Хронотоп. Книга вторая. Руина

 
                АЛЕКСАНДР   РОГОЖКИН

ХРОНОТОП

Документально-историческое повествование

Издательство
Город–

УДК 94(477) 16
ББК 63.3(4Укр)5
        Р 59

В авторской редакции

Рогожкин А.В.
P 59 Хронотоп. Документально-историческое повествование. Книга вторая: Руина / А.В. Рогожкин. – Город: Издательство, год. – 529 с.

ISBN 978-617-7154-02-9

Так сложилось, что в истории каждой страны есть свои герои и свои антигерои. В книге, которая предлагается вниманию читателей, эта устоявшаяся концепция не находит своего подтверждения. Более того – автор, прослеживая человеческие судьбы на фоне исторических событий второй половины XVII века, предлагает по-иному взглянуть на отечественную историю и её деятелей.
У каждого из героев настоящего документально-исторического повествования, будь он известной исторической фигурой или вымышленным персонажем – своя, жизненная, правда. Во взаимодействии, а часто и в непримиримом столкновении этих правд, по мысли автора, и складывалась история нашего отечества, история Украины.
УДК 94(477) 16
ББК 63.3(4Укр)5

ISBN 978-617-7154-02-9                © Рогожкин А. В., год.



ХРОНОТОП от греческого сhronos – время, и греческого же topos – место, пространство. Буквально времяпространство. Пространство и время – это самые суровые определители человеческого бытия, еще более суровые, чем социум. Преодоление пространства и времени и овладение ими – это экзистенциальная задача, которую человечество решает в своей истории, а человек – в своей жизни.
   В.П. Зинченко, психолог

Правителям, государственным людям и народам с важностью советуют извлекать поучения из опыта истории. Но опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научились из истории и не действовали согласно поучениям, которые можно было бы извлечь из неё.
Г.В.Ф. Гегель, философ


Книга   вторая

Р У И Н А

I

Разрушение большого мира начинается не только тогда, когда на него надвигаются глобальные катаклизмы.
Мир начинает рушиться, когда распадается и исчезает то, что составляет смысл существования человека.
Каждого отдельного человека.
Как большого, так и маленького.
Весной и в начале лета 1651 года многотысячная армия Речи Посполитой и не менее многочисленное козацко-селянское войско медленно двигались навстречу друг другу.
И в этом движении усмотреть какой-то порядок и какую-то цель было невозможно.
Не угадывалось в нём ни строгой военной организации, ни боевой слаженности, ни полководческой воли.
Армии были подобны двум огромным, медлительным, ослеплённым безумной яростью чудовищам, которые, не зная и не замечая времени, безотчётно путая день с ночью и тьму со светом, с неотвратимым тупым упрямством пожирали раскинувшееся перед ними пространство.
Чего жаждали воины двух громадных армий, опустошая цветущий весенний край, изгоняя и избивая людей, в нём живущих?
Чего хотели, к чему вели их вожди и полководцы?
Не только ратной добычи и воинской славы?
Желали искоренить своеволие, уничтожить скверну и утвердить веру?
– Да. Но только свою веру.
Жаждали порядка, мира и благоденствия для своих родов и семей?
– Да. Но только для своих.
Хотели достатка и благополучия своим подданным?
И их детям, и детям детей, и всем будущим поколениям на все времена?
– Да. Но только своим.
Потому и двинулись друг на друга.
Во всех, даже самых дальних и самых глухих уголках Подолья, Волыни и всей Гетманщины люди явственно ощущали приближение всеобщей беды.
Селяне, с зимы подготовившиеся к весеннему севу, не торопились выходить в поле.
Мещане, без нужды не покидавшие своих домов, при всяком удобном случае отправляли семьи куда-нибудь подальше – на безопасные территории.
Торговый и ремесленный люд закрывал свои лавки, цеха и мастерские, снаряжая целые обозы, кто в Великую Польшу и в Литву, а кто и за Днепр.
Вселенские христиане, оставляя обжитые и намоленные места, бежали от козаков на запад.
Христиане ортодоксальные бежали от поляков на восток.
Иудеи бежали, кто куда.
Отчего случился этот исход, подобный тому, что уже был описан во второй книге Моисеевой?
От чего и куда вынуждены были бежать отцы семейств и их сыновья, и «каждый с домом своим»?
В новый ли Египет, где новые египтяне сделают «жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами, и от всякой работы полевой, от всякой работы…»?
Или бежали они в новую землю обетованную, где «Он возлюбил отцов твоих, и избрал вас, потомство их после них»?
Нав;рное думали они, что бегут в землю обетованную, только каждый в свою.
Нав;рное, не помня, не зная и никогда не слыша слов давнего пророка земли своей, все беглецы тем исходом хотели послужить своим потомкам, быть «слугами будущему веку, жизни нетленной».

***
Бар, Летичев и Хмельник, Зборов, Збараж и Дубно, не говоря о многочисленных сёлах и местечках, таких как Погребище1 и Гончариха2, снова переживали все ужасы войны. И часто – по несколько раз на день.
Главные силы Хмельницкого неспешно продвигались от границ Киевского воеводства к Подолью, от Подолья к Волыни, растягиваясь на многие вёрсты и посылая отдельные формирования на те города и местечки, в которых скапливались отряды польско-литовской и украинной шляхты. Полк Ивана Богуна, преследуя Калиновского от самой Винницы, встретился под Каменец-Подольском с ногайскими татарами и обложил город.
Мартин Калиновский, оставив Винницу и передохнув в Баре, укрепился в Каменце и приготовился к обороне. Но буквально на следующий день неожиданно получил приказ Яна Казимира идти на Сокаль3 – на соединение с главными силами. Польный гетман, не раздумывая и не обращая внимания на уговоры магистрата и слёзы каменецких мещан, оставил город на произвол подходивших козаков и татар.
«Teraz nie do was! Ojczyzn; ratowa; trzeba!» (Сейчас не до вас! Отчизну спасать надо!) – бросил Калиновский в толпу оторопевших горожан и направил коня к выезду из городских ворот.
Воевода Лянцкоронский, стоявший на порубежье недалеко от Каменца – в Чернокозинцах4 – и принципиально не оказывавший польному гетману никакой помощи, узнав о королевском наказе, тоже двинул своё войско на Сокаль. Туда же спешным маршем подтягивались коронный хорунжий Александр Конецпольский5, великий хорунжий Литовский Богуслав Радзивилл6, калушский староста и сенатор Ян Замойский. На Сокаль по королевскому приказу вели свои войска князья Чарторыйские7, три брата Любомирские8, коронный мечник Михал Зебжидовский. Воевода киевский Адам Кисель, больше месяца метавшийся по Подолью и так и не избавившийся от сомнений и мук душевных, тоже решил идти к королю. Одних сенаторов Речи Посполитой собиралось под Сокалем больше сотни.
Сюда же, под Сокаль, направил своё войско брат короля и королевич – епископ Вроцлавский и Плоцкий Кароль Фердинанд Ваза. Из немецких земель к Сокалю шло войско, посланное электором бранденбургским Фридрихом Вильгельмом9. Из Литвы по приказу его милости канцлера Литовского Альбрехта Станислава Радзивилла10 тоже шли войска.
К королю Яну Казимиру под Сокаль прибыл и князь на Лубнах и Вишневце, воевода Русский Иеремия Вишневецкий с племянниками.
Польский хроникёр Станислав Освенцим в своём дневнике так описывал смотр шляхетского войска:

«7 мая король производил общий смотр всего состоящего на жалованье войска как старой, так и новой вербовки. Чтобы избежать беспорядка от смешения конницы и пехоты, а также потому, что трудно осмотреть всё войско в один день, его разделили на три части: польскую конницу, конницу и пехоту иностранную и польскую пехоту. По установлении этого деления, в первый день произведён был смотр польской конницы. Но опасаясь, чтобы неприятель не произвёл нападения во время смотра, приняли следующие меры: на валах, которыми весьма тщательно и сильно укреплён был лагерь со всех сторон, расположена была вся пехота как польская, так и иностранная; в поле, со стороны врагов, поставлена была иностранная конница, числом 2000, также отряд пана Сапеги, подканцлера литовского, и надворная королевская гусарская хоругвь, в состав которой входило до 400 человек панов и разных урядников. Обезопасив таким образом лагерь от неприятельского нападения, всю польскую конницу вывели из лагеря чрез мост на другую сторону Буга: она построилась в поле, и король долго её осматривал, объезжая все полки и хоругви. Затем он стал у моста в сопровождении военачальников и множества других лиц, а полки и хоругви, каждая порознь, возвращаясь в лагерь по мосту, дефилировали перед ним. При этом писарь польный коронный, Сигизмунд Пржыемский, записывал каждую хоругвь и получал от её ротмистра или поручика регистр входивших в её состав солдат. Все мы пересчитывали при этом количество людей и лошадей в каждой хоругви, по мере того, как она проходила по мосту. Полки и хоругви следовали друг за другом в следующем порядке:
Полк кастеляна краковского (великого гетмана Николая Потоцкого – А.Р.), – 4 хоругви гусарские: самого гетмана, маркграфа Владислава Мышковского, воеводы сандомирского, Юрия Любомирского, маршала великого коронного; 17 хоругвей козацких: Владислава Лещинского, подкомория познанского, Адама Киселя, воеводы киевского, Казановского, старосты галицкого, Юрия Оссолинского, старосты любельского, князя Чарторыйского, старосты кременецкого, Марка Собесского, старосты красноставского, Яна Собесского (будущего короля), старосты яворовского, Андрея Потоцкого, Яна Даниловича, старосты ольштинского, стражника войскового Яскульского, Фомы Улинского, Станиславского, хорунжия галицкого, Чурила, Стефана Немцевича, Стрыйковского и 2 гетманские надворные, под начальством ротмистров: Чаплинского и Горневского; 3 хоругви аркебузьеров: Груздинского, кастеляна забельского, Колодзинского и Станислава Метельского.
Полк воеводы черниговского (польного гетмана Мартина Калиновского) – 4 хоругвы гусарские: самого Калиновского, Александра Любомирского, конюшиего коронного, Самуила Калиновского, обозного коронного и Сигизмунда Денгофа, старосты быдгосского; 13 хоругвей козацких: две гетмана Калиновского, одна Самуила Калиновского, Цетнера, хорунжия подольского, Улинского, две Аксака, Загорского, Криштофа Корицкого, Горского, Бенедикта Уйейского, Самуила Линевского и Пясечинского.
Полк Симона Щавинского, воеводы брестского, одна его же хоругвь гусарская и 9 хоругвей козацких: 2 самого Щавинского, Закржевского, Петроконского, Черниевского, Могильницкого, Рокитницкого, Сливинского и Феодора Белзецкого.
Полк князя Еремии Вишневецкого, воеводы русского: 3 хоругви гусарские: князя Еремии, князя Димитрия Вишневецкого и Яна Барановского, стольника брацлавского: 6 хоругвей козацких: князя Еремии, 2 князя Димитрия, князя Константина Вишневецкого, Косаковского, подсудка брацлавского и Яна Сокола.
Полк Станислава Потоцкого, воеводы подольского: 2 хоругви гусарские: самого воеводы и Одржывольского, кастеляна черниговского; 11 хоругвей козацких: 3 воеводы подольского, Потоцкого, старосты галицкого, Крыштофа Тышкевича, старосты житомирского, Павла Потоцкого, Карла Потоцкого, Андрея Речицкого, Жабецкого, Вельогорского и Хлебовского.
Полк Станислава Лянцкоронского, воеводы брацлавского: 2 хоругви гусарские: Лянцкоронского и Тобии Минора; 7 хоругвей козацких: Лянцкоронского, Северина Пясечинского, подкомория новогродского, Владислава Немцевича, старосты овруцкого, Сигизмунда Лянцкоронского, Яна Минора, Семенского и Бутлера; одна хоругвь рейтарская Тобии Минора.
Полк князя Корецкого: одна хоругвь гусарская кн. Корецкого, 2 хоругви аркебузьеров Пигловского: 8 хоругвей козацких: Казимира Мазовецкого, старосты теребовельского, Казимира Пясечинского, старосты новогродского. Ермолая Гордона, Стефана Дембинского, Александра Бржуханского, Андрея Гноинского и Яна Бельского.
Полк Павла Сапеги, воеводы витебского: гусарская хоругвь самого воеводы и 4 козацких: Яна Сапеги, Крыштофа Сапеги, Фомы Сапеги, обозного литовского, и Сапеги, старосты криницкого.
Полк Александра Конецпольского, хорунжия коронного: его-же гусарская хоругвь и 11 хоругвей козацких: Николая Зацвилиховского, Северина Калинского, Проскуры, Стрыжовского, Стрыбеля, Чоповского, Фомы Стржалковского, Чаплицкого, Грушецкого, Войвы и Дзедушицкого.
28 мая вошла в лагерь сотня хороших рейтар подскарбия великого коронного, Богуслава Лещинского»11

И это только конные воины. Всего же с ландскнехтами и другими наёмниками в королевском лагере под Сокалем, как заметил другой хроникёр, собралось «трижды по сто тысяч человек».
Его королевская Милость Ян Казимир, воодушевлённый таким количеством воинов, которого не было у Речи Посполитой ни под Пилявцами, ни под Зборовом, взял командование на себя. Чем несказанно смутил и поверг в недоумение многих славных воителей. Особенное недовольство таким решением короля, не стесняясь, высказывали великий коронный маршалок Юрий  Любомирский,12 великий гетман коронный Николай Потоцкий и, конечно же, князь Иеремия Вишневецкий.
Король, устроивший смотр всему войску и осмотревший окрестности Сокаля, немедленно распорядился обустроить фортификационный лагерь, то есть по всему периметру выкопать рвы, насыпать валы и возвести редуты. Что и было исполнено в кратчайший срок.
Хмельницкий, очень быстро узнавший эту новость от вестунов Выговского, на Сокаль идти не спешил.
«Пусть ляхи окапываются, – думал Гетман, – пусть зарываются в землю. И чем глубже, тем лучше. Значит, не собираются всем войском в чистое поле выходить. Значит, будут ждать козаков на укреплённых позициях. А пока ждать будут да окрестности объедать, тут и хан подоспеет со своей дикой кавалерией. Возьмём короля в тесную облогу и заставим конину тухлую жрать, как Вишневецкий да Конецпольский в Збараже жрали. А там, глядишь, и Москва на что-то решится, и молодой Ракоци наконец-то выступить осмелится, если польской короны жаждет. Так что, если сразу с марша на ляхов не ударили, то сейчас торопиться некуда.
Но хан подойдёт – золота потребует. И чем большее войско приведёт, тем большую плату приготовить надо. А Демко что-то запаздывает. Пора бы ему и воротиться из Чигирина».

II

Прибыв в гетманскую столицу, войсковой есаул Демко, стараясь побыстрее исполнить поручение Гетмана, ещё у ворот обратился к вартовым с вопросом, где можно найти гетманыча.
Вартовые козаки, знавшие есаула как ближайшего доверенного своего вождя, уверенно ответили:
- Де гетьманич? А де ж йому бути. Як завжди після сніданку – з малим Хмельниченком на луках.
Демко приказал сопровождавшим его козакам ждать у ворот и, развернув коня, поспешил к тясминской заплаве.
На зелёном заливном лугу у Тясмина есаул увидел большую группу козаков, стоявшую широким колом и наблюдавшую за двумя подростками, которые боролись в центре. Все были без рубашек, но в шароварах и сапогах.
Подъехав поближе и узнав среди присутствующих Тимофея Хмельницкого по его грузной фигуре, Демко спешился и направился к гетманычу. Путь ему заступил крепко сбитый козак с наглым взглядом и саблею наголо.
Демко выставил вперёд руку и хотел отодвинуть козака. Но тот мгновенным движением сабли отвёл протянутую к нему руку и стоял, как вкопанный.
- Чорти б тебе, дурня такого, взяли до себе та й не випускали до судного дня, – отдёрнув руку, в сердцах сказал Демко.
- Не ображайтеся, пане осавуле. Але береженого Бог береже, а козака – шабля, – улыбаясь во весь рот, ответил Варлам Шиленко. А это был именно он. Гладкий, отъевшийся на чигиринском харче. – Наказ такий у мене – нікого без доповіді не допускати до гетьманича. То я доповім, чи як?
- Та що тут у вас коїться? – успокаиваясь, спросил есаул. Он сам знал службу, особенно – службу у Хмельницких. – Іди вже, доповідай.
Тимош Хмельницкий, услышав о прибытии войскового есаула из-под самого Зборова, приказал привести прибывшего.
- Вітаю тебе, гетьманичу, від імені батька твого і нашого Гетьмана, – снимая шапку, торжественно сказал Демко.
- І тобі доброго дня, пане осавуле, – ответил Тимош. – З чим приїхав?
- З дорученням від пана Гетьмана, – ответил Демко. – Наказує він тобі, гетьманичу…
- Мені наказує? Що? На війну до себе кличе? – обрадовался Тимош.
- Та ні. Не на війну, – удивлённо сказал Демко. – Наказує він тобі відправити до нього ту бочку зо…
Но Тимош быстро прервал речь есаула:
- Що мені батько наказує, потім скажеш, пане осавуле. Не тут.
- Та що ж тут у вас трапилося, у цьому Чигирині? – спросил Демко, – б’єте своїх, щоби чужі боялися?
- До цього дня нікого не били. Та, мабуть, уже треба, – зло поджав губы, ответил Тимош.
- І кого ж, якщо не секрет? – усмехнувшись, спросил Демко. – Що за ворог такий об’явився? Тут, у гетьманській столиці?
- Не для цього поля розмова, – так же зло ответил Тимош. И понизив голос до шёпота, прошипел, – вчасно ти приїхав, пане осавуле. Вчасно. Будемо радитися, що з цим ворогом робити.
И громко, чтобы все слышали, добавил:
- Закінчуємо тут, хлопці! Та повертаємося до наших справ. А ти, Юрасю1, сьогодні молодець!
Последние слова были обращены к одному из козачат, только-только оставивших вовтузить друг друга.
- Юрко! То це ти? – обратился Демко к щуплому подростку, подбежавшему к гетманычу. – А я тебе і не впізнав. Добрим козаком будеш.
Подросток ещё не отдышался и не оправился от схватки со своим ровесником. От схватки, в которой так хотел победить на глазах у всех больших козаков, а главное, на глазах у своего старшего брата.
Но победа ему не далась. В который раз. Победу в этом поединке высокий, сухощавый и жилистый козак, бывший судьёй, присудил его противнику.
Подросток гордо посмотрел на есаула и серьёзно ответил:
- Ніяким козаком я не буду.
- А ким же, як не козаком? – удивился Демко.
- Гетьманом! Так пані Гелена говорить, – ответил подросток.
- Так. Гетьманом, – притворно соглашаясь, сказал Демко. – Але ж спочатку – козаком. Як батько твій і всі гетьмани були.
- Ні. Не козаком, не козаком, – с детской обидой в голосе, но и с детской настойчивостью сказал Юрий Хмельницкий. – Я зразу Гетьманом буду. Зразу!
- Дай Боже нашому телята та вовка з’їсти, – улыбнулся Тимош.
Посмеявшись над детской наивностью, Тимош Хмельницкий и есаул Демко направились в сторону гетманского подворья. За ними потянулись и все, кто был на лугу. Последним с места козацких игр и состязаний уходил высокий, сухощавый и жилистый козак по имени Макар Сухой.
Третий месяц пошёл с тех пор, как Макар покинул Подолье, где служил у Нечая. А потом, после нелепой гибели Нечая и трагического погрома Брацлавского полка, выполнял различные поручения Ивана Богуна2. Все эти события и своё прибытие в Чигирин Макар теперь вспоминал с улыбкой.
А чего было не радоваться? После краснянского погрома остался жив. И от мародёров потом счастливо избавился. И под Винницей ему повезло. И даже здесь, в Чигирине, Гетман быстро сменил гнев на милость благодаря Тимошу-гетманычу. И даже не столько ему, сколько той черноокой дивчине, которую они с Варламом из татарского ясыря вырвали.
Галя.
Как смело говорила она с Тимошем Хмельниченко тогда, у чигиринских ворот. Как настойчиво просила его заступничества. И ведь не понапрасну. Добилась-таки, чего хотела. И даже большего добилась. Тимош уговорил отца не только козаков простить, но и восстановлению справедливости Божьей посодействовать. Гетман лично поручил Выговскому проследить, чтобы восстановление то было исполнено, как надо.
В Сорочинцах3, куда по распоряжению Гетмана прибыли Макар Сухой и Варлам Шиленко с Галей, их встретили достойно, но без особой радости. Сотник сорочинский Мыша, прочитав грамоту и увидев, кем она была заверена, беспрекословно и быстро исполнил всё, что было предписано. И усадьбу, и землю, и хату отчую отдал. И двух коров, и двух быков, и двух коней, и другую живность, и инвентарь, и даже утварь всю домашнюю и старую таратайку, – всё по Галиным соседям собрал и, не скупясь, передал прежней хозяйке.
- Прощенія Вашого просимо, Галино Левківно, – лукаво повинившись перед прибывшими, сказал сотник Мыша. – Чуже добро нам ні до чого. Звиняйте, але так громада вирішила. Хазяйка пропала, так не пропадати ж і добру. І тепер, як Ви повернулися щасливо, то й громада Вам усе повертає у цілості. А чого не достане, або потреба якась буде – так Ви тільки скажіть!
- І скаже, пане сотнику, – вставил своё слово вездесущий Варлам Шиленко. – От тільки оговтається від такого щастя та від вашої милості, і скаже.
Варлам вообще проявлял в порученном ему деле необыкновенное рвение. Так что вся сотенная старшина и войт сорочинский именно его посчитали за главного представителя и охранителя интересов несправедливо обиженной сироты. С ним, с Варламом Шиленко, сорочинцы вели беседы, у него спрашивали совета и перед ним снимали шапки. И подношения несли тоже ему.
А войт сорочинский, открещиваясь от собственного участия в этом богомерзком деле, втихаря нашептал Варламу про то, что именно Мыша с батюшкой сельским положили глаз на справную усадьбу да потом и поделили сиротское наследство.
Варлам, пересказывая Макару слова войта, подбивал своего старшего товарища на то, чтобы примерно наказать и попа, и сотника. «Нехай за усі свої неподобства відповідають перед дівчиною і перед громадою. Нехай заплатять за все, як слід!» – в голос рассуждал Варлам, грозно поглядывая на окружающих.
- І як же вони повинні відповісти? І чим заплатити? – спрашивал Макар.
- Як, як? – терялся Варлам. – Під канчуки4 їх. Шкурою своєю нехай заплатять!
- Не гарячкуй, Варламе, – сдерживал его Макар. – Ми з тобою не судді і навіть не підсудки. А тим більше – не кати. Усе щасливо вирішилося, і слава Богу. А люди, з Божою поміччю, розберуться.
- А чого ж вони, ці люди, раніше не розібралися, з Божою поміччю?! – не без ехидства спрашивал Варлам. – На нас чекали?
- Яка тобі різниця, – отвечал Макар. – Ми тут усе зробили. Треба далі їхати.
- Дивися, Макаре, – бурчал на это Варлам. – Була б моя воля, я б їх повчив по-нашому. Вони ж такі кручені, що і чорт у ступі не влучить. А горбатого тільки могила й виправить.
Доставив Галю и разобравшись с порученным делом, Макар на второй же день засобирался к отъезду. И поторапливал своего товарища.
Но прошёл день. Прошёл второй, третий. А козаки из Сорочинцев так и не выехали.
Макар ворчал на Варлама, что тот слушает селянские пересуды да бабские сплетни и брюхо галушками набивает, но и сам, как мог, оттягивал то время, когда надо будет расставаться с черноокой дивчиной. Оттягивал, и боялся сам себе в этом признаться.
Никогда ещё за всё Макарово житьё-бытьё не было такого случая, чтобы он так много думал о какой-то особе женского пола. Да и вообще – он о них никогда не думал. Он всегда полагал, что мир разделён на козаков и на всех остальных. Козаки – его братья, его родына, его семья. А селяне, мещане и бабы – тоже свои, православные, но обретаются они на этой земле и существуют в этом мире только потому, что есть козаки.
Селянин даёт козаку хлеб. Мастеровой козака одевает и обувает, да оружие для козака ладит. Потому как нельзя козаку без хлеба, без шаровар и без сабли.
А бабы? От них какой толк козачеству?
Бывалые и пожившие побратимы говорили, что никакого от них толку. Один только вред. Связывают они рыцарей по рукам и ногам и удерживают при себе крепче, нежели татарин на своём аркане. Привораживают словами ласковыми, обвивают руками нежными, стелют перины пуховые, а потом и виснут на шее, как камень у утопленника. И рад бы м;лодец погулять в чистом поле, да не может. И хотел бы, как жеребец, порезвиться, да путы держат.
Был козак – и пропал козак!
А с другой стороны, сколько их по хуторам, по местечкам да по сёлам побабилось. Городовые козаки почти все семьями обзавелись, детишек наплодили. И живут своими домами, и счастливы. А если какое лихо подступает, так бьют ворога не хуже других. Знают, за что стоят и кого обороняют.
Думы эти не давали Макару покоя. Не оставляли ни днём, ни ночью. С ними ложился, с ними вставал, с ними и день переживал. Не хотел обо всём этом думать, а думал. Знал, что надо уехать. И не мог. Каждый день видел Галю, говорил с ней, помогал ей и не мог от неё оторваться.
На четвёртое утро Макар проснулся до света. Скосил глаза на Варлама, сладко посапывающего в дальнем углу. Надел шаровары, подошёл к большой, на полкомнаты, селянской печи, подбросил дров в еле теплившийся огонь. Потом прошёл до двери, обул сапоги. Набросив овчинный полушубок, вышел на крылечко старой хаты, давным-давно брошенной хозяевами и служившей с тех пор для постоя таким, как они с Варламом, служивым людям, нередко наведывающимся в Сорочинцы по разным мирным делам и войсковым надобностям.
Хата, в которой обитали козаки, стояла на берегу реки Псёл за три плетня от Галиного дома. От хаты до самой реки полого стлался луг, служивший прежним хозяевам огородом, а сейчас заросший луговым клевером, подорожником, пыреем, цикорием, едким степным молочаем да одуванчиками, выбросившими первый ярко-жёлтый цвет.
Макар сошёл с ветхого крылечка, прошёлся по начавшему зеленеть лугу, вышел на берег. Постоял, подумал. Потом решительно сбросил полушубок, быстро снял сапоги, шаровары и, отбросив сомнения, стремительно вошёл в реку.
Вода была такой холодной, что Макару показалось, дыхание его остановилось, и сердце подступило к самому горлу. Он резко три раза присел, уходя с головой под воду, и так же резко выскочил из воды на берег. Не попадая ногами в штанины, с грехом пополам натянул шаровары, подхватил сапоги, полушубок и побежал к хате. Рванул дверь, одним прыжком промахнул сени и оказался в жарко натопленной комнате. Варлам сладко похрапывал в своём углу.
- Вставай, валяка5! – расталкивая товарища, сказал Макар. – Вставай, час їхати! Чи ти не виспався?
- Виспатися – виспався, та не вилежався, – открыв глаза, сказал Варлам. – Що у Вас за причина. Ляхи йдуть? Чи татари нишпорять?
- Гірше, – ответил Макар.
- І що може бути гіршого за них? Хіба що пустий живіт зранку, – позёвывая и потягиваясь, сказал Варлам.
- Вставай, кажу тобі. Вставай, збирайся, та поїхали, – обтираясь вышитым полотенцем и надевая чистую вышиванку6, торопил Макар товарища.
- Та що воно, горить? Сиділи, сиділи, і на тобі – їхати припекло. І кого доганяємо, від кого біжимо, не знаю, – забурчал про себя Варлам. Но проворно поднялся, быстро умылся, наспех оделся и стал перед Макаром, как бы спрашивая: «Так мы едем уже, или как?»
Козаки вывели коней, увязали походные сумы, сели в сёдла и шагом двинулись по улице.
- Казали, що швидко треба. Казали, що спішимо, – недовольно ворчал Варлам. – А тут пересуваємося майже п;повзом7.
- Треба швидко. Але тут треба тихо, щоб людей не побудити. Навіщо людям зайвий клопіт? – говорил на это Макар, успокаивая и своего товарища, и себя.
- І який їм від нас клопіт? І хто тут спить, як усі вже давно встали до хазяйства? – не успокаивался Варлам. – Чого нам ховатися?
Варлам был прав. Сорочинцы не спали. Селяне ежедневно вставали ещё затемно и обухаживали домашнюю живность. Жизнь на земле – не для ленивых и любителей поспать.
Увидев козаков, люди выходили их своих дворов, здоровались, но вопросов не задавали.
Увидала козаков и Галя. Вышла и стала у дороги, опустив руки.
Варлам остановил коня, и, красуясь, лихо спрыгнул с седла. Остановился и Макар. И тоже сошёл с седла на землю.
- Доброго ранку, дівчино-красуне! – снимая шапку и прижимая её к груди, поздоровался Варлам. И широко улыбнулся. Макар сдержанно кивнул.
- Доброго дня, добродії мої, – ответила Галя. – Заходьте, будь ласка, до двору і прошу до моєї хати, до сніданку8. Я вже корову подоїла і пиріжечків напекла.
- Оце добре, оце хазяйка, – сказал Варлам. – А з чим же у вас оті пиріжечки?
- З горохом та капустою, – застеснявшись, ответила Галя.
- Горох та капуста – у животі не пусто, – замурлыкал Варлам и с надеждой посмотрел на Макара. – Пироги – козакам не вороги.
Макар нахмурился и торопливо произнёс:
- Вибачте нас, Галино Левківно, але як-небудь іншим разом. Часу обмаль, маємо їхати.
Он уже забыл, что совсем недавно говорил с этой дивчиной запросто и на «ты».
- Погані будуть ті хазяї, що гостей голодних проводжають. Так люди скажуть, і скажуть правду, – обиделась Галя. – Заходьте, поснідаєте, а потім і поїдете. Пр;шу.
И взяла Макарова коня под уздцы, намереваясь ввести его во двор. Варлам с радостью тронул своего коня, собираясь идти за Галей.
Но Макар остановил их порыв:
- Люди скажуть, що не діло двом неодруженим козакам до незаміжньої дівчини в хату заходити та за стіл сідати. І скажуть правду. Тому ми краще поїдемо, до іншого разу.
Галины щёки стали алыми, как майские маки. Она передала уздечку Макару и торопливо сказала:
- То зачекайте, а я зараз хоч на дорогу вам зберу, – и побежала к своему дому.
- Хто-хто, а я дочекаюся, – сказал Варлам.
Макар сел в седло, но сдержал коня и остался на месте.
Галя вернулась быстро. В обеих её руках было по увесистой дорожной торбе. Передавая их Варламу, она смотрела на Макара.
- Тут усе, щоб вам поснідати, – с заметной грустью в голосе сказала дивчина.
- Еге ж, поснідати, – принимая торбы из девичьих рук, заметил Варлам. – Та тут два дні їж і на третій залишиться.
Но Галя не слышала этих слов. Она подошла к Макару и протянула ему кипарисовый крестик на шёлковом шнурочке.
- Візьміть цього хрестика, будь ласка, – сказала она. – Він Вас збереже і про мене нагадає. І пам’ятайте, що Ви обіцяли якось заїхати.
- Спасибі Вам, – сказал Макар. И, смущаясь, сорвал с груди своей серебряный оберег в виде иконки и вложил его в девичью ладошку. – Нехай і від мене у Вас залишиться добра пам’ять. Я повернуся. Обов’язково. Присягаюся в тому.
Козаки тронули коней. Кони пошли мелкой рысью. А Галя долго стояла, глядя им вслед и шепча про себя те слова, которые шепчут все женщины мира во все времена, провожая в неизвестность родных и дорогих им людей.
Часто вспоминал Макар Сухой то прощание. Часто представлял себе девичью фигурку, одиноко стоящую посреди сорочинского шляха, трогал рукой кипарисовый крестик и уносился думами своими куда-то вперёд, в будущее, к новой встрече с той дивчиной, которая случайно вошла в его жизнь, да так там и осталась.
С того самого момента, как выехали они с Варламом за сорочинскую заставу, Галины глубокие очи, руки тонкие девичьи, её хрупкая и гордая осанка не выходили из головы. Где бы он ни был, что бы ни делал, её стан представлялся, как наяву, её голос преследовал его, её слова звучали, как до сих пор незнанная, но родная и завораживающая мелодия.
Вернувшись в Чигирин, козаки там не задержались. Пошли с козацкими полками на Белую Церковь9. Именно туда Гетман стягивал козацкое воинство изо всех украин. Но и здесь Макар Сухой с Варламом Шиленко пробыли недолго. Записанные в полк Тимофея Хмельницкого и в его личную сотню, они по гетманскому наказу выступили на северные кордоны. С гетманычем пошли полки Черниговский Мартына Небабы10 и Нежинский Ивана Золотаренко11. И стали по реке Припять от Чернобыля и чуть ли не до литвинского Мозыря12. Полк Киевский Антона Ждановича13 стал по Днепру выше Киева.
Тимофей Хмельницкий, прошедший со своим отцом весь победный путь от Жёлтых Вод до Замостья, сходивший в Молдавию и познавший вкус пролитой вражьей крови, не хотел в бездействии стоять на Припяти и порывался идти дальше, на Мозырь. Черниговский полковник Мартын Небаба гетманыча поддерживал и говорил, что должны полки козацкие литвинов от кордона отогнать, и хорошо бы отогнать до самого Гомеля14. И тот Гомель взять – лишним не будет. «А чому тільки Мозир та Гоміль, давайте вже і Бихів15 із його зброярнями, і Могильов16 візьмемо», – сказал на это Иван Золотаренко.
Так и решили. Тимофей Хмельницкий с Мартыном Небабой пошли от Чернобыля на Мозырь. А Золотаренко выдвинулся на Хойники17, взял это село и там ждал известий от своих товарищей.
Но шляхта литвинская и литовская не дремала. Стоило Тимофею Хмельницкому и Небабе подойти к местечкам Наровля и Ельск, как со всех прикордонных поветов собралось немалое войско и двинулось на козаков такою грозною силою, что тем пришлось спешно отходить назад, к Янову и Чернобылю. А тут и посланец от самого Гетмана прибыл со строжайшим приказом в литвинские земли не ходить и мир с Радзивиллами не нарушать. Сыну же своему, Тимошу Хмельниченко, Гетман наказывал «спешно идти в Чигирин и там стоять, потому как не дело, когда в стольном городе нет никакой головы. А буде тот Тимош Хмельниченко не сделает, как предписано, то полковники Нежинский и Черниговский должны того Тимоша заковать и так в Чигирин отправить».
Тимофей, читая этот наказ, долго и горько плевался, но воле отца подчинился. Оставил кордон и ушёл в Чигирин.
Макара Сухого все эти события не задевали. Ему было всё равно – воевать, так воевать, стоять на кордоне, так стоять, в Чигирин, так в Чигирин.
После неоднократных попыток отогнать от себя наваждение в образе черноокой дивчины, он уверился, что все эти попытки были тщетными. И сказал себе: «Всё в воле Божьей». И успокоился. И стал службу нести, как и раньше служил товариществу – верой и правдой.
Макар догнал козаков перед самыми воротами и вместе с ними вошёл на гетманское подворье. Время было обеденное, и личная сотня Тимоша Хмельниченко, поплескавшись у больших бочек с водой, расположилась за широкими столами, стоявшими под тесовым навесом.
- Проходьте, пане осавуле, за козацький стіл. Перед тим, як до справ приступати, треба сили набратися, – обращаясь к Демку, сказал Тимофей Хмельницкий.
И, взяв того под руку, провёл во главу стола и усадил рядом с собой. Гетманыч всегда обедал вместе со своей сотней и козацким харчем не брезговал.
И приучал к этому младшего брата. Но Юрий Хмельницкий козацкий стол не жаловал и каждый раз просил отпустить его на женскую половину, к пани Гелене. Тимош брата любил и баловал, и, принимая во внимание его малолетство, часто отпускал.
В этот раз, услышав обычную просьбу, гетманыч нахмурился, взял Юрия за руку и посадил между собою и есаулом.
- Сьогодні, Юрасю, з нами обідати будеш. Пані Гелені сьогодні не до тебе, у неї свої справи, – сказал старший брат. И так сказал, что Юрий даже и не подумал ослушаться.
Обед проходил, как всегда. Женщины-поварихи подали козакам глубокие глиняные миски, положили в них по деревянной ложке. Поставили на столы широкие деревянные блюда с хлебинами ночной выпечки из расчёта одна буханка на четверых. А потом принесли и расставили вместительные котлы с наваристым борщом и котлы поменьше с пшённою кашей, заправленной солёным салом. Котлы с борщом и кашей ставились из расчёта один котёл на десять козацких ртов.
Когда все приготовления к приёму пищи были закончены, гетманыч встал и сказал: «Сьогоднішню молитву нехай прочитає старший серед нас – осавул військовий Демко».
- Так! – отозвались козаки. – Нехай прочитає!
Есаул Демко встал. Встали и все козаки. И есаул громко, чтобы все слышали, начал:
- Отче наш, Іже єси на небесєх! Да святиться им’я Твоє, да приіде Царствіє Твоє, да буде воля Твоя, яко на небесі, так і на землі. Хліб наш насущний даждь нам днесь; і оставі нам борги наші, якоже і ми оставляєм должникам нашим; і не введи нас во искушеніє, но ізбаві нас от лукавого.
Здесь есаул перекрестился и добавил:
- Господи, Іісусе Христе, Боже наш, благослови нам піщу і пітіє молитвами Пречістия Твоєя Матері і всіх святих Твоїх, яко благословен во вікі віків. Амінь.
Все, присутствующие на трапезе, трижды наложили на себя крестное знамение и уселись на свои места. Есаул взял большой половник, стоявший (!) в казане с борщом, и начал разливать первое блюдо по глиняным мискам. Его примеру последовали и те, кто был назначен раздающими в каждом десятке. Когда козацкие миски были наполнены, есаул взял свою ложку. Взялись за ложки и козаки.
После того, как всё было съедено, есаул опять встал. Козаки тоже поднялись.
- Благодарим Тя, Христе Боже наш, – так же громко, как и перед этим, сказал Демко, – яко наситіл єси нас земних Твоїх благ; не лиши нас и Небесного Твоєго Царствія, но яко посрєдє учнів Твоїх прийшов єси, Спасе, мир даяй їм, приіді к нам і спаси нас. Амінь.
С последним словом есаул перекрестился и вышел из-за стола.
- От, і слава Богу, пообідали, – подхватывая Демка под руку, сказал Тимофей Хмельницкий. – Можемо і до справи повертатися.
- Тиміше, а Тиміше, – пристал к старшему брату Юрий Хмельницкий. – А хоч зараз я можу до пані Гелени піти?
- Я ж тобі сказав, Юрасю, у пані сьогодні свої справи. Їй – не до тебе, – серьёзно ответил Тимофей. – Іди краще до себе та почитай щось розумне.
Огорчённый несговорчивостью старшего брата, Юрий ушёл в отведённую ему комнату. А Тимофей Хмельницкий с есаулом заперлись в канцелярии.
- Ну, так що тут у вас за вороги об’явилися? – не успев переступить порог, спросил Демко.
- Давайте спочатку Ви, пане осавуле, – странно усмехаясь, сказал Тимош.
- І то так, – согласился Демко. – Шле тобі наш Гетьман наказ. Повинен ти, гетьманичу, надіслати йому ту бочку золота, про яку сам знаєш. А я повинен її доставити в цілості.
- Про бочку знаю. Батько в скарбниці її показував серед інших. І казав, що як буде потреба, відправити ту бочку до нього, – ответил Тимош. – Справа невелика, зараз скарбничого покличемо. Тут у нас інше завелося, і я не знаю, як його вивести.
- Завелося – так кажи, – сказал Демко.
- Скажу. От тільки не знаю, як, – опять странно усмехнувшись, проговорил Тимош. И, набравши в грудь побольше воздуха, выдохнул:
- Зрада! Зрада тут у нас, пане осавуле.
- Отакої?! – притворно удивился Демко. – І хто ж тут кого зрадив? Невже якесь твоє дівча до іншого прихилилося?
- Вам аби шуткувати, а тут справа серйозна, – понизив голос до шёпота, сказал Тимош. – Листа я перехопив до пані Гелени. І не від кого-небудь, а від того аспіда, що Остапа нашого забив. Від Чаплинського. От, самі подивіться.
И гетманыч вытащил из-за голенища в несколько раз сложенный серый бумажный лист.
Демко взял протянутую бумагу, расправил и стал читать. И по мере чтения мрачнел всё больше и больше.
- От ляхівське стерво! – прочитав послание и хлопнув себя по колену, крикнул есаул. – На горло його б за це. На дибу! На палю!
- А чому, пане осавуле, тільки його? – тихо спросил Тимош. – А її, ляшку?
- А це вже не нашого розуму справа, – осторожничая, ответил Демко. – Тут не нам з тобою вирішувати.
- Та чому ж не нам? – повысив голос, сказал Тимош. – Якщо не нам, то кому?
- Тут тільки Він сам має вирішити – Гетьман! – твёрдо сказал Демко.
- Та як же він вирішить, коли ляшка його причарувала, – не унимался Тимош. – І маму нашу обпоїла і звела зі світу. А зараз і за Юрася взялася – приворожила хлопця так, що він крім неї нікого не бачить і знати не хоче.
- Не знаю, не знаю, – торопливо сказал Демко. – Причарувала, чи якось по-іншому… Одне знаю – не наша справа судити її й карати.
- Так батька ж тут немає. Він же мене тут поставив за всіма наглядати і всім розпоряджатися, – доказывал своё право Тимош. – І я маю той наказ виконувати.
- Наказ виконуй, а ляшку не чіпай, – сказал Демко. – Заберу я її з собою, і лист цей паскудний заберу. Так що давай з тобою, хлопче, золото знайдемо, та я поїду. Гетьман чекати не може. А там він сам і вирішить, що з цим робити, кого і як карати.
И чтобы прекратить этот щекотливый разговор, решительно завершил:
- Клич скарбничого!

Чигирин. Гравюра 1678 года

III

Гетманский казначей Альфео Кавинато1 был родом из Флоренции и гордился дальним родством с некогда известным банкирским домом Медичи. Занесённый в Речь Посполитую вихрями Тридцатилетней войны2, сеньор Кавинато подобно всем европейским авантюристам не был особенно разборчивым в том, где служить, как служить и кому прислуживать. И, как все авантюристы, был человеком вороватым, похотливым и очень амбициозным. Вначале он служил у одного еврея-ростовщика на рыночной площади Старого Города в Варшаве. Но после указа Владислава IV об изгнании иудеев из столицы3, вынужден был искать места. Судьба занесла его в Киев, где он и попался на глаза Ивану Выговскому. Сметливый флорентиец, умеющий вести счета и распоряжаться финансами, скрупулёзно подсчитывающий доходы и расходы, быстро привёл в надлежащий порядок денежные дела Генерального писаря и был определён в казначеи.
Целый год сеньор Кавинато не позволял себе брать из гетманской казны ни шеляга. И за это время утвердил своего покровителя во мнении о безупречной личной честности.
Но год прошёл. Контроль со стороны покровителя ослаб. Сеньор Кавинато решил, что пора бы ему подумать и о себе. И тут помог случай. После того, как Гетман со всею козацкой старшиной отбыл на новую войну, гетманша пани Гелена обратилась к нему с необычной просьбой:
- Не мог бы пан казначей, бывая по делам в Киеве, заходить к одному киевскому ростовщику и доставлять от того ростовщика письма? – попросила пани Гелена. И нежно добавила, – так доставлять, чтобы это было нашей маленькой тайной.
- Рад служить моей госпоже, и не только в этом тайном деле, но и во всех других, – двусмысленно ответил флорентийский сеньор, искушённый в обхождении с дамами.
К первому же доставленному письму он решительно приложил и нижайшую просьбу – не могла бы прекрасная панна уделить немного личного времени своему слуге и почитателю её прелестей. Он хотел бы рассказать ей о том, как флорентийские донны скрывают тайную любовную переписку от своих ревнивых мужей. И, конечно же, рассказать, что бывает с теми доннами, когда ревнивые мужья или их сыновья узнают об этой переписке. Он, Альфео Кавинато, хотел бы поведать своей госпоже обо всём сегодня же ночью.
Досточтимая госпожа, выслушав эту просьбу, возмутилась настолько, что взяла в руки конский хлыст и гневно замахнулась на своего верного слугу. Но, встретившись с ним взглядом, хлыст опустила, присела на кресло, подумала и согласилась выслушать сеньора Кавинато поздно вечером, когда все уснут.
А куда ей было деваться?
Не согласись она с сомнительным предложением казначея, потеряла бы всё: и благополучие, и достаток, и почтительное отношение к себе, и надежду на то, чтобы вырваться из этого, такого нелюбимого ею, козацкого окружения. А очень вероятно – потеряла бы и самое жизнь. Чего ой как не хотелось, особенно накануне осуществления её главной мечты.
С того самого времени, когда попала она в дом Хмельницких, мысль о том, чтобы вырваться из этого дома, не оставляла её. Ей, урождённой шляхтянке, пусть и неимущей, трудно было быть прислугой на каком-то козацком хуторе, когда совсем рядом был Чигирин с его пышным панством и бравыми ухажёрами, с обожанием устремляющими взоры на её точёную фигурку. А за Чигирином – Киев с его золотыми куполами, храмами и палатами такими, каких ни в каком Чигирине не найти. А за Киевом в том далеке, которое и виделось смутно, и являлось только в девичьих грёзах, – была Варшава. Мать Гелены, пани Раина, побывавшая как-то в столице в годы ранней молодости, часто рассказывала об этом визите своей дочери. И теми рассказами внушила ей мечту о сказочном городе, утопающем в роскоши, о шумных праздниках и великолепных балах, о галантных кавалерах и шляхетных женихах.
С юных лет прозябавшая в нищете, но мечтающая о роскоши, обожании и поклонении, Гелена рано стала замечать устремлённые на неё пристальные взгляды мужчин. Вначале такое откровенное разглядывание ей не понравилось. Она даже матери пожаловалась. Но пани Раина успокоила дочь:
- Не бойся, моя милая, тех взглядов. Пусть пялятся, – и, вздохнув, деловито добавила, – к сожалению, за смотр денег не возьмёшь. Но никто из козаков тебя не обидит здесь, в Суботове. А скажем пану Богдану, так и глаз на тебя не поднимут. Пан Богдан сильный. Он сейчас наш благодетель и защитник.
И юная Гелена поверила матери. Она по-иному начала воспринимать хозяина дома. И по-иному, нежели к другим козакам, начала к нему относиться. Она увидела в нём ту силу, которая способна не только оградить от неудобных взглядов и проявлений наглого мужского внимания, но и предоставить ей то, о чём мечталось. Повинуясь врождённому женскому чутью и следуя советам матери, она старалась чаще попадаться ему на глаза, училась тут же исполнять распоряжения хозяина и даже предугадывать его желания, говорила с ним застенчиво, но с достоинством, встречалась с ним взглядом и опускала взор.
Постепенно хозяин привык к её постоянному присутствию и участию во всём, что происходило в его доме. Она всегда знала, где и что находится, кто и чем занимается, что нравится, а что не нравится хозяину. Она приглядывала за домашними и дворовыми людьми, составляла списки на рыночные закупки, наблюдала за поварихами, составляла ежедневное меню и лично сервировала стол.
Когда любимая жена Богдана Ганна тяжело заболела и слегла, Гелена взяла на себя ещё и заботу об обучении и воспитании хозяйских детей. Она занималась с его дочерьми, Степанидой4, Катериной5 и Марией6, учила их играть на лютне, вышивать на шёлке, петь и танцевать по-шляхетному. Пыталась учить грамоте сына Остапа, но больше всех хозяйских детей уделяла внимание малолетнему Юрию. И старания расторопной, участливой, заботливой, доброй и красивой девушки не остались без хозяйского внимания.
Богдан Хмельницкий, которому перевалило за пятьдесят лет, брал Гелену с собой на выезды в Чигирин, Черкассы и Киев. И очень огорчался, видя те знаки внимания, которые оказывала его юной спутнице чигиринская шляхетная молодёжь или записные киевские щёголи и гуляки. В каждой такой поездке он, сам того не очень осознавая, старался отвлечь её от чигиринской круговерти и киевской суеты рассказами о тех странах, в которых ему удалось побывать, старался перебить их внимание и откровенные ухаживания посещением модных лавок и крамниц, дорогими подарками наконец!
В каждой такой поездке Гелена была необычайно воодушевлена и не скрывала своего счастья. И он видел это, понимал и был тем очень доволен. Правда, когда приходило время возвращаться на хутор, в Суботов, девушка становилась грустной, а в день отъезда он замечал даже слёзы на её красивых глазках. И тогда, чтобы как-то уменьшить эту грусть, он сам вытирал ей слёзы и обещал новую поездку вскорости. Во Львов или в саму Варшаву. И одаривал очередным дорогим подарком.
Чем бы закончилась эта игра молодости со зрелостью – Бог знает. Но тут вмешался ещё один стареющий женолюб, похоронивший жену, выдавший замуж дочь и возжелавший продолжить свой род по мужской линии. Чигиринский подстароста Данило Чаплинский, сам себя величавший Даниэлем, как-то увидел Гелену рядом со своим врагом Хмельницким и решил отплатить за потерянный ус двойным ударом: лишить лайдака всего имущества и жену молодую заполучить. А что та – сирота бесприданная, так оно и к лучшему. Он, Даниэль Чаплинский, будет ей и защитником, и советчиком, и мужем.
После наезда чигиринского подстаросты на Суботов Гелена была в смешанных чувствах. Уже тогда, когда жолнёры усаживали её в карету, она сопротивлялась больше для вида, нежели по велению души. Душа-то как раз была не против сменить козацкую хату на добротный шляхетный дом, пусть пока и не дворец. Чигирин был несравненно ближе к Киеву и Варшаве, нежели какой-то хутор. Она без сожаления расставалась с Суботовым и его обитателями. Только сказала сидевшему напротив подстаросте: «Мать мою, пан Даниэль, забери. Без неё не поеду», – и поджала алые губы.
Сидя в карете, она видела, как разбойничали жолнёры на хуторе и в доме её первого благодетеля. Гелена слышала, как не по-детски кричал отрок Остап Хмельницкий, положенный под плети самим Чаплинским. Но ни разорение хутора, ни крики умирающего Остапа её не трогали. Когда жолнёры привели и усадили в карету пани Раину, Гелена посмотрела на Чаплинского и холодно произнесла:
- Едем, пане подстароста, едем.
Жизнь в доме Чаплинского показалась Гелене сплошным праздником. Она и её мать сразу же почувствовали, что они больше не чья-то прислуга, а настоящие пани. Не нужно было вставать затемно, хлопотать по дому и управляться с хозяйством. Для того у пана подстаросты были другие люди. Не нужно было вести счета, отдавать распоряжения дворовым и командовать на кухне. Не барское это дело. Не нужно было ухаживать за больной, учить хозяйских детей и притворяться, притворяться и притворяться.
И выезды в свет теперь не были благодеянием какого-то хозяина. Гелена сама решала, когда, куда, по каким надобностям и на какое время ей ехать. И поэтому, когда пан подстароста сказал, что поведёт её в костёл, и будет венчание, она, взвесив все преимущества теперешнего своего положения, не отказалась.
Предсвадебные хлопоты вскружили девушке голову. Знакомство с теми шляхетными фамилиями, которые должны быть приглашены на венчание, беседы с ксендзом о предстоящем таинстве, выбор нарядов и украшений и ещё масса других приятных забот занимали целые дни с утра и до позднего вечера.
«Супружеский союз, посредством которого мужчина и женщина утверждают между собою сообщество всей жизни, предназначен для блага супругов и для рождения и воспитания детей, – поучал Гелену ксёндз. – А посему обряд венчания между душами, крещёнными вселенскою церковью, возведён Христом Господом нашим в достоинство таинства».
«Венчание в церкви католической, – внушал ксёндз Гелене, – это брак духовный, который не расторгается никогда. А в жизни земной прекратиться он может только со смертью одного из супругов».
«Слушай пана ксендза, – говорила пани Раина дочери, – и будешь счастлива. Почитай пана подстаросту и как мужа своего, и как отца почитала бы. И будешь в достатке».
«Хочу венчания, хочу платье белое, – говорила себе Гелена, – хочу жить и радоваться. Счастья хочу! Всего хочу! Хочу! Хочу! Хочу!».
По вселенскому христианскому обряду невесту к алтарю должен вести отец. Но отца у Гелены не было. И эту роль с радостью взял на себя сам Великий хорунжий коронный Речи Посполитой и чигиринский староста Александр Конецпольский, не так давно унаследовавший от отца все свои звания и должности, и подстаросту Чаплинского. Под руку с Конецпольским Гелена, не менее ослепительная, нежели её ослепительное белое платье, под восхищёнными взглядами присутствующих прошествовала от порога костёла до алтаря. Молодой Конецпольский подвёл её к жениху и сказал:
- Передаю это сокровище из моих надёжных рук в твои надёжные руки, пан Даниэль. В руки, которые отныне должны беречь её и заботиться о ней.
Переданная с рук на руки, Гелена опустилась на колени на специально предназначенную мягкую подушечку. Рядом с нею опустился на такую же подушечку и Чаплинский. И церемония началась.
Прошла литургия, были прочитаны молитвы, и ксёндз прочёл проповедь, в которой ещё раз напомнил жениху и невесте важность предпринятого ими шага.
После этого ксёндз задал каждому из них три вопроса:
- Пришли ли вы сюда добровольно и свободно заключить супружеский союз?
- Да, пан-отче, – ответили молодые.
- Готовы ли вы любить и уважать друг друга всю жизнь?
- Да, пан-отче, – ответили жених и невеста.
- Готовы ли вы с любовью принять от Бога детей и воспитать их согласно учению Христа и церкви?
- Так, готов, – важно сказал Даниэль Чаплинский.
- Да, – кротко ответила пани Гелена.
Получив ответы, священник помолился о сошествии на пару новобрачных Святого Духа и сделал знак служке, стоявшему рядом. Тот поднёс новобрачным серебряный поднос с золотыми кольцами.
- Я, подстароста чигиринский Даниэль, урождённый Чаплинский, – произнёс жених и взял с серебряного подноса золотое кольцо, – беру тебя, Гелена, в жёны, чтобы быть с тобою всегда, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в радости и в печали, с этого дня и до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
И надел кольцо на палец Гелене.
- Я, названная Геленой при святом крещении, – сказала Гелена и взяла золотое кольцо, протянутое ей священником, – беру тебя, пан Даниэль, в мужья, чтобы быть с тобою всегда, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, в радости и в печали, с этого дня и до тех пор, пока смерть не разлучит нас.
И надела кольцо на палец подстаросте.
И началась для пани Гелены новая жизнь.
Она ни в чём не нуждалась. Пан подстароста готов был исполнять все прихоти своей молодой жены. Шляхетная молодёжь искала её внимания. Сам пан староста чигиринский Александр Конецпольский танцевал с ней на балах и дарил дорогие подарки. Вскорости, окружённая шляхетным почитанием и обожанием, забыла пани Гелена и о семействе Хмельницких, и о хуторе Суботов с его хозяином. Забыла, как будто их и не было.
Но прошёл счастливый год, и случилось то, чего пани Гелена ожидала меньше всего. Козаки подступили к Чигирину. Пан подстароста бежал так быстро вслед за своим патроном Александром Конецпольским, что оставил не только майно и все свои статки, но и молодую жену. И пани Гелена вновь подчинилась той дикой силе, которою когда-то так восхищалась, на которую когда-то так надеялась, а теперь просто боялась.
Пересилив себя, поступившись шляхетской гордостью, привлекая всю свою хитрость и женское обаяние, пани Гелена уверила Гетмана в том, что над нею совершили насилие. А его она никогда не забывала. И всегда хотела быть с ним. Пусть только в мыслях, пускай только в мечтах, но с ним, единым. Гелена говорила это и сама верила в то, что говорила.
И Гетман поверил. Простил и поверил. И не посмотрел, что она венчанная жена, добился согласия самого патриарха Иерусалимского на венчание в православной церкви. И через год сделал её своею женой.
Стоя перед аналоем под венцом рядом с Гетманом, Гелена слышала, как батюшка просил подтвердить перед лицом всей церкви православной, что не по принуждению она вступает в брак сей, и что не давала она никому подобного обещания. Слышала, как батюшка молил Господа благословить их с рабом Божьим Богданом и ниспослать на них благодать небесную. «Господи, Боже наш, славою и честию венчай их», – произносил батюшка и читал апостольское послание о важности таинства и об обязательствах жены и мужа.
Нисколько не усомнилась Гелена, когда батюшка попросил её повторить за собою: «Я беру тебя, Богдан, в законные мужья».
Не усомнилась, когда пила из общей чаши, и когда соединяла свою руку с рукой Богдана под епитрахилью, и когда целовала икону Спасителя, образ Божией Матери и Крест. И когда обводили их три раза вокруг аналоя, не усомнилась.
«Нельзя сейчас иначе, – говорила Гелене мать её Раина, – иначе погубишь себя и всё с собою погубишь. Но не сегодня жизнь наша кончается».
«Да, – убеждала себя пани Гелена, – не должна моя жизнь закончиться. Вернётся ещё ко мне моё счастье». Что она при этом имела в виду, о ком думала? Бог её знает. Но точно – не о Гетмане и не о пане подстаросте.
Получив от него первое тайное послание, пани Гелена встревожилась, даже испугалась, но и воодушевилась. Та жизнь, к которой она стремилась и какой желала, не забыла и не оставила её, и дала о себе знать. И она всей душой, всем своим существом устремилась к этой жизни. И не беда, что доставляя тайные письма госпоже, гетманский казначей регулярно заходит в её покои. Впрочем, он часто заходит к ней и без писем. И пани Гелена не может сказать, что это ей не нравится. Сеньор Кавинато молод, и мил, и искушён в любовных играх, не то что её престарелые мужья. Да и где они? Один бросил её и бежал. И теперь только пишет да золотые горы обещает. Второй тоже её оставил и на войну ушёл.
А за тайну, как убеждённо сказала её мать, надо платить. И пани Гелена платила.
Но пани Раина сказала дочери, что и мужские удовольствия должны быть оплачены. Поэтому Гелена после получения очередного послания от Чаплинского потребовала, чтобы казначей помог ей в очень щекотливом и опасном деле.
Как-то глубокой ночью, когда её любовник получил своё и собрался уходить, она его задержала.
-  Хочу спросить тебя, милый Альфео, что будешь делать, когда козаки вернутся, – спросила пани Гелена.
- Ждать их возвращения глупо, – ответил флорентиец. – А моя госпожа думала об этом?
- Думала, – сказала пани Гелена. – Надо нам покинуть Чигирин до их возвращения. И не с пустыми руками.
- Я понимаю, о чём говорит моя госпожа. И постараюсь выполнить её волю, – поклонившись, сказал сеньор Кавинато. И удалился из спальни.
С тех пор дня не проходило, чтобы казначей не наведывался в тот подвал гетманского дома, в котором хранилась войсковая казна. И каждый день тайно выносил на себе по два, а то и по три увесистых мешочка с золотыми монетами разной чеканки. Мешочки те флорентиец складывал в бочонок, заблаговременно зарытый в укромном месте. И при первой же возможности вывозил наворованное в Киев к уже известному ростовщику.
Таким образом, через месяц, что прошёл со времени убытия козацкого войска, один бочонок с гетманским золотом совсем опустел и был тут же наполнен каким-то хламом, а ещё один похудел ровно наполовину.
Пани Гелена, принимая по ночам сеньора Кавинато, каждый раз требовала от него строгого отчёта и только потом ложилась в постель. Сам же флорентийский сеньор даже не заметил, как из человека, который совсем недавно диктовал свою волю этой, по его мнению, недалёкой и неискушённой в любовных кознях панне, превратился в покорного исполнителя её прихотей и интриг.
Пани Гелена, глядя своими бездонными глазами в глаза сеньора Кавинато, нежно гладила того по смоляным кудрям и ласково шептала, что очень скоро, может быть даже после завтрашней последней поездки к ростовщику они покинут Чигирин, уедут с надёжными людьми в Варшаву, где будут в полной безопасности и никогда-никогда не расстанутся, до самой смерти.
Сеньор Кавинато, слушая увещевания и обещания пани Гелены, представлял себе вовсе не Варшаву, а небольшую виллу, окружённую оливковыми рощами и виноградниками, ласковое итальянское солнце и себя в качестве главы почтенного и благословенного семейства.
И вот когда всё было готово к отъезду, когда все дворовые люди, вся варта и служки были предупреждены о том, что рано утром гетманша в сопровождении гетманского казначея собирается ехать в Киев, в Софию, чтобы заказать молебен во здравие пана Гетмана и всего войска, когда конюхи с вечера начали готовить лошадей и выездную карету, когда слуги начали укладывать в карету всё необходимое, поездка расстроилась.
К концу того злополучного дня с северных кордонов Гетманщины неожиданно возвратился Тимош Хмельницкий со своим полком. В Чигирине по случаю счастливого возвращения козаков был объявлен праздник. И всякие поездки куда-либо были отменены самим гетманычем. Пани Гелене, настаивавшей на необходимости заздравного молебна, было сказано, что все святые отцы киевские каждый день и так за войско молятся, а молебны будут отслужены, когда Гетман с победой вернётся. Сейчас же деньги не для молебнов нужны, а на то, чтобы ляха побить.
Пани Гелена знала, как она нелюбима старшим сыном своего мужа, потому и не спорила с ним. Сделала вид, что покорилась воле гетманыча. Но при этом очень расстроилась и от расстройства слегла в постель. Она не участвовала в празднике, не выходила из покоев и допускала к себе только свою мать пани Раину да Юрася Хмельницкого.
- Юрасю, присядь ко мне на постель, – говорила пани Гелена томно и несчастно, – расскажи своей пани, что у нас происходит. Что твой братик? Что делает? Что говорит?
- А ничего не говорит, – отвечал обласканный Юрий Хмельницкий. – Празднует. Горилку пьёт.
- А что другие козаки?
- Тоже пьют и празднуют.
- А что пан казначей?
- Та ничего. Не видно его совсем. И не слышно.
- Ну и ладно, – вздыхала пани Гелена. – Ты же знаешь, Юрасику, что горилку пить нехорошо. Грех это большой, горилку пить.
- Знаю, моя пани. И не буду её пить, – отвечал Юрась.
- Верю, – глубоко вздохнув и погладив хлопца по голове, говорила пани Гелена. – А возьми-ка вон ту книжку да почитай мне о Тристане и Изольде7.
Тревожно на душе было у пани Гелены. С прибытием Тимоша тайные письма перестали поступать. Сеньор Кавинато на глаза не показывался, боялся. Что было делать, как из Чигирина вырваться, под каким предлогом, – пани Гелена придумать не могла. Ощущение надвигающейся беды не покидало. И не напрасно.
За день до того, как войсковой есаул Демко прибыл в Чигирин, Тимофею Хмельницкому принесли перехваченное послание. Данило Чаплинский8, обвенчанный с Геленой по вселенскому обряду и все эти прошедшие четыре года считавший себя, и только себя, её законным мужем, через того же киевского ростовщика подкупил одного из чигиринских вартовых. Подкупил немалою суммой, чтобы вновь наладить обмен посланиями, так не вовремя прерванный возвращением козаков.
Вартовой монеты взял и письмо в шапку спрятал, а потом и загулял в самом лучшем чигиринском шинке. Да во время того загула пропил вчистую и монеты Чаплинского, и сапоги, и заветную шапку вместе с письмом. Шинкарь чигиринский письмо из шапки извлёк, выведал у козака-гультяя, от кого оно и кому должно быть передано, смекнул свою выгоду и снёс тайное послание к гетманскому подворью. Там перепродал его старому знакомому, державшему скобяную лавку. Лавочник сообразил, какой дорогой товар попал к нему в руки, и продал его своему зятю, поставлявшему фуражное зерно для гетманских конюшен. Зять того лавочника отдал письмо конюху за большую наценку на овёс, конюх передал его козаку гетманычевой сотни за либру9 турецкого табаку, тот козак передал его своему есаулу за доброе расположение, а уже есаул отнёс тайное послание самому гетманычу.
Вначале, читая любовные слова и признания Чаплинского, адресованные мачехе-ляшке, Тимош только краснел от гнева и обиды за отца, и злобно фыркал. Перейдя ко второй части послания, побелел от злости. «Не знаю, сердце моё, что делать? – писал Чаплинский. – Остаётся только надеяться на Бога и ждать, что падёт твой мучитель на новой войне. А нет, так ждать, когда вернётся, да, может, и отравить его тайно. А уж после я найду способ вырвать тебя из схизматских рук».
Дочитав послание, Тимош, никому ничего не объясняя, приставил вартовых к покоям пани Гелены и наказал никого к ней не пускать и никуда ни под каким предлогом не выпускать саму панну. И какие только мысли не роились в его оскорблённом сознании. И какие только картины справедливого мщения не рисовались ему. Зарубить, засечь, четвертовать, повесить, зашить в мешок – и в Тясмин? Или, может, как ведьму – сжечь заживо?! И всего этого ему казалось мало за такую зраду, за такое предательство и за поруганную отцовскую честь.
Что делать? Что учинить?
Или отправить ляшку к отцу на суд и расправу да это поганое письмо приложить? Или самому к нему отправиться? Или только написать об измене и ждать его решения? Да до того ли сейчас Гетману?!
Весь оставшийся день до вечера Тимош думал о том, что предпринять, но так ничего и не придумал. И посоветоваться было не с кем. Не было рядом близкого человека. А не близким нельзя открывать правду. Нельзя, потому что правда та – позор и бесчестие для семьи, для рода, для Гетмана и его сыновей. Позор потому, что никто из них не подозревал об измене. Бесчестие, потому что сам Гетман был слеп и позволял себя обманывать. И кому позволял? Женщине, бабе, ляшке. Постель с ним делила, а сердцем с другим была. Веру православную приняла, а к католику тем сердцем прильнула.
Не знал Тимош, что делать. Не знал, как поступить. И есаул Демко, очень близкий к Гетману человек и воспитатель гетманычев, ничего дельного не посоветовал. И когда предложил забрать ляшку и отвезти к Гетману, Тимош не знал, огорчаться ему или радоваться. С одной стороны, гора с плеч, а с другой – очень уж хотелось самому наказать мачеху за неверность и за всё то зло, которое, по его мнению, причинила она его семье, его родыне.
Но когда войсковой есаул сказал: «Клич скарбничого!», Тимофей Хмельницкий почувствовал облегчение и приказал вартовым позвать казначея.
Сеньор Альфео Кавинато со дня возвращения гетманыча жил в большом напряжении, каждую минуту ожидая, что его позовут, и придётся ему вновь спускаться в гетманские подвалы. Несколько раз сеньор Кавинато порывался бежать из Чигирина. Но каждый раз, парализованный страхом, останавливал себя. Варта чигиринская с приездом гетманыча усилила бдительность. А после того, как у покоев пани Гелены были поставлены караульные, сеньор Кавинато сутками просиживал в своей каморке, изображая необыкновенное старание в приведении в порядок войсковых счетов и прочих финансовых бумаг.
Шаги приближающегося к его двери вартового казначей услышал задолго до того, как тот постучал и громко сказал:
- Пане скарбничий! Гетьманич до себе Вас кличуть! Зараз же!
- Слышу и уже иду! – нашёл в себе силы и бодро ответил казначей. И тут же добавил, – вот только оденусь да надену парик.
Он каждый день с самого утра приводил себя в порядок, тщательно одевался, начёсывал и напяливал парик, да так и просиживал дни, ничего не делая и ожидая своего часа. Вот и сейчас он был давно одет и напудрен, и, как мог, оттягивал тот момент, когда нужно будет переступить порог каморки и предстать перед очами гетманыча.
- Який у чорта парик?! – сказал вартовой козак. – Йдіть вже. Гетьманич кличуть!
- Дикарь, – прошептал казначей. И, подойдя на ватных ногах к порогу, распахнул дверь и сказал, – это вам без разницы, а благородные господа без парика никуда не выходят. Без него – всё равно, что голым быть.
- Та добре, ходімо, пане, до гетьманича, – сказал вартовой, пропуская сеньора Кавинато вперёд по узкому проходу. И когда тот прошёл, пробурчал. – І навіщо чоловіку до свого волосся та ще й коняче? Він що – жеребець?
Тимош Хмельниченко и войсковой есаул встретили казначея, когда тот подходил к канцелярии, и завернули его к гетманским подвалам.
- Підемо подивимося, що там у нас, чи все в цілості? – пошутил при этом гетманыч.
Услышав эту шутку, сеньор Кавинато вздрогнул и покрылся липким потом.
Оступившись несколько раз на крутых каменных ступенях, он с трудом провернул ключи в полуфунтовых замках и толкнул дубовую дверь. Поднеся факел к светильникам, вмонтированным в стены, отошёл в сторону, пропуская своих сопровождающих.
Тимофей Хмельницкий взял факел из рук казначея и быстро отыскал нужную ему бочку. Внимательно осмотрев её и увидев родовой герб, выжженный на крышке, гетманыч сказал казначею:
- Відкривай оцю, пане скарбничий.
Сеньор Кавинато подцепил крышку небольшим топориком и попытался её приподнять. Крышка не поддавалась.
- А ну, пане скарбничий, дай я спробую, – сказал есаул. Взял топорик из рук сеньора Кавинато и безо всяких усилий поднял крышку.
- Що це за брудота, трясця твоїй матері! – выругался есаул и начал выбрасывать из бочки какие-то металлические обломки, старые стёртые подковы, ржавые топоры, большие кривые гвозди, битые глиняные горшки и прочий хлам.
Тимофей Хмельницкий посмотрел на сеньора Кавинато и растерянно спросил:
- Як це… Як це розуміти? Звідки воно тут?
- Звідки – це вже інша справа, – сказал есаул. – Питання в тім, куди золото гетьманське поділося.
И внимательно посмотрел на сеньора Кавинато.
Тот не нашёл ничего лучшего, как только развести руками, и стоял ни жив, ни мёртв.
- Хочеш сказати, що не знаєш, пане скарбничий? – спросил есаул.
Сеньор Кавинато машинально кивнул головой.
- Нічого, – сказал есаул. – Ти у мене згадаєш. Згадаєш і скажеш.
Тимош, наконец-то пришедший в себя, замахнулся на казначея локтем, но не ударил. Брезгливо сплюнул и позвал вартовых.
- Віддайте батьковим туркам, – указывая на сеньора Кавинато, сказал гетманыч вошедшим козакам. – А ми з паном осавулом зараз підійдемо.
Дознание по исчезнувшему золоту было проведено быстро. Сеньор Кавинато при первой же пытке огнём на дыбе рассказал всё, не утаивая ничего и сваливая всю вину на пани Гелену. Это она его заманила в любовные сети, она его причаровала и заставила переправлять гетманские червонцы киевскому ростовщику, а от того ростовщика привозить ей тайные письма.
Тотчас был привезён из Киева и взят на дыбу и ростовщик. И тут открылось, что переписка Чаплинского с Геленой была постоянной и длительной.
Выдал ростовщик и те червонцы, которые передавал ему за твёрдый процент пан казначей для пана подстаросты Чаплинского.
Пани Гелена, тоже отданная туркам на пытки, молчала и молилась. И не верила, что жизнь её вот-вот прекратится. И поверила только тогда, когда увидела свою мать пани Раину, которую два дюжих козака вели к виселице. Пани Раина умоляла своих мучителей не вешать её. Потом умолкла, посмотрела на дочь, гордо взошла на скамью, сама накинула петлю на шею и оттолкнулась от скамьи ногами.
Пани Гелену повесили вслед за матерью. Повесили рядом с сеньором Кавинато на одной перекладине.
А золото гетманское, благополучно возвращённое в фамильную бочку, есаул Демко повёз своему Гетману. Тимош Хмельницкий, опасаясь какой-либо неожиданности, приставил к фамильной бочке двух своих козаков – Макара Сухого и Варлама Шиленко. Приставил с наказом глаз с той бочки не спускать ни днём, ни ночью.

IV

- Ну от, пане Гетьман, – завершая свой рассказ, сказал войсковой есаул Демко, – так воно все і відбувалося.
Богдан Хмельницкий слушал верного есаула молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая.
Гетман слушал Демко и не верил своим ушам. И только после того, как есаул умолк, сказал еле слышно:
- Ті листи. Ти їх привіз? Де вони? Дай.
Есаул достал из походной сумки с десяток серых бумаг, свёрнутых в трубочки, и протянул Богдану Хмельницкому.
Богдан бросил их на стол и, брезгливо беря каждое послание двумя пальцами, разворачивал, очень близко подносил к лицу, пробегал глазами по строчкам и так же брезгливо ронял к ногам.
- А її? Де ж її листи до нього? – спросил он. – Те, що він тут пише «оtru;», «zabi;», «kocham wi;kszy od ;ycia», «;y; nie mog;», («отруїти», «убити», «кохаю більше за життя», «жити не можу») – це його справа. А вона що? Де її листи?
- А її листів жодного не знайшли, пане Гетьман, – виновато сказал Демко. – Мабуть, лихв;р1 спалити встиг. А, можливо, встиг і передати.
Богдан Хмельницкий поднял глаза на есаула. И была в тех глазах такая скорбь и такая мука, каких не видел ещё есаул ни у кого из своих побратимов-козаков. А тем более – у Гетмана. Когда жена гетманова Ганна Сомко преставилась, не видел. И когда Гетман сына своего Остапа хоронил, тоже такой муки не было.
- Як же ви дізнання своє вели? Без листів. І що вона казала? – спросил Богдан.
- Та… Як його вели, пане Гетьман? – ответил Демко, – як завжди. У турків Ваших допитували.
- І що? Допиталися?
- Та нічого. Мовчала вона.
- Так-таки і нічого? Так-таки і мовчала?! – повысил голос Богдан Хмельницкий.
- Мовчала, – сказал Демко. – Скарбничий, плюгависько2, зразу все виклав. І лихвар теж. А пані Раїна та пані гетьманова мовчали.
- На дибі мовчали, під вогнем? – спросил Гетман. И было видно, что вопрос этот стоил ему больших усилий.
- Та, ні, – сказал Демко, – їх і не палили. Так собі, пані Раїну трішечки підняли. А пані гетьманову не чіпали. Гетьманич поривався її допитати по-справжньому. Але я відмовив. То вона тільки дивилася, як того скарбничого допитували та жида того київського. Дивилася і слухала, що вони про неї казали.
- І не заперечувала? – спросил Богдан.
- Ні, пане Гетьман, не заперечувала, – тяжело вздохнув, ответил Демко.
- І перед шибеницею3 не сказала нічого? – спросил Богдан Хмельницкий.
- Сказала, – ответил Демко.
- Що? – спросил Хмельницкий.
- Прокляла всіх, – сказал есаул. – Крикнула: «Будьте ви всі прокляті!».
- Ну, що ж, Демку, – тяжело проговорил Богдан Хмельницкий, – прокляла, так прокляла.
- Та що Ви, пане Гетьмане, від них хочете? – как-то неуверенно вздохнул есаул, – звісна річ – жінки.
Но Хмельницкий не слушал его. Он напряжённо думал и, будто вспомнив что-то важное, спросил:
- І чого ж ти Тиміша мого не втримав від такої лютої розправи?
- Та от, не втримав, пане Гетьман. Не зміг, – горько казал есаул. – Він начебто оскаженів, коли почув зізнання того ви…ка скарбничого та того юди лихваря. І вже нікого не слухав. Отаке горе.
- Добре, Демку, я тебе почув і ніякої провини за тобою не побачив, – так же тяжело и нечётко выговаривая слова, произнёс Гетман. – Іди, відпочивай після дороги.
Войсковой есаул склонил голову и вышел из гетманского шатра.
А Богдан Хмельницкий долго сидел в глубоком кресле. Сидел, уставившись в одну точку, время от времени обхватывая голову руками и глухо, нараспев повторяя одну и ту же фразу: «Прокляла, так прокляла… Прокляла, так прокляла…».
- Дозвольте, пане Гетьман? – услышал Богдан чей-то, как ему показалось, чужой и далёкий голос.
- Хто там? – спросил Хмельницкий.
- Виговський, – услышал он в ответ.
- Заходь, Іване, – тяжело вздохнув и еле ворочая языком, сказал Гетман. – Чого тобі?
Иван Выговский, осторожно отодвинув полог, проскользнул в шатёр.
- Ну, чого тобі, кажи, – раздражаясь и потирая виски ладонями, произнёс Хмельницкий.
- Вістуни наші з-під Сокаля прибігли, пане Гетьман, – сказал Выговский.
- І що? – нетерпеливо спросил Хмельницкий. И, ещё больше раздражаясь, добавил. – Почав обід, не мовчи, як кіт. Не тягни, доповідай.
Из доклада Генерального писаря следовало, что Ян Казимир решил уводить польское войско из-под Сокаля и широким фронтом двигаться по направлению на Берестечко. И идти дальше, на Дубно4. А возле Дубно король предполагает встретиться со шляхетским ополчением Радзивилла, который в последнее время значительно активизировался и собирается выступить из Литвы.
Богдан Хмельницкий, слушая Выговского, подошёл к столу, на котором была разложена копия новейшей карты Великого княжества Литовского работы Томаша Маковского и Генрика Гондиуса, составленная ими в Амстердаме в 1649 году.5 Копия была снята с оригинала по заказу самого Радзивилла и подарена Хмельницкому в честь Зборовского мира.
- А йди-но сюди, Іване, – сказал Гетман. – Подивися, де тут ми, а де ляхи. У мене щось з очима. Не бачу я цієї дрібної латини.
- От же ми, де Зборів, – ткнув указательным пальцем в левую нижнюю сторону карты, сказал Выговский, запустил пальцы в свой кошель и положил туда монету. – А ляхи – ось вони, де Сокаль. – Он переместил палец в левый верхний угол и положил туда вторую монету. – А от десь тут, – и палец его пополз от Сокаля на восток, – Берестечко. – И там легла третья монета. – А от воно і Дубно.
И это место на карте тоже было отмечено монетой.
- Он вони що задумали, – сориентировавшись в расстановке сил, сказал Хмельницкий. – Зустрінуться з Радзивіллом під Дубно і відріжуть нас від Гетьманщини. Е, ні, ляхи. У полі дві долі, подивимося – чия сильніша. Не буде по-вашому, а буде воно по-нашому, по-козацьки.
Гетман выпрямился. Глаза его заблестели. Он посмотрел на Выговского и сказал:
- Збирай, Іване, своїх вістунів, та будемо виходити. Спочатку сюди, – он показал на Вишневец и Почаев6, – а потім от сюди, якщо встигнемо, – и он поднял ту монету, которая обозначала Берестечко.
- А чому такий крюк робити будемо? – спросил Выговский. – Чому не зразу отак, навпростець? – И он прочертил по карте прямую линию от Зборова до Берестечко.
- А тому, Іване, що навпростець тільки такі дурні, якими були Нечай з Кривоносом, ходять. Татарва з Криму сюди підійде, – Гетман ткнул пальцем в Вишневец.
Выговский кивнул согласно и, уже выходя из шатра, замешкался и сказал виновато:
- Чув я про Чигирин і про пані гетьманшу. Співчуваю Вашому горю, пане Гетьман.
- Уже пішла брехня по селу, – нахмурившись, сказал Богдан Хмельницкий. И, сверкнув глазами, твёрдо добавил. – Краще б ти цього не казав, Іване. Горе, воно і є горе. Але ж тут така справа: або горювати, або воювати!
И Гетман начал воевать.
Первым делом по его приказу Иван Выговский подготовил универсалы и разослал их с козацкими вестунами по всей Польше, и в Варшаву и за Варшаву.

«Я, Богдан Хмельницкий, – было написано в каждом гетманском универсале, – извещаю всех подданных Короны Польской, что по счастливому благословлению от Господа Бога, нам данному, когда подобью под моць и власть нашу то самое панство Короны Польской, обещаю освободить вас всех от тяжестей ваших и повинностей, и работ непомерных. Будете только в чиншах и во всяких вольностях, как и шляхта была. Только бы веру нашу держали как русские поданные наши! Панов своих только бы покинули, против них повставали и к нам в ватагах своих наибольших собирались. А кто не соберётся, бейте и жгите, и волю свою выборивайте в городах и во всех местечках и местах, где можете».

