Отпуск

Холодный апрель пробивал горожанам кости насквозь. Привычным маршрутом, на утреннем общественном транспорте, через удивленные  взгляды уставших и заспанных лиц таких же, как он пассажиров, - Михаил Александрович Попенко силой своего выработанного годами волевого и дисциплинированного характера, - пробивался сквозь черно-коричневую массу шуршащих курток и пальто к выходу.
Было как обычно 7.55. В это время, - неизменно, вот уже почти десять лет, - молодой чиновник вяло, по-медвежьи, стучал каблуками об каменное крыльцо двухэтажного, приземистого и прямоугольного здания государственной службы. Десять лет Попенко отстукивал  резиновым каблуком блестящих, чищеных ботинок привычное «бам-бам», говорил охраннику: «Доброе утро!»; без всякого энтузиазма выискивал на дне своей борсетки ключики с зеленым брелоком и без еще большего энтузиазма поворачивал ключ против часовой стрелки.
С реактивной быстротой менялись обои коридора, лица охранников (то лысые, то усатые), даже цвет брелока от привычного ключа менялся с каждой новой весной (в прошлом году у него был желтый брелок), - но кабинет № 12 оставался двенадцатым неизменно, так же как и неизменно оставался заваленным разными бумагами и папками его лакированный черный стол.
Работа встречала Попенко кабинетной духотой и едким запахом краски от новеньких скоросшивателей. Чиновник всегда приходил первым. И пока его коллеги холодцом и мармеладом тряслись в общественном транспорте или дожевывали наспех брошенные в рот бутерброды, - Попенко нежно, как что-то живое и говорящее, брал с подоконника электрочайник и относил его в туалет, чтобы набрать воды и заодно сделать важные приготовительные мероприятия: разгладить волосы, выдуть из носа противное содержимое, не забыть посмотреться в зеркало и проверить непослушную ширинку; всякий утренний туалет давался ему легко, поскольку он успевал сделать там все, чего не успевал в течение всего длящегося рабочего времени, - и самое главное, никто из его коллег не шаркал ногами и не кряхтел покашливая, судорожно дергая  ватерклозетную ручку двери.
Часы показывали 8.25, когда Попенко, вот уже много лет, в одно и то же время, делал последний глоток обжигающего чая, включал громче музыку и начинал здороваться с прибывшими коллегами; стучать каблуками по коридору, заглядывать в распахнутые кабинеты, чтобы угрюмо сказать своё «доброе утро» голосом обиженного медвежонка, у которого выкрали последний бочонок с мёдом.
Исполнив свою благородную миссию воспитанного служащего, Попенко нырял в кресло,  поднимал плечи, вытягивал ноги и незаметно стягивал носком  левого ботинка правый, чтобы оставаться никому невидимым в носках, без тесной и сырой обуви. Так ему было чрезвычайно уютно и он, признаваясь мысленно самому себе, ощущал себя маленьким, беззащитным малышом.
- Доброе утро, Михаил Александрович, - делано говорил Алексей Викторович Сапогов – сослуживец и явный карьерист, для которого первый человек – всего лишь средство, с помощью которого можно втереться в доверие ко второму.
- Доброе, - все так же, как и всем остальным (то есть как будто обиженно!) отвечал Попенко.
- А вы все в бумагах, мил-человек? – Сапогов при этом выпячивал нижнюю губу, походя на портрет Карла Пятого Габсбурга и ждал, видимо, какого-то ответа. – С утра-то пораньше… - добавлял Сапогов-Габсбург – и снова ждал.
Попенко не переносил Сапогова пуще самого начальника – Виктора Ильича, всегда старался обойти его кабинет и обязательно старался не сталкиваться с этим «беспринципным бюрократом» на линолеуме длинного и темного коридора. Сапогов неизменно находил его сам, и каждое утро дарил Попенко мерзкий вид выпяченной «габсбургской губы».
Михаил Александрович по обыкновению бурчал и не произносил ничего саркастического. Просто бурчал и тянул к рукопожатию свою неприветливую, влажную руку.
Сегодня Попенко не бурчал даже на Сапогова, а наоборот, пытался шутить и лепить на своем лице подобие улыбки «чеширского кота», заглядывать в глаза (хоть это ему и было сложно!). Сегодня наш герой был доволен и даже может быть счастлив. Ибо завтра в отпуск! Пускай короткий, пускай десятидневный. Отпуск! И уже завтра, полуденным чартером Попенко улетал на Сиам. В апреле там особенно необыкновенно!
«Так-так…Восемь приказов, шестнадцать актов, два уведомления…», - улыбаясь думал Попенко, планируя свой пред отпускной, рабочий день.
Как-то плавно плыли минуты, с наслаждением пился чай и кружились чайками над бирюзовым морем сладкие мысли.
«Лишь бы не в срочную командировку…Лишь бы не сегодня…Лишь бы без лохматовских срочных поручений…Отсидеться бы…Безукоризненно бы все выполнить и шабаш!»
Попенко на мгновение нахмурился, но быстро отогнал от себя эти несвоевременные мысли большим - в две щеки - глотком холодного, сладкого чая.
Сегодня бумага шла в принтер гладко и послушно, выходя из пластмассового чрева вроде бы аккуратно напечатанными приказами и уведомлениями. На весь кабинет неслись из динамиков его любимые композиции из «Rainbow» - «All night long». Казалось, что вся апрельская слякоть испаряется и недружелюбное солнце раскрывается всем своим желтым нутром, лицом к счастливому Михаилу Александровичу.
День, слава Богу, прошел гладко: без замечаний и срочных поручений. Оставалось собрать чемодан, обменять рубли на доллары, купить пару бутылок «Stella Artois» - и опрокинуть свое бледное лицо в бассейн из огромной, пуховой подушки.

