Попугаи

                Попугаи.
    - Слушай! Давай в Колькину комнату в мансарде переедем, а? До чего ж хорошо устроился! У него там настоящий Ташкент! Круглый год! Даже тогда, когда за окном минус тридцать, да и у нас в комнате не намного теплее…. А у него там так цветы бурно разрослись! Плюс попугаи, опять же. Плюс, надо это признать, очень изысканная библиотека на полках.  Со вкусом устроился, засранец! Давай переедем! В конце-то концов, мы здесь начальство или … не мы? Я даже готов телик ему оставить.
   Мать Николая не вняла мольбам мужа и все остались на своих местах: Колька в одной из комнат мансарды со своими разросшимися в горшках цветами, книгами и попугаями, она с мужем и телевизором в своей комнате на первом этаже. Может быть, потому что из ее комнаты было легче управлять всем домом…. Может быть, потому что ее комната была поближе к кухне…. Не знаю...
                -//-
    М-дааааааа! - только и смог сказать дед Николая, когда в июне 1993 года приехал из Ташкента в Воронеж и впервые увидал хибару, в которой пережили зиму его внук, любимая дочка и ее муж. Рядом с хибарой возвышалась новая кирпичная коробка с зияющими дырами оконных и дверных проемов.
    Фундаменты под новый дом заложили еще осенью 1992 года. К июню 1993 года, к приезду деда, мать Николая успела возвести стены, устроить кровлю и покрыть ее, кровлю эту, оцинкованным железом. На этом этапе деньги, как собственные, так и занятые у друзей, закончились. Был купленный еще осенью лес  на устройство пола, на двери и окна. В сараюшке за хибарой лежали купленные также еще осенью трубы и радиаторы отопления. Но денег для найма мастеров не было. Ни копейки.
    Всю осень 1992 года, всю зиму 1992-1993 года, и всю весну 1993 года и Колька, и его мать, и его отчим не жили, а выживали. Они работали день и ночь: очищали заросший кустарником и деревьями участок под строительство нового дома, складывали ровными бесконечными штабелями привозимый кирпич и доски,  очищали от коры бревна для устройства перекрытий пола и потолка, для устройства мансарды. Нанимали мастеров, каменщиков, плотников, жестянщиков, только тогда, когда что-то просто не могли или не умели сделать сами: выложить кирпичные стены, возвести кровлю, покрыть кровлю железом. Но и при найме мастеров старались экономить на подсобниках и сами работали вместо них. К тому же прожорливая печка хибары все время требовала дров и почти совсем не грела. К тому же взрослым надо было еще и работать, а Кольке - учиться.
    К лету 1993 года все они так вымотались, что забывали о самых элементарных вещах: о стирке и глажке вещей, об элементарной ванне. Какая может быть ванна, когда воду надо экономить, каждый раз выпрашивая ее, воду эту, у совсем, совсем недружелюбных соседей.
    Какая может быть ванна, когда ее в хибаре нет, ванны этой. И не предвидится. Забежишь с мороза в хибарку, встанешь за печкой, чтоб никто не видел, разденешься, поставишь на пол тазик, нальешь немного тепленькой воды из чайника и оботрешь все тело мокрой тряпкой, периодически макая ее, тряпку эту, в тазике. Вот и вся ванна.
    Да и «удобства», так сказать, «во дворе». Вы знаете что такое «удобства во дворе» в тридцатиградусный мороз? А вот Колька знает. Колька никогда в жизни этого не забудет.
     К лету 1993 года, к приезду деда, и мать с отчимом, и сам Колька, более всего напоминали ташкентских цыган-люли: та же потерто-грязновато-старая одежда и обувь, те же долго не стриженные и долго не мытые космы волос. Как умудрились нигде не подхватить вшей и желтуху – вообще непостижимо.
                -//-
    М-дааааааа! - только и смог сказать дед Николая и … впрягся в работу. Ему было далеко за шестьдесят. Но он понимал, что кроме него его вконец высохшей и изнеможённой Воронежем дочке никто не поможет.  Никто. И тогда он решился помочь. За 1993-1994 годы он настелил полы во всех комнатах нового дома своей дочери, сделал, установил и застеклил все окна, сделал и установил все двери, подшил потолки и провел отопление. Причем отопление он провел таким образом, что Колькина комната в мансарде стала самой теплой комнатой во всем доме. Это был самый последний, а потому самый дорогой подарок, который сделал Николаю его дед: «Пусть хоть в своей теплой комнате вспоминает о нашем украденном Ташкенте и тем согревается».