Вручая каждому вестуну список универсала, Генеральный писарь вручал и пять серебряных талеров. И приговаривал: «Вернёшься, сделав дело, получишь ещё пятьдесят».
И вестуны своё дело делали. За такие-то деньги!
Уже через несколько дней в Покутье7 выступили опрышки8, какой-то пан Гржибовский поднял восстание в познанских землях, а шляхтич и офицер Самсон Бзовский или, как он сам себя называл Леон Костка-Напёрский9, поднял восстание в Краковском воеводстве и захватил Чорштынский10 пограничный замок.
Сам пан Леон тоже подсуетился и разослал из Чорштына лукавый и путаный универсал:

«Покой Христов!
Всему люду вообще и каждому отдельно, верным подданным короля, пана нашего милостивого, желаю при здоровье добром от Господа Бога всемогущего – святой вольности и свободы! Даю знать всем волю Божью и короля его милости: хочет шляхта поднять рокош (бунт) против короля его милости пана нашего милостивого, потому кто верен его королевской милости, пусть как можно скорее становится под крыло моё под Чорштын с паном ректором пцимским, как полковником королевским: он как верный королю нашему приведёт вас ко мне, будет вами распоряжаться, даючи всякие новости. При этом его королевская милость обещает всем, кто будет стоять при нём, всякие вольности: дворы шляхетские будут ваши и всё, что в них останется. Выбивайтесь из той тяжкой неволи, если имеете случай! Как они могут вас обратить в ничто до последнего, так лучше сами вы их обратите!
Поэтому даю сей универсал и предостерегаю в нём, что мне это поручено королём его милостью, а никаким другим универсалам веры не давайте, хотя бы они были с печатью и подписью короля его милости, потому что он их вынужден выдавать, боючись шляхты. Сделаем  быстрее то, что должны сделать. А на святого Яна пойдём на Краков. Я уже разослал универсалы к хлопству, и все они рады. Прошу только, когда пойдёте через Новый Тарг, не трогайте п. Здановского и тех всех сёл, где увидите венки на шестах. Прошу также, чтобы всюду была охрана костёлам – поскольку за Бога и кривду людскую и непослушность королю будем воевать.
Дано в Чорштыне 20 червня 1651 г.»

Кто были те «пан ректор пцимский» и «п. Здановский», и были ли они вообще? Не суть важно.
Важно то, что универсалы эти породили селянские волнения в Малой Польше и на польско-мадьярском пограничье. Причём волнения настолько серьёзные, что они грозили перерасти в «Напёрщину», то есть вторую Хмельниччину. И эта «Напёрщина» запросто могла распространиться не только на всю Польшу, но перекинуться в Словакию и Венгрию. По крайней мере, краковский бискуп Пётр Гембицкий опасался именно такого развития событий и писал об этом королю, умоляя Его Милость о военной помощи.
Одновременно с этими событиями на другом конце Речи Посполитой козацкое войско численностью около 4 тысяч с семью пушками, перейдя через Брянские земли Московского царства, неожиданным ударом вторглось в Смоленское воеводство11 и заняло местечко Рославль12. Анонимный хроникёр того времени записал, что были козаки «все на добрых конях и в белых свитках, под руководством Тарасенка, при том 6 000 татар. В Брянске сделали им смотр, и они в тот же день, 16 июня, пошли под Рославль, который сразу же им поддался. Жидов и поляков порубили, а русских людей не трогали».
Кроме этого из Великой Польши доносили, что на шляхах объявились отряды какого-то Гжибовского, двух братьев Островских, трёх братьев Бжозовских, каких-то Остроленского и Пясецкого. И не идут те отряды к королю, а захватывают местечки, сёла и хутора. И предводители их всячески расхваливают Хмельницкого и склоняют посполитых к бунту. И это неудивительно, поскольку, опять же по слухам, Гжибовский тот раньше был сотником в Чигирине и специально послан в Польшу бунтовать подданных короны, а тот Пясецкий просто шпион, приписанный к канцелярии Выговского.
В польском войске, по настоянию короля готовившемуся выйти из Сокаля и идти на Берестечко, все эти известия распространялись с быстротой молнии, подрывая боевой настрой шляхты. Не хотели шляхтичи далеко уходить от своих земель, на которых вспыхивали хлопские бунты. И кто их будет теперь усмирять? И что будет с семьями, с домами и статками?
Шляхта роптала. Недовольными были и наёмники, около года не получавшие платы за кровь пролитую. И даже части коронного войска, закалённые в боях и приведённые польным гетманом Мартином Калиновским из-под Каменца, требовали в первую очередь оплаты и надлежащего довольствия. И даже испытанные во многих битвах ветераны воинства каштеляна краковского и коронного гетмана Николая Потоцкого роптали на его милость короля за скупость.
А казна державная была пуста. Ян Казимир, ежедневно проверявший состояние войск и принимавший подробнейшие доклады, обратился к магнатам, сенаторам и зажиточным шляхтичам с призывом о немедленном сборе средств на войсковое содержание и продолжение похода. Магнаты и сенаторы откликнулись и собрали, по их мнению, немалую сумму, которой хватило как раз по одной тысяче злотых на каждую хоругвь.
Его милость, узнав о собранной сумме, долго и нервно смеялся. Поскольку одна хлебина в сокальском лагере уже продавалась по цене десяти. Мера овса стоила 24 злотых, или 720 грошей против 12 в мирное время. Мера жита – 30 злотых, то есть 900 грошей против 27 мирных. А за бочонок доброго волынского пива маркитантки просили 20 злотых, что было ровно в два раза дороже, нежели до похода. Но и за такую цену ничего купить было невозможно, ни овса, ни хлеба, ни пива. Хутора и сёла вокруг Сокаля давно были опустошены, и люди в них умирали от голода.
Местная волынская шляхта, опасаясь хлопских погромов, свезла в сокальский монастырь из своих маетков всё, что было ценного. Королевский совет решил реквизировать эти ценности, хотя бы и без согласия шляхтичей. Как было объявлено – в долг. Королевская комиссия, составленная на скорую руку из тех же магнатов и сенаторов, такую реквизицию осуществила. Но то были крохи, которых не хватало даже по злотому на жолнёра.
Ян Казимир распорядился собрать воинский налог со всех иудеев королевства, пообещав им разрешение на проживание в столице и во всех крупных городах и местечках. Иудеи пообещали собрать деньги, и их выборные прибыли под Сокаль на поклон.
- Зачем бедному еврею деньги, если он уже может быть мёртвый, – сказал их старейшина. – Мудрые люди говорят, если что и даётся бесплатно, так это наши враги, но своего врага мы хотели бы у Вашей Милости купить.
Его Милость с интересом посмотрел на старейшину.
- Если наш враг Хмельницкий попадёт в руки Вашей королевской Милости и будет ещё живой, продайте его нам, – серьёзно сказал старейшина.
- И что же вы с ним сделаете? – спросил король.
- То же, что он с нашими беременными женщинами делал, только наоборот, – очень серьёзно сказал старейшина. – Зашьём его в шкуру подольского вола, зашьём, как мать родила – голого. Чтобы только голова торчала. И будем держать в тёплом месте, будем три раза в день кормить изысканными кушаньями и поить дорогими винами. А если заболеет – будем лечить, чтобы жил долго. И пусть всё, что из него выйдет, и всё, что в том воле заведётся, пожрёт его медленно до самого сердца. А когда и сердце его сожрут черви, насадим на вертел, сожжём, а пепел разведём в его любимой горилке и дадим выпить остальным козакам, которых Ваша Милость захватит.
Старейшина умолк. И подумав, добавил:
- Если Ваша Милость не откажет, завтра же положим выкуп к ногам Вашей Милости.
Король долго смеялся над этим, как ему показалось, остроумным предложением. И, недолго думая, согласился с ним. Развеселилась и королевская свита. А когда по лагерю начали ходить рассказы о визите иудеев, повеселело и войско. И согласилось продолжать поход. В долг13.
Cмех смехом, но ни хлеба, ни овса в польском лагере от этого не прибавилось. В кавалерийских частях жолнёры забивали коней и тем кормились, а пехота просто погибала.
И тогда король принял решение сниматься с укреплённого сокальского лагеря и идти в хлебные земли, на восток. А для того, чтобы оправдать это неожиданное решение, по войску был распространён слух, что Януш Радзивилл уже выступил из Литвы и ведёт свои полки на Дубно, где две армии должны соединиться и ударить на презренных схизматиков. I sko;czy; z schizm; raz na zawsze! Raz na zawsze! (И покончить со схизмой раз и навсегда! Раз и навсегда!)

Ян II Казимир Ваза
1609 – 1672
Гравюра Виллема Гондиуса по несохранившемуся портрету Даниэля Шульца, около 1649 года.

V

15 червня 1561 года войско польское кварцяное1 коронное выступило из Сокаля. Продвигаясь по благодатной Волыни и отъедаясь во многочисленных сёлах и местечках, армия обрастала новыми отрядами посполитого рушения, а также волошскими, венгерскими, козацкими и даже татарскими хоругвями из черемисов2 и липков3. Каждый день прибывали новые отряды изо всех украин. Прибыли к королю и четыреста ксендзов, изъявивших желание лично участвовать в искоренении схизмы. Ксёндзы были в латах и с карающими двуручными мечами.
Вновь прибывающие хоругви, как правило, приводили с собою и захваченных пленных козаков. По настоянию ксендзов им рубили головы тут же, на марше. В первый день похода казнили пятерых, на второй день было отрублено восемь козацких голов. Во время казни соблюдался особый порядок, установленный теми же ксендзами: труп первого казнённого закапывал следующий обречённый. Последнее обезглавленное тело закапывал палач. На третий день количество пленных превысило два десятка, и преподобные бросили жребий, кому надевать красный колпак. Так потом и повелось – святые отцы трудились в поте лица, да так добросовестно, что королевский палач оказался не у дел.
Большое количество прибывающих войск, растущее число возов, повозок и карет, скота и лошадей, постоянные отлучки летучих шляхетских отрядов на грабежи и шляхетные развлечения в виде казней, – всё это необычайно замедляло продвижение армии. И только через три дня на четвёртый передовые отряды коронного войска начали выходить к реке Стырь4.
Ян Казимир, видя, что его войско катастрофически теряет мобильность, созвал большой совет.
Король знал, что после Зборова гетманы, воеводы и сенаторы были весьма невысокого мнения о его воинских талантах. Каждый из военачальников считал себя и только себя выдающимся стратегом. Каждый из них был убеждён в правильности своего плана кампании. И ни один из них даже не сомневался в своей ведущей роли в предстоящей решающей битве со схизматиками.
Поэтому, принимая во внимание неприкрытые амбиции каждого и показное фрондирование всех, Ян Казимир решил поставить зарвавшихся вельмож на то место, которое им и надлежит занимать – у подножия трона на коленях, и начал совет с объявления своей воли по поводу конфликта, недопустимого между уважаемыми воинами. Тем более недопустимого, когда враг отечества и веры подступил так близко.
- Паны воеводы и сенаторы! Паны гетманы и всё вельмишановное панство! Я, король Речи Посполитой, собрал вас, чтобы объявить свою королевскую волю. Дошло до Нас, что его светлость пан польный гетман Мартин Калиновский, которого Мы знаем как верного слугу Господа нашего и преданного защитника веры и отечества, вызвал на рыцарский поединок не менее верного слугу Господа и защитника веры – его светлость пана воеводу брацлавского Станислава Лянцкоронского.
Военачальники, стоявшие перед королём плотной группой, переглянулись, упомянутые их светлости вышли вперёд.
Мартин Калиновский прижал ладонь правой руки к сердцу и склонил голову перед Его Милостью. Станислав Лянцкоронский приветствовал его величество так же.
Потом оба противника подняли головы и посмотрели друг на друга. Всем присутствующим показалось, что, когда их взгляды встретились, молния ударила между ними.
Ян Казимир тоже заметил непримиримость и жажду мести во взглядах своих подданных, но продолжал бесстрастно и твёрдо:
- Мы знаем, что среди дворян Наших и людей военных издавна существует вредный обычай самовольного и кровавого мщения в делах личной и родовой чести. Знаем Мы и то, что вызов на поединок есть нарушение Нашей и судейской власти. Особо тогда, когда жизнь Наших подданных и оружие их нужны для защиты общего дела.
Произнося эту речь, Ян Казимир пристально следил за тем, кто и как её воспринимает. Он видел, что Великий гетман коронный Николай Потоцкий недоумённо переглядывается со своим братом Станиславом, воеводой подольским. Не время, мол, сейчас о таких мелочах говорить. Видел, что Великий коронный маршалок Юрий Любомирский что-то горячо шепчет на ухо воеводе Русскому Иеремии Вишневецкому, и тот насмешливо и согласно кивает. Видел, с какой иронией слушают его коронный хорунжий Александр Конецпольский, воевода брестский Симон Щавинский, воевода витебский Павел Сапега, Стефан Чарнецкий и другие военачальники.
Ян Казимир почувствовал, что наступил решающий момент. Или он сейчас переломит их гордыню словом своим и поведёт за собой это своенравное панство, или не будет признано его единоначалие в войске.
- Мы повторяем, – твёрдо сказал король, – вызов на поединок есть нарушение Нашей и судейской власти. И потому повелеваем распри между равнодостойными подданными Нашими гетманом польным коронным и воеводой брацлавским прекратить. А при возобновлении их виновные будут заключены под стражу до уплаты судейского бесчестия и решения королевского суда. И если кто вновь оскорбит кого, да обратится то оскорбление в вину тому, кто его произнесёт.
И обращаясь к гетману и воеводе, Ян Казимир заключил:
- А более вас, достойные рыцари, не королевский суд и не Мы рассудим, а воля Господа нашего на поле брани.
Ян Казимир бросил суровый взгляд на виновников конфликта – на Калиновского и Лянцкоронского.
- Что скажете, панове? – спросил король.
- Скажу, что не я, а заслуги перед отчизной и честь рода моего сатисфакции требуют, – сказал Мартин Калиновский.
- Скажу, что покоряюсь воле Вашей Милости, но отмщения жажду, – сказал Станислав Лянцкоронский.
И непримиримые враги опять посмотрели друг на друга. С ненавистью. И опять между ними сверкнула молния.
- Что ж, панове, своего короля не услышали, так, может быть, козаки вас рассудят. И Наш королевский суд наготове будет, – сказал Ян Казимир. – Но надо нам к главному делу приступать. К тому, зачем и собрал я вас.
Речь короля, не отрезвившая ни польного гетмана, ни воеводу брацлавского, на остальных присутствующих произвела нужное впечатление. Военный совет все насущные вопросы рассматривал быстро и принимал нужные решения без особых споров.
Стефан Чарнецкий предложил выдвинуть к Стыри конницу, чтобы та взяла под контроль переправы, которые могут разрушить козацкие передовые отряды. Король был против того, чтобы дробить армию на части, и предложил выходить к реке и переходить её всем войском сразу. Коронный маршалок Юрий Любомирский поддержал короля, что было невероятно и воспринялось присутствующими, как слабость. Ибо, по донесениям лазутчиков, сказал Любомирский, при Хмельницком в одном кулаке 90 000 пехоты, 20 000 конницы, 7 000 татар Тугай-бея да неизвестно сколько татар нураддин-султана5. И кулак этот направлен на то, чтобы прервать продвижение войска польского ещё на марше. И Чарнецкий согласился.
Согласились с королём и остальные члены совета.
Николай Потоцкий говорил, что, по его мнению, надо сделать всё, чтобы не допустить воссоединения козацкого и крымского войска, которое уже на подходе. С этой целью надо направить к Хмельницкому ложных перебежчиков, чтобы те сообщили о переговорах, якобы давно ведущихся между Его Милостью королём и ханом об установлении мира в украинах. И, одновременно, направить к хану парламентёров и такой мир предложить. Конечно, направить не без богатых даров и обещания территориальных уступок в южных украинах Речи Посполитой. И король с этим предложением согласился.
Иеремия Вишневецкий говорил, что прокрутить ту хитрую карусель, которую предложил пан каштелян краковский, будет небесполезно, но его лазутчики доносят, что татары крымские уже в Паволочи6, и хан идёт на соединение быстрым маршем. Поэтому, чтобы упредить это соединение, надо идти на Дубно и перерезать хану все пути к Хмельницкому.
Все присутствующие пришли к единому решению – завтра же, 19 червня, всему войску переходить Стырь и идти на Дубно. И войско польское начало наводить переправы и готовиться к новому броску – от Берестечко на восток.
Но приготовления эти заняли намного больше времени, нежели ожидалось. Сначала ждали, когда подтянутся формирования посполитого рушения и обозы. Потом, когда обозы подошли и собрались летучие шляхетские отряды, король решил отметить свои именины. И шляхта, несмотря на вновь образовавшуюся недостачу продовольствия, их отметила. А сразу после именин в лагерь начали поступать жалобы от волынских шляхтичей. Владельцы поместий, фольварков7, хуторов и сёл, служившие в польском войске, подавали жалобы на эти самые отряды. Дескать, разбой чинят жолнёры именем Его Милости. Командиры и коронных, и наёмных полков и хоругвей посылают своих воинов на хутора и местечки, обкладывают бедных землепашцев и их господ данью не хуже татар. А кто сопротивляется, тех грабят и жгут. По шляхам от Сокаля до Берестечко всё разграблено. И ладно бы, только схизматиков жгли.
У знатного и заслуженного шляхтича пана Брацлавского, находившегося в королевском лагере, все фольварки пожгли и 10 000 голов рогатого скота увели. Много поместий жолнёры просто уничтожили – одни стены стоят. Челядь, что состоит при обозах шляхетских, тоже не стесняется – штурмует панские усадьбы. Стыдно сказать, замок панов Собесских8 в Свинюхах9 челядь и немецкие наёмники три дня добывали. И добыли.
Со всеми проблемами королю приходилось разбираться лично. И с дальнейшим планированием военной кампании, и с делами о грабежах и наказании виновных. Уличённым в разбоях по приказу великого гетмана коронного Николая Потоцкого и с согласия короля рубили головы безо всякого снисхождения. И не смотрели на то, были они наёмниками, жолнёрами чьего-то надворного войска или офицерами коронными и шляхтичами. По свидетельству участника тех событий галицкого стольника Мясковского от 19 июня 1651 года «сегодня казнили обоих братьев Павловских, которые всю Польшу опустошали и большие беды людям причинили. По декрету е. м. п. краковского отрубили им головы посреди площади. Как будто и другим сказано, чтобы учились справедливости, ибо и другие ротмистры и поручики, чувствующие себя виновными в совершении злодеяния, видят, что в лагере есть суровая справедливость и что быстро удовлетворяются жалобы людей на обиды»10.
Казни эти снова породили глухой ропот. Командиры всех рангов были недовольны кровавыми расправами и командованием Яна Казимира. Военачальники опять начали переговариваться о том, а не вернуться ли к тому порядку, который был установлен исстари. Не созвать ли большой совет из воевод, сенаторов и гетманов, да и выбрать на том совете наидостойнейшего в главнокомандующие.
Об общих настроениях и открытом недовольстве в польском лагере свидетельствует письмо другого современника тех событий – некоего шляхтича Свежевского от 27 червня 1651 года:

«В тот день, когда е. м. п. коронный хорунжий возвратился в лагерь, разгромив противника (и приобретя менее славы, чем его предшественник, ибо он настиг только остатки неприятельского отряда, а лучшая конница ушла), пошёл в разъезд под самый лагерь неприятеля е. м. п. Чарнецкий, войсковой судья. От него уже четвёртый день нет никаких известий.
А здесь в лагере тем временем рождаются разные странные слухи, которые в кругу неизвестных авторов так разрастаются, что часто изменяется настроение воинов.
Притворным, вероятно, было утверждение, которое почти все постоянно высказывали, будто Хмельницкий пошёл обратно на Украину, уничтожая всё до основания, и что наше войско должно за ним идти. Усиленно распространялось мнение о том, что и посполитое рушение превратится в ничто, и войско, если двинется не на верховых лошадях, а только ленивым табором, никогда не настигнет противника. Между тем, неприятель, если его покинут ханские вспомогательные войска, уйдёт за Днепр и избежит тщательно подготовленной нами битвы. Так что посполитое рушение вынуждено будет вернуться, а войско, хотя там и останется, но, либо как наёмное, долго оставаться не захочет, либо же опять будет вовлечено превосходящими силами противника в невыгодный бой.
Состоялось тайное совещание, на котором началось тщательное обсуждение, когда опять поступило новое известие о том, что хан, наверное, прибыл в прошлую среду. Этому я более склонен верить, ибо показания и прежних языков, и тех, которых е. м. п. коронный хорунжий привёз, сходились на том, что хан идет. Однако правдоподобность всех сведений определит е. м. п. войсковой судья, от которого с часу на час ожидаем сообщения. От этого сообщения зависело наше дальнейшее движение из данных мест.
Из Кракова слышно здесь о каких-то бунтах, начатых неким Косткой. Писали, что он взял чорштынскую крепость. Правда ли это или нет, но отчасти это возможно, как божье наказание. Не надо пренебрегать этими сведениями, тем более что они от воеводы краковского и предостерегают о тяжести будущей опасности.
Хотелось бы, вижу, возвратиться к наследникам, семействам и домашним очагам. Однако король е. м. удалил из войска пана коронного мечника с его людьми и ещё несколько сотен людей вдобавок. Посполитое рушение хочет позаботиться о своём, высказываясь, чтобы король устроил ему смотр, требуя, чтобы король при них оставался и чтобы ими правил верховный вождь и гетман, передав наёмное войско узаконенному командованию гетманов, которые должны были бы избрать из своей среды главного и ему подчиняться.
Больше всего им не нравится, что король не хочет оставаться на месте и устроить им смотр, или же – согласно обычаю – выслушивать реляции посланцев и отвечать на прошения.
Среди иностранной пехоты очень много больных, помирает их немало, а другие из-за голода ни на что неспособны, ибо качаются от ветра. Если это затянется, много убудет пехоты.
Остаюсь затем – и пр.»11

Всё эти слухи, настроения и недовольство шляхты необычайно задерживали переправу войска. Наконец 27 червня все полки и хоругви, все пешие и конные перешли на правый берег Стыри. Ян Казимир приказал разослать летучие отряды широким веером на восток и юго-восток для того, чтобы получить достоверную информацию о дислокации и передвижениях противника. Поскольку сведения, которые поступали в лагерь, были противоречивы.
Так, Адам Кисель, воевода без воеводства, квартировавший в Берестечко без малого месяц, сообщил, что за всё это время не встречали его разъезды ни козаков, ни татар. И предостерегал, что войска, собравшиеся на Стыри, больно неповоротливы. А надо бы действовать побыстрее, надо бы упредить соединение козаков с татарами. Иначе беда будет.
Но к пану Адаму, по уже устоявшемуся мнению о нём, никто не прислушивался. И даже Его Милость на военном совете сделал в его адрес замечание:
- Не надо хулить наше войско и сеять в нём всяческие страхи, – сказал Ян Казимир. – А если пан воевода боится чего, лучше ему не быть в лагере.
После того совета пан Адам, сказавшись больным, целый день не выходил из шатра. А ещё через день передал своё надворное войско под командование короля. И в войсковой обоз от имени пана Киселя было поставлено семьсот пятьдесят бочек отборного зерна.
Но это не помогло. Мнение об Адаме Киселе как о паникёре и пособнике козацком не переменилось. Все последующие военные советы, собиравшиеся каждый день, а в экстренных случаях и дважды на день, проходили без участия воеводы киевского.
Пан Адам выждал день. Его не звали. Выждал второй. О нём не вспомнили. На третий день под предлогом обострившейся болезни он выехал на Замостье. Как было объявлено по войску – на лечение и за лекарствами.
Узнав эту новость, паны-шляхта ехидно говорили друг другу:
- Tak na leczenie? Сzy za lekarstwami? (Так на лечение? Или за лекарствами?)
- On pojecha; na zawsze? Сzy wr;ci? (Он уехал насовсем? Или вернётся?)
- Znamy jego choroby. Chytro;;, tch;rz i chciwo;;. (Знаем его болезни. Хитрость, трусость и жадность.)
Тут же появился слух о том, что воеводы бегут, как то было под Пилявцами. «Если Кисель, друг козаков и самого Хмельницкого, бежит, – поговаривали шляхтичи, – то что же нам, врагам его, делать?»
Но пан Адам был далёк от мысли о дезертирстве. Отлежавшись в Гоще, успокоившись и запасшись терпением, он всё же вернулся под Берестечко. Кровь брата и подлая кончина его вновь привели воеводу на поле битвы.
Находились в королевском лагере и такие, которые частично поддерживали Киселя и выступали за то, чтобы замириться с татарами и козаками, если те будут согласны. Но король и военачальники были непреклонны. За достоверную информацию о противнике была объявлена немалая награда. И известия посыпались, как из рога изобилия.
Некий шляхтич Белжанин, пребывавший в козацком плену со времени Пилявецкого разгрома, бежавший неделю назад и прибывший в лагерь 19 червня, рассказал, что Хмельницкий послал под Берестечко на разведку 3 000 козаков и Орды 2 000. А за день до того хан из-под Паволочи должен был подойти к Хмельницкому с крымским войском в 28 000. Но пока не пришёл. А Хмельницкий хочет захватить всю Русь и всю Польшу до Вислы. Бар обещает отдать Орде, а Каменец – хану как плату за помощь.
Другой вестун, козак-перебежчик, доносил, что Хмельницкий со всею своей конницей вышел из Вишневца прямо на Берестечко, и здесь встретится с ханом. А перед этим выслал несколько тысяч козаков на Подгорье, чтобы те встретили Ракоци, идущего с войском на Польшу.
А ещё один козак, взятый в бою под Олыкой12 коронным хорунжим Александром Конецпольским, на огне показал, что хан уже пришёл к Хмельницкому. И было с ним тысяч 150 войска. И встречали его на поле под Вишневцем у гетманского шатра. И старшина вся встречала, и митрополит Иоасаф встречал. И был большой банкет. Такой банкет, что на целых три дня. А потом хан и Гетман выступили на Берестечко13.
Донесения шляхтичей и лазутчиков, противоречившие одно другому, и сведения, вырванные у пленных под пытками, свидетельствовали об одном: Хмельницкий движется от Вишневца на северо-запад, а крымский хан Ислам-Гирей с большим войском идёт к нему на соединение. Но где именно находилось козацкое войско, куда идут татары – точно никто не знал и сказать не мог.
Отряды, высланные Яном Казимиром в сторону Дубно, на Кременец и на Броды, извещали о небольших стычках с повстанцами и татарами. Но были те повстанцы и татары из войска Хмельницкого и Ислам-Гирея, или были они просто бродячими хлопскими бандами, опять же никто точно сказать не мог.
Под вечер дня 27 червня один из пленных козаков показал, что в стане Хмельницкого начался мор. Три дня назад двести возов с хворыми отправлено было в украины, по домам. И что Гетман, не дождавшись хана, войну продолжать не хочет – решил отходить на Киевщину в направление Дубно. То ли навстречу хану, то ли совсем решил уйти из Волыни, козак не знал.
Информация эта требовала проверки и подтверждения. Как, впрочем, и все остальные известия о манёврах козацкого войска. Об этом говорили и на этом настаивали все военачальники. Но Ян Казимир, доказавший своё право на лидерство, отдал приказ по войску: с рассветом 28 червня всем двигаться на Дубно.
А на рассвете со стороны небольшого местечка Лешнев14, что было в каких-то десяти верстах от Берестечко, прибыл конный разъезд. Командир этого разъезда ротмистр Янжул доложил, что татары идут большою силою. Сожгли и Лешнев, и близлежащие сёла, и вот-вот нападут на королевскую челядь, выпасавшую лошадей в какой-нибудь миле от лагеря. Не успел ротмистр Янжул отъехать, как прибыл гонец от Великого хорунжего Литовского Богуслава Радзивилла, который сообщал о бое с татарской конницей в местечке Козин15 на переправе через речку Пляшевка16.
Король остановил войска. Король приказал всем полкам и хоругвям развернуться и быстро отходить назад, к Стыри. И занимать позиции на её правом берегу.
Войско ещё не успело отойти к реке, как со стороны села Остров и со стороны села Пляшево17 показались козацкие разъезды. Одновременно с юго-востока ветер понёс на поляков огромные чёрные тучи и серые столпы пыли, поднятые надвигающимися татарами.
Около двух часов пополудни козаки и татары вышли навстречу войску польскому.

План-схема
расстановки войск перед битвой под Берестечко.
(из украинской Википедии)

VI

«Наконец-то. Вот и всё. Догнал я врага своего», – так подумал Северин Пащенок, когда его сотня занимала позицию в авангарде Полтавского полка на левом берегу реки Пляшевка. В обозримом далеке, через поле как раз напротив того места, где располагалась сотня, он заметил большой малиновый штандарт и бунчуки рода Вишневецких.
Северин отдал распоряжение своим козакам готовиться к наступлению и поскакал к Мартыну Пушкарю за разрешением – провести разведку боем. С ходу, пока ляхи не окопались.
- Та зачекай ти зі своїми розвідками, – выслушав предложение Северина, недовольно пробурчал Мартын Пушкарь, – бач, швидкий який.
И спокойно добавил:
- Зараз Гетьман з іншими полками підійде, тоді й будемо вирішувати, що його робити. Так я кажу, браття?
Полковые старшины, плотно окружавшие полтавского полковника, согласно закивали бритыми головами.
Северин спрыгнул с коня и, встретившись взглядом со Стефаном Пушкарём – полковым есаулом и своим крёстным отцом, подбежал к нему.
- Батько, кого чекати й навіщо? – спросил Северин. – Он же вони, ляхи. Там він, Ярема.
- От і добре, що там, – ответил Стефан, успокаивая крестника, – тепер він від тебе нікуди не дінеться. А ти від нього.
Между тем со стороны села Остров подходило козацкое войско. Один за другим на поле выходили полки: корсунцы Ивана Гуляницкого, уманцы Йосипа Глуха, за ними следовали Паволочский полк Ивана Куцевича, Кропивнянский Филона Джеджалия, Прилуцкий Тимофея Носача.
А потом показались и основные козацкие силы: Черкасский полк Якова Воронченко, Чигиринский Михайла Крысы, Каневский Семёна Савича, Белоцерковский Михайла Громыки, Переяславский Фёдора Лободы, Миргородский Матвея Гладкого. За ними подошли полки Брацлавский и Кальницкий Ивана Богуна. Последними на переправе показались отряд донских казаков и небольшое стрелецкое формирование, пришедшие на помощь Гетману из земель московских.
Иван Богун, подошедший со своими полками к полтавчанам и встретившись с их полковником, пожал тому руку и сказал недовольно:
- Що ж це ти, брате Мартине, у болото заліз? Не міг попереду татарви на пагорбах місце зайняти?
- Так ото ж то й воно, що не міг, брате Іване. Так воно вже склалося, що Гетьман пагорби своїм побратимам віддав.
И действительно, c юго-востока к полю выходили немногочисленные отряды силистрийских турок, присланные Великой Портой Хмельницкому в поддержку. За ними следовали ордынцы Тугай-бея и передовые отряды войска Ислам-Гирея.
Турки и татары занимали самые выгодные позиции – на холмах и возвышенностях у Щуровецкого леса.
Несколько ниже и правее от этих возвышенностей неторопливо разворачивались двенадцать козацких полков во главе с самим Гетманом. А уже за ними на левом фланге впритык к речке Пляшевка, впадающей в Стырь и образовывающей по обоим своим берегам подтопленные луга и непролазные болота, стояли Полтавский, Брацлавский и Кальницкий полки.
- Гнусне місце, кубло упирів болотних та нечисті водяної, – сказал Иван Богун, окинув взглядом речную долину.– Якщо ляхи тут натиснуть – не вивернемося.
- Згодний з тобою, брате Иване, – сказал Мартын Пушкарь, вместе с Богуном осматривавший болотистую местность. – У цьому комариному кублі самі на водяних перетворимося.
До ушей козацких предводителей долетели глухие удары. В гетманском стане били в литавры, созывая всех начальствующих на раду. Богун с Пушкарём поспешили к Гетману.
Богдан Хмельницкий, окружённый войсковой старшиной и полковниками, был явно не в духе.
Не нравились ему ни те позиции, которые пришлось занимать козацким полкам, ни то болото, ни само это поле, ни тяжёлые тёмные тучи над ним.
«Прокляла, так прокляла», – далёким эхом отозвалось в его сознании. Он резко крутнул головой, сильно зажмурился, открыл глаза и начал детально осматривать простиравшееся перед ним зелёное пространство.
Поляки, стоявшие в полутора-двух верстах прямо перед козацким войском, успели отабориться, выдвинуть вперёд артиллерию и, судя по строю и расположению полков, были готовы к битве.
А козацкое войско всё ещё подтягивалось. И жёлто-голубой тамги1 Ислам-Гирея не видно. Запаздывает хан.
Так. Не надо было козакам от татар отрываться. Сразу же после встречи да после всех банкетов вместе надо было к Берестечко идти. Хан не за победой, а за добычей в украины пришёл. Потому и отделился, не спешит на битву, ясырь набирает. А когда наберёт, что делать будет? Объявится ли?
Вон и янычары подошли. Верный побратим Тугай-бей на позиции вышел. На левом фланге его батыры выскакивают к ляхам, задирают и вызывают на герцы, на единоборство. А те стоят, как вкопанные. Выжидают чего-то. Значит, и мы подождём. Ислам-Гирея, союзника нашего, как обещали, ждать будем.
- Так! – громко сказал Гетман, обращаясь к собравшимся полковникам и войсковой старшине и небрежно махнув рукой в сторону польского войска, – що ж ми, браття, з отими пишними панами робити будемо? Бачите, як їх багато зібралося. Більше, ніж тих чортів у пеклі.
Собравшиеся подбоченились и начали высказываться, перебивая друг друга:
- На чортів є хрест, а на панів – шабля!
- Наша потилиця панам-ляхам не хилиться!
- Нехай ті пани дуються, доки не потріскають!
- Лях тільки рикає як лев, а гине як муха!
- Круки на стерво злетілися, а пани на свою біду!
И только Иван Богун, выступив вперёд и повернувшись к товариществу, тихо сказал:
- Якби криком воювали, то кого б ми до рук не прибрали? Військо, що перед нами, так просто не візьмеш. Подивіться, браття, з того боку, де татари стали – там ліси. А ми з вами знаємо, що татарин у лісі – не воїн. І з боку Пляшевої ляха не візьмемо, бо там болото. І в тил їм не зайдемо – Стир не дає. Тому залишається тільки спереду на них іти, у лоба. Але і тут не наша вдача – гармати вони виставили. І дуже вправно виставили. Доки до них дійдемо, рознесуть вони нас ущент.
Старшины, слушая Богуна, притихли и задумались.
- Що ж ми, так і будемо сидіти, як той хазяйський кіт біля сала? – хитро спросил миргородский полковник Матвей Гладкий, – і близько, та не вкусиш.
- Тут, пане полковнику, можна і почекати доти, доки ляхи наважаться самі на нас виступити. І підготувати їм добру зустріч, – ответил Гладкому Богун. – Або…
- Або? – нетерпеливо переспросил войсковой есаул Демко.
- Або, – хитр; посмотрев на Гетмана, продолжил Богун, – діждатися хана і пустити кримців поперед себе. Кіннота ханська скоріше ляха дістане.
- Думка твоя добра, Іване, – сказал Гетман. – Та хан теж не дурень, щоб на гармати в лоба лізти та військо своє ні за що нищити. Не піде він на це.
Тому, товариство, думаю так. Якщо ляха не можна взяти ні з флангів, ні ззаду, ні спереду, то маємо його виманити до себе в поле. І тут нам татарва іслам-гірейська якраз. Це її звичай – людей у пастки заманювати. Тільки-но хан об’явиться, запропоную йому його ж хитрощі. А ви, браття, будьте готові. Навалюйтеся на ляхів з боків, як тільки вони за татарами кинуться.
Старшина, выслушав Гетмана, загудела согласно. Богдан Хмельницкий внимательно посмотрел на своих соратников и повторил:
- Будьте готові, не підведіть! Як почуєте мої литаври, так і навалюйтеся. А поки хана немає, ідіть до своїх полків та ставайте одним табором. А як його ставати, самі знаєте. З Богом!
Полковники вскакивали на коней и галопом уносились к своим полкам. Богдан, обернувшись к полковому есаулу, сказал:
- Так ти, Демко, кажеш – прокляла? Ну-ну…
Через некоторое время позиции, занимаемые козацкими полками, начали обрастать засеками2 и рогатками3, окапывались и окружались в несколько рядов возами, а гетманский стан был обустроен по всем правилам фортификации и даже опоясан надёжным бруствером4 со рвом.
Хан появился на Берестейском поле в этот же день к вечеру. И все планы Богдана Хмельницкого были сразу же нарушены.
Ислам-Гирей, взойдя на высокий холм, оглядел поле и, увидев, что небольшие отряды Тугай-бея начали задирать поляков, приказал своим авангардным формированиям немедленно атаковать врага.
- Надо на брата нашего, Яна Казимира, сразу же страха нагнать, – сказал Ислам-Гирей своему визирю Сефер-Гази аге, поднявшемуся вместе с ним на высокий холм.
Татары, не успевшие перевести дух после длительного перехода, нехотя пошли на польские позиции. Но не дошли. С правого фланга войска польского им навстречу выступили хоругви, возглавляемые великим хорунжим коронным Александром Конецпольским и коронным маршалком Юрием Любомирским. Ряды татарской конницы смешались и повернули назад. От стана Ислам-Гирея выдвинулись формирования турецких янычар. Татарская конница заметалась между поляками и турками и, в конце концов, повернула на поляков. Завязалась сеча. И тут со стороны польского лагеря, с его левого фланга, на татар пошли хоругви под малиновым штандартом Иеремии Вишневецкого и красно-жёлто-зелёным Стефана Чарнецкого. Под их натиском турки, понеся незначительные потери, отступили к ханскому стану. А татары, рассыпавшись в разные стороны и отбиваясь от наседавших преследователей, до ночи водили их за собою и так закружили в полях и перелесках, что те, вконец запутавшись, оставили преследование и, захватив пленных, отошли на свои позиции.
Об этом первом дне великой битвы народов её летописец, польский шляхтич Станислав Освенцим, так написал в своём «Дневнике»5:

«Июня 28, в среду, в 8 часов утра получено известие, что враги уже переправились и приближаются к нам, и что орда уже столкнулась с нашими разъездами около переправы. Король немедленно приказал войску выступить в поле и непосредственно перед лагерем поставил его в строй гораздо лучший, чем тот, который прежде был начерчен на бумаге. Два часа спустя, появилась конница татарская и несколько козацкой. Они зажгли во всей окрестности дворы, села, а также местечко Леснев, желая устрашить нас огнём и дымом. Захватив много нашей челяди и лошадей на пастбищах, взяли их в добычу. Герцовники с обеих сторон состязались, но так как наши полки стояли благоразумно у лагеря и батарей, то враги не особенно сильно налегали. Войско наше стало, наконец, скучать вследствие долгого пребывания в строю без всякого дела, почему около 5 часов вечера хорунжий коронный обратился к кастеляну краковскому с просьбою, чтобы он дозволил испробовать счастия. Гетман предложил ему самому отправиться в атаку; хорунжий весьма охотно принял это предложение и просил лишь, чтобы ему дано было подкрепление. Совместно с ним был отряжен маршал коронный; оба полка двинулись стремительно в то место, где виднелась орда, и удалились от лагеря на такое расстояние, что невозможно было скоро поддерживать их подкреплениями. Враги, воспользовавшись этим, налегли на них всеми силами; но хорунжий коронный, не обращая внимания на численность врагов, бросился на них с решимостью; за ним последовал с полком своим маршал коронный; вскоре в подмогу им пришли шесть козацких хоругвей князя Вишневецкого, воеводы русского, и Стефан Чарнецкий, поручик гетмана великого с ротою гусар. Они смешались с врагами и почти целый час продолжалась стычка среди криков и замешательства. Наконец Господь помог нашим; неприятель не выдержал рукопашного боя на саблях и обратился в бегство столь стремительное, что умчался вскачь, не останавливаясь и без оглядки; наши, также вскачь, преследовали его на расстоянии мили до болота переправы, где должны были удержаться от дальнейшей погони по причине приближения ночи. Урон неприятеля был незначителен, ибо они имели весьма быстрых коней и убегали во всю прыть, наши же преследовали их, сохраняя правильный строй своих хоругвей. Впрочем, и то было утешительно, что в первой встрече, по милости Божией, враги не только не имели успеха, но, напротив того, были посрамлены и прогнаны с поля битвы за переправу. Взяты в плен: более 20 всадников и один мурза; они показали, что этот передовой отряд состоял из 12 000 отборной конницы из татар белгородских, крымских и урумбейских, отправленной для предварительного испытания наших сил. Некоторые утверждали, что с ними находились хан и Хмельницкий, но что они заблаговременно удалились. Убито было татар только немного больше сотни, по причине весьма быстрого их бегства. В нашем войске не погиб ни один почти товарищ, так что, одержав бескровную победу, наши возвратились в лагерь в час ночи. Коронный хорунжий приобрёл в этом деле большую славу, так как он первый погрузился в это море и в глазах всего войска разыграл первую сцену военной драмы. Не менее доблестно поступил и маршал коронный, поспевший своевременно со своим полком и отборною хоругвью в 200 человек в подмогу коронному хорунжию; он поступил, как следовало хорошему воину, не увлёкся личною завистью и оказал поддержку сыну великого полководца (Конецпольского). Наши сочли успех этого дня хорошим предзнаменованием и как бы предвестником полной победы над врагами».

Конечно, польский хроникёр сильно преувеличил доблести своих военачальников, но в одном он был прав. Козаки не поддержали татарское войско. Что было причиной пассивности Хмельницкого? Почему он не приказал бить в литавры и атаковать поляков с правого фланга? До сих пор остаётся загадкой. Может, полки козацкие не успели занять свои позиции. Может, Гетман был оскорблён тем, что крымский хан бросил своих воинов в атаку без оглядки на его мнение, на его гетманскую волю.
Полковники козацкие, так и не услышавшие сигнала к атаке, недоумевали. Голота в полках заволновалась.
Одно было ясно. Из-за пассивности Гетмана татары, несмотря на продемонстрированное умение морочить голову противнику, не получили поддержки и именно поэтому в этом первом бою успеха не добились. Успех в первом столкновении был на стороне поляков.

VII

Ислам-Гирей был расстроен. Ислам-Гирей не понимал, почему Хмельницкий не поддержал атаку его воинов. Неужели его советники были правы, когда ещё в Бахчи-сарае говорили о том, что козаки, хитростью выманивающие всё крымское войско в урусские украины, действуют в угоду Варшаве и Москве. А сами воевать не думают и не будут.
Положат свои жизни лучшие батыры на полях украинных, а может, и хан здесь погибнет или в полон польский попадёт, – и некому будет Крым защищать, некому будет тревожить Москву и Варшаву. В Азове посадят наместника из Московии, в Бахчи-сарае – из той же Варшавы. Или наоборот. А Гетман будет в своих украинах царевать.
«;akal ve bir ;akal-o;lu. Seytan;n karde;i». (Шакал и сын шакала. Брат сатаны) – нехорошо выругался по-турецки Ислам-Гирей в адрес Хмельницкого и всех козаков, вместе взятых. И тут же спохватился, воздел глаза к небу и попросил прощения у Аллаха. Накануне праздника жертвоприношения1 ни один правоверный не должен осквернять себя ничем, а тем более – нечестивым словом.
Хан неплохо знал и козаков украинных, и поляков, и их гяурские2 повадки. Ещё юношей он попал в польский плен и провёл в том плену долгие семь лет. И воочию убедился, что все народы, живущие в Речи Посполитой и Московии, все северные соседи Крыма так же нечисты в помыслах своих, как и в еде. Все воюют с правоверными испокон веков, и все хотят их гибели.
Выкупившись из плена, жил в Турции. Но и турки Ислам-Гирею не нравились. Он, потомок Первого хана Великой империи монголов – великого Чингисхана Тэмуджина, должен был поклоняться и исполнять волю распутного Ибрагима I3 и ещё несмышлёного Мехмеда IV4, потомков каких-то турок-сельджуков. Его, Ислам-Гирея, предки неоднократно били тех турок, разрушали их дома и уводили их женщин. И что с того, что потом эти турки завоевали всю Малую Азию и Европу до самой Вены? Империя его прапрадедов была значительно больше. Она простиралась от самого Царь-океана на востоке до той же Вены на западе. Она была настоящей Вселенной.
Долгий путь пришлось пройти его предкам до того, как они утвердились в Крыму, а их потомки по праву стали полноправными правителями этой земли, благословеннейшей изо всех, благословенных Аллахом.
Родители основателя рода Гиреев и самого первого Гирея, Хаджи Мелека, считавшие своих праотцев выходцами из великого улуса Джучи, вынуждены были просить хлеба, крова и покровительства у гяурского князя Витовта. Поскольку братья их единокровные, жаждавшие стать ордынскими ханами и потому резавшие друг друга, как скот, хотели и их крови. Из-за смертельной вражды претендентов на трон Золотой Орды Хаджи Мелек, впоследствии ставший называть себя Гиреем, родился не на крымской земле, а в тогдашней столице земель литовских – городе Тракай5.
После смерти родителей Хаджи Гирей пользовался покровительством брата умершего Витовта – Великого князя Сигизмунда Кейстутовича, который дальновидно приблизил к себе будущего хана, поселил его на кормление в городе Лида6 и сделал своим вассалом.
И не напрасно. Услышал Аллах этого князя неверных. В древних летописях крымских ханов7, хранившихся в бахчисарайской библиотеке, под 1440 годом было записано, что крымские беи из знатных родов Ширин8 и Барын9 обратились к князю Сигизмунду с просьбой, чтобы отпустил он от себя Хаджи Гирея для того, чтобы тот стал их ханом.
С тех пор каждый, кто по воле Аллаха восходил на ханский трон, должен был подолгу просиживать в библиотеке и внимательно изучать деяния своих предшественников. Не был тому исключением и Ислам-Гирей. Именно там он подробно изучил свою родословную и узнал полное имя первого Гирея – Хаджи Гирей бен-Мухаммед-султан, бен-Тимур-султан, бен-Тимур-Кутлук, бен-Тимур-Мелек, бен-Урус-хан, бен-Нимтай-ибн-Эберзен, бен-Сасы-Бука, бен-Орде, бен-Джучи, бен-Чингиз.
Именно там, в хранилище древних рукописей, он, читая свиток за свитком, постигал премудрости крымских правителей, учился на их победах и поражениях, осваивал сложную науку выживания крымских халифатов.
Он узнал, что самому Хаджи Гирею с первых дней правления пришлось бороться за независимость Крыма от ханов Золотой Орды, тем самым ослабляя её и сдерживая посягательства ордынских ханов на земли Великого княжества Литовского. Так потомок Чингисхана расплачивался со своими благодетелями за вынужденное гостеприимство.
Почти полностью освободившись от золотоордынского влияния в результате побед в битвах на Днепре в 1453 году и на Дону в 1465 году, первый из Гиреев переносит столицу из города Кырым10 в город Кырык-Ер11. Он добивается того, что почти все татары, живущие в Степи, в Казанских и Астраханских землях, по всей Волге, на Урале и за Уралом, начинают почитать его как хана над ханами. В 1453 году Хаджи Гирей Крымский издаёт ярлык ко всем своим подданным.

«Во имя Аллаха милостивого, милосердого.
Силою единого бога и чудесами Мухаммеда. По силе вечного бога в области Мухаммеда, пророка божия. Моё, Хаджи-Гирея, слово. Туменным, тысячным, сотским и десятским уланам и бекам этого Великого Улуса. Ещё судебным чинам и бекам, во главе с Эминеком, правящим Крымским тюменем. Ещё судебным чинам и бекам Кырк-Ер’а, во главе с Шах-Мерданом. Сотским бекам его во главе с Халилем. Его высшим и знатным. Его учёным и высшему духовенству муфтиям, блюстителям нравов мухте-сибам его и судьям. Его суфиям и шейхам. Его писцам Присутственных мест. Его сборщикам подати и таможенникам во главе с Ахмед-Ходжа-Хаджикэ, стоящим вверху великой таможни. Ещё его сборщикам подати и таможенникам во главе с Тенгри-берды из Кырк-йити-Ер’а. Его хранителям амбаров пророка Хызра. Его оценщикам и сборщикам податей. Его сборщикам так называемого земельного налога. Его войскам охраны. Его караулам: заставщикам и привратникам да будет ведомо следующее. Называя пошлину по подводам. Называя пошлину за караул и за арьергардные войска. Называя плату за косьбу. Называя налоговую пошлину по числу рогатого скота. Называя чёрным просом под предлогом судебного приговора, чего бы то ни было, пусть не требуют. В дома их силою, определив постой, пусть не поселяют. И пусть не берут, называя провиантом и кормом, пошлин с продажного товара и со скота. И пусть не употребляют под наряд подвод их лошадей. Так что если кто продаст или купит товарный рогатый скот и лошадей, рабов и рабынь, если кто продаст или купит, пусть не берут с них никаких расходов, пошлин и податей. Ещё: если телеги с солью, телеги с зерном и с мукой будут отправлены в Крым и Кафу, пусть не взимают с их телег пошлин и податей. Говоря: «выездные» и говоря: «караульные», пусть не испрашивают с них. Говоря: «мы чиновники – из семи главных»; говоря: «провиант!»; говоря: «плата за луга» – да не требуют и не берут. Кто бы ни был, да не берут совершенно ничего, употребляя силу. По каким бы то ни было причинам силу и насилие, притеснение и принуждение, тиранство и беззаконие да не делают. Извне на конях или внутри на лодках путешествуя и торгуя, меновую торговлю практикующим послам и путникам их, и переходящим границу и путешествующим путникам и посланцам их, охотникам птицами, барсникам, лодочникам их, мостовщикам и перевозчикам из внутренних городов, ремесленным мастерам, сельским старостам внешних сёл и станций и разным другим по своим делам ходящим людям их, всему населению, многим людям их, всем им правильно делается известным! Держащему этот ярлык, Анкарскому Хакиму Ях’е, сыну Махмуда, оказывая милость, мы сказали: «пусть он будет тарханом!» Куда хочет, пусть идёт. Куда захочет, пусть шествует! Впредь от сего дня поборов и взысканий пусть не берут! Так называемого «налога» пусть не накладывают и не берут! Поборов и требований пусть не предъявляют! Говоря, что военный дом или: «военные деньги», расходами пусть не притесняют. Где бы ни было, если соберут урожай, называя «сбором с житниц» и называя «сбором с погребов и с сыра» – всего этого да не требуют и не берут; налога с земли каждый послушный раб в Кырк-Ер’е и в Крыму, и в Кафе, и в Керчи, и в Тамани, и в Кааба, и в Кыпчаке, всякий, кто окажется в земле, где достигает моё повеление, кто бы ни был, от этого Хакима Ях’и весовых пошлин, провиантного налога пусть не требуют и не берут!. Так мы сказали. «Живя в покое и творя праведную и скромную жизнь, нашим предкам рода вечером и утром, утром и вечером в пятикратной молитве мольбы и благословения пусть творят», – мы сказали. Ещё: «взирая на прежние твои подвиги, какие различные слова если будут, пусть он просит». – Мы сказали ещё: «так пребывая, сделанному нами по силе ярлыка тарханом Хакиму Ях’е силу и насилие, притеснения и беды, тиранства и несчастия причиняющим людям, что будет доброе?! Нет, они ведь будут бояться!!» – мы сказали. Говоря так, этот «владенный» золотопечатный с красной печатью ярлык дали. По летоисчислению в год курицы восемьсот пятьдесят седьмого в счастливом сафаре месяце 26-го дня в понедельник. В Великой Орде в Кырк-Ер’е во дворце написано. «По просьбе главного судьи Кадылькудата – судьи судей – господина Сабру Джиган, Али писец бахши написал».

Многому научило Ислам-Гирея то чтение. Все его подданные, от беев и мурз12 до последнего «къырымлы» (крымца), должны быть равны перед законом. Все чиновники, от секретарей ханского Дивана и писцов до сборщиков податей, должны свято следовать Т;рэ13 и мзду ни под каким видом не брать.


Хаджи I Гирей
Около 1397 – 1466
Рисунок из альбома польского короля Станислава Августа

И не притеснять своих подданных ни поборами непомерными, ни судом несправедливым, ни незаслуженными наказаниями.
И ещё Ислам-Гирей, читая древние свитки, понял, что кровное родство, братские и родственные узы никогда для татарских правителей и их монгольских предков не были помехой в пролитии родной крови. Именно оно, кровопролитие и братоубийство, было единственным средством обеспечения успеха всем искателям ханской власти, часто не по праву домогавшимся и не по праву достигавшим её. Престолонаследие в Орде, Крыму и у османов всегда было кровавым, несмотря на Т;рэ или законы шариата. И всегда в северных гяурских землях, за Волгой или за морем находились князья, ханы и султаны, которые поддерживали ту или иную татарскую партию, того или иного брата из славной крымской династии.
У Хаджи Гирея было двенадцать сыновей. И после его смерти в 1466 году двое из них – Нур-Девлет14 и Менгли15, быстро и тихо устранив остальных претендентов, развязали борьбу за крымское наследство. В эту борьбу активно вмешивались и многочисленные ханы распадавшейся Золотой Орды, и польско-литовские правители, и Оттоманская Порта, и Великий князь Московский. В итоге Нур-Девлет, дважды утверждавшийся на троне и дважды его терявший, бежал сначала в Польшу, а потом перешёл к московским гяурам и получил от Ивана III трон в Касимове16.
Шестой сын Хаджи I Гирея – царевич Менгли в начале своего правления поддерживал дружбу с Москвой и в течение трёх лет ходил в походы на Польшу и в её украинные земли. Порта этим походам не препятствовала. Порта строго следила за тем, чтобы за её северными границами никогда не было мира. Пусть неверные бьют друг друга и тем самым ослабляют себя. Пусть крымские ханы участвуют в этой борьбе, поддерживая то одну, то другую сторону и тем самым не давая победить ни одной из них. Великая Порта всё видит, всё знает и движет чужими армиями, как фигурами на шахматной доске. И жертвует теми фигурами для достижения своей цели.
Менгли Гирей, вытеснивший брата и севший на трон своего отца – да сияет могила его! – постоянно чувствовал себя именно такой фигурой. И очень хотел избавиться от этой незавидной роли. Но с востока над Крымом нависала Большая Орда17, ханы которой не желали уступать Порте в крымских делах и тоже претендовали на роль шахматного игрока. Менгли Гирей, продолжая дело отца своего и не уступая позиций, им завоёванных, постоянно посылал свои войска в Нижнее Поволжье. И неустанно приближал то время, когда ханы и люди Большой Орды стали бы его вассалами.
Порта воспользовалась этой борьбой и, как более коварный и опытный игрок, в год 1475-ый начала отвоёвывать южное побережье Крыма у генуэзских консулов18. Консулы уступали войскам турецкого султана без особого сопротивления. Менгли не успел опомниться, как всё побережье его ханства от Балаклавы до Керчи, все наиболее плодородные земли оказались в управлении оттоманских беев.
С одной стороны, появление османского флота и турецких воинов в крымских городах и портах было ему на руку. Именно в это время хан Большой Оды Ахмед, собравшись с силами, опять пошёл на полуостров. И само присутствие турецкой армии значительно ограничило его притязания. А когда вблизи Кафы появился турецкий флот, Ахмед и вовсе ушёл из Крыма. Менгли преследовал Ахмеда и в Приволжских степях разбил его войско.
А с другой стороны, Менгли Гирею очень не хотелось, чтобы на лучших землях его ханства хозяйничали османские паши19. Он всячески противился откровенному диктату со стороны своих стамбульских друзей-врагов, и это сопротивление привело к тому, что однажды его обманом увезли в Стамбул. Три долгих года он был почётным пленником в Топкапы20. Потом султану Мехмеду II надоело ждать, когда Менгли Гирей смирит гордыню и покорится его воле.
Ранним утром в покои почётного пленника вошли янычары, и их командир-секбанбаши предложил Менгли совершить омовение и следовать за ним. Потомок Чингисхана и сын Хаджи Гирея знал, что рано или поздно участь его будет решена. Может быть, его отправят в ссылку на остров Родос, как отправляли всех царевичей из рода Гиреев. Может, он будет возвращён с почётом в Крым. А может, его голова будет выставлена у Высоких Ворот султанского сераля точно так же, как выставлялись головы всех казнённых.
Вот только на каком блюде будет лежать его голова? На серебряном, которое обычно водружалось на мраморной колонне и было предназначено для голов людей именитых и уважаемых? На деревянном, на котором выставляли головы высоких пленников. Или его голову уложат рядом с головами десятка рядовых чиновников, которые обыкновенно укладывались без всяких подставок – просто на землю. Или его голова будет удостоена особой чести: её насадят на кол и выставят перед сералем падишаха, как выставляют головы всех противников султана и врагов империи?
Менгли давно смирился с мыслью, что казни ему не избежать. Слишком он был строптив и слишком часто шёл против воли Высокого Дивана.
А в подобных случаях в Стамбуле даже близких родственников султана и единокровных братьев его не миловали. По указу, подписанному Мехмедом II только год назад, в 1478-ом, казни непокорных ханов и даже братоубийство были узаконены.
«Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убивать своих братьев, чтобы был порядок на земле», – так гласила основная статья закона, подписанного султаном, желавшим избежать смуты в подвластных землях и борьбы за власть между потомками.
Закон этот не остался на бумаге – только за один прошедший год с десяток несчастных родственников Мехмеда II и строптивых правителей османских провинций потеряли свои головы у подножия печально известной башни Едыкуль Хисары – Семибашенной крепости, специально построенной для проведения казней.
Проходя по нескончаемым безлюдным террасам, соединяющим многочисленные павильоны и отдельные здания, Менгли Гирей машинально отмечал маршрут. Поскольку от того, в каком направлении двигалась процессия, зависело, будет он жить, или его земной путь прервётся сегодня же.
Вот они проходят по великолепному дворцовому саду, известному как сад тюльпанов – любимое место прогулок женщин из султанского гарема и самого падишаха. Мехмед II настолько любил этот сад, что в своей Порте учредил специальную должность, которая так и называлась «министр тюльпанов».
 «С благословения Аллаха много, очень много здесь мест, полных наслаждения, и мест, полных ужаса», – печально улыбнувшись, подумал узник.
Вот его провели мимо Сокровищницы, и секбанбаши повернул по террасе направо. Вот они прошли мимо Кухонного дворца, и справа открылась плоская площадь Двора Дивана. «Слава Аллаху, ведут к визирям», – облегчённо вздохнул пленник.
Но вздохнул преждевременно, потому что секбанбаши прошёл мимо дворца Дивана и направился к воротам Приветствия. Вот они прошли эти ворота, прошли мимо Монетного двора и приблизились к древнему православному храму Святой Ирины, давно использовавшемуся в качестве оружейного склада. Скользя взглядом по бесстрастным лицам охранников и специально подобранных глухонемых слуг, Менгли Гирей определил, что янычары ведут его к массивным Высоким Воротам – единственному выходу из дворца. А это могло значить только одно – их процессия направляется к Едыкуль Хисары.
У подножия роковой башни стояла толпа зевак, заволновавшаяся при виде очередной жертвы. Восходя по каменным ступеням к месту казни, Менгли Гирей увидел своего палача – щуплого человечка, державшего большой ятаган. На двойном изгибе хорошо заточенного клинка поигрывали солнечные блики.
- Пусть мой уход будет быстрым, – сказал Менгли Гирей щуплому человечку, щедро бросая ему несколько золотых монет и  почему-то указывая на пустое серебряное блюдо, стоявшее на мраморном возвышении. Щуплый понимающе улыбнулся и кивнул.
«Аллахо Акбар. Алхамдо-лилла. Собханалла». (Аллах велик. Хвала Богу. Бог свободен от всего, что мы приписываем ему), – начал повторять про себя Менгли Гирей, готовясь к предстоящему таинству.
Секбанбаши подвёл его к палачу и предоставил время для совершения последней молитвы.
«Ла Иллах илла’ллах». (Нет Бога кроме Аллаха), – три раза произнёс Менгли Гирей, опустился на колени и зашептал, обращаясь к своему Богу:
«О, Аллах – нет Божества, кроме Него, живого, сущего; не овладевают Им ни дремота, ни сон. Ему принадлежит то, что в небесах и на земле. Кто заступится перед Ним, иначе как с Его позволения? Он знает то, что было до них, и то, что будет после них, а они не постигают ничего из Его знания, кроме того, что Он пожелает. Трон Его объемлет небеса и землю, и не тяготит Его охрана их. Поистине, Он – высокий, великий!»
«Поистине, Аллах – сияющий, знающий! Аллах – друг тех, которые уверовали. Он выводит их из мрака к свету. А те, которые неверны, друзья их – идолы; они выводят их от света к мраку. Это – обитатели огня, они в нём вечно пребывают».
Секбанбаши, терпеливо ждавший, когда обречённый завершит молитву, подошёл к Менгли и объявил, что тень Аллаха на земле – султан Мехмед II, царь царей, у которого ищет убежища всякий обиженный, его милует.
Толпа у подножия башни выразила своё недовольство громкими криками.
Он так и не узнал, чем заслужил высокую милость, но понял, что султан передумал жертвовать его фигурой в своей игре. И даёт понять, что отныне Менгли полностью зависит от падишаха и должен исполнять его волю.
Об этом ему и было объявлено в Зале Аудиенций, куда Менгли Гирей был препровождён теми же янычарами и тем же секбанбаши сразу после помилования.
Сам Мехмед II в присутствии всех визирей распорядился вручить своему новому подданному знаки ханской власти – большой турецкий барабан и знамя. А также, не медля, снарядить флотилию из двенадцати больших галер, двадцати галиотов, сорока фрегатов, шестидесяти канчебасов и множества быстроходных кирлангичи (больших грузовых шлюпов).
Эта флотилия была вооружена громадными галерными пушками, стрелявшими мраморными ядрами от 3-ёх до 9-ти пудов, трёхпудовыми камнемётами. Эта флотилия доставила в Крым не только нового хана, но и тридцатитысячную османскую армию, включавшую корпус беспощадных янычар21. Как сказали Менгли Гирею умные визири – для сохранения его драгоценной особы и обеспечения мира на полуострове.
Итак, султан Мехмед II, его Порта (правительство) и высокий Диван (государственный совет) по воле Аллаха согласились на существование в Крыму отдельного ханства и своего Крымского санджака22, как они называли захваченные земли.
Но Менгли Гирей, проведший в османской неволе три поучительных года и чуть было не потерявший под конец этого учения голову, уж чем-чем, а искусством игры в турецкие шахматы овладел в совершенстве. Отныне он, законный и свыше признанный хан, он, вынужденный называть самую драгоценную жемчужину своего ханства – город Кафа – «малым Стамбулом», знал, какими фигурами и в каких игровых комбинациях необходимо пожертвовать во имя победы.
Он собрал своих уцелевших братьев и отправил их на восток, в Приволжские степи, с наказом: «Вы должны утвердить власть рода Гиреев над всеми татарами и водрузить Тарак-тамгу в Сарае». Для выполнения этой задачи он выделил братьям очень немного войска, обнадёжив их тем, что тамошние племена вступят в прокрымский союз и выступят на их стороне против своих ханов. Там, в Приволжских степях, все братья Менгли воевали геройски и погибли один за другим. Кто в открытом бою, кто при падении с лошади, кто от случайной стрелы, кто от неведомой болезни. Погибли, но подчинили степные территории Крыму и наладили регулярные поступления рабов, невольниц и вольных мусульман на полуостров.
За время правления Менгли Гирея его верноподданное население увеличилось вдвое.
После победы на востоке, над Большой Ордой, он начал расширять свои владения на север и на запад. Надежды Великих князей Литовских на то, что с освобождением Крыма от влияния Золотой и Большой Орды они обретут верного союзника и надёжного соседа, Менгли Гирей не оправдал. Крымские татары теснили литовских и польских шляхтичей, отодвигая кордоны Великого княжества от Причерноморских и Приазовских степей. Одна за другой на степных просторах возводились крепости с татарскими названиями. На Перекопе появилась неприступная Ферах-Кермен – Крепость радости. На месте знаменитой Витовтовой таможни на Днепре возвышалась Гази-Кермен – Крепость Воителя за веру. Напротив неё была поставлена грозная Джан-Кермен – Милая крепость.
Укрепив свою власть в Степи, Менгли Гирей лично, снарядив пятидесятитысячное войско, помог новому султану Баязиду II23 подавить выступление самого Стефана Великого в Молдавии. И получил право собирать налоги с западных земель империи.
Наконец, Менгли совершил несколько победных походов в Черкессию и подчинил Крыму черкесских князей.
Таким образом, за время его правления территория подвластных земель увеличилась почти втрое.
Все эти победы принесли Менгли и его ханству не только богатство и славу, но и ту силу, с которой начали считаться в Москве, в Варшаве, в Вильно. И в Стамбуле.
Когда крымский хан состарился, он сам, не оглядываясь на желание султана и его визирей, выбрал себе преемника. Он пожелал, чтобы ханом стал его старший сын Муххамед, что противоречило порядку, утверждённому Портой. Ханский трон после смерти крымского правителя должен был занимать тот выходец из досточтимых крымских родов, кого предпочтёт султан. Муххамед Гирей ещё при жизни отца был назначен калгой, полновластным хозяином Карасубазара24 и содержал свой собственный двор в Ак-Мечети25.
Стамбул не возрадовался такому своеволию, но сделал вид, что не заметил столь демонстративной непокорности набравшего силу хана. Более того, изощряясь в восточной дипломатии, султан прислал в Бахчи-сарай свой фирман26, в котором Муххамед Гирей ибн Менгли, ибн Хаджи объявлялся единственным наследником.
Старый Менгли удивился такому попустительству, но памятуя о своих заслугах перед Стамбулом и опираясь на военную поддержку Степи, решил, что пришло время закрепить взаимоотношения со своими высокими покровителями письменно. И составил такой текст взаимного договора, который совсем недавно уж точно стоил бы ему головы. Безо всякого помилования. Но те времена прошли, по воле Аллаха.
«Султан никогда не должен возводить на ханство никого, кроме царевичей из рода Гиреев. Порта никогда ни по какому случаю не может подвергать смертной казни никого из рода Гиреев. Владения хана и другие местопребывания членов рода Гиреев должны быть признаны неприкосновенными убежищами для всех, кто бы ни находил в них приюта», – настоятельно просил Менгли в этом договоре.
«Во время хутбы – общественной проповеди, совершаемой имамом по пятницам и по праздникам – после имени султана должно быть поминаемо имя хана», – настойчиво предлагал Менгли.
«Ни на какую письменную просьбу хана не должно быть отказа со стороны Порты. Во всякую военную кампанию хан должен получать от Порты сто двадцать кисетов золота для содержания своей гвардии и восемьдесят кисетов на своих мурз и капы-кулу27», – окончательно зарвавшись, требовал Менгли Гирей.
И в Стамбуле такой договор утвердили. Поскольку султаны никогда не следовали договорам полностью и очень редко соблюдали их в отдельных частях. Но всегда исполняли тайные советы своих могущественных визирей.
В Стамбуле такой договор утвердили, но сделали приписку, что крымские ханы во все времена обязаны по первому требованию выступать против врагов Османской империи, а «имеющие быть после тебя, потомок ханов раежителей и хан Менгли Гирей, будут присягать султану нынешнему и тем, кто будет после. Отрешение же ханов пусть принадлежит падишаху османскому».
Менгли Гирей, получивший договор со своим неизменённым текстом, но и с османской припиской, его подписал. И умирая, передал этот договор своему сыну Муххамеду.
Нового хана Муххамед Гирея Великая Порта, приглашая идти вместе с нею в персидский поход, величала так: «Первосвет утра счастья, зрачок глаза благополучия, свет очей надежды факела дома мужей утверждения, блестящая звезда хаканского востока, радостный исток правды и милости высокостепенных ханов вселенских…».
Но ни подписанный договор, ни военная помощь и никакое славословие не спасали крымских ханов от османского коварства и карающего меча. Тот же «первосвет утра счастья» Муххамед Гирей очень скоро был смещён и с разрешения Порты убит ногайскими татарами. Как было записано в крымских хрониках со слов стамбульских визирей: «За то, что он не оказывал внутренней привязанности и раболепия его величеству падишаху и не служил с полной искренностью вечной вере и державе. За то, что в деле управления проявил полную небрежность и нерадение, и, когда обнаружились в пространстве ханства некоторые худые обстоятельства, он не мог предохранить тех областей от зловредности мятежников и поддержать законы и уставы прежних ханов»28.
С тех пор на крымском престоле сменилось девятнадцать Гиреев, а в Стамбуле одиннадцать падишахов, но отношения между Крымом и Османской империей мало в чём изменились. Султаны одной рукой возносили ханов и одаривали как единственных, неизменных и преданных союзников, а другой принуждали к повиновению и нещадно карали. Ханы же стремились высвободиться из-под османской опеки и, укрепляя своё ханство и расширяя его границы, соблюдали заветы первых Гиреев: «Помогай османам против московитов и поляков, помогай московитам против поляков и османов, помогай полякам против османов и московитов. И пребудет твоя земля в мире».
Султаны постоянно демонстрировали Крыму, как велика и могуча их империя, и постоянно доказывали делом, как выгодно крымским ханам иметь такого могущественного покровителя. А ханы, притворно принимая это покровительство и откровенно пользуясь им, постоянно совершали безнаказанные набеги на Литву, на Польшу, на Московию и на их украинные земли. И тем кормили своих приумножавшихся и голодных подданных.
Ислам III Гирей был двадцать девятым ханом Крыма и с первых дней своего правления стремился обеспечить мир на внешних границах и внутри полуострова.
А каким образом можно было тот мир обеспечить, если даже в Бахчи-сарае верные хану капы-кулу постоянно враждовали с не менее верными хану визирями. И те, и другие стремились оказывать как можно большее влияние на Ислам-Гирея и готовы были горло друг другу перегрызть за то влияние. Ислам-Гирей, помня заветы предков и следуя их советам, отстаивал интересы своей верной гвардии, но и старинные крымские роды и аристократические семьи не обижал. Выдвигая заслуженных и не раз проверенных бойцов на самые высокие должности, он давал надежду всем воинам. Чем преданнее служба, тем больше будет почёт и тем щедрее награда за неё.
Но совет по насущным проблемам всё же держал с умудрёнными и начитанными представителями старых крымских кланов. Его главный визирь Сефер-Гази ага был прекрасным советчиком и преданным помощником в сношениях Крыма с другими державами и в вопросах тайной дипломатии.
Именно Сефер-Гази убедил хана никогда не развязывать военных действий без крайней на то необходимости. А если и ввязываться в какую-либо войну, так только с выгодой. И воевать преимущественно чужими руками. Именно главный визирь научил его лавировать между своенравными капы-кулу и амбициозными древними родами.
Именно он, Сефер-Гази ага, первый советник хана, уговорил его поддержать запорожских гяуров и их гетмана в начатой ими смуте против Речи Посполитой. И тем удовлетворить желания старой крымской аристократии, стремившейся приумножить свои богатства. И, одновременно, ублажить вождей своей гвардии, жаждавших славы, почётных должностей и тоже богатства. А в итоге, говорил главный визирь, поддержка козаков должна привести к тому, что Крымское ханство в союзе с Гетманщиной будет представлять грозную силу.

Султан Баязид II принимает Менгли Гирея с сыном.
Миниатюра из книги «Хюнер-наме».
Дворец Топкапы, Стамбул.

VIII

«Козаки украинные и запорожские при Крымском ханстве будут играть ту же роль ударного и охранного войска, какую играет само ханство при Великой Порте.
Познавшая силу козацкого войска в Смутное время, Москва сто раз подумает, прежде чем обострять отношения с Бахчи-сараем, отказываться от уплаты ежегодной дани и углубляться в Степь.
Литва и Польша, постоянно испытывающие мощь и ярость козацких восстаний, пятьдесят раз задумаются, прежде чем вступать в противоречия с Крымом, не выплачивать ему очередной контрибуции и наступать на Приазовские и Причерноморские территории.
Перед тем, как затевать очередную хитрость в отношении крымского хана, десять раз подумают и в Стамбуле, не раз и не два подвергавшемуся опустошительным нападениям разбойничьих запорожских флотилий».
Так думал Ислам-Гирей. На это же надеялся и его главный визирь Сефер-Гази ага.
И вот прошло почти четыре года с того дня, когда они приняли в Бахчи-сарае гяурского главного1 с сыном, бежавших от своих хозяев-ляхов. Приняли и терпеливо выслушали.
«Желая впредь Вашего высокого покровительства, мы будем всей душой и телом в союзе с вами служить успеху веры исламской в имеющих быть войнах. А с ляхами же мы совершенно прекратили всяческие дружбы. Мы просим вас: возьмите у нас заложников и согласитесь заключить с нами вышеозначенный союз», – говорил тогда козацкий главный.
Ислам-Гирей оказал всяческие почести прибывшим, пообещал свою поддержку в походе против ляхов, но взял в заложники сына Хмельницкого. И сразу же направил под Жёлтые Воды верного Тугай-бея Перекопского из славного рода Аргын, которому подчинялись ногайские орды: Едичкульская, Перекопская, Очаковская и Буджацкая.
И первый же совместный поход принёс благие плоды. Его подданные от Перекопа до Карасубазара сняли свои, до черноты заношенные овчинные куртки-курк, надели тонкие полотняные рубахи-кольмек и разноцветные бархатные кафтаны. Их женщины начали щеголять в шёлковых и шерстяных узорных платках, плисовых кушаках, шитых серебром и золотом, в тонкой выделки шубках-джуббе, обитых по краям драгоценным мехом и обшитых широкими золотыми позументами.
Пополнилась и ханская казна. Тугай-бей, как и полагается удачливому воину, присылал своему хану положенное из-под Корсуни и из-под Пилявец, и львовской добычей поделился. А возвратившись из-под Замостья, сам привёз в Бахчи-сарай пятую часть ясыря и всего добытого в украинах.
А уж после Зборова Ислам-Гирей, получивший двойную плату – и от Яна Казимира с его ляхами, и от гетмана гяурского, так облагодетельствовал своих воинов, что редкий из них не почитал хана превыше всех земных правителей.
Именно после Зборова Ислам-Гирей окончательно убедился в правильности своей политики в отношении всех гяуров – добывать средства к существованию своего народа за счёт неверных, беря ясырь и контрибуции у одних и пользуясь для этого другими как своею вспомогательной силой. Московия, Польша, Литва и Молдавия в этом смысле были неисчерпаемыми источниками. А козаки Хмельницкого – той силой, которая безотказно перекачивала богатства из гяурских земель в Крым.
Напуганный союзом козаков с татарами, благодаря хану крымскому избежавший позорного пленения под Зборовом, Ян Казимир готов был платить и старые долги, и новую дань слать, лишь бы задобрить Крым и добиться от хана доброго расположения. И в письмах своих о том писал:

Письмо польского короля Яна Казимира крымскому хану Ислам Гирею. От 1650 года января 18

Хану крымскому.
Наше братство и дружба, которые мы недавно между собой навеки заключили, являются причиной того, что посылаем благородного Войцеха Бечинского, нашего придворного, к тебе с нашим братским приветом, чтобы он узнал о твоём, нашего брата, здоровье и рассказал тебе, нашему брату, о нашем искреннем братском желании и пожелал от нас всякого благополучия.
Мы приказали этому нашему послу рассказать тебе, что мы, согласно нашему королевскому слову, посылаем тебе, нашему брату, остаток подарков, задержанных в царствование наияснейшего Владислава IV, короля польского, п. брата нашего, в Каменец, куда ты пошлешь своего посла, чтобы он их там получил, а тем временем ты доставишь в Хотин благородного Зигмунда Донгоффа, старосту быдгошского и сокальского, нашего придворного, которого мы дали как заложника до уплаты этих подарков.
А так как некоторые из находившегося под Збаражем нашего войска, хотя без нашей воли, обещали дать 40 тысяч талеров, то мы и их посылаем туда же. Не сомневаемся, что и того, другого нашего шляхтича Потоцкого, ты тоже доставишь в Хотин, чтобы – так как ты достаточно от нас получишь – оба эти наши слуги скоро и свободно вернулись в свои дома и к нашим услугам.
Все, что мы по твоему, нашего брата, посредничеству обещали нашему Войску Запорожскому, мы исполним и всегда это для них сохраним, и тебе не преминём дать помощь, если бы ты в ней нуждался, против нашего общего неприятеля, надеясь, что и ты, взамен за эту нашу дружбу, будешь верным братству и не откажешь в помощи, если мы в ней будем нуждаться.
Таким образом, мы требуем от тебя, нашего брата, чтобы ты, согласно этой нашей дружбе, отпустил из плена наших гетманов (Потоцкого с Калиновским. – А.Р.) и других, находящихся в твоём государстве в плену наших подданных, потому что мы, ввиду нашей дружбы и братства, сделали то, что теперь уже в нашем государстве нет почти ни одного пленного из твоих подданных, и на будущее мы имеем намерение доказывать тебе нашу дружбу и братство во всяком деле.
18 января 1650. Ян Казимир, король2.

Пользуясь союзом с Гетманщиной, Ислам-Гирей, не рискуя своим войском, взыскивал со всех всё, что можно было взыскать. В Москву он пишет, что готовится идти со своим союзником на Польшу, и потому просит царя поторопиться с присылкой ежегодной дани и подарков для своих военачальников. И тут же пишет в Варшаву, что зимой пойдёт на московские земли и потому настоятельно напоминает королю и сенату о том, чтобы с присылкой дани и богатых подарков не медлили. А в следующем послании уже в обе столицы Ислам-Гирей требует и от брата своего Алексея Михайловича Тишайшего, и от брата своего Яна Казимира, чтобы обуздали они донских и запорожских казаков, грабящих и опустошающих крымские и османские земли. В противном случае он вынужден будет пойти на Дон и на Сечь, и наказать разбойников. А потом сам решит, на кого из своих братьев ему идти с верным союзником Хмельницким.
Да вот с верным ли?
После прошлогоднего молдавского похода до Ислам-Гирея начали доходить слухи, что гетман тайно от него послал в Стамбул какого-то полковника с просьбой, чтобы Высокий Диван запретил крымским татарам ходить в набеги на Киевские земли и брать ясырь в Гетманщине. Поскольку хотят козаки отдать себя под покровительство Порты и платить ей дань, как платят молдаване и валахи. А Крым тому желанию препятствует.
Визири, памятуя об опустошительных набегах запорожцев на земли империи, будто бы сначала ответили отказом. Но когда послы Хмельницкого пообещали давать Стамбулу пленников столько, сколько потребуется, и против каждого из врагов империи посылать 10 тысяч войска, а в залог будущего отдать город Каменец с землями, визири на это предложение согласились. И приказали одеть послов в богатые халаты, а их гетману отправили саблю, знамя с изображением луны, гетманскую булаву, мешки с разными сладостями и фирман, в котором тот именовался ни больше, ни меньше, как князем Гетманщины.
И ещё пообещали направить фирманы крымскому хану и силистрийскому паше3 с приказом помогать козакам войском и деньгами. И в земли их, по возможности, за ясырём не ходить. Да как не ходить, если в Крыму сейчас более ста тысяч воинов. И воины эти ни к торговому делу, ни к землепашеству не приучены. Если им в набеги на украины не ходить, чем же они жить станут? Одна ханская казна такую армию не прокормит.
Но не только в Великой Порте гетман козацкий поддержки ищет, не только в Стамбул своих послов засылает.
Дошло до Ислам-Гирея, что сразу же после Зборова гетман и с Москвой начал дружбы искать. Потому и не пошёл в прошлом году с Крымом на Московию, как было условлено, а двинулся на Молдавию. И хан, выполняя союзнические договорённости, вынужден был направить к нему в поддержку калгу-султана с тридцатью тысячами воинов. Конечно, молдавский поход Крым обогатил, что было хорошо. Но и вызвал неудовольствие в Стамбуле. Что было очень плохо. Ведь молдавские земли были под покровительством Порты и исправно платили ей дань.
И в этот новый поход на Польшу Ислам-Гирей, связанный договором с козаками и понуждаемый Стамбулом, пошёл против своей воли. Именно в это время двенадцать шаек донских козаков, пройдя Доном и через море Забаш4 на полуостров, погромили татарские поселения, а на обратном пути захватили корабль с товарами да корабль с вином и ушли в Московию. Ислам-Гирей по этому поводу даже письмо московскому брату своему послал. «Что за мерзость и безобразие? – не на шутку разозлившись, писал крымский хан Алексею Михайловичу Тишайшему, – не угодно ли тебе, брат мой, быть готовым: решено идти на вас всем народом чингизидским!»
В Крыму войско готовилось к походу, в Добрудже и Никополе орды делали большие сборы, из Польши для этой войны средства были истребованы.
В послании Яну Казимиру хан прямо заверил короля в своём к нему расположении и готовности совместно воевать с Москвой:

Письмо крымского хана Ислам-Гирея польскому королю Яну Казимиру с предложением заключить союз для совместной борьбы против Московии. От 1650 года октября 31

По милости неиссякаемого милосердия всемогущего и всевышнего Аллаха, мы, великий крымский хан Ислам Гирей, да продолжится счастье его царствования бесконечно, наияснейшему Яну Казимиру, королю польскому, русскому, прусскому и многих других государств и провинций государю и брату нашему шлём поздравления, пожелания всяческого счастья от бога нашего Аллаха и доброго здоровья. И заверяем в нашем доброжелательстве.
Сообщаем, что на днях наш посланник, по имени Эссьем, вручил нам ваше письмо, из которого мы поняли всё, что вы хотели сказать. Хотя мы уже имели от вас подобное известие, всё же для большей уверенности секретно послали к вам верного посла нашего Мустафу агу. Не имея вовремя никаких вестей, мы положились на волю Аллаха и, послав султана калгу, брата нашего, на войну, решили узнать, в чём же дело, и послали к вам ещё Мехмета Гази аталыка, снабдив его, как следует, устной и письменной инструкцией. От него мы и получили необходимые сведения.
Усердно старайтесь в течение этой зимы провести необходимые военные приготовления, чтобы мы могли сразу же весной, с помощью Аллаха, с нашей стороны, а вы с вашей, поручив себя богу вашему, решительно выступить общими силами. Возлагаем надежды на божью помощь. Сколько бы Аллах всевышний ни создал городов и замков, пусть все будут вашими. Более всего мы беспокоимся о том, чтобы получить обратно астраханские, казанские и другие орды магометанской веры, принадлежавшие нам сто лет тому назад. Если Аллах будет к нам милостив, будем довольствоваться ими, а замки, города и имения пусть все вам достанутся. Мы никогда вас не обманем, ибо желаем жить с вами в дружбе и братстве столько, сколько мир будет стоять. Пусть только в. к. м. благоразумно пожелает жить с нами в дружбе и братской любви. А если кому-нибудь это не нравится, и он желает разорвать наш союз, то такой человек не думает о благе своей отчизны, а наоборот, он является её врагом. Не нужно обращать внимание на мнение таких людей и слушать их. Следует доверяться только одному богу. Приложите старания, пока у вас есть время. С помощью Аллаха милостивого между нашим государством и Польским королевством будут заключены навеки дружба и братство. Нет смысла бездействовать, имея такое число несметных войск. Королям и панам присущи храбрость и отвага.
Итак, мужественно действуя, не упуская удобного случая, приложите усилия для умножения великой славы и расширения своего государства, а наших слуг, Мустафу агу и Мехмет Гази аталыка, которые у вас находятся, пришлите немедленно к нам, изложив через них всё, что вам нужно. Тогда ради дружбы и вашей безопасности мы отошлём к вам и Балабана, вашего слугу, с находящейся при нём челядью. Поскольку же он является хорошим, правдивым и преданным вашему государству слугой, то мы, хорошо осведомившись о нём, дали ему некоторые поручения.
Будьте нам верны в дружбе и братстве. Желаем вам при этом долгих лет доброго здоровья от господа бога.
Ислам-Гирей, хан Крымский. В Бахчи-сарае, столичном городе5.

