Идеальная грешница. Глава 9

Глава 9. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ


- Эй, ты чего? – Света тронула подругу за руку. – Что с тобой?
- Ничего, это я так, разволновалась что-то.
- Не ври!
Ева пыталась казаться спокойной, но пальцы выдали – забарабанили по столу, оставляя влажные следы на стеклянной поверхности. Только что там, среди луж, отражающих низкое небо, прошел Антон. В обнимку со светловолосой девчонкой. «Как из утренней картинки, – подумала Ева, – только волосы у этой стервы короткие. Значит, говоришь, у мамы заночевал?» Боль была такой неожиданной, что она опешила. Было бы из-за кого переживать! Подумаешь – ботаник очкастый! Урод с большим членом! Самое обидное, что эмоций не удалось скрыть от подруги – вон, сидит, смотрит так, словно ей сделали неприличное предложение на пару десятков миллионов евро.
- Ева, с тобой все в порядке? – Светкин голос звучит словно издалека.
- Да. А у тебя есть сомнения?
- У тебя глаза сейчас… – подруга не договорила.
- А что не так с моими глазами?
- Ну…
- Ладно, говори, не обижусь.
- Да глаза у тебя такие, словно ты своего парня за трахом с другой застала.
Она не ожидала, что слова Светки полоснут по сердцу. Слезы повисли на ресницах так внезапно, что Ева не успела взять себя в руки.
- У-у, подруга, ну-ка рассказывай, что за хрень с тобой приключилась.
Светло-серые глаза внимательны, тепло от ладони течет по руке куда-то вверх, словно стараясь согреть. Нет больше сил молчать!
- Сама не понимаю, что со мной происходит. Иногда кажется, что я просто с ума схожу.
- Слушай, может, ты заболела?
- Не знаю. Может.
- Хочешь, я тебе дам телефон одного очень хорошего психолога? Тереза Данииловна – опытный специалист, у нее офигенная клиентура.
- Ага, ты меня еще в психушку запихни.
- Вечно ты все с ног на голову переворачиваешь, – обиделась Света. – Я же хотела как лучше.
- Извини. Говорю же – у меня нервы на пределе.
- Давай съездим куда-нибудь отдохнем?
- Куда, например?
- В Кералу. Это в Индии.
- О, нет, это не для меня.
- А, может, в Исландию? Посмотрим на вулканические ландшафты, гейзерные поля, озера, сходим в ледяные пещеры Немаскаро и Кверкфьелль.
- Как? Квер кто?
- Неважно.
- И как только ты такие страшные названия запомнила? Готовилась что ли?
- Если честно, думала. Ты же знаешь – люблю экстрим. А Исландия для этого дела – самое то. Бали, Гоа и прочая фигня с русскими туристами как-то не прельщает. В прошлый раз мы с Игорем были на Маврикии, нас соседи достали. Жесть была, а не отдых! Думали, сопьемся.
- А мне не говорила, что отдыхала в Индийском океане.
- Говорила. Только ты в то время была чем-то занята, наверно, невнимательно слушала. А! У тебя же роман тогда начался… с этим… как его? Актером Соломатиным/
- Ну, когда это было?
- Да недавно… Так что ты решила?
- Ты о чем?
- Об Исландии.
- Мне сейчас не до этого, если честно. Не обижайся. А, может, ты со своим Игорем съездишь?
- Я бы хоть сейчас. Да боюсь, чертов Шишкин меня и там найдет.
- Ничего, скоро с этим разберемся. А насчет поездки подумай.
- Я тебя в таком состоянии не оставлю.
- Ерунда. Не из таких передряг выбирались.
- Ева…
- М?
- Может, ты влюбилась?
- Сдурела? – слова подруги Еву развеселили. – Я и любовь – это как вода и масло – каждый сам по себе. Видимо, не родился еще тот парень, который будет достоин, чтобы я его полюбила.
- Странно ты говоришь. Достоин, не достоин… – Света задумалась, подперла голову рукой. – Любят не за достоинства. Вернее, не только за них.
- Ой, поучи еще меня жизни, – Ева махнула, подзывая официантку, заказала пирожное и чашку кофе. – Я живу как живу и ничего менять не хочу.
