Глава 5. Обмен опытом

- Витя, какие у вас будут рац. предложения по поводу вложения? – окрылённый успехом с выборами, поэтически вопрошал Бендер.
- Какая там у нас сумма? – Шпингалет прыгал вокруг Андрея, предвкушая кучерявую жизнь.
- Во-первых, не у нас, а у меня, а во-вторых, вы таких денег не видывали никогда. Так что, для начала давайте ваши предложения, а я уж там посмотрю – взять вас в долю или нет.
- А чего это не взять? – Вите не понравились такие речи Бендера, и он решил проявить характер. – Я с вами везде шатался, сколько раз пострадал, а теперь вы ещё и подумаете?
- Господи, что ж это такое! – Взмолился Андрей, - постоянно приходится работать с несознательными гражданами! Витя, кто вас кормил всё это время? Бендер! Кто придумывал все комбинации и осуществлял их? Опять Бендер! Кто, наконец, спрошу я вас, беседовал в ресторане с Остапом? И снова Бендер! А что делал в это время Витя, господа присяжные заседатели? Витя питался за мой счёт, Витя напился в ресторане до чертей и ничего не видел, наконец, господа, Витя покорно ходил за мной и не менее покорно молчал!
- За молчание тоже иногда полезно платить, - огрызнулся Шпингалет.
- Тогда молчите сами по себе, дорогой друг! А то кто вас знает, накушаетесь опять на мои деньги, а потом взболтнёте лишнего про контору, про выборы и про всё остальное.
- Вы что же, прогоняете меня, значит? Отлично! Просто прелестно! Я так и думал. Бендер, вы – бесчестный человек. Когда у вас не было ничего, Витя вам был нужен, Витя был ассистентом, как вы метко выразились в мастерской. А теперь у вас в руках деньги. Много денег. Зачем теперь вам нужен бедный, нищий мошенник? Конечно! Остаётся только сдать его с потрохами в милицию и за это прибавить от властей к своему куску ещё немного на карманные расходы.
Бендер молча спокойно слушал возбуждённую речь своего ассистента, полную обиды и чувства ничтожности. А Шпингалет тем временем продолжал, меняя постепенно свой тон на более уверенный и мстительный:
- Но знайте, жестокий потомок великого комбинатора, обмен опытом произведён! Я тоже кое-что поимел с наших совместных проектов. Теперь Витя Шпингалет – не просто шпент с улицы. Он ученик Бендера! Пусть и не самого известного из всех Бендеров, но как звучит! Опасайтесь, друг мой новой нашей встречи! – Закончив проницательную речь, повергшую Андрея, не ожидавшего от Вити такого, в некоторый ступор, Шпингалет развернулся и медленно удалился в южном направлении, в том, откуда в Тройск пришёл три дня тому назад потомок янычаров и правнук сына турецко-подданного. Правнук постоял ещё немного, глядя вслед удаляющемуся Шпингалету и пытаясь переварить суть его слов, особенно последних, весьма заинтересовавших Андрея. Поразмыслив ещё чуток о чём-то своём, Андрей вдруг произнёс вслух самому себе:
- Обмен опытом, говорите? Что ж, кажется, я знаю, как эффективно использовать мою прибыль. Учитывая все особенности жанра, надо сказать, что лёд тронулся!