И вдруг Хмельницкий решил опять с ляхами воевать. Московский поход расстроился. Ислам-Гирей зубами поскрипел, но распоряжению стамбульских визирей подчинился и, заручившись обещанием гетмана о бочке золота, повёл своих воинов в украины.
Выйдя из Крыма, сначала шёл по водораздельной безлюдной степи между Бугом и Днепром. Шёл к Белой Церкви, где Хмельницкий собирал своё войско. Не дойдя до этого гяурского города, получил известие, что гетман не дождался его и выступил на Подолье. Хан удивился такому непочтительному отношению к собственной персоне, но перешёл Рось и повернул на запад.
Идя за козацким войском и отставая от него на семидневный переход, его воины в попадавшихся на этом пути местечках, городах и сёлах не находили ни пищи, ни стоящей добычи, ни корма для лошадей. И людей, годных на ясырь, встречалось мало. Селяне и мещане разбегались при приближении татар, укрывали семьи в лесах и болотах, сбивались в ватаги и, помня о прошлых добычливых смутах, догоняли козацкие полки и примыкали к ним.
Ислам-Гирей, проходя по украинным шляхам мимо опустевших, безлюдных и голодных селений, раздражался всё больше и больше.
- Надо же было довести до такого разорения некогда богатые и многолюдные земли, – говорил он своему визирю Сефер-Гази аге. – По-видимому, Аллах лишил этих людей разума. А вождей их и вовсе безумием покарал.
- Всё в воле Аллаха, – отвечал хану мудрый Сефер-Гази, – но нам-то что делать. Сколько не взбивай воду – масла не собьёшь.
Крымское войско переправилось через Роставицу6 и вышло к Паволочи. Вестей от Хмельницкого не было. Хан разозлился и приказал всё взрослое население этого города взять в полон и отправить в Крым.
Потом перешли Случь7 и вошли в местечко Полонное8. Хмельницкий прислал гонцов. Те сообщили, что гетман стоит под Зборовом и ждёт брата своего Ислам-Гирея к себе.
Хан так разгневался, что даже не ответил. Но когда оторопевшие гонцы добавили, что гетман не просто ждёт, но ждёт с дарами многими и обещанной бочкой, Ислам-Гирей указал открытой ладонью на своего визиря и удалился.
Сефер-Гази ага подробно расспросил гонцов о самочувствии, здоровье, благополучии, заботах, трудах и местопребывании наидостойнейшего друга и брата, богом благословенного Гетмана и пообещал, что хан непременно прибудет к своему брату. Как только сможет.
С этим обещанием гонцы были отпущены с миром. Но без обычных в таких случаях подарков.
Ислам-Гирей день думал, что ему в такой ситуации делать. Хмельницкий самолично к нему не явился, каких-то немытых козаков прислал. Что это? Обычная козацкая невоспитанность или знак откровенной непочтительности?
Ислам-Гирей, после столь наглядно и столь откровенно продемонстрированного неуважения со стороны гяурского гетмана, сомневался. А стоит ли теперь ему, потомку Чингизову и великому хану, помогать Хмельницкому. В секретном ларце у Сефер-Гази лежал список той грамоты, что была послана из Стамбула в Чигирин полгода тому. Грамоты, свидетельствовавшей о подлости и коварстве гетмана, искавшего новых, более могущественных покровителей за спиной своего союзника.
Ислам-Гирей призвал в свой шатёр визиря и велел ещё раз прочитать злополучное послание. Сефер-Гази ага с поклоном отпер секретный ларец, извлёк тугой, в несколько раз скрученный пергамент и, склонившись перед своим господином в полупоклоне, начал читать бесстрастным голосом. По мере чтения худое, как бы высушенное на солнце лицо хана наливалось жёлчью и становилось похожим на тот же пергамент.

Грамота султана Мехмеда IV и его Высокого Дивана гетману козацкому Богдану Хмельницкому.
От начала месяца Ребиул Эвеса 1061 (в декабрe 1650)

Наиизбраннeйшему из монархов религии Иисусовой гетману козацкому Богдану Хмельницкому, его же конец да будет счастлив чинится, писание сие, исходящее от нашего высокого и пресветлого трона чрез одного из урядников наших Осман-Чаута, возвращающегося вмeстe с вашим послом, который привёз ваше писание, исполненное самой завзятой искренности. Сообразно с обычаями всего света, наияснейший наместник наш, наивeрнeйший наш великий визирь приказал перевести его дословно и подать нам. И мы, уразумевши его содержание, то есть ваше и всего войска вашего прошение, поняли, что вы скорбите на своих неискренних друзей, равно как и на жестоких ваших неприятелей: всё, о чем вы писали к нам, мы узнали и уразумели. Знайте же, что высокая Порта обыкла оказывать милость и милосердие друзьям и карать своих врагов. Вы с верною искренностью откровенно высказавшись, отдаётесь под крыло и под протекцию непобедимой Порты нашей, и мы сердечно и любовно принимаем вас и о верности и искренности вашей не сомневаемся. Что вы секретно сообщали Осман-Чаушу, о том обо всём в подробности он сообщил нам, и мы тотчас к вельможному монарху хану крымскому послали свой крепкий и строгий указ, повелевая, чтоб он никогда своих очей и ушей не обращал на польскую сторону, напротив, если бы оттуда подул какой-нибудь ветер, несущий на вас войну и гонение, если бы поляки неожиданно и насильно напали на войско ваше, но чтоб он тотчас своим быстролётным войском постарался подать вам помощь, где бы только оказалось это нужным. Мы ему это сурово приказали. A пока только вы со всем войском вашим будете верными искренно преданными счастливой Порте нашей, до тех пор ведите сношение с ханом безопасно, и не обманетесь. Уже теперь высокая Порта вполне принимает вас под свою протекцию, и вы будьте в том уверены и нам через своих послов в подробности объясняйте обо всём, что деется в краях ваших. Ныне же, в знак нашего расположения, нисходящего от великих монархов, цесарей, владык всего света, при сём нашем ясном писании посылаем штуку златоглаву и кафтан, чтоб вы с увeренностию возложили на себя этот кафтан в том смысле, что вы теперь стали нашим верным данником. A что вы наияснейшую Порту просили, что готовы дань давать, как иные наши христианские данники дают, то мы, благорасположенные к вам, оценивая ваши добродетели, тем остаёмся довольны. A притом, чтоб вы послов своих, людей достойных на резиденцию сюда, к нам прислали, в утверждение нашей дружбы посылаем вам сие писание.
Дан в начале месяца Ребиул Эвеса 1061 (в декабре 1650).

Сефер-Гази ага закончил чтение и обратил свой взор на хана. Ислам-Гирей молчал. Ислам-Гирей, с трудом уняв раздражение, думал спокойно. И, после длинной паузы, произнёс:
- А что скажет мудрейший визирь, если мы поступим с подлыми гяурами так же, как и в прошлый раз. Под Зборовом. Но более умно.

Крымский хан Ислам III Гирей
1604 – 1654
Правил в 1644 –1654 годах. Гравюра XVII века.

IX

Утро было тяжёлым и туманным. Гетман, перед самым рассветом покинувший соседний шатёр, был мрачен. Ворожба да загов;ры, которые он наблюдал и выслушивал полночи, никакого облегчения не принесли. Будущее было так же темно и непредсказуемо, как и вчера, и третьего дня.
Старая Ивайла, самая старшая из тех шести вещуний, которые сопровождали его в каждом походе, долго смешивала какие-то корешки и пепел от вороньих перьев, истолчённые в прах лягушьи лапы и кости каких-то животных. Кипятила смешанное и пристально вглядывалась в это колдовское варево. Жгла горькую полынь, едкую лебеду и репейник. Но ничего путного так и не сказала.
«Вижу красный пепел, туман и мглу беспросветную. Вижу страх Господен, смятение и ужас человеческие», – причитала Ивайла под нечленораздельное бормотание пяти своих товарок и беспрестанно обмахивала Гетмана старым орлиным крылом.
«Что? Что там? – не понимая, спрашивал Богдан. – Какой страх Господен? Какое смятение?!»
Но настоящих ответов не получил.
Ивайла заговаривала его от стрел, от огненного боя и от стали разящей:
«За широкими долами, за высокими горами разлилось море-океан, море железное, холодное. В море том есть высокий столп медный, а на том столпе стоит пастух бедный. Стоит столп от самой земли, небо подпирает, с востока на запад. Тот пастух глаголет своим детям: «Железу, булату красному и синему, укладу, меди, стали, свинцу, олову, злату-серебру, камням, стрелам и пищалям, кулачным бойцам и борцам – наш большой завет: подите вы прочь, железо, камни, свинец, – в свою землю от раба Божиего Богдана, а древо – к берегу, а перья – к горлице, а горлица – в небо, а клей – в рыбину, а рыбина – в сине море-океан сокройтесь навсегда от раба Божиего Богдана». А повелел он ножу острому, топору и всякой рогатине, мечу, кинжалу, стрелам, пищали, кулачным бойцам и борцам быть тихими, смиренными и покорными. А повелел он не давать выстреливать в меня и поражать ратоборцам из пищалей, а повелел выхватить из луков тетивы, из колчанов стрелы, из ружей пули и бросить их на землю. А будет моё тело крепче каменьев, твёрже булата, одежды мои пусть будут мне надёжным панцирем и кольчугой. Слово моё крепко. Замыкаю его замками железными, ключи бросаю под горюч камень Ал;тырь1. А как у замков смычки крепки, так и моё слово крепко и нерушимо».
Потом просила Ивайла повторять за ней слова заговорные:
«Через порог переступаю, гадюкою выползаю, всем врагам рот затыкаю. Я не иду, а еду чёрным волом, чтобы у всех моих ворогов язык стал колом. Аминь». А после этих слов заставляла плевать три раза через левое плечо.
Гетман повторял и плевал.
А в конце ворожбы и загов;ра попросила Ивайла прочитать за нею молитву:
«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Как в первом законе Богородица Сына Иисуса Христа ризой своей прикрывала, от врагов его и супостатов защищала, так и меня, Божиего раба Богдана, укрой, Мати Пресвятая Богородица, от порчи, заклятия и кровного проклятия, ото всех бесовских неверных сил. Возвыси, Господи, руку свою надо мною. Спаси меня, сохрани и обереги. Верую я в Бога единого, Отца и Сына и Святого Духа. Ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
И Гетман такую молитву прочитал.
После всего этого хотел было попросить ворожек сотворить заговор и от женского проклятия. Но передумал, не попросил.
Сил ещё на одну ворожбу не осталось.
Сопровождаемый вартовыми и верным Демко, Гетман вышел на бруствер. Туман, окутывавший Берестейское поле, под лучами восходящего солнца медленно рассеивался. Справа нечётко обозначились позиции козацких полков. Слева на дальних холмах вырисовывался стан татарский. Впереди начали проступать контуры польских позиций.
Вчерашний день показал, что Ислам-Гирей настроен решительно и пришёл воевать. Не убедившись в этом, нельзя было в серьёзную сечу ввязываться.
Так. Передовые польские хоругви турки и татары пощипали основательно. Но главные свои силы Ян Казимир в дело не пустил, приберёг. Стало быть, правильным было решение и козацкую силу поберечь. Хорошо, что не дал наказа о наступлении своим полкам. А то – ввязались бы в драку, навалились бы со своего бока на Конецпольского да Любомирского и подставились бы под удар самого Яна Казимира. Ведь кроме полка коронного маршалка, полка хорунжего их коронного и мелких отрядов Чарнецкого с Вишневецким никого в поле не было. И сам Ярема на битву не вышел. Других псов Его Милости тоже не наблюдалось. Ни Лянцкоронского, ни Калиновского, ни Потоцкого.
Так, правильным было стояние вчерашнее. Пока Тугай-бей ляхов гонял по полям и перелескам, войско козацкое успело окопаться и обозы подтянуть. Хан, конечно, разозлился, гонцов своих слал, поддержки требовал. И правильно требовал. Но ответ ему тоже был правильным. Нельзя соваться в бой, очертя голову. Без совета, без плана, без рады. Да и не готовы были козаки к наступлению – не все полки собрались.
Зол был хан, брат наш дорогой. После дела и сам не показался, и мурз, и беев своих не прислал. Что ж? Как там у них, у бусурман, говорят? – Не пошло стадо за бараном да из-под ножа и вывернулось, а собаки, если не погрызутся, не подружатся.
Вот и мы так с татарами.
И всё же – надо самому к брату нашему ехать. Судить да рядить, как дальше быть.
Гетман прибыл в татарский стан, когда солнце полностью взошло, и туман растворился в синем утреннем небе. Сефер-Гази ага вышел навстречу долгожданному дорогому гостю и, беспрестанно кланяясь, попросил немного подождать.
«Великий падишах Великой Орды и Великого Юрта, и Престольного Крыма, и Дешт-Кипчака2, и неисчислимо многих татар, и неисчислимых ногаев, и горных черкесов, и татов3 с тавгачами4, и всех многих избравших ясную веру и ислам, и хан Великого Крыма счастливый и мужественный, и великодушный, и боговспомоществующий хан Ислам-Гирей, да сохранит его до Судного дня Аллах, тот, к кому обращаются за помощью в пути и дома – ещё почивает», – несколько раз беря паузу, выговорил Сефер-Гази и пригласил прибывших в гостевой шатёр.
Прошло не менее получаса, прежде чем в шатре появились ханские капы-кулу, а за ними вошёл и сам Ислам-Гирей.
- Приветствую брата моего, – сказал хан, подавая Гетману обе руки. – Здоров ли ты, и всё ли у тебя хорошо?
И, не дожидаясь приветствия от гостя и ответа на свой вопрос, прошёл к единственному креслу, поставленному посередине шатра. Усевшись, Ислам-Гирей вопросительно посмотрел на стоявшего перед ним Хмельницкого.
- Рады видеть брата моего у нас в украинах и на этом поле, – склоняя голову перед своим союзником, сказал Гетман. – Прими наше нижайшее почтение и благодарность за помощь твою и за труды в том деле, что предстоит нам исполнить.
- Благодарность твою, брат мой, принимаю, – спокойно сказал Ислам-Гирей. – И видел её вчера, когда мы одни ляхов били. А твоих воинов в поле не было.
Гетмана этот скрытый упрёк не смутил.
- Не было, потому что подойти не успели, не все полки собрались, – сказал Хмельницкий. – А твои батыры поспешили, и не моя вина в том.
- Не мне тебя и воинов твоих винить, – так же спокойно произнёс Ислам-Гирей. – Аллах всевышний, всезнающий. Он всё видит. И твой Бог не слепой. Только я думаю – что вчера было с войском брата моего и союзника, сегодня не повторится ли? И в силе ли тот наш договор, что город Бар нам отдашь?
- Моё слово крепкое, – изобразив удивление, но убеждённо сказал Хмельницкий. – Разве я когда его не держал? Разве у брата моего была причина не верить? Выйдем в поле, совершим предназначенное и получим должное.
- Долго говорим, а дела нет, – решительно сказал Ислам-Гирей. – Столкуемся сейчас и пойдём на ляха. Сегодня надо всё закончить, а завтра будем праздновать5.
После этих слов в шатёр были позваны татарские военачальники и козацкая старшина. О совместных действиях союзники договорились быстро и быстро разъехались.
Ислам-Гирей, проводив гостей, сказал своему визирю: «Где кяфиры дерутся, там правоверный побеждает».
Богдан Хмельницкий, отдалившись от ханского стана, пробурчал себе в усы: «Когда Господь Бог сотворил татарина, потребность в Сатане отпала».
Через час татары Тугай-бея, козаки и турки пошли в атаку. Татарская конница оторвалась от козацкой пехоты и понеслась на левое крыло войска польского. Артиллеристы под командованием опытного Сигизмунда Пжиемского развернули часть орудий и сразу же погасили воинственный порыв тугай-беевых батыров. А когда пушечные залпы затихли, хоругви воеводы подольского Станислава Потоцкого и воеводы брацлавского Станислава Лянцкоронского и вовсе прогнали с поля всё наступающее войско.
Поляки воодушевились и уже хотели праздновать победу, но в полдень ситуация резко переменилась. Впрочем, обратимся к тому же Станиславу Освенциму, непосредственному участнику описываемых событий:

«Июня 29, в четверг. Мы испытали, что военное счастье весьма изменчиво: после удачной вчерашней стычки с татарскою конницею случилась перемена. С раннего утра хан и Хмельницкий стали приближаться; кастелян краковский вывел войско в поле и построил его несколько дальше от валов, (которыми окружён был лагерь непосредственно после получения известия о приближении врагов), опираясь сзади лишь на одну батарею. Долго с обеих сторон занимались только джигитовкой; татаре, поддразнивая наших, старались вовлечь их в засаду, устроенную козаками среди лозовых зарослей; но наши, руководясь более осмотрительностью, чем храбростью, ограничивались тем, что прогоняли татар с поля, но в засаду не бросились. Потом на правом фланге вступили в бой полки воевод: брацлавского Станислава Лянцкоронского и подольского Станислава Потоцкого столь успешно, что татаре были прогнаны, и вся орда едва не обратилась в бегство, подобное вчерашнему. Но в полдень они опять наступили со всеми силами и подошли так близко, что постепенно заняли всё поле; уже нашим трудно было и выступить из строя в свободное пространство. После продолжительной джигитовки кастелян краковский отрядил в бой три полка: свой собственный, маршала коронного и подкомория литовского. Они бросились храбро вперёд и так сильно налегли на неприятеля, что сразу принудили его отступать, но вскоре враги, заметив, что наши слишком далеко увлеклись от своего войска и что подкрепления к ним не подходят, оправились и стали вновь наступать; наши, не теряя мужества, не отступали и смешались с ними до того, что трудно было различить поляков от татар, которые в тот день выехали в нарядных одеждах; наши не могли почти сообразить, кому наносить удары, ибо татарские бунчуки и польские знамёна развивалась рядом; только турок (которых среди них было до 5 000) можно было отличить по тюрбанам. В таком виде упорная схватка продолжалась почти два часа, со значительным для нас уроном вследствие того, что наши увлеклись дальше, чем следовало, от войска и не получали подкреплений. Многие легли в битве, а именно: Казановский, кастелян галицкий, Юрий Оссолинский, староста люблинский, Лигенза, мечник перемышльский, Николай Ржечицкий (оба последние охраняли маршала коронного, который также находился в большой опасности), Козика, богатый дворянин, единственный сын у матери; ротмистр Ермолай Иордан погиб с целою хоругвью; Ян Собесский, староста яворовский (будущий король – А.Р.), уже был окружён татарами и почти чудом спасся. Ранены были выстрелами: обозный литовский Ян Сапега, хорунжий галицкий Станиславский и многие другие. Знамя кастеляна краковского взято врагами неизвестно по чьей вине; говорят, однако, что по нерадению самого знаменосца, который сам бежал невредимо, но не хотел передать знамени другому товарищу. Пока битва эта происходила на одном фланге, на другом неприятель напал с равным ожесточением на полк воеводы брацлавского; трижды он был окружён многочисленною толпою врагов и каждый раз храбро пробивался; при этом пал ротмистр Сигизмунд Лянцкоронский (брат Станислава Лянцкоронского – А.Р.) и многие товарищи. В помощь ему пришли отряды дворянского поголовного ополчения из поветов: перемышльского, саноцкого, серадского, велюнского и других, но и они потеряли в стычке очень многих шляхтичей; в том числе погибли: Ян-Адам Стадницкий, подкоморий саноцкий, Юрий Стано и другие. От опасности этой освободились наши полки только тогда, когда воевода подольский (брат Николая Потоцкого, каштеляна краковского и Великого гетмана коронного – А.Р.) быстрым и своевременным движением ударил на врагов и заставил их отступить. И так этот день был для нас несчастен вследствие гибели многих знатных людей и хороших воинов; но и для татар он был чувствителен: по крайней мере 1 000 убитых и раненых они насчитывали, в том числе пало много знатных мурз, между ними: Мехмет Гирей-мурза и Тугай-бей. Взят бунчук Аслан-мурзы и в плен попал молодой знатный Муфрах-мурза, в то время, когда он налетел на старосту яворовского Яна Собесского. Сабля Тугай-бея досталась на долю старосты красноставского Марка Собесского, который весьма храбро сражался в этой битве и потерял сам товарищей из своей хоругви. После столь значительных обоюдных потерь неприятель сошёл с поля в четыре часа, наши же в совершенном порядке отступили к лагерю только вечером. Затем прекратились неприятельские действия, и обе стороны занялись уборкою мёртвых тел с поля сражения.
Король нисколько не падал духом вследствие гибели стольких знатных лиц, напротив того, он утешал и укреплял духом раненых; но войско после этого кровавого дела потеряло самоуверенность, так что вечером только немногие оставались у знамён. Видя значительный упадок духа наших солдат, произошедший ещё до появления в поле неприятельской пехоты и табора, можно было с вероятностью предполагать, что они бы не сдержали натиска врагов, если бы последние в тот же день налегли всеми силами, как они это сделали на следующий; но Господь отвратил от нас это бедствие. Когда на закате дня войско возвратилось в лагерь, король, опасаясь, чтобы солдаты, встревоженные неудачею, не потеряли мужества, дисциплины и окончательно не пали духом и не сделались негодными для битвы, объявил приказ военного совета, чтобы сейчас после полуночи, оставив только челядь в лагере, всё войско конное и пешее выступало с целью атаковать неприятеля и вступить с ним в решительную битву. Мера эта показалась весьма рискованною и вызвала сильное смятение, да иначе и невозможно было поступить, ибо всякое промедление усилило бы напрасно утомление людей и лошадей и наводило бы больший страх».

***
К вечеру того дня поле битвы было усеяно убитыми и ранеными. Противники, обменявшись парламентёрами, договорились о том, чтобы разобрать и вывезти их. Каждый – своих.
Потом польские хроникёры напишут, что многие останки выглядели так, как будто над ними потрудился палач. Искалеченные, обезглавленные тела, отрубленные и пополам разрубленные головы, тут и там валявшиеся ноги, отдельно лежащие кисти рук, целые руки и руки вместе с предплечьями.
Мартын Пушкарь и Северин Пащенок, вышедшие в поле сразу после битвы, медленно продвигались между трупами и теми останками, в которых ещё теплилась жизнь. Они искали есаула Полтавского полка Стефана Пушкаря.
Во время утренней атаки есаул был послан братом своим Мартыном с большим засадным отрядом в прибрежные лозы. По предварительной хитроумной задумке татары Тугай-бея, устремившиеся на польские позиции, должны были повернуть и заманить своих преследователей в козацкую засаду. Попав под ураганный пушечный огонь и потеряв половину всадников, Тугай-бей почти дошёл до тех позиций, что занимали полки польного гетмана Мартина Калиновского и воеводы русского Иеремии Вишневецкого. И даже выманил их конные хоругви за редуты. Поляки бросились за татарами, отогнали от своих укреплений. Но дальше в лозы не пошли.
Тугай-бей тут же попытался повторить свой манёвр. Снова повернул на неприятеля и ввязался в сечу. Но силы были явно неравны. Татары гибли один за другим, поляки одолевали. Стефан Пушкарь вывел свой отряд в поле, и козаки бросились на помощь союзному войску. Поляков отбили, Тугай-бея и войско его спасли. Но многие козаки засадного отряда из этого боя не вернулись. Не вернулся из него и есаул Полтавского полка Стефан Пушкарь.
Северин Пащенок, бывший в том же отряде, не мог себе простить, что в поисках Яремы увлёкся боем и потерял Стефана из виду.
Обходя трупы поляков, козаков и татар, он бросался на каждый стон, каждый еле слышный голос. Но отца своего крёстного не находил.
Мартын Пушкарь, шедший впереди своей и татарской похоронных команд, внимательно вглядывался в лица и одежды каждого найденного козака, но брата своего среди них не видел.
Начинало смеркаться. Козаки и татары зажгли факелы. Невдалеке на расстоянии десяти-пятнадцати шагов козаки увидели небольшую группу вооружённых людей, тоже зажёгшую факелы.
- Люди, хто такі будете? – громко спросил полтавский полковник.
- A kim ty jeste;? (А ты кто такой?) – услышали козаки в ответ.
- Полковник Полтавського полку Мартин Пушкар з товаришами. Брата свого шукаю, – ответил Мартын.
- Wojewoda Stanis;aw Lyantskoronskiy. Te; szukam brata swojego. (Воевода Станислав Лянцкоронский. Тоже ищу брата своего).
И две команды мирно разошлись в разные стороны. Каждая – в поисках своих павших.
***
В этот вечер произошёл ещё ряд событий. На первый взгляд – незначительных. Но в рамках нашего повествования имеющих свою внутреннюю логику.
В стане перекопских татар омывали тело Тугай-бея, погибшего во время второй, полуденной атаки. Славного воина и гетманова побратима положили головой по направлению к Мекке, омыли три раза, начиная с головы, уложили руки его вдоль тела ладонями вверх, завернули в три куска белой невязанной материи. И после того, как имам прочитал над ним суры Корана, отправили в дальний путь на Перекоп Крымский.
В гетманском стане омывали и отправляли в украины погибших козаков. Митрополит Иоасаф, чтобы облегчить переход новопреставленных в иной мир к новой жизни, читал над ними отходной канон и молитву о разрешении душ их от всяких уз, об освобождении от всякой клятвы, о прощении грехов и упокоении в обителях святых.
В шатре, где располагались гетманские провидицы, пятеро из них творили своё таинство над телом старой Ивайлы. После того, как отгремело сражение и к шатру этому начали свозить тех воинов, которые подавали признаки жизни, старуха вышла в поле за лечебными травами. И далеко отдалилась от козацкого стана. Здесь-то на неё и наткнулась фуражная команда, посланная из войска польского за кормом для лошадей. Проверили её сумы и корзины. В одной из корзин нашли горшочки. В горшочках нашли высушенных и живых ящериц, пауков, жаб и ужей. Жолнёры крикнули: «Ведьма козацкая! Ворожит против нас на поле битвы!»
И убили Ивайлу жестоко.
В стане Ислам-Гирея по мусульманскому обычаю прощались с телом сына его Махмета и телом ханского казначея Муффрах-мурзы. Ислам-Гирей был в печали. Ислам-Гирей жаждал мщения за родную кровь, позабыв о том, что перед самой битвой отправил к полякам посыльного с предложениями мира. Забыв о наступающем празднике и о запретах, с этим праздником связанных, он проклинал и поляков, и козаков. А больше всего проклинал Хмельницкого, втянувшего его в эту войну, обещавшего быструю победу, убеждавшего, что войско поляков слабо и малочисленно.
В это же время в королевском стане принимали писаря ханской канцелярии, посланного от визиря Сефер-Гази аги для переговоров. Писарь сообщил, что «Великий хан Великого Крыма, счастливый и мужественный, и великодушный, передаёт о готовности помочь брату своему Яну Казимиру в том, чтобы привести в повиновение взбунтовавшихся слуг его». И назвал те суммы, которые помогут осуществить эту помощь.

X

Утром 30 червня оба противостоящих войска были готовы к решающему сражению. Но туман, который был ещё гуще вчерашнего, не давал никакой возможности для его начала. Воины не видели друг друга на расстоянии копья.
Богдан Хмельницкий, окружённый войсковой старшиной, стоял на переднем валу бруствера и вглядывался в пелену тумана. Довбыши, установившие литавры на этом же валу, были готовы ударить в них по первому мановению Гетмана.
Войсковой есаул Демко, выстроивший своих порученцев у бруствера, готов был послать их в любую сторону, в любую точку Берестейского поля с гетманским наказом. Среди порученцев находились Макар Сухой и Варлам Шиленко, выполнившие приказ гетманыча и оставшиеся в козацком таборе. Писарь Выговский со времени их появления в войске при встречах смотрел косо, но терпел.
Иван Богун и Мартын Пушкарь, выведшие свои полки из прибрежных камышей и лоз, напряжённо вслушивались в звуки этого тревожного утра, долетавшие до них и от гетманского стана, и со стороны неприятеля.
Северин Пащенок, с ночи разместивший сотню в первых рядах Полтавского полка, ждал команды Мартына Пушкаря и сгорал от нетерпения. Он чувствовал и знал, что в этот день долгожданное отмщение осуществится. По вине Яремы и его ляхов он потерял всех близких людей. И отца, и мать, и батька Стефана, которого так и не нашли этой ночью. Ни живого, ни мёртвого. Сколько ни искали. И виновник этих потерь был совсем близко – только через поле перейти.
Ислам-Гирей, сидевший в кресле, вынесенном из гостевого шатра, отдал приказ своим беям и командиру силистрийских турок, ряды которых сильно поредели после двухдневных боёв, развернуть войско полумесяцем так, чтобы его видели из гетманского стана, и ждать сигнала к атаке.
Вот только в какую сторону?
Писарь ханской канцелярии, под утро вернувшийся из польского лагеря, доложил о результате этого визита. И хан теперь напряжённо думал.
Он не мог простить гяурскому гетману его непочтительности, его хитрости, его лицемерия и его закулисных сношений со Стамбулом и Москвой. Такое коварство должно быть наказано.
И ещё вчера утром он готов был наказать Хмельницкого, склонить его к миру. А если козаки не согласятся на заключение мира, готов был выдать Хмельницкого ляхам, привлечь их на сторону Крыма и вместе с королём всё же ударить по Москве. Великой Порте такая война понравилась бы больше, нежели война в разорённых Подолии и Волыни. Там, в московских землях, всегда было, что взять и тем ублажить Стамбул. Ещё вчера он, Ислам-Гирей Крымский, склонялся именно к такому решению.
Но сегодня он не мог простить полякам смерти многих досточтимых мурз, беев, гибели Тугай-бея Перекопского. А самое главное – гибель сына Махмет Гирея переполнила его сердце страданием и требовала отмщения. И по законам шариата, и по установлениям Т;ре, и по своему личному желанию. Того же молчаливо ждало от него и верное войско.
В польском стане тоже царило тревожное ожидание. Полки и хоругви по приказу Яна Казимира с ночи выстроились в боевой порядок.
Правое крыло стояло впритык к реке Стырь под самым Щуровецким лесом. Руководить правым флангом было доверено великому гетману коронному Николаю Потоцкому. Но от сильного волнения, случившегося по причине потери гетманского штандарта, великий гетман так расхворался, что не смог сесть на коня. Ночью лекарь пустил ему кровь. Командование было передано воеводе брацлавскому и сенатору Станиславу Лянцкоронскому, который только под утро нашёл растерзанное тело брата своего и теперь жаждал мести. Под начало пана сенатора согласились стать Литовский подканцлер Лев Казимир Сапега, великий маршалок коронный Юрий Любомирский, коронный хорунжий Александр Конецпольский, воевода познанский Кжиштоф Опалинский, познанский подкоморий граф Владислав Лезненский, яворовский староста Ян Собесский и его брат – староста красноставский Марек Собесский. Последний гордился тем, что во вчерашнем полуденном бою мастерским ударом выбил богатую саблю у израненного Тугай-бея и после того, как живучего татарина пронзили несколько жолнёрских копий, стал её счастливым обладателем.
Левым флангом командовал польный гетман коронный Мартин Калиновский. Под его рукой собрались воевода краковский князь Доминик Заславский, воевода брестский Ян Щавинский, воевода подольский Станислав Потоцкий, староста калушский Ян Себепан Замойский, воевода киевский Адам Кисель, воевода русский Иеремия Вишневецкий. Здесь же был и полк немецкой пехоты генерала Донгофа.
Командование центром войска польского взял на себя король. Здесь же, в центре, была сосредоточена польская и наёмная немецкая пехота, которой руководили немецкие командиры по преимуществу. Во фронт была выставлена вся наличная артиллерия Зигмунта Пжиемского под прикрытием гусарского королевского полка. Ян Казимир приказал своим гусарам вбить все копья с красно-белыми флажками в землю позади позиций, что издали должно было создавать видимость неисчислимого конного резерва. Кроме этого был отдан приказ разобрать мосты через Стырь, что сделало невозможным отступление шляхты. Безопасность короля обеспечивали придворный пятисотенный гусарский эскадрон Казимира Тышкевича и около двух тысяч телохранителей Фромольда Вольфея.
Наконец, в 8 часов утра, туман, как по мановению невидимого небесного распорядителя, поднялся. Противники увидели друг друга.
Гетман подал довбышам знак. Воздух над Берестейским полем наполнился глухими бьющими звуками козацких литавр, задающими боевой ритм всему войску. Козацкие полки, заполняя собою простиравшуюся перед ними равнину, двинулись на поляков.
Приблизившись на ружейный выстрел, козаки по всему фронту выкатили возы и открыли огонь. Поляки ответили ружейными и пушечными залпами, но за линию обороны не вышли. Перестрелка с обеих сторон продолжалась довольно долго, не нанося существенного урона польской стороне, но сея смятение и смерть в козацких полках. В конце концов, козаки, удостоверившись, что ляхи в наступление не идут, начали медленно отходить и отодвигать возы на безопасное расстояние.
Ян Казимир чего-то ждал и поэтому не спешил бросать своих воинов в козацкую мясорубку. К королевскому штандарту прибывали посыльные и с правого, и с левого флангов и передавали просьбы своих начальников о сигнале к общей атаке. Но король отправлял их ни с чем.
- Ждём. Ждём, панове, – бесстрастно отвечал Ян Казимир всем, обращавшимся к нему с требованием о наступлении. – Хан свою орду не вывел. Значит, задумал что-то. Подождём, посмотрим – что?
Богдан Хмельницкий, увидевший пассивность крымского воинства, послал к Ислам-Гирею Ивана Выговского с просьбой о поддержке. Хан, внимательно наблюдавший за началом битвы со своего холма, отвечал:
- Мои воины два дня бились с ляхами без вашего войска. Многие знатные и доблестные полегли на вашем поле. Я сына своего здесь, у вас, потерял.
И добавил:
- Аллах всевидящий запрещает нам сегодня кровь человеческую проливать. Мои воины должны не вашим врагам ляхам, а баранам горло сегодня резать. Поэтому вы начинайте. И не так трусливо, – Ислам-Гирей показал Выговскому на отходящие козацкие полки. – А мои воины никогда не заставляли себя ждать. Не заставят и сегодня. Иди, писарь. Передай это своему гетману.
Войска стояли долго. Богдан Хмельницкий ждал активности Ислам-Гирея. Ислам-Гирей ждал активности козаков. Ян Казимир ждал, когда крымский хан выполнит своё обещание.
Так прошло полдня, пошёл четвёртый час пополудни.
Иеремия Вишневецкий с согласия Мартина Калиновского отправил к королю старосту сокальского Зигмунта Донгофа с настойчивой просьбой о кавалерийской атаке. И воевода русский, и польный гетман Калиновский не понимали такого бессмысленного стояния и давно порывались в бой.
Ян Казимир, выслушав Донгофа, сказал так громко, чтобы слышало всё королевское окружение:
- Невозможно. Невозможно ждать далее. Хан своего обещания не выполнил, значит, и мы от своего свободны. Спасём веру католическую и Речь Посполитую сами. Ударим по врагу, который есть только свора взбунтовавшихся хлопов!
Иеремия Вишневецкий тотчас вывел хоругви в поле и, не дожидаясь остальных полков, пошёл в атаку на правый фланг козацкого войска.
Кальницкий и Полтавский полки, отошедшие от поляков и выстраивавшие возы в 10 рядов перед собою, не успели соединить их цепями. Хоругви Вишневецкого легко подмяли пеших козаков и проникли за возы.
Князь Иеремия, окружённый преданными жолнёрами надворного войска и верными козацкими хоругвями, ворвался в тыл Полтавского полка.
Северин Пащенок, давно наблюдавший за малиновым штандартом с жёлтым полумесяцем, шестиконечной звездой и тремя крестами, взял отцовскую косу наперевес и ринулся к этому штандарту, как разъярённый бык на красную тряпку. Он сокрушал всех и всё на своём пути и через какую-то минуту увидел врага своего.
Нанося рубящие удары и опрокидывая конных жолнёров, он прорубился к Яреме и встретился с ним взглядом. Опешившее от напора молодого всадника и на миг отступившее окружение князя быстро пришло в себя, сомкнуло кольцо вокруг своего вождя. Но Северину этого мига было достаточно.
Он подмял лошадью знаменосца, находившегося между ним и князем, и нанёс ему рубящий удар. Ударил сверху вниз по правому плечу, мощно и с оттяжкой. Штандарт князя Иеремии стал заваливаться. Знаменосец, лишившийся плеча, осунулся и упал с коня. Северин на скаку подхватил княжеское знамя и тут же передал его одному из козаков своей сотни, неотступно следовавшей за сотником по прорубленному им проходу. Козак перекинул знамя третьему, тот ещё дальше, и оно затерялось в козацкой массе.
Ярема, потерявший штандарт, развернул коня и направил его на Северина. Северин, ударив шпорами свою лошадь, бросился на Ярему. Отцовская коса была направлена князю в грудь.
Воевода Лубенский и Русский спокойно блокировал этот выпад своей карабелой и перерубил древко селянской косы. Одновременно он отвернул коня от летевшего на него сумасшедшего козака и провёл свой колющий удар, пронзивший плечо противнику.
Лошадь Северина по инерции пронеслась мимо князя и врезалась в гущу жолнёров. На него, оказавшегося в княжеском окружении, со всех сторон набросились реестровые Яремы. Козаки его сотни кинулись на защиту сотника.
Северин в горячке не почувствовал боли, но с удивлением понял, что не может более поднять правую руку. Выхватил саблю левой и поднял лошадь на свечку. Сразу две кавалерийские пики впились в лошадиный живот. Северин выдернул ноги из стремян и скатился с седла на землю. Его лошадь рухнула рядом. Поднырнув под чьего-то коня, со спины снизу вверх резанул всадника саблей. Всадник, раскинув руки, опрокинулся на конский круп и, перевернувшись назад через голову, свалился Северину под ноги. Северин взлетел в чужое седло. Спиной почувствовав опасность, слился с конской шеей. Над ним, мощно рассекая воздух, пролетело широкое острие протазана.

А.О. Орлёнов. Бой под Берестечко, 1651

По-прежнему не чувствуя боли и удивляясь неподвижности правой руки, подцепил свою кисть полотном сабли и бросил ладонью на поводья. Пальцы сжались, конь стал управляемым.
Отводя направленные на него сабельные удары, нанося свои и пропуская чужие, Северин искал глазами Ярему.
За те несколько секунд, что были потрачены на добывание нового коня, обстановка переменилась. Сотня, бросившаяся за своим сотником, вытеснила его из смертельного окружения и почти вся полегла под ударами княжеских жолнёров. Но козаки остальных сотен и особенно голота, увидевшие, наконец, что Ярема сам пришёл к ним в руки, набросились на врага со всех сторон.
Северин, кладя перед собою одного жолнёра за другим, по-прежнему не обращая внимания на полученные удары и раны, опять искал врага своего. И не видел его.
Князь Иеремия, прорыв которого не был поддержан остальным войском, приказал трубить отбой атаки. Польские хоругви, сохраняя боевой порядок, начали отходить. И наткнулись на козацкие возы, теперь преграждавшие путь к отступлению.
Рейтары, реестровые козаки и воины кварцяного войска, предводительствуемые князем, отчаянно отбивались от налетевших на них козаков и голоты. Сам Вишневецкий, собрав вокруг себя ударную группу из ополченцев Русского воеводства и остатков надворного войска, повёл её на возы.
Северин, вновь разглядевший Ярему и испугавшийся, что враг опять от него уйдёт, пришпорил коня и на всём скаку врезался в выросшую перед ним стену из лошадей и человеческих тел. И почти пробил эту стену, осыпаемый градом сабельных ударов, отбивая их и не чувствуя их.
Его свитка была исполосована и свисала с него кровавыми лохмотьями.
Его кольчуга была искромсана, разорвана и упала с плеч, оголив грудь и спину.
Его рубаха из белой стала ярко-красной.
Но он уже видел круп Яреминого коня, он видел спину Яремы.
Продираясь сквозь сталь, плоть и кровь, он медленно приближался к намеченной цели.
Он лишился рубахи.
Его плечи, спина и руки были исхлёстаны, исколоты и изрезаны.
Пот и кровь заливали ему глаза.
Конь под ним храпел и шатался.
Чтобы подобраться к Яреме, ему оставалось срубить двоих-троих, не более.
Северин выставил саблю перед собою.
Привстал на стременах.
Зашёлся в нечеловеческом крике.
И рухнул на руки нескольких козаков, оставшихся от его сотни.
Ярема странно отдалился и растворился в пространстве.
И свет для Северина померк.
В бреду отбиваясь от своих товарищей, уносивших его с поля боя, он не видел, как к полякам подступила подмога, посланная королём. И растащила возы.
Он не видел, как князь Иеремия, потерявший почти всё надворное войско и ополчение Русского воеводства, с горсткой воинов пробился через козацкую массу и ушёл на польскую сторону.
Не видел Северин и того, как Перекопская Орда нарушила запрет хана и, поддерживая контратаку Полтавского и Кальницкого полков, пошла на левый фланг войска польского. Но тут же была отбита свежими хоругвями польного гетмана Калиновского.
Не увидел и не узнал Северин, что король, разглядев в подзорную трубу татарских всадников, яростно истребляющих его жолнёров на левом фланге, в отместку «брату своему» Ислам-Гирею тут же отдал приказ Лянцкоронскому и центру атаковать возвышенность, занятую ханом. Но Лянцкоронский, стоявший со своим ополчением у Щуровецкого леса и опасавшийся козацкой засады, в атаку не пошёл.
Зигмунт Пжиемский приказал зарядить пушки мушкетными пулями. Гусарский королевский полк и полки немецких наёмников вышли из лагеря и двинулись на стан Ислам-Гирея.
Ислам-Гирей, увидев идущих на него поляков, в отместку «брату своему» Яну Казимиру приказал обстрелять королевский лагерь из двух пушек, расположенных у подножия холма. А всему войску приготовиться к контратаке. Одно из первых ядер, выпушенных татарскими пушкарями, уже на излёте ударилось о землю, отскочило и контузило короля в ногу. Лекари тут же обработали Яну Казимиру рану и наложили шину.
Король остался руководить сражением. Король подозвал генерала своей артиллерии Сигизмунда Пжиемского и указал на ханское знамя, гордо развевающееся над высоким холмом.
Первым же пушечным выстрелом был тяжело ранен племянник Ислам-Гирея султан Амурат Гирей. Он стоял в каких-то пяти метрах от хана. Ядро раздробило ему руку, почти оторвав её, и разорвало левый бок. Другие ядра и мушкетные пули косили ханскую охрану, прислугу и советников.
Король, увидев успех своей артиллерии, снова послал к Станиславу Лянцкоронскому и приказал немедленно начать атаку на татар с правого фланга. Вскоре оттуда выдвинулись мушкетёры Богуслава Радзивилла и пошли на холмы.
Ислам-Гирей был вне себя.
«Будь проклята эта земля! Будь прокляты все гяуры!» – воскликнул Ислам-Гирей.
Он вскочил со своего кресла и, не оглядываясь, начал спускаться с холма на ту сторону, куда не долетали ядра, и где стояли кони ханской конюшни.
За ханом двинулась свита.
За свитой последовала прислуга.
А за прислугой побежало всё войско.
Не видя своего хана на привычном месте – на холме, татарское войско бежало панически, бросив обоз, бросая шатры, палатки и казаны. Татары бросали всё: повозки, полные награбленного добра, и немногочисленный ясырь, и запасённый фураж, и провиант. Бросали даже своих раненых и тела убитых, которых раньше никогда не оставляли неприятелю.
Богдан Хмельницкий, увидев, что его союзник и брат оставляет поле боя и бежит, что-то сказал Выговскому.
Тот подвёл Гетману коня.
Хмельницкий, оглянувшись на старшину, крикнул стоявшим рядом полковникам: «Керуйте, а я зараз!»
И посмотрев на Филона Джеджалия и Мартына Пушкаря, добавил: «Тримайтеся, браття. І утримуйте укріплення, доки не повернуся».
Выговский и Гетман сели на коней и поскакали за татарами.
Есаул Демко с десятью порученцами да восемь человек гетманской варты вскочили в сёдла и последовали за Гетманом.
В это время Станислав Лянцкоронский, передовой отряд которого прочесал лес и сообщил воеводе, что засады нет, двинул правый фланг войска польского на холмы, оставленные татарами. Коронный хорунжий Александр Конецпольский и князь Богуслав Радзивилл гнались за татарами долго, до самых сумерек. И только с наступлением ночи вернулись на Берестейское поле.
Возвращаясь, его светлость коронный хорунжий и его милость князь Богуслав завернули в татарский стан и поделили добычу. Конецпольский, въехавший на холм первым, взял ханское знамя, шатёр и богатую булаву. Ему же достались личные вещи Ислам-Гирея, среди них огромное зеркало, бубен и золотые часы. Радзивиллу досталась коляска, обитая красным атласом и нагруженная жареной бараниной, шербетами, а также сундуком с золотыми и серебряными сосудами, заполненными кумысом. На эту коляску погрузили полумёртвого султана Амурат Гирея, истёкшего кровью1.
Ян Казимир, как только увидел, что татары побежали, и правый фланг войска польского начал преследование, отдал приказ всем полкам, оставшимся на поле, развернуться против козацкого лагеря и приготовиться к атаке. Но сумерки сгустились, подошла ночь, пошёл проливной дождь, и военные действия были прерваны.
Хроникёр Станислав Освенцим так описывал этот день:

«Июня 30, в пятницу. Господь избрал этот день для укрощения гордости врагов и для избавления отечества нашего от угрожавшей ему очевидной опасности. Ночью опустился густой туман, продолжавшийся до 8 часов утра; казалось, что обстоятельство это слагается в пользу татар и козаков, которым такая погода более благоприятна. Между тем король, не смотря на туман, приказал войску выступать в поле, и оно в правильном строю расположилось на месте, удобном для битвы. Неприятель в течение всей ночи занят был переправою войска и табора через болото; с утра он показался на возвышенностях в огромном количестве и после того, как туман поднялся, он увидел неожиданно войско наше в боевом порядке. Оно расположено было следующим образом: в середине стояла пехота, рейтары, артиллерия и гусарский королевский полк; на правом фланге: впереди кастелян краковский гетман великий Николай Потоцкий с своим полком, и маршал коронный Юрий Любомирский; за ними в резерве полки: воеводы брацлавского Станислава Лянцкоронского, хорунжия коронного Александра Конецпольского и подканцлера литовского Лева Сапеги, а также поголовное дворянское ополчение – воеводства Великой Польши и Мазовии. На левом фланге стояли полки: воеводы подольского Станислава Потоцкого, воеводы черниговского польного гетмана Мартина Калиновского, который и начальствовал этим флангом, воеводы брестского Симона Щавинского, воеводы русского князя Иеремии Вишневецкого, кастеляна черниговского Яна Оджывольского и старосты калусского Замойского; в резерве за ними дворянское ополчение воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого, серадзкого и других. Лагерь защищали пехота и челядь. Неприятель покрывал всё поле на милю расстояния; на левом его фланге (против нашего правого) стоял хан со всеми ордами; на правом – Хмельницкий с козаками, желавший отличиться в глазах хана.
В таком порядке оба войска придвинулись друг к другу; наши остановились у последнего полевого редута. Хмельницкий выдвинул свой табор на гору, но, не желая первым вступать в дело, он с утра до полудня медлил. Неприятели ограничивались тем, что вызывала наших герцовников; но король запретил принимать вызов под опасением смертной казни; король в свою очередь не желал идти в атаку и ограничился артиллерийским огнём, который производил в рядах неприятеля некоторое смущение. Такое положение продолжалось до трех часов пополудни. Наконец король, убедившись, что неприятель не хочет начинать дела, собрал на совет начальников, более близко к нему расположенных отрядов и предложил вопрос о том, что следовало предпринять. Некоторые, не без основания, высказали мнение, чтобы отложить битву на следующий день, так как время уже клонилось к вечеру и ветер дул в лицо нашему войску; но когда мнение это было высказано, князь Вишневецкий, от имени всего войска, стоявшего на левом фланге, заявил желание, чтобы тотчас начинать битву и прислал Денгофа, старосту быдгощского, к королю с заявлением от имени своего и всего воинства полной готовности вступить в бой и с просьбою подать знак к атаке. Король возрадовался в сердце своём, узнав о таковом рвении войска, и, приняв оное как верное предзнаменование будущей победы, охотно склонялся к их просьбе и выдал старосте быдгоскому приказ к наступлению, сообщив ему притом своё монаршее благословение. Лишь только последний сообщил князю этот приказ, тотчас грянули трубы и барабаны и сам князь тронулся с левым флангом, став впереди его с 18-ю хоругвями кварцяного войска. Неприятели также двинулись вперёд всею массою конницы и табора; они приступали быстро, особенно Хмельницкий с козаками, так что он опередил левый свой фланг, на котором стояли татаре, и первый начал битву. С ним столкнулся князь Вишневецкий, которому в подкрепление пошли дворяне воеводств: краковского, сандомирского, ленчицкого и других. Весь этот фланг исчез вскоре в толпе неприятелей и долгое время их не было видно, только раздавался гул от выстрелов пушечных и ружейных; наши полагали, что никто из них более не возвратится. Оказалось, однако, что эта атака увенчалась успехом: стремительным и быстрым движением они заставили попятиться все козацкое войско и разорвали табор, хотя при этом и сами понесли чувствительные потери. В помощь козакам пришли татаре от левого фланга, и тогда ряды наши, не будучи в состоянии удержать напора слишком численного врага, стали ослабевать и отступать к редутам; но промыслу Божию угодно было поддержать их; они оправились и возобновили наступление столь успешно, что неприятель, побеждённый нашею решимостью, должен был наконец податься. Козаки отступили в свой табор (хотя он в начале и был разорван, но они успели его восстановить), орда-же удалилась на близ лежащую гору. Когда левый фланг, которому принадлежит вся слава этого дня, столь храбро сражался, король, с средним корпусом двигался также вперед в большом порядке; на него налетели большие отряды татар, издавая, по своему обычаю, громкий крик: «Аллах! Аллах!». Тем не менее, полки наши наступали неустрашимо; впереди полков королевской гвардии князя Богуслава Радзивилла и Гоффальда, находившихся в первом ряду корпуса, расположены были пушки, которыми весьма искусно управлял генерал артиллерии Сигизмунд Пржыемский; артиллеристы, действуя без устали меткими выстрелами, до того смутили врага и нанесли ему столь чувствительные потери, что он не был в состоянии выдержать нашего напора и, наконец, позорно обратился в бегство; все татарские орды, как бы ослеплённые, бросились бежать по направлению к Лесневу, оставив лишь нисколько отрядов конницы для прикрытия; конница эта с криками «Аллах» старалась скрыть отступление, но, когда подошёл наш правый фланг, ариергард татарский отступил и бросился в бегство вслед за своим войском; в погоню за ними отправились полки правого фланга, но настичь их удалось только одному полку коронного хорунжия; вскоре наступила ночь и, вследствие строгого королевского приказа, они должны были возвратиться к войску. Впрочем, и помимо этого трудно было настичь татар, ибо они бежали с неимоверною быстротою, сбрасывая для облегчения: седла, бурки, казаны и другие тяжести. Палатки свои они бросили в коше: ханскую палатку и его экипаж получил в добычу хорунжий коронный. Хан со всеми ордами остановился в ту ночь лишь за четыре мили в местечке Козине, жителей которого он приказал перебить поголовно. Козаки и хлопы после поражения затворились в таборе, который они кое-как сомкнули, и стали отступать; когда они наткнулись на речку Пляшовую, то, опасаясь, чтобы во время переправы наши не разорвали их табора, остановились на берегу болота и стали лагерем в долине. Наши, пользуясь победою, беспрестанно на них напирали, пока темнота ночи не заставила их прекратить нападение в виду столь осторожного и предусмотрительного противника. Войско наше расположилось на возвышенностях, господствовавших над козацким табором, и, благодаря Господа за столь важную победу, пропело гимн: «Te Deum»2 Оно простояло на этом месте под знаменами, в строю, не сходя с лошадей, всю ночь, не смотря на сильный дождь, услаждая эту невзгоду воспоминанием о победе и присутствием короля, которое вспомоществовало ободрению его духа.
Рассматривая подробности этого сражения, все единогласно были того мнения, что война могла бы быть кончена одним ударом и отечество освободилось бы от дальнейших невзгод, если б битва была начата раньше, так чтобы дневного света хватило для истребления врага, и, особенно, если бы правый фланг действовал так же энергично, как левый, по крайней мере в то время, когда уже орда обратилась в неукротимое бегство и козацкий табор был разорван левым флангом; но правый фланг сильно опоздал и отстал на полмили от среднего корпуса, вследствие чего и орда имела время убежать, прикрыв своё бегство, и козаки, утомив левый фланг, не получавший подкрепления от правого, успели восстановить свой строй, сомкнули табор и отступили к болотам, где уже труднее было с ними сладить. Король несколько раз посылал настоятельный приказ воеводе брацлавскому, который в тот день командовал правым флангом (за отсутствием великого гетмана Потоцкого) и маршалу коронному, требуя, чтобы они поспешили занять место во фронте на одном уровне с другими частями войска, даже угрожая смертью за ослушание; но те ответили, что предпочитают смерть гибели отечества и короля, оправдывая свою медлительность тем, будто в прилегавшем к ним лесу устроена засада, и требовали, чтобы король прислал им несколько пушек, обещая, обстреляв лес и удалив из него засаду, двинуться вперёд и выровняться с общим фронтом. Впоследствии, в оправдание этого опасения, они утверждали, что когда регимент Крейца с двумя эскадронами конницы и двумя пушками, присланными королем, проник наконец в тот лес, то заставил удалиться бывших в засаде неприятелей. Странно, что они так долго сторожили засаду и дозволили ей отступить невредимо. Впрочем, многие, даже из числа находившихся на том фланге, утверждали, что никакой засады и не было и что это была лишь пустая выдумка, придуманная для того, чтобы уклониться от опасности, предстоявшей при штурме козацкого табора. Как бы то ни было, несомненно однако, что это замедление было причиною, воспрепятствовавшею окончательно истребить врага и положить таким образом конец этой несчастной войне. Пришлось нам удовлетвориться хотя неполною, Богом нам посланною, победою. Она, тем не менее, была весьма знаменита: мы победили народы варварские, безчисленные, сбежавшиеся с отдалённейших стран. Перед саблею короля преклонились и в паническом страхе бежали дикие татарские орды: силистрийская, урумельская, добружская, также турки, волохи, урумбеки, горцы – полчища, созванные от берегов Ледовитого моря, от подножия гиперборейских гор и от моря Каспийского; важнее же всего то, что мы сломили в поле зловредного зверя – Хмельницкого и бесчисленную запорожскую сарану, загнали их с большим уроном в табор и предоставили дальнейшей мести победоносного королевского оружия. Вероятно, со времени битвы под Грюнвальдом, отечество наше, а может быть и весь мир, не видали столь знаменитого сражения; с обеих сторон в ней принимало участие, по меньшей мере, 500 000 человек. Этому не поверят ни иностранцы, ни, может быть, даже наши потомки, очевидцы сами более изумлялись, чем верили. В течение нескольких часов случилось то, что мы считали невозможным, именно – произошёл разрыв орды с Хмельницким; правда, с нашей стороны шаг был отчаянный: мы бросили кости, поставив в один раз на риск существование нашего отечества. Но Господу не угодно было допустить посрамления своего помазанника, святой католической веры и находившихся под его охраною церквей.
В трёхдневной этой битве мы потеряли до 700 человек, главным образом, из числа товарищей и дворян ведомств: краковского, сандомирского и ленчицкого; козаков легло безконечно больше, татары же своих убитых тотчас подбирали, стараясь даже не допустить их падать с лошадей. Об этой битве можно сказать то, что сказано о битве римлян с Югуртою: «никогда мы не сражались с таким успехом и с столь малым пролитием нашей крови». Козаки также никогда не одерживали большей победы со столь незначительными потерями. Вся слава этой победы должна быть отнесена королю, хотя должны быть упомянуты имена и тех лиц, которые ему в значительной мере помогли, а именно: гетмана Николая Потоцкого, князя Иеремии Вишневецкого, хорунжия коронного Конецпольского, писаря польского Пржыемского, генерала Губальда, которому король публично заявлял благодарность, и многих других, прилагавших всевозможные усилия для того, чтобы доставить королю эту победу, за которую да прославится имя Господне.
Хан бежал постыдно, не испробовав надлежаще своих сил и не сразившись серьёзно с нами как потому, что Божиею милостию сердца неприятелей поражены были страхом, так, главным образом, потому, что Хмельницкий представил ему наше войско весьма слабым, составленным из остатков раньше разбитых армий; но, когда хан увидел, что вся сила и табор Хмельницкого не только не имеют успеха, но должны позорно отступать, когда при том сам испытал наши силы в трёхдневных стычках, причём в середу его отборная конница была двумя нашими полками прогнана за переправу, а в четверг он потерял в битве более 1 000 всадников из своей гвардии, – он предпочёл, не ожидая конца битвы, и не подвергая себя и своей орды дальнейшей опасности из-за козаков, уклониться благовременно от поражения и удалиться в свои кочевья. Наши, впрочем, не вполне доверяли его бегству, полагая, что татаре, по скифскому обычаю сменяющие бегство нападением, могут ещё возвратиться или, по крайней мере, прислать часть орды для того, чтобы испробовать счастья; но вскоре убедились в неосновательности этих предположений, ибо наши разъезды, ходившие за ними в погоню, возвратились с известием, что они по дороге не только сожигают города и сёла и истребляют их жителей, но даже, встретив небольшой табор козацкий, шедший к главному войску и не знавший о его поражении, напали на него и перебили всех козаков; нашим же солдатам, гнавшимся за ними, они кричали: «не бый! – татар утикаеш – Хмельницка заcтаеш!»
Хмельницкий, соображая дурной исход дела, видя, что его табор осаждён, и опасаясь, чтобы козаки не были принуждены выдать его, в случае, если он останется в таборе, заблаговременно озаботился о своей безопасности и спасении. Он, вместе с советником своим Выговским, помчался за ханом под тем предлогом, будто он намерен упросить хана возвратиться с ордою к табору и не оставлять козаков на произвол судьбы. Но все это был лишь предлог, придуманный для того, чтобы отделаться от осаждённых козаков и хлопов, которые без того наверно бы его не отпустили и, выдав его головою, могли бы обеспечить собственное спасение, потому он и был принуждён обмануть их под благовидным предлогом»3.

Кроме дневников Станислава Освенцима историография располагает и другими письменными свидетельствами тех событий, в которых так или иначе интерпретируются и поведение хана, и поведение Хмельницкого, и часто-густо искажаются факты.
Королевский секретарь Мясковский так описывал показания пленного мурзы и излагал свои соображения в письме брату Яна Казимира королевичу и епископу Каролю Фердинанду Вазе:

Из писем галицкого стольника А. Мясковского королевичу Каролю со сведениями о взаимоотношениях Богдана Хмельницкого с крымским ханом накануне и во время битвы под Берестечко.
От 1651 года июня 29, июля 6 – 10

Сегодня хан имел на панцире чёрную рубашку, а какой под ней зипун – не помнит; имел также на себе вишнёвую или пурпуровую епанчу; во время дождя сидел на париспе или на вороном иноходце. Не знает, в каком уборе будет хан завтра; знает только, что будет в панцире и в той же рубашке. Не знает, решил ли хан здесь долго быть. Однако постановил, что если поляки будут драться, то будет так действовать, как покажет война, а если не будут драться, тогда «осадим их и будем лежать в стране и при них до тех пор, пока их не доконаем».
Хмельницкий беспрерывно писал хану и направлял разных послов.
Когда его спросили, какая у хана цель этой связи с Хмельницким, сказал, что Хмельницкий поклялся хану в дружбе и товариществе и готовности на всякую войну против каждого, нарушающего мир. И говорит хану так: «Я обратился к тебе. Ты знаешь, о чём идет речь. Как о тебе, так и обо мне, с доброй братией обрести для себя пользу и свободу, и какую хочешь землю. Я желаю только того, чтобы свои земли оградить и иметь в них мир, и хочу до тех пор воевать, пока этого не достигну. Поэтому прошу тебя, не оставляй меня».
Знает это он сам, знает и о своих, что они такого же мнения, – что нет способа уничтожить эту дружбу и союз хана и орд с Хмельницким, ибо это принесло и приносит ордам много благ, и хан никогда от этого не отступит. Однако хан то разрешит или будет в том посредничать, чтобы они были ограничены в своих владениях, как и раньше, чтобы граница между обеими сторонами не проходила... и наш...(далее текст отсутствует – А.Р.).
Если войско е. к. м. даст завтра сражение хану и Хмельницкому, то они его примут и будут драться ожесточенно, ибо Хмельницкий так просит хана: «Я сопротивляюсь, только немножко на твою шею опираясь, батюшка царь, и ты стой за меня, и я буду драться до тех пор, пока выдержу, а когда уже больше не станет сил, поступай, как знаешь».
Это есть одни показания того времени, когда неприятель должен был пройти сюда под Берестечко, из которых в. к. м. поймёте, каково было намерение побить е. м. короля с войском. Другие показания от перебежчиков, из которых поймёт в. к. м., как я, а не...(далее текст отсутствует – А.Р.)
Есть известие о Хмельницком. Сегодня от козаков к нам перебежал один подросток и сказал, что Хмельницкий подстрелен в правый бок и забран татарами. Выговский убит. Тот подросток был при фельдшере, который ходил за Хмельницким уже тогда, когда он бежал из-под Кременца. Не думает, чтобы выжил. Сказал, что хан, наверное, уже издох, однако, этому не верим, ибо это из-под пыток и из-за предательской...(далее текст отсутствует – А.Р.)
Передают о том, что в Чорштыне тоже поймали около сорока разбойников, но я думаю, что там есть вести более свежие и более достоверные.
Неприятель захватил козака с письмами короля, и я опасаюсь за свои, которые отправил 5 июля. Покорно прошу в. к. м., чтобы меня известили, дошли ли письма и как в. к. м., ибо я до сих пор беспокоюсь4.

Правитель королевской канцелярии Ремигиан Пясецкий регулярно докладывал тому же королевичу и епископу Каролю обо всём, что происходило в войске. Докладывал, домысливая и передёргивая:

Письмо Р. Пясецкого королевичу Каролю с описанием бегства крымских татар из-под Берестечка.
От 1651 года июля 2

Пресветлейший милостивый королевич п. п. мой милостивый.
Знаю, что я, п. резидент в. к. м. п. м. м. написал частные письма предыдущей почтой, которые я не преминул при этом прочитать в качестве ежедневного приятного времяпрепровождения.
Хан, видя, что на него наступает большая сила конницы и пехоты и мощная артиллерия, и заметив, что левое крыло гнало казаков саблями, как скот и, оторвав часть лагеря, вытеснило их оттуда, оборотясь на юг и оставив шатры, повозку, лошадей и весь ясырь, позорно бежал только с несколькими тысячами орды, упряжки которых вырисовывались на склоне холмов. Когда наши перешли в атаку и рассеяли отступавших, а других разгромили, то татары ещё быстрее удирали в течение всей ночи. Сам хан бежал в повозке, всё бросив. Задержался только у Кременца, а татары в такой панике удирали, что и сёдла и войлоки из-под себя и сагайдаки выбрасывали для облегчения.
Таким образом, господь бог благословил этот день – пятницу, т. е. последний день июня, и дал е. м. королю бессмертную и неслыханную на земле победу над поганством и над гордым бунтовщиком.
Языки, взятые во время бегства, прежде всего утверждали, что хан обещал отомстить на жёнах и детях козацких за потерю своих самых лучших комонных наездников, которых он никогда не терял больше, чем здесь, и обратился к Хмельницкому, как к мужику, с такими словами: «Ты мне обещал, что ляхов будет не больше 15 тысяч, а я их застал такое большое количество».
Этот изменник, когда нас застал вечер (потому что на левом крыле мы начали битву в два часа), обосновался со своим лагерем над малой рекой Гасловкой возле села Солонева, сильно окопавшись со всех сторон. Вчера нельзя было его атаковать в открытом бою, потому что пришлось бы потерять очень много людей. Можно было только осадить, что и сделано. Тогда е. м. король приказал переправить два полка на ту сторону Гасловки и укрыть их там, а с этой стороны тоже тревожить днём и ночью пушечной и ручной стрельбой. Очень много их переходит к нам.
Во всех битвах погибло не более 300 человек шляхты, да и то больше всего из посполитого рушения, особенно на флангах, потому что их татары больше всего атаковали, всегда наступали изо всей силы на левое крыло, узнав от пленных, что там стоит посполитое рушение.
Погибло несколько наших начальников, как каштелян галицкий, п. староста люблинский, п. Ланцкоронский, ротмистр п. Лигенза, мечник перемышльский, п. подкоморий саноцкий. В день св. Петра и Павла взяли (в плен) наших три хоругви, между ними и хоругвь п. краковского, так как им никто не помогал. П. краковский был тогда не ко времени у короля е. м. Из этой западни, по милости божьей, эта птичка как-нибудь уже не выйдет и ещё и мазурам достанется.
Не премину уведомить о дальнейших событиях этой войны. Теперь покорно припадаю к ногам величества в. к. м. п. моего милостивого.
В лагере под Берестечком 2 июля 1651.
Вашей королевской милости п. м. м. нижайшая подножка Ремигиан Пясецкий.5

Немецкий офицер Иоганн Хартунг пишет неизвестному нам адресату следующее:

Письмо немецкого офицера наёмных войск Иогана Хартунга о битве под Берестечко.
От 1651 года июля 10

Благородный, величественный и высокоучёный, особенно высокоучёный, многоуважаемый дорогой господин и верный друг.
Я надеюсь, что мой господин, прибыв на место, пребывает там теперь благополучно. Согласно нашей договоренности, вы ждёте от меня несколько слов, а мне было бы очень приятно узнать, как вам живется, всё ли делается согласно вашего желания и воле, чего я и сам усердно от г. бога желаю.
Мурза доставлен сюда днём после вашего отъезда и п. Кароль показал его королеве, а затем г. Бутлер поместил его на гауптвахту в замке. Еженедельно для его персоны выдаётся 5 флоринов. Четверо других находятся при нём, и каждый получает своё содержание.
Много народа из города приходило смотреть на этого мурзу, и среди них он увидел одну прекрасную женщину. Он даже подарил ей цепочку, сказав, что если бы ему досталась такая красивая жена, он бы мог в течение трёх дней не принимать пищи. Он – сильная, крупная личность, очень дерзкий по характеру, однако, уважаемый другими. Брат его захвачен 29 июня и будет также привезён сюда.
27 июня на лошадей, которых наши, находясь в лагере, пустили пастись, напали татары и забрали их. Две из них принадлежали королеве, они были ею даны в пользование королю и захвачены на пастбище вместе с остальными.
Для их спасения было послано именно из наших около тысячи человек, но они с потерями вернулись назад.
28-го несколько наших отрядов было послано опять, но они снова возвратились с потерями.
29-го снова отправлены и снова вынуждены были возвратиться, потерпев большой урон. Тогда же остались там староста люблинский – молодой Оссолинский вместе с тремя воинами благородного происхождения, а также и г-н Голковский, под которым была убита лошадь. Враги его взяли в плен, а наши были отогнаны. Затем наступил день, когда для отправки этого письма пришлось отойти отсюда немного дальше. Благодаря удаче, противник очень расхрабрился и приблизился к нашим почти на расстоянии мушкетного выстрела. Между тем, ночью выпадает большой туман, который прикрывает войско врага, стоящее в боевом порядке. Когда около восьми часов туман рассеялся, обе стороны оказались стоящими в полной боевой готовности. В этот же день – 30 числа – король дал приказ открыть по козакам огонь из тяжёлых орудий. Козаки тотчас же начали стрельбу по посполитому рушению, по трём воеводствам, среди которых было лансицкое. Козаки подошли к ним вплотную. И хотя ополченцы мужественно сражались, но были оттеснены, и если бы их не выручили, они вынуждены были бы обратиться в бегство. Тогда же осталось на поле много видных панов. А татарский хан держался на горе и мог обозревать всю королевскую армию. Увидев все вооруженные силы и хорошо одетых солдат, он посылает сообщить королю, что прибыл сюда не для войны, а для того, чтобы заключить договор с козаками и Речью Посполитой. Если козаки не согласятся на некоторые справедливые пункты, то он поможет их самих усмирить и выдаст Хмеля в руки короля. Король ответил на это, что он не хочет впредь верить фальшивым словам хана и совсем не нуждается в его помощи, он сам может справиться с мятежниками. Пусть он продолжает то, зачем он сюда пришёл. Он скоро узнает, как г. бог смотрит на задуманное им дело.
И затем король начинает со своими драгунами и всадниками атаковать гору. И так как хан не успел ещё окопаться, он вскоре был согнан с горы. До атаки король велел зарядить 8 орудий мушкетными снарядами и стрелять по татарам. В это время один татарин, который пользовался при короле большим почётом, пошел к орудиям и приказал стрелять по тому дому, в котором, как он знал, находился хан. Они так и сделали. И, так говорят 20 пленных высокопоставленных татар, хан был одной пулей ранен в правое плечо, а другой в левое бедро, после чего все как слетели с горы. Палатка хана вскоре была захвачена и передана королю... Таким образом, хан был отогнан и до сих пор о нём ничего не слышно. Хмель же был загнан назад в лагерь и окружён. Им была занята переправа через ручей, но вскоре она была у него отбита. В лагере большая радость... (далее текст отсутствует – А.Р.)
Далее поможет бог. Хмель находится у козаков. Однако он отрёкся от власти и передал её другому.
Шляхта недовольна и ропщет на короля, что они платят контрибуцию и, однако, сами взяты в войско.
Наёмные солдаты много говорят о том, что им точно известно, что король хочет послать их на бойню, потому они сообща написали п. Каролю жалобу, в которой просят дать им совет. Умному понятно.
Говорят, что хана наверное нет в живых.
На этом кончаю. Полагаюсь на покровительство Иисуса Христа. Приветствую господина синдика и господина фон Хольтри.
Остаюсь по-прежнему моего высокоуважаемого господина слугой6.

Но все эти письменные свидетельства, наполненные эмоциями и фантазиями, мало что добавляют к тем сведениям, которые можно почерпнуть из дневников Освенцима.
 
