Тест на шизофрению

Настойчивая пропаганда индивидуализма давно стала одной из примет современной жизни. «Ты этого достойна!» — твердит реклама. «Побалуй себя!» — шепчут глянцевые журналы. Вообще выражение «для себя любимого», еще недавно употреблявшееся лишь иронически, сейчас всё чаще звучит вполне серьёзно. А почему бы и нет? Даже на специальных психологических тренингах учат «любви к себе».

Западные мудрецы пророчат, что грядущее общество будет состоять из миллиардов атомизированных индивидуалистов. Этаких кочевников, «граждан мира», освободившихся от химеры под названием Родина. Наши либералы тоже, помнится, внушали, что патриотизм — последнее прибежище негодяя и Родина не там, где ты родился, а где тебе комфортно. В последние годы, правда, накал антипатриотической пропаганды несколько снизился, но в либеральных СМИ патриоты по-прежнему высмеиваются как люди недалёкие, экзальтированные, не совсем нормальные. Ну конечно! Разве не безумие — так не любить себя, чтобы отдать жизнь за совершенно незнакомых тебе людей, каких-то «соотечественников»? Слово-то какое нелепое, пафосное…

Однако психиатр с 30-летним стажем работы Татьяна Александровна Крылатова утверждает прямо противоположное: установка на эгоизм и индивидуализм чревата развитием глубокой психической патологии, близкой к шизофрении. Мы попросили Татьяну Александровну поставить диагноз современному российскому обществу.

— Татьяна Александровна, какие характерные изменения в поведении человека, страдающего шизофренией, отмечает психиатрия?

— Для шизофрении характерны значительные изменения в эмоциональной сфере. Причем они носят двоякий характер. С одной стороны, наблюдается прогрессирующее обеднение эмоциональных реакций, а с другой — их неадекватность, парадоксальность. Сначала страдают высшие эмоции: сострадание, альтруизм, эмоциональная отзывчивость. Потом, если шизофрения прогрессирует, больные становятся всё более холодными, эгоцентричными. Человек уходит в себя. Ему уже вообще ни до чего нет дела, кроме каких-то своих, узко понятых интересов. Кроме того, при шизофрении человек перестаёт отфильтровывать нужное от ненужного. На него наваливается всё подряд. Он не может оценить, что для него хорошо, а что плохо, и либо воспринимает всё как крайне важное, либо вообще ничего не воспринимает, наглухо отгораживается от мира.

— Чем характеризуется отношение шизофреника к своей семье?

— Одной из особенностей шизофрении является снижение психической активности. Больных утомляет умственное напряжение, утомляет и общение с другими людьми. Особенно тяжело им даётся общение не формальное, не поверхностное, а связанное с проявлением глубоких чувств — любви, привязанности, душевной близости. Такое общение затрагивает ядро их личности, а личность шизофреника, как я уже сказала, повреждена. Любовь же возникает прежде всего в семье, по отношению к ближайшим родственникам: матери, отцу, братьям и сёстрам. Поэтому для шизофреника семейные взаимоотношения — самая болезненная сфера. Именно она в первую очередь перенапрягается и отторгается.

— Шизофреник начинает отторгать близких людей?

— Да, ведь любовь требует больших эмоциональных затрат. А у шизофреника с эмоциональностью большие проблемы. Конечно, у некоторых больных могут сохраняться какие-то узкие, избирательные привязанности к одному из членов семьи, к другу, к ребёнку. Но в целом эмоциональность — их слабое место, и чтобы удержаться в каких-то рамках, они (разумеется, на безсознательном уровне) начинают отторгать то, что для них наиболее энергетически затратно, — любовь. На самом деле потребность в любви есть, поэтому ситуация отторжения травматична. И этот внутренний конфликт вызывает агрессию. В результате у шизофреника возникает агрессивное отторжение близких, при том что без них он существовать не может. То же самое происходит и по отношению к Родине. Ведь «Родина» есть некое устоявшееся понимание макросоциума, где человек любим, принят, защищён. И он, в свою очередь, начинает любить этот уже не узкосемейный, а гораздо более широкий социальный круг. Он готов его отстаивать, защищать. Если же теряется взаимопонимание с макросоциумом, то опять-таки идёт отторжение. Человек перестаёт включать его в категорию «моё» и относится к Родине негативно.

— Любовь к Родине предполагает и любовь к предкам, поскольку это место, где они жили, за которое воевали, проливали кровь, погибая в том числе и за своих потомков — за нас.