***
Прошло четыре дня с момента ссоры Вити и Андрея, с того дня, когда были объявлены поразительные результаты выборов и с той самой злополучной ночи, когда Пётр Матвеевич Дубик, не обнаружив букмекерский офис за №13, не сумел выбраться из мрачного здания. И прошла ровно неделя с тех пор, как в Тройске начали разворачиваться странные события, описанные со всей правдивостью и с мельчайшими подробностями в сём повествовании. И так сложилось, что именно в тот день, по прошествии ровно недели с начала этих таинственных событий, произошло последнее, но ещё одно очень важное совпадение. Оно заключалось в том, что странные господа, поселившиеся в квартире бухгалтера Целиковского, вечером этого дня готовились из Тройска удалиться. С другой стороны, Андрей подготовил всё для осуществления своего нового плана по эффективному использованию совершенно честного выигрыша. Таким образом, в этот день была решена судьба многих видных представителей города, во многом благодаря Бендеру и квартиросъёмщикам Целиковского. Кроме того, именно в ту пятницу днём определилась и дальнейшая жизнь Петра Матвеевича Дубика. Просидев до утра вторника в тёмном помещении и предприняв ночью ещё несколько неудавшихся попыток найти тринадцатый кабинет, Дубик уснул. Пришедший утром и такой долгожданный Дубиком дворник, обнаружил внутри здания уже не того сияющего и счастливого Петра Матвеевича, каким он представал перед народом ещё за день до выборов. Не успел дворник вымолвить первого слова, чтобы выяснить личность поседевшего и постаревшего человека, а также с какой целью он проник внутрь и в случае чего задержать его метлой, как Пётр Матвеевич бросился от дворника вон, внутрь здания. Дворник обошёл всё здание, но странного старика так и не нашёл. Тем временем Дубик сидел на чердаке и чертил на грязном песочном полу числа 13. По ночам, когда в помещении не оставалось ни души, бывший ректор спускался вниз и бродил по зданию, выкрикивая фразы «Верните тринадцатый кабинет!» и «Отдайте мой миллион!». Дом приобрёл дурную славу благодаря гуляющим здесь по ночам и слышавшим страшные крики, доносившиеся из нутра многофункционального помещения. Благодаря такой приобретённой репутации, через пару дней все конторы, находившиеся внутри, разъехались кто куда. А в пятницу утомлённый дворник вызвал милицию и скорую. Первая обнаружила на чердаке причину испорченной репутации здания - загнанного в угол чердака Дубика, не подпускавшего к себе санитаров и выкрикивающего пробирающим до костей голосом: «Выплатите мне тринадцатый кабинет!» и «Проведите меня к моему миллиону!». Опытные специалисты с трудом усадили Петра Матвеевича в машину с красной полосой, и повезли по направлению к северу города.
Психиатрическая лечебница Тройска за последнюю неделю испытала неслыханный наплыв пациентов. Пётр Матвеевич встретил здесь дрожащего и постоянно молчащего главу Тахты, Михаила Юрьевича Казаченко, а также других работников завода. В том числе, рядом с Казаченко на койке лежал Целиковский и быстро считал нарезанные пустые бумажки, опасливо оглядываясь по сторонам и пряча их под одеяло при появлении в палате любого нового лица. В отделении для особо буйных отдыхал Артур Аристархович Ахмадуллин. Он всё время норовил шлепнуть окружающих по шее и, если ему это удавалось, смачно произносил: «Награждать вас надо! Поощрять за такую работу!». Так он, вероятно, мстил своему начальнику, до которого теперь добраться никак не мог, несмотря на то, что находился буквально в двух шагах от него, в соседнем корпусе лечебницы. Здесь же были и представители местной власти – Виктор Меланхолиевич Крест и Коля Хохолчук. Последний, ощутив себя десятилетним школьником, требовал вернуть ему его любимую игрушку – маленького заводного бобрика, а Виктор Меланхолиевич всё время что-то вдохновлено лопотал на немецком. Однако, Пётр Матвеевич Дубик был не последним посетителем лечебницы за эту неделю. Уже за полночь в больницу поступило пополнение в составе трёх человек.

***
Вечер пятницы по традиции был отведён под творческую встречу на берегу местной реки Ушанки. Как уже узнал читатель, дело происходило осенью, и потому это была последняя встреча сезона. На улице холодало, и проводить уличные концерты больше не представлялось возможным до следующей весны. К закрытию очередного сезона было логично приурочено открытие нашумевшего памятника стулу. Памятник, сооружённый из бронзы по глиняному проекту Бендера, установили тут же, на берегу Ушанки. Готовился большой концерт. Центром встречи, разумеется, должны были стать создатели стула – Горчицкий, Бородов и Кронштейн. В приподнятом настроении творцы появились на площади за час до начала встречи. Зрители уже начинали подтягиваться, хотя их было пока гораздо меньше, чем ожидалось. Среди пришедших на площадь раньше всех, были четверо – почтенно сидевший на кованой лавке пожилой мужчина со стариной тростью в руках, огненно-рыжий низенький и коренастый мужчина с дефектом левого глаза, толстяк, совсем небольшого роста, хитро ухмыляющийся, оглядывающийся по сторонам и беседующий с четвёртым – высоким худым человеком в клетчатом костюме и треснувшем пенсне. Все четверо внимательно разглядывали абсолютно всё, что происходило вокруг – все этапы подготовки к праздничному концерту и терпеливо ожидали начала. Наконец, по истечении часа, площадь на берегу Ушанки заполнилась так, что случайным прохожим, желающим прогуляться по набережной, пробраться сквозь эту массу не представлялось возможным, им приходилось обходить эту ставшую вдруг шумной улицу по параллельному главному проспекту Тройска. Зазвучала неопределённая музыка, и Бородов, появившийся на импровизированной сцене первым, торжественно объявил об открытии закрытия летнего сезона. Раздались бурные аплодисменты, а Бородов продолжал:
- Сегодня, товарищи, состоится ещё одно важнейшее открытие в нашем любимом Тройске, - Бородов лукавил. Тройск он не любил, и потому специально, вместе с Горчицким создавал такие вычурные шедевры, вроде памятника стулу. Во-первых, тем самым он напрочь убивал культуру Тройска, а во-вторых, мог прославиться благодаря своим работам на весь мир, и уехать из ненавистного ему города. – Пять лет работы и неделя вдохновения! – выкрикивал фанатичным голосом поэт и скульптор. – Внимание, дамы и господа, памятник Стулу!