    Зиму 1993-1994 года перезимовали уже в новом доме, но только на первом этаже. И лишь  весной 1994 года Колька вселился, наконец, в свою комнату в мансарде. В мансарде была еще пара комнат. Комнаты эти предназначались для Колькиных деда и бабки. Но дед из Ташкента так и не переехал, очень любя и свой дом, и свой, ставший внезапно чужим и недружелюбным, город. Нет, любовь к Ташкенту не умерла – она не могла умереть в сердце этого, многое  пережившего на своем веку, старика. Чего нельзя сказать о любви к узбекам.  С лета 1993 за здоровье Каримова и за благополучие Узбекистана Колькин дед больше не  молился.  Никогда. Это еще аукнется и Каримову, и Узбекистану. Вот увидите…
                -//-
    У всех людей есть свои недостатки. И у деда были свои особенности, которые взрослеющий Николай считал огромными недостатками. И связанны они, недостатки эти, были, как ни странно, с религией. Дед был пуританином не только в вопросах нравственности, но и в вопросах чистоплотности. Как только дед приехал в Воронеж, он нашел городскую баню и заставил и внука и зятя ее, баню эту, посещать два раза в неделю – как  минимум. И это было хорошо. Но при этом он выгнал из дома Колькиного кота Барсика. И это было плохо. Очень плохо. Барсику не повезло только потому, что кошки вообще нигде в Библии не упоминаются. А доказать деду, что в кошках нет ничего нечистого, Колька так и не смог. Он тогда еще не так хорошо знал Священное Писание. Пара строчек, в которых Апостол Павел или пророк Илия гладит котенка, спасли бы Барсика. Но таких строк в Библии не нашлось. Однажды вечером Колька вернулся со школы, а его любимый Барсик с ежедневной уличной прогулки … не вернулся. Куда они дели кота, Колька так и не узнал.
    Колька еще смог бы уговорить отчима и мать оставить Барсика, застращав их нашествием мышей и крыс. Но дед крыс не боялся, так как умел делать великолепные мышеловки, своим видом больше всего напоминающие средневековые орудия пыток. Они, мышеловки эти, были неотвратимы и безжалостны, как сама святая инквизиция. Глядя на дедовы мышеловки любой человек, способный хоть на крупицу сострадания, если бы смог, тут же бы предупредил всех мышей и крыс во всей округе: «не ходите туда, пацаны, не надо!!!»
                -//-
    Не у всех Русских, что бежали из Средней Азии в девяностые, была такая железная воля, как у матери Николая. Не у всех был такой замечательный дед, готовый до конца, как фронте, помогать своим детям. Многие Русские не выдерживали и возвращались назад к басмачам в Среднюю Азию. Возвращались на землю, переставшую быть их Родиной. Возвращались умирать. Воронеж девяностых очень многих из «других Русских» покалечил, переломил через колено и … выплюнул. Семьи рушились, кто-то из «других Русских» уходил от отчаянья в запой, кто-то – в нереальный разврат, кто-то замыкался в себе…
    Вот и у бывших хозяев Колькиных попугаев все как-то при переезде в Воронеж разладилось. Тут надобно всем вместе держаться. А у них разлад за разладом. Мать с отцом разошлись, а их единственная дочь, выпускница ВУЗа, знакомая Николая по городской библиотеке, так и не смогла их помирить.
    Они жили на квартире. В Ташкенте квартиру свою продали, а в Воронеже не смогли ничего купить за те же деньги – цены на жилье в Средней Азии из-за массового отъезда Русских из Средней Азии в Россию резко упали…. В России по той же причине цены резко возросли. Все, что было на руках от продажи квартиры в течение пары лет ушло на съем жилья. Отец семейства, понимая, что скоро разориться окончательно, ушел к молодой любовнице. Мать уехала назад в Ташкент, доживать в квартире свой матери. В Ташкенте Русские могли только (и только!) доживать. Ее дочь решилась ехать за матерью в Ташкент, не в силах простить отцу его предательства. А попугаев она решила подарить своему знакомому, Николаю.
     Два волнистых попугайчика в деревянной клетке – это именно то, чего так не хватало  комнате Николая для создания полной иллюзии его родного Куйлюка. За окном жестокая, злая-презлая метель. А у Кольки в комнате тепло. А у Кольки в комнате круглый год в разросшихся ветвях цветочных горшков поют птицы. А у Кольки в комнате … Ташкент на выезде!
    p.s.
    Так никто в Колькину комнату и не переехал. Но Николай стал со временем замечать, что отчим очень часто проводил время именно в его, Колькиной, комнате: возьмет газету, уляжется на кровать под окном, и, под неумолчный крик попугайчиков, балдеет. Колька не злился. Пусть. Все люди имеют право на частичку счастья. Хотя бы такого, выездного-мимолетного…