Белые сумерки Кенигсберга. Именно белые сумерки

         Сумерки города. Я не сразу поняла, что они здесь совсем другие. Не такие, как у нас, дома, в средней полосе России. Дома они  – густые, наступают очень быстро, лишь  только солнце коснется верхушек деревьев, и практически сразу же наступает темнота, словно начинается диктатура порядка и строгого  быта. В девять часов вечера уже практически – ночь!


          Смыкая ресницы, воскрешая памятную неделю, возвращаюсь мыслями в туман легчайших капель сумерек Кенигсберга. Белых сумерек. Они особенные: очень долгие. Наступают незаметно и уходят еле слышно прямо в желтую, лунную полночь. Едва солнечный диск коснется краем земного газона, время в городе словно останавливается. Дневная суета закончена, а до ночного покоя еще очень далеко. Прекрасное, волшебное время. Я полюбила это время раздумий, время наблюдений за утихающим городом, так сильно, что совершенно перестала следить за часами. И лишь когда становилось совсем тихо на улицах,  и  нежно-голубой цвет воздуха менялся на сиреневый, я вспоминала об обязательном, «дежурном»,  вечернем звонке домой, а глядя на циферблат понимала – момент безнадежно упущен! Времени по Москве было уже пол одиннадцатого! У нас все уже давно спали, а здесь солнце еще даже не взмахнуло прощальным кружевным платком из облаков и время сумерничать в самом разгаре. Дивные, очень дивные сумерки в Кенигсберге.  Вместе с их наступлением рождаются истории о любви! Хотите расскажу одну?


         Ранним весенним вечером,  юная Анхен, срезав в саду букет душистой сирени, спешила наверх, в свою комнату, поставить его в белую фарфоровую вазу, отодвинув тонкой рукой легкую занавеску над белым окном, совсем еще нового тогда дома, где она живет с родителями и строгой бабушкой. Днем она помогает им в мясной лавке, потом  матушке с обедом, потом  ухаживает вместе с отцом за садом, и только вечером, освободившись, она  пишет письмо своему любимому: «Здравствуй, милый Якоб, помнишь ли ты еще свою Анхен? Я вспоминаю о тебе и храню твою открытку на рождество. Очень  жду нашей встречи на пасху. Приезжай душа моя,  осталось еще две недели и мы увидимся. Скучаешь ли ты за мною? Я скучаю! А герр Майер, на прошлой неделе, когда увидел нас с матушкой в кирхе Королевы Луизы, передал привет от тебя, мой дорогой!» Писать любимому о своих чувствах подробнее,  Анхен  стеснялась, поэтому ее письма получались короткими и «вздыхательными».  Она откладывала исписанный листок в сторону и смотрела в окно, на сад в белых сумерках и мечтала о чем-то своем, девичьем. Я верю в то, что ее Якоб понимал, о чем еще не написала его милая и не долго мучил ее томительными ожиданиями, и он сделал счастливой девушку, улыбнувшуюся нам с вами из окна второго этажа некогда крепкого, а  теперь уже старого, но ухоженного немецкого дома. Дома из белых сумерек города Кенигсберг…


        Вы знаете, а ведь этот дом существует на самом деле. Я не придумала его! Недалеко от поворота на улицу Гагарина, если идти от Сурикова, но…правда, чтоб его найти, вам придется  немного заблудиться в переулках... Ведь и долгие сумерки имеют свойства оканчиваться и тогда вы, как и я, попадете в желтую прусскую ночь. Ноги оказываются как будто в медовой  реке, потому и шаги получаются медленными, тяжелыми, словно идешь в этой реке туда, куда она ведет тебя своим течением, и словно идешь во сне и во сне же ты видишь этот старый немецкий дом.  Если бы наш Сталкер был рядом, он бы вывел вас на дорогу к тому самому дому Анхен (так я его теперь называю). Дом настороженно прислушивается к городу в часы сумерек и тихо  усыпает только  желтой ночью, и очень хорошо, что он не исчезает с наступлением дня! Пусть простоит еще долгие годы и белые рамы на окнах второго этажа напомнят о далеких, но таких волшебных,  белых сумерках Кенигсберга. Сумерках, рождающих сказки…