С памятника, прикрытого тряпочкой, сорвали последнюю, точно фату с невесты в брачную ночь, и ужас, вылепленный на скорую руку Бендером, предстал перед горожанами в своём бронзовом обличии. Толпа ахнула. Понять, какие эмоции выразил этот коллективный и единодушный ах, было невозможно. То ли он заключил в себе удивление и восторг работой маэстро, а то ли напротив, вызвал отвращение. Надо сказать, что большинство жителей Тройска всё-таки были людьми приличными и культурными, поэтому, можно предположить, что, скорее всего, коллективный ах означал последнее. Вдруг из толпы послышался высокий женский голос:
- Шедеврально! – Это была Аллочка Щукина, позировавшая при создании памятника. Своё любимое слово из немногочисленных, употребляемых ею, она не могла не употребить при таком количестве народа, для того, чтобы показать свою начитанность и грамотность.
- А теперь попрошу на сцену, - упоённый ахом, который Бородов посчитал за успех, продолжал он, - попрошу автора этого, как было сказано, шедевра – товарища Горчицкого!
Автор выбежал на бульвар, служивший в это время сценой. Раздались жиденькие аплодисменты в толпе, перебиваемые громогласными аплодисментами коллег Горчицкого.
- А теперь, в честь новой тройской скульптуры, - надрывался Бородов, выполнявший сегодня роль конферансье, - стихи собственного сочинения! Я попрошу на сцену моего уважаемого коллегу поэта Кронштейна!
Кронштейн со всклоченными белыми барашками на сморщенной лысине и с вечной улыбкой под усами вскочил на сцену. Это событие привело в движение четверых зрителей, стоявших несколько особняком от толпы. Это были те самые четверо поклонников, пришедших на бульвар раньше остальных. Внимание их сосредоточилось на выступавших поэтах-чтецах. Начал Бородов. Он прочитал то самое четверостишье о стуле, в котором автора мучила бессонница и кашель, развившаяся у него от отсутствия стула. Кронштейн ответил пародией на Бородова, в которой называл его бандитом. А дальше все планы поэтов были порушены неизвестно какой мистической силой. По сценарию, Бородов должен был вдохновенно читать хвалебные стихи стулу как предмету мебели, стулу как памятнику и Горчицкому как автору. Кронштейн должен был отвечать на каждое четверостишье конферансье остроумной пародией. Но вместо того, чтобы прочесть второе четверостишье после кронштейновской пародии, Бородов вдруг обиделся на строчку «А Бородов – бандит», хотя слышал её далеко не в первый раз. Выразил он свою обиду следующими словами:
- Ах так?! – Злобно произнёс конферансье. – Бандит, значит?! Тогда вот что:

Он скоро весь рассыплется,
Его башка музейна,
Но всё кудрями дыбится
Мысль дедушки Кронштейна!