План-схема бегства татарского войска
и Богдана Хмельницкого из-под Берестечко.
(Взята из украинской Википедии)

XI

Войско польское под дождём простояло всю ночь. Всю ночь пушки Пжиемского посылали ядра в сторону козацких позиций. А утром оказалось, что козаки снялись и отошли за село Остров, у которого начали обустраивать новый табор на берегу речки Пляшевка.
В данных обстоятельствах, предполагающих круговую оборону, позиция была выбрана более-менее удачно. Болота, прикрывающие табор с флангов, болотистые речные берега и сама речка, подступавшие к козацкому табору с тыла, обеспечивали его относительную безопасность. Но и не давали возможности к отступлению столь большого войска. Хотя мелкие отряды козаков и голоты с первого дня осады просачивались сквозь топи и уходили в украины.
Так что поляки могли подступиться к козакам только со стороны поля, которое тоже было топким и вязким. И таким узким, что одновременно идти в атаку мог один какой-нибудь полк и несколько конных хоругвей. Да и те, если бы рискнули атаковать, то на верную гибель, поскольку за ночь голота насыпала двухметровые валы по вcему фронту козацкого табора, а козаки выставили на этих валах пушки.
Николай Потоцкий и Мартин Калиновский, осмотревшие козацкие укрепления со всех сторон, пришли к выводу, что ни одного места, с которого всё войско польское могло пойти на неприятеля, не было. Такой табор нужно было добывать только голодом. И король с обоими гетманами согласился.
Как писал польский хроникёр, «табор козацкий был многолюдный и огромный, так, что конца его не было видно; в нём пылали многочисленные костры и кругом возвышались сильные земляные укрепления».
Поляки подтянули полевые пушки и начали артиллерийский обстрел. Но пушки эти были средних калибров, не предназначенные для осады. Король по просьбе генерала Пжиемского отправил посыльных в Броды, Дубно и Львов за осадными орудиями. До их прибытия решено было возвести вокруг козацкого табора шанцы1 и редуты2, обустроить на болотах окопы, а через речку навести мосты и насыпать дамбы. Работы эти велись крайне медленно. Шляхта отдыхала от трёхдневных боёв, а некоторые открыто говорили о том, что пора бы и по маеткам разойтись, порядок там наводить и хлопов утихомиривать.
Своих раненых и убитых поляки отправили во Львов под присмотром кармелитского монаха ксендза Лентовского. Там, во Львове, убитых шляхтичей захоронили в монастыре кармелитов обутых3. Раненых разместили в других монастырях.
Козаки своих убитых сложили в самом центре табора, где были разбиты гетманский шатёр, шатры Иоасафа, поставлены три креста и навешены три колокола, перенесённые ночью с Берестейского поля. Митрополит Иоасаф, каждый день служивший молебны, отпел новопреставленных в походной церкви, сооружённой из десяти походных палаток, и они были захоронены тут же, на территории лагеря.
Тех, кому не повезло, кто получил тяжкие раны в боях, сносили к шатру, поставленному далеко от походной церкви на болотистом берегу Пляшевки. Здесь врачевали пять гетманских вещуний, оставшиеся без своего покровителя и превратившиеся в обыкновенных сестёр милосердия. Они сбивались с ног, пытаясь спасти раненых козаков, вернуть их к жизни. Они чистили и зашивали раны, резали и рубили загнивающие конечности, накладывали и сменяли повязки.
Сюда, к этому шатру принесли и Северина Пащенка. Со вчерашнего вечера он был без памяти, бредил и в бреду непрестанно разговаривал с отцом своим крёстным Стефаном.
- Где мы, батько? – спрашивал Северин и протягивал к нему свою правую руку. – Я нашёл тебя и иду к тебе.
- Нет, Северин, не нашёл ты меня, – отвечал ему Стефан Пушкарь и быстро отдалялся. – И никто меня не нашёл.
- Как же не нашёл? – удивлялся Северин. – Если я тебя вижу и иду к тебе.
- Не видишь ты меня, – отвечал Стефан. – И никто меня не видит.
- Как же не вижу, если я тебя слышу, – настаивал на своём Северин и бежал к Стефану.
- Не слышишь ты меня. Не можешь слышать – отвечал Стефан и отдалялся ещё быстрее.
- Не бросай меня, батько, – просил Северин и плакал. – Один я остался.
Стефан молчал и пропадал.
- Не уходи, мне страшно! – кричал Северин в пустоту.
- Ухожу. Не брошу, – слышал он из пустоты.
Северин порывался бежать в ту пустоту. Но ноги не несли. Словно вросли в землю, и он не мог их от неё оторвать.
Потом вдруг и ниоткуда над ним нависал Мартын Пушкарь и говорил кому-то: «Знімайте з нього все, хлопці. Здирайте. Ріжте чоботи, шаровари. Беріть оце простирадло й замотуйте».
И сердился на кого-то: «Як, як?! Як дитину замотуйте».
И приказывал кому-то: «Беріть та несіть його».
Одновременно видел Северин отца и мать. Молодые, одетые богато и по-праздничному, они стояли рядом, смотрели на него и улыбались ему.
- Батько, возьми меня руки, – просил он своего отца.
Отец молчал и улыбался.
- Мамо, скажите батьку, чтобы взял меня на руки, – просил он свою мать.
Она смотрела на него ласково, молчала и улыбалась.
Ещё миг постояв, поулыбавшись, они растворялись в каком-то божественно-небесном сиянии.
Северин изо всех сил бежал за ними.
И оставался на месте.
Он отчаянно молотил воздух ногами.
И не мог продвинуться вперёд.
От этого ему было страшно.
И он плакал.
И опять он видел Мартына Пушкаря и слышал его голос.
- Ну, що, чортови відьми, буде козак живий? – сурово спрашивал полтавский полковник.
- Порезали его рясно, но не очень глубоко. День-два, и поймём,– отвечали полковнику женские голоса.
- Дивіться, чаклунки бісові, щоби жив. Він мені тепер, як син, – говорил полковник.
- Если кричит и даже в бреду воюет, то жить будет, – отвечали ему те же женские голоса.
И снова Северин видел каких-то бесплотных людей.
Видел из какого-то невесомого далека Ярему.
Парил над самой землёй и хотел взлететь повыше.
Чтобы с той высоты упасть на врага своего.
Разбить ему голову и вогнать в землю.
И не мог взлететь.
Бился о кроны высоких деревьев.
Запутывался в них руками-крыльями.
Срывался и падал.
Внезапно Северин ощутил, что ноши4, на которых он лежал, поднимают и несут. Потом услышал густой знакомый бас: «Скоріше, хлопці, скоріше несіть усе до берега».
Северин открыл глаза и увидел Мартына Пушкаря. Тот держал в руке факел и отдавал распоряжения нескольким козакам, суетившимся у волокуш5. Свет факела был Северину неприятен, и он сомкнул веки.
Несли его недолго.
- Стій, бісові діти! – кто-то хрипло выкрикнул в темноте.
Ноши опустились на землю.
- Тобі що, повилазило, дурню! Кинь свою ручницю6! – недовольно сказал Мартын Пушкарь.
- Відповідайте, хто і куди. Бо зараз же у лоба заліплю! – не унимался хриплый.
- Я тобі заліплю. З тобою, свиняче ти рило, полковник полтавський говорить, – разозлился Пушкарь.
- А нам, селянам, усе одно, – вмешался в перепалку второй голос. – Будь ти хоч тричі полковник, а хоча б і сам гетьман.
И зычно позвал:
- Гей, люди! Усі до мене. Тут якогось полковника треба вгамувати!
Северин открыл глаза и увидел, что небольшую группу козаков со всех сторон окружают и теснят вооружённые люди. Тоже с факелами. По их внешнему виду Северин понял – не козаки. Чернь. Голота.
- Ти диви, – сказал один из них, – старшина біжить.
- Мабуть, гетьмана свого здоганяє, – сказал ещё один.
- Авжеж, його здогониш, – сказал третий.
- Так дриснули із своїм писарем, як ті шкідливі коти наввипередки, – сказал четвёртый.
Из толпы, окружившей козаков, выступил приземистый человек в белой свитке и подошёл к Мартыну Пушкарю.
- Ну, що, полковнику, чи хто ти там є, – сказал приземистый, – розповідай людям, чого це ти тікати здумав.
Пушкарь хотел было огреть наглеца своей саблей по лбу, и уже вытащил её на четверть из ножен, но, оглянувшись на раненного Северина, остыл.
- А ти, немита мордо, хто такий, щоб мене допитувати? – весело спросил полковник.
- Може й немита, та чесна, – ответил человек. – Ім’я моє тобі, Пушкарю, нічого не скаже. А своє, якщо ти справді полтавський полковник, можеш втратити. Відповідай, куди сунеш із своїми вояками?
- Ну, що ж. Їла б кума, та ложки нема. Слухай, – сказал Пушкарь. – Бачиш цього молодика. Хочу його в україни відправити. У Полтаву. Бо тут – пропаде.
- А наших синів хто відправить?
- А брата мого хто поверне?
- А мого свояка, який гниє десь у полі?
Услышал Северин недовольные выкрики.
- Чуєш, полковнику, що люди кажуть. Не ти один тут такий. І молодик твій не єдиний. Повертай від гріха, – сказал приземистый, развернулся и отошёл к своим. Те подожгли фитили и направили ружья на козаков.
Пушкарь посмотрел на обозлённую голоту и по решительному виду людей понял – не столковаться с ними.
И силой тут ничего не решить. Да и правду они говорят. С того времени, как узнали в таборе, что Гетмана с ними нет, люди разное думать начали. И говорить.
Дурные вести распространяются быстро. Мнение о том, что Хмельницкий бежал с татарами, было широко распространено среди осаждённых. И свело на нет их уважение к козакам.
В первый же осадный день и козаки-сиромахи7, и голота потребовали собрать круг и выбрать нового гетмана. Все кричали Джеджалия, зная его как человека властного, жестокого и к ляхам беспощадного. Кропивнянский полковник, не раз убеждавшийся, как ревностно Хмельницкий относится к каким бы то ни было посягательствам на гетманскую булаву, от предложенной ему чести отказывался, как мог. Ему со всех сторон кричали:
- Не крути носом, бо ми його тобі викрутимо!
- Або будеш головою, або будеш без голови!
- Бери булаву, сучий сину!
Джеджалий, несмотря на все угрозы и уговоры, булавы так и не взял. Не посмел при живом Гетмане. Но согласился руководить войском и поклялся товариществу в верности, как клялись до него все наказные атаманы.
На второй день облоги к вечеру прибыл в лагерь некто Иван Лукьянов с товарищем, посланец от Гетмана. И передал Джеджалию, что Гетман с ханом не сегодня – завтра вернутся. Передал и письменный гетманский наказ: во вторник, 4 липня, к полудню быть готовыми к бою.
Старшина встрепенулась, войско приободрилось. Митрополит Иоасаф отслужил молебен. Полковники начали посылать своих людей на вылазки. Пушки стреляли по полякам чаще и веселее. Голота настелила три гати через болото на правый берег Пляшевки – война войной, а коней перед боем покормить надо.
В ночь с третьего на четвёртый день козаки под командованием Богуна подобрались к тому холму, который все называли «ханским», и на котором после бегства татар обосновались поляки. Обосновались обстоятельно и надолго. Здесь были поставлены шатры обоих гетманов, Потоцкого и Калиновского. Здесь же был разбит и королевский шатёр. Несмотря на контуженую ногу, Его Милость Ян Казимир приезжал сюда два раза в день из лагеря на Стыри и любовался тем, как его пушкари обстреливают козацкий лагерь.
Козаки подползли ночью, перебили обслугу у двух пушек и покатили их в свой табор. Правда, одну из них отбили проснувшиеся немцы. Но вторую Богун доставил-таки в лагерь. По этому случаю в таборе козацком били в литавры, кричали радостно и стреляли в воздух. Поляки даже подумали, что к их врагу подошла подмога.
И она должна была подойти. Ведь Гетман обещал именно во вторник, 4 липня, вернуться под Берестечко вместе с ханом. А может, и с Тимошем-гетманычем, и с Золотаренко, и с Небабой, и со Ждановичем.
В радостном ожидании прошёл этот день.
Прошёл и следующий.
Ни самого Гетмана, ни хана и никакой подмоги не было.
На шестой день голота посуровела и смотрела на козаков исподлобья. Голота как-то обособилась и даже сбилась в своё, отдельное от козаков, сообщество. С польской стороны заговорили пушки больших калибров. Подвезли их из Бродов и из Дубно, и из Львова доставили. Отдельные шляхтичи, примкнувшие к козацкому войску в подольских и волынских землях, пробовали перебегать к полякам. Голота, стоявшая на передовых позициях и вдоль Пляшевки, ловила перебежчиков и карала нещадно. Небольшие козацкие отряды под предлогом поиска корма для лошадей пытались переправляться через реку и уходить в украины. Голота стерегла их и заворачивала в табор.
Между тем пушкари Пжиемского делали своё дело, нанося козакам ощутимый урон. Трупов в козацком таборе становилось всё больше, а надежда на победу и счастливый исход дела таяла с каждым часом.
Старшина, полковники и выборные от голоты потребовали от Джеджалия созвать раду и решить, стоять ли им против короля и дальше, или мириться с ним, или прорываться и отходить в украины.
Голота настаивала на немедленном отступлении, поскольку всем было ясно, что Гетман с ханом уже не придут. А татары, отходя в Крым, грабят и разоряют украинные земли. И в ясырь берут тех, кто на этих землях остался. То есть – их жён, сестёр и детей. А защитники семей здесь гниют из-за зрады.
Полковники козацкие, особенно Пушкарь, Богун и Матвей Гладкий, предлагали всеми силами ударить на поляков, заставить их отступить за Стырь, разрушить на ней переправы и только потом отходить.
Джеджалий и войсковая старшина не соглашались ни с тем, ни с другим решением. И призывали выполнить гетманский наказ. Стоять и ждать Гетмана. Он обещал не зря. А значит – вот-вот появится.
Выборные от голоты возмутились против этих призывов и потребовали сменить главного. Джеджалий не возражал и с готовностью сложил с себя обязанности старшего, а вместе с ними и необходимость принимать трудные решения. Тут же был предложен новый наказной атаман. Пушкарь и Богун назвали миргородского полковника Матвея Гладкого. Голота с этим кандидатом согласилась, и он был избран.
Дальнейшие решения принимались молниеносно. Богун взял слово и растолковал свой предыдущий план: за предстоящий день подготовить войско к общему наступлению, а обозы – к быстрому отходу. Тем временем послать к ляхам переговорщиков с предложениями мира. Пусть они договариваются и тянут время. Как только войско и обозы будут готовы, отогнать ляхов за Стырь и уходить. Для ведения переговоров были выбраны войсковой писарь Иван Петрашевский и всё тот же Матвей Гладкий. Чигиринский полковник Михайло Крыса вызвался в переговорщики сам.
Вскоре со стороны козацкого лагеря пушки умолкли. Над передовым бруствером поднялся белый переговорный флажок, появились переговорщики и направились к польским позициям. Их встретили и провели к гетману Потоцкому.
Николай Потоцкий принимал козацкую делегацию перед своим шатром, сидя на деревянном походном стульчике. Здесь же, у шатра, стояли почти все военачальники войска польского: Мартин Калиновский с сыном Самуэлем, Иеремия Вишневецкий с племянниками, Юрий Любомирский, Сигизмунд Донгоф, Александр Конецпольский, Богуслав Лещинский – подскарбий коронный, Станислав Лянцкоронский и Адам Кисель, Сапеги, Радзивиллы, Корецкие и Чарторыйские, остальные Потоцкие и многие другие.
- А вот и изменники, более которых нет под солнцем, – сказал Николай Потоцкий. И обращаясь к стоявшим рядом с ним шляхтичам, продолжил, – смотрите на них, панове, они уже и не христиане, потому как с турками и татарами, как брат с братом уживаются.
Военачальники переглядывались и поглядывали на подошедших, как волки на баранов.
Переговорщики поклонились гетману, и Петрашевский униженно произнёс:
- С покаянием к вам, паны наши милостивые, от Войска Запорожского. И особливо к панам сенаторам и к Его Милости королю Речи Посполитой, отцу и благодетелю. Нижайше просим пана гетмана допустить нас к нему.
- Не знаю, можно ли к Его Милости таких, как вы есть, злодеев допускать, – сказал Потоцкий. – Соизволит ли Его Милость вас видеть.
Михайло Крыса упал на колени и попросил:
- Пане гетман, пан наш милостивый, не откажите, поспособствуйте. Всё Войско просит. Нижайше.
Потоцкий брезгливо отвернулся и сказал своему секретарю:
- Возьми, пан секретарь, бумагу, что лайдаки принесли.
Молодой шляхтич вышел из окружения гетмана, взял из рук Петрашевского свёрнутую в рулон грамоту и протянул её Потоцкому. Тот так же брезгливо отмахнулся и сказал посланцам:
- Поеду к Его Милости. Попробую передать. Ждите.
С этими словами он встал и со всею свитой отправился в королевский лагерь на Стыри.
Посланцы, стояли долго. Дождь, в начале аудиенции только начинавший накрапывать, под конец этого ожидания пошёл сильнее. Когда под вечер к ним подскакал тот самый молодой шляхтич, которого Потоцкий называл секретарём, они уже вымокли до нитки.
- Пан гетман передаёт, что Его Милость король Речи Посполитой обещает свой ответ завтра. А чтобы вы его получили, наказывает остаться одному из вас здесь, в нашем лагере.
В заложники вызвался всё тот же Михайло Крыса. По доброй воле вызвался. И когда его товарищи удалились, чигиринский полковник, доверительно и униженно улыбаясь, прошептал на ухо молодому шляхтичу: «Давно хотел перебежать к милостивому моему панству, да чернь сторожила».
Шляхтич отшатнулся от Крысы, сплюнул и указал на пустую жолнёрскую палатку: «Tu b;dziesz. Czekaj!» (Здесь будешь. Жди!)

XII

На следующий день, 7 липня, к передовым козацким укреплениям подъехали посланцы Николая Потоцкого. Чигиринского полковника с ними не было. Посланцы передали вартовым требования польской стороны.
- Natychmiast wyda; siedemna;cie pu;kownik;w za Chmiela, kt;rego nie ma teraz z wami.., – читал войсковой писарь Петрашевский и тут же переводил, – немедленно выдать семнадцать полковников за того Хмельницкого, которого нет сейчас с вами. А полковники те будут содержаться в кайданах, пока Войско Запорожское Хмельницкого и ещё Выговского не отдаст.
- Выдать сына Хмельницкого – Тимофея, старшину войсковую и шляхту всю, которая к вам примкнула в воеводствах Наших.
- Выдать всё оружие, что есть при вас, и всё, что есть в украинах, кроме того, что на Сечи.
- Выдать все клейноды, что Хмельницкий получил от Его Милости короля Речи Посполитой, как то: знамя шитое, бунчук, булаву и литавры. Всё это Его Милость передаст тому, кого сам назначит.
- Количество реестровых назначит сейм Речи Посполитой, а до того жить козакам по Куруковскому постановлению 1625 года1.
Для ответа Его Милость Ян Казимир давал козакам два часа.
По-разному старшина, полковники и выборные от голоты воспринимали королевский ультиматум.
Филон Джеджалий и Матвей Гладкий мрачнели с каждым прочитанным пунктом.
Мартын Пушкарь, Иван Богун, Лобода и Воронченко усмехались криво.
Остальные воспринимали это чтение весело.
А когда Петрашевский объявил время, что отводилось для ответа, засмеялись все.
- Щедрий його милість, як циган на блохи.
- Отакий ляхи варять квас, та цей квас не про нас.
- Згадали знову за рибу гроші.
- Любить нас їхня милість, як вовк порося.
- Мелють ляхи язиком, як той порожній млин.
- Тихо, браття, тихо, – прервал всеобщее веселье Мартын Пушкарь. – Я так собі думаю, що дві години нам забагато. Давайте зразу відповімо його милості. Пиши, писарю.
Петрашевский развернул чистый лист, достал каламарь, взялся за перо.
- Пиши, – продолжал Пушкарь. – З вашими пропозиціями не згодні, бо вони нікуди не годні, а як винищимо вас, як заразу, тоді й погодимося зразу.
Слова полтавского полковника опять развеселили товарищество.
Иван Богун поднял руку, и когда смех утих, сказал:
- Добра відповідь, Мартине. Знаю – можеш так її скласти, що ляхи зразу ж на нас кинуться. Але не це нам зараз потрібно. Час нам дуже важливий. Тому, думаю, треба ввічливо.
- Ну, що ж, – ответил Богуну Пушкарь. – Можливо, ти, Іване, і правий. Не будемо зараз ляха задирати.
И сказал, обращаясь к Петрашевскому:
- Пиши, писарю, так: «Вашу королівську Милість милостивого пана нашого вітаємо й до ніг Вашої Милості припадаємо. Дуже хочемо відповісти сьогодні ж, як того Ваша королівська Милість і милостивий пан наш бажає. Дуже хочемо, але ніяк не можемо, бо сьогодні військо п’яне!
А як прийде завтра, так буде Милості Вашій і відповідь наша».
Эти слова снова породили всеобщий хохот. Пушкарь лукаво взглянул на Богуна и спросил:
- Як тобі, Іване, брате? Чи знову щось не те?
- Думаю, що не те, – сказал Богун. – Думаю, треба ще ввічливіше.
- А браття як вважають? – обратился Пушкарь к присутствующим. – Те воно, чи не те?
- Те, те! – отвечало в один голос товарищество. – Ляхи глузують. Самі час до сьогодні тягнули, а нам, бач, дві години дають. Переживуть! Проковтнуть, не подавляться!
- Ну, нехай буде те, – улыбнулся Богун и согласно махнул ладонью. – Нам залюбки і до пекла. Хоч і буде гірше, та інше.

***
Утром 8 липня, вслед за вчерашним дерзким посланием в польский лагерь был передан ответ на королевский ультиматум. В тексте этого письма не было обычных козацких шуток, поскольку с самого утра обстрел усилился настолько, что осаждённые должны были спешно рыть глубокие ямы, укрываться в них и укрывать своих лошадей. К тому же дозорные, выставленные со стороны Пляшевки, доложили, что ляхи начали переправлять с левого на правый берег реки конные отряды, а по её течению ниже козацкого табора начали насыпать плотину. Богун с Пушкарём и другие полковники тут же отправились на правый фланг, чтобы оценить обстановку на месте. Матвей Гладкий и войсковая старшина, получив эти донесения, поняли, что в случае появления плотины табор будет затоплен, а гати размыты. И никакой отход в украины станет невозможным. Поэтому они, пользуясь отсутствием полковников, составили такое письмо, которое, по их мнению, должно было успокоить короля и подвигнуть его к продолжению переговоров.

«Моля о милосердии, – писали старшины после обязательных верноподданнических заверений и этикетных оборотов речи, – надеялись мы и ждали милостивой ласки в. кор. м., а поданы нам пункты всецело невозможные. Прежде всего, что касается старшины: выдать её не можем и не выдадим, потому что так решила рада войсковая вместе с чернью. Пушки и всё оружие, какое есть, тоже выдать не можем, потому что без него против татар, турок, москалей и других врагов в. к. м. жить и стоять не сможем. Что до шляхты – соблюдая зборовские пакты, что ей даровано прощение по воле в. к. м., тоже не можем того сделать, и не выдадим её. Хмельницкого, его сына и Выговского мы выдали бы, потому что он предатель в. к. м. и наш, только его не имеем; но обещаем, что будем его искать везде: не только в нашей земле, но и в Крыму, и отдадим в. к. м., поскольку он нас свёл, и мы за ним и за Выговским, как блудные овцы ходили. С поганством обещаем никогда не общаться. О козаках и черни просим, чтобы они оставались при таких вольностях и свободах, как в зборовских пактах записано. Паны в свои маетки на украины пусть здоровые едут, только без хоругвей, без надворного войска – потому что был большой голод. Обо всём этом просим в. к. м., абы нам при том быть, а нас самих абы в. к. м. соизволил держать в милостивой ласке своей как детей и верных подданных.
Войско Вашей королевской Милости и чернь вся».

Ян Казимир, получив послание, разгневался и приказал ещё более усилить обстрел козацкого табора и ускорить, насколько это возможно, работы по возведению плотины. Михайло Крыса, который и посоветовал затопить своих бывших товарищей именно таким способом2, стоял рядом с королевской свитой и слышал, как король сказал Зигмунду Пжиемскому3 и Николаю Потоцкому: «Одумалась старшина. Жизни свои вымаливает. Поздно, лайдаки, поздно».

***
9 липня козацкий табор начало заметно подтапливать. Плотина, которую наводили польские строительные команды, хотя и не была закончена, но уже давала о себе знать. К тому же по табору распространился слух, что воевода Лянцкоронский ночью вышел на правый берег Пляшевки и перекрыл путь в украины. Теперь войско козацкое было окружено со всех сторон.
Голота заволновалась и потребовала немедленного прорыва через болота и гати – пока к Лянцкоронскому другие воеводы не присоединились.
Полковники, узнавшие о том, что старшина без их ведома написала и отправила королю письмо, были недовольны этим поступком и начали подозревать измену. «Король потребовал животы наши, вот старшие и хотят выкупить свои жизни за наши головы», – говорили они. Войсковая старшина наоборот – подозревала голоту и полковников в сговоре и опасалась, что те их выдадут в обмен на почётную капитуляцию.
Именно тогда Пушкарь, не ожидавший от этого раскола ничего хорошего, решил отправить Северина в Полтаву. А если повезёт, и самому со всем полком уйти. Но не повезло. Голота была начеку и перекрыла попытку к бегству.
После этой неудачи Пушкарь приказал своему полку далеко от гатей не отходить и отправился к Богуну. Вдвоём они потребовали от Гладкого немедленного созыва рады и решения вопроса о том, как прорываться из окружения и выводить оставшееся войско. Голоту на эту раду не позвали. Боялись, что взбунтуется и всё погубит.
- От що, браття, – сказал Богун, когда вся старшина и все полковники собрались, – ляхи Пляшівку почали переходити, Лянцкоронський на тому березі укріплюється. Це раз.
Табір наш затоплюють і дуже скоро тут, як гади водяні, пірнати будемо. Це два.
Голота наша годину тому ледь-ледь увесь полк Полтавський не постріляла. Пушкар хотів за річку вийти, подивитися, що там, на тому боці, робиться – не пустили його селяни. Це три.
Якщо так далі піде, ляхи нас голими руками передушать, а голота їм допоможе.
Богун замолчал. Джеджалий и державшаяся его старшина никакого желания к участию в обсуждении не выказали. Но заволновались полковники.
- А нехай наші старші скажуть, що вони ляхам писали? За нашими спинами, – сверкнув глазами в сторону старшины, сказал прилуцкий полковник Тимофей Носач.
- Нехай, нехай скажуть, чиїм життям свою шкуру спасти хочуть, – поддержал Носача белоцерковский полковник Михайло Громыка.
- Знаємо, чиїм. Нашим! – сорвался на крик Семён Савич, полковник каневский. – Ян Казимир вимагає, щоб йому аж сімнадцятьох полковників віддали. От вони і віддадуть!
- А чого чекати?! – бросаясь к старшине и выхватывая саблю, закричал Фёдор Лобода, полковник переяславский, – в’яжіть їх, браття! Віддамо їх ляхам, як вони нас хотіли, а потім і Хмеля дістанемо!
Старшина вскочила со своих мест, обнажила сабли и стала вокруг Джеджалия. Богун выхватил карабелу, выбил саблю у Лободы и стал на сторону старшины. К нему присоединились и Мартын Пушкарь с Матвеем Гладким.
- Що, браття, посічемо один одного, як ту капусту. І ляхам клопоту менше, і татарві радість, – сказал Богун.
Полковники, увидев Богуна и Пушкаря на стороне старшины, опустили оружие. Джеджалий вложил свою саблю в ножны, сел и сказал:
- Дурнів не сіють, не орють, – вони самі родяться.
- Твоя правда, брате, – в тон ему проговорил Мартын Пушкарь, – у нас, як у тій приказці: дурень воду носить, дурна Бога просить, гори хата ясно, щоби не погасла.
- Ото ж, – вставил своё слово и Матвей Гладкий. – За дурними не треба в Київ їхати, вони і тут є. Але давайте, усе ж таки, до справи повернемося. Хто не згодний – нехай зразу скаже.
И посмотрел на присутствующих. Несогласных с этим предложением наказного атамана не оказалось. Даже Лобода, громче всех призывавший вязать старшину и первым обнаживший оружие, согласно и как-то виновато кивнул.
- Якщо всі згодні, тоді так, – продолжил Матвей Гладкий, – доручимо Богунові з його полком перейти Пляшівку та відігнати Лянцкоронського куди подалі.
Иван Богун кивнул согласно.
- Пушкар з двома іншими полковниками, а хоча б з тими ж Лободою і Савичем, нехай їде до ляхів і нехай передасть, що ми згодні завтра ж видати їм полковників, аби король дозволив жити в українах за пунктами Зборівських пактів, – сказал Гладкий.
И на это никто не возразил. Только Пушкарь, когда услышал об удовлетворении требований о выдаче семнадцати полковников, пускай и мнимом, всё же покрутил носом и посмотрел на Джеджалия и Гладкого с подозрением. Но потом, пошептавшись с Богуном, тоже пришёл к выводу, что без такого обещания ляхи не поверят в искренность козацкой капитуляции и не дадут времени для подготовки к отступлению.
- А тим часом ми тут поробимо такі гаті, щоб їх не підмило, і були вони, як мости. І зробимо їх з усього, що кинути зможемо. Возів достатньо одного на сотню, щоб поранених вивезти. Інші – порубаємо й на гаті покидаємо. Туди ж усе зайве: одежу, шатри, палатки, крам і хмиз. Усе на гаті. А як Богун закріпиться та Лянцкоронського відіб’є, так і ми всім табором звідси вийдемо. І – на украйни. А там розберемося і самі з собою, і з Гетьманом, і з іншими, – завершил свою речь Гладкий.
Рада слушала наказного атамана настороженно и внимательно. Каждый из присутствующих боялся какой-то скрытой угрозы или подвоха. Но, поскольку других предложений не было, согласилась с тем, что предложил Матвей Гладкий.
Мартын Пушкарь, полностью положившись на Богуна и свою интуицию, приказал Полтавскому полку освободиться от всего лишнего, переложить раненых на возы и готовиться к тому, чтобы ночью укрепить гати и переходить на правый берег.

***
Козацкие парламентёры к королю допущены не были. Пушкаря, Лободу и Савича встретили у передовой линии польских укреплений и, отобрав оружие, проводили к шатру Николая Потоцкого.
Коронный гетман вышел к парламентёрам из своего шатра в сопровождении того же секретаря. Секретарь взял козацкую грамоту и передал Потоцкому. Потоцкий, не разворачивая, тут же разорвал её и бросил под ноги.
Пушкарь, сделав над собой усилие и сдерживая распиравшее его негодование, быстро и чётко изложил козацкие предложения, не забыв упомянуть и о выдаче полковников, и о Зборовском договоре.
- Идите, хлопы, пока живы. Скоро всё ваше схизматское племя узнает и новый порядок, и новые правила. Будет вам и прощение, и Зборовские акты, – сказал Потоцкий и, демонстрируя презрение, повернулся к парламентёрам спиной.
Пушкарю и двум его товарищам вернули оружие и проводили за линию.
В это самое время Иван Богун переходил на правый берег Пляшевки по ещё незаконченным гатям. Уже было разведано, где стоят хоругви Лянцкоронского. Уже были переправлены две пушки-полукартауны4, и пушкари обустраивали огневые позиции. Уже почти всё воинство Богуновых полков переправилось и выстраивалось в боевые порядки. И сам Богун с полковой старшиной перешёл речку и готовился к нападению на польские заслоны.
И тут случилось то, что всегда разрушает все тщательно спланированные и, казалось бы, до последней мелочи продуманные войсковые операции. Как только парламентёры вернулись в табор, и козацкие полки начали готовиться к переправе, люди, сооружавшие гати, заволновались.
Среди голоты, вслед за Брацлавским и Кальницким полками придвинувшейся к подтопленному берегу Пляшевки, вдруг раздался душераздирающий крик: «Гей, брати! Козаки і старшина тікають!»
Огромная толпа вооружённого люда бросилась к гатям.
Всё смешалось.
Козацкие полки были потеснены к трём наведённым переправам и перемешались с голотой.
В возникшей панике сотники не слышали своих полковников.
Сотни уже не слушали своих сотников.
Селянские ватаги не признавали и не слушали своих ватажков.
Всё и вся рвалось к переправам.
Станислав Лянцкоронский, увидев передовые отряды Богуновых полков и услышав шум огромного скопления людей, возникший в козацком таборе, решил, что всё осаждённое войско двинулось на него. И, тоже поддавшись панике, отдал приказ к отступлению своим хоругвям. И тем самым невольно расчистил козакам путь к бегству.
Иван Богун, увидев, что огромная неуправляемая масса народа двинулась к гатям, и тут же осознав, что войско потонет и погибнет у него на глазах, пробился на левый берег, вернулся в табор и попытался остановить толпу, бегущую навстречу собственной гибели. Он кричал на обезумевших людей, бил их ножнами, стрелял в воздух5.
Всё было напрасно.
Его просто никто не слышал, никто не замечал.
Подхваченный людским потоком, он слился с толпой и был вынужден покориться её стихии.
Мартын Пушкарь, как только услышал первые вопли обезумевшей голоты, сразу же отдал приказ, бросая всё, кроме возов с ранеными, переправляться через Пляшевку.
И тем спас свой полк.
Его козаки успели перейти на правый берег до того, когда на левом берегу у гатей началась человеческая давильня.6
Великий гетман коронный Николай Потоцкий, получив сообщение о панике в козацком таборе, отдал приказ об общем наступлении.
Всё войско польское надвинулось на козацкие оборонительные укрепления, которые уже никто не защищал.
Поляки вошли в лагерь и, быстро расправляясь с отдельными группами отчаянно отбивавшихся козаков, начали вдавливать в болота и топи бесформенную людскую массу, потерявшую управление и разум.
Рубили всех.
И тех, кто оказывал сопротивление.
И тех, кто бежал. И тех, кто молил о пощаде.
И тех, кто протягивал своё оружие и сдавался.
И тех, у кого уже не было сил ни на сопротивление, ни на мольбы о сохранении жизни.
Митрополит Иоасаф7, взяв в руки крест, высоко поднял его над своей головой и, оборотившись к бегущим, призывал образумиться. Какой-то подросток из челяди грабовского старосты Сарбевского, подступившей вплотную к палаткам походной козацкой церкви, прицелился в митрополита из лука.
Стрела попала митрополиту в грудь.
Он выронил крест, сел на землю и завалился на бок.
Диакон Павел бросился к уже мёртвому наставнику и хотел вытащить тело из-под ног бегущего люда. Но на него налетел один из вырвавшихся вперёд шляхтичей, выстрелил в упор из пистоля.
Пуля сорвала с головы диакона клок волос.
Кровь залила половину лица священнослужителя.
Диакон повернулся к своему убийце и пошёл на него.
Шляхтич выстрелил из второго пистоля.
Диакон откинулся назад и упал рядом с митрополитом.
Шляхтич наклонился, деловито примерился, в два замаха отрубил голову Иоасафу и передал её своему служке8.
- B;dzie prezent Jego Mo;ci, kr;lowi naszemu. (Будет подарок Его Милости, королю нашему), – сказал шляхтич.
Козаки и голота прорывались через гати.
До конца не вымощенные, узкие и шаткие, под давлением человеческой массы они проваливались и расплывались.
Их пытались заваливать одеждой, сёдлами, оружием, какими-то тюками и всем, что уносили с собой беглецы.
Это помогало, но на короткое время.
И всё начиналось сызнова.
Люди брели где по пояс, где по грудь, а где и по плечи в болотной жиже. Некоторые, лишившись сил, уходили в болото с головой. На них наступали, их вдавливали в трясину и перебирались по их телам дальше.
Пожилой козак, обессиливший от случайной раны, вскарабкался на болотную кочку, сел на неё, достал свою трубку, выругался оттого, что табак размок. Кочка неожиданно провалилась, и покрыла козака рябь болотная.
Селянский мальчишка нёс на плечах своего младшего братика, подвернувшего ногу. Оступился, упал в воду, глотнул болотной мути, да так и остался в том болоте на веки веков. Вместе с братиком.
Ещё один козак бодро шёл через гати, расталкивая локтями менее расторопных передних и отталкиваясь от наседавших сзади. Но попался на его пути некто более крепкий. Полетел козак в воду вниз головой, и больше его на этом свете никто не видел.
Поляки, преследовавшие отступающих по пятам, на некоторое время были остановлены большим конным отрядом численностью до пятисот сабель. Козаки храбро отбивались от нападавших и даже потеснили их с территории табора в поле. Но подошедшие хоругви Николая Потоцкого стремительной атакой опрокинули козацкий отряд. Он отступил к болоту и рассеялся в топях.
Ещё одна группа отступающих числом в двести или триста воинов выбралась на небольшой остров и заняла круговую оборону. И повела ту оборону столь успешно, что сам коронный гетман вступил с ними в переговоры. Обещал им жизнь, прощение и даже награду денежную, если сдадутся.
Козаки молча достали свои кошели.
Подняли их над головами.
И высыпали монеты в воду.
Потом снова взялись за сабли и продолжали биться.
Поляки отступили. Потоцкий призвал немецкую пехоту, и та положила почти всех своими меткими выстрелами. Уцелевшие раненые отмахивались саблями, но их достали. Кого – пулей, кого – стрелой, а кого и копьём.
Последний из оставшихся в живых бросил мушкет и боевую косу в незнамо откуда подвернувшийся небольшой чёлн.
Вскочил в него.
И, укрываясь в камышах, три часа отстреливался.
Израсходовав порох и пули, взялся за косу.
К нему пытались подобраться вплавь, но все эти попытки для многочисленных храбрецов заканчивались трагически. Козак умело действовал своим оружием, отсекая руки, вспарывая тела и разбивая головы.
Король, которому доложили об этом храбреце, пожелал лично посмотреть на него.
- Niemo;liwie, Wasza Mo;;. (Невозможно, Ваша Милость), – сказал Яну Казимиру коронный гетман, – on jeszcze ;ywy (он ещё живой).
- Oto i dobrze, ;e ;ywy. Przeprowad;. (Вот и хорошо, что живой. Проведи) – ответил Ян Казимир.
Короля доставили на возвышенность, с которой он мог наблюдать за происходящим в подзорную трубу.
Козак, получивший больше десятка огнестрельных ранений, заметно терял силы. Но по-прежнему никого не подпускал к своей лодке. Король приказал передать этому козаку, что дарует ему жизнь. Козак приказал передать королю, что о жизни своей уже не заботится, только хочет, чтобы его не беспокоили пустыми разговорами и дали умереть по-людски, как воину.
Ян Казимир, выслушав ответ, сердито махнул рукой и уставился в подзорную трубу. Он увидел, как какой-то высокий шляхтич побрёл к лодке и, стоя рядом с ней по горло в воде, подпрыгнул и вырвал у обессиленного козака его косу.
Козак потянулся за ней.
И получил жестокий удар железным лезвием в грудь.
Козак обмяк и осел на дно лодки.
Потом неожиданно и резко встал во весь рост.
Поднял обе руки и погрозил врагу сжатыми кулаками.
Рослый немецкий рейтар забрёл в воду вслед за шляхтичем, незаметно подобрался сзади козацкого челна и вонзил копьё козаку в спину. Козак потянулся руками за спину, потерял равновесие и рухнул в болото, сомкнувшееся над ним.
Этот эпизод был последним в Берестейской битве.
Потом было преследование и бойня.
В плавнях на Пляшевке и в болотах ловили затаившихся поодиноких козаков и голоту.
И рубили нещадно.
Ян Казимир распорядился всему войску польскому немедленно идти в украины, но шляхта из рушения посполитого, особенно подольская и волынская, отказалась наотрез, созвала просто на поле сеймик двух воеводств, выбрала себе «po dawnym obyczaju» (по древнему обычаю) маршалка, а сенаторам своим, которые призывали шляхтичей образумиться, пригрозила, что «por;bie ich szablami» (порубит их саблями). Сенаторы отступили, а шляхта два дня советовалась и решила идти по домам. И пошла.
Вслед за ушедшими из табора козацкого, за теми, кому удалось вырваться из болот, были посланы полки войскового судьи Стефана Чарнецкого, Богуслава Радзивилла, Мартина Калиновского и Иеремии Вишневецкого.
Уже через день под Дубно и на Горыни велись бои. Вокруг Кременца и даже в святой обители – монастыре Почаевском, отлавливали разбежавшуюся козацкую старшину. Те, кого поймали, пощады не просили, и им рубили головы.
Оставшиеся под Берестечком поляки подсчитывали потери и радовались трофеям. В козацком таборе было взято множество амуниции и продовольствия. Был взят сохранившийся в целости шатёр Хмельницкого со всеми вещами, принадлежавшими козацкому гетману: с богатой одеждой на разные случаи, оружием и гетманскими клейнодами, соболиной шубой и множеством соболей, подаренными царём московским. Был взят бочонок с деньгами и большой сундук с золотыми монетами разной чеканки. Взят ларец с секретным замком, в котором обнаружили всю переписку гетмана, в том числе и ту грамоту от султана турецкого, в которой Хмельницкий именовался «Великим князем Русским и подданным Высокой Порты». Между прочим, эти трофеи являются молчаливыми свидетельствами тому, что Гетман не бежал с поля боя, спасая свою жизнь, а действительно бросился за ханом, думая образумить его и вернуть татарское войско на позиции. Хотел бы бежать – не бросил бы всё своё добро, войсковую казну и дипломатическую переписку.
Поживились поляки и в шатре Иоасафа. Здесь взяли и доставили королю вместе с отрубленной головой митрополита «риз вышитых жемчугами и шитых золотом несколько, 400 червонных золотых, подвешенных в мешочке на безголовой шее, а также малую иконку, вырезанную из слоновой кости и оправленную в серебро московской работы – на одной стороне этой иконки изображение распятого Христа, на другой – святой Троицы; отлитый из серебра посох и митру9, подшитую красным бархатом, украшенную накрест серебряными позолоченными бляхами, на четырёх её сторонах – четыре евангелиста на серебряных отлитых и позолочённых табличках, а вдоль по краю – позолоченная бляха с подписью: «Иоасаф митрополит Коринфа»; взято ещё две великие чаши, подсвечники-трикирии10, крест из яшмы, драгоценный омофор11, печатка митрополита и евангелие в золотой оправе».
Победа была полной. И настроение победителей как нельзя лучше прочитывается в «Дневнике» Станислава Освенцима:

«Июля 10, в понедельник, чудесным образом проявилось покровительство, которым Господь постоянно охранял короля и Речь Посполитую и соизволил даровать нам новую победу. Когда человеческие предначертания относительно дальнейшей осады и штурма козацкого табора оказались тщетными, ибо то и другое намерение представляло величайшие трудности и опасности, когда осаждавшие оказались более павшими духом и угнетёнными, чем осаждённые, Бог послал на врагов неисповедимое смятение, тревогу и панический страх. В течение всей недели неприятели заявляли, что они скорее готовы подвергнуться всякой опасности и пробиваться через наш лагерь, нежели сдаться или серьёзно просить помилования. Хотя они и обращались в этом смысле несколько раз к королю, как о том выше было рассказано, но они делали это не искренно, имея в виду лишь замедлить и затянуть ход военного дела, надеясь отсидеться, не опасаясь вовсе наших нападений и ожидая помощи, то от Тимоша, то от возврата Хмельницкого и хана, в чём старшина обнадёживала толпу. Правда, чернь желала перемирия для того, чтобы поспешить домой на защиту жён и детей, которых татары захватывали в плен на обратном пути в свои кочевья; в виду этого желания, Джеджалий, исправляющий должность гетмана, начал переговоры, но старшина, зная, что в случае заключения договора, жизни их угрожает опасность, озаботилась заблаговременно о своём спасении; ночью с воскресенья на понедельник они начали возмущение, лишили Джеджалия власти и на его место избрали Богуна. Последний, осведомившись от языков и перебежчиков, что брацлавский воевода с частью войска отправился через переправу в тыл их армии, и посоветовавшись со старшиною, вышел из табора на рассвете с несколькими тысячами конницы и с двумя пушками, намереваясь занять и укрепить переправу. Чернь, увидев это движение и не зная намерений Богуна, встревожилась и стала теряться в предположениях и подозрениях, полагая, что старшина убегает. В это время, около 10 часов утра, кто-то в толпе, вероятно по Божьему допущению, вскричал: «Вот старшина уже бежит!» Немедленно все бросились бежать, куда попало, в большем беспорядке, чем наши под Пилавцами; от натиска на всех трёх переправах стали тонуть. Увидев происходящее, Богун тотчас возвратился в табор, стал ободрять своих и уговаривал возвратиться в лагерь и успокоиться, но он не был в состоянии удержать беглецов. Наши хоругви, стоявшие на страже, лишь только приметили это смятение, не смотря на свою малочисленность, придвинулись к табору и переправам; тогда хлопы стали ещё усиленнее толпиться и вязнуть в топком болоте; они бросали лошадей, вьюки, имущество, даже жён и детей, которых множество находилось в таборе; конница их, стоявшая в арьергарде, пыталась было выстроиться, но вследствие страха, посланного на них Господом, она рассеялась и позорно стала топиться в болоте. Убегавшие бросили табор со всем бывшим в нём добром и оставили в нём много скота, лошадей, провианта, пушек, пороха и знамён. Когда известие об этом бегстве распространилось в нашем войске, наши немедленно бросились в табор, и стали пользоваться добычею; кто не поленился, тот мог приобрести значительную долю имущества. В то время другие хоругви бросились в погоню за убегавшими, он они должны были прежде пройти трудные переправы, весьма узкие и вязкие, так что лошади могли по ним идти только по одиночке; между тем козацкая конница, числом до 20 000 успела сформироваться и направилась вскачь вперёд. Воевода брацлавский, который перешёл было на ту сторону с отрядом в 2 000 человек, как было упомянуто, для того, чтобы препятствовать козакам пользоваться пастбищами (жаль, что это было предпринято слишком поздно и с незначительным количеством войска, в противном случае все казаки остались бы в западне), увидев такое множество врагов и полагая, что это нападение сделано с умыслом против него, желая обеспечить себе отступление, отступил к переправе к Козину. Между тем огромное количество наших выступило из лагеря и отправилось в погоню за уходившими, убивая всех запоздавших и отставших на пути. Кажется, что нельзя было найти никого, кому бы не довелось убить козака. Наконец, брацлавский воевода понял, что козаки обращены в бегство и, оправившись от первоначального испуга, пожелал вознаградить потерянное время; он немедленно отправился в погоню и производил её с таким рвением, что возвратился назад последним. Когда он впоследствии хвастал перед королём, утверждая, что он со своим отрядом до того сильно бил врагов, что у них заболели руки, то король насмеялся над ним, заметив, что вероятно у них болели ноги, намекая на первоначальное бегство к Козину. Весьма видное участие в деле выпало на долю ополчения плоцкого воеводства; в то время король производил ему смотр и непосредственно со смотра скомандовал идти на врага, потому им довелось принять деятельное участие в погоне и они били врагов до пресыщения в лесу, в кустарниках и в болотах; весь день, пока не стемнело, наши, подвигаясь облавою, чинили кровавую бойню, вытаскивая неприятелей из кустов и болот, расстреливая их и рубя головы, хотя и они наносили вред нашим в случае их неосмотрительности. Целый день продолжалось убийство и кровопролитие. Один отряд козаков, числом от 200 до 300 человек, устроил засеку на одном острове среди болот и защищался храбро и отчаянно. Кастелян краковский предложил им помилование, но те принять его не захотели; они, в знак своей решимости, высыпали из кошельков деньги и побросали их в воду, а затем стали защищаться и поражать наших; пехота должна была пойти на них в атаку колонною, и хотя разорвала их и рассеяла, но они не захотели сдаться, бежали в болото и там каждого поодиночке надо было доканчивать. Один из них добрался до лодки и на глазах у короля и всего войска представил образец храбрости далеко не холопской; он в течение нескольких часов отбивался косою, не обращая внимания на выстрелы (не знаю, не попадали ли стрелки, или, может быть, пули его не брали), пока, наконец, какой-то мазовшанин из Цехановского повета, раздевшись донага и бродя по шею в воде, не нанес ему удара косою и потом не пронзил копьем. Король долго смотрел с большим вниманием и радостью на это зрелище. Многих, подобно уткам, ловили по болотам, вытаскивали и убивали, никого не щадили, даже жён и детей, но всех истребляли мечом. Не малая добыча досталась нашим в тот день, хотя она не может и сравниться с добычею, взятой у нас под Пилавцами, ибо козаки не употребляли серебряной посуды и не ездили в каретах. В числе добычи оказались 18 хороших пушек с лафетами, семь бочек пороха, кроме того что было расхватано солдатами, и до 20 знамён, в том числе знамя, которое послал им в Киев через комиссаров король после своего восшествия на престол; оно было красного цвета с изображением белого орла и двух русских крестов; другое знамя голубое с изображением орла пополам белого и красного, которое дал им покойный король Владислав в 1646 году, когда зазывал козаков в предполагавшийся турецкий поход. Оба эти знамёна у козаков считались важнейшими и хранились весьма бережно, теперь же взяты были королём к его большому удовольствию. Взят был живьём в плен грек, прибывший в качестве посланника от патриарха константинопольского и привезший Хмельницкому саблю и благословение на войну от лица всей греческой церкви. Его поймал ротмистр волошской хоругви князя Вишневецкого, а последний доставил королю. Посол был одет весьма нарядно в собольей мантии; привезённая им сабля и парадный кинжал были отданы также королю князем Вишневецким. Отнято также было знамя, взятое в сражении, бывшем в четверг, козаками у отряда кастеляна краковского. Патриарх иерусалимский, более всего подстрекавший Русь к возмущению, был обезглавлен среди смятения; королю было доставлено его облачение, т. е. ризы, митра, красная, бархатная, украшенная кругом и крестообразно золотыми бляхами, две чаши большие, подсвечники, крест из яшмы и печать; королю отдана также печать войска запорожского. Пану Браницкому достался большой серебряный портфель Хмельницкого со всеми письмами, полученными им от султана, хана, царя и Ракочия; письма эти он передал королю. Войсковая козацкая касса была разграблена солдатами; она состояла из двух сундуков, наполненных талерами, которых было, по словам полковника Крысы, 30 000. деньги эти назначены были на уплату орде; их расхватали те, которые первые нашли кассу: одному товарищу досталось до 1500 червонцев, другим по несколько сот и десятков. Один из товарищей завладел бархатною, подбитую соболями мантиею Хмельницкого и сороками соболей. Найдено огромное количество ружей и самопалов, а также, между прочим, три колокола: два большие и один малый. Не было воина, который бы не захватил в таборе провизии: пшена, сала, муки и т. п., а также разной мелочи: железа, возов и проч., что было бы слишком долго перечислять. Наши нашли в таборе пищу, ещё варившуюся в горшках, и жаркое на вертелах, – до того бегство врагов случилось неожиданно вследствие панического страха, посланного на них Господом. Они рассеялись в разные стороны; их истребляли в лесах и болотах в одиночку, а семь полков наших, под предводительством польного гетмана Калиновского и хорунжия коронного Концепольского, преследовали их главную массу, дабы не допустить их опять собраться. Важнее всего было то, что победа, сопряженная с столь значительною гибелью врагов, одержана была почти без всякой потери с нашей стороны; ибо убиты были только 5 поляков, несколько иностранцев и один капитан из полка князя Радивилла при штурме засеки, устроенной на острове.
В числе писем найдена была султанская грамота, жалующая Хмельницкому княжество русское, а также план предполагавшихся действий, в котором условлено было, что Ракочи овладеет Краковом и что ему назначалась польская корона» 12.

Завершающая фаза битвы под Берестечко.
Козацкий табор и отступление через болото.

XIII

Победа войска польского в битве под Берестечко была полной. Но до окончания этой братоубийственной войны, не только разрушающей города и сёла, но и определившей судьбы целых народов на века, было ещё далеко. Почти три столетия.
В середине лета года 1651-го, по мере того, как козацкие полки и голота растекались по землям Гетманщины, по ней же распространялись и всевозможные слухи. Где-то в украинных сёлах люди говорили, что Гетман бросил войско и бежал с ханом в Крым. Где-то в украинных местечках люди доказывали, что Гетман бросился за ханом вдогонку, чтобы вернуть его на поле боя, а хан заковал его в кайданы и выкуп потребовал. Где-то авторитетно заявляли, что хан насильно увёз с собою Гетмана, чтобы помириться с ляхами и заплатить его головою за тот мир. А где-то доверительно и полушёпотом сообщали, что хан увёз с собою Гетмана потому, что старшина готовилась выдать его и всех полковников козацких. И той выдачей выкупить свои жизни и получить для себя привилеи королевские.
И ещё много чего говорили в Гетманщине. Но все эти разговоры и пересуды завершались одним однозначным и категоричным выводом: «А нам хоч із Хмелем, хоч без Хмеля, а діватися нікуди. Під ляха більше не підемо. Хмель програв, але ми можемо виграти і мати собі іншого гетьмана». (А нам хоть с Хмелем, хоть без Хмеля, а деваться некуда. Под ляха больше не пойдём. Хмель проиграл, но мы можем выиграть и иметь себе другого гетмана.)
Голота, вырвавшаяся из-под Берестечко и разошедшаяся по украинным сёлам, хуторам и весям, распространяла нелестные слухи о козацкой старшине, о полковниках и о козаках вообще. Козаки из козацких полков и сотен, вернувшиеся в свои города, местечки и сёла, нехорошо отзывались о войсковой старшине и обвиняли голоту в измене общему делу. Полковники козацкие, выведшие большинство своих воинов из Берестейских болот, угрюмо молчали и на все надоедливые расспросы только отмахивались.
Не напрасно говорят в народе, что беда не ходит одна. Если она к кому-то идёт, то и другую за собою ведёт.
Польный гетман Литовский Януш Радзивилл1, ещё до битвы под Берестечко, а точнее – 14 июня – объявивший «войну козаччине», всячески оттягивал своё вступление в украины. Выжидал, чем же закончится столкновение двух непримиримых сил на Берестейском поле. Если победит Ян Казимир, можно будет без опасений идти в Гетманщину и добивать полки, оставленные Хмельницким на границе с Великим княжеством. Пока войско польское оправится после кровопролитной битвы, пока Ян Казимир доберётся до земель киевских, он, князь Януш Радзивилл, войдёт в Киев. А, стало быть, он-то и будет единственным победителем схизматиков и усмирителем украин Речи Посполитой. И в этом случае, кто знает, – до королевской короны рукой подать.
Ежели же фортуна в полях Берестейских улыбнётся Хмельницкому и Ислам-Гирею, что не так хорошо, но тоже неплохо – козаки с их гетманом продиктуют очередные «пункты» королю и сейму, но на Литву зариться не будут. Поскольку и силы свои подрастеряют, да и он, князь Януш Радзивилл, вроде как их союзником числиться будет, потому что своим невмешательством как бы поспособствует Хмельницкому в этой победе. Гетман козацкий опять сядет в Чигирине и будет распоряжаться в своей Гетманщине. Ислам-Гирей получит ясырь и контрибуции от обеих сторон, а может, и Бар – бог с ним, не велика потеря – крымцам достанется. А он, князь Януш Радзивилл, сможет, наконец, осуществить давнюю мечту свою. Выведет литовские земли из состава Речи Посполитой, вернёт Великому княжеству былое величие и, опять же, будет сам-один в этом княжестве царевать. Хоть гетманом Великим, хоть Великим князем, а хоть бы и королём литовским. Как ни назови, всё одно – монарх!
Мечтания эти были прерваны известием о неожиданном бегстве Хмельницкого с ханом. В силу вступал их первый вариант.
Надо было спешить, и Радзивилл сразу же выслал передовой полк под началом стражника великого литовского Григория Мирского2 на днепровские переправы под Гомель. Мирский должен был отбить эти переправы у козаков черниговского полковника Небабы и удерживать их до подхода основных сил рушения посполитого литовского.
Мирский без труда погромил козацкие заслоны на Днепре. Уцелевшие после этого погрома козаки прорвались к Небабе в Чернигов. Небаба, не сориентировавшись в количестве двинувшегося на него войска, выступил со своим полком из Чернигова и напал на передовые отряды Мирского. Радзивилл переправился через Днепр и со всеми конными хоругвями зашёл в тыл Черниговского полка. Небаба не успел опомниться, как был окружён.
6 липня, в тот самый день, когда Николай Потоцкий на Берестейском поле принимал парламентёров козацких Матвея Гладкого, Михайла Крысу и писаря Петрашевского, в жестокой битве у литвинского местечка Лоев3 полк черниговский был разбит. Сам Небаба бился до последнего. Раненный в правую руку, отбивался левой. На предложения о сдаче только скалил свои жёлтые зубы и, в конце концов, был зарублен на месте.
Козаки полковника Ждановича, что стояли на Припяти, получив известие о гибели Небабы, бросили позиции и начали отходить к Киеву.
9 липня Януш Радзивилл хотел взять Чернигов, но новый черниговский полковник Подобайло так организовал оборону, что Радзивилл на штурм не решился.
Да и не нужен был ему тот Чернигов. В планах Радзивилла был захват Киева и карательный поход на Вишневеччину – на Лубны и Прилуки. Но отправляться в такой поход и оставить за спиной Чернигов с сильным козацким войском Радзивилл не мог. На 20 июля был назначен решающий штурм Чернигова, но тут пришло известие от Гонсевского4.
16 липня стольник литовский Гонсевский догнал козацкий арьергард Ждановича на Ирпене под местечком Дымер5, что в 15-ти верстах от Киева, и после короткой стычки погнал козаков к киевским холмам.
Никто не мог помочь стольному городу земель русских.
Иван Богун стоял далеко от Киева – в Животове. И, подсчитывая потери, пытался восстановить боеспособность своих полков. Мартын Пушкарь готовился к переправе через Днепр и намеревался продвигаться к Полтаве. Уманский, Паволочский, Корсунский и Белоцерковский козацкие полки, отбиваясь от преследовавших их формирований Николая Потоцкого и Иеремии Вишневецкого, отходили к своим полковым городам. Каневский, Черкасский, Переяславский, и Прилуцкий полки рассеялись по украинам и метались между армиями Мартина Калиновского и Стефана Чарнецкого. Матвей Гладкий с Филоном Джеджалием с боями отходили в свои полковые города. Но, неожиданно получив известие о том, что Гетман объявился где-то между Чигирином и Корсунью, все пошли на Черкащину.
***
Богдан Хмельницкий появился в Гетманщине в местечке Любар6. Появился в сопровождении смешанной козацко-татарской сотни. Любарским мещанам, наслышанным о его позорном бегстве и потому встретившим Гетмана настороженно и даже враждебно, сказал, что ушёл от хана и спешит в украины для того, чтобы собрать полки и идти под Берестечко на выручку оставшемуся там войску. А за ним идёт орды двадцать тысяч с тремя мурзами татарскими.
Услыхав о татарах, войт любарский распорядился выдать Гетману овса для лошадей и провиант для сопровождающих. И со всеми людьми ратушными вышел проводить в дальнейший путь.
- Которые из вас, дети мои, не козаковали, можете сидеть и ждать панов своих, – вставив ногу в стремя, крикнул Гетман в настороженную толпу. – А которые козаковали и воли хотят, садитесь на коней и сейчас же за мной в украины, а то ляхи п;топтом пойдут за нами.
И, не дождавшись никакого ответа, со словами: «Я вас выведу, и крест в том целую», – вытащил свой нательный крест и поцеловал.
Но лучше бы он этого не делал. Мещане зароптали. Из толпы раздались выкрики:
- І без твоєї волі плачу в людей доволі.
- Наїлися з тобою біди, як напилися гнилої води.
- Ти, Гетьмане, як та кума, що обіцяла куму…пшона. А у неї і в самої нема.
- Ходили вже за тобою, та тільки те й виходили, що зраду.
- І Юду вчили хреста носити.
Гетман выругался, грузно поднялся в седло, ударил коня нагайкой и выехал со своим отрядом из местечка. За ними ехали два больших селянских воза, нагруженные провиантом от щедрот любарских мещан.
Из Любаря Хмельницкий направился в Паволочь. Здесь встреча была более гостеприимной.
По его просьбе паволочский люд собрал три тысячи злотых, которые он тут же выплатил татарским мурзам, догнавшим гетманский отряд на марше. Мурзы привели с собою две тысячи воинов вместо обещанных двадцати тысяч.
В Паволочи Хмельницкий два дня пил. И на вопросы о том, почему он один, и где же козацкое войско, которое должно отправиться под Берестечко, неизменно отвечал:
- Я там двадцать полков добрых козацких оставил против одного короля. Они и четверть года могут там борониться. Есть у них и худоба, и порох. А вы спрашиваете, как будто вчера родились. Должны же знать, как козаки могут в своих таборах обороняться и, в случае чего, – даже голод переносить.
Между делом и попойками спрашивали его и о литовском войске. Не пойдёт ли оно на украины?
- Не пойдёт, – не моргнув пьяным глазом, зло отвечал Хмельницкий. – Я имею в том твёрдое слово самого князя Радзивилла. Он как стал на пограничье, так и будет там стоять.
На третий день стояния Гетмана в Паволочи туда прибыл наказной полковник Паволочского полка Степан Хмелецкий, счастливо избежавший глупой смерти в Берестейских болотах. Но к Хмельницкому идти не спешил, боялся.
Есаул Демко, случайно столкнувшийся с Хмелецким нос к носу в паволочском шинке, приказал своим порученцам взять того и препроводить к Гетману.
- Ти? Тут?! – сказал Хмельницкий, уставившись на Хмелецкого оловянными глазами. – А табір увесь де, де твої козаки?
- Уже у дьябла табір, – пожав плечами, ответил Хмелецкий, – повтікали молодці з табору.
- Чому ж так? – сурово спросил Гетман.
- Бо козаки і голота без Вас битися не хотіли, – как-то несмело ответил Хмелецкий.
- А як же корогви наші? – спросил Гетман.
- І корогви пропали, – получил он в ответ.
- А гармати?
- І гармати.
- А бочка і скриня з червоними? А вся канцелярія наша?
- Про це не знаю, – смешавшись, ответил Хмелецкий.
- От, чортови ви діти! Сукини ви коти! – вскричал Хмельницкий и рывком разорвал ворот своей рубахи.
- Без мене нічого не можете! А ні воювати по-козацькі, а ні відступати по-людськи! – кричал Гетман, наступая на Хмелецкого, багровея лицом и выкатывая пьяные глаза. Хмелецкий согласно кивал и опасливо пятился спиной к выходу.
На крик в комнату без стука вошёл Демко. Толкнул Хмелецкого в угол и спросил:
- Що йому, пане Гетьман? Куди його?
Хмельницкий бросил на Демко бессмысленный взгляд, медленно отошёл к столу, уставленному полупорожними квартами и кувшинами, дрожащей рукой налил в глиняную кружку из какого-то кувшина, сделал глоток, сел на скамью, произнёс спокойно и вполне по-доброму:
- Нічого йому. Їм усе, що могли, уже зробили. І вони собі такого поробили, що сам Люцифер не зміг би більшого. То ж нехай іде звідси під три чорти.
Демко повернулся к Хмелецкому и вежливо показал рукою на дверь. Тот склонил голову и быстро вышел.
- Я чого до Вас, пане Гетьман, – как будто и не было предыдущей сцены, сказал Демко. – Тут Джеджалій Філон прибув і до Вашої Милості проситься.
Хмельницкий опять глотнул из глиняной кружки, мутно взглянул на есаула и сказал:
- Не сьогодні, Демко. Не сьогодні. Давай усе на завтра.
И, неожиданно повеселев, пропел пританцовывая:
- Прокляла, так прокляла! Прокляла, так прокляла! Го-па-го-па-го-папа!
На следующий день Гетман был абсолютно трезв и принимал прибывающих полковников. За Филоном Джеджалием, с которым Хмельницкий обнялся по-братски и которого расспрашивал участливо, прибыл Матвей Гладкий с полутора тысячами конных козаков. Вслед за Гладким появился Мартын Пушкарь со своим полком. Потом вестуны принесли новость о Йосипе Глухе, полковнике уманском. Побил Глух какое-то татарское войско на реке Синюха и ещё где-то на Царском Броде. Потом ещё пришло известие, что Радзивилл перешёл Днепр, и что Небаба погиб. А потом отовсюду начали приходить известия о стычках и настоящих боях, которые давали разрозненные козацкие отряды и голота во всех землях украинных. Бились и с поляками как врагами своими заклятыми, бились и с татарами как зрадниками и ясырщиками. А потом пришло известие, что на Паволочь идёт Ярема.
Хмельницкий со всеми, прибывшими к нему, спешно выехал из местечка в направлении на Белую Церковь – традиционное место сбора козацкого войска во все смутные времена. И вскоре оттуда по всей Гетманщине и по всем украинам разлетелся гетманский универсал:

Универсал Богдана Хмельницкого от 7 (17) липня года 1651 из-под Белой Церкви

Богдан Хмельницкий гетман с войском Запорожским полковникам: белоцерковскому, винницкому, брацлавскому, уманскому, паволочскому доброго здоровья от Господа Бога мило желаем! Ознакомляем вас, что присоветовались мы с товариществом, чтобы, не откладывая ни на неделю, ни на две недели, таки сейчас же были готовы и собирались до купы. Поэтому наказываем, абы те вышевспомянутые полки, будучи близко к Белоцерковскому, собирались под Белую Церковь, а я буду сейчас собирать под Курсунем тамошние полки, поскольку надо нам быть настороже – абы неприятели наши в домах наших нас не застали. Когда о них известия получите, в день и ночи давайте знать, и мы тоже, что услышим, заметим и узнаем, будем вас оповещать. Только ещё раз вам напоминаем, абы все сейчас собирались и были готовы. Орда тоже наготове. Надеюсь, что потешаться наши неприятели больше не будут! А вас при том Богу поручаем. Дано под Белою Церковью 17 липня 1651.

Здесь же, под Белою Церковью, Хмельницкий держал совет с войсковою старшиной, которая слетелась отовсюду к своему Гетману.
Старшина слетелась и хотела знать, что же всё-таки произошло там, на Берестейском поле в тот злосчастный день? Почему Гетман бросил своё войско? И где пропадал больше недели?
Долго думал Богдан над тем, как будет говорить со старшиной и полковниками. Что скажет своим побратимам и товариществу.
Но как им было высказать всё, что пережил он тогда, когда увидел – бежит Ислам-Гирей и бросает козаков на погибель. Как сказать, что бросился он за ханом, чтобы вернуть того басурманина на позиции. Сам не знал как, но вернуть!
Догнали они с Выговским и верным Демко того клятого хана уже далеко за Лешневом, почти под самыми Бродами.
Хмельницкого сразу же проводили к Ислам-Гирею. И говорили они один на один, без свидетелей.

XIV

- Что, брат мой тоже устрашился тою силою, что против нас оборотилась? – спросил Ислам-Гирей.
- О какой силе говорит мой брат? – вопросом на вопрос ответил Хмельницкий. – Неужели о ляхах?
Хан, изобразив удивление во взгляде, посмотрел Гетману прямо в глаза и сказал:
- Никогда и нигде ни одна земная сила не может устрашить воинов Аллаха. Не о войске проклятых гяуров я говорю с братом моим, а о тех высших силах Его, которые гнев свой на нас оборотили.
Ислам-Гирей поднёс ладони к лицу и посмотрел вверх, как будто хотел разглядеть своего Бога. И прошептал что-то по-татарски, чего Хмельницкий не расслышал.
- Да и о ляхах брат мой говорил, что нет у них уже никакой силы, – после продолжительной паузы сказал Ислам-Гирей. – Говорил, что мало их будет. А сколько Ян Казимир воинов привёл? По сто тысяч трижды?
- Всего не угадаешь, брат мой, – твёрдо ответил Хмельницкий. – На то и война.
- Правильно говорит мой брат, на войне всё предугадать невозможно, – не менее твёрдо сказал Ислам-Гирей. – Но война войне рознь. Мои воины два дня бились с ляхами. А твои где были?
- Там же, рядом с твоими стояли, великий хан, – как бы сознавая правоту своего собеседника, не очень решительно сказал Хмельницкий.
- Хорошо говоришь – рядом они стояли. Но – стояли! – повышая голос, произнёс Ислам-Гирей.
- Почему же – только стояли? – изобразив обиду, отчётливо сказал Хмельницкий. – Мои тоже себя не жалели. Бились.
- Бились?! – возмутился Ислам-Гирей. И тут же, подавив раздражение, продолжил бесстрастно, – десять тысяч моих батыров полегло – половина войска. Тысячу верных капы-кулу потерял, одних досточтимых мурз – десять. Тугай-бей убит. Мехмет-Гирей убит. Муффарах-мурза – казначей Наш – убит. Племянника Нашего Амурат-Гирея на моих глазах ядро разорвало. И ты говоришь – бились?! Скольких ты, брат мой, своих воинов лишился? Кто из твоих старшин и полковников пал?
Хмельницкий промолчал. Не знал он о потерях козацкого войска. И отвечать ему было нечего.
- Я сына своего на твоём поле потерял. А где твой сын? – тихо спросил Ислам-Гирей.
- Мой сын против литвинов стоит, чтобы в спину нам с тобой не ударили, – как бы оправдываясь и оттого злясь на себя, сказал Хмельницкий.
- Что ж. Пусть стоит, и пусть твой Бог ему помогает, – сказал Ислам-Гирей. – А мы во имя нашего союза против заповедей пророка Мухаммеда1 пошли. Сунну2 о жертвоприношении нарушили. Не должны были правоверные в святой день кровь человеческую проливать.
- Но тот день прошёл, – хитро сощурившись, проговорил Хмельницкий, – можем возвращаться и ляха добивать.
- Не пойдут мои воины назад, – сказал на это Ислам-Гирей. – Не верят они козакам. И тебе, брат мой, не верят. Ты обещал мне быструю победу. Ты обещал ясыря много и богатую добычу. Бар обещал Крыму отдать. А я всё это обещал моим беям, моим мурзам. Капы-кулу моим обещал. И что же? Ничего этого мои подданные не получили. Много смертей и много крови. Да гнев Аллаха за грех тяжкий. Нет, гетман, не пойдут мои воины в украины. До зимы никуда не пойдут.
Ислам-Гирей притворно вздохнул. Ислам-Гирей доверительно наклонился к Гетману и продолжил полушёпотом:
- И тебе, брат мой, возвращаться под Берестечко не советую. Если поедешь, так только на гибель. Отдаст тебя твоё войско ляхам. Жизни свои твоей головой спасёт. И отдаст.
Хмельницкий сделал вид, что задумался. Потом произнёс:
- Сам думаю, что отдаст. А вот если бы ты, великий хан и брат, со своими воинами вернулся, тогда и я был бы цел, и ляха мы с тобою побили бы. И ясырь был бы твой, и добыча из табора ляшского. И Бар был бы крымским. Со всеми его землями на вечные времена.
- Не могу, – сказал Ислам-Гирей. – Не могу я сделать того, о чём просишь. Войско моё до сих пор в большом страхе. Перед Аллахом трепещет и милосердия просит за грех законопреступления. Не пойдёт оно обратно. Если даже прикажу. Тебя свяжут и ляхам выдадут. Меня закуют и в Порту отправят. А обратно не пойдут.
- Что же нам делать? – спросил Гетман. – Без войска козацкого и без Гетманщины мне не жить. И тебе без ясыря в Крым возвращаться негоже. Хан без добычи – не хан.
Услышав последнюю фразу Хмельницкого, Ислам-Гирей отшатнулся, как будто его ударили.
- Почему же – без ясыря? – зло произнёс хан. – А ты, брат мой, чем не ясырь? Возьму тебя в железо и выкуп потребую. Только кто теперь тебя выкупать будет? Кому ты такой, как есть, нужен? Разве что сыновьям.
Нет, – продолжал хан, – не сыновья тебя выкупать будут. Пожалуй, продам я тебя, брат мой, хозяевам твоим – ляхам. Они-то больше дадут? Как думаешь? Может, тот же Бар за тебя получу. И контрибуции. И ясырь мои воины возьмут, пока из земель гяурских не вышли.
И только сейчас, на этом этапе всей погони и разговора с ханом, Хмельницкий наконец-то понял, в какую западню сам себя загнал.
Получалось так, что войско, оставленное им под Берестечко, думает, что их Гетман бежал вместе с ханом. А значит – предал. И возвратиться он к своему войску в одиночку, без хана, по этой причине теперь не может. Потому что с предателями, будь то Гетман или последний, что ни на есть, сиромаха, и козаки, и голота поступали однозначно – карали на месте.
И в Чигирин он теперь отправиться не может. Нет там никакой силы, чтобы смогла защитить его и пойти с ним на ляха. Если объявится он в Чигирине, то козаки с голотой могут охоту на него открыть. И в этом случае он только Тимоша с Юрасем под удар подставит. И сам не спасётся, и сыновей погубит.
Так! В Чигирин дорога пока заказана.
И с татарвой ему оставаться не резон. Хан может сговориться с королём да и выдать его ляхам. Ислам-Гирею что нужно? Ясырь, чтобы своё войско успокоить. Да золота для людишек ближних своих. Ну, это мы ему дадим. Не сразу, конечно. Но, по крайней мере, пообещаем. Только бы здесь всё сладилось. Здесь и сейчас. А чтобы сладилось, надо как-то вывернуться.
- Отдать меня ляхам, брат мой, ты, конечно, можешь, – изобразив покорность, сказал Хмельницкий. – И ляхи могут брату моему даже выкуп большой за то обещать. Вот только где Ян Казимир золото возьмёт, если Крыму дань до сих пор не плачена? И войску своему он за целый год задолжал.
Ислам-Гирей задумался. Ислам-Гирей вытащил чётки, сделанные из драгоценных каменьев, и начал быстро их перебирать тонкими жёлтыми пальцами.
- И как мой брат думает передавать меня ляхам? – спросил Хмельницкий. – Как передавать, если он не у себя в Крыму, а в украинных землях пребывает? Только люди об этом узнают, сразу же на твоё войско кинутся. И голота, и запорожцы, что на Сечи сидят. Обложат они тебя и не дадут не то что с ляхами связаться, но и до Перекопа дойти. Сам знаешь – не привечают вас, татар, в Гетманщине. И за обиды старые, и за ясырь, что постоянно берёте.
И сейчас терпят тебя на своей земле только потому, что я с тобою иду. А не будет меня? Да люди прознают, что с тобой только половина войска. Как думаешь, брат мой, что они сделают? Вырежут вас до последнего.
Хмельницкий прервал свою речь, посмотрел на хана и решил, что можно продолжать.
- В Стамбуле, когда узнают, что великий хан меня Варшаве отдал, что брату моему скажут? Думаю, Высокой Порте не это нужно. Думаю, Порта не обрадуется и отвернётся от брата моего. Накажет. А я не хочу быть причиною твоих несчастий.
Хмельницкий опять посмотрел на Ислам-Гирея и, угадав сомнение в его лице, завершил:
- А у меня в Чигирине подвалы полны червонных. Сам могу твоему войску заплатить. И за свою голову, и за людей, что со мною у тебя обретаются.
Ислам-Гирей прислушался к словам Хмельницкого. Ислам-Гирей сел в кресло и сказал:
- Говори. Говори, брат мой.
- Сам могу себя выкупить, – повторил Хмельницкий. – И Бар могу тебе отдать. А султану – Каменец, как обещал. Порта ведь тоже ждёт. Брат мой, наверное, не знает, что Высокая Порта скоро год, как козаков своими подданными считает.
Хмельницкий умолк и вопросительно взглянул на хана.
Ислам-Гирей молчал. Он перебирал чётки и мысленно взвешивал всё, что услышал. Прав был проклятый кяфир – король в долгах и перед Крымом, и перед своим войском, и перед наёмниками. Об этом Сефер-Гази аге только ленивый не доносил. И платы за голову мятежного гетмана сто лет и один день Крым будет ждать. Да и передать его ляхам будет нелегко. Вся Гетманщина поднимется. А войска для надлежащего отпора нет. Много батыров полегло, и как эти потери Крым воспримет? Как своего хана встретит? Потому – последних верных терять не хочется.
Так что придётся ещё раз сделать вид, что верит он обещаниям этого презренного гяура, придётся удовольствоваться малым. Но отпускать его сейчас нельзя. А вдруг и правда запорожцы путь на Крым отрежут? Ведь под Берестечко ни одного сечевика не было. Все на Сечи сидят силой немалою.
- Что же? – сказал Ислам-Гирей. – Ты хорошо говорил. И из того, что я услышал, понятно мне стало: шуток не понимаешь. Теперь послушай меня без шуток.
В Гетманщину мы не по своей воле пришли, а по твоему призыву о помощи да по воле Великой Порты. Ты, брат мой, нас призвал. Значит ты, как хозяин, должен потери наши оплачивать и убытки возмещать. И поскольку с твоей, а не с моей стороны великое лукавство было, и было оно в том, что обещал много да ничего не дал, назначаю тебе, брат мой, контрибуцию. Ещё одну бочку золота в Бахчи-сарай пришлёшь.
Но это потом. А сейчас, как гостеприимный хозяин, проводишь нас до днепровских перевозов. И когда моё войско через Днепр перейдёт, тогда и ты сможешь в свою Гетманщину возвращаться. А там – какая у тебя удача будет.
Хмельницкий слушал Ислам-Гирея, и уныние его рассеивалось. «Неужели удалось? Неужели переговорил басурманина? Неужели вывернулся?» – подумал Гетман. Но если так – грех было не воспользоваться моментом.
- Конечно, брат мой, провожу. Конечно, доведу, куда скажешь, – изображая радушие и покорность, проговорил он. – Только будет у меня одна просьба. И даже не просьба, а так, пожелание. Разреши мне сейчас же направить к моему войску вестуна, чтобы козаки из-под Берестечко не разбежались и не кинулись за тобою вдогонку.
- Уж не тебя ли, брат мой, вызволять? – не сдержавшись, с ехидцей в голосе спросил Ислам-Гирей.
- Нет, конечно, – серьёзно ответил Гетман. – Не вызволять, а вязать да карать. Но нам с тобой ещё одно войско здесь и сейчас ни к чему. Не так ли?
- Хорошо. Посылай, – сказал Ислам-Гирей. – Но покажешь Сефер-Гази аге грамоту, которую твой вестун повезёт. Пусть мой визирь знает, что брат мой ничего против Крыма и против войска Нашего не замышляет. Поскольку разговоры могут быть разные. А за разговорами – и дела.
- Понимаю брата моего и покажу, – покорно сказал Хмельницкий. И добавил:
- И ещё одна просьба к великому хану. Говори всем, что увёз меня силою.
Ислам-Гирей сделал такой жест рукой, как будто отбрасывал от себя что-то мерзкое и зловонное. Но Хмельницкий перехватил его руку и прижал к своей груди.
- Прошу тебя, великий хан, если кто спросит, скажи, что увёз меня силою, но не со злым умыслом, а для того, чтобы спасти от выдачи ляхам. Тогда я смогу вернуться в украины и исполнить всё, что обещал брату моему. Да и ты перед Портой чист будешь.
Ислам-Гирей выдернул руку и сказал:
- Вот теперь я понял брата моего. Сам Сефер-Гази ага со всем его коварством не смог бы придумать лучшего. Скажу так, как просишь.
Гетман вышел из ханского шатра и направился к козакам, в большом нетерпении ожидавшим конца переговоров. Выговский, Демко и все сопровождающие, встали.
- Так, дети мои, – горестно сказал Богдан Хмельницкий. – Случилось так, что великий хан и брат наш Ислам-Гирей не может сейчас же воротиться с нами к войску. Надо ему силы собрать взамен тех, что полегли. А малою силой идти не может.
Выговский понимающе посмотрел на Гетмана. Демко, его порученцы и варта гетманская недоумённо переглянулись.
- Посему ты, Демко, немедленно пошлёшь вестуна с грамотой моей под Берестечко.
Демко тихо сказал:
- Так, пане Гетьман.
- А ты, Иван, – обратился Хмельницкий к писарю Выговскому, – в той грамоте напишешь, чтобы держались козаки, чтобы ждали нашего возвращения и через четыре дня были готовы к битве с ляхами.
- Так, пан Гетман, – сказал Иван Выговский. – Через четыре дня, значит – четвёртого липня вернёмся.
- Так, четвёртого, – сказал Гетман. – Да, когда грамота готова будет, покажешь её визирю великого хана. Пусть наши союзники знают, что кроме этого мы ничего не замышляем.
Выговский склонил голову, достал каламарь, который всегда носил с собой, тут же примостился на каком-то бревне и быстро написал короткое послание. Гетман прочитал и сказал:
- Так. Неси визирю ханскому да отправляй побыстрее.
Когда Выговский ушёл, Хмельницкий поманил к себе войскового есаула и отошёл вместе с ним от остальных козаков.
- Ти, Демку, зі мною тут, у хана, будеш. Тільки треба відправити когось і до Чигирина, щоби там усі напоготові були. Писати нічого не буду, а нехай твої посланці Тимошу перекажуть, що хан утримує нас проти нашої волі і відпустить тільки на перевозах дніпровських. Тому Тиміш має сидіти в Чигирині і збирати до себе усіх, кого тільки зможе. Повинен сидіти там і нікуди звідтіля не рипатися. А щоб він повірив, що це моє слово, відправ отих двох козаків-відчайдухів, що золото для хана привезли. Він їх знає, їм вірить і зробить усе, як воно треба.
Демко любил Гетмана, любил его сыновей и верил ему безгранично. Поэтому готов был исполнять любое, даже самое сомнительное приказание своего хозяина. И никогда не задавал никаких вопросов. Он тут же отправил Макара Сухого и Варлама Шиленко в Чигирин с устным гетманским наказом.
А после того, как грамота гетманская полетела под Берестечко, увозимая расторопным Иваном Лукьяновым, в украины был отправлен и писарь Иван Выговский. Он обязан был идти на Белую Церковь, собирать силу козацкую и ждать там прибытия Гетмана. По дороге писарь должен был всем рассказывать, что хан, увидев Гетмана в своём стане с малым числом козаков, силой увёз его с собою. А он, писарь, вырвался и теперь собирает козаков, чтобы Гетмана вызволять и войску, что под Берестечко обороняется, помочь.
- Так! – вслух сказал себе Богдан Хмельницкий, когда все посланцы отбыли по назначению. – Таки вивернувся.

***
Проводив Ислам-Гирея, уводившего остатки своего войска в Крым, Богдан Хмельницкий заручился обещанием «брата своего» не препятствовать охочим до добычи причерноморским и приазовским ордам вернуться в украины, выпросил сотню конных татар в сопровождение и поспешил назад.
В Любаре, столкнувшись с непониманием местных жителей, расстроился несказанно. И подумал было, что напрасно возвращается в украины.
Но уже в Паволочи, немного попьянствовав и придя в себя, решил, что нет, не напрасно. Может он вернуть и силу былую, и доверие козацкое, и даже настроение голоты переломить.
Вот только как это сделать?! Как старшине, полковникам, а потом и всему войску объяснить то, что с собою и с ними по своей же воле и сотворил. Как бы так на их вопросы ответить, чтобы успокоились, чтобы поверили, что никакой измены и духу не было. Ведь, что греха таить? Кинулся он за ханом, не подумавши о последствиях. Кинулся с одною мыслью – остановить бегство, вернуть татар на позиции. И как сказать теперь побратимам своим, что только потом, во время разговора с Ислам-Гиреем, понял, что добровольно отдал себя в его руки. И тот клятый «брат» может сотворить с ним всё, что захочет. Понял и убоялся предательства. И пошёл с ханом к Днепру, чтобы время выиграть, чтобы придумать, как же всё произошедшее в свою пользу оборотить.
В Паволочи Ярема ему помог. Помог невольно – своим стремительным наступлением. Услышав о том, что тот подходит к местечку, Гетман, никому ничего не объясняя, приказал всем, собравшимся к нему, спешно идти под Белую Церковь.
Под Белою Церковью на руку ему сыграли посполитое рушение ляшское и сам Як Казимир. Не пошли они из-под Берестечко в украины. Шляхта по своим маеткам разбежалась, а король, Его Милость, во Львов направился раны залечивать. Чарнецкий с Калиновским продвигались медленно, карая местное население и потому подолгу задерживаясь в мятежных местечках и сёлах. Лянцкоронский вообще отстал и ни в какие бои не ввязывался.
Один Ярема порывался быстро пройти Волынь и выйти за Днепр. Но – один! Не получая никакой поддержки от остальных военачальников, посланных королём в Гетманщину, он пока даже в Паволочь не смог войти. Остановился и ждал подкрепления.
Так что у Гетмана было время и на размышления неспешные, и на придумки. Разослав универсал по козацким полкам и, как бы между делом, отметив, что Орда его поддерживает, он направился в Корсунь. И только в Корсуни сделал первую попытку запустить в народ хитроумную версию. Версию, направленную на восстановление своего былого влияния и былого величия.
23 липня в Корсуни Богдан Хмельницкий принимал московских посланников – митрополита назаретского Гавриила и подьячего Григория Богданова, посланных к нему Алексеем Михайловичем Тишайшим, царём московским, за разъяснениями. Не понимал царь Алексей, как получилось, что Гетман, который просит покровительства, помощи и даже подданства московского, оказался в союзниках у злейших врагов православия, у Турции и Крыма? И что же всё-таки произошло под Берестечко? И что сейчас происходит в Гетманщине?!
Один из предстоятелей церкви православной да царский подьячий – не козацкие полковники. Тут уже не промолчишь.
До нашего времени дошло то, что говорил Хмельницкий митрополиту Гавриилу и Григорию Богданову:
- Теперь крымский царь великую неправду сделал надо мною самим. Придя на помощь, помощи не оказал, и чему присягнул, всё это предал. Меня, схвативши от козацкого обоза, вывез в далёкие места и к войску не пустил назад, неизвестно зачем – держал у себя с неделю. Ясно, что у него был какой-то злой умысел на меня. А войско, увидев, что крымский царь предал и забрал меня с собою, подумало, что крымский хан, условившись с королём, пошёл рушить украинные города, женщин да детей в полон брать, и напал великий страх на Войско Запорожское. Покинуло оно обоз и побежало в украины, чтобы не дать крымскому царю рушить украинные города и забирать в неволю женщин и детей.
Митрополит, выслушав Гетмана, начал издалека:
- Всё на Руси не так!
На Москве богослужение истинное Христово извращается. У вас, откуда Русь пошла, и где вера православная утвердилась, тоже премного неистинного3.
А всё оттого, что с еретиками да басурманами якшаетесь. Будучи на Москве, видел, как к царю православному послы от еретиков-ляхов приезжали и склоняли к тому, чтобы помощь против вас, козаков украинных, Яну Казимиру оказал. Благо Господне, что царь московский на те уговоры не поддался. Сказал послам, что ты, гетман, за веру нашу с ними воюешь и против тех кривд несносных, которые они, еретики, над людом православным учиняют.
Царь московский! – поднимая свой перст и тыча им в небо, продолжал Гавриил, – еретикам отказал! А ты, гетман, с татарами в союз вступил! Дивлюсь тому, как же ты можешь веру нашу отстаивать и с басурманами, с ханом крымским, который ту веру рушит, который люд православный в неволю берёт, дружбу и даже братство водить. Оставь сей союз, стерегись хана всяко, и царь московский тебя, как брата единоверного, к себе примет.
- Так, отче, – выслушав митрополита, хмуро сказал Хмельницкий. – Сам понимаю, что лучше, нежели с татарами, с Москвою брататься. Из-за хана проиграли кампанию Берестейскую. Всё хан продал, и меня чуть не продал. Но что же делать, если твоя Москва помощи не оказывает? Если мы с ляхами сам на сам. Вот когда бы царь московский принял козаков в подданство своё, тогда бы мы и ханом не дорожили. Может и его, и его басурман к царю в подданство привели.
А так, как сегодня есть, то что и говорить понапрасну. Придётся нам со всем Войском Запорожским опять с королём мириться да к нему и подаваться.
Гавриил отрицательно махнул рукой и хотел что-то сказать. Но Хмельницкий не дал ему и слова произнести.
- Ну, не к туркам же нам идти?! – сощурившись, сказал Гетман. – Турки, конечно, примут. Да вместе с ханом крымским на ту же Москву и двинут, как не раз уже было. И король польский от такой войны не отказался бы. Козаков привилегиями своими да деньгами задобрил бы, и пошли бы мы царскую корону добывать для какого-нибудь королевича.
Известно ли царю, что в прошлом году Ян Казимир с Крымом и турками на его царство замышляли и козаков на ту войну залучить хотели? И не было беды на Москве только потому, что он, Гетман, и Войско Запорожское отказались идти на православных братьев своих. Отказались решительно! В Молдавию татар увели. А что на будущий год будет? Поэтому теперь самое время принять козаков с их землями под царскую руку.
Митрополит слушал Гетмана и кивал согласно. Гетман смотрел на митрополита и думал, что спрашивать все горазды. Почему не победили?! Почему уступили?! Почему с татарами?!
Смотрел Гетман на митрополита и понимал, что на скорую помощь надеяться нечего. Самим предстоит выкручиваться. В который раз – самим.
Одновременно с тем, как Хмельницкий вёл долгие и бесполезные беседы с митрополитом Гавриилом, Иван Выговский пытался о том же толковать с Григорием Богдановым. И выстраивал эти беседа так, чтобы и Гетмана обелить, и о своём оправдании не забыть. Мало ли, как оно потом обернётся? Может, придётся скоро в той же Москве спасения искать.
Приводим суть этих бесед в пересказе самого Григория Богданова. Приводим с сохранением оригинальной орфографии, лексики и стиля:

«Велел Гетман Войску Запорожскому вчинити с поляками бой, – доносил поддъячий царю московскому, – а крымский хан должен был помогать Гетману и войску своими людьми. Но как только козаки начали биться с поляками, то крымский царь со всеми своими людьми отступил от козацкого табора вёрсты за три, и Гетман поехал ещё с двумя к крымскому царю и потребовал, чтобы он велел своим людям идти в бой с поляками, в помощь Войску Запорожскому. Крымский царь ответил гетману, что на него и на его войско от поляков и их стрельбы напал какой-то дивный страх, и они не хотят идти биться с поляками, потому что на них напал страх великий.
А он, крымский царь, посоветуется с Гетманом, и завтра пришлёт своих людей в помощь Запорожскому войску против поляков. И потом он сам, писарь Иван Выговский, дважды приезжал к крымскому царю просить у него людей. И то ему говорил только, что Запорожское войско много побило поляков и в бою над поляками имеет перевес. Крымский царь и ему, писарю, и гетману отвечал одинаково: «Войско страшится и не может вернуться».
Тогда он, писарь, увидевши, что крымский царь помогать им не хочет, вернулся в табор и велел Запорожскому войску для лучшей охраны вырыть вал вокруг, а сам поехал к крымскому царю, чтобы тот отпустил Гетмана к обозу. Но когда он приехал, крымский царь начал Гетману и писарю говорить, чтобы они ехали с ним к его царскому шатру на совет. Крымский царь поехал со всеми своими людьми и взял с собою Гетмана и писаря, так как они уже доехали до шатра. Потом приехали татары и сказали ему, что наступает большое польское войско. Крымский царь, не собрав своего шатра, взял с собою гетмана и писаря и побежал со всеми людьми, и бежал всю ночь. И завёз Гетмана и писаря от козацкого обоза более чем за 30 вёрст.
Когда рассвело и крымский царь и его войско начали кормить коней, писарь стал крымскому царю говорить, что он нехорошо поступает. В чём Гетману и Войску Запорожскому присягал, всё это ради своей выгоды переступил. Ясное дело, что хочет Гетмана и писаря отдать королю. Но у гетмана и писаря крови немного, и та выгода, что он у польского короля за них возьмёт, не к добру будет, когда он на то Гетману присягал, что будет ему и войску Запорожскому содействовать, против поляков вместе стоять и всяко помогать, а не в том, чтобы королю продавать. За это его Бог покарает, и Войско Запорожское за Гетмана будет мстить. На это крымский царь писарю и Гетману говорил, что это не так! На что он Гетману присягал, в том присягу держит.
Когда бы присяги не помнил и переступить хотел, то не выходил бы из Крыма со всеми людьми в помощь Гетману и войску, а что он, придя, не помог им, того и сам не знает, как сталось, с чего на него и на его войско напал от поляков страх великий. Сами же они видели, что то они сделали не нарочно, а побросав шатры и всякое добро, забыв себя бежали, не зная от кого. А он, крымский царь, на чём Гетману присягнул, того и держится и дальше будет ему помогать, и ничего лихого на Гетмана и войско не замышляет.
Тогда писарь стал его просить, чтобы послал с ним, писарем, войска своего тысяч десять в помощь Войску Запорожскому, и крымский царь сейчас велел идти четырём мурзам и с ними тысяч 20. Те мурзы и татары шли с ним вёрст 20 с лишком, и неизвестно, чего те татары испугались и побежали назад, бросив его. С ним, писарем, осталось только двое татар и три козака, и он, увидевши, что ему к обозу не проехать, спешно поехал в украины к войску, что там было оставлено для охраны пограничных городов».
И ещё Григорий Богданов доносил: «Приходил ко мне в Корсуни писарь Иван Выговский и наказывал, чтобы его слова были известны великому государю; к нему, писарю, царская милость и жалование, и он на государском жаловании челом бьёт и обещается великому государю служить и всякого добра хотеть под присягою, и теперь, что у гетмана Богдана Хмельницкого с польским королем, крымским царём и другими государствами будет делаться, он обо всём великому государю станет доносить, в Путивль тайным делом боярину князю Семёну Васильевичу Прозаровскому писать, только об этом никому не было известно потому, что если узнает об этом гетман Богдан Хмельницкий, то ему, писарю, не миновать наказания».