- Не знаю, а мне иногда хочется плюнуть на все и уехать куда-нибудь в глушь.
- Коров доить и комаров кровушкой своей кормить? Большего бреда я от тебя не слышала.
- Нет, правда. Лишь бы рядом любимый человек был. Вот говорят: «С милым рай в шалаше» – и я верю.
- Тебе сколько лет? – усмехнулась Ева. – Иногда мне кажется, что ты еще сопливая наивная школьница, которая верит в Деда Мороза. Рай в шалаше! Насмешила, честное слово! Если это пятизвездочный шалаш я, наверно, поверю. А когда тебе надо вставать в шесть утра, чтобы сварить кашу своему любимому, нестись на работу, потому что у любимого маленькая зарплата, а вечером лететь на крыльях любви к плите, чтобы приготовить из ничего ужин – ты это раем называешь? Когда тетки в тридцать пять выглядят старухами – это, по-твоему, рай?
- Не утрируй.
- Спустись на нашу грешную землю. Всегда миром правили деньги. Правили и будут править.
- Только счастья на них не купишь.
- Не гунди ты мне про счастье. Что это за эфемерное понятие?
- Не эфемерное. Счастье – это когда ты живешь и радуешься тому, что у тебя есть.
- Бредятина!
- Просто у каждого свое понятие о счастье. Вон, я волонтером работала в детском хосписе… – Света замолчала.
- Ты?! В хосписе?!
- Знаешь, – тихо сказала Света, – я бы все деньги отдала, чтобы вылечить тех детишек… Для них каждый прожитый день – счастье. Ты бы видела их глазенки! До последних минут в них живет надежда, а некоторые так и умирают с улыбкой на губах, словно никакая боль не рвет их маленькие тельца.
- Ладно, давай закроем эту тему, а то поругаемся. Да и идти мне уже пора.
- Пора так пора, – кивнула Света, поднимаясь и роясь в сумочке.
- Я расплачусь. Кстати, как же ты без зонтика-то? Пока твой Игорь добежит… – пошутила Ева, но глаза подруги были отрешенными, словно она находилась не здесь.
- А? Да, вроде, дождь кончился. Прогуляюсь до его машины.
- Ну, смотри, а то я думала тебе такси вызвать.

Домой Ева вернулась раздраженная. Одно накладывалось на другое. Сначала ложь Антона. Потом влюбленная подруга. И лишь она одна была как проклятая, нужная только для секса и выкачивания из нее денег. Нет, с Соломатиным у них, действительно, были тогда очень нежные отношения, пока Ева не поняла, что такие же нежные отношения у него еще с парочкой девчонок.
- Я не могу иначе! – оправдывался застигнутый с другой в спальне Соломатин. – Я – личность творческая, я всегда должен быть влюблен. Неужели ты не понимаешь?
- Тебе не кажется, что в твоем лексиконе слишком много «я»?
- Дорогая, я такой же эгоист, как и ты.
- Да, ты прав. Я ужасная эгоистка, но это совершенно не мешает мне жить!
Она погрозила пальчиком, посетовала на мужиков-сволочей и ушла. С тех пор они иногда встречались, сливались в сексе, но ни о какой любви Ева больше не помышляла. Эти сантименты не для нее. Отныне и вовеки. Деньги! Вот истинное наслаждение, счастье и любовь. Вот ее мир, в котором она правит балом. А принц… да вон их сколько, принцев этих, за окном бродит – богатых и нищих, только свистни – сбегутся, как кобели на сучку в течке. Одно странно – шло время, а свистеть почему-то не хотелось.
Подумав, Ева набрала номер Антона. Тот отозвался почти сразу, словно держал телефон в руке:
- Привет.
- Как мама?
- Нормально. А что?
- Так. Ты сегодня придешь? Надо поговорить. У нас есть кое-какие незавершенные дела.
- Я помню. Это горит?
- А если я отвечу «да»? Кстати, ты обещал мне помочь. Я тебя, между прочим, за язык не тянула.
- Да помню я! – в его голосе раздражение и ни капельки того тепла, в которое она когда-то куталась, как в норковый палантин.