Услыхав сей пасквиль в свой адрес, Кронштейн затрясся от обиды. Бородов меж тем не понимал, как он мог произнести такое, хотя должен был и хотел сказать совершенно безобидную частушку. Кронштейн, испытавший от такого унижения кризис жанра и импровизации, ответить мгновенно не смог. Воспользовавшись этим, Бородов продолжал нападение. Он произнёс следующее четверостишье почти без запинок и без ошибок, но почему-то, сам того не ожидая, вместо строчки «У доброго Кронштейна» он рявкнул «У хитрого еврея». Получив новую словесную оплеуху, Кронштейн покраснел от ярости. Задев национальный вопрос, Бородов продолжал в том же мерзком духе, и уж совсем неприлично заменил строчку «Я денег одолжил». Одолжить он должен был, разумеется, на покупку стула, но после замены строчки вышла совершеннейшая чепуха. На сцене разгорелся скандал. Началась потасовка. Взорвавшийся добрый Кронштейн, превратившийся усилиями Бородова в хитрого еврея, слабым старческим кулачком заехал по физиономии конферансье. Последний был несколько моложе, поэтому ответный удар свалил старика с ног. Горчицкий бросился разнимать своих коллег. Коллеги бросились на Горчицкого, и со словами «Это всё твой идиотский стул виноват!» принялись больно угощать автора бронзовой композиции. Ощутив в себе русский дух, почти все присутствующие зрители кинулись в клубок из трёх деятелей искусств, увеличив его на добрую сотню душ. И в этой кутерьме никто не заметил, как с площади куда-то незаметно исчезли четыре наблюдателя, появившиеся здесь раньше остальных.

***
В пятницу, в тот самый день, когда в психиатрическую лечебницу был доставлен обезумевший от поисков тринадцатого кабинета ректор, пошёл на поправку бухгалтер Целиковский. За последнюю неделю ему заметно полегчало, он уже не прятал бумажки под одеяло и даже здоровался с санитарами. Решено было выписать Игоря Александровича из больницы. Мало того, проверив простейшие знания бухгалтера по арифметике, и убедившись в их обширном наличии, доктор разрешил бухгалтеру незамедлительно ехать на завод ввиду сложившейся тяжёлой обстановки в смысле управления Тахтой. Потому что в соседней палате ещё был нездоров Казаченко, а рядом, в корпусе для буйных научал окружающих завлаб Ахмадуллин. Целиковский решил исправиться, денег больше не брать, спекуляцией не заниматься и взять управление производством в свои ответственные руки. Эта идея настолько вдохновила бухгалтера, что, рисуя в своих мыслях золотые перспективы о том, как он поднимет и перестроит завод, как о нём станут писать все газеты и показывать в утренних и даже вечерних новостях, Игорь Александрович невольно построил в своей светлой голове новую финансовую пирамиду. Отогнав сии непозволительные мысли, Целиковский заметил, что автобус уже остановился у завода и работники, ехавшие сюда ко второй смене, давно двигались от остановки к Тахте. Бухгалтер, окрылённый своими гениальными идеями по реконструкции производства, тоже неторопливо вышел из автобуса и задумчиво побрёл на завод. У проходной Игорь Александрович был остановлен незнакомцем в кепке и клетчатом шарфе, перекинутым через левое плечо.
- Игорь Александрович Целиковский? – Бендер приветственно протянул бухгалтеру руку.
- Да, - несколько смущённо, будто он уже был известен на весь мир своей способностью к возрождению крупных заводов, ответил Целиковский.
- Бендер. Андрей Бендер, - после лаконичного представления Бендер отрекомендовал себя исключительным специалистом в области инноваций, а после того, как узнал о новых планах Игоря Александровича, в самых живописных красках описал бухгалтеру ослепительные возможности их предстоящего будущего плодотворного сотрудничества. Целиковский отнёсся к предложению Бендера с некоторой опаской – он был наслышан о каких-то специалистах по организации и управлению, появление которых ознаменовалось крушением правящей верхушки на заводе.
- Ну какие могут быть сомнения? – уверял Андрей скромного финансиста. – Всё только легально. У меня есть некоторая сумма денег. У меня есть множество идей. У вас есть светлый ум. У вас есть великолепные математические способности. Так давайте, по точному выражению одного моего бывшего коллеги, проведём обмен опытом? Я – деньги и идеи, вы – прикладной ум, который превратит скромную сумму, имеющуюся у меня, в гораздо более серьёзную. И заметьте, уже не мою сумму, а нашу!
Стремление Целиковского к плодотворной и эффективной работе по возрождению производства взяло своё. Новому руководителю нужны были такие молодые и энергичные специалисты, как Бендер. Сегодняшняя встреча показалась Игорю Александровичу не случайной – ведь о его планах не знал никто, даже Бендер, но раз он появился именно в это утро у завода, значит, это судьба.