Царь эти донесения читал внимательно. Но с выводами не спешил и ничего решительно не предпринимал.

***
В то самое время, когда Гетман изворачивался перед своими побратимами и оправдывался перед послами, Януш Радзивилл, оставив часть войска под Черниговом, пошёл на Киев.
Город охватила паника.
Киевские мещане вывозили свои пожитки и бежали за Днепр на Левобережье. Митрополит Сильвестр Косов, получивший известие о разгроме козацких полков под Дымером и о наступлении литовского войска на Киев, обратился к литовским военачальникам с письмом:

«Светлейшим и вельможным их милостям панам региментарям4 его королевской милости войска Великого княжества Литовского и всему рыцарскому колу нижайший посылаючи поклон, слёзно просим, абы ваши милости, наше милостивое панство, соизволили выказать милосердие как над нами самими, так и над домами Божьими и над всем городом Киевом и не позволили хоругвям его опустошать. Поскольку мы никогда не поднимали руки нашей против помазанника Божьего, а за счастливое панование его маестат5 божий молили. Наоборот, много шляхты и шляхтянок мы спрятали живыми во время завирюх, и они сами об этом расскажут перед вашими милостями, нашими милостивыми панами. И мы давно б уже в. мл. нашему милостивому панству заявили нашу преданность – когда б нам был дозволен свободный переезд. Итак, ещё раз просим охраны от имцетов военных.
Дано в Киеве в св. Софии 24 липня г. Б. 1651. Вашим милостям всяческих благ желающий богомолец и униженный слуга со всеми подписавшими Сильвестр Косов, митрополит киевский и галицкий. Иосиф Тризна, архимандрит киевский печерский со всею во Христе братией. Бурмистры и райцы города Его королевской Милости Киева».
1 серпня на околице Вышгорода Радзивилл соединился с Гонсевским. 2 серпня были первые бои на Оболони. К городу по Днепру подошли барки с литовской пехотой. Вступление в саму столицу древних земель русских было назначено на 4 серпня.
Часть литовского войска должна была входить в город по той старой дороге от Вышгорода, которой ходили на Киев ещё князья черниговские. Часть заходила с Волынского шляха и должна была продвинуться к Софии. А третья часть выгрузилась с барок и от Днепра нацелилась на Подол. Сигнал к штурму – пушечный выстрел ранним утром.
Полковник Антон Жданович, неделю тому отправивший гонца к Гетману за помощью и не получивший её, избегая окружения и гибели своего полка, в ночь с 3 на 4 серпня вывел козаков из города и ушёл на Триполье. За ним от Печерского монастыря ушёл и Гаркуша. А вместе с козацким войском бежали из Киева все, кто считал себя хоть чем-то провинившимися перед победителями.
Полковник Корф, посланный Радзивиллом в город с передовым отрядом драгун, долго ездил по пустынным киевским улицам и нашёл только несколько десятков мещан. Да и то только тех, кто загулял в шинках и не смог выехать исключительно по этой причине.
Князь Священной Римской империи Януш Радзивилл входил в Киев через Золотые Ворота, как до него через эти же ворота почти шесть веков тому два раза входил Болеслав II Смелый. Первый раз в 1069 году, а второй – в 1077-ом. Встречали князя Радзивилла митрополит Сильвестр Косов с архимандритом печерским Иосифом Тризной6 и со всеми прочими духовными чинами. А вот купцов, мещан и ремесленного люда было мало. Войт киевский Богдан Сомкович7 с писарем сложили к ногам Радзивилла хоругви городские и торжественно ключи от ворот отдали.
Навстречу литовскому войску пришли и те шляхетские семьи, которые укрывались в церквях и монастырях с молчаливого согласия и митрополита, и архимандрита. Они падали в ноги своим вызволителям и клятвенно свидетельствовали перед князем Радзивиллом, что православное духовенство киевское прятало их самих, их жён и детей от надругания и смерти. И даже в эту ночь, говорили они, им грозило быть порубленными или потопленными, если бы духовенство не уберегло.
Радзивилл, слушая спасшихся, быстро сменил гнев на милость и особенно раздобрел, когда шляхтичи начали падать ему в ноги и благодарить его лично за своё спасение. Князь встал во весь рост и пообещал люду киевскому, что никаких поборов и никаких казней не будет.
Здесь же, у Золотых Ворот, все присутствующие заново присягнули Его Милости королю Речи Посполитой и самой Речи Посполитой. А потом все прошествовали до Святой Софии, и митрополит со всем собором церковным отслужил молебен и лично спел «Тебе Бога хвалим».

Киев. Софийская площадь.
Рисунок Абрахама ван Вестерфельда, 1651 г.

Но одно дело пообещать, и совсем другое – выполнить обещанное. Массовых казней, действительно, не было. А вот с поборами…
Сам князь Януш был большим любителем старины и слыл покровителем всевозможных искусств.

Киевляне встречали Януша Радзивилла у Золотых ворот почти  так же, как и Богдана Хмельницкого три года назад.
Рисунок Абрагама ван Вестерфельда, 1651 год.

Князь Януш давно знал, что в Михайловском Печерском монастыре хранятся мощи Святой Варвары8, которые оберегают их обладателей от внезапной смерти. А именно такой конец ему пророчили все вестуны и гадалки. И он не преминул воспользоваться правом победителя и изъять часть останков девицы-Великомученицы.
Но одними святыми останками князь Януш не удовлетворился. Будучи счастливым обладателем так называемой «Радзивилловой» летописи9, подаренной ему одним мелким литвинским шляхтичем, он пристрастился к собиранию других древних рукописей и произведений искусства, чтобы они тоже вошли в историю как «Радзивилловы», тем самым увековечивая его имя и его род.
А в Киеве таких древностей было не счесть. И уже через день после того, как князь Януш великодушно простил всех киевлян и принял от них присягу, в его запасники начали переправлять древние рукописи и евангелия, стародавние ризы, мечи, доспехи и одежды княжеские. И даже древние подсвечники, фонари и колокола переходили в собственность Януша Радзивилла.
Примеру князя тут же последовало всё его воинство. Оставленные дома и дома с находящимися в них хозяевами, православные монастыри и церкви, цеха, мастерские и даже бани, – все строения городские подвергались осквернению и разграблению.
С литовской неспешностью и основательностью город был разделён на участки между хоругвями радзивиллова воинства. Как говорили его командиры – для обеспечения должного порядка и безопасности жителей. И сразу же подвергся тотальному опустошению.
Один литовский жолнёр писал в письме к родным, что «великая добыча литовскому войску досталась, как в деньгах, так и в других вещах движимых – на миллионы надо считать, поскольку мы с товарищами у трёх только купцов нашли 160 тыс., а что же тогда у других! – в серебре. А некоторые наши товарищи узнавали в найденных вещах ещё пилявскую добычу козацкую».
Мещанин киевский Фёдор Боришпольченко оставил нам свои записки из того времени:

«Безбожные еретики церкви божие попалили, а самое главное каменную соборную церковь Богородицы на Подоле, пограбив весь скарб, иконы попалили, и сама она выгорела – только стены остались. А стояли они три недели, и Жиды и Ляхи ставили своих коней в церкви Пресвятой Богородицы, и по другим церквям то же было. Деревянных церквей выгорело пять: Николы Доброго, Николы Набережского, Святого Василия, св. Пророка Ильи, св. Богоявления в Братстве тепла. А которых не спалили, те все опустошили: иконы дорогие окладные позабирали, а иные на щепки порубили. Колокола со всех церквей собраны и на байдаки погружены, но шесть байдаков по Божией милости козаки отбили. В монастыре Печерском весь скарб тоже забрали, и то паникадило, что православный царь прислал из Москвы Пречистой Богородице, нечестивый еретик повелел взять. И в св. Софии – где сам митрополит был, также весь скарб забрали, и всякие церковные вещи: ризы, сосуды, и всё церковное малевание, образ св. Софии. И по всех монастырях: в Межигорском, у Николая Пустынского, Михаила Златоверхого, св. Кирилла, Михайла Выдубецкого – до основания порушили, опустошили и скарб забрали».

Есть и ещё одно письменное свидетельство о пребывании войска литовского и благодетеля киевского князя Януша Радзивилла в городе. Жалоба об «опустошении Киева по приходу Радзивилла с войском», составленная городским магистратом в листопаде 1651 года:

«В то время выгорел весь город с небольшими выемками, во-первых – каменная соборная церковь пресв. Богородицы, рынок, крамницы, ратуша, бровары, комора с порохом, пекарни, весовая, торговые ряды, дворы ратушные, дворы шляхетские, в церквях все книги старосветские, описи земельные, аутентичные привилеи, от которых только подтверждения остались, и много других документов, армата ратушная, порох, олово, знамёна, бубны, напитки всякие, воск, сало, мёды, солод, весы; что забрано, а что погорело».

Пожар в Киеве был такой, какого со времён Батыя горожане не переживали. Особенно досталось Подолу. Один из писарей литовского войска, который, по всей видимости, вёл обозный дневник, писал по этому поводу:

«16 серпня показался огонь над Днепром и до 60 домов сравнял с землёй; но костёл св. Яцека пехота наша оборонила. 17 серпня по полудни снова показался огонь – такой страшный, что я такого никогда не видел. Прежде всего сгорел костёл оо. Бернардинцев с кляштором, школы, армянская церковь, две старинные церкви дизунитов10 (православных): одна св. Троицы, другая была заложена ещё Владимиром, князем киевским. Монастырь женский св. Фрола. Самих шляхетских домов сгорело около 300. Под вечер пришёл к тому же ещё такой страшный вихрь, что нам, которые с горы смотрели, привиделось пекло, или Содом и Гоморра. Наверное пропал бы и наш обоз, когда бы не был разбит на высокой горе, также и вещи все, и товары, потому что все крамницы погорели, и от того неисчислимый убыток. Костёл оо. Доминиканцев остался цел, потому что один вояк погасил пламя в бане, что уже тлела час или больше. Костёл кафедральный тоже уцелел от огня».

Кто поджёг Киев, неизвестно до сих пор.
Польские и литовские хроникёры грешат на козаков и самого Хмельницкого, который, якобы, отдал такой наказ с той целью, чтобы «выкурить Радзивилла из Киева огнём или вообще уничтожить его вместе с городом».
Козаки грешат на литовских мародёров.
Н.И. Костомаров писал, что «киевские мещане сами зажгли город. Один бесстрашный мещанин на Подоле первым зажёг свой дом и все постройки да кинулся в огонь – хотел спастись от позорной экзекуции».
Так это было или нет, но пожар, то затухавший, то разгоравшийся с новой силой в новом месте, сделал пребывание радзивиллова воинства в городе несносным.
На киевских окраинах и в самом Киеве появились селянские ватаги, по ночам вырезавшие литовские заставы и мелкие заслоны до последнего жолнёра.
К городу подступали крупные козацкие отряды.
А от Чернигова пришёл наказной полковник Подобайло, перекрыл все шляхи, ведущие в Великое княжество, и Днепр перекрыл. Отступать Радзивиллу было некуда.
Среди жолнёров поползли слухи, что под Берестечко козацкое войско не очень-то и потеряло в численности, что Хмельницкий, объявившись в Корсуни, уже собрал сто пятьдесят тысяч kozak;w и идёт на Киев, и, наконец, что от коронного войска помощи ждать не приходится. Затерялось оно где-то на Волыни или вообще не пошло в украины.
Князь Януш слал гонцов к коронному гетману Потоцкому, чтобы тот поспешил к Киеву, потому что «Хмельницкий никак не хочет допустить соединения литовского войска с коронным. Зная о пассивности коронного войска, даже не опасается его. И все свои силы вот-вот бросит на Киев, на Литву. Поэтому просьба к е. м. м. п. гетману коронному – как можно скорее наступать на козаков и разорвать их силы. А одному войску литовскому на себе их держать тяжко приходится. Пусть е. м. м. п. коронный гетман идёт конным рейдом на Васильков, куда и войско из Киева идти попробует».

Писал князь Януш и к воеводе Русскому Иеремии Вишневецкому.
И тоже напрасно.


Януш Радзивилл.
1612 – 1655
Портрет польского художника немецкого происхождения Даниэля Шульца-младшего, 1652 год.

XV

Волынь и Киевщина лежали в руинах. Князь Иеремия Вишневецкий, продвигаясь от Берестечко по исхоженным военным шляхам, записывал в своём диариуше:

***
1 sierpnia.
Ani miast, ani wsi, tylko pole i popi;;.
(1 серпня.
Ни городов, ни сёл, только поле и пепел).

***
3 sierpnia.
Ani ludzi, ani ;ywych zwierz;w, tylko ptaki w niebie.
(3 серпня.
Ни людей, ни живых зверей, только птицы в небе).

***
6 sierpnia.
Straszna pustynia naoko;o.
(6 серпня.
Страшная пустыня вокруг).

***
9 sierpnia.
Przesz;y ;wier; mili. Chore, g;odne. Piechota, jak suche mumie.
(9 серпня.
Прошли четверть мили. Больные, голодные. Пехота, как сухие мумии).

***
15 sierpnia.
;o;nierze mr;, jak muchy.
(15 серпня.
Жолнёры мрут, как мухи).

Получив письмо от князя Януша Радзивилла, в ответном послании писал с сожалением:
«Что после бегства схизматиков в нашем войске деялось, то стыд и срам пересказывать потомкам. Шляхта из рушения посполитого, козацкий обоз пограбивши и побивши разбежавшихся, утопающих на разных переправах козаков, ничего более не сделала для утверждения этой победы. Конные полки коронные в погоню тоже не посланы. И всё это из-за того, что Его Милость призывал идти дальше в украины до самого Киева, а шляхта не пошла, по маеткам разбежалась. Король обижен на шляхту, шляхта на короля. Расстались под Берестечко, даже не попрощавшись. Король с двором, челядью и малочисленным войском выступил в поход, но неслыханная непогода, смывшая дороги и разрушившая переправы, позволила дойти только до Иквы, и здесь е. м. потерял свой пыл. Я пытался побудить его идти дальше, но е. м. ответил мне резко, отказывая, передал всё войско гетману коронному Потоцкому и ушёл на Львов…
По тому, о чём известил твою светлость, не могу помочь тв. св. в Киеве, как бы ни хотел. Стою перед Паволочью и не оставляю надежды довести до конца искоренение схизмы в отечестве нашем. Относительно меня теперь это дело не только жизни, но и чести моей».

Князь Иеремия Вишневецкий, воевода Лубенский и Русский, скончался скоропостижно.
Скончался в одиннадцать часов дня 20 серпня (августа) 1651 года тридцати шести лет отроду.
Скончался в своём военном таборе под Паволочью.
Настоящая причина его смерти так и не была установлена.
Известно, что накануне утром, почувствовав тяжесть в желудке, князь приказал подать ему свежих огурцов с мёдом1.
Поел.
Его бросило в жар.
Он впал в беспамятство.
И отошёл в муках.
Лекари, присутствовавшие при кончине, объявили, что князь умер от неведомой болезни.
Тело его из-под Паволочи через два дня отправили в Сокаль.
Хроникёры тех лет оставили нам скудное описание последнего дня жизни князя. Как сообщают летописцы, «в последний день Иеремия поел огурцов и запил их мёдом, а от этого заболел и умер. Однако даже в день его смерти такое объяснение не удовлетворило польское войско. Армия подозревала, что их любимого вождя отравили».
Чтобы не допустить бунта, был созван врачебный консилиум. Консилиум этот провёл вскрытие княжеского тела. Вскрытие не подтвердило версии об отравлении. Армия успокоилась.
Армия успокоилась и перешла под начало Николая Потоцкого, формирования которого наконец-то покинули пределы разорённой Волыни и вступили в киевские земли.
В Гетманщине известие о смерти ненавистного Яремы встретили с ликованием. Покойник, при жизни своей именовавшийся людом украинным не иначе, как «людожер», уже был не страшен. В местечках и сёлах люди одевались по-праздничному, заполняли майданы, живо обсуждали эту новость и только под вечер с каким-то умиротворением расходились по корчмам и шинкам, поднимали чарки «за те, що Господь змилувався та позбавив від того Юди, від того Ірода».
В полках козацких на радостях тоже пили горькую, веселились и стреляли в воздух. Старшина войсковая поначалу воодушевилась и радовалась вместе со всем людом, но уже на следующий день задумалась.
Задумался и Гетман. Смерть непримиримого врага всего козачества несколько меняла ситуацию, сложившуюся после Берестечко. Сам Господь увидел беды детей своих, снизошёл к ним и помог им. Теперь, с Божьей помощью, можно было подумать и о замирении. Хотя бы временном. Надо, надо было обратиться к люду украинному и от имени Господа Бога, и от себя. И Гетман обратился:

«Исполнил Бог наши желания!
Показала себя крепкая правица Господня! Знайте, что на нашей стороне ласка Божья! Тот князь Вишневецкий, что ещё недавно хотел над целою Русью пановать, теперь держит только четыре локтя земли нашей. Так ту безбожную голову, что её наша зброя не взяла, прибрал Господь-мститель за нашу кровь. Теперь нам или на твёрдое согласие с врагом нашим надеяться, или на кровавую войну с Поляками!»

Но это гетманское «или» народ не понял и не воспринял. Опять повсеместно селяне сбивались в ватаги, обороняя свои дома и угодья ото всех пришлых: и от летучих отрядов Потоцкого, и от отрядов крымских людоловов, и от полковых козацких сотен, посланных за фуражом и продольствием.
Общее состояние дел в Гетманщине оставалось весьма неопределённым.

Иеремия Михал Корибут Вишневецкий
1612 – 1651
Воображаемый портрет, написанный в XVII веке. Авторство приписывается Даниэлю Шульцу-младшему (1615 – 1683), польскому художнику немецкого происхождения, придворному живописцу трёх монархов: Яна II Казимира, Михала Корибута Вишневецкого и Яна III Собесского

XVI

Войско польское, весьма немногочисленное, отдав последние почести князю Иеремии, медленно продвигалось от Паволочи к Белой Церкви.
Войско литовское пребывало в неведении и страхе.
Гетманщина разваливалась.
Киев горел.
Мир рушился.
А Гетман Войска Запорожского решил жениться.
Решение о третьем браке пришло неожиданно. В Корсуни Богдан Хмельницкий остановился в доме давних своих знакомцев Ивана и Василя1 Золотаренко. По вечерам, после тягостных встреч с московскими посланниками, после беспрестанных совещаний с козацкой старшиной и полковниками Гетман оставлял подле себя наиболее верных товарищей и после нескольких выпитых чарок брал в руки бандуру.

Гай, гай, як був же я молодим, яку мав я силу,
А тепер од лиха-горя і біда одоліла.
Здається, плечі вже не ті, а ноги чужії.
Кругом мене одоліли вороги тяжкії,
Як бачу я, недобра є козацька година.
Цвіте, в’яне, наче в степу молода билина,
Хоча мені і не страшно в степу помирати,
А жаль тільки, що нікому в степу поховати.

Не страшно, не страшно в степу помирати,
Нікому, нікому буде поховати.

Голос у Гетмана был басовитый, проникновенный. Слушатели его, Филон Джеджалий, Демко-есаул, Мартын Пушкарь и братья Золотаренко, внимая словам старой козацкой думы, прикрывали веки и, не желая вмешиваться в это мастерское пение, неслышно шевелили губами, повторяя припев.
В комнату тихо входила сестра братьев Золотаренко – Ганна2. Садилась на лавку у дверного проёма и, затаив дыхание, слушала пение Гетмана. Богдан, заметив статную козачку, оживлял интонацию и продолжал более бодро.
Але ж мені не годиться на лаві вмирати,
Бо ще в мене є охота і ляхів шарпати,
Бо ще в мене є що-небудь прокинуть до смерті.
Жидам, ляхам ще мушу й носа утерти.
Хоч я трохи зледащів, однак чують плечі –
Здається, я поборовся з ляхами на герці.
Траплялося, ще й не раз, варити те пиво,
Що пив турок і татарин, що пив лях на диво.
Багато десь і тепер лежить із похмілля,
Мертвих голів по степу із того весілля.

Багато, багато лежить із похмілля
Голів мертвих по степу із того весілля.

Надія в мене на мушкет, на ту сіромаху,
Що не ржавіє ніколи, – на шаблю на сваху,
Бо хоч вона і не раз мазкою умилась,
А все ж таки і тепер якби розізлилась,
То не одна б голова на дві розвалилась.
Надія в мене і на спис, на гостре ратище,
Коли хочеш утікати, скач на нього вище.
Як натягну ж лука я, брязну тятивою,
То від нього і хан кримський мусить утікати
Та із скрині усе добре, червонці хапати.
Гей, ну ж, братці, запалимо у степу пожари,
Щоб кожухи поміняти на лядські жупани!
Як ярмарок добрий буде, удачу покаже,
То не один жид і лях від списів поляже.
А після, братці, повертати до Січі не стану.
Кожухи нумо скидати та геть їх до ката,
Аби добігти до корчми, до першого свата,
Та могоричу більш у Січі та грошей достати.

С последними громкими аккордами слушатели живо переглядывались, поднимали кружки и уже в голос повторяли за Гетманом:

До корчми, до корчми, до першого свата!
Могоричу, могоричу та грошей достати!

А он совсем весело завершал своё пение, озорно поглядывая на Ганну Золотаренко. Та, не смущаясь, отвечала ему таким же откровенным взглядом.
«А почему бы и нет? – думал Богдан. – Оно, конечно, годы далеко не жениховские. Но женитьба на Ганне даст то, что имел в пору первого своего брака, да, связавшись с Геленой, подрастерял. А надо, ох как надо, чтобы люди в украинах и в козацком войске побыстрее забыли ту историю, с которой и начались все его несчастия.
Влюбился в Гелену, как джура безусый, и всё потерял. И должность, и хутор, и семью. Женился на Гелене, и обрёл муку душевную, которая не покидает ни на минуту и жжёт калёным железом. Потерял Гелену – и будто жизнь кончилась. Ни пить, ни есть, ни дышать, ни воевать не хотелось. Всё земное отодвинулось от него, растаяло, ушло вместе с ней. Её душа взяла с собою и его душу.
Разве он её не холил, не голубил и не баловал? Разве он не вознёс её над всем козачеством и не поставил с собою вровень? Дал ей всё, что мог, и даже больше. Себя забыл, всё к её ногам бросил. Против всяческих законов людских и даже Божьих задобрил Паисия подарками богатыми и уговорил на венчание. Слышал, что зовут её люди ляшкой, и готов был карать тех людей нещадно. Сына своего из-за неё унижал и наказывал. Никого не слушал – ей верил.
А она? – Прокляла.
Так всё забыть! Так его предать!»
Думая о случившемся, он постоянно ловил себя на мысли, что так и не может поверить в этот обман, в это предательство. Против него могли строить козни враги, его могли обманывать союзники, старшина и полковники могли замыслить измену. Но так, чтобы любимая им женщина, женщина, ради которой он поступился всем, вдруг оказалась его злейшим врагом и желала ему мучительной смерти, так быть не могло.
Однако же и не верить в очевидное нельзя. Эти письма! Это проклятие!! Этот казначей!!!
Кулаки сжимались от таких дум, кровь закипала где-то под сердцем, стучала в висках и била в голову. В ушах шумело, предметы теряли свои очертания, рука тянулась к чарке. И вдруг сквозь неясный шум и помутнение отчётливо проступало спокойное женское лицо.
Но то была уже не Гелена. Карие глаза, излучающие какой-то ясный свет, смотрели на него участливо, безмятежно и ласково. Богдан чувствовал эту ласку и безотчётно тянулся к ней.
Ганна Золотаренко2 любила Хмельницкого давно. Любила и скрывала свою любовь ото всех. А главное – от себя самой. Понимала, что чувство это безответное и несбыточное. И когда пришла девичья пора, вышла замуж за шляхтича украинного, родила двух детей и за семейными хлопотами так подавила в себе первую любовь, что даже понемногу стала забывать.
Её муж, Пилип, жену любил, в детях души не чаял и, стараясь, чтобы в доме был достаток, выбился в полковники.
С началом козацкой войны, не сомневаясь, пошёл за Хмельницким. Пошёл и сложил свою голову под Жёлтыми Водами за дело козацкое. А Ганна, похоронив мужа и отца детей своих, с тех пор старалась везде следовать за войском. Помогала младшему брату Василию в походах, распоряжалась на полковой кухне, ухаживала за ранеными. Была и под Корсунью, и под Пилявцами, и под Замостьем. Была и таила смутную надежду на то, что когда-нибудь да встретится со своей первой любовью лицом к лицу. Но специально такой встречи не искала, боялась и себя, и его, таилась. А когда неожиданно встретила в отчем доме, поняла, что все годы замужества и вдовства ничего не перечеркнули. Ничего не забылось, и прежнее чувство теперь в ней живее, нежели когда-либо.
А он? Он оживлялся в её присутствии, вздымал грудь, выпрямлял спину, расправлял плечи, голос его звучал громче, слово его приобретало былой вес и былую силу. Она видела это, чувствовала его неравнодушие к ней и старалась почаще быть если не совсем рядом, то как можно ближе.
Гетман же, заметив Ганну и сразу выделив её изо всех знакомых ему козачек, посомневавшись и подумав, решил, что женитьба ему необходима. Во-первых, для укрепления сильно пошатнувшегося авторитета нужно было, чтобы люди поскорее забыли его любовную авантюру с полячкой Геленой. Авантюру, которая не красила его ни по летам, ни по гетманскому достоинству. Во-вторых, связывая свою фамилию с уважаемой козацкой фамилией, заслужившей это уважение в битвах за веру христианскую и народ крещённый, он тем самым показывал всей Гетманщине, что ни о какой измене не помышлял и впредь помышлять не будет. И, наконец, в-третьих, если человек женится, значит – надеется на будущее. Надеется, что всё у него и у близких ему людей будет хорошо, всё будет «добре». И во имя этого готов отдать все силы телесные, душевные и все усилия разума своего.
Ну, как такому человеку – да не поверить?!
Свадьба была негромкой. Тимош, вызванный отцом из Чигирина, предложил было гостей созвать ото всех полков да изо всех городов и местечек украинных, но Богдан в этом своего сына не поддержал.
- Не час, синку, для пишнот та гульок, – по-отечески обняв Тимоша, сказал Гетман. – І молодий3 із мене, як із старої шкапи4 жеребець.
Тимофей Хмельницкий, давно забывший об отцовской ласке, украдкой стёр неожиданно набежавшую слезу и проговорил севшим голосом:
- Не наговорюйте на себе, батьку. Ви у нас ще ого-го який!
- «Ого-го» було колись, та все вийшло. Ти у нас, синку, тепер «ого-го». От твоє весілля і відсвяткуємо, як тільки Гетьманщині ладу дамо. З Розандою Лупулівною одружуватися5 не передумав? – тепло посмотрев на сына, сказал отец.
Тимофей вздохнул и ответил:
- Та якщо воно так уже треба, то воля Ваша.
- Знаю, синку, знаю, – участливо сказал Гетман. – Жона – не кожух, з себе не знімеш та світ за очі не закинеш. І кров нашу вони, буває, що п’ють, як ті пиявки. Але у тих, хто хоче добра собі і людям, хто хоче миру землям нашим, доля така. Не за бажанням та хотінням яким одружуватися, а за розумом.
- Ой, батьку! – сказал, не удержавшись, Тимош. – А самі Ви як? Тричі, й за розумом?!
Гетман посуровел, посмотрел на сына, но простил ему столь неделикатный намёк, произнёс тяжело и рассудительно:
- З матінкою твоєю, земля їй пухом та вічная пам’ять наша, побралися, коли ні ума, а ні розуму не було. Та і який там розум, коли кохання було таке, що весь світ на ньому зійшовся.
- А як же тоді з тією ля.., – опять не удержался, но вовремя поправился Тимош.
- Як з пані Геленою? Теж кохання?
- Як з Геленою? – потирая грудь с левой стороны, переспросил Гетман. И честно ответил:
- Не знаю. Люди кажуть, волосся сивіє, а голова шаліє. Та тобі до цього ще далеко. Давай-но, синку, не будемо про це зараз. Не має у мене відповіді щодо цього. Що було – минулося. Що минулося – дасть Боже, забудеться. А що забудеться – щоб ніколи й не згадувалося. І на цьому – край!
- Ой, батьку, – с сомнением сказал Тимош. – Ви, можливо, і простили мене, і забудете. А от Юрась навряд чи.
- А що Юрась? – оживившись, спросил Богдан Хмельницкий. – Він до цього з якого боку?
- Так ця ж… пані Гелена його причарувала, – сказал Тимош. – Увесь час Юрась біля неї був. А коли я заборонив до неї заходити, так він мене ледь-ледь не покусав. І зараз дивиться, як те вовча6.
- Нічого. Нехай дивиться. Переросте, – усмехнулся Гетман.
Тимош хотел высказать отцу свои сомнения по поводу его оптимизма. По себе помнил, что подобные ситуации не забываются.
Детская неприязнь, порождённая перенесённой обидой, не изглаживается из памяти и с возрастом перерастает в тайную ненависть к тому, кто эту обиду нанёс. Так было с ним.
Не взлюбил он пани Гелену с первого дня её появления в Суботове. Она была причиной его детских страданий. А когда вырос, то в тех бедах, что выпали на долю родных ему людей, опять же винил в первую очередь её, ляшку. Затаил на неё злобу лютую и за мать, и за то, что отца приворожила, и за то, что брата привораживала. Затаил и ждал своего часа.
Хотел Тимош всё это и много чего ещё рассказать отцу своему. Открыть до конца свою душу. Но негромкий стук в дверь охладил его порыв к откровению.
- Ну, кого там чорти принесли? – недовольно спросил Гетман.
В комнату вошёл войсковой писарь Иван Выговский.
- Пан польний писар Пшиемський Триліси7 спалив і на Фастів8 іде. А за ним і сам Потоцький, – без предисловия сказал Выговский. – Сотника триліського Богдана на палю посадили.
- От, бачиш, синку, – сказал Гетман. – Кляті ляхи не дають нам з тобою поговорити. І Яреми вже нема, а вони таки по-доброму ніяк не хочуть. Ну, що ж. З ними розберемося, а потім і до твого весілля повернемося.
И, повернувшись к Выговскому, спросил:
- Чого топчешся, Іване? Ще щось?
- Так, пане Гетьман, – сказал Выговский, – є у нас і добрі вісті. Караз-мурза від хана йде до нас, а з ним війська двадцять тисяч. І Богун зі своїми полками підходить, не сьогодні, так завтра буде.
- Так! – громко сказал Богдан Хмельницкий и, как в былые годы, ударил кулаком по столу. – Посилай, Іване, до Богуна. Нехай на Фастів повертає. І ми туди ж. Негайно!

Н.В. Атамась. Анна (Ганна) Золотаренко
(фантазия художника)

XVII

Но к Фастову козацкие полки не поспели.
Потоцкий после того, как его воины выжгли Трилесы и уничтожили жителей, перешёл речку Каменка1, подошёл к городу первым и застал там только пустые дома и стены. Фастовские обитатели и четырёхтысячный козацкий гарнизон, два дня тому узнавшие о трилесской трагедии, в отместку вырезали всю городскую шляхту вместе с войтом, покинули мёртвый город и ушли в Белую Церковь.
Макар Сухой и верный его товарищ Варлам Шиленко, посланные Тимофеем Хмельницким к фастовскому сотнику с известием о скором подходе всего козацкого войска и с поручением о подготовке города к обороне, уже на подъезде видели, как горят пригородные хутора, подожжённые хозяевами. Люди бежали от этих пожарищ. И на все попытки Макара расспросить о происходящем отводили глаза в сторону, плевали козацким коням под ноги и продолжали свой бег.
- Макаре, га, Макаре, – удивлённо шептал Варлам Шиленко, обращаясь больше к себе самому, нежели к своему старшему товарищу. – Чого це вони на нас витріщаються, як чорти на церкву?
Макар угрюмо молчал, хмурил смоляные брови и поторапливал коня.
Всё, что происходило в гетманском окружении, и в чём они с Варламом стали невольными участниками, очень ему не нравилось. Неясная тревога от того, что он делал что-то не то и не так, поселилась в душе уже во время погони за ханом.
Старое козацкое правило: сел на коня – отринь сомнения, в этот раз не срабатывало. Беспрекословно выполнив наказ войскового есаула и кинувшись в составе небольшого отряда за Гетманом, Макар поймал себя на мысли, что не надо бы их предводителю так поступать. Негоже ему оставлять войско в разгар сражения.
Вся эта погоня за ханом очень напоминала откровенное бегство, прикрываемое благими намерениями. Они бежали с поля боя. И Гетман, и писарь войсковой, и войсковой есаул, и варта гетманская, и порученцы, и он, Макар Сухой, – все они бежали вслед за татарами, бросив своих товарищей.
И что бы ни говорил есаул Демко, стараясь оправдать поступок своего вождя, как бы грозно ни поглядывал на порученцев и на варту гетманскую писарь Выговский, с какой бы решительностью и целеустремлённостью ни погонял своего коня сам Гетман, смутная догадка о том, что эта погоня может быть расценена всем людом украинным именно как бегство, не выходила из Макаровой головы и крепла с каждой новой верстой, отдалявшей их малочисленный отряд от Берестечко.
По пути им то и дело попадались сожжённые хутора, догорающие сёла, безлюдные местечки, разорённые бегущим крымским воинством. Местами шлях перегораживали разграбленные, разбитые возы и повозки, устилали туши убитых животных и трупы людей. Но их отряд, галопом летевший по этому шляху, не сбавляя набранной скорости, объезжал подобные препятствия и устремлялся дальше, вперёд. И Макару казалось, что ни сам Гетман, ни преданный ему писарь, ни его верный есаул не замечают опустошённых селений и растерзанных тел. Или стараются не замечать.
Когда их отряд догнал, наконец-то, хана, и Гетман скрылся в ханском шатре, Макар сошёл с коня, несколько раз присел, разминая затёкшие ноги, деревянной походкой подошёл к Варламу, спросил:
- Ну, що, козаче, живий?
- Який там живий, як живіт пустий! – натужно растягивая губы в улыбке, ответил Варлам.
А когда, спустя совсем малое время, есаул войсковой Демко отправил их, едва переведших дух после предыдущей напряжённой скачки, с новым гетманским поручением в Чигирин, козаки молча сменили лошадей, сели в сёдла, с прищуром посмотрели друг на друга, улыбнулись и пустились в путь.
- Ну, що, козаче, коли б ми ще так жили: тільки з сідла – і знову в дорогу наввипередки, – сказал Макар.
- Було, що і краще жили, коли мед пили, а потім хліб жували, та іноді ще й присолювали, – очень серьёзно ответил ему Варлам.
Проехали версты три молча.
- От і я про це, – сказал Макар. – Дорога наша дальня. Де Броди, і де Чигирин?
- Де Чигирин? – покачиваясь в седле, машинально повторил Варлам.
- Дай Боже, щоб днів за..., – Макар растопырил пальцы левой руки, – та ні!
И он посмотрел на правую свою ладонь. Загнул на ней два пальца. Подумал и загнул третий.
- Днів за сім-вісім, дай Боже, туди дістатися.
- Днів за.., – Варлам через силу выпучил слипающиеся глаза, – дев’ять, чи десять, чи… Макаре! – встрепенулся Варлам. – І чого це ми знову будемо летіти поперед батька в пекло?!
- Летіти… До пекла… Будемо… Не будемо, – заплетающимся языком повторил Макар. И вдруг понял, что сейчас уснёт прямо в седле.
- Стій, козаче. – сказал он как можно громче.
- Стій, козаче, – сквозь сон повторил за ним Варлам, спящий в своём седле.
- Злізай з сідла, – прошептал Макар. И сполз с седла на землю.
- З сідла, – пробормотал Варлам. И тоже сполз на землю.
Ощутив под собою земную твердь, козаки расседлали лошадей, положили сёдла, спутали лошадям передние ноги и упали в травы.
Летняя ночь пролетела, как один миг.
Наутро проснувшись и наспех позавтракав скудным припасом из Варламовой торбы, оседлали лошадей и продолжили движение на восток.
Завидев церковные купола, возвышающиеся над Почаевской горой, решили объехать святую обитель. На третий день объехали Вишневец. На четвёртый – Староконстантинов и Хмельник. В Винницу тоже не заглянули, направились прямо на Монастырище2. На седьмой день обошли Звенигородку3, Смелу. И на восьмой день к обеденному часу подобрались к Суботову4.
- Ну, от і гетьманова церква, тепер ми вдома, – сказал Макар, когда их лошади стали у кованых ворот двойного каменного вала, опоясывающего летнюю резиденцию Хмельницких, и из-за ворот послышался звон церковного колокола.
- Бодай у рідного тата, та не моя хата, – вздохнул на это Варлам.
- Чого це ти, хлопче, почав приказками сипати, як той причинний5 на Пасху? – озабоченно спросил Макар.
- Тому, що свого розуму чортма6, – опять вздохнув, ответил Варлам. – А люди скажуть, як зав’яжуть.
И, спохватившись, удивлённо добавил:
- Тьху ти! Знову приказка. І справді, чого це я?!
В Суботове они застали Тимофея Хмельницкого, который от безделья и отсутствия достоверных известий метался по Черкащине. В Чигирине сидеть не мог. Каждый раз, выезжая из чигиринских ворот или въезжая в них, крестился, низко наклонял голову и зажмуривал глаза. Казалось ему, что болтаются на тех воротах тела недавно повешенной по его приказу пани Гелены, матери её пани Раины да казначея гетманского, имя которого он никогда и выговорить не мог.
Тимофей по молодости своей не был ни суеверным, ни сентиментальным.
И повешенные были не первыми жертвами его мстительного, вспыльчивого, властолюбивого и жестокого характера. Этими своими чертами гетманыч был весь в отца. Его не трогали ни вопли истязаемых им людей, ни мольбы о помиловании, ни проклятия, посылаемые в его адрес. Слишком много крови видел он с малых лет. И слишком уж сама жизнь была к нему немилостива.
«Як воно до нас, так і ми до нього», – нашёптывал про себя Тимофей Хмельницкий, не представляя ясно, что такое это самое «воно», и какое у него обличье. Человек? Зверь? Сила тёмная, потусторонняя?
Но каждый раз, ввязываясь в спор, распутывая чьи-то козни или просто выступая на врага в открытом бою, он чувствовал эту враждебную силу, ненавидящую его, затаившуюся на противоположной стороне и готовую нанести свой смертельный удар. И поэтому, охваченный каким-то необъяснимым детским страхом, бил первым.
Подобные волны ненависти в последнее время накатывали на него со стороны брата.
Поначалу Тимофей пытался демонстрировать свою братскую любовь. Обнимал Юрка, пробовал усадить к себе на колени. Но тот бился в его руках, как карась на сковородке, вырывался, отскакивал в сторону и, потупив глаза в пол, поглядывал на старшего брата исподлобья.
- Ти що, Юрасю, боїшся мене? – растерянно спрашивал Тимош.
- Ні. Не боюся, – зло отвечал Юрий.
- А чого ж тоді такий злий, що от-от вкусиш? – удивлялся Тимош.
- Так. Нічого, – так же зло отвечал Юрий, убегал и старался не попадаться брату на глаза.
Вначале Тимофей приказывал разыскать Юрия и привести к нему. Пытался разговаривать с ним. Но после двух или трёх таких попыток оставил брата в покое.
Брата оставил. Но ещё пуще разозлился на весь белый свет.
Дворовые служки всё делали не так. Козаки его полка были ленивыми и неповоротливыми. Козаки его сотни в глаза не смотрели. Девчата чигиринские его избегали. Небо было хмурым. От проливных дождей развезло все дороги. И из-под Берестечко вот уже неделю, как никаких известий.
Несмотря на непролазную грязь, покрывавшую все чигиринские шляхи, и непреходящую сырость, постоянно висевшую в воздухе, Тимофей со своей сотней, порыскав по близлежащим сёлам и местечкам, неожиданно вырвался в Черкассы. Не найдя там того, что искал (а что искал – он и сам не знал), быстро возвратился в Чигирин. Через день отправился на Смелу, оттуда – на Каменец. Из Каменца опять повернул на Чигирин и по дороге завернул в Суботов. И здесь, в родовом гнезде Хмельницких, решил отслужить молебен в старой деревянной церкви, выстроенной его дедом Михаилом. По совету суботовского священника заказал сорокоуст «О здравии».
- За кого молиться во здравие? – спросил у Тимоша священник.
- Так, за всіх живих, отче. А разом з ними – і за мене грішного, – неожиданно смутившись и искренне удивившись своему смущению, ответил Тимош.
- Нет, сынку, – назидательно произнёс священник. – За всех молиться бесполезно. Перед Господом каждый своё имя имеет. И Господь знает каждого по имени его, потому и помогает.
- Ну, що ж, отче, пиши, – сказал Тимош. – Юрій, Богдан, Тимофій…
- Подожди, подожди, сынку, – попросил священник. Развернул лист бумаги, взялся за перо и, шепча про себя названные имена, начал тщательно выводить старославянские литеры: «Раб Божий Георгий. Раб Божий Богдан. Раб Божий Тимофей».
Но какое-либо ожидание было не в натуре Тимофея Хмельницкого. Он стоял перед батюшкой, нетерпеливо оглядываясь по сторонам и похлопывая ладошкой по бедру. И когда от ворот примчался вартовой и, переводя дыхание, доложил, что два каких-то ободранных козака стоят перед суботовской брамой и говорят, что прибыли от самого Гетмана, выскочил из церкви.
Не обернувшись на храм Божий, не наложив крестного знамения, как-то по-детски, вприпрыжку побежал к воротам.
- Ну, що там?! Де?! Як?! – не поздоровавшись с измученными козаками, выкрикивал Тимош. – Що під Берестечком? Де військо? Як батько?
Козаки сползли с сёдел, Макар Сухой, еле-еле ворочая языком, передал гетманычу наказ собирать все, какие только возможно, козацкие силы, сидеть в Чигирине и ждать.
- Які сили?! І чого чекати? Кого? – возмутился гетманыч. И, ухватив за плечи едва державшегося на ногах Варлама, начал трясти того нешуточно. – Кажіть, трясця вашій матері, що там! Де батько?!
Варлам, два-три раза поддавшись этой тряске, на какое-то неуловимое мгновение напрягся, выскользнул из захвата и сел на землю.
Гетманыч с досады махнул на Варлама рукой и повернулся к Макару.
Макар Сухой коротко, отрывочными фразами, обрисовал обстановку, что сложилась после бегства татар, и повторил слово в слово приказ Гетмана – собирать все силы и ждать в Чигирине.
Тимофей Хмельницкий, который наконец-то начал осознавать, какой путь преодолели козаки, и в каком состоянии они пребывают, выругался в их сторону, но приказал напоить, накормить и отвести на отдых. На всё про всё отвёл им время до ужина.
Вечером немного отдохнувший и несколько посвежевший Макар обстоятельно рассказал гетманычу обо всём, чему был свидетелем.
- Отакого воно наробило, – выслушав Сухого, вздохнул Тимофей Хмельницкий. Макар гетманыча не понял, но спрашивать не стал.
- Татарва зрадила. Батька захопили, – продолжал гетманыч, исподлобья поглядывая на Сухого. – Пани-ляшки на нас сунуть. Литвини в Києві от-от запанують. Івана-писаря в Білу Церкву направили. А я повинен у Чигирині відсиджуватися?
И после этой лукавой тирады Макар не проронил ни слова.
- І звідки я, по-вашому, буду ту силу збирати? Де? Де її брати, як усі козаки на війні та під Берестечко? – с каждым словом повышая интонацию, распалял себя Тимош.
- Сила, пане гетьманичу, є, – тихо и спокойно вставил, наконец-то, своё слово Макар.
- Де?! – сорвался на крик Тимофей Хмельницкий. – Татарву якусь покличемо?! Або османів? Валахів? Чи, може, москалів?!
- На Запоріжжі, на Січі козаки Сірка Івана сидять і в цьому році нікуди ще не ходили, – так же спокойно сказал Макар. – А якщо зусиль докласти, то й на лівому березі військо не аби яке зберемо. По Сулі8, по Пслу9, по Ворсклі.
Глаза гетманыча заблестели. Очень уж ему хотелось выполнить отцовский наказ.
- На Запоріжжя пошлю кого-небудь, – важно сказал Тимофей. – А на Полтавщину і на Сулу сам поїдеш.
- Не знаю щодо Запоріжжя. Чи варто туди посилати,– сказал Макар. – Якби Сірко хотів, давно б уже сам собою виступив. А на Полтавщину з Варламом злітаємо.

XVIII

В Сорочинцах был мир.
Но неспокойно было на душе у сотника сорочинского.
Сославшийся на ножную болезнь и всеми правдами и неправдами отпросившийся у миргородского полковника Матвея Гладкого от участия в походе, он каждый день приходил в сельскую церковь на вечернюю молитву. Входил в храм со смутною тревогой, оглядывался, опускался на колени перед образом Спасителя.
«Господи Боже наш, еже согреших во дни сем словом, делом и помышлением, яко благ и человеколюбец, прости ми; мирен сон и безмятежен даруй ми; Ангела Твоего хранителя посли покрывающа и соблюдающа мя от всякаго зла, – шептал Мыша, искоса поглядывая на других прихожан. И убедившись, что селяне заняты тем же и ни о чём недобром по отношению к нему не помышляют, завершал в голос, – яко Ты еси хранитель душам и телесем нашим, и Тебе славу возсылаем Отцу, и Сыну и Святому Духу, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
Сотворив молитву, беспокойно осматривался, медленно вставал с колен и, успокоив дыхание, степенно выходил из храма. Перекрестив лоб на церковный купол, подзывал к себе сорочинского войта.
- А ну, повідайте мені, пане-добродію, чи все у нашому селі гаразд? – спрашивал Мыша вполголоса.
- Усе гаразд, усе добре, пане сотнику, – отвечал войт.
- А чого це вночі у язикатої Хвеськи на подвір’ї собака воєм заходився? – спрашивал Мыша.
- Та хто його знає, чого, пане сотнику? Від життя собачого, мабуть, – отвечал войт.
- А чому зранку бугай у Панаса сліпого ревів ревом? – спрашивал Мыша.
- Та така вже його бугаїнна справа – ревіти, – отвечал войт.
- А як люди? – задавал сотник вопрос.
- Люди як люди. Мовчать, – отвечал войт.
- А у сироти нашої, Левкової Галі? Чи все гаразд у її хаті та в хазяйстві? – прижмурившись, как кот на сало, осведомлялся сотник.
- Вашими молитвами, пане сотнику, усе в неї добре, – говорил войт, – хазяйство своє веде справно.
- Про козаків, що з нею навесні тут були, нічого не чути? – наконец-то задавал сотник свой главный вопрос.
- Нічого, – печально ответствовал войт. – Ні про тих, що навесні були, ні про тих, що під Берестечко пішли.
- От, і слава Богу, іди собі, куди маєш, – говорил удовлетворённый Мыша и следовал к своему богатому подворью.
Подойдя к гладко тёсаным, обитым крепкими дубовыми досками массивным воротам, стучал в маленькую нижнюю калитку. Проверял, на месте ли вартовые козаки, не спят ли, не пьяны ли.
Нет. Вартовые не спали и были трезвыми.
- Пильнуйте1, хлопці. Пильнуйте добре, – наставлял Мыша дворовую варту.
Взойдя на высокое крыльцо, грузно проходил по веранде, выстланной новенькими, добротно подогнанными сосновыми досками. Проверял, не скрипит ли какая.
Нет. Доски лежали ровно, не гнулись, не коробились и не скрипели.
Потоптавшись, для верности, каблуками на пороге, толкал тяжёлую дубовую дверь, проходил по просторным полутёмным сеням и входил в светлицу. Крестился на красный угол2, мыл руки и усаживался за просторный, на совесть сработанный стол.
Ему подавали яичницу с салом, крынку нежнейшей ряженки с запечённой корочкой сверху, вечерний пирог с сыром, и сотник, не спеша, ужинал.
И яичница была зажарена так, как он любил – по краям до хруста, а посередине – нежные, пропечённые желтки. И пирог во рту таял. И ряженка обволакивала нёбо прохладой. А смутная, нутряная тревога, поселившаяся где-то внизу живота сразу же, как только увидел тех двух козаков, что так некстати привезли Левкову небогу3, не покидала.
«И чего им всем неймётся? – думал Мыша, медленно прожёвывая очередную порцию сырного пирога. – Жили при Яреме, и хорошо жили. И порядок был, и достаток был, и уважение не абы какое. Селяне трудились, козаки служили, и все уважали власть. Все не то что слово какое против, глаза на сотника боялись поднять. Идёшь, бывало, по селу – и люд расступается, шапки долой.
- Доброго здоровья, Иван, – скажешь походя. – Что-то ты давно ко мне не заглядывал?
И Иван тут же приходил к воротам. Да не с пустыми руками.
Кто яиц с полсотни поднесёт, кто гуся, кто индюшку, кто курей обпатранных, а кто и целого барана или, скажем, кабанчика свежезабитого притащит. Оно, конечно, мелочь, а всё какой-никакой прибыток, всё уважение.
А праздник какой случится – так все каморы ещё накануне забиты подношениями, ставить некуда. Вот и отрываешь от себя, отправляешь лишнее. Что похуже – в Миргород пану полковнику, что получше – пану воеводе в Лубны. И себя не забываешь, самое-самое – в свои закрома».
- О-хо-хо. Жизнь наша грешная, – поднимаясь из-за стола и поглаживая туго набитый живот, вздыхал Мыша. Проходил в спальню, звал дворовую девку. Та помогала снять кунтуш4, разматывала сотнику пояс, снимала с него жупан5, сапоги, шаровары и вышиванку.
- Не сегодня. Иди. Иди себе, куда надо, – лениво разжёвывая слова, говорил Мыша в ответ на вопросительный взгляд девки. И та, облегчённо вздохнув, собирала сотникову одежду и выходила из спальни.
Он обтирал своё, не потерявшее упругости тело, мокрым полотенцем, надевал полотняную, пахнущую лавандой ночную рубаху, садился на просторную кровать и долго сидел в одной позе, размышляя о собственной жизни.
«Хорошо жилось при Яреме, грех было жаловаться», – думал Мыша.
Всё было понятно, все жили по твёрдым установлениям. И семья была, и жена – хозяйка, каких поискать. И на душе покойно. Но в один какой-то месяц вся прошлая жизнь пошла прахом.
Жена, которую Мыша любил по-своему – не обижал, не бил, но и не баловал – умерла при родах. Не успел её похоронить и погоревать, как новая беда случилась – сечевики взбунтовались, ляхов побили, Лубны сожгли.
Ну да ладно бы, только сечевики. Они – баламуты известные. Так ведь за ними вполне мирные обыватели, миргородцы и сорочинцы пошли. Хмель всем головы задурил, всех за собою увлёк. Волей, видите ли, поманил. А они, д;рни, и рады. Хоть какую волю, хоть какую долю добыть, абы дома не быть. Забыли, олухи, что была бы шея, а ярмо найдётся. Вот оно и нашлось. И даже не ярмо, смерть хуже ярма.
С того года, когда Хмель свою смуту затеял, в Сорочинцах не было такой хаты, чтобы в ней не горевали по покойнику.
А то и по двум, и по трём убиенным. Где теперь Иван Сухозад? Где Павло Каменюка с сыном, Сидор Кавун с братом Фёдором, Петро Выганяйло с двумя сынами и с племянником? Где Панас Салоед с сыном своим и другой Панас – Негорихата? И тоже с сыновьями? Где Убийконь с братьями, Лимаренко, Сытник, Нестреляй, Варака? Где они все, и сыновья, и братья, и племянники их? Лежат по чужим землям. Кто в Диком Поле, кто на Волыни да на Подолье. А кто и в Молдавии.
Вон Левко Верещака с сыном Лаврином пошли за Хмелем, да за ним же и пропали в Валахии. Ни могил, ни вести какой. Только и осталось от большой семьи, что хозяйство справное да дочка Левкова – Галя.
Вспомнив о Гале и об упущенном богатом хозяйстве, Мыша поперхнулся незнамо чем и закашлялся.
Хорошо сразу получилось, складно. Старая Верещачка, вдова Левкова, получив известие о гибели мужа и сына, слегла и больше не встала. И Галю, единственную наследницу, удалось по-тихому отправить из села. Да так же, без лишнего шума и внимания со стороны громады, всё добро, оставшееся как бы без хозяев, под себя подобрать.
И тут на тебе! Как прыщ на ровном месте выскочил – вернулась небога. Да хорошо бы, одна вернулась. Можно было бы и не заметить. В крайнем случае – пристроить к кому-нибудь сиротой-приживалкой. А то и на своё подворье взять. Так бы и горбатилась до конца жизни на чужом дворе и благодарила бы пана сотника, что заметил и из села не прогнал, и участие проявил.
Но Галя вернулась не одна. И в этом случае и не заметить её было нельзя, и в приживалки определить невозможно.
Появились в Сорочинцах козаки-сопровождающие с гетманской бумагой – и словно жизнь стала другой. Всё и все переменились.
Первым необычно повёл себя батюшка Никодим, небезвозмездно помогавший пану сотнику спроваживать Галю и прибирать к рукам Левково добро. Когда козаки объявляли гетманскую волю на сельском сходе, Мыша только посмотрел на батюшку и сразу понял – тот ему больше не помощник. Дрожит, как банный лист. Открестится, в случае чего, и от своего участия, и от помощи, и от самого пана сотника. А со страха ещё и наговорит чего лишнего. Вон, всё, что ему с Левкового подворья досталось, сразу вернул. Дескать, брал исключительно на сохранение и теперь рад отдать.
И войт сорочинский тут же начал нашёптывать на ухо одному из сопровождающих. И нашёптывал явно что-то нехорошее, поскольку козак так зыркнул в сторону сотника Мыши и батюшки, что им оставалось только кивать согласно да улыбаться приторно.
Козаки те пробыли четыре дня и поехали себе. А тревога, запавшая в душу сотника сорочинского во время их пребывания, осталась.
Нет. Селяне не бунтовали и даже не роптали. Исправно отбывали все повинности и регулярно вносили в войсковую скарбницу и плату с мельниц, и откупы6 на дёготь, соль, табак и горилку, и натуральные, и денежные сборы с пасек. Без задержек отдавали в войсковую казну, то есть, – ему, сотнику Мыше, десятину со всего урожая, косили сено, возили дрова и даже отрабатывали «на войско» по два дня в неделю. И при этом сами жили, не бедствуя. Что и говорить, зажиточным селом были Сорочинцы. И доходным.
Козаки, которые по разным причинам на войну не ушли, не балов;ли, войсковые повинности исполняли справно.
Словом, особых причин для волнения у сотника Мыши не было. С виду – село как село. Всё спокойно, мирно, все при деле. Но Мыша потому выбился в сотники, потому благополучно сохранял свою должность при Яреме и при козацком правлении, что умел чувствовать опасность загодя.
Всё было, как всегда. Но что-то всё же было не так. Какое-то тоскливое ожидание висело в воздухе.
С начала весны каждый день в Сорочинцы приходили вести. То беженцы с Правобережья расскажут о том, что происходит в их землях. То торговые люди из Литвы или из Московии заглянут и поведают, что и где видели да что нового слышали. Но особых волнений их рассказы не вызывали.
Ляхи да литвины бьют козаков и московитов? – Что ж, и раньше били, а беды добрым людям не было.
Козаки бьют ляхов и литвинов? – Ну, и такое было испокон веков. Было, есть и будет.
Татары всех грабят? – И это водилось на святой Руси исстари. И пока не перевелось.
Селяне и мещане кто терпит, кто бежит с правого берега на левый? Кто подаётся в козаки, а кто и в разбойники? – А вот подобного Мыша давно не видел.
Нет. Бегали и раньше. Кто за пороги днепровские, кто на Дон, кто в Московию. Но так, чтобы целыми толпами да всем людом – такого не было.
А сейчас что ни день – то новые беженцы. И каждый со своей историей. И все со своими страхами. С самого Успения7 люди через Сорочинцы проходят. И с такими известиями, которые тревожили сотника не на шутку. И он даже не знал, как теперь жить и как их оценивать.
Беженцы из Подолии, которых становилось всё больше, говорили, что Гетман со всею старшиной ушёл из-под Берестечко в Крым. И хан крымский его принял, одарил и сделал своим главным военачальником.
«Так что, – говорили эти люди, – быть вам теперь всем, кто в Гетманщине останется, под татарами. Не хотели перекрещиваться и в костёлах молиться, будете в мечетях бусурманских молитвы творить да Аллаха славить».
Дня через три после этого до Сорочинцев докатились новые поголоски. Ушёл Гетман от хана и объявился где-то в украинах. По всему – новое войско собирает. Значит, опять лихо будет.
Ко второму Спасу8 вернулись богомольцы из Киева, так до него и не дошедшие.
«Горит, горит Киев, – причитали они. – Лавра святая в дымах да в пожарищах. Ни помолиться теперь нам, грешным, негде, ни покаяться».
Слушал Мыша и беженцев, и богомольцев, и своих сорочинских. У близких к нему козаков да у войта допытывался, чем люд сорочинский живёт, как новости оценивает, что говорит, о чём думает, что замышляет. И от того, какие ответы получал, – ни облегчения душевного, ни былой уверенности в завтрашнем дне.
Каждый вечер, ложась в постель, клал под подушки по паре пистолей. Карабелу свою вынимал из ножен и клал у кровати на пол. Долго не мог уснуть – всё прислушивался. Только убедив себя в том, что вокруг полная тишина, прикрывал веки. И всё одно засыпал тяжело и ненадолго.
А сегодня под утро только начала накатывать дрёма, как тут же улетучилась. С дальнего конца села долетел до его ушей лай собачий. А потом пёс завыл. Да так завыл, что в голове у сотника зашумело, словно от нестерпимой зубной боли.
Мыша вскочил с постели, обул сапоги, схватил саблю, рванул дубовую дверь и собрался бежать на этот вой. Изрубить его на куски вместе с собакой и с хозяевами!
Но, выскочив на веранду, вовремя одумался. Из предрассветной мглы на него смотрели козаки дворовой варты. Смотрели с иронией и усмешкой.
Мыша резанул саблей воздух и, обронив: «Пильнуйте, хлопці, пильнуйте», – вернулся в дом.
Бросил саблю на пол. Не снимая сапог, лёг на кровать. Вздохнув, закрыл глаза. Собачий вой неожиданно оборвался. По всему – хозяева как-то успокоили пса.
Мыша несколько раз глубоко вдохнул домашний воздух, потом задышал ровно. Почувствовал, как успокаиваются мышцы, и возвращается сон.
И тут в уши ударил бычий рёв. Бык ревел совсем близко, на каком-то соседнем подворье.
- А, чтоб тебя! – громко выругался сотник. Проворно перевернулся на живот. Зарылся в подушки. Ощутив щекой холодную сталь пистолей, отжался на руках, сел.
- Нет на этом свете ни сна, ни покоя добрым людям, – сам себе сказал сотник и решил больше не ложиться.
Летнее утро было пасмурным. День выдался таким же. Но прошёл, слава Богу, без происшествий. И ночь была спокойной. Без собачьего воя и без рёва какого-либо.
А следующее утро выдалось солнечным, весёлым.
Сотник встал рано, с первыми лучами. Ополоснувшись студёной водой у колодца, начал обходить своё немалое хозяйство.
Первым делом заглянул на конюшню, где дворовые конюхи уже выгнали лошадей на выпас и теперь убирали в стойлах.
Порасспросив конюхов и убедившись, что здесь всё в надлежащем порядке, перешёл на скотный двор.
Тут тоже кипела работа. Скотники уже вывели быков и коров на речку для купания, мыли скотину большими вениками и чистили ей копыта. А их помощники сгребали загрязнённые за ночь травяные подстилки и заменяли их свежими, вывозили навоз на навозные кучи.
В свинарнике дворовые откармливали свиней, готовили к забою. Каких на мясо, а каких и к полусальному. Дробили зерно в больших ступах, смешивали отруби с мукой, слегка смачивали эту смесь и сваливали в корыта.
- Дивіться, не перекормлюйте мені боровів та свиноматок, – наставлял своих работников Мыша. И спрашивал, – а тих, що на клеверах усе літо кормили, чи не час колоти?
- Та ні, пане сотнику, не час, – отвечали свинари. – Попоїмо їх ще з півмісяця сивороткою, а потім і поколемо.
- Ну, вам видніше, – отвечал сотник и следовал дальше, к птичнику.
Здесь девчата-птичницы разбрасывали зерновой корм, траву и резаные яблоки-падалку, заливали воду в поилки, чистили и собирали яйца. Обрезали когти индюкам. Водоплавающую птицу, гусей и уток, загоняли в рукотворный пруд.
Кроме птичника были на подворье у Мыши ещё и крольчатник на две сотни мясных кроликов, голубятня с неисчислимым количеством московских сизарей, вольских турманов и дутышей голландских.
Но более всего сотник сорочинский гордился своей псарней. Здесь были волкодавы азиатские, кельтские и кавказские. Овчарки сторожевые и пастушьи – лохматые, издали похожие на овец. Бурмастые, брудастые, муругие, чубарые борзые, которым не было равных на ловах охотничьих.
Да. Велико было подворье у сотника Мыши. А ещё кузница, А ещё мельница. А ещё поля, погреба и амбары. А ещё плуги, бороны, возы и телеги. И со всем этим надо было управляться. Всё держать в поле зрения и, если нужда, – вовремя поправлять, подлаживать, исправлять. Где словом, где приказом, а где и суровым наказанием.
Правда, наказаниями в последнее время сотник не грешил, опасался. Чувствовал, что время не то. Иной раз хотелось, как раньше, зажать в кулак кого-либо из особливо непокорных, да и раздавить его в том кулаке, выжать все соки и стереть в порошок. Хотелось, но не можилось. Былая власть просочилась сквозь пальцы и ушла, как вода в песок. А с нею и сила, и порядок, и послушание.
Переменился мир. Изменились и сорочинцы. Кое-кто ещё почитает былое и ломает при встречах свою шапку. Но это, в основном, те, кого он содержит и кормит, да кому послабление даёт. А большинство-то выпрямились и хозяйничают по своему разумению. Хозяйничают без оглядки на порядок, на власть, на него, на сотника сорочинского Мышу.
Вон, та же Галя Левкова.
Когда бедовала да в наймичках ходила, во всём была послушна и ему, и батюшке сельскому. Хочешь, верёвки из неё вей, хочешь, ешь её с кашей.
А сейчас? Взгляд открытый, осанка прямая, походка уверенная. Дом родительский поправила, хозяйство восстановила, работников содержит. И всё это без его, сотника Мыши, участия и помощи.
Но разве он ей враг? Разве он не сберёг её добро? Разве всем им в нужде не помогал?! Отчего же теперь ни видеть, ни слышать его не хотят. Только что с кулаками не набрасываются.
Эх! Люди, люди. Когда ты силён, а у них нужда – так они к тебе с поклоном. А если чуть ослаб – тут уж добра не жди, затопчут.
- Пане сотнику! Чуєте, пане сотнику, – услышал он голос своего дворового козачка. – Там пан війт прийшли. На раду кличуть.
- На яку таку раду? Я ніякої ради не збирав, – удивился Мыша.
- Не знаю, пане сотнику, на яку, – развёл руками козачок. – Але кличуть.
- Кличуть? – недовольно пробурчал сотник. – Ну, що ж, сідлай, хлопче, білу кобилу.

***
На сельском майдане было людно не по-утреннему. Сотник, сидя в богатом седле, окинул взглядом собравшихся. Майдан пестрел смушковыми шапками с синими и красными шлыками, золотыми соломенными брылями, смоляными, белёсыми и рыжими непокрытыми головами, где-то обритыми «под оселедец», а где-то стрижеными «под макитру», «под ворота» и «под чуб».
У небольшого бревенчатого возвышения, сооружённого в центре сорочинского майдана, Мыша заметил батюшку Никодима в чёрном церковном облачении, сельского писаря и двух незнакомых ему козаков. Войт, сопровождавший сотника, дал знак людям. Толпа нехотя расступилась, и сотник направил свою лошадь в центр майдана.
Ещё не доехав до места, Мыша угадал в двух козаках, сначала показавшихся ему незнакомыми, тех самых, в сопровождении которых прошлой весной в Сорочинцы возвратилась Левкова Галя.
«Вот тебе и новая забота», – с досадой подумал сотник и чуть было не сплюнул на землю. Но вокруг были люди, и он сдержался Растянул щёки в улыбке, молодецки спрыгнул с лошади и, радушно раскинув руки, пошёл к козакам.
- Вітаю, вітаю щиро і від усього серця! – уже на подходе громко сказал сотник Мыша. – Яким вітром таких дорогих гостей до нас занесло?
Тот козак, что был постарше, как вспомнил Мыша – по имени Макар, не спеша протянул правую руку для рукопожатия. Тот, что был помоложе, которого, как тут же подсказала Мыше недобрая память, звали Варламом, сдержанно кивнул из-за спины товарища.
Но сотника, продолжавшего изображать приветливого хозяина, эта сдержанность не смутила.
- Чи вдало добралися до наших Сорочинців? Чи щасливою була ваша дорога? Як до того, щоб поснідати? А потім – і до справ? – сыпал Мыша вопросами.
Козак Макар, скупо ответив на приветствие, снял шапку, вытащил из неё какую-то бумагу и протянул её сотнику.
- У справі ми до вас гетьманській, пане сотнику, – сказал он. – Читайте людям.
Мыша осторожно взял грамоту, развернул, быстро пробежал глазами по строчкам и, посерьёзнев, поднялся на бревенчатое возвышение.
- Гетьман наш і всього Війська нашого Запорозького Його Милість пан Богдан Зиновій Хмельницький із сином своїм Тимошем пишуть до вас, люди, – торжественно начал сотник. – І пишуть так:

«Слава Богу, Спасителю нашому во вєки віков!
Чотири роки б’ємо неприятеля. І кінець тій битві вже близький. Будемо жити на своїй землі без воєвод, без старости і без пана. Під Берестечком спіткнулися, та животи зберегли. Зберемо свою силу, ударимо на ляха так, штоб не було і духу його в українах.
Люде православний лівобережний!
Збирайтеся та йдіть під Білу Церкву, де звільнімося від неволі лядської та панської.
Цей універсал як прийде до рук ваших, так зразу з одного города в другой направляйте, потому застерігаю кожного, хто перепони чинити буде та не направе, говорю вам, такий кожний буде визнаний непослушним, а так за воєнними артикулами и для других, штоби не грішили, буде покараний на горло.
Волею Господа нашого Гетьман Війська Запорозького Богдан Хмельницький та син його Тиміш із Суботова».

Последние слова сотника Мыши, дочитавшего грамоту, повисли в звонкой тишине, воцарившейся на сорочинском майдане. Люди стояли прямо, не двигаясь и не переговариваясь. Сотник, растянул грамоту в руках и развернул её исписанной стороной к собравшимся, как бы говоря: «Берите, читайте, но не молчите».
Но люд молчал.
Даже козаки сорочинской сотни, переминаясь с ноги на ногу, не подавали голоса.
Варлам Шиленко, которого эта тишина и удивила, и огорошила, поднялся на возвышение, смахнул свою шапку под ноги.
- Багато кого з ледачих бачив, сам ледащо9, – выкрикнул он в толпу, – але таких, як ви, зустрічаю вперше! Чи вам гетьманське слово не наказ?! Чи вільне життя не до вподоби?!
- А ти, пане сотнику, – обернулся он к Мыше, – чого воду товчеш? Твої козаки? – Так збирай їх на кінь. І до гетьмана негайно!
- А ти, козаче, тут не кричи, – наконец-то подал голос сорочинский козак Прокоп Середа. – Ми не проти слова гетьманського. Підемо туди, куди він наказує, як і завжди ходили. Та люди кажуть, що немає вже ніякого Хмеля. І полковники наші під Берестечком полягли всі.
- До дурної голови і горобці новини носять, – усмехнувшись, сказал Варлам. – Де це ви, добродію, почули, що Гетьмана нема? І про полковників – дурня дурнею. Усі живі й здорові. Під Білою Церквою збираються.
- Чисто бреше, і віяти не треба.
- Як вони живі й здорові, чого ж тоді люди з правого берега біжать?
- Бреше про Гетьмана, як хліб з маслом їсть, і не зморгне.
- Де вони живі й здорові, як литвини Київ палять?!
- Та нехай собі бреше, аби не покусав!
Послышалось со всех сторон.
- Брешуть вашого батька сини, та й ви з ними! – не остался в долгу Варлам. – Кажу ж вам, що від Берестечка татарва повтікала, а ми з Гетьманом за ними. А хан Гетьмана захопив. Та Гетьман встиг нас двох до Тиміша-гетьманича направити і втік від хана. І от уже сам гетьманич наказав їхати до вас, за допомогою.
Люди опять заволновались. Последовательная, но именно из-за этой последовательности несколько путаная для селянского ума речь Варлама только добавила сомнений в головы сорочинцев.
- Чуєте, православні! Хан утік. І Гетьман утік. І ці повтікали! – забасил на всю площадь самый упитанный из селян по имени Юсько Проскурняк, указывая батогом на Варлама с Макаром.
- Як це гетьманич направив, коли грамоту сам Гетьман підписав? – в тон ему высказал сомнение ещё один селянин Василь Кийко.
- Щось воно тут не те, – решительно изрёк третий селянин Сава Полывяный. – Розбиратися треба. А ну, добродії, в’яжіть їх та ведіть на допит!
Но предложение это ни у селян, ни у козаков сорочинских поддержки не нашло. Никто из присутствующих на майдане не рискнул не то чтобы вязать гетманычевых посланцев, но и шага сделать к бревенчатому помосту.
- Ти що, Сава, здурів? – подал несмелый голос сотник Мыша. Но, оглядев майдан и удостоверившись, что люди как стояли, так и стоят без движения, расхрабрился. – Грамота гетьманська є? – Є! Підпис гетьманича є? – Є! І печатка є! Чого ж нам ще? Та за такі слова тебе самого треба зав’язати на три вузли – і в холодну.
- А що я?! – сконфузившись, выкрикнул Полывяный. – Я нічого. Я й не думав такого. Тільки сказав. І все.
Но Мыша уже отвернулся от Полывяного. Выпятив грудь и развернув плечи, он обратился к майдану:
- Ну, що, люде сорочинський? Як не крути, а справу робити треба. Писар наш сотенний зараз перепише грамоту та розішле її в усі села й містечки. А ви, православні, збирайтеся та вирушайте, куди Гетьман кличе. Розходьтеся по хатах, збирайтеся, і завтра зранку – з Божою поміччю.
- Зібратися не важко, – выкрикнул в толпу Юсько Проскурняк. – От тільки, з ким іти будемо? Хто поведе?
- А до чого я над вами полковником нашим та його милістю паном Гетьманом поставлений? Я і поведу, як би цього комусь не хотілося, – твёрдо сказал Мыша.
Потом снял шапку, перекрестился на церковный купол и махнул рукой, тем самым давая знак, что сельский сход закончен, и дело сделано.
Селяне и немногочисленные козаки сорочинской сотни, те, что с самого весеннего похода под разными предлогами остались при сотнике, начали расходиться.
- Дурному зібратися – тільки підперезатися, – пробурчал Василь Кийко.
- Чуєте, куме, на горло карати вони будуть, – на ходу обратился к нему приземистый и похожий на мохнатого паука селянин по имени Ульян Твердохлеб. – Невже ми так-таки й підемо? Невже знову за Хмелем невідомо куди й нащо?
- А що ви, куме Уляне, пропонуєте? Чи нам на гетьманській шибениці гойдатися краще? – прищурившись, спросил кум Василь, продолжая идти в заведомо выбранном направлении. – Он воно, бачите, як той ненажера – сотник наш, стрепенувся. Поведе він нас, а як же?! Знову, як і навесні, щось таке вигадає та й сховається. Вояка!
- Та, ото ж. А, може, зайдемо до мого двору, посидимо, поміркуємо, що воно таке і до чого, – сказал кум Ульян, еле поспевая за своим кумом.
- А чого б до кума, та не зайти, – бодро вышагивая, сказал Кийко. – Тільки ж, мабуть, жінка Ваша вдома.
- Та, ото ж, – остановившись и сдвинув соломенный брыль на самый свой нос, почесал затылок кум Ульян.
- А якщо вона вдома, то не посидимо, як люди, – продолжил свою мысль кум Василь, увлекая Ульяна за собою.
- Ото ж, я й кажу ж, – утвердительно сказал кум Ульян, догоняя своего кума.
- І що будемо робити? – не останавливаясь, спросил кум Василь.
- Так, от я й кажу, що тут будемо робити? – повторил вопрос кум Ульян, обгоняя своего кума.
- А що робити?
- Що?!
Кумовья разом остановились. Посмотрели друг на друга и дружно вошли в шинок, неизвестно каким образом очутившийся прямо перед ними.

Сергей Иванович Васильковский.
Сельская улица. Холст, масло.
Рыбинский государственный
историко-архитектурный и художественный музей-заповедник

***
Макар Сухой, во второй раз оказавшийся в Сорочинцах, инициативу по исполнению гетманычева наказа снова переложил на Варлама Шиленко. Тем более, что тот не возражал покрасоваться в роли старшего.
Сразу же, как только они переправились через Днепр и оказались на его левом берегу, Макар ни о чём другом, кроме как о предстоящей встрече, думать не мог. Он вдруг отчётливо понял, что с прошедшей весны вся его жизнь разделилась на две половины. И не только жизнь, но и сам он, козак, христианин и человек Макар Сухой, существует и пребывает как бы в двух мирах.
Зачисленный в гетманычеву сотню, доставивший бочку с гетманским золотом под Зборов и потом передвигавшийся от Зборова к Берестечко, от Берестечко к Бродам и оттуда к Суботову, как и всякий козак на войне, Макар жёг, бил врага и всячески уничтожал его. И, одновременно, в мыслях своих он пребывал далеко-далеко и от Чигирина, и от Берестечко, и от Суботова.
«Как там она? – думал Макар. – Одна. Сирота. Без опоры, без поддержки. Без защиты. Кто угодно может обидеть. Что угодно может случиться».
Вздыхал тяжело. Представлял её там, в Сорочинцах, хлопочущую по дому, управляющуюся с хозяйством. Но чаще всего – одиноко стоящую посреди широкого сорочинского шляха. Её стройная фигурка гнулась под ураганными ветрами, её одежду насквозь пробивали проливные дожди, её лицо и руки иссушали лучи беспощадного солнца, против неё замышляли зло недобрые люди. Он хотел защитить, уберечь её от этого зла. Заслонить собою, спасти, укрыть от всяческих бед.
Но спасти её от напастей, представлявшихся ему так смутно, он не мог. Для этого ему нужно было взять её на руки или хотя бы находиться рядом. А это было невозможно. Война не отпускала его к ней. И он сутками не слезал с седла. Изводил себя до изнеможения, выполняя всевозможные поручения начальствующих над ним. И ловил себя на мысли, что очень хочет, чтобы вся эта кутерьма поскорее закончилась.
Поэтому, когда Тимош Хмельниченко задумался о том, как и где собрать новую силу, он подал гетманычу мысль о Полтавщине. Макар не знал наверное, есть ли там эта сила. Но убедил и Тимоша, и себя, что есть. И тут же отправился на левый берег. Туда, к ней. Как на крыльях полетел.
И сейчас, стоя на бревенчатом помосте рядом с Варламом и сотником Мышей, Макар почти не обращал внимания на то, что происходит на майдане, что говорят козаки и селяне.
Он пристально вглядывался в толпу селянок, стоявшую отдельно ото всех на дальнем конце майдана. Он искал глазами ту, ради которой и очутился здесь, в Сорочинцах. Далеко от своих товарищей, от Гетмана, гетманыча, Богуна, далеко от полей сражений. Далеко от войны.
Он вглядывался до боли в глазах, пытаясь рассмотреть знакомый силуэт. Но среди разноцветных платков, радужных девичьих лент, расшитых сорочек и плахт не видел ту единственную, которую искал.
- Ти що, Макаре, не впізнаєш нашу дівчину-красуню? – услышал Макар у себя за спиной. Повернул голову и увидел рядом с Варламом её.
Он плохо помнил то, что было дальше.
То есть, он помнил всё, что происходило на майдане сорочинском с того момента, как он её увидел, и потом, когда Галя провожала их с Варламом к старой и знакомой им гостевой хате. Он помнил, что шёл рядом с ней и слушал её. Она что-то рассказывала о том, как жила после их отъезда. Говорила, что очень ждала новой встречи. Говорила, с какой тревогой и надеждой встречала каждую новость, каждое известие, доходившие до Сорочинцев из того далека, где козаки бились с ляхами. Рассказывала, что каждое утро выходила за село на шлях и встречала там беженцев, приводила их на своё подворье, давала людям хлеб и воду, ждала, когда они отдохнут и расспрашивала, расспрашивала, расспрашивала о том, что они видели и слышали, с кем встречались. Расспрашивала с тайной надеждой на счастливый случай.
Он помнил её глаза, излучавшие радость и тоску одновременно. Он помнил её голос, в котором угадывалось и волнение, и надежда. Он помнил её лицо, на котором отражалось всё то, что происходило в её душе. Радость от такой долгожданной и такой неожиданной встречи сменялась печалью от того, что ожидание было таким тягостным. Печаль переходила в ожидание чего-то светлого и доброго, которое тут же преобразовывалось в неожиданное, по-детски наивное девичье лукавство.
Он слушал её и вряд ли понимал, что она говорит, что предлагает и о чём расспрашивает. Всё, происходившее с ним тогда, представлялось ясно до мелочей, и оттого казалось каким-то нереальным, невозможным, бывшим как бы не с ним, козаком Макаром Сухим.
Тем не менее, это произошло. И произошло по его доброй воле.