- Короче, я не собираюсь ждать, пока ты настроишься на нужный лад. У меня свои планы. А если тебе что-то не нравится, скатертью дорога. Только предупреди, я найду кого-нибудь, больше похожего на мужика, который умеет держать слово.
- Слушай, я не отказываюсь. Просто ты… не вовремя позвонила.
- Да-а? Я застала тебя в туалете? А, может, ты сейчас кого-то трахаешь? И кто это – баба или мужик?
Он не ответил и отключился. «Опа! Это что еще за новости? В ботанике пробудилось чувство собственного достоинства? Жаль, лица его не вижу. Оно, наверно, серьезно, аж очки запотели…» – Ева пыталась разозлиться, но душа была пуста, как порушенное гнездо потревоженной птицы. Она перестала понимать, что происходит. Казалось, все это не реально, словно на экране кинотеатра. Еще мгновение – и вспыхнет на небе солнце, протягивая лучи, как слепец – руки. И лишь одна-единственная тоненькая струнка в душе печально фонила – как прежде уже не будет. Никогда. Оказывается, бывают слова, способные вывернуть нутро наизнанку в прямом и переносном смысле.
Сколько простояла у окна, Ева не знала. Она не пошевелилась, когда щелкнул замок входной двери.
- Это я. Ты дома?.. Ева… Привет.
Антон сказал это так, словно ничего не было: ни светловолосой девки, ни пустой кровати этой ночью, ни лжи – будто кто-то отмотал назад несколько метров кинопленки. Только она-то знала, что все изменилось.
- Поговорим? – спросил он, и Ева вдруг испугалась.
Она смотрела на него, словно впервые открывая. Невысокий, невзрачный, безликий. Что-то в нем изменилось. Очки? Да, очков нет. Оказывается, глаза у него могут быть глубоко-серыми. Если ему чуть длиннее отрастить волосы, резче обозначатся скулы, лицо станет более мужественным… Господи, да о чем это она? Он не отводил пронзительного взгляда, словно пытался что-то рассмотреть в ее душе.
- Сядь, Ева.
- Командовать будешь у себя дома.
- Как скажешь.
Опять этот холодок равнодушия в голосе. Антон сел, положив руки поверх стола. Он был так спокоен, что она поняла – сейчас он уйдет, а все слова, что будут произнесены – либо ложь, либо…
- О чем ты хотел поговорить? – она невозмутимо налила чаю, села напротив.
- О нас с тобой. Тебе не кажется, что наши отношения зашли в тупик?
- Куда? В тупик? Теперь это так называется?
- Я очень благодарен тебе за то, что ты для меня сделала, но одной благодарности мало, чтобы жить вместе.
- Антоша, ты ничего не попутал? – усмехнулась она, собрав волю в кулак. – Жить вместе? С тобой? Ой, не смеши! Да ты только на трах и годишься…
Она что-то говорила, кричала, размахивая руками. Антон сидел, глядя на нее почти не моргая. Оказывается, он может быть жестким до жестокости. Ева все говорила, говорила и боялась замолчать, потому что тогда он встанет и уйдет. К той, светловолосой. Господи, да почему же так больно-то?! Словно сердце из груди вырывают, наматывая артерии, вены и жилы на вилы обиды и непонимания. Сколько раз бросала она, сколько раз уходили от нее, но почему-то раньше не было такого отчаяния, будто рушится мир…
- Все? – спросил он, когда она задохнулась от невысказанных слов.
- А тебе мало?
- Ева, я понимаю, тебе обидно…
- Заткнись! – перебила она и запустила в него чашкой. Он уклонился, и дорогой фарфор разбился о стену, разлетевшись мелкими цветными осколками.
- Я обещал тебе помочь разобраться с твоими обидчиками и сдержу слово. Но для этого нам не обязательно жить вместе. Тем более, ты сама уже давно поняла, что наши дороги дальше расходятся. Разве не так? Имей смелость хотя бы самой себе признаться в этом.
- Ты меня не любил? – вдруг тихо спросила она.
- Любил. Безумно любил.
- Так что же произошло?