- Хорошо, я согласен, - покорился наконец этой судьбе Целиковский. – Только вот с управлением у меня знаете… опыта нет, - смущённо проговорил он вполголоса.
- О! Не переживайте, дорогой Игорь Александрович! – Успокоил Андрей. – Командовать парадом буду я! – И в подтверждение своих слов Бендер закинул спадающий шарфик на плечо. – Так-с, Игорек, - разошёлся командор, - значит, всё у нас началось как надо! Дай пять!
Целиковский замахнулся, чтобы радостно встретить в полёте ладонь Бендера, но ответного жеста не дождался.
- Дай пять тысяч, болван! – Сказал вместо ответного жеста Андрей. – На карманные расходы!
- А где же ваша хвалёная некоторая сумма? – Снова прибавив подозрительности в интонацию, прищурился бухгалтер.
- А вроде умный человек! – Поразился комбинатор такой недалёкости своего коллеги. – Во-первых, дорогой Игорюша, все эти деньги должны быть вложены в завод. А во-вторых, они уже вложены. Сегодня утром я открыл счёт, и на него уже капают маленькие пока, но проценты. А карманных расходов всё равно не избежать. Так что, не тяните, дайте пять тысяч на первое время. Накладные расходы – без них никак. Это особенности нашего нелёгкого жанра.
Целиковский, хоть и возмутился такому нахальству своего партнёра, но деньги выдал. Игорь Александрович был уже стар, и терять молодого и умного соратника ему не хотелось. «Тем более, что свою наглость он может применять и в интересах завода, - подумал он. – Если, скажем надо будет где-нибудь чего-нибудь доказать или добыть – этот обязательно добудет и докажет!».
Бендер лгал. Он действительно сегодня утром открыл счёт в банке, и проценты действительно капали, маленькие, но верные и родные. Только Андрей не собирался пускать ни свой начальный капитал, ни набежавшие проценты на перестройку завода. В то же время, от Шпингалета во время переписи Андрей узнал о Целиковском некоторые подробности, и то, что Игорюша в лёгкую расстанется с пятью тысячами на карманные накладные расходы, комбинатор не сомневался.

***
Сквозь шум весёлого разгулья на набережной Ушанки послышался рёв сирен. Как в шпионских романах, милиция и скорая помощь выехали на улицу с противоположных концов навстречу друг другу в одно время и остановились, точно автомобили резидентов для обмена разведчиками нос к носу. Милиция вышла первой. Санитарам в этой куче людей делать было пока нечего. Доблестные милиционеры, верные отечеству, извлекли из клубка, катающегося возле памятника Стулу, виновников торжества, которые в то же время были и виновниками происшествия. Словно по волшебному повелению кого-то свыше всё сразу стихло. Бульвар только неприятно освещался синими сигналами милицейской кареты. В карету были доставлены не унимающиеся короли тройского искусства – Бородов, угрожающий Кронштейну сдать его еврейское происхождение, Кронштейн, порывающийся ущипнуть своими слабенькими коротенькими ручонками Бородова за ус и сам автор памятника, скульптор Горчицкий, беспрестанно обвиняющий первых двух творцов в срыве торжественного мероприятия. Карета, сопровождаемая вновь взвившимся в вечернем воздухе воем сирен и медицинской машиной, двинулась туда, где Артур Аристархович Ахмадуллин был только что успокоен каким-то уколом и уже сквозь сон твердил: «Награждать вас надо!».

***
Буквально на следующий же день после заключения устного договора между Бендером и Целиковским, на Тахту посыпались предложения от инвесторов. Игорь Александрович, вдохновляемый великим будущим, разрисованным самыми яркими красками человеком с нехудожественными способностями Андреем Бендером, раструбил на весь город о реконструкции завода. Заразившиеся энтузиазмом от бывшего бухгалтера, а ныне директора Тахты, капиталисты нашего времени раскошеливались и денег не жалели. На завод потекли золотые реки вложений. Казалось – чему бы случится при таком-то благоприятном положении дел! Однако же, случилось. Исчез командор. Исчез совершенно внезапно, неожиданно – просто без вести пропал. Это печальное обстоятельство погубило Игоря Александровича, не имевшего раньше дел с проблемами управления крупными предприятиями. Вдохновлять на великие и честные поступки больше было некому. К счастью, не всем на заводе заведовал Целиковский, и кое-что всё же на Тахте изменилось к лучшему. В частности, к старому сушильному шкафу, больше пятнадцати лет стоявшему без работы и без спирали, нагревательную спираль приобрели.