XIX

Он помнил, как вдруг, оборвав её на полуслове, решительно спросил:
- А що Ви скажете, Галино Левківно, як ми сьогодні ж у гості до Вас зайдемо?
Варлам от неожиданности крякнул и хитро посмотрел на Макара. Галя, потупив глаза и смутившись, произнесла:
- Добрим гостям завжди раді.
- А чи є у Вас, Галино Левківно, якісь родичі, щоб ми могли з ними поговорити? – удивляясь самому себе, спросил Макар.
- Є. Тут, у Сорочинцях, хрещені мої батько й мати. А десь у Шишаках1 тіточка двоюрідна живе, – совсем растерявшись, сказала Галя.
- І далеко ті Шишаки звідси? – осторожно спросил Макар. Он опасался, что дело может отсрочиться, и его решительность улетучится.
- Та ні, недалечко, – быстро ответила Галя. – На нашій же річці, на лівому березі. Верст за п’ятнадцять від Сорочинців.
- А чи є у Вас, кого за нею послати? І так, щоб ця тіточка та хрещені батьки Ваші були сьогодні ввечері у Вашій хаті, – сказал Макар.
- Авжеж, є, – ответила Галя. – А як Вони запитають, навіщо кличемо?
- Як запитають, то нехай Ваш посланець скаже, що у справі козацькій, – твёрдо ответил Макар.
Варлам, никогда до этого не видевший своего товарища в таком тревожном и потому – неестественном состоянии, чтобы хоть как-то помочь ему, предложил:
- Макаре, так давай я в ті Шишаки злітаю. Воно і скоріше буде, і надійніше.
Но Макар это предложение не принял. По плану, на ходу составившемуся в его голове, Варламу отводилась более ответственная и почётная роль.
- Ні, друже, – как-то торжественно произнёс он. – Нехай Галина Левківна про своїх родичів подбає. А ми з тобою свою справу зробимо.
Галя с первых слов, которые произнёс дорогой ей человек, поняла, к чему он клонит, и чуть ли не бегом бросилась к своему подворью. Кроме того, чтобы отправить одного из своих работников в Шишаки с поручением, ей ещё много чего нужно было успеть до вечера.
Макар же с Варламом взяли коней под уздцы и быстрым шагом направились к гостевой хате.
- Ну, що, Варламе, товаришу мій дорогий, будеш у мене за свата? Не відмовиш? – сев за стол и с хрустом сцепив ладони, спросил Макар.
- Це, як просити будуть? – широко улыбнувшись, ответил Варлам. Но, увидев серьёзные глаза своего товарища, тут же сказал:
- Воно краще було б на М’ясниці2, або від Паски3 до Трійці4, або на Покрову5, як усі люди сватаються.
- Ех, Варламе, друже. Якби знати, що воно краще. А то і так – тріщить, і не так – щемить. А більше за все болить, що інакше не можна, – глубоко вздохнув, сказал Макар.
- Що щемить? Чого тріщить? – не понял товарища Варлам.
- Не знаю, Варламе, не знаю, – ответил Макар. – Але якось воно не той. Не те, щоб погано якось було, а все ж таки не по собі. Не можу второпати6, як це я – і на таку справу наважився.
- Та що ж це за справа? Велике діло – сватання?! – весело сказал Варлам. – Раз, два, і зроблено.
- Ох, Варламе, і швидкий же ти та рішучий. Подивився б я, коли у тебе до заручин та до весілля дійде, – серьёзно ответил Макар.
- У мене? Не може зі мною такого бути. Я зразу ж, як у козаки подався, так і вирішив: ніколи й нізащо не одружуватися, – хвастливо сказал Варлам. – Ніколи й нізащо!
- Ну-ну, друже, – неопределённо произнёс Макар, – ну, ну. Подивимось, яким ти героєм будеш, коли і тобі припре.
Варлам на это только весело хмыкнул.
Остаток дня до вечера пролетел быстро и в заботах. Первым делом козаки поставили на огонь большой чан и, когда вода в нём закипела, засыпали овса в меру. Потом обиходили своих коней. Искупались вместе с ними в реке, вымыли пучками пахучей травы, вывели на берег, аккуратно огладили от воды ладонями, поводили неспешным шагом до полного высыхания и отвели в стойла. Засыпали в корыта-кормушки хорошо проваренный овёс.
Затем занялись собой. Достали из походных сумок чистое нательное бельё, шаровары, рубахи и нарядные жупаны. Всё это вытряхнули, почистили и выгладили7. Надраили сапоги до блеска. Опять пошли на Псёл, ополоснулись, обрили друг другу головы, побрились и подстригли свои усы.
Поздним вечером, когда солнце почти скрылось за горизонтом, и от реки повеяло свежестью, козаки оделись по-праздничному, взяли подарки, направились к Галиной хате и постучали в ярко освещённое окошко.
- Хто там? – услышали они незнакомый бойкий женский голос.
Варлам ободряюще посмотрел на Макара и прошептал:
- Усе гаразд. Мабуть, та сама тіточка.
Макар, не глядя на Варлама, толкнул входную дверь и решительно шагнул через порог.
- Дозвольте, люди добрі, зайти до вашої хати, – совсем некстати сказал Варлам, когда они оказались в просторной комнате перед Галиными родичами, чинно сидевшими у стены на лавках.
- Так уже зайшли, то проходьте, – ударив себя по колену, пробурчал в седые усы дородный пожилой козак.
- Зажди, зажди, Миколо, – подала голос козачка, которая сидела от пожилого по правую руку. – Хто знає, що вони за люди.
- І справді, Миколо, – с достоинством и нараспев произнесла вторая женщина, сидевшая от козака по левую руку. – Ніч на дворі – хто знає, що вони за люди і з чим прийшли. З добром чи зі злом?
- Ми зі злом не ходимо, – заметно осваиваясь в новой роли, сказал Варлам. – Кланяємося вам і вашій хаті хлібом та сіллю.
И поставил перед собой большую плетёную корзину, накрытую белоснежным рушником.
- За хліб і за сіль спасибі, – поднимаясь с лавки, беря корзину и нетерпеливо заглядывая в неё, сказал пожилой козак. – Проходьте, сідайте.
Женщины при этих словах недовольно переглянулись. Спешил Галин крёстный. И в спешке всё делал не так. Не по правилам.
- За доброту вашу дякуємо, – улыбнувшись и подмигивая женщинам, сказал Варлам. – Але ми зайшли не для того, щоб зразу ж сідати, а для того, щоб спершу чогось пошукати.
- От, бачите, – встрепенулась козачка. – Недобрі вони люди, попросилися тільки зайти, а починають зразу ж по вуглах нишпорити.
- Ну, добрі – недобрі, а вже зайшли, – притворно нахмурившись, ответил на это Варлам. – Тож дайте нам пошукати тієї куниці, що захована під солом’яні копиці.
- І звідки б у нас узялися солом’яні копиці? – удивившись и поддерживая начатую словесную игру, так же нараспев произнесла вторая женщина. – Слава Богу, сей рік не солома, а жито вродило. Його ми в’язали в снопи, а сіно і так гребли.
- От і добре, що сіно гребли. Але дозвольте все ж таки пошукати. Не куниці, так лисиці – когось, та знайдемо. Може – сліпу, може – хрому, може – косу. Нам усяка буде до вподоби.
- Ну, коли всяка підійде, то йдіть із хати і шукайте свою всяку. А у нас такої сліпої, хромої та ще й косої немає і ніколи не було, – как бы обидевшись, сказала Галина крёстная.
- Так і у нас таких немає, – балагурил Варлам. – Тільки такі красені, як мій товариш і брат.
- Ану, нехай твій красень пройде по хаті, – деловито сказал седой. – Подивимося, чи справді він не безокий, не кривий і не горбатий.
- А чого ж, – бойко ответил Варлам. – Пройти мій товариш пройде. Але чи має він без діла підлогу топтати? Скажіть спочатку ви, батьки хрещені, і Ви, тіточко, чи сподобався вам наш парубок?
- Чого у нас питати? Нам з ним не жити, – сказала Галина крёстная. – Давайте у дівчини й запитаємо. Докіль воду варити, пора й ладу робити.
И Галина тётушка, и Галин крёстный кивнули согласно. И в комнату вошла сама Галя.
- Що, дівчинко ти наша? Чи будеш піч колупати8? – спросила у неё крёстная мать.
Галя молча подошла к столу, взяла в руки расшитый рушник, подошла к Варламу и с поклоном повязала этот рушник козаку через левое плечо. Макару подала вышитый ею платок.
Макар принял этот платок, тоже с поклоном, и вложил в Галину руку золотое колечко с искрящимся камешком. Этот обычный жест наполнил его какой-то новой гордостью. Он подал знак Варламу. Тот торжественно начал доставать из большой походной торбы, принесённой с плетёной корзиной, коралловые мониста, узорные расписные шали и одаривать ими Галину тётушку и Галину крёстную. Крёстному отцу вручил большую турецкую трубку в серебряном окладе.
- Ну, от, – сказал Галин крёстный, рассмотрев со всех сторон подарок и засовывая его за пояс. – Тепер можна і до столу. Самий час познайомитися.
И вопросительно посмотрел на Галину крёстную.
Праздничный стол накрыли мигом. Видно было, что Галя в отведённые ей полдня постаралась на славу. Не остались в стороне и её крёстная мать с тётушкой.
Козаки тоже выставили из плетёной корзины свои припасы. Да так и просидели далеко за полночь. Конечно, Галины родичи начали расхваливать будущую невесту после первой же чарки. И лицом она удалась, и статью, и добрая она, и жалостливая, и работящая. И куховарить умеет так, что от её борщей, капустняков,9 кулешей и юшек, от её вареников, галушек, сичеников, от приготовленных ею колбас, запечённых с салом и мясом, от её холодцов, от сырников, оладий и млынцов и за уши никого не оттащишь, как бы кто ни тащил. А как Галя сало солит! Какие у неё шкварки из свеженины получаются! Так и в самом Миргороде такого никто не пробовал. А рукодельница какая! А хозяйство как подняла!
Варлам попытался было и своё слово вставить, о товарище своём рассказать. Но – куда там! Не родился ещё такой человек, чтобы сорочинцев переговорить.
А когда обильный стол опустел, когда пришла пора расходиться, порешили сваты, что как только козаки побьют ляхов, и нынешняя война закончится, так сразу же и свадьбу играть надо. На том и разошлись.
Макар, прощаясь со своей невестой до следующего утра, взял Галины ладошки в свои руки, прижал к груди, посмотрел в её глаза и, не найдя подходящих слов, медленно отпустил.
Ранним утром, как только над Сорочинцами начало вставать туманное солнце, козаки и селяне высыпали на шлях. Трудно расставались семьи со своими кормильцами. Тяжёлые думы охватывали и тех, кто выступал из родного села по гетманскому наказу. Знали сорочинцы, что далеко не всем суждено вернуться из этого похода. Не всем доведётся снова поклониться престарелым родителям, прижать к груди жён, дочерей и невест, взять на руки малых детей своих.
Макар, после удачного сватанья просидевший остаток ночи на ветхом крылечке гостевой хаты и выкуривший не одну трубку крепкого табака, подвёл коня к своей суженной, передал поводья Варламу и шагнул ей навстречу. Бережно обнял дивчину, ощутил запах её волос, тепло её боязливого тела, и опять не нашёл слов, чтобы высказать ей хотя бы что-то из того непривычного и нового, что жило в его душе и не давало покоя, то, о чём думал, о чём мечтал, на что надеялся и чего безотчётно и втайне начал опасаться.
«Ні. Кохання для козака – це точно хвороба», – подумал он.
И с удивлением почувствовал, что рубаха на груди становится влажной. Он взял Галину голову в свои ладони и хотел заглянуть ей в глаза, из которых бежали слёзы. Но она не далась, отстранившись от его груди, уткнулась ему в плечо. Потом оторвалась от него, утёрла глаза, подошла к Варламу, взяла из его рук повод Макарова коня и повела его за козаками до самой околицы.
Сотник Мыша, вынужденный пойти с односельчанами в поход, подсчитал, что пятьдесят вооружённых селян да семнадцать козаков выступили из Сорочинцев и двинулись на Хорол10 и Оржицу11. Оттуда наметили идти на Золотоношу12, потом берегом Днепра до Канева, где можно было переправиться на правый берег и через Кагарлык13 выйти к Белой Церкви. По мере того, как сорочинцы продвигались по левому берегу, к ним присоединялся вооружённый люд из других левобережных городов, местечек и сёл. Напротив Канева через Днепр переправлялась уже немалая рать, соединившаяся у Кагарлыка с войсками, которые вёл на Белую Церковь сам гетманыч.
И снова закрутили козаков жернова войны. Неоднократно Макар Сухой и Варлам Шиленко были посылаемы по наказу Тимофея Хмельницкого и по киевским шляхам на Обухов14 и Васильков15, и по житомирским на Сквиру16, Попельню17 и на Корнин18. После неудачной попытки проникнуть в Фастов, они вернулись в Белую Церковь и, как не раз говорил потом Варлам, и как неоднократно повторял про себя Макар – лучше бы не возвращались.

Сергей Иванович Васильковский.
Проводы. Прощание в далёкий путь.

XX

Воевода киевский Адам Кисель с самого Берестечко старался не отставать от авангардных хоругвей войска польского, неторопливо продвигавшихся по украинным землям Речи Посполитой на Киев. Коронный гетман Николай Потоцкий, выполняя приказ короля, во всех населённых пунктах, лежащих на его пути, устанавливал надлежащий порядок и утверждал прежних хозяев в их правах и владениях. До самого Житомира это удавалось делать без лишней жестокости и казней. Козацкая власть бежала впереди своего гетмана, только заслышав о приближении коронных полков.
31 серпня войско польское подошло к Фастову. А войсковой обоз только начал топтать шлях от Паволочи.
По совету Адама Киселя Потоцкий вёл свои полки по южным землям Киевщины, обходя северные районы, обобранные до нитки литовским воинством. «Застали мы здесь как бы землю обетованную, полную хлеба, молока и мёда», – писал в походном дневнике секретарь коронного гетмана.
Голодные шляхтичи и их надворные команды накидывались на этот хлеб и мёд, как трутни на пчелиный улей, оставляя после себя разорённые клуни, пустые каморы и разбитые пасеки.

«Местечко, в которое мы вошли на постой, могло четыре таких войска прокормить, а мы его сами выели. Досталось и каморам, а более всего жалко было напитков. В одной корчме 24 бочки вина разрубили только потому, что не смогли выпить. В других столько мёду и горилки перевели, что не сосчитать. А после мы в такой жаре питья жаждали и под дождь горло своё подставляли», – сообщал анонимный автор после оставления его хоругвью одного из украинных местечек.

«Когда подошли к Ружину1, – свидетельствовал ещё один аноним, – пахолики2 кинулись впереди всех к городу, который был полон разного зерна и всякой другой поживы, пива и мёду. И сразу же начали разбивать каморы. Спешили, пока остальное войско переходило длинный мост. Воевода брацлавский кинулся к тем пахоликам со знаком гетманским, но припоздал. Застал только зерно рассыпанное, шинки и корчмы разбитые, ульи пчелиные тоже. Воевода бросился к замку, который штурмовали те же пахолики с примкнувшими монахами и товарищами. Его милость воевода Лянцкоронский подскакал к ним, достал буздыганом3 одного и второго, а одного товарища так приложил, что тому уже никогда хлеба не есть. Двоих пахоликов, наиболее повинных, сразу же повесил. Других приказал бить палками на рынке перед народом».

Адам Кисель, вступивший в своё воеводство, наблюдал за разорением киевских поместий с болью в сердце.
- Не можно так на наших землях, пане гетман, не можно, – говорил он Потоцкому, ещё не вылечившемуся от той хвори, что напала на него под Берестечко. Кровь, ударившая коронному гетману в голову в самом начале битвы, не успокоилась и каждое утро давала о себе знать песочной резью в глазах, болью в висках и в темени. Он старался её не замечать, душил её в себе, призывал лекарей. Те отворяли ему вены, и он слабел день ото дня.
- Знаю, знаю, что нельзя разорять свои же житницы. Знаю, что не можно так, как наши жолнёры чинят. Но где им хлеб добывать, когда своего нет? Когда все и всюду грабят. Подскажи, твоя светлость, – отвечал он Киселю гаснущим голосом.
- Мир нужен. Замирение, – говорил Кисель. – А нет, так всё прахом пойдёт. Все пропадём. Речь Посполитая погибнет.
- Снова ты за старое, пане воевода. И после Зборова, и после Замостья мир устанавливали. Но сам знаешь, лайдакам верить нельзя. Слово своё не держат, – упорствовал Потоцкий.
Упорство это было подкреплено только что полученным посланием от молдавского господаря Василе Лупула, в котором будущий тесть Богдана Хмельницкого предупреждал коронного гетмана о козацком коварстве и сообщал о враждебных замыслах козацкой стороны. В частности, уверял в том, что под Белую Церковь самое позднее к концу сентября придёт Караш-мурза с крымской ордой. Это несколько расстроило воинственные намерения Потоцкого, ибо в случае прихода крымцев к Хмельницкому о новых победах и думать было нечего. Слишком устало коронное войско. Слишком враждебными к нему были люди в украинных землях. И слишком быстро восстанавливали свои силы схизматики.
Но всё же, то ли поддавшись уговорам воеводы киевского, то ли уверившись в правоте его, то ли просто устав от недуга, коронный гетман послал Хмельницкому универсал, в котором писал, что не хочет дальнейшего кровопролития.
Козацкий Гетман не заставил себя ждать и тут же ответил двумя письмами. В первом, как всегда писанном с легко уловимым лукавством, говорилось:

«Видит то Бог, что не хотели мы подальшего кровопролития и удовлетворялись ласкою е. кор. милости. Только сталася зацепка с обеих сторон. Которая сторона больше повинна, пусть сам Бог про то судит. Нам под меч шею наклонять трудно было, должны были борониться. А на короля рук не поднимали! Бо и под Берестечко, когда войско не узнало милосердия короля е. м., должно было перед паном своим поступиться и идти до домов своих, в желании дальнейшего покоя. Но когда в. м. соизволишь со своим войском наступать, то знаем, что это заносится не на покой, а на ещё большее кровопролитие. Мы ж со своего боку целиком не даём к тому причины, в том свидетельствуем всемогущим Богом. В. милость не раз чинил на нас экспедиции, и с того должны быть утраты невосполнимые с обеих сторон. И сим разом, когда в.м. не покажешь милосердия, то каждый буде готов умереть в своём убожестве и голову свою положить. Бо даже и какой-нибудь пташок гнездо своё охраняет как может! Но никто не может, кроме Бога, знать, кому выпадет добрый декрет, бо то в руках Божих.
Однако же мы таки надеемся от в. м., нашего милостивого пана, что пожалуешь христианство и захочешь святого спокоя, абы не разливалась невинная кровь с обеих сторон. Мы его тоже хотим очень, и просим в. м., как примаса4 королевства, своею мудрою радою так повести, чтобы тот кровавый поток прекратился, а за нами перед е. кор. мил. заступитесь, чтобы он нас при вольностях нам наданных оставил и отцовское милосердие своим подданным показал. Пусть бы уже цвёл в королевстве покой, которого все желают, и с обеих сторон силы шли на службу королю. А чего в. милость от нас хочет, просим объявить, не наступаючи войском. Из универсала, писанного в. м. в Белую Церковь, видим, что в. м. не желаешь дальнейшего кровопролития, как то высказал там. Отже и мы со своим войском не будем наступать, а будем ждать на ласковую декларацию в. м. Надеемся её в понедельник получить».
Во втором письме, во многом дублировавшем первое, Хмельницкий как бы вскользь напоминал коронному гетману о Зборовских договорённостях и тем самым подводил его к мысли о необходимости их переутверждения:

«Непременно всегда оставаясь в нашей покорности и полном послушании маестату е. кор. мил., нашего мил. пана, и всей Речипосполитой, мы держались пунктов, ласково нам наданных под Зборовом от его кор. мил. И теперь их держимся – но нас не удовлетворяют во всех делах согласно с ними. Наивысший Творец пусть на то посмотрит! Но мы всё, что было и сталось его святому маестату передавши, просим, чтобы в. милость, наш мил. пан, соизволил своим высоким панским рассудком так повести, чтобы больше кровопролития в панстве е. кор. мил. не деялось, и сторонний неприятель с того не тешился. Изволь, в. мил., своим сенаторским уважением на то взглянуть и принять, и перед е. кор. мил. заступиться, чтобы он нас со всем войском Запорожским из своей ласки не выпускал и при вольностях наших нас оставил. И сам в. м., н. м. пан, как наивысший региментарь5 коронных войск изволь к тому привести, чтобы к подальшему разлитию крови и опустошению не приходило, и войско своё изволь сдерживать. Целиком надеючись, что в. м., н. м. пан, с ласки своей то учинишь, будем ждать резолюции на своём месте».

Но и этим заверениям Хмельницкого Николай Потоцкий не поверил. И потому даже не ответил козацкому гетману. Направляя эти письма королю, сопроводил их своей запиской:

«От Хмельницкого на этих днях отдано мне два писания. Отсылаю их в. кор. м. Отписывать ему я не считал нужным, чтобы своим писанием не способствовать его доверию у черни, а у хана и Турок – уважению, и тем не дать повода к скреплению их лиги».

Вместо Потоцкого в переписку с Гетманом вступил Адам Кисель. И тем перебрал на себя роль миротворца и посредника в непростых переговорах. Воевода киевский хотя и не обошёлся без укоров козакам и их предводителю, всё же добился от Хмельницкого того, что военные действия были прекращены. 2 вересня в польском лагере появились первые козацкие парламентёры. Они доставили коронному гетману новое послание от своего вождя:

«Надеясь, что п. воевода киевский ведёт нас к ласке Вашей Милости, мы, полагаясь на неё, отзываемся Вашей Милости нашими услугами. Покажи себя, в. м., ласковым к нам, слугам твоим, абы мы были покровительствуемы давней лаской Вашей Милости. Бог свидетель, что разлития крови христианской не желаем, и все наши замыслы в том только, абы достать утеху чем-то добрым от п. комиссаров, высланных от Вашей Милости, и дождаться согласия под счастливым региментом в. милости, которому милостивой ласке с униженными своими услугами отдаёмся».

Нарочитая учтивость, с которой велась данная переписка, не обманывала ни польскую, ни козацкую сторону. Адам Кисель, который принимал козацких парламентёров, как им было сказано – ввиду болезни его светлости пана коронного гетмана, решил показать и свою твёрдость. Выгадывая пространство для дальнейших словесных манёвров, он с самого начала заявил, что с позволения и по поручению коронного гетмана требует от козаков доказательств их доброй воли. Козаки должны выбрать одно из трёх: или отдать на справедливый королевский суд живого Хмельницкого да Выговского с полковниками и старшинами, как того требовал Его Милость король под Берестечко. Или всем войском сдаться на королевскую милость. Или побить всех татар, находящихся в украинах, а всех мурз татарских передать польской стороне.
Парламентёры вели себя смиренно и отвечали на эти требования, что люди они маленькие, подневольные. Гетман послал с поручением – они его выполнили, писание гетманское передали. И если у его милости милостивого пана воеводы будет поручение к Гетману, они и его передадут. Но без того, чтобы пана их милостивого гетмана коронного не увидеть и волю его не услышать, возвращаться не могут, ибо тогда поручение, им данное, не будет выполнено до конца, и их покарают на горло, как слуг нерадивых.
Потоцкий собрался с силами и по совету Киселя принял парламентёров. И тоже с претензиями. Прочитав последнее послание козацкого Гетмана, он сказал им, не скрывая раздражения:
- Неправду пишет ваш гетман! За милосердием приехали, а он Орду на наше войско призывает. Посему не признаю его гетманом вашим и писать ему не могу. Он руку свою на Его Милость короля Речи Посполитой поднял. Так ему и передайте, что держу в одной руке меч, вложенный королём Его Милостью, а в другой – то самое милосердие. Пусть выбирает. И вам тоже выбрать не лишне. Со всем вашим войском.
И с ним, и с войском вашим переговоры поведу только тогда, когда выберете одно что-нибудь из того, что пан воевода киевский моим именем предложил. А для того, чтобы опомнились, времени даю вам три дня. И если не сделаете, что требуется, я с литовским войском на вас пойду. И кровь христианская прольётся! Не полагаемся на силу и мощь войска коронного, но только на дело святое наше, и надеемся, что найдёт оно помощь у Бога.
Как только парламентёры из польского стана отбыли и повезли своему Гетману такой неутешительный ответ, в тот же день Потоцкий получил ещё одно известие – от союзника своего Януша Радзивилла из Киева.
Польный гетман литовский оповещал своих союзников, что не может больше находиться в Киеве и со всем своим штабом идёт под Васильков на соединение с коронным войском. Навстречу ему тут же был послан Мартин Калиновский. Союзники благополучно соединились, и соединение это прошло, как записано в литовских хрониках, «su dideliu blizges; kariuomen;» (с великим блеском войсковым).
Хмельницкий не преминул воспользоваться тем, что литовское войско начало покидать древний стольный город, и тут же отдал тайный приказ ударить на литвинов с двух сторон. «Радзивилл слово своё нарушил, дождался, собака, нашей слабости и ударил в спину. Чернигов обложил. Небабу убил, Киев выпалил. Так что и мы от своего слова свободны».
Ночью с 4 на 5 вересня от устья Десны налетели на Подол козацкие чайки, и многие литвинские байдаки6, нагруженные киевским добром, были сожжены, разграблены и потоплены в днепровских водах.
В эту же ночь от Триполья по суходолу устремился к Киеву Антон Жданович, тоже желавший поживиться от награбленного радзивилловскими вояками. Но уже под Подгорцами7 неожиданно наскочил на немалый польский заслон, которым руководил вездесущий Калиновский, и который нещадно побил охочих пограбить уже награбленное. Жданович, потерявший около трёх тысяч своих воинов, вынужден был обойти злосчастное село и, не солоно хлебавши, идти на Белую Церковь, к Гетману.

Абрахам ван Вестерфельд. Киев в 1651 году.

Не очень повезло и тем добытчикам, что подошли к Подолу с воды. Литовцы, оправившись от неожиданного нападения, сумели отбить козаков от города. Но, не имея возможности преследовать отступающих по Днепру, поскольку флот их был частью сожжён, а частью потоплен, оставили реку за козаками.
Инициировав козацкое наступление и внимательно следя за его ходом, Хмельницкий не отказывался и от переговоров о мире.
Только Николай Потоцкий собрал военный совет по поводу киевских событий, только Мартин Калиновский и Януш Радзивилл со всею категоричностью заявили о невозможности дальнейших переговоров и необходимости идти на козаков единым войском, как на следующий день вартовые доложили, что козацкие парламентёры вернулись и привезли новое послание от Гетмана.
- Jak post;pimy z tymi psami, panowie? (Как поступим с этими псами, панове?) – спросил Потоцкий у своих соратников. – Pobijemy ich od razu? Czy najpierw wys;uchamy? (Побьём их сразу? Или сначала выслушаем?)
- Na pa;y. (На пали), – лаконично ответил Радзивилл.
- Na dybu, potem na pa;y. (На дыбу, потом на пали), – в тон ему произнёс Калиновский.
- Na ogie; i do piek;a. (На огонь и в пекло), – поддержал своего врага Лянцкоронский.
- Zwyczajnie, na pa;y. Zwyczajnie, do piek;a. (Конечно, на пали, конечно, в пекло), – сказал Адам Кисель. – Lecz przed tym trzeba ich wys;ucha;. (Но перед этим надо их выслушать).
К удивлению коронного гетмана последнее предложение было поддержано большинством собравшихся, и козацких парламентёров ввели в шатёр.
На этот раз их было трое. Некто Нагорецкий с неким Каторжным и старшим послом Андреем Кулькой. Все трое сразу же упали к ногам коронного гетмана и, прося «ласки и милосердия», подали отдельные письма «их милостям, милостивым панам нашим» Николаю Потоцкому, Янушу Радзивиллу, Мартину Калиновскому и старосте красноставскому Марку Собесскому.
Богдан Хмельницкий писал им «с особенным свидетельствованием своей нижайшей покорности, что заверяет в своём искреннем желании довести переговоры до счастливого их завершения и нижайше просит прислать к нему какого-нибудь разумного человека, чтобы он, недостойный холоп их, мог вместе с писарем Выговским и со всею старшиною козацкой обговорить условия окончательного замирения». Писал так, как будто и не было никаких стычек, крови пролитой и жертв.
- Sp;ywa z niego jak z g;si woda. (С него, как с гуся вода), – возмутившись, зло сказал Януш Радзивилл.
- Caly ojciec, dziadek, ca;a matka ...twoja. (Весь в отца, в деда, в мать…твою), – не сдержался староста красноставский.
- Lepszy grosz dany, ni; z;oty obiecany. (Лучше грош данный, нежели злотый обещанный), – рассудительно протянул воевода брацлавский.
- Szcz;;cie dzi; matk;, a jutro mo;e by; macoch;. (Счастье сейчас мать, а завтра может и мачехой стать), – слабым голосом отозвался Николай Потоцкий.
- Nu, panowie, – нравоучительно высказался Адам Кисель. – Dobra psu I mucha. (С собаки и мухи достаточно).
- Nienawidz;! Do biesa wszystko! (Ненавижу! К чёрту всё!) – пробурчал Мартин Калиновский. И громко подытожил: – Psa krew!
И всё же, несмотря на столь воинственное настроение Мартина Калиновского и Януша Радзивилла, несмотря на их призыв к немедленному выступлению и уничтожению «tej zarazy» (этой заразы), на совете шляхетском они оказались в меньшинстве. Большинство шляхтичей склонились к предложению Адама Киселя. Воеводу киевского поддержал и Николай Потоцкий:
- To, ;e z;oczy;c;w tych ukara; trzeba – ukarzemy. Jak B;g wymaga. ;ad ustalimy, szlacht; nasz; w prawach jej zatwierdzimy, i ukarzemy. A teraz, kiedy wojsko nasze walczy; nie chce, sam czas wytchn;; za sto;em rokowaniem. (То, что злодеев этих покарать надо – покараем. Как Бог велит. Порядок установим, шляхту нашу в правах её утвердим, и покараем. А сейчас, когда войско наше воевать не хочет, самое время передохнуть за столом переговорным).
И королю отписал в том же духе:

«После того, как п. воевода черниговский (Мартин Калиновский – А.Р.) погромил козацкий табор, что шёл под Киев с таким умыслом, абы помещать сполучению литовских войск с коронными, Хмель прислал ко мне и ко всем и. м. п. комиссарам писание с просьбой милосердия и с заявой, что он хочет остаться верным подданным е. к. м. Ввиду сего его писания учинил я раду, что делать? Или идти против Хмеля и укрепить его в союзе с поганами, или показать ему милосердие и согласием погасить вредную внутреннюю войну? Единодушное решение всех и. м. установилось на том, чтобы пробовать с ним согласия. Потому прежде всего установлено с ним перемирие на несколько дней».
В переговорщики от польской стороны тут же был назначен Себастьян Маховский8. Андрей Кулька жизнью своей и будущим детей своих поклялся, что ни один волос не упадёт с головы такого досточтимого посла, и, пообещав через три дня вернуться в том же составе, отбыл в козацкий лагерь.
Войско польское, получившее трёхдневную передышку, после отъезда делегации оставило обобранные селения и начало рыскать по Киевщине в поисках пропитания. И козацкие разрозненные отряды, идущие к Белой Церкви изо всех украин, и местечковые, и голота, воспользовавшись моментом, тотчас занимали те селения, вырезали оставленные там малые шляхетские отряды, а гарнизоны покрупнее отгоняли к Житомиру и за Житомир.
В три дня и Фастов, и Трилесы, и Попельня, и даже Паволочь вновь подпали под козацкую власть. Те шляхтичи, что пришли с войском польским в свои владения, были замордованы вместе с челядью. Люд украинный либо не пожелал перемирия, провозглашённого Гетманом, либо о нём не знал и не слышал. Более всех старались те из голоты, что бежали из-под Берестечко. Помня своё малодушие, помня, что именно они спровоцировали панику в Стырских болотах, лютовали напоказ и тою лютью как бы заглаживали свою вину и перед козаками, и перед их старшиною, и перед их Гетманом.
В ситуации объявленного перемирия полной мерой доставалось не только коронному войску. Отдельные литовские хоругви, добиравшие воинскую добычу в Киеве и потому отставшие от основных сил Януша Радзивилла, были уничтожены на киевских шляхах.
Себастьян Маховский и отряженные с ним комиссары постоянно натыкались на растерзанные останки литовских и польских воинов. И всё время на пути в гетманский лагерь, разбитый под Белою Церковью, благодарили Бога за то, что едут они под охраной козацких парламентёров.
Хмельницкий встретил польское посольство радушно, с шутками:
- Приветствую, приветствую тех славных рыцарей, которые под Берестечко моим растяпам показали-таки, как воевать должно. И Орде так наподдавали, что долго помнить будет королевскую ласку.
- Козаки твои, твоя светлость, тоже в долгу не остались, потрепали нас знатно, – учтивостью на учтивость отвечал Маховский. – Но, видать, недостаточно мы побили друг друга, если опять война. И Орда опять в украинах хозяйничает.
- Так, пане полковник, опять война, – сказал Хмельницкий. – А отчего? Оттого, что гетман ваш коронный, схоронив жену, царство ей небесное, волю почувствовал. Женился бы он так, как я сделал, скорее бы мир на землях наших установился. Потому что оба мы скучали бы по жёнам. И так бы та скука скрутила, что было бы не до войны.
Маховский растянул губы в согласной улыбке и протянул Хмельницкому письмо, составленное в польском лагере и подписанное Николаем Потоцким. Хмельницкий взял это послание и со словами: «Читай, Іване», – передал его Выговскому.
Обсуждение пунктов, поданных поляками, проходило достаточно мирно, без обычных выкриков, угроз и демонстративной бравады с обеих сторон.
На предложение разорвать союзнические отношения с Крымом Хмельницкий отвечал, что Орда ему нужна для защиты Гетманщины от московитов и от турок. Поскольку король Его Милость так постарался под Берестечко, что среди козаков былого единства нет. Сечь за порогами отсиживается, голота и чернь – в неповиновение впала. И в случае нужды – где военную силу брать, чтобы и украинные, и коронные земли от ворога боронить?!
На предложение самому перед королём повиниться и отдать наиболее непримиримых врагов Речи Посполитой на суд королевский, Гетман сказал, что никто и никогда против Его Милости короля и против общей отчизны Речи Посполитой не выступал и впредь выступать не будет. Шли против бесчинства шляхты, против поругания веры, против Яремы. А теперь, когда Яремы нет, когда митрополит киевский стал сенатором, когда шляхте свою силу показали, то и биться не за что и ни к чему. Есть, правда, горячие головы, которые мира не хотят. Но в том разе, если войны не будет, так Гетман найдёт, как их утихомирить. А не захотят мира – останутся без голов.
Долго, очень долго, до самого позднего вечера продолжалась эта словесная игра. И в конце её оказалось, что ни с одним предложением козаки не согласились. Маховский несколько раз порывался прекратить переговоры, но Хмельницкий с Выговским тут же отступали на полшага. И как только посол успокаивался, делали шаг вперёд и опять плели словеса, избегая прямых ответов.
В конце концов, договорились до того, что Хмельницкий с Выговским, положившись на слово комиссаров и их начальника, утром отправятся на переговоры к коронному гетману. Но утром, когда Маховский уже сидел на коне, оказалось, что чернь и голота перекрыли все шляхи и не соглашаются отпускать на польскую сторону ни писаря, ни Гетмана. «Боимся, чтобы не остались наши предводители в лядском войске, как Крыса под Берестечком», – говорили их выборные.
- Вот видишь, пане полковнику, – сказал Богдан Хмельницкий Маховскому, – не можно нам сейчас с тобою ехать. Чернь орёт, что ни попадя. Так надо нам тот ор прекратить. А то – беда будет.
- Не можно, никак не можно, – поддакнул ему Выговский. – Голота после Берестечко в волнении великом. И орда крымская вот-вот подойдёт, тоже своего потребует. Потому, думаю, нельзя нам с вашими гетманами в чистом поле встречаться. Опасно будет. Лучше было бы нам где-то за стенами надёжными, где возможно безопасность переговорщикам и нам самим обеспечить. Вот хоть бы и в Белой Церкви.
И, повернувшись к Хмельницкому, спросил:
- Как, пане Гетман?
Хмельницкий кивнул одобрительно, и Себастьян Маховский спешился, собрал вокруг себя комиссаров-переговорщков и стал держать с ними совет.
Обескураженные создавшимся положением и особенно напуганные той неприятной новостью, что козаки и голота в массе своей не подчиняются старшине и даже Гетману их, комиссары быстро согласились с предложением тут же отправиться в Белую Церковь и укрыться за крепостными стенами. Укрыться от той стихии, которая неожиданно обступила со всех сторон и грозила не только переговоры сорвать, но и жизни лишить.
Себастьян Маховский, отправив троих из комиссаров в крепость, выехал с остальными в польский лагерь. Выехал, выпросив у Хмельницкого для охраны большой отряд козацкий. С ними, как было обещано коронному гетману, отправились и старые парламентёры: Нагорецкий, Каторжный и Андрей Кулька.
Поздним вечером 13 вересня эта разношёрстная делегация благополучно прибыла в польский стан. Последующие три дня военачальники войска польского с утра и до глубокой ночи держали совет. И 16 вересня было решено послать-таки в Белую Церковь ещё четырёх комиссаров, возглавляемых воеводой киевским Адамом Киселём, – с польской стороны. А с литовской – уже известного нам генерала артиллерии Винцента Гонсевского и воеводу смоленского Юрия Глибовича9. Сопровождали это посольство два гусарских полка и пятьсот драгун. Полки, сопроводив посольство, должны были вернуться. А командир драгун Казимир Лев Сапега получил приказ охранять посольство до конца переговоров.
Николай Потоцкий совсем расхворался и решил остаться на месте, на Ревиной горе под Германовкой10. Но уже на следующий день, уступая настойчивым требованиям Калиновского и всех литвинов, отдал приказ к выступлению.

XXI

Вернувшиеся из-под Фастова в козацкий табор под Белою Церковью, Макар с Варламом и здесь покоя не знали. Сначала Тимофей Хмельницкий по нескольку раз на день гонял их с пустяшными поручениями под Ольшанку1, где расположился сам Гетман с основною козацкою силой. Потом, когда оба козацких войска соединились и обложили Белую Церковь по Роси от Толстого до Томиловского леса, во главе с самим Караш-мурзой прибыли перекопские и крымские татары. И числом немалым – тысяч до десяти всадников, у каждого из которых по три-четыре лошади.
Гетман с появлением союзного воинства приободрился. Теперь, в случае какой-либо измены, он располагал силой, на которую мог опереться в любых обстоятельствах.
А обстоятельства, в которых предстояло вести переговоры, менялись с каждым днём. Люд украинный, с трудом откликнувшийся на его призыв и поверивший в то, что чёрным по белому было написано в последнем универсале, ждал только гетманского наказа, чтобы освободиться окончательно, добить ляхов и стать полноправным хозяевами на своей земле, чтобы наконец-то «жити на своїй землі без воєвод, без старости і без пана».
Люди стояли под Белою Церковью и ждали. Ждали день, второй, третий. Но Гетман молчал. Гетман затевал что-то непонятное, какие-то переговоры. И с кем? С теми, для последней битвы с которыми они и собрались по его же приказу.
Как это понимать?
Только как зраду, как измену.
Караш-мурза со своим воинством тоже были в недоумении. И оттого в великом подозрении относительно своих союзников-козаков. Татары по желанию Гетмана были поставлены над самой рекой по берегу. Так, чтобы они находились между крепостью и козацким войском и не могли выходить в поле, минуя козацкие сторожи. Лишённые обычной возможности вольного поиска и грабежа, крымцы роптали. Караш-мурза приезжал к Гетману и кричал об измене. Но, получив дорогие подарки и обещание большой добычи в виде выносливых литвинов, сделал вид, что успокоился. Удалился в свой шатёр, затаился там и ждал удобного случая для разбоя.
В первый день переговоров Адам Кисель подал Ивану Выговскому и старшине, представлявшим козацкую сторону в Белоцерковском замке, следующие требования: разорвать всякие отношения с Ордой и Крымом; сократить войсковой реестр до шести – восьми, ну, в крайнем случае, – до двенадцати тысяч; освободить все шляхетские поместья и разбоев в них не чинить; дать возможность войску польскому располагаться в городах и местечках своими войсковыми гарнизонами.
Выговский, сославшись на отсутствие Гетмана, обратился к Тимошу Хмельницкому, и тот тотчас отрядил посыльных к отцу в козацкий табор.
Макар Сухой и Варлам Шиленко, получившие из рук гетманыча список требований, с которыми поляки вышли на переговоры, направили коней к воротам.
Но сразу же за воротами путь им преградила огромная толпа, состоящая из козаков и вооружённых селян. Толпа быстро росла, была настроена агрессивно, и Макар понял – пробиться они не смогут. Толпа бесновалась и ревела:
- Куди це ви, бісові діти?
- Повертайте до своїх ляхів!
- Зрада!
- Бий зрадників!
- Січить їх на капусту!
- Бий комісарів!
- Бий ляхів!
- Старшину на палі!
- Хмеля! Хмеля сюди!
- Гетьмана!
Макар спокойно сошёл с коня, вытащил пистоли из-за пояса, выхватил саблю из ножен и передал все это Варламу. Высоко поднял правую руку и пошёл на толпу. В передних рядах разглядел своих знакомцев из Черниговского, Миргородского, Уманского и других полков. Увидел и многих сорочинцев, а среди них и сотника Мышу, сдавленного людскими телами. По растерянному взгляду понял, что не по своей воле оказался тот у крепостных ворот. Не одобрял сотник Мыша подобного бунта. Но, подхваченный общим порывом, втянутый людским водоворотом в самый центр возмущения, отдался этой стихии и смиренно ждал какого-то её завершения.
- Гетьмана хочете?! – сколько было силы, крикнул Макар, подойдя к переднему ряду. – Так за ним і їдемо! Чим скоріше нас пропустите, тим скоріше й побачите!
Но толпа, несколько попритихшая и, как ему показалось, на мгновение прислушавшаяся к его словам, взорвалась новыми выкриками и угрозами:
- З вами кінець світу побачимо!
- Запроданці лядські!
- Христопродавці!
- Давайте сюди Хмеля!
- Старшину до суду!
- Комісарів на горло!
- Юди2!
Толпа двинулась с места. Под мощным давлением всё прибывающих и прибывающих задних нахлынула на Макара, сдёрнула с коня Варлама, подхватила их и вдавила в ворота.
Люди тянулись к ним руками, били по головам, плечам и спинам, обрывали одежду и волочили за волосы. Тут бы и испустили козаки дух, если бы не та сумятица, кутерьма и неразбериха, которые помешали отдельным остервенелым как следует замахнуться и нанести своим жертвам последний удар. И спасло их только то, что ворота Белоцерковского замка были слишком узкими – одновременно в ряд через них могли пройти человек пять-шесть, не более.
Макар с Варламом переглянулись. Вложив последние силы в отчаянный бросок, рванулись из рук своих мучителей, оторвались от них на два-три шага. Оказавшись на замковом подворье, упали под ноги козакам Чигиринского гетманычева полка и драгунам из отряда Сапеги.
Чигиринцы и драгуны поставили ружья на рогатки.
Грянул ружейный залп.
Пули искрошили толстый слой штукатурки и кирпичи над головами бунтарей, успевших протиснуться в ворота.
Они повернули назад и в панике покинули опасную зону.
Вдруг толпа, подступившая к замку, начала медленно раздаваться в обе стороны.
Из задних рядов её послышались выкрики: «Гетьман! Гетьман іде! Хмель їде!».
Посередине людского моря обозначился неспешно вливающийся мощный поток, уверенно разрезающий его на две половины. Богдан Хмельницкий грузно сидел на белом коне, надвигавшемся на людей своей дюжей грудью. В правой руке Гетман держал высоко занесённую богатую булаву, подаренную Яном Казимиром и готовую обрушиться на непокорные головы. Из-под шапки, отороченной соболиным мехом и украшенной двумя белоснежными страусиными перьями, блестели глаза. И всем, кто хотя бы на мгновение встречался взглядом с Гетманом, казалось, что глаза эти источают громы и молнии.
По правую руку Хмельницкого, бросив поводья и опустив оголённую саблю, ехал Иван Богун. По левую, тоже с опущенной оголённой саблей, был Филон Джеджалий. За гетманским конём – голова к хвосту – двигался есаул войсковой Демко. Рядом с есаулом и позади него шагали лошади Йосипа Глуха, полковника уманского, Антона Ждановича, полковника киевского, Гладкого Матвея, полковника миргородского, Пушкаря Мартына, полковника полтавского, Фёдора Лободы, судьи Генерального. За ними следовали конные наказные полковники. Все с оружием, готовым к бою. Сопровождали старшину Брацлавский, Киевский и Полтавский реестровые полки в полном составе. Но всё же численностью своей войско, прибывшее с Гетманом, заметно уступало бунтарски настроенным козакам-голоте и селянской черни.
Гетман и старшина, возвышавшиеся над толпой, добравшись до крепостных ворот, развернули коней. Богдан Хмельницкий опустил правую руку, положил булаву на лошадиную шею и громко спросил:
- Що вам не так, кляті діти? Чого бунтуєте?
И услышал в ответ сначала несмелые, но потом всё более и более грозные выкрики:
- Не ми, а ляхи ваші кляті!
- Не заради бунту, за правдою прийшли!
- Чули – зрадити нас хочеш!
- Кажуть – віддаєш татарву ляхам!
- Нашими головами слави й багатства здобув!
- З ляхами єднаєшся!
- Продаєш нас!
- Панів захищаєш!
- Маєтки їм повертаєш!
- Землю нашу збуваєш!
- До біса старшину!
- Бий їх!
И передние ряды надвинулись на стоявших у ворот.
Несколько рук потянулись к Хмельницкому.
Конь, на котором тот сидел, шарахнулся в сторону.
Один отчаянный селянин ухватил коня под уздцы. Хотел ли он показать свою смелость остальным бунтарям, или хотел услужить Гетману? Неизвестно.
Но Гетман понял этот порыв по-своему. Он привстал на стременах и обрушил булаву селянину на голову.
Тот, не издав ни звука, осел под ноги гетманского коня.
Иван Богун поднял саблю.
Оттесняя подступивших к воротам, перерубил нацеленное на него копьё, направил своего коня прямо на толпу и начал наносить направо и налево удары плашмя.
Старшина пошла за Богуном.
За старшиной пошли козацкие полки.
Из ворот показались драгуны с Сапегой и чигиринцы с Тимофеем Хмельницким. Впереди этого отряда выступал Адам Кисель, воевода киевский. Но поучаствовать в расправе им не пришлось.
Толпа, вначале оторопевшая от такого отпора со стороны своего Гетмана, толпа, несколько растерявшаяся и потому ненадолго отступившая, пришла в себя, ожесточилась, сомкнула ряды и вновь пошла на замок.
Стрела, прицельно выпущенная кем-то из нападавших, ударила в шлем воеводы киевского и упала на землю.
Воевода пошатнулся, склонился к конской шее и скрылся в замковых воротах.
Гетманыч подъехал к отцу, сказал тому что-то на ухо, и оба Хмельницких последовали за Киселём.
За ними в ворота начали втягиваться драгуны.
За драгунами отступила войсковая старшина.
За старшиной в Белоцерковский замок вошли козацкие полки.
И замковые ворота захлопнулись.
Но толпа бунтующей голоты и черни не отступилась. Разъярённые понесёнными потерями, люди разламывали палисады и несколько раз ходили на стены. Козаки рубили им руки, сбрасывали их в крепостной ров. И только к вечеру установилось затишье. Толпа отступила. Гетман и старшина козацкая начали держать совет с комиссарами.
Сложившиеся обстоятельства единодушно были признаны опасными для обеих сторон. Адам Кисель сообщил, что ещё накануне братоубийственной бойни он отправил гонца в польский лагерь под Германовку с просьбой. Он призывал Его Милость гетмана коронного Николая Потоцкого оказать помощь и идти к Белой Церкви со всем войском. То же самое сделали и Гонсевский с Глибовичем – отослали Янушу Радзивиллу письмо, в котором просили польного гетмана литовского выступить, не медля, и спасти их от гибели напрасной.
Хмельницкий на это ответил, что ждать спасения в крепости не стоит. Кто знает, не погибнут ли все они раньше, нежели та помощь поспеет. Может случиться так, что и спасать будет некого. Черни много собралось. И вся голота козацкая восстала. К утру поймут они свою силу и сотрут этот замок со всеми его защитниками на порох. Потому он предлагает, и старшина козацкая это предложение поддерживает, чтобы их милости паны комиссары сами выступили из крепости и ушли в польский лагерь подобру-поздорову. А когда их не будет, то и бунтари поутихнут. И после справедливой расправы с зачинщиками можно будет снова к переговорам приступить.
Адама Киселя такое предложение возмутило до крайности. Получалось так, что отдаёт козацкий гетман послов Речи Посполитой на заклание. Но и Хмельницкий, и Выговский, и старшина вся в один голос заверили – предоставят они панам комиссарам в сопровождение самых уважаемых людей во всех украинах. И поведут их такими дорогами, где они будут в полной безопасности. А в замке им оставаться не можно, лучше уж самим себя жизни лишить.
После недолгого совещания несчастные парламентёры решили, что ситуация у них безвыходная. И если суждено им погибнуть, так лучше в чистом поле со славою, нежели в этой ветхой крепости со схизматиками вместе.
К полуночи посольский обоз был готов к выступлению. Выступать из крепости нужно было непременно ночью, пока бунтовщики зализывают раны и собираются с силами.
Первую версту обоз прошёл спокойно. Сопровождающие его Выговский с Богуном и Гладким решили, что гетманская задумка удалась, и хотели поворачивать назад.
Крик в голове обоза раздался неожиданно. Кричал драгунский ротмистр, плечо которого насквозь пробила татарская стрела. Одновременно начали кричать и в середине, и в хвосте колонны. В следующее мгновение на неё со всех сторон посыпались татары. Началась резня.
Выговский что-то завопил по-татарски. К нему тут же подскочили два татарина, подхватили под руки и увлекли во тьму.
Богун и Гладкий подъехали к Адаму Киселю и, как могли, защищали воеводу киевского. Вокруг них сбились драгуны охранения, несколько литовских и польских шляхтичей.
Неожиданно татары отступили от них и накинулись на возы. И это было понятно. Не для того они вышли на разбой, чтобы гибнуть. Словно привидение, из густой тьмы появился Выговский.
- Придётся всё ваше майно отдать этим добытчикам, панове, – сказал он Киселю и остальным. – Оставьте свой обоз, и тогда они в ясырь никого не возьмут.
- Бог с ним, с обозом, – зло посмотрев на писаря, сказал Кисель. – А мы? Что с нами дальше будет.
- А дальше, – ответил Выговский, – дальше будем в замок уходить. Их главный говорит, что через три версты ждёт вас чернь в засаде.
И вдруг, увидев также выплывших из тьмы Гонсевского и Глибовича, трижды перекрестился и вскрикнул:
- О, Господи Иисусе! Вас спасая, и мы все погибнем!
Стольник литовский и воевода смоленский были ободраны до нитки. Желая сохранить всё ценное, они перед выходом надели самые лучшие и дорогие одежды, пальцы унизали перстнями, в пояса, за пазухи и в голенища сапог насовали монет и драгоценностей. И теперь стояли перед козаками и своими товарищами босые и полуголые. Впрочем, не лучше выглядели и остальные из обоза. Те, кто был ограблен в первые минуты.
Отпущенные татарами и возвратившиеся в замок, ограбленные, но живые комиссары Речи Посполитой разместились на отдых. И до полудня следующего дня всё было спокойно. Караульные, выставленные на стенах, не замечали никакого движения. А к полудню к замковым воротам со стороны взбунтовавшегося козацкого лагеря подошла целая группа безоружных людей и попросила передать «его милости, милостивому нашему пану Гетману», чтобы он их принял и выслушал.
Богдан Хмельницкий, Иван Выговский и Тимош, окружённые старшиной и гетманской вартой, вышли на высокое крыльцо.
- Ну, що, бісові діти, хочете? З чим прийшли? – мрачно спросил Гетман.
- Тут така справа, пане наш милостивий, – несмело сказал один из пришедших, – від громади ми, з повинною. Чорт поплутав, твоя воля – або голову рубай, або милуй.
И склонился перед Гетманом.
Остальные тоже склонили головы. Многие упали на колени.
Макар Сухой и Варлам Шиленко, за прошедшую ночь успевшие привести себя в порядок и теперь стоявшие на крыльце в числе вартовых, с удивлением узнали в говорившем сорочинского сотника Мышу.
- Сучі ви нехристи, – добродушно проговорил Гетман. – І що ж такого сталося, що винитися прийшли?
Пришедшие загудели:
- Так ляхи ж на нас сунуть.
- І литвини з Радзивіллом.
- Страшенною силою йдуть.
- От-от тутечки будуть.
- Он воно що, – сказал Гетман и, оборотившись к старшине, спросил притворно:
- А що, панове, можливо – помилуємо неслухів? Чи як?
Но старшина молчала.
- От, бачите, – посуровел Хмельницкий, – не хочуть вас милувати. Не можна.
И сказал назидательно:
- Вам життя подарувати – іншим дорогу до бунту вистелити. Ні, не можна такого. Будете на шибеницях гойдатися за свою шкоду. Щоб не кортіло кому.
Махнул Гетман булавою в сторону повинившихся людей, подскочила к ним гетманская варта, скрутила им руки и повела в замковое подземелье. Ни слова о пощаде не слетело с их уст. Пошли тихо, как стадо баранов на убой.
Только сотник Мыша попытался упираться и что-то мычать разбитыми в кровь губами. Но, получив мощный удар под зад кованым сапогом одного из вартовых, осунулся и больше не сопротивлялся.
Гетманский суд и расправа на этом не закончились. После обеда прибыл в замок сам Караш-мурза и привёз несколько мешков, набитых головами тех татар, кто участвовал в ночном налёте на посольский обоз.
- Подарок от меня твоей милости, – сказал Караш-мурза и сделал знак своим подручным. Те высыпали перед Хмельницким кучу человеческих голов.
- Остальные правоверные ждут тебя на площади, – завершил Караш-мурза и сделал жест рукой, приглашая Гетмана проследовать вперёд.
На замковой площади в несколько рядов стояли татарские воины. Стояли на коленях, обнажённые до пояса, без оружия.
- Что хочешь, с ними делай, – сказал Караш-мурза.
- А что делать. Повесим с моими рядом, за компанию, – ответил Хмельницкий.
Караш-мурза отрицательно покрутил головой.
- Правоверного воина нельзя, как гяура. Либо голову руби, либо прости, – сказал Караш-мурза.
- Я не ваш Аллах и даже не сын его, чтобы бусурманов прощать, – ответил Хмельницкий. – Не принимаю я твоего подарка, уважаемый мурза. Сам решай!
- Аллах велик. Аллах милостив, – улыбнулся Караш-мурза. И обратился к своим подручным:
- Скажите этим несчастным, что великий Гетман прощает их.
Прощённые степные разбойники спешно покинули замковую площадь, выбежали за ворота, расселись по ожидавшим их (или их трупы?) повозкам и укатили в свой стан на берега русской реки Рось.
А в козацком стане ещё два дня писарь Выговский со своими людьми вёл дознание. Ещё два дня по его приказу на виду всего войска ставили виселицы и раскладывали бревенчатые колоды, вешали на тех виселицах селян, замеченных в бунте, а виновным козакам на тех колодах рубили головы. Заодно с бунтарями срубили голову и сорочинскому сотнику, так и не осознавшему, почему его казнят и за что. Вроде бы и не за что было.
Комиссаров же, польских и литовских, сам Гетман со всевозможными извинениями и большим войсковым сопровождением выпроводил.
Выпроводил на нейтральную территорию и, заверив в скорейшем возобновлении переговоров, отпустил с миром. В лагерях, козацком и татарском, по нескольку раз вестуны оповещали всех, чтобы никто под страхом негодной смерти ничего недоброго парламентёрам, и обозу их, и слугам их не учинял.

XXII

И Николай Потоцкий, и Януш Радзивилл, получившие послания комиссаров и воеводы киевского, были весьма обескуражены собственной неосмотрительностью.
Мартин Калиновский говорил по этому поводу, словно соль на раны сыпал:
- Поверили, панове? Кому поверили?! Хлопам, рабам, подлым схизматикам. Людей высокой чести им ни за что отдали. Пся крев!
Шляхтичи польские и литовские виновато помалкивали. Один воевода брацлавский нашёлся и сказал с вызовом:
- А ты сам, твоя светлость, что лаешься понапрасну? Пошёл бы со своим войском к тем схизматикам и вызволили бы посольство наше.
Гордо и с немалой долей презрения бросив взгляд на своего врага, польный гетман встал и вышел из шатра. Через полчаса подольские полки выступили к Белой Церкви. Но уже день спустя лазутчики, высланные к козацкому табору на разведку, доложили ему, что козаков, вооруженных хлопов и татар на Роси намного больше, нежели всех коронных войск в украинах. Голота поставила крепкие засеки на всех шляхах и никого к замку не подпускает. И из замка не выпускает ни единого. Через их кордоны и станы ни к городу пробиться, ни с панами комиссарами связаться. Так что не найдёт здесь пан польный гетман никакой славы ни для себя, ни для войска. А только погибель для всех.
Рассредоточив хоругви по оврагам и балкам, всю ночь простоял Мартин Калиновский милях в десяти от Белой Церкви. Но приблизиться к городу хотя бы на пушечный выстрел не смогли даже малые гусарские и драгунские полухоругви. Отдельные войсковые товарищи с двумя-тремя пахоликами вызывались пробраться в замок. Уходили геройствовать. И не возвращались.
А наутро начали прибывать посланцы от ночных дозоров с более тревожными вестями. На всех шляхах наметилось оживление. Появились на них татары и, как опытные загонщики, всё ближе и ближе подбирались к месторасположению подольских полков.
Оставаться на месте далее было бы великой глупостью. Идти вперёд без надежды на успех, без надёжного тылового прикрытия и без каких-либо резервов было бы ещё большей глупостью. Оставалось только одно – возвращаться.
От насмешек шляхтичей, издевательских тирад воеводы брацлавского и от позора невиданного Мартина Калиновского избавило только то обстоятельство, что вслед за его войском с интервалом в какие-нибудь час-полтора под Германовку прибыли паны-комиссары в полном составе, отпущенные Богданом Хмельницким из Белой Церкви. Подожди польный гетман такое же время в тех оврагах да балках, встретил бы он ограбленное и претерпевшее посольство в чистом поле, с честью препроводил бы его в польский стан, и сам был бы удостоен высокой чести.
Калиновский места себе не находил от досады. И по этой причине посматривал на козацких парламентёров – наказного полковника Белоцерковского полка Саву Москаленко и Матвея Гладкого, приехавших с комиссарами и обеспечивавших их безопасность в поле, с презрением и откровенной угрозой. Так же начало поглядывать на послов Богдана Хмельницкого и подавляющее большинство шляхтичей. Особенно после того, как им огласили предложения козацкой стороны.
Старшина козацкая и Его Милость пан Гетман Войска Запорожского соглашалась с тем, что полковые реестры надо сокращать, предлагали оставить их в численности 20 000 сабель. И никак не меньше.
Соглашались старшина и Гетман и с тем, что войско польское должно иметь свой постой в украинах, но никак не в полковых городах и местечках. А в других пусть стоит.
Соглашалась старшина и в том, что невозможно каким-либо иноземцам хозяйничать в Речи Посполитой, а тем паче – безнаказанно убивать и грабить. Но бить Орду и выдать мурз татарских сейчас они не могут, а почему, так то панам комиссарам и его светлости милостивому пану коронному гетману уже известно.
И, наконец, войско козацкое и сам Гетман просят оставить их при тех пунктах, какие под Зборовом сам Его Милость король своим именем утвердил. Потому – готовы присягу на верность Его Милости сейчас же и принести.
Нечего и говорить, что предложения эти ни у поляков, ни у литовцев одобрения не получили.
- Neleiskite! (Не позволяем!) – выкрикнул по-литовски Януш Радзивилл. И сразу же поправился по-польски: – Nie pozwalamy!
Военачальники, присутствовавшие в шатре коронного гетмана, возмущённо закричали:
- Zn;w oszustwo! (Снова обман!)
- Komisarzy naszych poni;y;y! (Комиссаров наших унизили!)
- Tatarzynom odda;y! (Татарве отдали!)
- Z;odzieje! (Воры!)
- Grabie;cy! (Грабители!)
- To nie wolno cierpie;! (Этого нельзя терпеть!)
Но коронный гетман поднял руку, и когда возмущение стихло, сказал, указывая на походные сидения напротив своего кресла:
- Садитесь, садитесь панове посланцы. Поговорим.
Мартин Калиновский, выпятив грудь, прокомментировал это приглашение по-своему:
- Садитесь, панове. Я уже пали приготовил. На них вы сядете. Там вам самое место.
Понятно, что в такой обстановке договориться до чего-либо, что одинаково устраивало бы обе стороны, было невозможно.
Адам Кисель пытался привести переговорщиков к какому-то компромиссу. Говорил о том, что только стараниями Гетмана и старшины козацкой он остался в живых. Призывал в свидетели остальных комиссаров. Те поддерживали киевского воеводу и рассказывали о благородном поведении Выговского, Богуна, Гладкого. Говорили, что если бы не Хмельницкий, если бы не старшина, то побили бы их хлопы. А татары не только ограбили, но и в ясырь забрали бы.
Но общего настроения эти свидетельства не переломили. Николай Потоцкий понял, что дальнейшее пребывание козацких парламентёров может привести только к пролитию их крови. После обоюдного обмена обвинениями и угрозами он поднялся и сказал:
- Ступайте, панове, к своему Гетману. Он обещает присягу дать Его королевской Милости. Так вот, передайте ему, что иду к Белой Церкви со всем войском, чтобы ту присягу принять. А после неё и переговоры наши продолжим.
22 вересня войско польское и литовское подошло к Белой Церкви.
Богдан Хмельницкий направил своих посланцев к Потоцкому, и те сообщили, что Гетман согласен принести присягу, как и обещал, и в том клянётся. Но прежде надо переутвердить пункты Зборовского договора. Иначе чернь опять восстанет.
Николай Потоцкий собрал совет, на котором большинство шляхтичей призывали к немедленному наступлению на козацкий табор и на город. Адам Кисель, поддерживаемый теми, чьи поместья были в киевских, черниговских, черкасских и переяславских украинных землях, предложил два варианта. Либо продолжать переговоры и добиться-таки утверждения того, что выгодно Речи Посполитой, либо без оглядки на Хмельницкого и его войско идти на Киев и остальные украинные волости да хозяйничать там по-старому. А если потребуется, хозяйничать огнём и мечом.
Мартин Калиновский, всячески поддерживаемый Радзивиллом и его сторонниками, опять потребовал немедленного наступления, пока схизматики все собрались в одном месте. Если ударить по ним сейчас, то не нужно будет потом рыскать по украинам и отлавливать их поодиночке.
- Od razu zamordowa; potvoru i zmia;d;y; jej dzieciaczk;w! (Сразу уничтожить гадину и раздавить её детёнышей!) – категорически изрёк польный гетман коронный.

***
23 вересня анонимный польский автор, который вёл обозовый дневник, записал:

Страшным и огромным выглядел поток нашего войска, поскольку обоз был окружён войсками. В 74 ряда шли возы коронные, а в 40 литовские – тою великой равниною. Спереди войска занимали такую линию, как от Варшавы и до Воли, а в длину возы растянулись на долгую подольскую милю, в порядке великом. Впереди четыре полка; потом пехота и рейтария1 с армадой шли в голове; гусарские и козацкие хоругви окружали табор с боков; копейщики2 литовские шли в голове, а четыре полка замыкали тыльную сторону табора: поскольку обычно оттуда бывают самые сильные нападения Орды.
Посмотрев на то такое стройное, конное, оружное, панцирное, величавое, обстрелянное и умелое войско, так как мы оглядывали его с высоких могил, нужно было бы заплакать с Ксерксом3. Не от того, что через несколько лет из тех людей ни одного не останется, – а потому, что такие силы и такое великое войско должно было собственное нутро драть, а не повернуть на Оттоманскую силу, которой бы при везении королевском мог бы прийти конец.

Это неожиданное наступление, не вызывавшее сомнений в намерениях наступавших, не смутило Хмельницкого. Он послал к Потоцкому гонца с вопросом, что означает столь мощный поход?
Каков вопрос – таков и ответ, решил Потоцкий и ответил: войско польское пришло к Белой Церкви не с какими-либо враждебными намерениями, а, как и просил Гетман, с тем, чтобы принять у него присягу. И присягу эту лучше всего было бы принести у Острого Камня4, на месте «давней битвы его светлости славного гетмана Жолкевского с козаками». Именно к Острому Камню должна прибыть вся старшина козацкая и Гетман, взяв в сопровождение не более 300 конных.
Хмельницкий выразил своё согласие. И просил назначить день и час, поскольку «твоя светлость м. м. п. про то забыл».
Когда же и день, и точное время были определены, с козацкой стороны начались непредвиденные трудности. Сначала козацкая старшина захотела, чтобы с польской стороны были присланы заложники. Потом, якобы не испросив разрешения у Хмельницкого, к Потоцкому приехали двенадцать козаков из голоты и заявили, что их «пан Гетман и всё Войско Запорожское желают того, чтобы Зборовские пункты поширились на весь люд украинный; чтобы все жолнёры лядские и литвинские отсюда выступили и более никаким своим станом в украинах не становились; чтобы козаки сейчас не разрывали своей приязни с татарами – потому татары есть стражи наших вольностей».
Потоцкий и Кисель напомнили им, что с Гетманом их они уже условились, но делегаты сказали гордо:
- Мы с паном Гетманом разъехались. Мы не знаем и не ведаем, что меж вами было. А было и сплыло. С тем нас войско наше послало.
В конце концов, эти игры надоели даже Адаму Киселю. И на войсковом совете было принято единодушное решение. Ранним утром следующего дня войско польское пойдёт на козацкий табор. Правда, Николай Потоцкий, сославшись на то, что от короля из Варшавы не было приказа к наступлению, сказал:
- Войско наше идёт вперёд, но в битву не вступает. Подойдём к их табору, но только затем, чтобы упредить их выступление и нападения на нас не допустить.
Но шляхта так поняла, что гетман коронный говорил это, сам себе не веря, и исключительно для того, чтобы тайные его желания не были очень уж явными. Шляхта была настроена на решительную битву, которая должна была завершить дело, начатое под Берестечко.
Ранним туманным утром полки начали выстраиваться в боевые порядки. В центре Николай Потоцкий поставил своё коронное войско и артиллерию Пжиемского. На правом фланге стоял Януш Радзивилл с литовскими полками. На левом – Мартин Калиновский. К полудню всё было готово, и войско начало продвигаться к козацкому табору.
Потоцкий, Кисель, да и другие военачальники ожидали, что Хмельницкий снова вышлет парламентёров, захочет поговорить. Но к их удивлению навстречу вылетели конные отряды татар, а за ними следом и отдельные козацкие загоны.
Татары, надвигавшиеся на польско-литовское войско широкой лавой, вдруг остановились. Из их рядов выехали около сотни конных воинов, среди которых было немало козаков, и начали гарцевать перед польскими полками, вызывая смельчаков на единоборство.
Януш Радзивилл приказал драгунским ротмистрам «natychmiast usun;; te psy» (немедленно убрать этих псов). Драгунские хоругви устремились вперёд. К ним присоединились и несколько хоругвей польских гусар. Стефан Чарнецкий подскакал к коронному гетману и, не сходя с коня, прокричал:
- Panе hetman, twoja ;wiat;o;;! Wyda;a si; okazja z;ota! Wiatr na wroga wieje, i dzie; sobotni ;wi;ty Matki Boskiej – patrony polskiej. Pozw;l! (Пане гетман, твоя светлость! Представилась оказия золотая! Ветер на врага веет, и день субботний Святой Богородицы – патроны польской. Позволь!)
Потоцкий, с рассвета плохо слышащий из-за надоедливого шума в ушах, отмахнулся от Чарнецкого:
- Nie mo;emy do bitwy wst;powa;. Jego mo;; kr;l pozwolenia nie dawa;. Pan Janusz nie us;ucha;, poszed; i nie spyta;. Nie mo;emy teraz. (Не можем в битву вступать. Его милость король разрешения не давал. Пан Януш ослушался, пошёл и не спросил. Не можем сейчас).
Чарнецкий спешился, подбежал к Потоцкому, упал на колени:
- Wszystkim, co mi jest drogie, b;agam! Rzeczpospolita, ojczyzna nasza, prosi! Nie wolno taki moment roni;! Pozw;l! (Всем, что мне дорого, молю! Речь Посполитая, отчизна наша, просит! Нельзя такой момент упускать! Дозволь!)
Коронный гетман откинулся на спинку походного кресла. Закрыл глаза и махнул платком, зажатым в правой руке:
- B;g nam wszystkim s;dzia. Czy;cie, ;e chcecie. (Бог нам всем судья. Делайте, что хотите).
Чарнецкий пылко, как юноша, припал к руке Потоцкого, резво вскочил, прыгнул в седло и крикнул:
- Do boju! Do boju, obro;cy ojczyzny! Na wroga! Naprz;d! (К бою! К бою, защитники отчизны! На врага! Вперёд!)
В следующий момент пушкари Пжиемского поднесли фитильные пальники5 к запальным отверстиям своих орудий.
После первого же орудийного залпа козаков и татар, бахвалившихся своей удалью и гарцевавших напоказ, с поля словно ветром сдуло. После второго попятились татары. А после третьего вся козацко-татарская рать показала спины. К этому моменту литовские конные хоругви пересекли поле, разделявшее враждебные армии, и насели на отступающих. За литовцами в бой вступил полк Стефана Чарнецкого.
Козаки и татары бежали панически, усеивая поле людскими и конскими трупами. И остановились только тогда, когда последние из бегущих скрылись за укреплениями козацкого табора.
Литовские и польские хоругви, почти не понёсшие потерь, не спеша, в походном порядке отошли в свой лагерь.
Следующие два дня, 24 и 25 вересня, были похожи на первый день битвы. Так же первыми выходили в поле козаки и татары, так же открывали огонь пушкари Пжиемского, и так же литовские и польские хоругви отгоняли наглецов по размокшему от постоянных дождей полю.
На четвёртый день, то есть 26 вересня, Потоцкому доложили, что кони выдохлись и восстанавливать их силы нечем. Нет больше в обозе ни овса, ни ячменя, ни пшеницы. И выпасов подходящих по эту сторону Роси и в округе нет – все поля потравлены и выедены козацкими, татарскими и своими табунами. Идти приступом на табор козацкий, хорошо укреплённый, обставленный пушками и окопанный глубоким рвом, не с чем. Тягловые лошади падают упряжками, а на руках по мокрому полю всю артиллерию не перетащить. Да и перетаскивать скоро будет некому – в полках продовольствия осталось на день-два, не более. И голод уже начался. А ещё, самое главное – князь Януш Радзивилл заявил, что его войско далее идти с коронной армией не может. И так далеко от Литвы отошли, и его военачальники хотя и не отказываются со схизматиками воевать, но склоняются к тому, что оборонять свои земли им будет сподручнее.
К тому же, к Хмельницкому постоянно прибывают новые отряды крымцев, и селяне из Левобережья подходят целыми толпами. По самым скромным подсчётам вокруг Белой Церкви около ста тысяч козацкой голоты и черни селянской собралось. Да тысяч тридцать татар. Так что поход этот надо заканчивать как можно быстрее. И желательно – миром.
Военный совет, спешно созванный Николаем Потоцким, постановил передать все полномочия по ведению дальнейших переговоров воеводе киевскому Адаму Киселю. Он-де мастер в этом деле – хлопов уговаривать. И кому, как не ему, распорядителю киевских земель Речи Посполитой, мир на них устанавливать.
И тут, как подумал пан Адам, ему сам Бог помог.
Не успел он прийти в себя от столь почётного и столь же обременительного решения военного совета и наметить в уме, что же делать во исполнение этого решения, как в польском лагере объявился один войсковой товарищ по фамилии Райтаровский. Он был захвачен козаками на бранном поле два дня назад, и все считали его погибшим.
Этот-то товарищ и доставил коронному гетману послание от Хмельницкого, в котором предводитель схизматиков писал, что «очень удивлён тем, как близко твоя светлость подошёл к городу и, безо всякой на то причины, пошёл в наступление на козацкий табор. А с его стороны – да, отдельные своевольники вышли с татарами в поле, но не для того, чтобы биться с войском твоей светлости, а затем, чтобы по обычаю козацкому продемонстрировать свою удаль. К слову сказать – вышли в поле, не спросясь ни у старших своих, ни у меня, Гетмана. И за то своеволие уже покараны».
И ещё писал Гетман «моему милостивому пану, твоей милости гетману коронному», что козаки и старшина, и сам он очень довольны – «слава Богу, битвы серьёзной из всего того недоразумения между ними не вышло». Поэтому он нижайше просит его милость пана гетмана о замирении и готов прислать его милости своих послов.
Потоцкий передал это послание пану Адаму. Пан Адам спешно отписал Хмельницкому, что войско польское и литовское к переговорам с паном гетманом готовы. Пускай его послы приезжают. И побыстрее – часа через два.
Долго пришлось ждать воеводе киевскому тех послов.
К полудню вблизи польского стана обнаружились летучие козацкие отряды, всем видом своим показывая, что готовятся к нападению. Пан Адам не успел ответить на резонные замечания возмущённой шляхты – что за мир такой! – как татары, скрытно от всех подкравшиеся с тыла, ударили по войсковому обозу.
Отбивая нападение крымцев, гусарские и драгунские хоругви сцепились и с козаками. Обоюдное избиение продолжалось до вечера и прекратилось только тогда, когда со стороны козацкого табора послышался трубный звук переговорного рога и показались парламентёры, размахивавшие белым флажком. И татары, и козаки бросились наутёк.
Гетманские посланцы подъехали к передовым укреплениям и сообщили, что Гетман Богдан Хмельницкий должен подумать. И потому нижайше просит перенести переговоры на утро.
27 вересня утром пану Адаму принесли новые требования козацкого Гетмана. Он просил «в дополнение к ранее означенным условиям, чтобы войско польское не занимало города и местечки в Брацлавском и Черниговском воеводствах до самого Рождества, потому как до того времени составить новый реестр нет никакой возможности». И чтобы «волею Его Милости королевскою отданы были ему, Гетману войска Запорожского, староство Черкасское с местечком Боровица6 так же, как он владеет староством Чигиринским, и чтобы доходы от них шли на его, Гетмана Богдана Хмельницкого, булаву».
В остальном же он готов присягу принести и приедет для того в стан его светлости коронного гетмана сразу же, «если его милость пришлёт ему, Гетману Войска Запорожского, двух достойников шляхетных как гарантию его личной безопасности».
Потоцкий отправил в козацкий табор двух заложников – брата своего Анджея, старосту галицкого, и с литовской стороны – маршалка трибунала Великого княжества престарелого Криштофа Ходкевича.

***
28 вересня в двенадцать часов пополудни Генеральный писарь Иван Выговский, несколько полковников и Гетман Войска Запорожского Богдан Зиновий Хмельницкий вошли в шатёр Николая Потоцкого.
- Przypadam do st;p twojej ;wiat;o;ci mi;o;ciwego pana naszego, a w twoim obliczu i do st;p ojczyzny naszej Rzeczypospolitej. (Припадаю к стопам твоей светлости милостивого пана нашего, а в твоём лице и к стопам отчизны нашей Речи Посполитой), – со слезами на глазах сказал Хмельницкий и ударил челом в землю.
- Przyczo;ga; si; w;; truj;cy. (Приползла змея ядовитая), – так, чтобы все слышали, прошептал Калиновский. – Patrz, pan hetman, u;;dli. (Смотри, пан гетман, ужалит).
Хмельницкий, как бы не услышав этого ядовитого замечания, встал, отряхнулся и, посмотрев сухими глазами на Калиновского, сказал:
- С войском и старшиною прощения вашего прошу, паны мои милостивые, за всё, что сталося. Но сталось то без моей и старшинской воли. За то, что мир с вами учинить хотели, сами чуть было без голов не остались. Чернь и голота козацкая спросила с нас, и ещё спросит. Потому при хлопах брацлавских да черниговских не мог на ваш мир своим миром ответить. И сейчас прошу земли договорные не занимать, пока мы реестр новый не составим да голоту и чернь не распустим. Иначе же – сгинем все. А как мы хлопство наше разгоним и бунтарей скараем, так и идите на Брацлавщину и Чернинговщину с Богом.
- Всё зло учинённое отдадим на суд Господа Бога нашего. Ему судить и Ему воздавать за содеянное каждому по делам его, – сказал Потоцкий. – Я же и все мы были только рукой Его усмиряющей и примиряющей. Давайте, панове, прочитаем наши пункты вместе и сделаем то, что должны сделать.
- А как же наше прошение о Черкассах и Боровице? – тихо спросил Хмельницкий у Потоцкого.
- Что касательно прошения козацкого о городе Черкассах и местечке Боровица, – во всеуслышание сказал Потоцкий, – то не нам и не здесь про то решать. На то должно быть слово Его Милости короля и воля сейма.
Полковники, прибывшие с Хмельницким – Матвей Гладкий, полковник миргородский, Иван Куцевич Миньковский, полковник паволочский, Яков Пархоменко, полковник чигиринский, Михайло Громыка, полковник белоцерковский, Баран Худой, полковник черкасский – заволновались и вопросительно посмотрели на Выговского. Кроме Худого, никто из них ни о Черкассах, ни о Боровице ранее от своего Гетмана ничего не слышал. Но писарь зло отмахнулся, и полковники успокоились.
Далее всё прошло гладко. Пункты мирного договора были зачитаны, и Белоцерковский трактат был подписан. Здесь же, в шатре Николая Потоцкого, со стороны войска Запорожского Гетман и старшина принесли присягу. Комиссары Речи Посполитой во главе с Адамом Киселём присягнули от имени короля и сейма.

Пункты
упорядкования и успокоения войска е. кор. мил. Запорожского, что приняты на комиссии, состоявшейся под Белою Церковью нами нижеперечисленными и подписанные комиссарами г. 1651 месяца вересня 28 дня.