- Не знаю. Честно. Знаешь, ощущение такое, будто с зеркала стираешь серебряное напыление, сам того не замечая, и вдруг видишь, что зеркало – это всего лишь стекло, за которым виден другой мир. И этот мир для меня открыла ты… Кем я был до встречи с тобой?.. 
Теперь говорил он, ровно, спокойно, как давно обдуманное. Ева слушала, впитывая его слова, как лекарство от боли. Оказывается, такие тоже существуют, только раньше она не задумывалась об этом. Сердце по-прежнему ныло, но уже тише. Душа не скручивалась в тугую спираль ненависти. Перестали дрожать руки, пальцы больше не выстукивали морзянку по столу. Что-то тонкое, невесомое ложилось на плечи. Наверно, его искренность. Она даже не заметила, как они оказались рядом. Его ладонь согревала ее кожу, дыхание щекотало ключицу. Откуда взялось дикое, нестерпимое желание близости с ним, изученным, казалось, вдоль и поперек, и незнакомым одновременно, она не поняла и опешила. Впервые Ева хотела и не знала, как об этом спросить. Но он понял. Для нее или для себя самого – какая разница? В темно-серых глазах снова трепетало пламя возбуждения. Когда его губы, горячие, жадные, коснулись ее шеи, она замерла. Его поцелуи разжигали в ней безумный огонь прощального секса – отчаянного, балансирующего на грани боли и вдохновения. Она отдавалась ему с такой страстью, словно собиралась умереть или уйти в монастырь. Настойчивые губы не глушили криков наслаждения, позволяя им то взлетать стремительными птицами, то плести паутину протяжных стонов.
Это была их последняя ночь.

Антон ушел рано утром. Ева сидела на кухне, бездумно мешая остывший чай. Ей казалось – чьи-то холодные дрожащие пальцы копошатся в груди, растаскивая душу на пульсирующие нити, и они наматываются на сердце, застывая гудящими высоковольтными проводами под тоненькой корочкой льда. «Тоже мне, снежная королева!» – Ева с опаской посмотрела в зеркало. И что ей теперь делать? Пока Антон находился рядом, она не задумывалась, как жить: у нее была цель – месть, а рядом он – тот, кто поддержит, подставит плечо, успокоит, пригреет, отдаст частицу своей души взамен на секс с ней. Хотя, нет, это не про него. Он любил ее, любил по-настоящему. Так что же случилось? Почему из обожающего он трансформировался в ушедшего? Что же она не учла? Где допустила ошибку? Теперь ее снова ждала пустая кровать и бредовые бессонные ночи. Нет, конечно же, мужика для постели она себе найдет всегда. Но где взять то тепло, ту нежность, которой ее наполнял Антон? Если бы еще полгода назад, когда она только начинала готовить свой спектакль, ей кто-то сказал, что дни и ночи могут быть такими – горькими, пустыми, выжженными, она бы рассмеялась. А теперь? Теперь-то как жить? Как жить, когда ты снова первая в списке на одиночество?
Ева не понимала, что с ней творилось. Куда делся пофигизм, который она многие годы вырабатывала в себе, как собака Павлова – условный рефлекс? Казалось, над ней опустился купол, отгородив ее от всего мира толстым слоем звуконепроницаемого стекла. Ева не удержалась, выставила руки, поводила ими по воздуху, усмехнулась: «Докатилась! Наверно, мне надо сходить к психиатру… А, может, само пройдет?» Взгляд остановился на маленькой белой картонке, вставленной в раму зеркала. Как телефон оказался на ладони, она не поняла. Пальцы торопливо набрали номер, сердце замерло.
- Алё, – голос на том конце задумчив и отрешен.
- Привет, Илья. Это Ева.
- Ева?.. Ева! Господи, ты позвонила!
- Хотела узнать, как твои дела, – соврала она. Не говорить же ему, как ей хреново.
- Приезжай. Прямо сейчас. Бери такси, я оплачу.
