170. Улица несчастной Любви. Русский Янус

                170. Русский Янус


Самый двойственный философ Серебряного века.

Юдофил, с легкостью трансформирующийся в юдофоба.

Убежденный защитник семьи, семейной любви – и проклинал «цепи Гименея, которые кандалами сковали личность».

Автор работ о мышлении – так и не изживший своей «звериной» антипатии к, собственно, мысли.

Первоклассный стилист (по мнению некоторых, первый в своем поколении)  отзывавшийся об искусстве слова в таком духе: «Литература – это мои штаны».

Ярый враг коммунизма – а впрочем, «революционеры совершенно правы».

Один из самых строгих христианских моралистов – с особым удовольствием выступавший против нравственности, как таковой («Я даже не знаю, через ять или через е пишется нравственность»).

Любивший Россию до боли и ненавидевший до зубовного скрежета.

О нем говорили, что он пишет одновременно «обеими руками», левой и правой, публикуясь и в революционной, и в консервативной прессе. Что он – чудище с двумя и головами, двумя сердцами (и двумя «низами»). Что, наконец, два Розановых ходят по Петербургу, внешне похожие, как близнецы, но, в сущности, антиподы. Но вот, проницательный приятель, хорошо знавший Василия Васильевича, написал о нем так: «Розанов не был двуличен, он был двулик. Подсознательная мудрость его знала, что гармония мира в противоречии. Он чувствовал, как бессильны жалкие попытки человеческого рассудка примирить противоречия… Но он знал и, что противоречия и парадоксы «приближают нас к тайнам мира».

Василий Розанов – самое полное воплощение русского Януса.

Мистический смысл ситуации: Сакральный брак души философа с Лили, душой зеркала.

История любви

Любовь его была – Полина. Полина, полынья моя.

Аполлинария Прокофьевна Суслова известна, как предмет страсти молодого Достоевского, прототип Полины из романа «Игрок». Та самая, у которой даже «следочек ноги» узкий, мучительный (продолжение темы ножек).

Федор Михайлович документально целовал следы ее ног, ради свидания с ней готов был на рабскую покорность, жертвы (его натуре, мучимой виной, это доставляло, видимо, прихотливое удовлетворение). 

И уже после расставания (она изменила ему) писал: «Аполлинария – больная эгоистка. Эгоизм и самолюбие в ней колоссальны. Она требует от людей всего, всех совершенств, не прощает ни единого несовершенства в уважение других хороших черт, сама же избавляет себя от самых малейших обязанностей к людям…». И далее: «Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотел бы любить ее. Она не стоит такой любви. Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья». Суслова на это отвечала, не без проницательности, что и «Феденька» счастлив и покоен в жизни не будет, ибо для него страдания-муки человеческие «слаще шоколадных конфект».

Во время их романа Полине было 22-23 года. В 40 она вышла замуж за провинциального гимназического учителя Василия Розанова, почти вдвое моложе себя. Большой почитатель Достоевского, новоиспеченный супруг ее желал таким образом (натурально, так сказать) постичь суть своего обожаемого писателя. «Женский луч» Полины, очень острый, не подвел ее опять– вскоре  стало ясно, что Розанов это Розанов. Прозаик, философ фантастический.

Аполлинария жестоко тиранила его, как ранее и Федора Михайловича – быть может, тем самым,  способствуя его реализации. «Знаете, у меня от того времени одно осталось, – исповедовался он Гиппиус, – После обеда я отдыхал всегда, а потом  встану – и непременно лицо водой сполоснуть, умоюсь. И так осталось – умываюсь, и вода холодная со слезами теплыми на лице, вместе их чувствую. Всегда так и помнится». Семейные горести, известно, хорошая школа для философа. Сократ и Ксантиппа.

Суслова прожила с Розановым шесть лет – а затем он  бежал от нее, «и следы хвостом замел».

А когда встретил Варю – Клеопартра отказала ему в разводе. В ответ на все его мольбы, писала ему довольно остроумные рацеи, убеждая «стать выше общественных предрассудков», воспеть свободу любви и примириться с положением двоеженца.

Так и жил Василий Васильевич в незаконном браке, что очень мучило дочь православного священника, воспитанную в строгих религиозных канонах, Варвару Рудневу: в глазах церкви (и всего света, за исключением ближнего интеллигентного кружка) она была всего лишь невенчанной любовницей писателя, и их дети (пятеро) считались незаконнорожденными.

Увы, основное внимание исследователей жизни и творчества уделено роковой Аполлинарии, а о Варваре почти нечего сказать, кроме того, что она была страдалицей-подругой такому сложному человеку, как Розанов, жертвенной матерью, отважно бьющейся с нуждой хозяйкой – одной из женщин, на которых держится русский мир.

Дом Розанова долгие годы озаряло грустное, но все-таки солнце. Потом настало время апокалиптическое – здоровье жены час от часу разрушалось от неизлечимой болезни. Конец мира для семьи…

Свечки в русских церквях похожи на православных женок – все тают и тают,  ничего для себя. Болезнь жены сделалась не только многолетней мукой Розанова (он без конца винил себя в том, что проглядел ее здоровье), но – нервом, пафосом его зрелого творчества.

Ведь они и обменялись, полюбив друг друга, не венчальными кольцами, а нательными крестами: Варвара ему отдала свой старый «золотенький» крестик, а Василий  ей – свой эмалевый, голубой. «И душа ее, нежная вошла в меня навсегда».

И на всю-то оставшуюся жизнь немудрено-религиозная Варя стала для фатально раздвоенного Розанова  идеалом человеческой цельности. «Я пишу или курю, она – читает Акафист Пресвятой Богородице»…  «Милые, милые люди: сколько вас прекрасных я встретил на своем пути… Но как звезда среди всех – моя «Безымянница»… «Бог не дал мне твоего имени, а прежнее я не хочу носить, потому что…» И она никак себя не называла, т. е. называла под письмами одним крестильным именем…». Он же называл ее – «другом».

«Если бы не любовь «друга» и вся история этой любви, – как обеднилась бы моя жизнь и личность. Все было бы пустой идеологией интеллигента. И верно, все скоро оборвалось бы. О чем писать? Все написано давно (Лерм.) Судьба с «другом» открыла мне бесконечность тем, и все запылало личным интересом… И это была лучшая часть моей жизни…»

И волосы свои, красивые, русые, огромную косу, она отрезала перед смертью.

Ничего мне не надо…

Это одна из двух Философских Гор фэнсиона (вторая – квартира Льва Гумилева на Коломенской).

В этом доме написаны «Уединенное», «Опавшие листья», «Люди лунного света», «Апокалипсис нашего времени».