Отдавши Господу Богу должное благодарение за успокоение и устранение домашнего кровопролития, что продолжалось до сих пор, мы, комиссары, учтя, что войско е. кор. мил. Запорожское принесло своё верное подданство королю и Речипосполитой
1. Позволяем снарядить войско Запорожское и определяем ему число в 20 тысяч; войско сие с гетманом и старшиною должно быть зареестровано и доход свой иметь в самых только королевских маетностях воеводства Киевского, не занимая вовсе Браславского и Черниговского. Маетности ж шляхетские должны быть свободными, и в них реестровые не должны нигде оставаться, но кто хочет быть реестровым козаком в числе 20 тысяч, тот из маетностей шляхетских в Киевщине, а в Браславщине и Черниговщине и из маетностей королевских должен перенестись до маетностей королевских Киевского воеводства, где будет размещаться войско Запорожское. А тем, кто выселяется, будучи реестровым козаком, кождому должно быть вольно продать свой маеток без перешкоды панов, також старост и подстарост.
2. То снаряжение 20 тысяч реестрового войска е. кор. мил. должно начаться за две недели от нынешней даты, а закончиться до Рождества. Реестр за подписью гетмана должен быть отослан королю и подан до книг киевского града. В нём должны быть понятно вписаны в каждом городе козаки с именами и призвищами своими, и весь компут не должен переходить числа 20 тысяч. И которые будут меститься в тех реестрах, те вечными временами должны оставаться при давних обычайных вольностях козацких; а котрых тот реестр покрывать не будет, те должны оставаться при обычном подданстве замкам королевским и при работах.
3. Коронное войско е. кор. мил. не должно пребывать ани постоев своих иметь в тех городах, где реестровые козаки. Может пребывать только в воеводстве Браславском и Черниговском, в которых козаков не будет; але теперь, до снаряжения реестра, до определённого термина Рождественских празднеств, войска должны сдержаться и дальше Животова на Браславщине не входить, до окончания реестра и выписки. Абы не приходило до каких-нибудь замешательств, пока те, что будут оставаться в реестре двадцати тысяч выйдут на свои места, до королевщины Киевского воеводства.
4. Обыватели и помещики воеводства Киевского, Браславского и Черниговского, также старосты сами и через своих урядников могут возвращаться к своим маетностям и сейчас же принимать всякие доходы: с корчом, мельниц, юрисдикций. Но с собиранием налогов от подданных должны удержаться до того ж термина снаряжения реестров, абы те, что будут реестровыми козаками, до того времени выпроводились, и остались только одни те, что принадлежат к подданству. Так само и в маетностях королевских, аж будет ведомо которые останутся при козацких вольностях, а которые при послушности замковом.
5. Город Чигирин должен остаться при гетмане, согласно с привилеем е. кор. милости, и как теперешний гетман урождённый шляхетный Богдан Хмельницкий был королём утверждён и привилей от него имеет, так и далее гетманы должны быть при верховенстве и правообладании гетманов коронных и должны получать привилей, каждый стаючи гетманом, должен принести присягу на подданство и верность королю и Речипосполитой. Полковники ж и вся старшина должны утверждаться гетманами запорожскими е. кор. мил. И быть под их властью.
6. Религия греческая, которой держится войско Запорожское, должна считаться при давних вольностях, согласно со старыми правами: кафедры, церкви и монастыри и коллегия киевская. Когда кто-нибудь во время нынешнего замешания что-то выпросил из маетностей церковных, или под кем-нибудь из духовенства (?! – А.Р.), то не может иметь никакого веса.
7. Шляхтичи римской и греческой веры, что во время нынешнего замешания были при войске Запорожском, так само мещане киевские все должны быть покрыты амнистией и остапрошено под. ними, конституция должна то отменить, и они все должны оставатися в милости у короля и Речипосполитой. Взаимообразно и козаки, которые были при войске е. кор. мил., должны оставатися при своих маетках, жёнах и детях.
8. Жиды в маетностях королевских и шляхетских, как в старину мешкали и аренды держали, так и тепер должны.
9. Орда, какая теперь есть в крае, должна быть сейчас отослана и из края выступить, не делая никакой шкоды в державе королевской, и на грунтах Речипосполитой не кочевать. Когда гетману Запорожскому не удалось бы, как он обещает, привести её к услужению королю до будущого сейма, то в дальнейшем войско Запорожское с нею не будет иметь никакого союза и приязни, но будет считать за неприятеля королевского и Речипосполитой, защищать от неё границы и вместе с войском Речипосполитой против неё стоять. И на будуще время с нею и со сторонними володарями ни нынешний гетман со всею старшиною и всем войском Запорожским, ни все его наследователи не будут держать никаких сношений и сговоров, но в верном подданстве королю и Речипосполитой оставаться будут цело и нерушимо, верно и правдиво служа во всём Речипосполитой.
10. За границы В. кн. Литовского как до сих пор войско Запорожское свой реестр не распространяло, так и теперь распространять не должно, но должно ограничиться Киевским воеводством, как выше сказано.
11. В Киеве, как городе столичном и судебном, козаков в реестр как можно меньше должно быть принято.
На эти все пункты для лучшей верности и уверенности, что они должны быть ненарушены и исполнены, мы комиссары е. кор. мил. и от войска Запорожского гетман и старшина себе взаимообразно, а в том и за Речьпосполитую принесли присягу в том разумении, что все эти пункты должны быть всецело соблюдены. А за таким успокоением и приведением к покою и согласию коронное войско сейчас выступает на назначенные места и будет ждать составления реестра. Орда тоже из края выступает, а войско Запорожское должно быть распущено к домам своим. На сейм же ближайший от гетмана и войска Запорожского должны быть высланы послы с покорной благодарностью за милосердие и милость короля и всей Речипосполитой.
Подписали с польской стороны: Потоцкий, Калиновский, Кисель, Ст. Лянцкоронский воевода браславский, Збигнев Горайский каштелян киевский, Косаковский подсудок браславский.
От литовского войска: Радивил, воевода Глибович, Гонсевский.
От Запорожского войска: Хмельницкий именем всего войска, Матвей Гладкий полковник миргородский, Иван Куцевич Миньковский полковник паволочский, Яков Пархоменко полковник чигиринский, Мих. Громыка полковник белоцерковский, Яков Одинец судья черкасский, Баран Худой полковник черкасский, Иван Выговский писарь войска е. кор. мил. Запорожского.

А потом польской стороной был дан парадный обед.
Поляки с литовцами уселись по одну сторону длинного стола, козацкая делегация – по другую. Обедали чинно, вина пили мало, вели себя сдержанно. До тех пор, пока Хмельницкий был трезв.
В начале обеда Гетман, поднимая свою чашу, каждый раз премного извинялся за себя, за старшину, за дружбу с татарами и за непослушание голоты. Потом, после нескольких выпитых чарок, с лёгким упрёком и кривой улыбкой говорил Николаю Потоцкому, сидевшему напротив:
- Нагнали на нас всё войско ваше. Ну, да ладно бы, только ваше. Так ещё и литовское, чего не было ни под Хотином, ни в других оказиях.
Потоцкий промолчал и кивнул согласно. Ну, что мол, сейчас об этом вспоминать. Не стоит.
Потом Хмельницкий, тыча указательным пальцем с надетым на него драгоценным перстнем, притворно грозил Янушу Радзивиллу:
- Предки славные твои никогда с Войском Запорожским не воевали! Жалко, жалко мне, что мы с твоей княжеской милостью один на один, сам на сам не померялись!
На что Радзивилл, сидевший по левую руку от Потоцкого и, не сдерживая себя более, сказал, приподнимаясь из-за стола:
- У тебя, гетман, было время померяться, когда я в Киеве стоял один, без войска коронного. Мог бы прислать вестунов своих. А как я бить хлопов умею, спроси у своего полковника киевского!
Покраснев от возмущения, Хмельницкий тоже привстал и, наклонившись над столом, ответил:
- Ты, княжья твоя милость, как и тесть твой – изменник! Ты обещал против нас не ходить, но пошёл обманом. А тестюшка сына моего и меня обдул. Обещал дочь за Тимоша отдать, породичаться. А сам – хорош родич – на меня наговоры плетёт. Письма подлые пишет! Готов я с тобой и с тестем твоим биться, хоть и в Волошской земле! У вас много грош;й, а у меня много людей!
И потянулся к Радзивиллу через стол. Радзивилл тоже подался к Хмельницкому, но, сдержавшись, опустил руку, нащупал перед собою кубок и поднял его на уровень глаз.
Иван Выговский, сидевший рядом с Гетманом, в тот же миг подал тому его кубок. Хмельницкий поднял его над головой и прокричал:
- Dobroczy;cy naszemu Jego Mo;;i kr;lowi Janowi Kazimierzowi «Wiwat!» (Благодетелю нашему Его Милости королю Яну Казимиру «Виват!»)
- Wiwat! Wiwat! Wiwat! – громогласно откликнулся весь стол.
Как бы в ответ на это чествование прогремел пушечный салют. Войсковые трубачи заиграли туш.
Богдан Хмельницкий, выпив до дна свой кубок, утёр усы, хитро поглядывая на Радзивилла, покачиваясь, вышел из-за стола и направился к выходу из шатра.
Коронный гетман в дар гетману козацкому велел привести турецкого скакуна ахалтекинской породы изабелловой масти7. Кони этой породы до сих пор считаются самыми красивыми в мире.
Хмельницкий пробурчал: «Спасибо вам за Вашу ласку, пане гетман».
С помощью своих полковников взгромоздился в седло.
Но ехать не смог.
Его ссадили, уложили на простую селянскую подводу и отвезли в Белую Церковь.

XXIII

Белоцерковский трактат ни в Варшаве1, ни в Вильне2, ни в украинах никто не приветствовал.
И король, и сейм были очень недовольны тем, что Великий гетман коронный Николай Потоцкий, возглавлявший карательную экспедицию в украины Речи Посполитой, на поле сражения искал более всего согласия и мира, нежели окончательной победы.
Желая ответить на эти упрёки и восстановить свой авторитет, коронный гетман написал коронному канцлеру Лещинскому подробный отчёт обо всём, что ему удалось сделать. Будучи убеждённым в том, что с отчётом этим познакомится и король, Потоцкий, описывая совершившееся под Белою Церковью, сосредоточивал внимание адресата не столько на самих событиях, сколько на причинах и мотивах собственных поступков.

Письмо коронного гетмана Николая Потоцкого коронному канцлеру А. Лещинскому из лагеря с описанием обстановки, в которой заключался Белоцерковский договор
1651 года, октобра 13

Наконец, по воле милостивого неба бои закончились соглашением; некоторых, не распространяясь, я немного коснусь пером для в. м. м. п.
После разгрома е. м. п. воеводой черниговским козацкого табора, который шёл к Киеву с намерением помешать соединению литовских войск с коронными войсками, Хмель прислал ко мне и ко всем их м. пп. комиссарам письмо с просьбой о милосердии и с заявлением, что хочет оставаться верным подданным е. к. м. В связи с таким письмом я провёл совещание о том, что с этим делать, идти ли против Хмеля и укрепить его в союзе с язычниками, или же проявить к нему милосердие и примирением потушить вредную внутреннюю войну. Все их мм. пришли к единодушному мнению попробовать с ним помириться.
Поэтому сначала на несколько дней заключено перемирие, а после мы направили в Белую Церковь для ведения переговоров с назначенными им лицами их м. пп. воевод киевского и смоленского, п. стольника Великого княжества Литовского и п. подсудка брацлавского, дав им до половины дороги хороший конвой, которым командовал е. м. п. Ян Сапега, а с половины дороги их встретило несколько тысяч козаков, которые сопровождали их до Белой Церкви.
После столь любезного приёма пп. комиссары приступили к переговорам по порученному им делу и сначала, по милости божьей, благополучно вели переговоры обо всём.
На следующий день сам Хмельницкий, который должен был со всеми силами своими, объединёнными с татарами, ждать под Ольшанкой, прибыл под Белую Церковь, и направился прямо к замку, чтобы нанести визит их м. пп. комиссарам, а войско расположил табором и опоясал Белую Церковь от реки Роси до второго конца этой же Роси. Над рекой Росью же расположил орду, с Караз мурзой, – приблизительно десять тысяч.
После этой Хмелевой церемонии их м. пп. комиссары вели переговоры с ним самим и со старшиной его по трём пунктам: 1. О разрыве братства с ордой. 2. О сокращении количества козаков до шести, восьми, а самое большее до двенадцати тысяч. 3. Об оставлении шляхетских имений. Наконец, чтобы на Украине были расположены наши войска. Вокруг этих пунктов много говорили, выдвигая с обеих сторон соображения за и против. А когда уже подходили к решению, началось большое возмущение черни против старшины и Хмеля. Начали громко и открыто кричать ему, что «хочешь предать нас и татар и отдать ляхам в руки».
Вместо окончания переговоров их в. пп. комиссары попали в крайнюю опасность. Чернь с ордой окружила замок с намерением уничтожить комиссаров и старшину, а какой-то татарин чуть не убил из лука е. м. п. воеводу киевского. Старшина же защищала неприкосновенность свою и комиссаров, рубила простонародье, обезглавливала, но невозможно было подавить возмущение.
Тогда при такой опасности для самого Хмеля и старшины было решено, чтобы комиссары вернулись из Белой Церкви к нам. Когда они стали это выполнять и, пустив возы с добром своим впереди козацкого полка, только вышли из города, орда и чернь бросились на них и всех заковали и увели; челядь, которая была при них, перебили, а самих вели. В. м. м. п. изволишь легко догадаться, какой нагнали страх.
На этот шум выскочила старшина, намереваясь защищать возы, однако, тщетно, ибо никак не могла с этим справиться, хотя в этом замешательстве погиб один Чигиринский сотник и несколько десятков татар тоже погибли от руки козаков.
Итак, погибли все возы их милостей со всем добром, и они потерпели большой убыток, ибо больше, чем на 130 тысяч потеряли, а самое главное, что сами еле избежали опасности, ибо полковники с большим трудом отвели их обратно в белоцерковский замок, в котором не удержались бы, если бы полковники не охраняли их всю ночь, отбивая чернь, которая обязательно хотела ударить по замку и уничтожить их.
После такого дела Хмель отправляется в табор, чтобы настоятельно потребовать от Караз мурзы объяснения причины совершённого преступления. А между своими он разыскивает подстрекателей и виновников и, обнаружив их, приказывает их обезглавить. Выполнив это, отправляет на следующий день своих послов к их м. пп. комиссарам, извиняясь за совершившееся, обещая довести до конца дела, о которых шли переговоры. Совершив эту церемонию, посылает несколько тысяч козаков и сам с плачем, сожалея о позоре и уроне, вывел их м. пп. комиссаров. Итак, их м. пп. комиссары приехали в Германовку, а послы козацкие в лагерь. Я с войском продвигаюсь к Белой Церкви с тем намерением, чтобы или переговорами успокоить отчизну, если удастся, или же продолжать эту начатую войну.
Итак, 23 сентября я подошёл к Белой Церкви, в миле от которой появляется навстречу добрый козацкий и татарский конный отряд. Придерживаясь информации е. к. м., я пошёл строем, подобным берестечскому и валом наступал на этого противника.
Поручив правый фланг кн. е. м. п. гетману Великого княжества Литовского, а левый – п. воеводе черниговскому с е. м. п. воеводой подольским, я приказал полку, который находился в передней сторожевой охране и который возглавлялся войсковым стражником, вступить в бой, когда до козацко-татарского табора осталось уже только полмили.
Это сражение, по милости божьей, оказалось настолько успешным, что один этот полк из четырнадцати хоругвей и семь литовских хоругвей, которые сражались на правом фланге, прогнали противника к табору, уложив немало козацких и татарских трупов. В этом сражении е. м. п. Воронич славно погиб.

Николай Протоцкий (1595 – 20 ноября 1651)
10-ый Гетман Великий коронный (1646-1651),
14-й Гетман польный коронный (1637-1646),
10-й воевода брацлавский (1636-1646), староста любельский, черкасский, летичевский, нежинский и барский.
Портрет польского художника Войцеха Герсона.

После окончания этого сражения остаток войска был при помощи пушек загнан в табор, вблизи которого я расположил свой лагерь.
В воскресенье, 24 сентября, мне сообщали, что козаки и татары вышли в поле, забавляясь наездничеством впереди и позади нашего лагеря. Козаки же возвели у одной плотины вал, чтобы, опираясь на него, защищать от нас воду и переправу к ним на другую сторону. Я приказал тогда войску выйти в поле. Всадники дрались с татарами, на козаков же я приказал наступать двумя рейтарскими хоругвями, после наступления которых козаки подались в болото, а те, которые уже было соорудили вал, были расстреляны несколькими десятками пехоты е. к. м.
25, в понедельник, пошёл сильный дождь; перед вечером часа на два затихло; козаки с татарами вышли в поле, а войско наше тоже вышло. Когда начало темнеть, я приказал драгунам их м. п. хорунжего сандомирского гнать наездников и направил сына моего, старосту каменецкого, с полком и м. п. воеводу черниговского с другим. Они пошли за драгунами, а остальное войско стояло в резерве. И когда те два полка были уже недалеко от табора, они наткнулись на неприятельскую конницу и пехоту и, по милосердию божьему, причинив им немалый урон, загнали их в табор.
26 сентября, во вторник, лил сильнейший дождь, лошади также стали сильно голодать, а ни пастбища, ни хлеба не было, войско Хмеля всё потравило. Козацкий табор был расположен в больших оврагах и удобном для защиты месте, был крепко окопан, хорошо обеспечен оружием, войска в нём больше, чем 100 тысяч. Однако Хмельницкий, вооружённый такой силой, ежедневно присылал посланцев, вымаливая милосердие.
Приняв затем во внимание, что он просится и что иногда не мешает сделать послабление подданным, а табор взять также невозможно, я пригласил их милости для совета, что в этом случае делать. Появились одни мнения, чтобы, оставив в покое табор, отойти в строю и лагерем к Ольшане, а оттуда наступать вглубь Украины саблей и огнем. Другие же не советовали отходить, мотивируя это тем, что это опасная вещь оставлять в своём тылу противника.
Как раз когда происходило это совещание и возникали такие противоречивые мнения их милостей, Хмель опять присылает ходатайство о милосердии и прося, чтобы не доходило больше до кровопролития.
Из этого совещания их милостей зародилось затем и было принято решение мириться и мириться по таким соображениям что: 1) наёмные хоругви, которым кончалась четверть, отказались от службы и заявили, что выйдут из лагеря; 2) среди пехоты частично от голода (ибо никто нам при этом вступлении нашем на Украину не подносил продовольствия добровольно, а на деньги также нечего было купить и не у кого достать, даже нам самим хлеб кушать не приходилось), частично также от невзгод распространилась какая-то заразная болезнь, так что от неё всюду часто умирали, а затем хвороба начала уменьшаться; 3) кн. е. м. п. староста Жмудский (Януш Радзивилл – А.Р.), столь далеко отошедший от своего лагеря под Любечем и не знавший, что с ним происходит, хотя не отказывался идти дальше и проявил во всех случаях достаточно образцов благородства, добродетели, смелости, мужества и любви к отчизне, однако, склонялся к переговорам, так как не мог в течение длительного времени помогать войску, оглядываясь на свои границы; 4) языки утверждали, что на днях прибудет сам хан с войском; 5) начался голод не только для лошадей, но для нас самих.
Поручил я тогда вести переговоры по этому вопросу е. м. п. воеводе киевскому. Последний довольно верно, искренне и разумно подошёл к порученной ему нами, е. к. м. и Речью Посполитой услуге и добился результатов.
27 сентября, в среду, рассмотрены все пункты этого соглашения.
28 сентября, в четверг, Хмель, взяв в свой табор заложниками за себя е. м. п. старосту красноставского и е. м. п. подстолия литовского, брата моего, приехал с полковниками в наш лагерь, и, припав к моим ногам и их м. пп. комиссаров, дал клятву на договор; мы тоже в свою очередь присягнули на него. Пока посылаю в. м. м. пану копию договора, а подлинник сам после отдам е. к. м.
Не знаю, придётся ли он по вкусу е. к. м., однако, всё, что я делал, делал ради республики, не желая подвергать её ещё большим потерям. Отчасти потому, что она подверглась большой разрухе из-за противника (на несколько десятков миль царит опустошение), что и в дальнейшем продолжалось бы, если бы мир этот был нарушен саблей. И в короткое время эти края должны были бы прийти к окончательной гибели от двух столь мощных войск, в связи с чем Речь Посполитая из-за их уничтожения могла бы позже сильно пострадать. Отчасти потому, что из-за налогов разорён и солдат наш.
Итак, принимая это во внимание, я предпочёл определённый мир гадательной победе. Считаю, что к счастью е. к. м. отчизна удовлетворена, поскольку и граница, которую себе противник широко и очень гордо наметил, шею свернула, поскольку изгнанные возвратились в поместья, поскольку и солдат будет иметь на украине свои зимние квартиры.
Какой этот мой труд ни есть и как бы его люди ни истолковывали, я его полностью отдаю братской милости в. м. м. пана с горячей просьбой о том, чтобы в. м. м. пан, как и во всех случаях со мною, так и в этом, соизволил встать на мою сторону, если бы кто-либо со стороны превратно е. к. м. представил.
Следовало бы в. м. м. пану помнить и отличить е. м. п. воеводу киевского, который, как в этой услуге для е. к. м. и всей Речи Посполитой, так и в других случаях проявил отличное мужество. Не меньше следовало бы е. м. п. воеводу брацлавского иметь под своим покровительством и перед е. к. м. соизволить заступиться своим авторитетом по поводу упомянутых событий.
Усердно и покорно прошу за е. м. п. стражника войскового, чтобы ему было предоставлено оставшееся по е. м. п. Ворониче киевское подчашество и горячо ходатайствую, чтобы он получил эту должность от е. к. м. по ходатайству в. м. м. м. пана.
В лагере под Рудком, 1 октобра 1651.

К сожалению, противная сторона, то есть сам Богдан Хмельницкий и канцелярия, руководимая Иваном Выговским, письменных свидетельств, в которых можно было бы рассмотреть причины Белоцерковского замирения так же явно, – не оставила. В польских архивах сохранилось несколько писем самого Хмельницкого к Яну Казимиру и воеводе киевскому Адаму Киселю. Но их лексика и стиль могут уверить только в одном – Гетман искренне хотел мира и буквально через строку заверял в этом клятвенно. А что думал на самом деле, так то никому неведомо.
Между тем косвенные свидетельства и приватные письма некоторых участников белоцерковских событий наталкивают на мысль, что после подписания трактата украинное козачество и селянство всё более и более проявляло свою непримиримость и к этому трактату, и к тем, кто его заключил. И проявляло настолько, что сразу же после того, как Гетман и наиболее приближённые к нему старшины покинули Белую Церковь и отбыли в Корсунь, из-за Днепра и даже с левого берега люди опять массово потянулись к границе с Московией.
А в самих украинах, как на правом, так и на левом берегу, вызрело недовольство и старшиной козацкой, и Гетманом, и самой этой войной, и этим миром. Голота и селяне, и так очень неохотно откликнувшиеся на универсал Хмельницкого, теперь, после откровенной измены их интересам и после избиения людей, были настроены агрессивно и не собирались выполнять пункты предательского договора.
По воеводствам и землям, столь бездарно оторванным от Гетманщины и отданным прежним владельцам, поползли слухи о новых гетманах. По Левобережью прокатилась молва о том, что правобережные козаки, которые должны были выписываться из кальницкого и брацлавского полков и переезжать на Киевщину, провозгласили гетманом Ивана Богуна. Козачество Черниговщины, крайне недовольное предстоящим переселением, объявило, что их гетманом будет полковник черниговский Подобайло, и никто другой. Козаки других полков, которые никак не помещались в 20-тысячный новый реестр, объединились, созвали свой круг и выбрали в гетманы какого-то Бугая. Поговаривали и о других претендентах: Дедюле, Вдовиченко, Полторакожухе, о которых мало кто слышал и мало кто знал.
Под Нежином наказной полковник корсунский Лукьян Мозыря, раздосадованный тем, что ему придётся распустить полк и лишиться должности, собрал недовольных под своё знамя. Для наведения должного порядка Хмельницкий послал туда полковника белоцерковского Михайла Громыку, но обозлённый люд убил гетманского посланца.
Вообще Гетман, после подписания белоцерковского трактата, чувствовал себя весьма неуверенно. Измена, коварство и проклятие Гелены, собственная промашка под Берестечко, открытый бунт козацкой голоты и селян, вынужденное подписание унизительного мира, потеря сразу двух воеводств, настоятельное требование поляков о немедленном разрыве с Крымом, молчание Москвы, людская молва о новых гетманах, особенно о Богуне и Подобайло, гибель Громыки, – всё это, в одночасье свалившееся на него, беспокоило не на шутку.
И это несмотря на то, что войско польское во главе с Потоцким ушло на Волынь. Войско литовское Януш Радзивилл ещё раньше увёл в сторону Полесья. Мартин Калиновский, принявший командование от сломленного болезнью коронного гетмана, уже расквартировывал свои полки на Подолье в воеводстве Брацлавском. Орда ушла из украин на свой полуостров. Никаких врагов в округе, хоть три дня скачи галопом, не было.
Казалось – мирная жизнь налаживается.
Полковник Маховский, оставленный Потоцким при Гетмане и прибывший вместе с ним в Корсунь, удивлялся: «Войско наше под Белою Церковью голодало, кони падали сотнями, а здесь хлеба вдосталь, гарнец4 пива стоит 3 гроша5, гарнец мёда – 6 грошей, осьмушка овса – 10 грошей, корец6 крупы – 2 злотых, семь яиц идёт за 1 грош, курица за полторак, пара куропаток за 4 гроша, кварта горилки – 6 грошей! И это при том, что никто ничего не делает?! Только пьют с утра до ночи».
И действительно, те козаки, которым посчастливилось записаться в новый реестр, праздновали. И жизнью своей они были довольны, и старшиной, и Гетмана славили.
А вот те, которым нужно было выписываться, кляли Гетмана и старшину, на чём свет стоит, и переселяться в панские поместья никак не желали. Сбивались в ватаги и били возвращавшуюся шляхту смертным боем.
Адам Кисель, оставленный стражем интересов шляхетских в украинах, послал своего управителя пана Лугу за Днепр, в свои северские староства. Но тамошний люд, не признававший нового порядка, казнил пана Лугу. И когда нежинский наказной полковник Лукьян Сухина схватил убийц, всё черниговское войско призвало своего полковника Подобайло, чтобы тот никого на гетманский суд не выдавал и ехал к Гетману с требованием полк Черниговский не распускать, из жилищ козаков не выбрасывать и никому их не отдавать. И Подобайло, подчиняясь воле козацкой голоты, поехал.
Но поехал на свою беду.
Прибыв в Корсунь и представ перед Хмельницким, Подобайло изложил требования черниговцев. Гетман его выслушал, переглянулся с Выговским и подал знак войсковому есаулу Демко. Есаул кивком головы указал на Подобайло вартовым козакам. Те двинулись к полковнику. Среди них и Варлам Шиленко.
Макар Сухой взглядом попытался остановить товарища.
Но Варлам отрицательно покачал головой.
Со словами: «Не роби цього, Варламе», – Макар схватил товарища за локоть.
Но Варлам высвободился от захвата и вместе с остальными вартовыми подскочил к Подобайло.
- До підвалу його, – обращаясь к Демко, тихо сказал Хмельницкий, – нехай охолоне.
Иван Выговский, наблюдавший разыгранную сцену и не упустивший малейших её подробностей, быстро наклонился к Гетману, что-то прошептал тому на ухо. Гетман посмотрел на писаря и кивнул.
Макар Сухой и моргнуть не успел, как очутился в каменном подвале вместе с Подобайло.
И слетели бы их головы с плеч, как слетали у многих недовольных.
Одни теряли их по требованию шляхтичей, возвращавшихся в свои маетки и избавлявшихся от наиболее непримиримых руками Гетмана. Другие лишались голов по письменным представлениям воеводы киевского пана Адама Киселя, стремившегося навести должный порядок в кратчайшие сроки. И тоже руками Гетмана Войска Запорожского. Третьих укорачивали на голову по прямым распоряжениям самого Хмельницкого и его писаря.
Макара и Подобайло выручил Иван Богун, на следующий день приехавший в Корсунь с такой же просьбой, что и полковник черниговский, только от людей воеводства Брацлавского и козаков Кальницкого полка.
Поступить с Богуном, как он поступил с полковником черниговским, Богдан Хмельницкий не мог. Он знал, что вся правобережная голота надеется на Богуна, а многие открыто говорят о нём, как о новом гетмане. Надеются как на истинного защитника народа крещённого, несмотря на то, что полковник кальницкий лично срубил несколько бунтарских голов под Белою Церковью. Говорят, как о подлинном заступнике веры христианской, не принимая во внимание одинокие голоса ветеранов, напоминавших остальным товарищам о страшном грехе Богуна.
Шесть лет назад, в 1645 году, когда после «азовского сидения»7 козаки донские и запорожские разбрелись по донским и донецким степям, Богун с Семёном Забужским8 прикрывали Боровскую переправу на Северском Донце. Когда закончились припасы, кормились рыбой, пойманной в реке. Но не было хлеба, и Богун отправил добытчиков к святогорским монахам9. А когда монахи отказали, поскольку год был неурожайным, и запасов монастырь не собрал, Богун сам пошёл на святую обитель. Затворников побил и разогнал, амбары и погреба ограбил, постройки монастырские пожёг.
Водились за Богуном и другие грехи. Так, все в войске знали, что он давно сох по одной замужней женщине по имени Ганна. По той самой Ганне Золотаренко, на которой после Берестечко женился Богдан Хмельницкий. Когда Ганна в очередной раз овдовела, Богун предложил ей свою руку. Но не знал полковник кальницкий, да и никто в украинах не знал, что в сердце Ганны Золотаренко с девичества живёт только один козак – Богдан Зиновий Хмельницкий. Но и тогда, когда об этой тайне узнали все, когда Ганна стала женой Гетмана, Иван Богун не оставлял надежды и напоминал о своей любви замужней женщине, гетманше.
Всё это Хмельницкий знал, но обвинить в чём-либо своего соперника не мог.
«Чудной люд украинный, – думал Гетман, – одному стоит один раз оступиться, и его сразу в изменники записывают. А другие, как тот же Богун, или Кривонос, или Нечай, сто раз не по правде поступят, край благодатный разорят, людишек подведут под верную гибель, а всё равно – герои! Всё равно им верят, за ними идут, хотя бы они и в пекло завели?!
Как? Как тут спасти то, что начато? Где, у кого искать помощи?» – задавал себе вопросы Гетман. И не находил ответов. И оттого казнил своевольников, карал непослушных и силою загонял к старым хозяевам их бывших холопов.
Казнил и карал. И всюду подозревал измену.
Иван Богун, сразу же по приезде в Корсунь узнавший о том, что полковник черниговский и побратим покойного Небабы схвачен и вот-вот лишится головы, не раздумывая долго, пошёл к Хмельницкому.
Тот принял его радушно. Усадил за стол. Лично налил вина в глиняный кубок.
- Розповідай, розповідай, Іване-брате, з чим приїхав, – открыто улыбаясь во весь рот, сказал Гетман. И сделал широкий жест рукой, – а ми тут, бач, по-сімейному зібралися.
За гетманским столом сидели все его домочадцы. По правую руку жена, – гетманша Ганна со своими сыновьями Кондратом, Данилой, Стефаном и Осипом10. По левую руку сыновья Тимош и Юрий, да войсковой есаул Демко, а за ними дочери, Степанида, Екатерина и Мария. Напротив самого Гетмана расположились Выговские, – Генеральный писарь Иван Выговский и его брат Даниил, их двоюродные братья Василий, Илья и Юрий.
Здесь же присутствовали войсковые старшины и некоторые полковники, среди которых Богун заметил Филона Джеджалия, Антона Ждановича, братьев Золотаренко, хмурого, как туча, Матвея Гладкого и не менее мрачного Мартына Пушкаря. Прислуживали за столом три дивчины золотаренкового дома, которыми руководил старший джура Хмельницкого Иван Брюховецкий11.
- А ну, дівчата, подайте панові полковнику нашого холодцю з хріном, – громко сказал Гетман, – нехай промочить горло та попоїсть з дороги.
Богун встал, взял налитый Гетманом кубок и обратился к присутствующим:
- За братство наше козацьке і за ту справу, за яку багато братів полягло. Слава їм!
- Слава! Слава! Слава! – откликнулись старшины и полковники. И выпили стоя.
Богдан Хмельницкий тоже приподнялся, пригубил свой кубок, сел на место и спросил у Богуна:
- А що, Іване, як там на твоїй Брацлавщині люди мир сприйняли? Кажуть, не дуже їм пакти Білоцерківські. Нового гетьмана хочуть.
Богун поднял глаза на Хмельницкого, выпрямил спину и сказал:
- Мир цей, пане Гетьман, не тільки на Брацлавщині не до вподоби. Чув, що і уманцям, і чернігівцям, і навіть тут, у Корсуні, він не всім прийшовся. Люди скрізь кажуть – на біду цей мир. А щодо гетьмана, так це вже, як козаки вирішать. Давно ми к;лом12 не збиралися, четвертий рік минає. Пора, мабуть, прийшла.
- Мира на біду не буває, Іване, – поучительно ответил Гетман. – А люди наші й інакше кажуть: біда вимучить, біда й виучить, біда розум родить і на розум наводить. І щодо кола козацького, так…
Но полковники, сидевшие на стороне Богуна, зашумели, оборвав Хмельницкого на полуслове.
Матвей Гладкий встал и, обращая свои слова к Гетману, выкрикнул, как отрезал:
- Богун діло каже! Під три чорти такий мир!
- Тихо, браття, тихо! – поднял руку Хмельницкий. – Знаю, що мир поганий. А що ж було робити? З ким було кращій відвойовувати?
- Як це, з ким?! – опять выкрикнул Гладкий. – Ляхів десять тисяч стояло, а нас сто! Та ще й татари!
- Ми після цього миру стали такі розумні, як та хвора, якій було полегшало: то не їла, а тепер і не балакає, – поддержал товарища Филон Джеджалий.
- Гірші ми, брате Філоне! – входя в раж, опять в сторону Гетмана выкрикнул Матвей Гладкий. – Гірші за ту гулящу. Впиралася йому, впиралася – та під нього ж і лягла!
- Гей, панове полковники! – хлопнув ладонью по столу, веско сказала гетманша Ганна. – Ви не на Січі в гультяйстві запорозькому, щоб старш;му рота затикати. І не в страмній хаті з дівчищами вашими! Прикусить язика – тут же діти!
На Ждановича, Джеджалия, Пушкаря, Матвея Гладкого и Богуна внезапное вмешательство представительницы противоположного пола в дела козацкие произвело такой эффект, как будто бы им в рот залетел целый пчелиный рой. Или их заставили разжевать и проглотить вязанку огненного валашского перца. Или они неожиданно и вдруг увидели в церкви чёрта.
Первые два замерли, напряглись и вопросительно развели руками, вытаращив глаза на Гетмана.
Иван Богун, всего повидавший на этом свете и уверенный в том, что никакое, даже самое невероятное диво уже не сможет его удивить, повернул голову в пол-оборота к тому месту, где сидела гетманша, и высоко поднял правую бровь над прикрытым веком.
Матвей Гладкий, от расстройства подцепивший вилкой вареник с сыром, размерами своими очень напоминавший его же сжатый кулак, приготовился проглотить это кушанье и уже отвесил нижнюю челюсть, но вдруг остолбенел да так и остался сидеть в изумлении.
Мартын Пушкарь, поднёсший ко рту глиняный кубок и широко открывший рот, чтобы в один опрокид проглотить огненную жидкость, дёрнул правым плечом, как припадочный, и выплеснул горилку прямо в пасть сидевшему слева от него Матвею Гладкому.
Тот машинально сделал глотательное движение, закусил висевшим на вилке вареником и снова отвесил челюсть.
На остальных козаков, сидевших за гетманским столом, столь явное посягательство на порядок, соблюдаемый веками, не произвело никакого впечатления. Наверное, неоднократно все те, кто был рядом с Гетманом после его третьей женитьбы, являлись свидетелями подобных поступков Ганы Золотаренко.
Конечно, коз;чки украинные в подавляющем большинстве своём не были бессловесными смиренными жёнами с ангельскими характерами. В тех случаях, когда их геройские мужья отлынивали от семейных обязанностей, ленились по части ведения хозяйства или в корчме перебирали лишку, они могли и отругать как следует, и даже в крайности своей взять в руки ухват или скалку.
Но чтобы присутствовать наравне с мужьями на советах козацких, да ещё и рот им закрывать?! Чтобы высказывать своё бабское мнение и запрещать что-либо заслуженным бойцам, героям и полковникам?!! Да виданное ли это дело?!!!
Такого попрания неписанных законов, да ещё на людях, ни полковник миргородский, ни полковник полтавский, ни даже полковник кальницкий и брацлавский терпеть не могли и здесь не стерпели.
Первым по этому поводу высказался Богун. Он медленно обвёл взглядом трёх дочерей Хмельницкого, посмотрел на Тимоша и Юрия, и, переведя взор на сыновей Ганны Золотаренко, сказал:
- Якщо ці дівчата та хлопці сидять за столом козацьким, то які ж вони діти? Дітям за дорослим столом не місце. Як і жінкам на козацькій раді. Чи у нас тепер інші пр;писи13? Панські.
- А ти, Іване-брате, не бачиш, що в Корсуні тепер, як і в Чигирині, і в усій Гетьманщині старші наші на своїх же й покрикують, а жінки їхні скоро нас бити почнуть, – с ехидцей в голосе сказал Филон Джеджалий.
- Не тільки покрикують! – выкрикнул Матвей Гладкий. – І не тільки збираються бити, а б’ють! За правду хапають, до підвалів кидають і голови козакам стинають.
- Так! – громко сказал Хмельницкий и, опершись кулаками на стол, поднялся во весь рост. За ним с грохотом упало опрокинутое дубовое кресло. – Хто ж це тебе, Матвію, б’є та в підвали кидає?! Беремо і караємо тих, кому слово наше не указ. Караємо їх за непослух і за зраду. І карати будемо!
Гладкий попытался возразить Хмельницкому, но тот резко махнул рукой в его сторону и продолжил:
- Помовчи, коли Гетьман говорить! Теж мені, оратор! Чи ти, пане полковнику, не знаєш, що навколо нас сама зрада? Чи ти сам зрадників не бив і голови їм не стинав, Цицероне миргородський?
Услыхав, как отец назвал Гладкого, Катерина Хмельницкая прыснула в рукав, за ней засмеялись её сёстры. Гетман недовольно посмотрел на дочерей. Те притихли и склонили головы, пряча смеющиеся лица.
- А ну, пішли до своїх справ дівочих. Зараз же, – негромко, но с нарочитой суровостью приказал отец и, наклонившись к жене, прошептал ей на ухо, – і ти, Ганно, ішла б у своїх справах жіночих.
Ганна Золотаренко встала, вышла из-за стола, поклонилась мужу и присутствующим. И, глядя прямо перед собой, высоко и гордо неся голову, направилась к выходу. За нею, так же поклонившись и шутливо ступая след в след, удалилась весёлая троица.
- Ну, чисто як діти, – как бы извиняясь, пробурчал Хмельницкий, – не сьогодні так завтра засватають, а вони все бавляться.
- Звісно, батьку, – дівки! – неожиданно для всех подал голос Юрий Хмельницкий, чем и разрядил возникшее напряжение. Старшины и полковники, переглянувшись, заулыбались друг другу.
- А тобі, Юрасю, ніхто слова не давав, – сказал Богдан Хмельницкий. – Сиди собі тишком та будь нишком. І радій, що слідом за дівками не женуть. Слухай та навчайся справі козацькій.
- А я і так сиджу, – надул губы Юрий, недовольный тем, что ему при всех сделали замечание.
- От, уперта дитина, – сказал Богдан. – Але це – дитина. У нього ще розуму чортма14. А ви, брати-товариші, чого впираєтеся? Чого ти, Матвію, галасуєш? Чи густо дивишся, та рідко бачиш? Мир цей був потрібний, щоб ми на ногах устояли та дух після Берестечка перевели. Тому що не знали ми, а чи не вдарить на нас хан разом з ляхами? Не знали, чи не підніметься проти нас наша ж голота з черню бродячою? Чи не змовляться Варшава, Стамбул і Москва та не поділять нашу Гетьманщину поміж себе? Тому й замирилися з ляхом, що навкруги саме відступництво, а серед нас – зрада!
- Правда Ваша, пане Гетьман! – выкрикнул Иван Выговский. – Нікому тут віри немає.
- Так, так пане Гетьман! Так, батьку! – поддержали его сидевшие с гетманской стороны старшины и Тимош Хмельницкий.
Но полковники, занимавшие противоположную сторону стола, возразили:
- Воно було б так, якби ви з-під Берестечка не побігли, – обращаясь к Выговскому и горячась, сказал Матвей Гладкий.
- Ми там три дні стояли, вас очікуючи, – произнёс Филон Джеджалий.
- Тут ще розбиратися треба, хто кого зраджує, голота нас, чи ми голоту, – раздумчиво проговорил Мартын Пушкарь.
- Зрозуміло, що союзників вірних не маємо. Ясно, що і татарва, і москалі, і Порта так і дивляться, що б їм від нас відірвати. І як би так силу нашу використати, щоб з найбільшою користю для себе, – примирительно сказал Иван Богун. – І що під Берестечком сталася біда, якої з наскоку не виправити, теж, як день Божий, ясно. Розійшлися козаки з черню, голота від нас відсторонилася, і яким чином це виправляти, і чи можна це виправити, тут ми повинні ще думати й думати.
Богун сделал паузу, вышел из-за стола и обратился непосредственно к Гетману:
- Та якщо ми у цій біді самі себе почнемо бити та братів наших нищіти, то з цього, крім ще більшої біди, нічого путнього не вийде. Можливо, ми погодимося з тим, що мир нам потрібний. Але не такий, що роздер наші землі, та за яким нам маленький шматочок дістався. Не такий, за яким люд православний знову від панів та ксьондзів страждатиме. Не такий, щоб волю здобуту нашими ж руками винищував та побратимів наших убивав. Ні! З таким миром я не погоджуся ніколи. І ніхто в українах!
С этими словами Богун отвернулся от Гетмана и пошёл на своё место.
- Так! Іване, брате!
- Не будемо більше під ляхом!
- Не підкоримося!
- До біса!
Выкрикивали полковники.
- Добре сказав, Іване. Добре, – перекрывая эти голоса, с нескрываемым сарказмом сказал Гетман. – Відмовимося від пактів Білоцерківських. Не будемо їх виконувати. Як ті неслухи з голоти та черні, що проти нас пішли. Як Подобайло зі своїми чернігівцями. А далі, що далі буде?! З тією ж черню. З голотою. З Подобайлом. З Гетьманщиною нашою. Що?!

XXIV

Долго ещё спорили старшина козацкая и полковники на своём совете в Корсуни. Но к единому решению, которое удовлетворило бы всех, так и не пришли. У каждой из спорящих сторон была своя правда.
Гетман уверял, что сейчас самое главное – выиграть время, любыми способами утихомирить голоту, должным образом настроить селян, собраться с силами, наладить прежние отношения с Крымом, заручиться поддержкой Москвы. И только потом само это выигранное время должно показать, куда двинуть силу козацкую и на кого войною идти.
Иван Богун убеждал, что мир, установленный с поляками, может обернуться самой настоящей войной, только уже между своими. То, что случилось под Белою Церковью, когда часть войска пошла на своих предводителей, может распространиться по всем украинам. Если козацкая власть будет возвращать старые порядки и панство поддерживать, если старшина козацкая будет бить своих в угоду чужим, то на кой чёрт тогда такая власть и такая старшина людям?!
Матвей Гладкий доказывал, что мир этот всё равно, что война. Даже хуже. На войне знаешь, кого нужно бить, а кто тебе спину прикроет. А сейчас что? И ляха в округе нет, так своих перевертней пруд пруди, откуда только повылезли. До чего дошло? К Гетману, который всему козачеству батько, – с жалобой, а он тебя – в железо и в подвалы каменные. И головы грозится лишить. И как лишить? Самолично. Без суда войскового. Людей, которые ляха били и волю себе добывали, теперь тому же ляху и отдают. И кто отдаёт? – Тот же Гетман. Батько козацкий и всего люда украинного. Так – к дьяволу такого батька! Всех, кого в угоду ляхам похватали да побросали в темницы, выпустить немедля! Собрать чёрную раду и нового гетмана выбрать!
Иван Выговский и урезонивал сторонников крайних мер, и увещевал несогласных. Нельзя, говорил писарь, сейчас ни войну продолжать, ни гетмана выбирать. Но и недовольных смертью карать тоже несправедливо. Обозлён люд украинный. Своих бить начинает. Посему будет правильно, если Гетман распорядится выпустить всех, кто схвачен по делам о непокорности и невыполнении Белоцерковских пактов. Выпустить, пока своевольство снова не разгулялось, и своевольники темницы не разбили. Но выпустить без широкой огласки, чтобы слух об этом раньше времени до Варшавы не докатился. И чтобы в украинах все люди ведали, а также каждый из сидельцев знал, что Гетман милостив, но потакать никому не будет.
Предложение генерального писаря снова возмутило противников выполнения мирных договорённостей. И Матвей Гладкий, и Филон Джеджалий, и Мартын Пушкарь настаивали на общенародном объявлении амнистии. Но Иван Богун утихомирил их таким словом:
- Нехай, браття, буде так, як писар говорить. Головне, щоб людей зараз випустили, щоб Подобайло й інші побратими на волі були. А там – побачимо, як воно буде.
Успокоились полковники ещё и тем, что в тот же вечер увидели побратима своего Степана Подобайло, живого и здорового. Выпущен был полковник черниговский по гетманскому наказу, но с условием, чтобы дал он слово своё никаких препятствий возвращающемуся панству не чинить и всех, кто подобное замышлять будет, своей властью удерживать. И Подобайло такое слово дал.
- Отак воно і буде, як після Зборова було, – вздохнул по этому поводу Мартын Пушкарь. – На бумазі одне, а в головах зовсім інше. І до чого його було підписувати? Усе одно – війна.
Макар Сухой, вышедший на белый свет из гетманского подземелья, зажмурился на солнце, тряхнул головой и пошёл к гетманычу. Тот встретил весело.
- Ну, що, козаче, бачу я, зачастив ти до підвалів гетьманських. Жити там вирішив, чи як? – увидев Макара и растянув полные щёки в улыбке, сказал Тимош Хмельницкий.
- У гетьманських підвалах вік вікувати, то для мене честь завелика. Хочу відпроситися у Вас, гетьманичу, на весілля. Бо боюся, що за такою службою не встигну, – сказал Макар и скупо улыбнулся в ответ.
- На чиє і куди? – поинтересовался Тимош.
- На моє до Сорочинців, – ответил Макар.
- Та ти що, Макаре, з глузду1 в підвалах з’їхав? Навіть діди наші кажуть, що немає козаку гіршої кари, ніж одруження.
- А хіба ж його вгадаєш, де свою долю знайдеш, – снова улыбнулся Макар. – То як, гетьманичу, відпустите?
- Що воно тобі, так уже припекло? – неожиданно посерьёзнев, спросил Тимош. – От мені батько наказує одружуватися, та й то я впираюся. А тобі хто велить? Радій собі та гуляй на волі.
- Буває, мабуть, що і воля не в радість, – сказал Макар. – І не наказує ніхто. Сам слово дав, заручився2.
- Так і я заручений, – обрадовался Тимофей Хмельницкий, увидев в Макаре товарища по несчастью. – Рік уже, як з Лупулівною батько обручив. Та я – ні! Ярма на шию собі надівати не поспішаю.
- А у мене так обертається, що і ярмо в радість, – проявляя понимание к словам собеседника и одновременно наставая на своём, сказал Макар.
И повторил просьбу более настойчиво, выделив утвердительной интонацией последнее слово:
- То як, гетьманичу, я можу їхати.
- Можеш, козаче, можеш, – сказал Тимош Хмельницкий. И будто бы вспомнив что-то, добавил:
- На все про все місяць тобі даю. Упораєшся3?
- Звісно,4 впораюся, – ответил Макар.
- А як повернешся, не забудь розповісти, що воно там було і як, – стесняясь собственного любопытства, попросил Тимош.
- Авжеж5, гетьманичу, розповім, – заверил Макар и, сбиваясь с шага на бег, направился в расположение гетманычевой сотни.
Но на полпути был перехвачен Иваном Богуном.
- Здоров був, козаче, – сказал Богун, – куди так поспішаєш, неначе за тобою чорти женуться6?
- Доброго дня Вам, пане полковнику, – остановился Макар. – Від гетьманської ласки та на весілля.
- Чув я, чув про ту ласку та про те, як вас тут пригощають, – усмехнулся Богун.
- Не нас одних, пане полковнику, – сказал Макар. – Усім, хто панів не визнає, однією мірою одміряють гостинці. Кому канчуки, кому шибениця, а декому вказують, що й голова зайва7.
- Бачу, не дуже тобі, Макаре, гетьманські подарунки до вподоби8. А чи не хочеш у мене послужити? У полку Кальницькому? – спросил Богун.
- З радістю, пане полковнику. Але я чув, що немає більше такого полку. За тими пактами білоцерківськими виписуються з нього козаки і на Київщину переїжджають, до королівщини9.
- Мають переїжджати, та не дуже їдуть, – сказал Богун. – Полк як був, так і є. То як? Записуємо тебе до подолян?
- Якщо до Вас, записуйте, – согласился Макар. И, смутившись, выговорил, – але тут така справа. Якби це сказати?
- Що, Макаре? Яка справа? Не хочеш гетьманське подвір’я на чисте поле міняти? Дивися, я вмовляти не буду. А писар тебе все одно не сьогодні дістане, так завтра.
- Не в тому справа, що не хочу, пане полковнику, – ещё больше засмущался Макар от такого подозрения. – Тут… таке… Одним словом – надумав я одружитися. От і поспішаю, доки гетьманич відпустив та не передумав.
- З них станеться, – помрачнев и выгнув бровь дугой, сказал Богун. – Учора одне, сьогодні друге, а завтра зовсім інше. Біжи, козаче, лови своє щастя, доки воно до рук проситься. Можливо, що встигнеш. І пам’ятай – відтепер ти кальницький.
- Заждіть, пане полковнику, – опомнился вдруг Макар, – а гетьманич?!
- Що гетьманич? – переспросил Богун, – до чого тут гетьманич?
- Так я ж до його особистої сотні приписаний, – развёл руками Макар. – Тепер – чи погодиться?
- Козак – не холоп. І не чернь убога якась! – торжественно произнёс Богун. – Козак – людина вільна!
И, снова изломав бровь, добавил не так уверенно:
- Поки що вільна. А з гетьманичем я справу вирішу.
Макар внимательно посмотрел на Богуна, решительно и шумно выдохнул накопившиеся сомнения.
- Добре, пане полковнику, – сказал он. – Як тільки зможу, одразу ж до вас.
- Щасти тобі, козаче, у твоїй справі, – прощаясь, сказал Богун.
- І Вам у Ваших нехай щастить, пане полковнику, – высказал ответное пожелание Макар и побежал в ту сторону, где квартировала сотня Тимофея Хмельницкого.
Подойдя к знакомой хате, отличавшейся от остальных недавно выбеленными белоснежными стенами, толкнул деревянную дверь, прошёл крохотные сени и вошёл в небольшую комнату с низким, нависающим над головой потолком. И тут увидел того, кого видеть совсем не хотелось.
Варлам Шиленко сидел на своём топчане и старательно изображал, что занят весьма важным и крайне неотложным делом – разглядыванием мухи, которую только что прихлопнул и теперь держал перед глазами у себя на ладони. Увидев Макара, он встал и сделал шаг навстречу. Макар остановился и скрестил руки на груди. Варлам со всего маха грохнулся перед ним на колени, склонил повинную голову, протянул пистоль и сказал:
- Або простіть, або вбийте.
Макар промолчал и сделал шаг в сторону, чтобы обойти Варлама. Но тот, резво перебирая коленями по земляному полу, снова оказался перед ним, склонил голову, протянул руку с пистолем.
- Або простіть, або вбийте! – более решительно попросил Варлам.
- Я тут не піп і не кат корсунський, – спокойно и очень тихо произнёс Макар. – Бог простить.
И, обойдя Варлама, начал собирать дорожную суму. Варлам поднялся с колен, сел на лавку.
- Так що, розходяться наші дороги? – неуверенно спросил он.
- Як видно, розходяться, – не прерывая своего занятия, ответил Макар.
- І якою ви тепер підете? – не отставал Варлам.
- Тією, якою все життя йшов разом з побратимами та людом нашим, – ответил Макар.
- А я що? Не тією самою йду? – спросил Варлам.
- Так воно вийшло, що не тією, – ответил Макар.
Ответ этот поверг Варлама в изумление. Он соединил ладони, поднёс к лицу, открыл перед глазами, развёл в стороны и растерянно посмотрел сначала на левую, потом на правую.
- А якою ж тоді дорогою старшина наша йде? – спросил он. – Гетьманич? Гетьман?!
- Шляхів в українах багато, – спокойно сказал Макар. – Але так уже воно на землі повелося, що не шлях вибирає людину, а людина шлях.
- І що? Гетьман, батько козацький, не той шлях вибрав? І не туди нас веде? – ещё более изумляясь, спросил Варлам.
- Туди, чи не туди – я не знаю, – ответил Макар. – Я Гетьману не суддя.
- Чого ж тоді мене осуджуєте, якщо Ви не суддя? – ухмыльнувшись, сказал Варлам. – Я, та й усі ми повинні його волю виконувати. І за ним іти. От я і йшов, і виконував. А тепер що маю робити?
- Не знаю, не знаю, – ответил Макар. – Але, як на мене, то справа не в тім, що робити. Це ми здавна знаємо – ворога бити та людей з неволі визволяти. Справа в тім, за ким іти і куди йти. Справа в тім, хто поведе і до чого. І тут вирішує вже кожний за себе.
- Ну, тоді я вирішив, – с облегчением выдохнул Варлам. – Я йду разом з Гетьманом і за ним. Чому я мушу допомагати голоті та черні? Допомагати тим, хто нас ледве не повбивав?
- От я й кажу, що у нас ще, слава Богу, кожний має можливість сам собі шлях обирати, – сказал Макар. – І давай припинимо цю розмову.
Он собрал, наконец, свою торбу, завязал её козацким узлом, подхватил подмышку, вышел из хаты, сел на коня и выехал из Корсуни, не оглядываясь.

XXV

Погода в последнюю декаду листопада всегда была устойчивой и предсказывала, какою будет зима. Холода, надвинувшиеся с севера, быстро распространялись по течениям основных рек и их притокам и накрывали прилегающие леса и поля ночными заморозками, дающими о себе знать стеклянным похрустыванием ещё зелёных травяных стеблей.
По Днестру, по Южному Бугу, вдоль Днепра и по Северскому Донцу разгуливали холодные утренние туманы, окутывая стылыми клубами устремлённые к высокому небу тополя, склонённые к студёным водам разлогие вербы, унизанные пурпурными, ярко-жёлтыми и оранжевыми гроздьями кусты калины с рябиною.
Сосновые леса, густо покрывавшие украинные междуречья, отливали приглушённой зеленью в ожидании первого снега. На их зелёном фоне выделялись оголённые берёзовые, кленовые, осиновые и дубовые рощи, опавшая листва которых багряно-золотыми коврами устилала остывшую землю.
Плотные заросли терновника, непролазные ни для зверя, ни для человека, в лучах холодного солнца поблёскивали таким же холодным светом тёмно-синих ягод. Соседствовавшие с ними не менее густые и колючие кусты шиповника, часто растущие по склонам балок и оврагов, отсвечивали крупными ярко-красными плодами, навевая зыбкую надежду на будущее тепло.
Во всех местечках, на хуторах и в сёлах люди обогревали свои жилища. Над соломенными и камышовыми крышами каждый вечер поднимались сизые дымы и, причудливо свиваясь друг с другом, образовывали одно большое облако, которое постепенно расползалось по близлежащим опустевшим нивам, долго и неподвижно висело над ними и только к середине ночи исчезало в соседних рощах.
На Ворскле было так же холодно, как и во всех левобережных украинах. Нагретые с вечера глинобитные хаты полтавских жителей остывали только под утро. Промозглый воздух пробирался по сеням в комнаты, проникал во все углы, забирался под стёганые лоскутные одеяла и заставлял подниматься с нагретой за ночь постели.
Северин по-мальчишески высунул нос из-под одеяла и вдохнул прохладный, настоянный на травах воздух. В его комнатке, расположенной на горище1 небольшой хатёнки-мазанки2, выстроенной Бог весть когда и Бог весть кем, хозяйка сушила заготовленные с лета пахучие лекарственные растения. Они пучками свисали с деревянных перекладин и распространяли давно забытые, успокаивающие запахи детства.
Он выпростал руки, потёр ладонями виски, сел и опустил ноги на пол. Потянулся к одежде, аккуратно сложенной на лавке. Натянул шерстяные носки, надел плотные полотняные шаровары, обул кожаные сапоги. Разгоняя остатки сна, несколько раз присел, откинул деревянную крышку и спустился с горища по ветхой скрипучей лесенке.
Внизу, в небольшой комнате, служившей обитателям и кухней, и столовой, и спальней, его встретили хозяйки – известная нам тётушка Степанида со своей пятнадцатилетней племянницей Дариной. Обе стояли у печи3, традиционно разрисованной орнаментом с древом жизни4 и занимавшей добрую треть жилого пространства.
Степанида разогревала большую чугунную сковороду на только что разведённом огне. Дарина замешивала на молоке жидкое блинное тесто.
- Доброго ранку, дитятко, – нараспев произнесла женщина. – Як опочивалося? Що снилося?
- Добрий ранок Вам, – на секунду подняв глаза на Северина и тут же опустив их, пролепетала Дарина.
В ответ Северин улыбнулся, прижал к груди правую руку и бодро кивнул.
- Ну, тоді добре, – тоже улыбнувшись, сказала Степанида. – Зараз, дитятко, будемо снідати. Млинці майже готові.
Северин показал жестом, что идёт во двор умываться, взял белоснежное полотенце, лежавшее на скрыне5, и вышел.
- От, бідолашна дитина, – намазывая очередной румяный блин растопленным маслом, вздохнула Степанида. – І коли вже заговорить?

***
Ещё какой-то месяц тому сотник Полтавского полка Северин Пащенок, доставленный из-под Берестечко стараниями своего полковника Мартына Пушкаря, был в безнадёжном состоянии. Часто впадая в бред, он размахивал воображаемой саблей, требовал подвести коня и подать какую-то косу, порывался бежать вдогонку за кем-то, кто постоянно убегал от него. Обессиленный, падал на ложе в изнеможении и, из последних сил протягивая руки, шептал дорогие имена: «Мамо… Батьку… Візьміть мене… Батьку Стефане… візьми…»
В те редкие мгновения, когда приходил в себя, просил пить, вяло приподнимался и беспокойно осматривался, явно не понимая, где он, и что с ним происходит.
Мартын Пушкарь, видя страдания молодого сотника, шептал про себя: «Доходить молодик, трясця твоїй матері». И призывал полкового лекаря. Тот разводил руками и приговаривал: «На все воля Божа». Потом обрабатывал раны какими-то одному ему известными отварами, крестился и уходил к другим страждущим.
У Севериновой постели оставались тётушка Степанида с Дариной, с первого дня не отходившие от него. И каждый такой день начинался одинаково – Степанида уговаривала Мартына Пушкаря, чтобы разрешил забрать раненого.
- У моїй хаті йому буде краще, – утирая набегающие слёзы, говорила Степанида, – віддайте дитину, пане полковнику, бо тут пропаде.
- Віддайте, пане полковнику, віддайте, – вторила ей Дарина, – ми з тіточкою моєю виходимо. Бо вона знає – як.
- Знайшла дитину, жінко! – злясь на весь белый свет, отвечал Степаниде полтавский полковник. И, не удостоивая ответом Дарину, стоял на своём, – він козак! Вивернеться.
Но вскоре Полтавский полк должен был идти под Белую Церковь. А с полком и полковник, и полковой лекарь. Тех несчастных, которые, подобно Северину, дышали на ладан, и у которых не было близких, начали раздавать людям. Уважили и тётушку Степаниду с племянницей – отдали умирающего на их попечение.
Степанида с Дариной тут же увезли Северина в свою хатёнку, что стояла на самом краю Полтавы у Глухой башни6. И увезли как раз вовремя. От него уже начал исходить нехороший запах – загнивала колотая рана на правом плече.
Что только ни делали бедные женщины? Какие только средства ни использовали? Отваривали плоды черёмухи и обмазывали этим отваром загнившие ткани. Давали ему пить по несколько капель гвоздичного масла, им же пропитывали чистые тряпицы и обматывали этими тряпицами раны. Потом присыпали порошком из истолчённых сухих листьев можжевельника. А ещё размачивали в соляном растворе свежевыпеченный ржаной хлеб, обкладывали раны толстым слоем, обматывали и часто меняли эти повязки. Даже простоквашу пускали в дело: заматывали её в холстину и обвязывали ею поражённые места.
Дарина, несмотря на молодость, ни в чём не уступала Степаниде. А выносливостью своей даже превосходила её. Ночами, не смыкая глаз, просиживала у постели раненого и откликалась на каждое его движение, каждый еле слышный стон.
Степанида, сразу же заметив повышенное внимание племянницы к Северину, крестилась и говорила про себя:
- Дай їм Боже. Нехай, нехай усе буде за волею Твоєю.
А Дарине с нарочитой суровостью наказывала:
- Учися, дівчинко, навчайся нашій справі жіночій. Бо така вже наша доля. Їх б’ють, ріжуть та ламають, а ми їх виходжуємо та ставимо знову на ноги.
Дарина старательно постигала новую для неё женскую науку.
И старания эти не были напрасными. После месяца такого лечения антонов огонь ушёл. А на Предтечу7 Северин впервые посмотрел на своих спасительниц осмысленным взглядом.
Но тут – новое несчастье. Северин посмотрел на своих спасительниц, явно признавая тётушку Степаниду. С великим усилием растянул рот в подобие улыбки. По шевелению его губ они поняли, что он силится что-то сказать.
Но слов его ни Дарина, ни Степанида не услышали. Он хватал воздух ртом, как глубоководная рыба, выволоченная на берег, и не мог произнести ни звука.
- Що? Що, дитятко? – спрашивала тётушка Степанида.
Северин напрягал шею, неестественно кривил губы, а выговорить ничего не мог.
- Що це з ним, тіточко?! – по-детски паникуя, спрашивала Дарина.
- Нічого страшн;го, пройде, – отвечала ей Степанида. И, поглаживая Северина по голове, говорила:
- Добре, добре, дитятко.
Потом, пряча глаза, отходила от него, становилась на колени в красном углу перед образом Пречистой8 и творила молитву:
- Заступнице усердная, Мати Господа Вышнего, за всех молиши Сына Твоего Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим. Заступи, о, Госпоже Царице и Владычице, иже в напастех и в скорбех и в болезнех раба твоего Северина и всех обремененных грехи многими, предстоящих и молящихся Тебе умиленною душею и сокрушённым сердцем пред пречистым Твоим образом со слезами, и невозвратно надежду имущих на Тя избавления всех зол, всем полезная даруй и вся спаси, Богородице Дево, Ты бо еси Божественный покров рабу твоему Северину и всем рабом Твоим. Пресвятая Дево, Богоизбранная Отроковице, чтим образ Твой святый, имже точиши исцеления всем с верою притекающим.
Молитвы и лечение пошли на пользу. Да и молодой организм не подвёл. В начале месяца жовтня Северин впервые стал на ноги. И сразу же начал изводить себя физическими упражнениями.
- Северине, дитятко, можливо, не треба так зразу. Вилежись, перепочинь, оговтайся від тієї зарази, – пыталась уговаривать его тётушка Степанида. Но вскоре оставила эти попытки, видя, с каким упорством и даже ожесточением он приседал, наклонялся и крутил руками «мельницу».
Немного окрепнув и обретя необходимую координацию, Северин как-то поутру вышел на улицу и побрёл через всю Полтаву к Басмановским воротам. Он помнил, что на пригорке между ними и Киевским бастионом размещалось старое городское кладбище. Долго искал холмик, когда-то показанный ему тётушкой Степанидой. Но если бы не Дарина, последовавшая за ним по велению той же тётушки Степаниды, то так и не отыскал бы. Некогда неприметная могила его родителей, три года назад находившаяся на краю погоста, теперь располагалась в самом его центре. Ухоженный и обложенный мягким дёрном, с каменным крестом, на котором старой славянской вязью были высечены имена покоившихся в нём, последний приют его родителей размещался среди множества таких же могил полтавских козаков и мещан.
Дарина, взяв за руку и подведя Северина к этому скорбному месту, оставила его и принялась очищать зелёный дёрн от жёлтых опавших листьев. Северин наклонился, поцеловал имена отца своего Максима и матери Анны, и долго стоял, поглаживая крест, беззвучно шевеля губами и время от времени напрягая скулы.
После этого посещения он резко увеличил физические нагрузки. С утра обливался ледяной водой и растирал своё тело докрасна. По полдня вертел полутораметровый шест, поднимал к груди двухпудовые каменюки, бросал их как можно дальше, опять подходил к ним, поднимал и бросал, поднимал и бросал. И так до тех пор, пока сам не падал от усталости.
В конце жовтня впервые сел на коня. И с тех пор мог по целым дням пропадать в окрестностях Полтавы. Объезжал поля и леса, подолгу задерживался в местах, знакомых с детства.
Вот у этого дуба отец учил его натягивать лук. А здесь, у куста боярышника, сейчас неимоверно разросшегося и полускрытого за густой молодой порослью, крёстный батько Стефан доверил ему впервые выстрелить из пистоля. А отсюда, из этого оврага, он выгнал первую серьёзную добычу – молодого и наглого волка, который, сознавая свою силу, неспешно уходил от гона. Уходил гордо, часто останавливаясь, принимая угрожающую стойку и оскаливая крепкие белые клыки в сторону преследователей.
Северин помнил, как на этого зверя налетела его собака, опытный волкодав. Он с ходу всею пастью схватил волка за шею, мгновенно осадил на задние ноги и опрокинул на землю. Северин спрыгнул с коня и хотел помочь псу. Но подъехавший батько Стефан остановил его: «Нехай сам порве. Пес вправний».
Северин был безмерно рад своему первому трофею в виде зубастого и когтистого дикого зверя. Трофею, ставившему его, тогда ещё безусого подростка, вровень с опытными охотниками, вровень с отцом и батькой Стефаном. Волчья шкура, искусно выделанная полтавскими скорняками и по праву положенная на полу у его кровати, каждое утро напоминала о том, что он мужчина, что он козак, и только таковым должен утверждать себя в этом мире.
Посещая знакомые места, напоминавшие ему о прошлом и волновавшие воспоминаниями о безвозвратно потерянных дорогих людях, он возвращался в город через Подольские ворота, оставлял коня на попечение полковых конюхов, пешком пересекал Мазуровую балку и поднимался к обители Воздвижения Честного и Животворного Креста Господнего9, которую начали возводить за крепостным валом только год назад по велению Мартына Пушкаря.
В ту пору в Полтаве было несколько церквей. На Соборной площади – храм Успения, на улице Мостовой – Воскресенская церковь, на Успенской – Преображения Господнего, у Мазуровского бастиона – Свято-Георгиевская, а над самым оврагом, где когда-то было Пащенково подворье – Свято-Николаевская церковь. Но Северин для своих молитв предпочитал небольшой приземистый придел Спасо-Преображенского храма в новообразованной обители. Именно здесь, в только что возведённых стенах, издававших запах свежеструганных сосновых досок, перед образом Христа-Спасителя он мог побыть наедине со своими думами и обратиться к Господу с просьбой о вразумлении и наставлении.
Он вспоминал те молитвы, которым его научила мать, и, выбрав одну из них, по нескольку раз мысленно повторял: «Дай, Господи, сейчас моему недостоинству благодать разумения, чтобы распознавать приятное для Тебя, а для меня полезное, и не только распознавать, но и совершать, чтобы не увлекаться и не прилепляться к пустому, чтобы сострадать страждущим и снисходить к грешникам».
Вспоминая советы матери своей Анны, обращался в мыслях и к Ангелу Хранителю: «Ангеле Божий, хранителю мой святый, на соблюдение мне от Бога с небес данный! Прилежно молю тя: ты мя днесь просвети, и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави, и на путь спасения направи. Аминь».
И опять обращался к Господу: «Вразуми мя, Господи Боже наш, отчего не дал покарать врага моего, увёл от руки моей, и смерть всех, кого любил, оставил неотмщенной. И языка лишил. Ответь мне, Господи, вразуми и направь».
Иконописные лики святых смотрели на Северина строго, и, как ему казалось в мерцающем свете свечей, с укоризной. Их безмолвие было ответом на все его обращения и просьбы. Он с детской надеждой на чудо пристально вглядывался в намалёванные лица, в глаза и губы Спасителя, в жесты, запечатлённые богомазами. Но видел только сомкнутые уста и пальцы, сложенные для благословления.
Простояв так не один час и не получив никакого ответа и никакого знака о том, что был услышан, он поднимался с колен, крестясь, прикладывался к иконам и выходил на свет Божий.
Бывали дни, особенно в начале выздоровления, когда Северин пытался что-то делать по хозяйству.
Нарубить дров на зиму или поправить покосившийся плетень было несложно. И он делал это с удовольствием. А вот перебрать деревянное крылечко, смастерить и навесить новую дверь или перекрыть местами прогнившую камышовую крышу, – для этого нужны были специальные навыки, которых у него и в помине не было. И тогда Северин обращался к соседям за помощью. Те с радостью такую помощь оказывали. А чего ж было не помочь молодому сотнику, да ещё и такому, которому сам полтавский полковник покровительствовал?!
Да и тётушка Степанида работных людей не обижала. Каждую неделю по пятницам в конце дня они с Дариной накрывали для них стол, на котором красовалась обязательная бутыль с самогонной горилкой, обставленная нехитрыми закусками.
Северин присаживался вместе с работниками. Не столько для того, чтобы попить да поесть, сколько послушать, о чём люди говорят.
- Ну, що, пане сотнику, після трудів праведних сам Господь велів по чарці випити, – говорил дядько Павло, наливая своему товарищу, Северину и себе в глиняные кружки.
- Не хочу Вас образити, але брешете Ви, сусіде-добродію. Як Бог свят, брешете, – возражал ему второй работник и сосед дядько Хома. – Господь про горілку ніколи нічого не казав.
И поднимал налитую кружку.
- Як це – не казав?! – возмущался дядько Павло. И тоже поднимал свою кружку. – А хто воду на вино перетворив, коли козакам уже й випити не було чого?
- Перетворив, – согласно кивал более начитанный дядько Хома. – Але ж не на горілку. І не зовсім Господь, а син його. Та й козаків там не було.
И тянулся к кружке своего товарища, чтобы чокнуться с ним.
- Е ні, заждіть, пане-добродію, – не сдавался дядько Павло, отводя руку. – Нехай не на горілку, нехай на вино. Нехай не сам Господь-Отець, нехай Іісус Христос. Але ж – перетворив! Отже, і так у людей буває, що не можна їм саму воду пити? Так у чому ж я брешу?!
- Добре, добре, сусіде-добродію, – примирительно говорил дядько Хома. – А добре те, що Христос розпочав свої дива творити ще малим у Кані Галілейській. І добре, що найпершим з його чудес було саме перетворення води на вино, яке приносить людям радість і силу дає, щоб жити на цьому світі. От за це й вип’ємо.
И он опять тянулся к кружке дядьки Павла.
- За це вип’ємо, бо щось воно такі часи настали – і не знаєш, як його далі жити, – подумав, изрекал дядько Павло, ударял кружкой по кружке соседа и вопросительно смотрел на Северина.
Тот поначалу отрицательно дёргал головой. Но оба его соседа смотрели на него настойчиво и с укоризной.
- Давайте, уважте, пане сотнику, підніміть свого келиха, – говорил дядько Павло.
- Підніміть, пане сотнику, – вторил ему дядько Хома. – Бо у козаків так уже повелося, що той, хто з товариством не п’є, або хворий…
- Або падлюка! – решительно завершал дядько Павло.
Северин в доказательство того, что он ни то, ни другое, медленно поднимал кружку, принюхивался, с глухим стуком сдвигал её с кружками своих соседей, малость отпивал и ставил на место.
Работники, перемигнувшись и кивнув друг другу, выпивали до дна, неспеша и обстоятельно закусывали. Дядько Павло наливал по второй.
- Правду Ви кажете, сусіде-добродію, – бережно беря свою кружку, говорил дядько Хома. – Гірка ця горілка клята, так і життя ж наше не солодке.
- Звісно, так, – глубокомысленно отвечал ему дядько Павло. – Горілка, якщо її багато – наш ворог. Але хто сказав, що козаки колись боялися ворогів. Хоч би їх тьма була, пересилимо.
И они, опять кивнув друг другу и для порядка чокнувшись с Северином, выпивали и закусывали.
- От скажіть мені, сусіде мій дорогий, – говорил дядько Павло, накладывая на кусок ржаного хлеба шмат прозрачного белого сала. – Ви ж багато чого прочитали, і Святе Писаніє знаєте не гірше, ніж той батюшка. Скажіть мені, як Ви самі думаєте. Чи буде колись воно в українах наших так, щоб усі люди по правді жили. Жили, і нікого й нічого не боялися?
- А чого це Ви, сусіде-добродію, у мене про таке діло запитуєте? – удивлялся дядько Хома. – Я не архієрей, не дяк, не писар і не Гетьман.
- У кого ж я маю запитувати, як не у такої грамотної людини, як Ви? – разводя руками, терялся дядько Павло. – До архієреїв, як і до Гетьмана – далеченько. Їх не дістанеш. А дяк у нашій церкві та писар самі нічого не знають. Як і ми живуть, та також, як і всі люди, поневіряються.
- А якщо всі поневіряються, то з якої такої причини нам з вами, сусіде-добродію, повинно бути краще? Будемо жити з усіма, як люди живуть, – настраиваясь на философский лад от трёх выпитых кружек, изрекал дядько Хома. И поучительно поднимал указательный палец вверх. Но тот, невероятно изогнувшись, утыкался в бутыль.
Дядько Павло, оценив этот жест и согласно кивнув, наливал по четвёртой.
- А скажіть мені, сусіде мій дорогенький, – продолжал свои вопросы дядько Павло, утирая слёзы, выдавленные крепчайшим полтавским луком, которым он начал закусывать. – Скажіть мені таке. З самих Жовтих Вод четвертий рік, як ми за волю і за правду нашу б’ємося. Сила силенна народу нашого пропала. Полтава майже вимерла. Тільки такі недужні, як ми з Вами, та ще такі скалічені, як наш пан сотник, у ній зосталися. А волі як не було, так і зараз чортма.
Дядько Хома хотел на это что-то возразить и опять поднимал вверх указательный палец, который снова странным образом изгибался и упирался в бутыль. Его собеседник, следуя персту указующему, плескал из бутыли в глиняные кружки и одновременно продолжал:
- Раніше ми знали, хто винний у наших з Вами поневіряннях. Клятий той Ярема. Та Конецпольські з Потоцькими, Калиновський, Кисіль-воєвода. Усі ляхи, жиди та литвини. Вони нашу віру топчуть і не дають за нашою правдою жити. А тепер що? Ярему чорти забрали? – Забрали. Потоцького, мабуть, сам Сатана прибрав? – Прибрав. Калиновський з Конецпольським де ділися? – Повтікали. Немає їх в українах. Гетьман наш козацький гетьманствує, полковники наші козацькі правлять, батюшки наші православні людей наставляють, а куди ж правда наша знову поділася? Як не було її при ляхах та жидах, так і зараз не знайдеш. І що ж тоді виходить? Не самі жиди та ляхи – наша з Вами біда? Не в них самих – причина?!
- Виходить, не в них, – согласно кивал дядько Хома.
- А в кому? – спрашивал дядько Павло. И, очевидно устав от умственного напряжения, ронял голову на стол.
- Не зна-ю, не зна-ю, су-сі-де-до-бро-ді-ю, – очень правильно и очень чётко выговаривая каждый слог, отвечал дядько Хома. – Ой, не знаю.
- А що ж Ви знаєте? Хто знає? – отрывая голову от столешницы, бормотал дядько Павло.
- Знаю, що дуже воно погано, коли з пана – пан. Але коли з хама – пан, то воно значно гірше. І ще знаю, що з понеділка нам з Вами знову працювати, – говорил дядько Хома. – Зі стріхою10 треба закінчувати, та до весни – на піч лягати.
- Зі стріхою – треба обов’язково, – уверенно отвечал дядько Павло. – Бо холоди йдуть. Насувають.
На этом, обычно, вечернее застолье заканчивалось. Дядько Павло, поблагодарив хозяев за угощение и попрощавшись, брал под руку нетвёрдо стоявшего на ногах дядьку Хому, и они, тщетно пытаясь ступать в ногу, выходили к новенькому перелазу, который из двора тётушки Степаниды вёл на Павлово подворье.
Обоих соседей обычно провожали Северин с Дариной. Обоим помогали переступить через невысокий перелаз и доводили до дверей добротной Павловой хаты. Здесь дядьку Павла с рук на руки передавали его жене, добродушной и приветливой женщине лет шестидесяти.
- От тобі й маєш, – говорила она. – Знову напився, як та свиня.
- Мовчи, жінко! – обижался дядько Павло. – Вік прожила, та так і не знаєш, що свині горілку не п’ють. А тебе давно вже треба повчити, як з козаками розмовляти.
- Та повчиш, повчиш, тільки завтра – отвечала женщина. – А сьогодні йди вже спати, поки я рогача не взяла. Вчитель!
После этого Северин с Дариной доставляли дядьку Хому. Брали его под руки, доводили до нового перелаза, соединявшего соседские подворья, помогали преодолеть это препятствие и подводили к двери такой же, как и у дядьки Павла, добротной хаты на две комнаты с высоким горищем.
Здесь хозяйка принимала своего мужа молча. Приглашала провожатых в хату, усаживала за стол и, попросив подождать, вела дядьку Хому в спальню, стаскивала с него сапоги, помогала раздеться и заботливо укладывала в постель. После этого, выйдя к гостям, говорила:
- Давайте, діточки, я вас почастую. Ось у мене медок наш полтавський липовий, ось оладушки сирні, а ось і м’ята з липою заварена, настояна та гаряча.
- Спасибі Вам, тіточко, – за двоих отвечала Дарина. – Ми вже, слава Богу, повечеряли.
- Так то своя вечеря була, а тут ви в гостях, – ласково говорила хозяйка. Дарина, показывая Северину, что ни в коем случае нельзя обижать подобное гостеприимство, брала его за руку, усаживала за стол и садилась с ним рядом.
- Ну, що, мовчить козак? – потихоньку спрашивала хозяйка у Дарины, когда Северин отвлекался на угощение.
Дарина скашивала глаза на Северина, тайком прикладывала палец к губам и молча кивала.
- Нічого, нічого, – намеренно в голос и так громко, чтобы слышал Северин, говорила хозяйка. – Я вам, діточки, ось що скажу. Це тебе, сердешний, війна прибила. Занадто молодим ти в те пекло потрапив. Та це згодом пройде. А ти, дівчинко, таке запам’ятай. Буває, що воно і не погано, коли козак мовчить. Он, мій Хома змолоду мовчазний був та сором’язливий. Щоб якесь таке слово сказав – три дні проходило. А козак був вправний, і до роботи не ледачий, і до хазяйства. Усе вмів, усюди встигав, і слів на вітер не кидав. І до горілки, нехай їй грець, не охочий був. Це тепер трішечки спадлючився і, буває, такого наговорить, що краще б німим був.
- Ой, що Ви?! – услышав бранное слово, покраснела Дарина. – Ви такі слова говорите, що мені їх слухати не можна. Бо як тіточка моя про це дізнається, так буде мені на горіхи.
- Вибач, вибач мені, дівчинко, – спохватилась хозяйка. – Біс, мабуть, поплутав, прости Господи. А тіточку твою Степаниду знаю. Змолоду знаю. Завжди такою строгою була. Але ж і доброю. От, бач, тебе, сироту, прийняла і виростила. І цього козака взяла до себе й виходила. Диви, яким парубком став. Не одна дівка, мабуть, за тобою, хлопче, висохла й очі свої виплакала? А скільки їх ще буде?
И хитро прищурилась на Дарину.
Северин, услыхав обращённую к нему шутку, широко улыбнулся, встал из-за стола и показал Дарине, что пора идти. Дарина же после слов хозяйки покраснела до корней волос, поднялась и пролепетала с наигранным возмущением:
- Ну, що Ви? Знову Ви! Не можна так, не можна, – и, не глядя на Северина и не чувствуя под собою ног, выскочила из хаты.