Ева почти не помнила дорогу. «Скорее! – шептала она, как одержимая, без конца вытирая ладони о колени. – Скорее!..» Ее колотила мелкая дрожь, дыхание застревало на полпути к легким и толчками выходило обратно, словно кто-то баловался, ритмично пережимая гортань. Водитель, принимая деньги, опасливо покосился на трясущиеся ухоженные руки. «Наверно, решил, что я наркоманка или из мажоров , – мелькнула мысль. – И пофиг! Сейчас мне все пофиг. Слышишь ты, старый пень в дешевой вонючей рубашке?!»
Илья ждал возле подъезда. Он ходил взад-вперед, то и дело поправляя волосы. Вдруг резко останавливался, совал руки в карманы шаровар и замирал. Из машины Ева выбралась с трудом – ноги были словно культяшки. Она бы упала, но Илья подбежал, подхватил ее на руки. Его глаза казались сумасшедшими, щеки полыхали алыми пятнами, словно он только что вымазался клубникой.
- Девочка моя… маленькая моя королева…
Его голос, тепло рук, жаркое дыхание закружили голову, и, закрыв глаза, Ева провалилась в бездну мужского желания. Он был опытен и жаден, ласков и требователен, нежен и временами почти по-садистски жесток. Ей казалось – еще мгновение – и она расплавится, разлетится на атомы, растает, как морозный узор на оконном стекле под весенним лучом. Но его желание любви оказалось сильнее отчаянного одиночества, и вскоре нити, выдернутые из души и намотанные на сердце чьими-то холодными пальцами, испарились. Она снова дышала! И не было боли за грудиной. По телу стекала искренность мужчины, которому она отдавалась.
- Господи, как же ты прекрасна! Ты – моя богиня, моя муза, спустившаяся с вершины Геликона . 
Он что-то шептал, беспрестанно перебирая ее волосы и целуя обнаженное тело, а ей казалось – она качается на облаке, то взмывая высоко вверх, то срываясь в пропасть – и перехватывало дыхание от детского восторга и взрослого экстаза.
- Твоя кожа похожа на персик.
- Так же цепляется за язык? – пошутила Ева.
- Так же бархатно ласкает губы.
Она наслаждалась нежностью, в которые Илья кутал слова. Если на свете было счастье, то сейчас Ева счастлива. Сколько это продлится? Минуту? Час? День? Да хоть мгновение, но это будет ее мгновение счастья! Господи, да она готова душу поменять на любовь! Или это по другому адресу надо обращаться?

Разбудил Еву солнечный луч. Ильи рядом не было – он стоял возле мольберта, обнаженный, сосредоточенный, и рисовал. Заметив, что она проснулась, отложил карандаш, подошел, опустился на колени.
- Я могу для тебя отдать
  Все, что есть у меня и будет.
  Я могу за тебя принять
  Горечь злейших на свете судеб.
  Буду счастьем считать, даря
  Целый мир тебе ежечасно.
  Только знать бы, что все не зря,
  Что люблю тебя не напрасно! (1)
- Красиво. А что ты сейчас делал? – спросила она.
- Рисовал тебя. Если бы ты знала, как прекрасна!
- Можно посмотреть?
- Не сейчас. Я никогда не показываю незаконченные работы.
- А это что? – Ева показала на листы бумаги, беспорядочно валяющиеся на полу.
- Наброски… Ты останешься или уедешь?
Ева не ответила. Что она могла сказать? Что боится возвращаться в свою пустую квартиру? Что не хочет холодной кровати, больше похожей на прокрустово ложе, чем на постель богатой девицы, избалованной мужским вниманием? Дрожь дернула голые плечи. Илья заметил:
- Замерзла? Хочешь кофе?
- Не откажусь. И вообще во мне проснулся зверский аппетит.
- Можем заказать пиццу. Ты как на это смотришь?
- Положительно.
- Отлично! Я скоро.