                ***

Рейс авиакомпании «Utair» задержали на полтора часа из-за сильного ветра. Попенко сидел в зале ожидания и нервно сминал свой видавший виды синий рюкзак; думал он о работе и о неисправленной ошибке в дате регистрации одного из вчерашних, наспех подготовленных к подписи, приказов. Об ошибке он догадался глубокой ночью в туалете во время чтения неинтересной статьи из «Комсомольской правды». Совесть Попенко будто ядовитой змеей извивалась в его черепе и жалила глаза. Совесть заставляла позвонить начальнику Лохматову и предупредить об этой досадной ошибке, но шипение змеиного языка придавил пронзительно-тонкий женский голос, оповестивший пассажиров о начале регистрации на  рейс.  Только в  самолете, летящем на юг Земли, Попенко забылся и заснул крепким сном зажиточного бюргера.
Сиам встречал российского чиновника духотой. «Как в бабушкиной баньке», - подумал Попенко. Сладкий запах ванили, мельтешащие лица индусов и тайцев с улыбающимися, миндалевидными глазами и мяукающим говором.
При прохождении очередного паспортного контроля Попенко вспомнил о злосчастном приказе - и решился, уже было, позвонить Виктору Ильичу, но отрицательный баланс на телефоне спас его от поспешной честности. «Ну и ладно! - решил чиновник. – Будь что будет!».
Скорый и комфортабельный автобус уже несся в сторону курортного городка, где Попенко предстояло отдыхать от реалий, уже казалось, потусторонней, ненужной и скучной жизни там, в России, в его кабинете, на его рабочем столе, на каждом миллиметре испорченного приказа.
Трансферный гид Геннадий что-то вещал из хрипящего динамика, предупреждая всех русских туристов о бережном отношении к национальной валюте: «И не дай Бог, Вам, мои дорогие, помять лицо горячо любимого короля Рамы». Попенко даже и не думал мять чье-либо лицо, - тем более, какого там Рамы. Попенко прибыл сюда забываться – и все тут!
Расположившись в уютном номере трехзвездочного отеля «Рамаяна», Михаил Александрович задорной походкой отдыхающего в летние каникулы школьника гулял по городу и вдыхал свежий запах морского бриза. То тут, то там к нему подбегали улыбающиеся тайские массажистки, предлагая свои услуги. «Сомнительно что-то!» - подумал Попенко и стал активно размахивать руками, объясняя назойливым девушкам свое русское «нет». На рекламных щитах и баннерах чиновник встречал цифру «240» - и от этого содрогался и жмурился. «240» - та цифра, которую нужно было писать в его приказе. И теперь уже точно этот приказ лежит белым пузом на столе Виктора Ильича, забрызганный слюной гнева и животного нетерпения наказать, - и как можно пуще! – невнимательного чиновника. Эти мысли снова сжимали Попенко сердце и заворачивали пухлые, бледные пальцы в кулак. Замедлялась походка и давило живот.
«Две-сти со-рок, две-сти со-рок, - мысленно повторял Михаил Александрович, не видя никого и ничего. Фигура человека, идущего медленно, и смотрящего себе под ноги напоминала несчастного туриста, у которого неожиданно схватило живот от острой, местной кухни. Назойливые, смуглые массажистки, как русские черно-зеленые мухи-вертолеты в дачном туалете, липли к  Попенко с мяукающим, ни на что не похожим, трепом: «Мясяс! Мясяс! Дява! Дява!».
Попенко с лицом Радиона Раскольникова после удара топором, шел через толпу «кошек» и думал лишь о гневе Виктора Ильича.
«Сидит наверное чудище и плюется! Ну и пусть! Так ему и надо, свинорылу бумажному, кабану треклятому» - Попенко резко остановился и машинально выдвинул вперед средний палец правой руки, чтобы показать самому себе известный неприличный жест. Поднялся шумный «мяу» - и массажистки резко начали отступать от странного бледноликого туриста. Кто-то из них, кто смелее, вертел перед носом Попенко кулак и кричал: «Фаранг! Фаранг! Кхинок! Кхинок!»*.









_______
Фаранг - общепринятое название всех туристов-европейцев в Таиланде
Кхинок - (тайский разговорный)- скупердяй, жадина