Печальная и непобедимая проблема всех реформаторов – прекращать реформы на самом их пике, когда люди, подвластные реформатору, остановиться уже не в силах. Это погубило не одного радикально настроенного управленца. Это погубило и Игоря Александровича Целиковского. Однажды ночью ему приснилась великолепная схема новой махинации. Проснувшись утром, Игорь Александрович, точно в тумане дошёл до остановки, потом в таком же смутном бреду доехал до завода и вот там уже принялся упоённо превращать ночное видение в реальность. Схема сулила быструю, крупную, а главное, блестяще завуалированную прибыль. Докопаться до корней этой комбинации было бы очень сложно, но этого бы даже никто и не попытался сделать, потому что афёра не могла вызвать ни малейшего подозрения со стороны соответствующих органов.
Прибыль появилась через неделю. Судорожно пересчитывая ниспосланные свыше кем-то во сне тугрики, Целиковский совершенно забылся. По своему обыкновению, дождавшись обеденного времени на заводе, боязливо озираясь, как нашкодивший пёс, решивший прошмыгнуть во двор, Игорь Александрович крался по стенке к заветной лаборатории, к надёжной и верной, подкачавшей его только один раз, в ту злополучную пятницу. Но теперь он был уже не просто главбухом, он был здесь самым главным. И вот так запросто потребовать открыть этот шкафчик у него теперь мало кто мог. И уж тем более, какие-то непонятные специалисты, без году неделя проработавшие на заводе. Убедившись, что никто за ним не следит, новый директор вынул из-под полы пиджака аккуратный свёрток, в котором находился миллион валютой. Нежно и с любовью приоткрыв дверцу сушильного шкафа, миллионер сунул в него свёрток, замаскировав его стаканчиками и колбами, находившимися внутри. Таким же позорным образом, как он пришёл сюда, Целиковский вернулся обратно в свой в кабинет. Он чувствовал усталость, но в то же время был доволен собой. Он не думал ни о пропавшем Бендере, ни о пропавших же специалистах. Он строил планы. Он мечтал о кругосветном путешествии.
Ровно через час мечты директора были прерваны пожарной тревогой. Горела лаборатория с сушильным шкафом. Случилось всё быстро и неожиданно для всех. Техничка Настя мыла полы в той самой лаборатории, не подозревая, что за её спиной, в сушильном шкафу находится целое состояние. Провод от сушильного шкафа всё время мешался ей под ногами, Настя даже пару раз запнулась об него, и чуть было не расшиблась. Решив предостеречь себя от несчастного случая, она сунула вилку шкафа в розетку, подумав, что если там есть посуда, то её положили туда для просушки, и хуже от того, что она посохнет ещё, никому не будет. Через две минуты она почуяла запах дыма и услышала вой датчиков пожарной тревоги. А ещё через минуту из сушильного шкафа повалил огонь. Перепуганная Настя бросилась в ближайший кабинет, коим оказался кабинет директора завода Игоря Александровича Целиковского. Объяснив междометиями происшедшее, Настя была буквально сметена подскочившим от ужаса Целиковским. Игорь Александрович добрался до лаборатории в два шага, но поделать уже ничего не смог. Лаборатория была охвачена огнём.
Остекленевшими глазами бывший бухгалтер и бывший же миллионер глядел на пожарных. Может быть, он ещё на что-то надеялся, может, просто любовался большим пожаром. Но когда пожар был потушен, один из брандмейстеров вынес на улицу покорёженный и оплавившийся шкаф.
- Вот он, виновник, - весело сказал брандмейстер, - с него всё и началось. Спираль у него неисправная что ли была?
Это был риторический вопрос. Спираль была совершенно исправна, но вот стариковская память Целиковского подвела директора. Он совершенно забыл о приобретённом на инвестиционные деньги нагревательном элементе для шкафа. Привычка сыграла свою злую шутку. Новый приступ охватил Игоря Александровича. Потерять второй раз, причём так глупо огромную сумму денег было для него непоправимым ударом.