Он вышел, так и не одевшись. Ева поднялась, закуталась в простынь, которой они недавно укрывались, походила по мастерской. Покосившись на дверь, подошла к мольберту. «Слишком красивой он меня видит. Идеализирует. Так, кажется, это называется? – неожиданно накатившая грусть тяжело опустилась на плечи. – А ведь мы с ним ничего не знаем друг о друге. Какими глазами он посмотрит на меня, когда… Нет, об этом лучше не думать. Он такой светлый, добрый, такой талантливый, а я… Да, похоже, роль музы не для меня… Неужели всю жизнь я так и проживу… сукой?» Она посмотрела по сторонам, ища, куда присесть, но стул был всего один, и стоял он возле мольберта. Дернув плечом, Ева подошла к окну, отодвинула занавеску. Оно выходило на тихий зеленый двор, залитый солнцем. Ветви сирени с отцветшими соцветиями чуть слышно скребли по стеклу. Решеток на окне не было. «Интересно, ему тут не страшно? Все-таки первый этаж. Ценного, правда, мало, разве только его картины взлетят в цене и станут интересны для воров… А это что?» – за баночками и тюбиками с краской на столе Ева разглядела альбом для рисования и не удержалась, раскрыла. Комната поплыла перед глазами. На каждой странице – карандашный рисунок. Вот маленькие мальчик и девочка сидят на огромном камне возле пруда и держат в руках по куску хлеба… смеются, стоя посреди лужи на деревенской улице и подставив личики дождику… улепетывают от козы с серым пятном на боку… «Я для него все та же маленькая девочка, – Ева стиснула зубы от боли прозрения. – Такая, как сейчас, я ему не нужна».
Она заметалась по комнате, забыв, где оставила одежду.
- Предлагаю отметить наше с тобой воссоединение! – послышался радостный голос Ильи. – Смотри, сколько вкусностей я нашел в холодильнике. А скоро привезут пиццу… Подожди! Замри! Не двигайся!
Поставив поднос с едой на пол, он ринулся к мольберту, сорвал лист, прикрепил чистый и стал быстро рисовать, бросая на Еву короткие пронзительные взгляды.
- Не шевелись, кому говорю!
Его гневный окрик насмешил ее и тронул. Да, Илья такой. И будет таким всегда. Взрослый мальчик. Что ж ей так не везет на настоящих, сильных мужиков? Соломатин – талантливый красавец, эгоист-актер. Антон – невзрачный спортсмен-ботаник с выдающимися сексуальными возможностями. Теперь, вот, Илья, тоже не очень похожий на мужчину с крепким плечом, на которое можно опереться.

- Так ты останешься у меня? – спросил Илья, когда она отдышалась после очередной порции любви.
- А ты хочешь?
- Хочу. Безумно! Ты даже не представляешь, как сильно я этого хочу! – страсть в его голосе поутихла, но он искренен и сердечен, а глаза по-детски распахнуты, словно она – долгожданный сюрприз на шумном празднике.
- Тогда останусь.
- Тебя не будут искать?
- Кому надо, найдет.
- Тогда пошли наверх.
- В смысле?
- В квартиру.
- У тебя квартира в этом же подъезде?
- Да. Это очень удобно: появилось вдохновение – спустился на этаж ниже – и можно творить, оживляя на холсте образы, возникшие в безумном мозгу бедного художника.
- Безумном? – Ева улыбнулась. – Пожалуй, ты во многом нормальней, чем большинство живущих на этом свете.
Илья усмехнулся и не ответил. Он взял Еву за руку, повел за собой  в коридор. За одной из дверей оказалась винтовая лестница, ведущая на второй этаж.
- А одежда? – идея ходить в чужом доме обнаженной Еве не очень понравилась.
- К черту одежду! Красоту нельзя прятать за внешней мишурой. Кстати, ты никогда не обращала внимания, что нагота обнажает души? Когда два человека находятся рядом без одежды – в этом есть что роднящее, сближающее.
- Постель.
- Постель? Это следствие.
- Скорее, безусловный рефлекс.
- Глупости. Если люди не нравятся друг другу, их в одну койку не засунешь, и рефлекс здесь сработает только от большого сексуального голода. Нагота лишь усиливает взаимное влечение. Что в этом плохого?
Ева пожала плечами. Илья поднимался по лестнице, она шла следом и не могла оторвать глаз от его крепких ягодиц.
- А! Я понял! – он остановился, обернулся. – Ты стесняешься?
- Ну…
- Так бы и сказала. Ладно, у меня найдется для тебя романтическая одежда. Против халата из натурального китайского шелка, расшитого вручную золотыми драконами, не возражаешь?