— Да, этот альтруизм, эта забота, этот своеобразный аванс, выданный нам предками, чтобы мы могли спокойно жить в своём доме, на своей Родине, очень важны для того, чтобы мы почувствовали себя защищёнными, собрались с силами и сами проявились в мире как личности. Это фундаментальные опоры, почва, на которой человек стоит и не падает. И если она вдруг выбивается из-под ног, то человек, естественно, начинает колебаться. У него возникает чувство тревоги, от которого болезненное состояние только усиливается. В детской психиатрии широко известен такой тест. Он применяется, когда ребёнок испытывает сильное безпокойство и необходимо провести тонкую диагностику, понять, то ли у него развивается шизофрения, то ли это просто невротические реакции. Ребёнку предлагают представить некую критическую ситуацию, связанную с посягательством на то, что теоретически должно быть ему дорого. Допустим, хулиган обижает его сестру. Или враги напали на его Родину. И ребёнок должен сказать, на чьей он будет стороне. Если компенсаторные механизмы не нарушены, то ребёнок, даже находясь в психотическом состоянии, будет волноваться за родных, скажет, что защитит сестру и пойдёт воевать за Родину. Он и сам не будет плохо отзываться о своём отце или матери, и другим не даст, даже намёком, а наоборот, начнёт расписывать, какой у него папа необыкновенный водопроводчик или великий компьютерщик. То есть он будет всячески подчёркивать какие-то свои преимущества. Это, конечно, будет свидетельствовать о том, что ребёнок несколько невротизирован, поскольку ему надо доказать, что он силён в этом мире и у него всё в порядке. Но глубокой патологии тут нет. Если же такой тест применить к ребёнку с более глубокой патологией, мы получим совсем иные результаты. Защитные кордоны у него прорваны, всё, что близко, он защитить не в состоянии. И потому будет говорить: «Это не моё, мне это не нужно». Поэтому шизофреник будет в этом тесте заступаться за противоположную сторону: за оскорбителей сестры, за врагов.

— Значит, если ребёнок, будучи не иностранцем, а русским, воспитывающимся в России, скажет, что в войне 1812 года он поддержал бы французов или в Великую Отечественную войну воевал бы за немцев, у психиатров есть веские основания заподозрить у него шизофрению?

— Да.

— А если враги будут представлены ему в самом что ни на есть отвратительном виде, он их всё равно предпочтёт своим близким?

— При глубокой патологии — да. Мы ему скажем: «Парень, который обижает твою сестру, противный, мордатый, лохматый, страшный». А он в ответ: «Всё равно он хороший». Я думаю, тут много общего с синдромом заложника, когда террорист, человек для тебя далёкий, вредный, враждебный, становится тебе ближе тех, кто пытается тебя спасти, и ты начинаешь его воспринимать как защитника. На самом деле он тебе никакой не защитник, он тебя завтра или даже сейчас убьёт. Но ты настолько погружён в состояние ужаса, что утрачиваешь адекватное восприятие реальности и начинаешь солидаризироваться со своим палачом.

— Ну, хорошо. Либеральной элите диагноз поставлен. Отторгая наше культурное ядро, наши традиции и образ жизни, но при этом не уезжая из России, она впадает в социальную шизофрению. А что можно сказать о народе?

— Недавно были озвучены данные последних социологических опросов. Молодых людей спрашивали, собираются ли они защищать Родину. И почти сто процентов ответили «да»! Хотя в течение последних пятнадцати лет либералы усиленно искореняли патриотические настроения. Но для меня в провале этой антипатриотической политики нет ничего неожиданного. Действительно, во время Чеченской войны мы с моей мамой, которой тогда было за семьдесят, ходили в госпитали и больницы, чтобы поддержать наших раненых солдат. Тем более что армию тогда шельмовали, и военные особенно нуждались в поддержке. То, что мы тогда увидели в госпиталях, нас потрясло до глубины души. Из трёхсот солдат, с которыми нам довелось общаться достаточно тесно на протяжении нескольких лет, только один, причём с достаточно лёгким ранением, сожалел о том, что он пошёл на войну. От остальных же мы не слышали никакого ропота. Они считали, что выполнили свой долг, поступили, как надлежит поступать мужчинам в критической для страны ситуации. И это стабилизировало их психическое состояние, поскольку чувство выполненного долга укрепляло в них чувство собственного достоинства. Я была потрясена. Телевидение нам внушало, что армия деморализована, а мы воочию видели множество сильных духом парней, которых не сломили никакие испытания. И то, что теперь, спустя десять с лишним лет, патриотические настроения охватили большую часть молодёжи, на мой взгляд, вполне закономерно. Народ разобрался в ситуации, и его уже гораздо труднее прельстить шизофреническими бреднями.

Беседу вела Татьяна Шишова, Православие.ru