171. Улица Несчастной любви. Мезень, мизинчик...

                171. Мезень, мизинчик, Мисюсь…
 
Лика Мизинова бывала в этом доме.

Хозяин его, Игнатий Потапенко, «неистовый Игнациус», весьма популярный беллетрист и драматург того времени (и только того), был многим приятен в общении, в том числе и Чехову, который отмечал, что «Потапенко мило поет и играет на скрипке, и с ним в компании очень нескучно».

Хор современников:

Жил Потапенко беззаботно, небольших своих доходов не жалел, превесело швыряя деньги на ветер…

Охочий до дружеских застолий и общества ветреных красавиц…

Любить женщин и добиваться их – был он большой мастер… Искренний и простой, к Чехову относился любовно и с полным признанием его преимущества…

Но не был он парой единственной в России, во Вселенной Лике – она создана была из другого вещества, она у Бога проходила по другому списку.

Мизинова настолько благородней Потапенки, насколько чеховская проза выше прозы Игнациуса.

Лику называли Царевной-Лебедью. Кроме  красоты (серые огромные глаза, пепельные косы) ее отличало полное отсутствие ломанья, принятого в те годы, дамского жеманства и наигрыша.

«Пропасть вкуса, тона и такта» (будто делишься впечатлением о рассказе Антона Павловича). 

Чехов с Мизиновой пережили особый вид любви, которая помучила обоих и улетела в облака, где ей и предназначалось место.

Весь грех этой любви, может быть, в том, что литературы в ней было больше, чем жизни.

С Игнатием Николаевичем все получилось куда приземленней: бурный роман (несмотря на то, что литератор был женат), совместный отъезд в Париж, предсказуемый финал.

Лика писала письма Чехову, думала о смерти. Разрыв Мизиновой и Потапенко почти совпал с рождением их дочери Христины, которая прожила всего два года.

А другим отзвуком этой истории, многое всколыхнувшей, стала пьеса «Чайка», где события ее пересказаны Чеховым в несколько ином ключе, но узнаваемы.

Принято считать, что Тригорин в «Чайке» автобиографичен. Критики писали. И Толстой где-то сказал так. Но современники думали иначе: моделью для Тригорина, скорее всех, был именно Потапенко. Для характеристики Тригорина ценнее всего его отношение к женщинам, а оно не похоже на Антона Павловича.

При том, конечно, сам Чехов – это и Тригорин, и Треплев, и даже Нина Заречная, и, может быть, все, без исключения, персонажи его. И Лика в нем навсегда, и он – в Лике…

Мистический смысл ситуации: Любовь Игнациуса, на которую он был такой «мастер» обернулась для нее Перевертышем. Из мира подлинности увел он чеховскую Лику.

Повести Потапенко, все-таки, основательно «потоптавшегося» в литературе, теперь почти не читаются, их раскрывают разве только в связи с Чеховым. А Лика у нас одна, она часть русского культурного предания, нашего сокровенного сказания.

Мезень, мизинчик, «Дом с мезонином» – и Лика Мизинова. Да еще  лирический оклик, до сих пор звучащий на средне-русской равнине: «Мисюсь, где ты?»