совершенно непредсказуемые и удивительно недалекие люди. Как много лишних движений, усилий и эмоций прилагают они, вместо того, чтобы спокойно и размеренно жить на этом свете.
     Прогуливающиеся тут же, под лавкой, цыплята, поспешно клевали рассыпанное для них пшено, прямо перед глазами этого Кота. Но, видимо, он был достаточно сыт, чтобы не обращать внимания на доступную еду, либо просто не хотел себя обременять заботами.
    
     ВиктОр закурил и выругался про себя, чтобы не потревожить Кота.

     Отец не воспринял сказанное ВикторОм, и Ленка продолжала дико орать на всю улицу, не в силах терпеть жестокого наказания. Шлепки ремня уже не были слышны из-за её оглушающих воплей.

     Кот укоризненно посмотрел на ВиктОра.
     - Revenons a nos moutons, - сказал ему Кот и, блаженно закрыв глаза, предался сну.