Да она хоть в дерюгу завернулась бы! «Первый раз в доме и в таком виде… – вспомнила Ева слова Шурика из фильма Гайдая. – Прям про меня. Надеюсь, в квартире никого нет». Поднявшись по лестнице, Илья повернулся и посмотрел на нее, словно впервые увидел.
- Ты отлично смотришься на фоне резных перилл. Я даже вижу! Представляешь: на фоне багрового заката на ступенях лестницы стоит потрясающей красоты девушка с окровавленным кинжалом в руке. Алые капли с острия падают на ее прозрачные одежды.
- А кровь-то зачем? – Ева поежилась, представив картину, описанную Ильей – слишком много красного.
- Нет, это будет потрясающе! – он не слушал, поглощенный своей идеей. – Можно даже создать цикл картин, объединенных одной идеей… Подожди, мне надо записать мысли.
- Сначала халат, потом мысли, – возразила Ева, но он не услышал, подбежал к столу, схватил карандаш и, низко склонившись, почти уткнувшись носом в бумагу, стал писать и тут же стремительными взмахами что-то рисовать карандашом. – Эй, ты вообще слышал меня?
- Угу, – отозвался Илья.
- Мне зябко.
- Подожди пару минут, я сейчас закончу.
Ева осмотрелась. Солнце сквозь приспущенные римские шторы освещало небольшую комнату с классическим набором мебели постсоветского времени. Люстра со смешными висюльками, казалось, переместилась из шестидесятых, диван, обитый дерматином, с валиками по бокам – из пятидесятых. Ковер с замысловатым узором дополнял картину. Это было так знакомо, что Ева замерла, затаила дыхание: еще мгновение – и тетя Женя позовет ее ужинать, а потом ей, как самой младшей, придется отмывать посуду после пшенной каши.
- Здесь раньше моя бабушка жила, – Илья на секунду отвлекся и махнул рукой. – Теперь мой кабинет. Правда, для ремонта времени нет. Да и жалко, если честно. Представляешь, тут, в этой комнате, целая эпоха! Выкинуть рука не поднимается.
- Зачем же выкидывать? Это теперь антиквариат.
- Да не в этом деле, – в его голосе Ева услышала досаду. – Это слишком дорого мне.
- Ты любил бабушку?
- Да. Когда погибли мои родители, она растила меня на свою пенсию, хотя могла отдать сестре отца – тете Марине. Помню, как бабушка украдкой считала мелочь, чтобы заплатить за мою изостудию… Я тогда спрятался – хотел ее напугать, а она… Эта картинка так и стоит до сих пор перед глазами – монетки на журнальном столе, дрожащие пальцы, тихий всхлип: «Слава Богу, хватает!»… Да ладно, хватит грусти! Кофе?
- И халат.
- Ах, да, халат. Сейчас.
Илья вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой, но Ева так устала, что ей было не до любопытства. Присев на старый диван, она набросила на плечи мягкий флисовый плед, перекинутый через валик. Взгляд медленно скользнул по желтым в лиловый цветочек обоям, полированной «стенке», неудобным креслам. Казалось, даже запах тот же, что и в квартире тети Жени. «Надо ей позвонить. Вернусь домой, обязательно наберу ее, – пообещала Ева себе. – В этот раз обязательно! Маме тоже долго не звонила».
И был кофе. И красивый халат с драконами скользил по ее плечам, когда Илья снимал его в спальне с широкой мягкой кроватью. Но Еве было почти все равно. События последних дней вымотали ее до изнеможения. Ей казалось, что сейчас она не занимается любовью, а теряет сознание.
Илья разбудил ее среди ночи:
- Ева… Ева!
- А? – спросонок она не поняла, почему горит свет над головой.
- Тебе что-то приснилось?
- Не знаю. А что?
- Ты кричала. Так отчаянно, что я испугался.
- Прости.
- Да ладно... – приподнявшись на локте, Илья смотрел на нее пристально и озадаченно.
- Ты чего?
- А кто такой Антон?


(1) Эдуард Асадов «Я могу тебя очень ждать…»




Продолжение: http://www.proza.ru/2014/07/26/4