XXVI

Листопад и первый зимний месяц грудень Полтава жила в тревожном ожидании. Люди, ушедшие с Мартыном Пушкарём под Белую Церковь, постепенно возвращались. Вначале поодиночке начали появляться жители пригородных хуторов и сёл да те из мещан полтавских, которые по призыву Гетмана добровольно пошли под его знамёна, поверив обещаниям, данным в гетманском универсале.
Возвращались они невесело, без обычных трофеев, и были немногословны даже с родичами. Они-то и принесли в город первую нерадостную весть о том, что Хмель помирился с ляхами, побил тех, кто был против этого мира. Но самое главное – все маетки панам вернул, и теперь люду полтавскому надо ждать возвращения Вишневецких, сына Яреминого да его племянников.
Известиям этим не верили, очень уж они казались невероятными и несправедливыми, но на всякий случай приходили на Соборную площадь, собирались небольшими группами у куреней Полтавского полка и у магистрата, вызывали войта. Тот выходил к людям в сопровождении магистратского писаря, снимал смушковую шапку, почёсывал седую голову и приговаривал:
- Не може такого бути. От, і пан писар такої ж думки. Не вірте тим базікалам. Брешуть зі зла, бо нічого на війні не добули. Не вірте їм, люди. Будемо чекати на пана полковника.
И ждать полтавским жителям пришлось недолго. На Миколу зимнего1 полк, возглавляемый Мартыном Пушкарём, вернулся в город. Встречали козаков за крепостной стеной у Киевского бастиона. Встречали торжественно и всем миром. Полковнику полтавскому, сошедшему с коня перед Спасскими воротами, войт подал хлеб-соль, хор певчих из храма Успения Господнего пропел гимн «Тебя благословляем», а когда весь полк втянулся через ворота в город, прошёл, крестясь, мимо церкви Преображения Господнего и выстроился на Соборной площади, отец-настоятель храма Успения отслужил литургию верных2 и каждого причастил.
Причащение затянулось до ночи, потому что в полку Полтавском, кроме старшины, насчитывалось 19 сотен и 2 970 козаков.
Последними причащались полковая старшина с полковником.
Северин Пащенок, терпеливо выстоявший весь ритуал, наконец смог подойти к Мартыну Пушкарю.
- Радий, радий бачити тебе, синку, живим та здоровим, – обнимая Северина, сказал Пушкарь. И, озадаченный его молчанием, спросил:
- Чого мовчиш, неначе в рота води набрав?
Северин отступил на шаг и, как бы извиняясь, развёл руками.
- Так він же, пане полковнику, німий, – подсказал Пушкарю стоявший рядом полтавский войт.
- От тобі й маєш, – наморщил лоб Пушкарь. – Велика Київщина, так і Полтавщина немала, а від лиха дітися нікуди. І давно це з ним учинилося?
- Зразу, як до тями прийшов та людей побачив, так і замовк, – ответил войт.
- А чуєш, синку, добре? – обратился Пушкарь к Северину.
Тот улыбнулся и кивнул.
- От і гарно, пішли до моєї хати, бо справа до тебе є, – сказал Пушкарь и, положив Северину руку на плечо, повёл к своему куреню.
Жил полковник полтавский скромно, в деревянном козацком курене, ничем не отличавшемся от других куреней, поставленных на той территории, что была отведена магистратом под постой его полка – на левом краю Мазуровой балки несколько ниже городской тюрьмы.
Дело, которое замыслил Мартын Пушкарь и которое собирался поручить Северину, состояло в следующем. Поскольку ситуация после Белоцерковского мира резко повернулась, и повернулась не в пользу козачества и всего люда украинного, необходимо было её изменить.
Негоже после стольких лет войны с врагами кровными мириться. Негоже, когда король и сейм Речи Посполитой, не скрывая своего доверия Гетману и его приближённым, мордует остальное козачество и уничтожает козацкие вольности. Негоже, что Гетман козацкий держит сторону врагов, восстанавливает их в правах майновых, а со всеми, кто не покоряется, расправляется по своему усмотрению. Расправляется безо всякого уважения к заслугам, чинам и той славе, что добыли они на полях сражений. Негоже и то, что каждый из тех людей заслуженных, и даже из старшины и полковников, не может знать наверное, а не будет ли он завтра болтаться на пеньковой верёвке или не положит ли свою голову на плаху.
И Богун, и Гладкий, и он, Мартын Пушкарь, были всеми этими решениями и делами Гетмана очень недовольны. И высказывали своё недовольство Хмелю в Корсуни. Тот их слушал и даже обещал опять всё перевернуть вскорости. Но разве можно ему теперь, после Берестечко и Белой Церкви, верить?!
Не можно!
Если панство польское возвращается, если на землях своих прежних снова укореняется, то как после этого Гетман опять всё переворачивать собирается? Если Вишневецкие на Полтавщине снова запануют, то что с Полтавой, с полком, со старшиной и с семьями козацкими сделают?
Не можно! Не можно этого! Но что Гетману противопоставить? Как против его воли идти? И с кем?
Иван Богун свой полк отказался распускать. Но против Хмеля идти не хочет. И не пойдёт. Матвей Гладкий открыто заявил, что на Миргородщину ляхов не пустит. Но и с Чигирином воевать не будет. Да и он, Мартын Пушкарь, так думает, что не дело им с Гетманом чубы друг у друга драть на потеху тем же ляхам, и крымцам, и туркам. Да…
Поэтому, на тот случай, если ляхи попытаются на Полтавщину сунуться, надо бы заручиться поддержкой торских козаков4. Да на Кальмиус и Самару завернуть и в Коше Запорожском побывать, с Барабашом и Сирко посоветоваться.
- Марка5 свого хотів з козаками туди відправити. Але, якщо ти, синку, уже взмозі, то вдвох поїдете, листа нашого їм доставите, – завершил свои рассуждения Пушкарь.
Северин такому поручению обрадовался и несколько раз кивнул согласно. Марко Пушкаренко, стоявший тут же, подмигнул своему будущему попутчику и одобрительно потряс сжатыми кулаками.
- От воно й добре. Ви з моїм Марком однолітки. Тож – порозумієтеся. Він, правда, не такий битий, як ти. Але ж козак вправний, – сказал Пушкарь, взял молодиков за шеи, сблизил их лбами, развернул от себя и подтолкнул к выходу из куреня. – Ідіть, хлопці, готуйтеся та зранку й виступите.
Проводы много времени не заняли и были нелюдными. Северин, собравший свою походную торбу с того же вечера, в сопровождении тётушки Степаниды и не отстававшей от неё Дарины явился в расположение Полтавского полка затемно. У полковой конюшни их уже поджидали Мартын Пушкарь с сыном. Конюхи из дедов козацких подвели осёдланных лошадей, выезженных и подготовленных к дальнему пути по всем правилам.
- А ну, перевірте, хлопці, коней, чи не підведуть у разі чого, – сказал Мартын Пушкарь.
Деды-конюхи поняли эти слова по-своему – мол, не доверяет им их полковник, и обиженно развели руками.
Северин и Марко, не касаясь стремян, запрыгнули в сёдла, чем вызвали ещё большее неудовольствие опытных коневодов.
- І нащо коней так лякати, вони ж живі, – пробурчал себе в усы один из них.
Лошади, почувствовав опытных всадников, легко и охотно взяли повод. Марко Пушкаренко для начала проверил свою в постановлении и обратном постановлении6. Та шла хорошо, равномерно и ноги ставила правильно. Марко перевёл её на рысь и иноходь, попробовал боковое движение7, потом пустил в противоположную сторону8, и ещё раз в обратную.9 Испытал и на движение вперёд-вбок10. Лошадь продемонстрировала достаточную продольную гибкость, была податлива на повод и шенкель.
И тогда Марко поднял лошадь в галоп, дал посыл на смену ног11 и завершил эффектным кручением на месте12.
- Вправно, синку, нічого не скажеш. Вправно, – удовлетворённо сказал Мартын Пушкарь. Конюхи тоже одобрительно прижмурились.
- А тепер ти, Северине, твоя черга, – хитро произнёс полтавский полковник, – потіш нас, старих, чим зможеш.
Северин, сидевший в седле и время от времени поглаживавший своего коня по холке, не прикасаясь к поводьям, слегка сжал его бока бёдрами и пустил лёгкой рысью по кругу. Конь спокойно пошёл в посыле и, казалось, сам по себе, без какого-либо принуждения, совершал повороты через передние и задние ноги, боковые движения на шаге и рыси, сделал несколько прыжков через воображаемые препятствия и вдруг, на мгновение остановившись, как бы продолжил движение на месте. Он попеременно, равномерно и величаво поднимал и опускал диагональные пары ног, при этом основную нагрузку распределяя на задние ноги и, благодаря этому, создавал иллюзию парения над землёй13.
Деды-коневоды, переглянувшись, понимающе загудели. Дарина не удержалась и захлопала в ладошки. Марко Пушкаренко, не скрывая своего восхищения, подскакал к Северину и крикнул:
- Навчи! Навчи мене, брате!
Северин кивнул, соглашаясь.
- От і побраталися, – довольно пробурчал Мартын Пушкарь, – от і добре. Буде вам, чим зайнятися в дорозі. А вона неблизька. Тому – закінчуйте свої іграшки та вирушайте.
Козаки, которым действительно предстояло путешествие неблизкое и небезопасное, сошли с коней.
Мартын Пушкарь перекрестил своего сына, поцеловал в лоб на прощание и сказал:
- Їдь та пам’ятай, синку: очі – міра, душа – віра, а совість – порука. Бережи честь козацьку та товаришів своїх. А прийде час – вони тебе збережуть.
Степанида перекрестила Северина и сказала:
- Від добра ніхто не тікає, від добра добра не шукають, а все добре добром і кінчається. Нехай і в тебе, синку, так буде.
Дарина, долго не решавшаяся подойти, в последний момент, когда козаки уже садились на коней, подбежала к Северину и, остановившись в полушаге от него, пролепетала еле слышно:
- А я Вас чекати буду. Скільки знадобиться, стільки й буду. Хоч би й усе життя…
Северин удивлённо посмотрел на дивчину. Посмотрел так, как будто увидел её впервые. Взял её голову в свои ладони, заглянул в глаза и кивнул ободряюще.
И застучали кони копытами по Соборной площади, и отозвался этот стук звонким эхом под сводами Куринёвских ворот, и закурилась по козацкому следу утренняя морозная пыль, и долго не улегалась.

На этом плане Полтавы, реконструированном в XVIII веке со списка века XVII, можно сориентироваться.
Поскольку основные названия, локализующие описанные нами события, здесь сохранены: Мазуровка, или Мазуровый яр, Глухая башня, Николаевская церковь, Святогеоргиевский храм с остатками монастырских построек, Святоуспенский собор, Соборная площадь с ратушей, правее которой располагались городская тюрьма и курени Полтавского полка, основные ворота.

XXVII

1652 год по григорианскому календарю1 был годом високосным2. Да ещё и начинался в понедельник, что было очень плохой приметой. Люди говорили, что нельзя в такой год ничего в жизни своей менять: ни жениться, ни дом строить, ни нового ничего начинать. Потому что Касьян3 людей косит, огонь и воду насылает и вообще – весь мир губит.
Но Богдан Хмельницкий в последний месяц не очень-то оглядывался на приметы.
Гетман сидел в Чигирине и думал свою думу.
Вон, четыре года тому, когда всё начиналось, тоже был Касьянов год. А как славно пошло?! И не только в украинах. В английских землях Кромвель4 как всё перевернул. Короля своего Карла5 в темницу посадил, а потом и головы лишить не побоялся.
К нам писал с большим почтением и не абы каким титулованием:
«Божьей милостью Генералиссимус войска и стародавней греческой религии и церкви, властелин всех козаков, страх и уничтожитель польской шляхты, завоеватель крепостей, преследователь язычников, антихриста и иудеев».
Объединить усилия предлагал.
Так. Но где та Англия? Далековато. Туда не дотянешься. И оттуда украины не достанешь.
В землях французских люд парижский тоже королевский трон тряхнул, что тот устоял еле-еле6. Вот бы и нам с королями да королевятами их, как в тех англиях и франциях. И самим царевать да править. Только без парламентов всяких, да без сеймов и рад. Потому как – нет от них толку ни в каких землях, ни в Европе, ни в Речи Посполитой, ни в украинах наших.
Такой нужный нам мир, великими стараниями и великими жертвами установленный, со смертью Николая Потоцкого сразу же зашатался.
Козаки от того мира нос воротят, как от чана с тухлой капустой. С ляшской стороны пункты договорные тоже исполнять некому. Король и хотел бы с войной покончить, но шляхту усмирить не может. Потому и булаву гетмана коронного никому не передал, себе оставил. Не хочет, видно, управление войском из рук своих выпускать. А войско под королевской рукой быть не желает. Главный наследник той булавы, Калиновский, который всегда против замирения выступал, предводительство над войском на себя перебрал. Спит и видит, как бы Гетманщину и его, Гетмана, уничтожить. Но без булавы коронной – какой он предводитель?
Так. Без булавы Калиновский никто. И любой без булавы никто. Как и без короны.
Надо, надо, думал Гетман, поскорее Тимоша женить. Выводить его в люди через ту женитьбу и приучать к правлению землями козацкими, учить, как с соседями, с татарвой, с турками и ляхами ладить, с Москвой договариваться. В землях козацких лад да ряд наводить и полковников с их людом мятежным приводить к послушанию. Привыкли воевать и грабить, к крови привыкли. А от крови той и неповиновение, и своеволие их.
Думают, они ляхов побили. Думают, они сами волю и землю свою добыли. А то, что это он их поднял, в поле вывел и к победам привёл, забыли начисто. Богуна превозносят, Гладкого слушают, а его, Гетмана их, хулят да лают. Собаки. Хуже собак!
А если его, не дай, конечно, Боже, не станет вскорости? Или созовут верные побратимы раду чёрную да и скинут его с гетманства?! Кому тогда булава перейдёт? Тому же Богуну? Джеджалию? Пушкарю? Гладкому?!
Так. Пока мир стоит, и большой зрады полковники не удумали, надо с Тимошевой женитьбой всё решать, не откладывая. Пусть только сейм пройдёт, пусть паны-ляшки пункты белоцерковские рассмотрят. А к тому времени и Искра Иван7 с посольством нашим из Москвы вернётся. И можно будет за Розандой Лупуловой поезд свадебный снаряжать. А с тем поездом и Богуна бы отправить. Чтобы не было главного нашего соперника в украинах. Богуна не будет – с остальными быстро управимся. Кому язык подвяжем, а кого и на голову укоротим.
Тимош ясновельможным паном, «его светлостью», а то и «его милостью» вернётся. Подарят с Розандой наследника господарю молдавскому8, и всё. Дело будет сделано. Через Лупула с Радзивиллами, хотят они того или нет, породичаемся. А от такого родства большая польза может выйти. Глядишь, мы литовскому гетману поможем в его соревнованиях властных с королём да сеймом.
Хочет, ох как хочет ясновельможный пан Януш самовластным в своих землях быть. И желание то в Речи Посполитой – секрет разве что для того же короля и того же сейма.
Так. Родичу в этом деле помочь не грех. А там и Литва его в наших делах поможет. Хотя бы и невмешательством своим. Ибо – какая может быть война между родичами?
Но до того дела надо ещё одно сделать. Надо всю эту мешанину кровавую, что после пактов белоцерковских в Гетманщине началась, как-то пригасить. Чернь утихомирить. Своеволие хлопское вывести. Особенно на Заднепровье. Выговский доносит, что переговорщика нашего белоцерковского – пана Маховского в Ромны не пускают. Козаки Прилуцкого полка за Днепром побили все хоругви пана Семашко. От хоругвей тех только двадцать пахоликов в живых осталось. Сумели как-то выскользнуть. Пана старосту житомирского с его сорока хоругвями побили на Удае9. И чего его туда занесло? Небось, тоже хлебом козацким разжиться захотел пан староста. Житомирщину-то ляхи всю выели.
Калиновский каждую неделю Яну Казимиру послания шлёт, жалуется на него, Гетмана. В письмах я, мол, в покорности заверяю, бунтарей караю. Но только для вида. На самом же деле подговариваю козачество к непокорности и к новому бунту. А что тот же пан Маховский, переговорщик наш дорогой, в Липовом10 натворил, про то, пёс смердящий, не пишет. Всех от мала до велика вырезал.
Так. Аукнется ещё эта резня и панам-ляшкам, и нам в украинах. Вестуны Выговского доносят, что люд черниговский, услыхав об этом побоище, бросает всё и бежит в Московщину. Козаки многие туда же уходят. И про тех уходников уже много известий с московской стороны имеем. Из Путивля11 вестуны доносят, что из Константинова все люди, бросив дома свои, вышли и стоят у Недригайлова12. Ждут, когда воеводы царя московского допустят их в Севск и в тот же Путивль.
От поляков жалобы приходят, что не слушают их хлопы. Бьют и бегут, бегут и бьют. Из Конотопа и поместий, к нему прилегающих, все ушли, и когда хозяева их законные вернулись – впору пышному панству было самим в ярмо запрягаться, пахать, боронить да сеять.
А из самого Чернигова такое известие пришло, что Гетман уж и не знал, верить ли? Но поверить пришлось. Пришлось, когда от воеводы путивльского получил подтверждение, что целый козацкий полк во главе с наказным черниговским полковником Иваном Михайловым сыном Дзиньковским13 и со всеми сотниками его ушли к московской заставе. И придя, били челом воеводе и государю на вечное проживание в московских землях – на Белгородской черте,14 на речке Тихая Сосна15.
Бегут из украин люди. Бегут, как черти от ладана.
Потому, надо бы заслоны на кордоне ставить да беглецов тех разворачивать. Иначе – опустеет Гетманщина и гетманствовать будет не с кем и не над кем.

***
Как бы в подтверждение этих дум перед вербной неделей16 польская сторона потребовала от Гетмана собрать совместную комиссию по тем негораздам, что происходили в украинах. Особенно рассмотреть те случаи своеволия козацких и коронных неслухов, что имели место на левом берегу Днепра и повлекли за собою насилие и смерть подданных Речи Посполитой. Собрать, рассмотреть каждый случай нарушения Белоцерковских пактов и примерно наказать виновных.
Гетман необычайно воодушевился этим и сразу же назначил старшинскую раду. И место выбрал достойное – Полтаву. И поводы для столь спешного сбора были подходящими, такие, что могли надёжно скрыть его истинные намерения.
- Надо нам, Иван, – говорил Богдан Хмельницкий Ивану Выговскому, – довести старшину нашу и полковников до того, чтобы они сами чернь и голоту утихомирили. И тем мир укрепить. А чтобы были посговорчивей, пошли людей надёжных в Крым. Пусть брат наш Ислам-Гирей войско под Полтаву пришлёт.
И Выговский тут же снаряжал посыльных на Крым.
- Надо нам, братья мои товарищи, – говорил он старшинам, при нём находящимся, – новый реестр утвердить да к воеводе киевскому, доброжелателю козацкому, отправить. Чтобы посмотрел пан воевода и на сейме утверждению его со всем своим старанием поспособствовал. Если сам искренне мира хочет.
- Так много ещё в тот реестр козаков не дописано, – отвечали старшины, – Подобайло своих списков не дал. И Богун, и Матвей Гладкий, и полк Прилуцкий.
- А вы на что? – вразумлял старшину Гетман. – Богун вам не дал, Гладкий не дописал. Сами возьмите и допишите. Или вы не знаете, кого записывать, а кто вам не нужен.
И старшина бралась за дело. Дописывала.
- Надо бы послов-делегатов на сейм выбрать, – говорил Богдан Хмельницкий тем, кто сомневался в необходимости созыва козацкой рады, – инструкцию им составить. Да такую инструкцию, чтобы вольности наши отстаивали, не щадя живота своего. Не то – без нас проведут паны-ляшки свой сейм. Утвердят, что им нужно. И что же тогда? Опять война?!
И сомневающиеся отбрасывали свои сомнения. Согласно кивали и говорили: «Так, пане Гетьман. Істинно так».
В то же время, за всеми этими разговорами да советами, направленными на утверждение согласия и мира, Гетман видел ещё одну цель. И в данный момент она была главной. В том, какое недовольство вызвали Белоцерковские пункты в Польше, в том, с каким нетерпением и какой воинственностью гоноровая шляхта устремилась в свои маетки, и особенно в том, какую бурю и какую кровь спровоцировала эта воинственность в Гетманщине, Гетман усмотрел возможность легитимного устранения наиболее вероятных конкурентов и откровенных смутьянов.
Так! Подвергнуть разбору все случаи нарушения Белоцерковских пактов и примерно покарать! Чтобы больше никакой Богун, никакой Гладкий, никакой Герасимович17 даже думать не могли о непокоре!
Но осуществить задуманное в Полтаве будет невозможно. Не тот город Полтава, чтобы там судить да казнить козацких ватажков. Мартын Пушкарь в таком деле не помощник. И полк его подобный суд и такую расправу не поддержит, против выступит. Другое место подобрать надо. Верное. Подобрать, стянуть туда надёжные полки. И крымцев, что к Полтаве подходят, туда перенаправить.
Так!

***
Совместная козацко-польская комиссия заседала в апреле 1652 года в Корсуни. Гетман, кроме верных ему старшин, таких как братья Выговские и Золотаренко, включил ещё и полковника киевского Антона Ждановича. Сам в состав комиссии не вошёл. Наблюдал как бы со стороны.
Польские комиссары Себастьян Маховский, Михайло Аксак, Иероним Завиша и председательствовавший на заседаниях комиссии воевода киевский Адам Кисель получили из Варшавы строгое указание выявить виновных как с козацкой, так и с польской стороны. И так их наказать, чтобы все в Речи Посполитой услышали и знали, что есть в державе и правый суд, и справедливость высшая, и кара.
При этом приводить приговоры в исполнение должны были поляки над поляками, а козаки над козаками.
По известным причинам протоколы заседаний и приговоры не сохранились. А возможно, их и не вели. Нам неведомы даже имена всех, понёсших наказание. Но в истории козацкой и в более поздних записях хроникёров XVIII – XIX веков отмечается, что с польской стороны были приговорены к расстрелу около шести пахоликов и войсковых товарищей. Такое же количество расстреляли и со стороны козацкой. Среди них миргородского полковника Матвея Гладкого, прилуцкого полковника Семёна Герасимовича, какого-то сотника краснянского. Ни Иван Богун, ни Мартын Пушкарь, ни Филон Джеджалий в Корсунь не прибыли.
И сразу же после этих несправедливых казней по Гетманщине разнеслись поголоски о том, что Хмель повелел расстрелять козаков именитых, а с ляхами згоду учинил. Деспот он, зрадник и ляшский прислужник!


XXVIII

12 апреля 2013 года я стоял в самом центре Киева на Софийской площади у памятника Богдану Хмельницкому1.
В силу известных обстоятельств в столице Украины я не был давно, около десяти лет. Я стоял и смотрел на памятник, знакомый с детства по рисункам, фотографиям в журналах и газетах, а значительно позже – и с того времени, как увидел этот памятник, что называется, «вживе», когда в ноябре 1972 года возвращался в родной город из Группы советских войск в Германии, то есть – из Германской Демократической Республики – проездом через Киев.
Помню, как уже тогда, в 1972-ом, подумал, каким это чудом конь и всадник, при таком постановлении и такой посадке, не свалились с этой кручи. Наверное каждый, кто знаком с верховой ездой, хотя бы раз, но задавал себе вопрос: как это Хмельницкий ещё не завалился на правую сторону? Или: как это его конь не сел на круп, не опрокинулся и не придавил собою всадника?
И только потом, через несколько лет, учась на филологическом факультете Донецкого университета и постигая основные принципы, в соответствии с которыми создаётся художественное произведение, понял, что и здесь, в этом памятнике, не всё так, как в жизни. И здесь главное – замысел, так называемая авторская идея. Понял, принял и в дальнейшем воспринимал и бронзового Богдана, и его коня адекватно.
Но эта адекватность порождала другие вопросы, в то время несколько хаотичные и не до конца продуманные. Незыблемый каменный постамент как образ и символ родной земли, родины, тот же бронзовый конь, тот же бронзовый Богдан, величаво и грозно размахнувшийся своей булавой. Но почему-то размахнувшийся на северо-запад, куда-то в сторону Балтийского моря, Литвы и Швеции. То ли для удара размахнулся, то ли для того, чтобы указать одному ему ведомый путь?
Я стоял у памятника Гетману, пытаясь облечь в словесную форму и сформулировать весьма смутное ощущение того, что воспроизведённая и написанная история – это не совсем то, как оно было на самом деле. А история реальная, взаправдашняя – это совсем не то, что было, прошло и навсегда осталось там, позади, в прошедшем времени. История – это не просто памятники, давние даты и полузабытые имена, всплывающие в нашей памяти на потребу, по той или иной необходимости.
История, то есть события и люди, их вершившие, постоянно присутствуют в настоящем, живут рядом с нами, живут в каждом из нас. Живут так же, как в каждом из нас течёт и живёт кровь наших предков, заставляет работать сердце и питает наш разум.
Была бы Украина такой, как сегодня, без Богдана Хмельницкого? Без его дум, сомнений, надежд, побед и поражений? Без его воли, ума, хитростей и коварства?
Наверное, была бы. Но не такой, как сегодня.
Может быть, такой, как Польша. Или в её составе. С её религией, языком и государственной культурой. Может быть, такой, как Турция или, скажем, та же Швеция.
Но не будем упражняться в сослагательном наклонении применительно к истории. Учёные головы давно доказали, что дело это напрасное, бесперспективное.
Были времена, около трёхсот пятидесяти лет, со времени Переяславской рады 1654-го до 1991 года, когда Украину пытались сделать такой, как Россия. Сначала как Россия имперская, а потом и как советская.
Малор;ссия и Украинская Советская Социалистическая Республика.
Это было, прошло, но осталось в настоящем. И не даёт покоя ни современным национал-патриотам, ни коммунистам, ни национал-социалистам, ни проевропейским либералам, ни регионалам, по очереди позиционирующим себя в качестве избранников народа и в результате народного волеизъявления приходящим во власть.
И, придя к власти, каждая из этих политических сил, каждый из этих избранников народа стремился переписать всенародную историю. Но нельзя переписать то, что ещё не написано и вряд ли будет написано когда-либо в исчерпывающем объёме.
Кем был и кто есть Богдан Хмельницкий? Всенародный вожак, великий Гетман, освободитель и защитник? Или государственный преступник, политический интриган, национальный и религиозный ксенофоб2? Задайте эти два вопроса украинскому, польскому и, скажем, израильскому историкам. И получите противоположные доказательные ответы.
Победа в битве под Батогом3, одержанная весной 1652 года, характеризует Хмельницкого как великого стратега и полководца. Услыхав о разгроме коронного войска, о гибели Сигизмунда Пжиемского, Марека Собесского, Мартина Калиновского и его сына Самуєля, поляки спешно покинули Гетманщину. И опомнились только на реке Случь. Бежал из Киева и воевода Адам Кисель. Остановился в своих Низкиничах и через год, 3 мая 1653 года, отдал Богу душу от великого расстройства душевного.
Так что Гетман под Батогом и за Берестечко отомстил, и земли, утерянные после Белоцерковского мира, вернул. И этот исторический факт свидетельствует о его полководческом таланте и о стратегическом политическом мышлении. И в этом он безусловный лидер и вождь. А вот бессмысленное уничтожение, а по сути – просто резня, учинённая под тем же Батогом Тимофеем Хмельницким с молчаливого согласия Гетмана над 8 000 больных, раненных и пленных польских воинов, которых козаки и татары захватили после битвы, как его характеризует?
В 1654-ом Гетман продал и предал Украину? Или совершил великое воссоединение братских народов? Спросите об этом у украинского национал-патриота и патриота прорусского. И получите полярные суждения, весьма убедительные, с аргументами и фактами.
Кем были Наливайко, Кривонос, Богун, Матвей Гладкий, Джеджалий, Иван Золотаренко или тот же Иван Сирко? Кем были те сотни и тысячи других людей, кто пошёл за Хмельницким? Они шли за ним, за своей надеждой, испытывая радость побед и горечь разочарований. Они шли за теми, кому верили, за теми, кто был их вожаками, лидерами, вождями. Но их лидеры были и просто людьми. И шедшие за ними тоже были просто людьми.
В первую очередь – просто людьми.
Иногда эта вера подвигала на великие свершения, наделяла их безграничной созидательной силой. И тогда они ощущали себя единым народом, который возводил города, прокладывал дороги, осваивал новые жизненные пространства, строил и защищал свою семью, свою землю, свою державу.
Иногда эта вера приводила к тому, что в порыве к новой жизни, к новым, революционным, свершениям народ забывал своё прошлое, массово отказывался от привычного, от былой вековечной культуры, разрушал созданные своими руками миры и державы, забывал мораль и религию предков, отказывался от Бога. И тогда народ становился толпой, легкоуправляемым стадом, в котором, казалось бы, все идут вместе и в ногу в одном направлении, но при этом каждый отвечает за себя и каждый несёт в себе свои страхи.
Страх, периодически поселявшийся в душе народа и парализовывавший его волю, порождал сомнение, но не в правильности выбранного пути, а в лидерах и вождях. И затем, что парадоксально, это сомнение приводило к тому, что вчерашние вожаки, герои и вожди объявлялись злодеями и государственными преступниками. И толпа, некогда приветствовавшая их и превозносившая до уровня небожителей, толпа, по своей воле и с искренним энтузиазмом участвовавшая во всех их деяниях, безжалостно и с не меньшим энтузиазмом уничтожала не только вчерашних кумиров, но даже и память о них.
Так кем же были наши предки?
Если их кровь течёт в нас.
Если они – это мы.
Кем были мои предки?
Кем был Северин Пащенок, жаждавший осуществить свою месть и во имя этого осуществления не жалевший ни себя, ни других людей, ни врагов, ни товарищей своих?
Северин Пащенок, беспрекословно исполнявший волю начальствующих над ним Максима Кривоноса и Мартына Пушкаря.
Северин Пащенок, проливший реки польской, русской и иудейской крови, ненавидевший своих врагов и ненавидимый врагами, горячо любимый близкими людьми, уважаемый товарищами-побратимами.
Он, Северин Пащенок, одержимый стремлением уничтожить врага своего, из-за этой одержимости потерявший умение говорить по-человечески и вновь обретший это умение только после того, как в душе его поселилась любовь.

***
Тогда, в том же 1652 году, ранним весенним утром вернувшись вместе с побратимом своим Марком Пушкаренко из безрезультатного двухмесячного странствия по Дикой степи, первым делом он направился не к Мартыну Пушкарю с докладом, а к Глухой башне, к той хате, крытой новым камышом.
Козаки, что стояли на Торе и Клёбан-Быке4, козаки бахмутские, железнянские, ясеноватские и кальмиусские, козаки самарские и даже сечевики посланцев Мартына Пушкаря выслушивали внимательно, поглаживали свои чубины и длинные усы, неопределённо покачивали головами и снаряжали Северина с Марком дальше.
- От, якщо ті побратими, що на Бахмуті, погодяться, то й ми піднімемося, – говорили им на Торе и Клёбан-Быке.
- Так-то воно так, – слышали они от бахмутцев. – Як тільки почуємо, що Кальміуська та Самарська паланки виступили, так і ми підемо. Зразу ж.
И даже на Сечи им ответили весьма неопределённо. И Яков Барабаш, и Иван Сирко соглашались, что «Хмель взявся добре, та завів не туди. І з цим щось треба робити. Але і виступати проти нього не по-людськи буде, не по-нашому. Тому – нехай Пушкар розпочне, а потім уже і Січ підніметься. Можливо».
Прибыв в Полтаву, Северин понадеялся, что Марко Пушкаренко сам доложит отцу обо всём, и направил коня к маленькой глинобитной хате, в которой обитали его спасительницы. Дарина, чуть было заслышав стук копыт, подхватилась с кровати и, как была со сна, босая, непричёсанная, в одной белой рубашке выскочила на крылечко, промчалась к калитке и, встретившись с ним взглядом, остановилась, как вкопанная. Тут же опомнилась, закрыла глаза ладошками, ойкнула и, опрометью промахнув обратное расстояние от калитки до крыльца, скрылась в хате. А Северин, ещё издали заметив её белое одеяние, резко осадил у плетня своего коня, соскочил с седла и не заметил, как прошептал в голос: «Дарино. От я і вдома».
Полтавский полк не участвовал в новом походе в Молдавию, затеянном Гетманом с целью скорейшей женитьбы Тимоша на Розанде Лупул. Не было полтавчан и на бранном поле у горы Батог на Винничине.
Так что у «діточ;к», как их любовно называла тётушка Степанида, было время и рассмотреть друг друга, и наговориться.
Не повёл Пушкарь своих козаков и через год, в сентябре 1653-го, к Днестру под Жванец5.
Не присягали полтавский полковник и весь его полк и царю московскому 18 января 1654 года в Переяславе6.
И вообще, отношения Левобережных полков с Чигирином были напряжёнными и во многом непонятными, как и отношения с ним Сечи Запорожской.
С 1649 года и сам Гетман на Запорожье не показывался, и запорожские атаманы к нему не приезжали. Сечевики и отдельные сотни периодические выходили из Коша, примыкали к реестровым полкам, ходили в гетманские походы. Но только по своей воле. Такого же, чтобы вся Сечь выступила под началом Хмельницкого, такого после Замостья не было.
Так же не было случая, чтобы весь Полтавский полк после заключения Белоцерковского мира выступал на стороне Хмельницкого в полном составе. Только на второй год после начала русско-польской войны 1654 – 16677 годов и после того, как сам полковник полтавский убедился, что кроме Москвы рассчитывать больше не на кого, он присягнул-таки царю и вывел своих полтавчан на бранное поле под Охматовом8. Вывел не потому, что вновь поверил Хмельницкому, а потому, что ляхи опять решили поизмываться над людом украинным. Это только кажется, что Охматов далеко от Полтавы, что Днепр между ними лежит непреодолимой преградой. И Берестечко, и Белая Церковь тоже казались не близкими, а что потом вышло?
Северин Пащенок после возвращения в Полтаву ни в какие походы не ходил. Вновь обретя способность говорить с людьми, он целыми днями пропадал в Спасо-Преображенском храме, благодаря Господа за своё исцеление. И всерьёз подумывая о том, чтобы стать монастырским трудником и послушником9.
От затворничества его избавило только то обстоятельство, что Мартын Пушкарь, выслушав тётушку Степаниду с Дариной, да и сам заметив стремление своего сотника к иночеству, поручил ему возродить селитряный промысел в городе. А чтобы заохотить Северина, как следует, сказал:
- Бачу, відпочив, ти, парубче, достатньо. До тями прийшов, заговорив знову, як люди. То ж, пора прийшла і до людських справ повертатися. Хочу, щоб відродив ти батьківське подвір’я. І хату свою отчу, і млин, і крамниці, і всі діла богоугодні батька свого та матінки відродив і продовжив. Війна наша, по всьому видно, буде нескінченною, і пороху нам знадобиться незміренно. А як на ноги станеш, щоб і школу для козачат під свою опіку прийняв. Бо людям нашим не самою війною жити. Вважай це моїм тобі особистим наказом!
Северин такому приказу обрадовался и со свойственными ему настойчивостью и упорством тут же принялся исполнять. Не стоит и говорить, что первыми его помощниками в этом деле стали хозяйственная да рассудительная тётушка Степанида и её племянница Дарина, которой исполнилось шестнадцать, и которую так и распирало от нерастраченной молодой энергии.
В трудах и заботах по возрождению отцовского дела прошёл год 1654-ый. На Мазуровой балке, у Свято-Николаевской церкви, кипела работа.
Весело зазеленела молодая поросль на Пащенковом подворье, размахивал своими крыльями заново отстроенный ветряк и распахнули двери обновлённые Пашенковы крамницы.
Селитряное и пороховое дело Северин решил развернуть за городом на одном из заброшенных безымянных хуторов. Добычу селитры и древесного угля наладили быстро. А вот серы своей не хватало. Её пришлось везти издалека, с берегов реки Шостка и из Немирова. Но и с этим Северин справился.
И когда на следующий год, в январе 1655-го, Полтавский полк уходил под Охматов, то козацкие пороховницы наполнялись уже своим, полтавским порохом. Его, Северина Пащенка, порохом.
Возродив и наладив отцовское дело, Северин принялся отстраивать и отчий дом. За год мастеровые поправили, укрепили и выдержали каменный фундамент, завезли, вымочили в Ворскле, просушили дубовые и сосновые брёвна. И по весне 1657-го, благословясь, приступили к строительству.
К серпню месяцу Пащенково подворье было не узнать. Как и в былое время, с раннего утра на нём суетилась дворня, по нему степенно ходили работные люди, у ворот было не протолкнуться от возов, повозок и бричек люда торгового. Во вновь отстроенном доме, в клунях, погребах и многочисленных каморах распоряжалась тётушка Степанида. Первой её помощницей в ведении домашнего и дворового хозяйства была вездесущая Дарина.
Сам Северин, завершив многотрудное дело, готовился ввести в новый дом молодую хозяйку. Мысль о том, чтобы жениться на Дарине, не покидала его с того времени, когда, отправляясь в Дикую степь по поручению Мартына Пушкаря, при прощании он заглянул в её заплаканные глаза. Именно тогда, утвердительно кивнув в ответ на её обещание ждать вечно, Северин понял, что с его стороны это был не просто жест, ободряющий девчонку-подростка, но, как и с её стороны, очень серьёзное обещание, почти клятва.
А если козак в чём поклялся, то отступать от клятвы – грех великий, непростительный. Так его учил крёстный отец Стефан Пушкарь, так и сам Северин жил, сколько себя помнил.
Поэтому со времени своего возвращения в Полтаву все прошедшие пять лет вёл себя так, как будто женитьба на Дарине была делом давно решённым. И называл её не иначе как «моя наречена». И она, сначала по-детски поддерживая эту словесную игру и в ответ называя его своим суженным, с годами уже не мыслила своей жизни без него.
Их обоюдную уверенность в том, что свадьба состоится в скором времени, что заживут они вместе, и что жизнь эта будет долгая и счастливая, поддерживали все окружающие. И в первую очередь – тётушка Степанида.
- От воно колись, та війна ця клята скінчиться. Люди вгамуються, заживуть собі спокійно. Тоді одружитеся, діточок народите, і буду я їм нянькою, – говорила она Дарине, вызывая стыдливый румянец на девичьих щеках и, одновременно, вселяя в неё твёрдую уверенность, что так оно и будет.
- Дивися, дитятко, як воно у тебе все гарно виходить. Усе повернув, усе порушене відбудував. Батько і матінка твоя дивляться на тебе з небес і радіють. Пора, мабуть, і своїй душі ладу надавати. Пора вже вам з Дариною сім’ю заводити та діточок. Бо, боюся, що перехопить нашу дівчину який не який інший козак. І тоді вже не зможу малих ваших поколихати та заспівати їм колискову, – время от времени говорила она Северину.
И он, зная, что иначе и быть не может, покорно кивал, соглашаясь. Но выжидал. Поскольку с некоторых пор приучал себя всё делать основательно и последовательно.
Сначала надо было всё до ума довести, майно отцовское вернуть, дом поставить, достроить, чтобы было чем и было где любимую жену баловать да холить, да чтобы дети их росли в просторном жилище и в достатке. Так и только так должно быть у Северина, сына Максима Пащенка, и у жены, и у детей его.
И вот в начале серпня 1657 года он решил, что пришло их с Дариной время. Сговорившись с побратимом своим Марком Пушкаренко, чтобы тот был у него и за свата, и за старшего дружку, как-то вечером постучал в окошко маленькой хатёнки, что у Глухой башни. Тем же вечером и сговорились, что через месяц, как раз на Успение10, состоится венчание и долгожданная свадьба.
Но, видимо, правильно говорят люди, что человек предполагает, а Бог располагает.
На четвёртый день после заручин из Чигирина пришло известие о том, что умер Богдан Хмельницкий11. Мартын Пушкарь тут же собрал полковую старшину и всех, преданных ему козаков. В числе наиболее верных был и Северин Пащенок.
- Готуйтеся, браття, до найгіршого, – сказал своим старшинам полтавский полковник, – готуйтеся, чекайте наказу мого з Чигирина і виходьте зразу ж. А ми з хлопцями поїдемо, попрощаємося з нашим Гетьманом.
- Як Ви думаєте, пане полковнику, обійдеться воно, чи кров буде? – спросил Северин.
- Думаю, що не обійдеться, – вздохнув, ответил Мартын Пушкарь.
- І коли виступаємо?
- Сьогодні. Як зібратися встигнемо.
- На ніч?
- А хоч би й на ніч.
Получив такой ответ, Северин опрометью бросился к Дарине, крепко взял её за руку, и коротко выдохнув: «Пішли, наречена моя. Бо часу немає», – повёл дивчину в Свято-Николаевскую церковь.
Батюшка упирался недолго. Вняв убедительным доводам полтавского сотника, известного в городе своей благочинностью и благотворительностью, тут же и обвенчал. Тем более, что доводы эти были подкреплены увесистым кошелем, пожертвованным «на храм».
Из церкви Северин направился с молодой женой на Пещенково подворье и ввёл Дарину во вновь отстроенный дом. Ввёл уже не помощницей ключницы, а полноправной хозяйкой. Так и объявил домашней прислуге и всем дворовым людям, собранным по его наказу:
- Вітайте, люди, мою дружину і вашу господиню Дарину Пащенкову. Відтепер її слово – це моє слово, а її наказ – це мій наказ. Кланяйтеся їй і вітайте.
Дарина, растерянная и себя не помнившая от такой скоротечности событий, то бледнея, то заливаясь густым румянцем, смотрела на Северина и в изумлении не могла слова произнести. На помощь ей пришла тётушка Степанида. Выйдя из толпы дворовых и подойдя к племяннице, она поклонилась ей в пояс, взяла её руку, поцеловала и прошептала на ухо:
- Нічого, дівчинко, нічого. Що ж його робити, якщо так воно складається. Дасть Боже, усе буде добре.
За тётушкой Степанидой поклонились новой хозяйке и домашние, и дворовые, и все работники.
- Дякую вам, люди. Дякую, – в ответ на это сказал Северин. – Будьте щасливі в ділах своїх. Допомагайте моїм, як мені допомагали. Та пам’ятайте, що працюємо ми чи воюємо – не тільки для себе, а задля полку та міста нашого благословенного.
С тем и покинул родное подворье, не успев ни поцеловать молодую жену, ни приголубить, как следует.

XXIX

Через три недели после торжественных похорон козацкого Гетмана в Чигирине сошлась войсковая рада1.
Филон Джеджалий, Иван Богун, Антон Жданович и Мартын Пушкарь как самые уважаемые и «старшие» полковники Гетманщины, выполняя волю усопшего Гетмана, на этой раде говорили о том, чтобы поставить на его место Юрия Хмельницкого.
При этом Джеджалий заметил, что объявить его Гетманом, конечно, можно и нужно. Вот только как тогда быть с обычаем козацким, по которому и совершеннолетний джура к управлению войском не допускается?! А тут и вовсе – пятнадцатилетний молодик.
Полковник прилуцкий Петро Дорошенко, миргородский полковник Григорий Лесницкий, подкоморий киевский и староста кременчугский Юрий Немирич2, нежинский полковник Григорий Гуляницкий3, быховский полковник Даниил Выговский – брат войскового писаря, другие полковники, старшины и сотники согласились, что рановато Юрку Хмельниченку булаву носить. Но и волю отца его не выполнить – как оно будет?
Иван Выговский в обсуждение не вмешивался. Но когда повисла длинная пауза, выразительно и коротко взглянул на Джеджалия. Тот поднялся и сказал:
- А як вам таке, браття. Доки Юрко підросте, дати йому нашого поводиря. Щоб навчав хлопця усім хитрощам та премудростям козацьким. І йому добре, і всьому війську користь.
Рада загудела одобрительно.
В этот момент Мартын Пушкарь и совершил ту роковую ошибку, о которой уже через два месяца горько пожалел.
А может – понадеялся на что-то.
Видя, что предложение Джеджалия единодушно поддерживается присутствующей старшиной и полковниками, он махнул рукой и сказал:
- Так. Нехай буде так.
- А якщо воно так, – тут же подхватил Григорий Лесницкий, – то кому з нас при нашому Юркові бути, як не тому, хто ближче за всіх і при Гетьмані нашому був? Кому, як не писареві Генеральному Виговському Івану?
- Так. Був Іван при Богдані, царство йому небесне, – сказал Антон Жданович.
- Так. Першим помічником був у всіх справах його, – сказал Юрий Немирич.
И даже Иван Богун, изогнув правую бровь, выдавил из себя:
- Так. Був.
- Це так. Це істинно так, – отозвалась остальная старшина.
- А як його вирішимо, коли прийдеться указ від старшини, або універсал який складати та до людства нашого доводити? – спросил, как бы между прочим, тот же Джеджалий. – Хто буде підписувати, і як?
- Так той же писар нехай і підписує, – неуверенно сказал Антон Жданович.
- Писар? Під гетьманським універсалом? – высказал своё сомнение Пётр Дорошенко.
- Ні, вельмишановне товариство, – авторитетно заявил Юрий Немирич, – писарю універсал підписувати не можна. А от від імені гетьмана… Скажімо, так: «Гетьман на той час Війська Запорозького».
- Та, нехай? Нехай пише й підписує. Від нас та від Юрка Хмельниченка не убуде, – загомонила старшина.
На том и порешили. Быть Ивану Выговскому наставником при малолетнем гетмане до тех пор, пока тот совершеннолетия не достигнет. То есть – до года 1660-го. И на всех бумагах, выходящих из Генеральной войсковой канцелярии, ставить свою личную подпись. А там – как Бог даст.
Порешили, и разъехались по своим полкам.
Мартын Пушкарь с сыном Марком и ближними козаками отправился не в Полтаву, а на Сечь. Хотел всё-таки полтавский полковник посмотреть в глаза сечевому товариществу, услышать, что те думают по поводу последних событий, спросить, почему ни Барабаш, ни Сирко Иван на чигиринской раде не были. По своей воле, или их никто не известил?
Северин Пащенок ехал на Запорожье с тяжёлым сердцем. Ему бы быть сейчас не посреди степи бескрайней, не месить дорожную пыль копытами коня своего. А там ему быть, где подворье родное, там, где Дарина, жена нецелованная. Но коли надо с полковником полтавским на Сечи побывать, значит – надо. Не отправился бы Мартын Пушкарь в дальний путь и не увлёк бы за собою самых преданных ему людей без надобности. Значит всё, что делается им, всё во благо Войску, Полтаве, полку, а стало быть, и ему, Северину, и его Дарине.
На первый взгляд на Сечи всё было так же, как и десять лет назад, когда покинул её Северин и попал в такие житейские жернова, которые безостановочно ломали человеческие судьбы, перемалывали в прах люд украинный, перемалывали десятками и сотнями тысяч, выбрасывали всё переломанное и перемолотое на ветер. И разносился тот прах по просторам украинным, и не было в Гетманщине такого поля, которое этот прах не покрыл.
А на Сечи, как показалось Северину, всё было по-старому. Сечевики так же размеренно вели своё нехитрое хозяйство, периодически делали вылазки на степные шляхи и на море за удачей, выходили на многочисленные заводи и протоки за рыбой, промышляли зверя в лесах, бортничали и старательно несли службу, ревностно оберегая сечевые и паланковые кордоны. Так же, как и раньше, жили по строгому распорядку. Но и так же бездельничали, картёжничали, посещали базарную слободку.
Встретили Пушкаря и его сопровождающих по-доброму, как старых знакомых и товарищей. Яков Барабаш и Иван Сирко, почеломкавшись с полтавским полковником, определили прибывших на постой в лучшем курене, усадили за козацкий стол.
- Ну, що, браття, думаєте про те, що в Гетьманщині нашій відбувається? – спросил полтавский полковник после первой же чарки.
- А що думаємо? Та – нічого, – хитро прищурившись, ответил Иван Сирко. – Ви там у себе колотитеся, гетьманів своїх ховаєте та вибираєте. То з ляхами та татарвою, ворогами нашими, замиряєтеся, то москалям вклоняєтеся. З Кошем нашим не радитеся. Так з якого переляку нам про вас думати. Живіть, як хочете. І ми будемо жити, як Бог дасть.
Сказал, взял со стола бутыль с прозрачной, как слеза, горилкой, и начал разливать её по глиняным кружкам повторно. Когда очередь дошла до Пушкаря, тот отрицательно дёрнул головой и накрыл свою кружку ладонью. Сирко недоумённо пожал плечами и поставил бутыль на стол.
- І ти, Якове, такої ж думки? – спросил Пушкарь у Якова Барабаша.
- А що я? Не християнин, чи лисий? – улыбнувшись, сказал Барабаш. – Ми всі однаково мислимо. Так чи ні, товариство?
Сечевая старшина, присутствующая за столом, одобрительно загудела:
- Так, батьку, так!
- Нащо ліпший клад, коли у нас і тут лад.
- Хоч спина гола, аби своя воля.
- У вас там два гетьмани, три отамани, і один підданий.
- Нехай ваші гетьмани знають, що в нас для них нічого немає.
- Є що їсти й пити, то ж нема про що говорити.
Барабаш довольно повёл рукой в сторону товарищества, поднял свою кружку и посмотрел в глаза Пушкарю.
- От, почув, братику? – сказал он. – У вашій Гетьманщині своє весілля, а в нас – своє. Не ми до вас, а ви до нас завітали, то ж – пийте, що дають, і мордяку свою не відвертайте.
Пушкарь убрал ладонь с кружки, потянулся к бутыли. Но Иван Сирко его опередил. Шутя, он услужливо подхватил объёмную ёмкость, подскочил к Пушкарю и налил ему до краёв. Полтавский полковник поднял кружку так, что и капля не пролилась.
- Що ж, брати-товарищі, вип’ємо. За волю та за Січ-матінку. А там – у кого яка доля.
И в два глотка осушил свою посудину.
- Оце так. Оце по-нашому, – сказал Иван Сирко.
- Так, брате, – сказал и Яков Барабаш, – тепер бачу колишнього Пушкаря.
Долго в тот вечер бражничало товарищество сечевое. Вспоминали козаки былое, и пили горькую. А когда всех сморила хмельная усталость, когда разбрелись бражники по своим углам да куреням и забылись сном, Яков Барабаш и Иван Сирко ещё долго говорили с Мартыном Пушкарём. Улеглись только под утро. И, по-видимому, о чём-то договорились.
- Знаю, хлопче, що тут тобі мука буде, – как-то виновато говорил полтавский полковник Северину на следующий день, собираясь отъехать из Сечи. – Знаю, що кортить тобі не на Коші з козаками перебувати, а в Полтаві нашій з молодою дружиною. Але так склалося, що не можу нікому цю справу довірити. Як тільки щось тут переміниться, а воно переміниться, як тільки збереться славне лицарство в україни йти, так і ти, Северине, мерщій лети до мене, де б я не був.
- А Марко? – с надеждой спросил Северин. – Тут зі мною буде? Чи як, пане полковнику.
- Ні, – ответил Пушкарь, – Марка зашлю до Чигирина. Нехай там сидить і, як і ти, пильнує.
***
На Запорожье Северин Пащенок сидел не долго. Как и Марко Пушкаренко в Чигирине. В начале первого осеннего месяца вересень козацкий дозор отловил в степи и доставил на Чёртомлык4 нескольких посланцев Выговского, направлявшихся в Крым. Посланцы везли Мехмеду IV Гирею грамоту, в которой фактический руководитель Гетманщины предлагал хану свою дружбу против царя московского и возобновление былого воинского союза. Грамоту эту с нарочными запорожцы срочно отправили в Московщину, в белокаменную.
- От воно і почалося, – сказал по этому поводу Яков Барабаш.
- Почав чигиринський лис показувати вовчи зуби, – поддержал кошевого атамана Иван Сирко. – З татарвою проти Москви замириться. А з ляхами – проти нас.
А с начала месяца жовтня по всем украинным полковым землям разнеслась весть, что наставник малолетнего гетмана собирает новую раду – в Корсуни. Но запорожцев, как и на предыдущую, не звали.
- Давай, хлопче, паняй до свого полковника та перекажи, що Січ готова, – сказал Яков Барабаш, отправляя полтавского сидельца восвояси.
- Так і сказати? Тільки це? – задал наивный вопрос Северин.
- Ти що, глухий? – усмехнувшись, съязвил Барабаш. – Що почув, те і скажеш.
Но и в этот раз не суждено было Северину добраться до Полтавы. На Самарском перевозе ему сказали, что слышали от мишуринских козаков, как два дня тому полтавский полковник с большим сопровождением переправился через Днепр и пошёл на Чигирин.
- Рада в них якась там буде, чи що, – недовольно пробурчал старый кормчий, – чи не там, не в Чигирині, а ще десь. Радяться, радяться, а діла немає.
Повернув коня, Северин отправился на Мишурин Рог. И как только выехал за кордон Войска Запорожского, слышал от встречавшихся людей одни жалобы. В кременчугских землях, в сёлах и местечках, люди говорили, что новый их староста Юрий Немирич, назначенный Выговским совсем недавно, старину не уважает, козацкие традиции не чтит, к селянам относится, как к холопам, мещан своими подданными считает, всех поборами обложил непомерными, а за какие-никакие провины карает люто.
Не меньшие сетования слышал Северин и от людей земель чигиринских. Старшины их новоназначенные и приближённые к Выговскому запрещают промышлять зверя в лесах, ловить рыбу в реках, податями новыми обложили, чуть ли не на хлеб и воду. А тех, кто не терпит и противится, казнят, носы и уши им режут.
- Оскаженіли, як ті кляті ляхи. Гірше за ляхів, – говорили люди.
Слушал всё это Северин, стискивал зубы и погонял коня. Но догнал полтавчан только перед самой Корсунью, уже за Городищем.
- Та що ж це, пане полковнику, коїться в наших землях? – соскочив с коня и произнеся обязательное приветствие, возмущённо спросил он у Мартына Пушкаря. И, не дожидаясь ответа, торопливо начал рассказывать обо всём, что видел и слышал.
- Розберемося, хлопче, розберемося, – скосив глаза в сторону, отвечал ему полтавский полковник. И, без нужды ударив коня плетью, увлёк за собой многочисленное сопровождение.
- Не радитися треба в тій Корсуні, а з Виговським та іншими зрадниками битися, – на скаку поравнявшись с Марком Пушкаренко, прокричал ему Северин.
- І я, братику, такої ж думки, – ответил ему Марко, – от тільки батько говорить, що не можна так зараз, бо там і своїх багато буде.
- Яких своїх? – спросил Северин.
- Брацлавців з Богуном, кропивнянців з Джеджалієм.
Но никаких «своих» Мартын Пушкарь на Корсунской раде5 не увидел и не нашёл. Выговский, его многочисленные родственники и сторонники, были на этом козацком съезде в подавляющем большинстве. Настоятели монастырские, церковники киевские да черниговские, которым он с начала осени начал раздавать большие земельные наделы, его поддерживали. Поддерживали Генерального писаря, а фактически «гетмана на тот час», и брацлавцы с Богуном, и другие козацкие полковники, которые так и не приняли союза с Москвой и не присягнули Алексею Михайловичу Тишайшему. Филон Джеджалий, который и в Переяславе не присягал, и не хотел идти «под москалей», тоже держал сторону выговцев.
- От, бісове стерво! – сориентировавшись в расстановке сил, высказывался Мартын Пушкарь в адрес Выговского и его сторонников. – Це буде не козацька рада, а чортяча зрада. Писарчук наш, у рота йому дишло, усіх обіцянками підкупив. Полковникам і старшинам посулив, що будуть вони, як стародавні князі в своїх землях.
Тим, хто проти Москви, обіцяє з ляхами замиритися та якесь князівство Руське утворити й затвердити на сеймі. І землі їм обіцяє у тому князівстві незміренно.
Тих, хто за Москву ще з Переяслова, завіряє в дружбі вічній і, знову ж таки, каже, що надасть їм великі наділи земельні.
А тих, хто і супроти Москви, і проти Варшави, уже запевнив – мовбито, самі жити будемо, без короля і без царя, але все ж таки ближче до Корони. Бо там, бач, срібло та золото, а в Москві – сама мідь зосталася6.
І всі вони ці його обіцянки проковтнули, неначе вареники в сметані.
- І Богун проковтнув? – спросил Северин.
- І Богун, – ответил ему Пушкарь.
- І Джеджалій? – спросил его сын Марко.
- І Джеджалій, – ответил полтавский полковник.
- А що ж на це син гетьманський? Що наш гетьман Юрій Хмельниченко?! – одновременно возмутились оба.
- Який він вам гетьман? – скептически усмехнувшись, ответил Пушкарь. – Не доріс він ще до гетьмана. Та і відправили його звідси, у Київ, до колегіуму Могилянського, від гріха.
Рада козацкая, учитывая ту большую предварительную работу, которая была проведена Выговским и его ближними накануне, прошла относительно спокойно. Соблюдая ритуал, Выговский положил гетманскую булаву перед уважаемым собранием и, делая вид, что собирается покинуть раду, направился к выходу. Но путь ему тут же заступили Григорий Гуляницкий, Юрий Немирич, Григорий Лесницкий. А остальная старшина закричала:
- Не кидай нас, батьку!
- Візьми булаву!
- Не кидай!
Писарь не заставил себя долго упрашивать и булаву взял. На том бы всё и закончилось. Но полковник прилуцкий Петро Дорошенко, высказывавший величальные слова новоизбранному гетману, вдруг спросил в завершение:
- А як же тепер із платнею Війську нашому буде? Козаки вже зачекалися. І той рік пройшов, і цей минає, а грошей як не було, так і немає.
Выговский внимательно посмотрел на Дорошенко, достал свой кошель, вынул из него несколько медных монет, с презрением бросил их на стол перед старшинами и, опершись на гетманскую булаву, произнёс:
- Вот этой медью Москва будет расплачиваться с Войском. Только смогут ли наши козаки на это что-либо купить? Ни в Речи Посполитой, ни в Крыму, ни в Порте такой позорной монеты не знают. А тем более – в наших украинах.
И тут Мартын Пушкарь, всё время молчаливо наблюдавший за этим умело разыгранным постановочным действом, сказал:
- А по мені – так краще під Москву єдиновірну, ніж під ляха, а тим гірше – під якогось писаря. Що все одне-єдине. Бо цей гетьман ваш, товариство, сам не є природним козаком, а є він ляхом, за кобилу купленим. І дружина у нього ляшка, і діти його будуть ляхами. Ні! Якщо вже не можна нам самим, якщо підступив такий вибір, що хоч ріж, то навіть якщо цар москальский буде мені платити бамагою різаною, я таку платню прийму, тому що на ній буде стояти ім’я помазаника божого православного, а не пойми якогось Іуди, писарчука купленого-перекупленого.
Но слова полтавского полковника повисли в воздухе и растворились, как глас вопиющего в пустыне7.

XXX

25 января 1658 года Иван Богун с десятью тысячами объединённого козацкого войска подходил к Полтаве.
Навстречу ему выходило козацкое войско Мартына Пушкаря, состоящее из Полтавского реестрового полка, большого отряда, прибывшего из Коша Запорожского, и всех охочих мещан и селян левобережных украин.
Гетман Иван Выговский решил одним ударом разделаться с так и не покорившимися ему Левобережьем и сечевой вольницей.
Богун остановил своё воинство за десяток вёрст от Полтавы, приказал есаулу Макару Сухому выстроить козаков для конной атаки, взял белый переговорный флажок и безо всякого сопровождения выехал вперёд для переговоров.
Пушкарь тоже отдал приказ своему войску остановиться, развернуться в боевой порядок и ждать. Взяв переговорный флажок, он один направился к противнику.
- Ну, що, брате мій Мартине? – изогнув бровь дугой, спросил Иван Богун. – Битися будемо, чи миритися?
- А ти що, брате Іване, миритися до нас прийшов, з таким військом, – открыто улыбнувшись Богуну, сказал Мартын Пушкарь.
- Війська цього я не просив, його мені гетьман надав, та старшина наша, – нахмурившись ещё больше, сказал Богун. – Та я б до тебе і сам завітав, без усякого війська.
- І що ж тобі заважало? – всё так же широко улыбаясь, спросил Пушкарь, – чи той підлабузник лядський, кого ти своїм гетьманом називаєш, не дозволив?
- Я нічиєго дозволу не потребую, – ответил Богун. – Це ти з Барабашем до Москви прихилився і їй вклоняєшся. А ми в Гетьманщині люди вільні.
- Прихилився, тому що свої від наших вольностей відвернулися і під Варшаву лягають. Та ще й усіх нас під неї підкласти хочуть, – согнав с лица улыбку, сказал Пушкарь.
- Окстися, Мартине. Ніхто не під кого не лягає, – с металлом в голосе произнёс Богун. – Гетьман, та й ми всі, і Золотаренки, і Джеджалій, і Антін Жданович, – усі свою Гетьманщину піднімаємо і будемо тепер на рівних і з Литвою, і з Короною. Про князівство Руське1 не чув?
- Та чув я, чув про ваше князівство, – сказал Пушкарь, – Тільки це вже було. У Хмеля не вийшло, а вас що, Богородиця поцілувала? Думаєте, пани-ляшки князівство ваше потерплять? Землі вам за так віддадуть. Та й хто у вашому князівстві Великим князем буде? Писарчук Виговський? Чи ти, Іване?
- Хто б не був, а все краще, ніж під Москвою, – сказал Богун. – Ти, мабуть, забув, як москалі ще при старому Гетьмані почали в Києві розпоряджатися. Церкву нашу під себе хотіли підібрати. Стрільців своїх нагнали тьму тьмущу. Воєводу свого хотіли посадити. Податі свої вводити почали. А козаки їм наші та полковники – так, з чужої вулиці прийшли та на вулицю й вийшли. Та по мені хоч гетьман, хоч князь, хоч чорт лисий, аби свій.
- Не скажи, Іване, не скажи, – с сомнением произнёс Пушкарь, – такі свої бувають, що й чортам далеко. Згадай Крису, згадай Кисіля, та того ж Ярему! А Іван-писар? Теж свій?! Як хочеш, а він для мене не гетьман.
- Ну, що ж, Мартине-брате. Отже – не домовилися? – вздохнул Богун.
- Ні, брате Іване, не домовилися. Не можу я вам Полтаву віддати. Пробач, – вздохнул в ответ и Пушкарь.
- Тоді й ти вибачай, – сказал Богун, развернул коня и отъехал с своему войску.
Старшие над карательными полками, с нетерпением ожидавшие своего предводителя, окружили его молча.
Ждали, что скажет
Богун сошёл с коня, обвёл присутствующих взглядом, словно оценивая их готовность к предстоящему, и сказал:
- Так воно складається, славне моє товариство, що прийдеться нам з Пушкарем битися. Не бажає він миром розійтися. Не хоче.
Старшины потупили головы.
- Що мовчите? – спросил Богун. – Думаєте, мені воно до вподоби? Але ж справу, яку нам доручили, зробити треба. Ідіть по своїх місцях та за моєю командою виводьте козаків на це кляте поле.
И, видя, что воинские начальники всё ещё колеблются, добавил приказным тоном:
- Вперед! Вперед, брати-товарищі.
Старшины нехотя отошли от полковника и, не садясь в сёдла, ведя коней в поводу, медленно разошлись по полкам и сотням.
- А ти чого стоїш, як той стовбур? – обратился Богун к Макару Сухому.
- Вибачайте, пане полковнику, але я на це братовбивство не згодний, – резко подняв голову и глядя в глаза Богуну, ответил Макар. – І на поле не піду. Самі сказали, що воно прокляте.
- Оце так-так. Отакий у нас осавул, – сказал Богун. – Як тебе послухати, то виходить, що всі ми тут христопродавці, братів своїх бити прийшли, а ти, Макаре, серед нас один, як той янгол з крилами.
- Думайте, що хочете, пане полковнику, а на поле я все одно не піду, – ответил Макар. – І козаків не поведу. Не можу.
- А як ми тебе під варту, та в кайдани, та на суд гетьманський? – покраснев то ли от досады, то ли от негодования, тяжело проговорил Богун.
- Робіть, як самі знаєте, пане полковнику, – твёрдо ответил Макар. – Де б я з Вами не був, ніколи задніх не пас. А тут – не можу.
И, запахнув расстёгнутый кунтуш, сел прямо в сугроб, сорвал какую-то прошлогоднюю травинку, зажал её в зубах и замолчал.
- Ну, і сиди тут сиднем, як той пічк;р2. А нам ніколи, ми воювати пішли, – неожиданно рассмеялся Богун, ударил коня нагайкой и направился к козацким полкам.

***
Травинка попалась на редкость горькой. Но Макар этой горечи не замечал. Седьмой год пошёл, как он служил у Богуна. Сразу же после женитьбы, буквально через неделю после того, как отшумела их с Галей свадьба в Сорочинцах, засобирался в дорогу и уже через четыре дня предстал перед полковником винницким и кальницким. И с тех пор наведывался на берега речки Псёл только изредка, два-три раза в год по великим праздникам. Чаще видеться с молодой женой сначала гетманская служба не давала, а потом, после смерти Гетмана, и вовсе времени на побывки не было.
Служба в подольских полках была весьма хлопотной и опасной. Богун, не принявший Белоцерковских пактов, как мог, противился их выполнению, под разными предлогами препятствуя возвращению польской шляхты в отчие маетки.
Так и объявлено было его слово по всей Брацлавщине: «Приказываю, чтобы никто не смел впредь на Подолию и к Каменцу войска заводить!»
Польская шляхта знала, что Богун слов на ветер не бросает, и поэтому шляхтичи охотились за полковником винницким и кальницким всерьёз. Макар, постоянно будучи при своём воинском начальнике, обеспечивал его безопасность и, исполняя связанные с этим особые поручения, за одни сутки завтракать мог в Виннице, обедать в Брацлаве, а ужинать в Сутисках или где-нибудь в Гнивани3.
Вообще, пребывание козаков в брацлавских землях в первый год после подписания Белоцерковского мира было как бы на птичьих правах. С одной стороны, по всем предписаниям и польских властей, и козацкого Гетмана воеводство Брацлавское в кратчайшие сроки должно быть освобождено от козацких гарнизонов и постоев. Сами эти гарнизоны, а, значит, все козаки винницкие и кальницкие, должны переселиться на киевские земли. И Богун как их воинский начальник должен был такое переселение обеспечить.
С другой стороны, никто из старшин и сотников богунских полков ни предписаний варшавских, ни чигиринских универсалов исполнять и не думал. Сидели козаки в ранговых местечках и сёлах, как могли, отбивались от настырной подольской шляхты и, если уж было совершенно невмоготу, отписывали своему полковнику лукавые послания, что такая-то сотня к переселению готова и окончательно собралась. И уже выходит из такого-то местечка. Совсем выходит. Дня через три-четыре. Как только шляхетские хоругви его милости пана такого-то им путь освободят. А сей же час выйти нет никакой возможности. Не биться же им с ляхами? И тем самым мир установленный нарушать?!
Богун, получая подобные послания о причинах задержки, не его козаками учинённых, отправлялся на место. Где, как правило, заставал картину, прямо противоположную той, что была представлена в послании. Шляхта если и была, то уже побитая, и готовности к переселению никакой. Пожурив старших и взяв с них клятвенное обещание завтра же исполнить предписанное, составлял подробное донесение и отправлял его в Чигирин. Пусть Гетман знает, что в заминке исполнения Белоцерковских пактов не он, Иван Богун, и не его козаки виноваты, а шляхта подольская в нетерпении своём.
И переезжал на новое место, где всё было точь-в-точь, как и на предыдущем.
Польный гетман коронный, владелец немалых подольских поместий и обширных земельных угодий Мартин Калиновский, зная повадки Богуна, понимал его игру. Но поделать ничего не мог, так как не мог он быть ни в глазах короля, ни в глазах сейма нарушителем установленного мира. И от этого приходил в бешенство. И одно за другим направлял в Варшаву послания о козацкой угрозе.
Воевода брацлавский и сенатор Станислав Лянцкоронский, владевший не одним поместьем и не одной тысячей десятин подольской земли, тоже понимал, что именно из-за Богуна он владеет всем этим только на бумаге. И, забыв старые обиды, заверял польного гетмана во всяческой поддержке.
Поэтому оба старались уничтожить хитрого схизматика как можно скорее. И потому посылали свои хоругви на те подольские местечки и сёла, где, по донесениям вестунов, мог располагаться Богун со своими ближними. Но не суждено им было отомстить ни за ледяную купель, ни за винницкое поражение4.
С наступлением весны 1652 года Мартин Калиновский получил известие из Чигирина. Сын Богдана Хмельницкого очень скоро пойдёт в Молдавию, чтобы жениться на дочери молдавского господаря Розанде. Пойдёт с небольшим эскортом – один-два козацких полка, не больше.
И Калиновский решил, что судьба дарит ему шанс. Если побьёт он козаков, если захватит Тимоша, то тут уж королю деваться будет некуда. Отдаст ему Его Милость Ян Казимир булаву коронного гетмана. Поскольку – больше некому. А, будучи при булаве, поведёт он коронное войско в украины, Хмельницкого в железо закуёт и в Варшаву на казнь отправит, приспешников его, всех этих богунов да ждановичей на пали посадит, схизму усмирит и в церковь истинную, вселенскую приведёт.
И будет так! Поскольку Хмельницкий, узнав о той каре, что постигнет его сына, в Чигирине не усидит. Первым Белоцерковский мир нарушит, двинет свои полки на Речь Посполитую. А со смутьянами да изменниками какой разговор? Объявит Его Милость Ян Казимир рушенье посполитое. Должен будет объявить. Вот тогда-то и придёт конец козацкому гетману, и Гетманщине, и всей их хлопской смуте. И положит тот конец он, Великий гетман Коронный Мартин Калиновский.
Не сомневаясь в удаче и наперёд считая свою победу делом уже состоявшимся, польный гетман заручился поддержкой брацлавской шляхты в лице воеводы брацлавского Станислава Лянцкоронского лично, и вывел своё войско на большую равнину в междуречье Буга и Соба5. Занятая им позиция находилась как раз на линии Чигирин – Умань – Могилёв и перекрывала путь из Гетманщины в Молдавию.
Напрасно староста винницкий пан Оджевольский просил не начинать битвы до подхода брацлавского ополчения. Безуспешно староста красноставский Марек Собесский говорил о том, что лучше было бы занять одну из укреплённых крепостей, хоть в Брацлаве, хоть в Райгородке. И даже такой авторитетный и опытный воин, как Сигизмунд Пжиемский, тщетно настаивал на отходе к Каменцу.
Пан польный гетман никого не слушал и опомнился только тогда, когда его воинство было окружено плотным кольцом из пеших козацких полков и татарских конников. В итоге советчики полегли, а отрубленные головы самого Калиновского и сына его Самуэля козаки насадили на высокие жерди и долго носили напоказ победителям.
Макар Сухой, накануне Батожской битвы посланный Богуном для связи с гетманычем, помнил, как Тимош, ссылаясь на отцовскую волю, приказал своим козакам рубить пленных. Помнил, что кровавая расправа, невольным свидетелем которой он оказался, тогда, сразу после битвы, его не задела и даже не расстроила. Ведь ляхи, будь они победителями, поступили бы точно так же. Калиновский, побей он козаков, не пожалел бы ни полковников заслуженных, ни татар, ни черни.
Нет. Не пожалел бы.
Но сейчас, когда через столько лет Макар оказался на этом проклятом поле перед что ни есть козацким городом Полтава, он почему-то вспомнил то избиение.
После Батога жизнь в Брацлавском воеводстве стала более спокойной. Те из польских воинов, кому посчастливилось остаться в живых, вспомнили совет убиенного Пжиемского, собрались в Каменце и, укрывшись за неприступными стенами, стойко оборонялись.
Сам Гетман, подступивший к крепости, взять её не смог. Боясь Бог весть откуда взявшегося мора, начавшегося в козацком войске, после двухнедельной облоги снялся и ушёл. Правда, вестуны докладывали Богуну, что Гетман ушёл не столько из-за мора, сколько из-за раздоров с военачальниками татарскими. Те не могли простить Хмельницкому, что под тем же Батогом лишил он их законного ясыря, не помешав вырезать всех пленных. Из-за этой обиды и ушли в Крым.
А без татарской конницы – какая война?
И всё же нет худа без добра. Из воеводства Брацлавского ушла и польская шляхта. Ушли паны-ляхи, оставив свои маетки победителям.
Селяне и местечковые мещане, безмерно уставшие от тех военных вихрей, что то и дело проносились по их землям, успокоились, вернулись к своим хозяйствам и в который раз начали приспосабливаться к козацким порядкам.
Из Молдавии пришло известие о свадьбе гетманыча с дочкой господаря, которое возродило надежду на то, что мирная жизнь налаживается. И надежда эта тоже прибавила спокойствия в души подольских жителей. Богун готовился к торжественной встрече молодожёнов и их почётному сопровождению в Чигирин.
Макар Сухой надеялся, что под такое великое празднество удастся выпросить такую редкую побывку в Сорочинцы.
Но спокойствие это оказалось зыбким и весьма непродолжительным.
По решению сейма уже в середине марта 1653 года войско польское коронное, усиленное панцирными хоругвями Себастьяна Маховского и литовским шляхетским ополчением, пошло на Гетманщину. Вёл его Стефан Чарнецкий, чудом избежавший гибели под Батогом, спрятавшийся на краю поля в стоге сена и наблюдавший оттуда за избиением раненных и пленных товарищей.
Стефан Чарнецкий, обозный великий коронный и каштелян киевский.
Стефан Чарнецкий, выживший в мясорубке и уверившийся в том, что отныне никакие компромиссы с козаками невозможны. «I na rozp;;d nie zostawa; Rusina!» (И на расплод не оставлять русина!) – призывал он своих воинов.
Неожиданно войдя в Гетманщину, тридцатитысячное войско польское вихрем прошлось по Волыни и заняло Паволоч. Козацкий гарнизон еле-еле успел сняться с насиженного места и в панике бежал к Погребищу, где в это время находился Винницкий полк. Богун, проведавший о количестве идущего на него войска и располагавший всего двумя тысячами козаков, решил в бои не вступать и отошёл в Кальник, куда должны были собираться все козаки, уцелевшие в этом новом погроме.
Чарнецкий последовал за ним. И так быстро преодолевал подольские просторы, что по пути успевал захватывать и карать тех несчастных, которые от него же и бежали.
 
Стефан Чарнецкий
Портрет немецкого художника XVII века
Бродеро Матгиссена.

Богун, по этой причине так и не набравший нужного количества воинов, оставил Кальник и отошёл к Балабановке, а потом и к Монастырищу6. И только здесь, укрывшись за надёжно укреплёнными крепостными стенами, решил встретить Чарнецкого. Встретить тридцатитысячное войско, располагая двумя тысячами своих и двумя тысячами прибившихся к нему козаков.
Стефан Чарнецкий принял решение атаковать Монастырище с марша, не тратя времени и сил на тщательную подготовку к штурму крепостных укреплений. И воинская удача, казалось, была на его стороне. Панцирные хоругви Маховского налетели на валы и палисады, отогнали защищавшие их козацкие заслоны, подступили к стенам. Чарнецкий, воодушевлённый столь быстрым успехом, вырвался из массы нападавших к крепостным воротам и приказал выломать их. В ожидании таранных брёвен разъезжал под стенами, сняв шлем и не обращая внимания на стрелы и ружейные пули, то и дело укладывающие на сырую землю гоноровых шляхтичей, окрылённых скорой победой.
Он не услышал этого выстрела, но почувствовал, как что-то, с необычайной силой вывернув ему шею, дёрнуло голову влево. То козацкая пуля пробила правую щеку, раздробила нёбо и вышла через левую щеку.
Чарнецкий понял, что ранен, только тогда, когда кровь хлынула в горло, лишила возможности не только говорить и отдавать команды, но и дышать.
Полуживого, его сняли с лошади и постарались уложить на принесённые ноши. Но он отстранил помогавших ему шляхтичей, встал на ноги и, обильно отплёвывая кровь, попытался что-то спросить. Сквозь хрипы и клокотания, вырывавшиеся из его рта вместе с кровью, шляхтичи догадались, что их предводитель спрашивает о том, взят ли город. Отводя глаза от своего военачальника, Себастьян Маховский ответил, что «miasto jeszcze nie podda;o si;» (город ещё не сдался).
Чарнецкий разволновался, сделал слабый жест правой рукой и, по-видимому, хотел что-то крикнуть. Кровь фонтаном ударила из его горла. Его подхватили под руки и ноги, уложили на ноши и унесли.
Не успело польское войско проститься с раненым предводителем и отправить его в коронные земли, как со стороны степи послышался угрожающий гул конницы, а сразу за этим гулом по всему полю покатились мощные крики, переходящие в визги наступающих татар. Одновременно со стороны Монастырища выдвинулись козацкие полки и тоже пошли в атаку. Поляки, думая, что на помощь Богуну пришла орда, бросили свой обоз и бежали в панике.
Королевский историк и хроникёр Веспасиан Коховский7 писал по этому поводу:

«Случай с Чарнецким и разные соображения поколебали воинственный настрой войска, так что оно оставило не только Монастырище, но и украины вообще самым быстрым маршем, так как бы от раны одного все утратили дух.
Но это не было безрассудно, поскольку если бы ещё хоть малейшее промедление, затопила бы их украина своим войском. А Чарнецкому эта неудача более доставила сожаления, нежели эта рана, что не зажила до конца его жизни, и он должен был носить бляшку на поднёбье, только бы оно ему не мешало говорить»8.

- Ну що, козаче, вийшло воно по-нашому, – наблюдая за бегством неприятеля, сказал Иван Богун своему есаулу Макару Сухому. – Біжать пани-ляшки один перед одним наввипередки.
- Біжать, пане полковнику, біжать, – сказал Макар, одетый в татарскую эни-курк – меховую куртку с короткими рукавами, и наброшенный на неё татарский же узун – бараний тулуп мехом наружу.
Победа под Монастрищем была результатом той военной хитрости, которую задумал Богун сразу же, как только узнал о силах своего противника, намного превосходивших его силу.
Перед началом атаки Чарнецкого половина козацкого войска, возглавляемая есаулом Макаром Сухим и переодетая в татарских конников, была отведена за Монастырище. В самый разгар боя Макар, изображая подкрепление, пришедшее из Крыма, должен был развернуть своих ряженых широкой татарской лавой и ударить в тыл войска польского. Одновременно с этим ударом Иван Богун намеревался выступить из города. Поляки, по задумке Богуна, непременно решили бы, что крымский хан опять вступил в войну на стороне козаков, и прекратили бы своё наступление до выяснения всех обстоятельств. И, по своему обыкновению, начали бы переговоры. А там, глядишь, и помощь из Гетманщины подошла бы. Или, как это не раз бывало с Богуном, какой-нибудь случай помог бы вывернуться.
Так оно и произошло. Рана Чарнецкого и неожиданная потеря предводителя погасили ту решительность, с которой войско польское победным маршем прошло половину Гетманщины. А внезапная атака «татар» посеяла в его рядах панику и заставила уйти восвояси.
Не успел Макар почувствовать вкус этой победы, как должен был по приказу Богуна выступать в новый поход. И на этот раз – через территорию Молдавии за далёкую речку Прут9.
В неблизкой и чуждой Макару Волошской земле10один из бояр по имени Георгий Стефан11 при поддержке трансильванского князя Дьёрдя II Ракоци и господаря Валахии Матея Басараба12 решил занять молдавский престол. И это ему почти удалось – Василий Лупул спешно бежал в Гетманщину к своему свату Богдану Хмельницкому. И попросил помощи.
Гетман не мог отказать Лупулу, который был теперь тестем не только Януша Радзивилла, но и его Тимоша. И отправил в поход два козацких полка, Прилуцкий и Корсунский, а Йосипу Глуху и Ивану Богуну с их полками наказал присоединиться к этой экспедиции по пути. Старшим над козацким войском, состоящем из четырёх полков, был поставлен Тимофей Хмельницкий. Поставлен своим отцом как наказной гетман.
Впервые получивший в распоряжение такую значительную силу, двадцатилетний гетманыч очень скоро продемонстрировал все достоинства и все изъяны своей фамилии. Думая, что распоряжается единолично, Тимош через неделю вышел на границу с Молдавией и переправился через Днестр. А ещё через неделю перешёл через Прут и подступил к Яссам13. И здесь ему улыбнулась воинская удача, во многом обусловленная боевым опытом Тимофея Носача – полковника Прилуцкого полка, Максима Нестеренко – на тот час полковника корсунского, и, конечно же, Ивана Богуна с Йосипом Глухом.
2 мая 1653 года столица Молдавии была захвачена козаками. Георгий Стефан бежал в Закарпатье.
Первая и такая скорая победа вскружила гетманычу голову. Он решил идти дальше, вглубь Волошских земель. Идти, несмотря на предостережения Глуха и Носача, недовольство Богуна и нежелание оставшихся козаков сложить головы в чужой им Мунтении14.
Иван Богун на военном совете, созванном перед выступлением, после безуспешной попытки образумить зарвавшегося гетманыча, встал со своего стула и, обращаясь к остальным полковникам, сказал печально:
- Дожили ми з вами, браття, до того, що яйця вже курицю вчать.
На что Тимофей Хмельницкий дико вскрикнул, неожиданно для всех выхватил саблю и резанул Богуна по правому предплечью.
Богун выдернул из ножен свою карабелу. Но выдернул наполовину. Потом, с глухим стуком вогнав её на место, сплюнул себе под ноги, зажал рану левой ладонью и покинул собрание.
Ни Тимофей Носач, ни Йосип Глух, ни тем более Максим Нестеренко с присутствовавшим на совете Василием Лупулом перечить гетманычу не решились.
- Що будемо робити, пане полковнику? – спросил Макар Сухой, перевязывая Богуну неглубокую рану.
- А що тут поробиш, з цим шаленим? – улыбнувшись, ответил Богун. – Не вбивати ж. Будемо наказ виконувати. Та так, щоб козаки наші по дурості цього божевільного не загинули марно.
27 мая 1653 года у валашского села Финта состоялась битва между объединёнными силами Матвея Басараба, трансильванскими, польскими и сербскими наёмниками, с одной стороны, и козацко-молдавским соединением Тимоша Хмельницкого и Василя Лупула, с другой. В полдень, когда исход битвы ещё не был решён, разыгралась сильная буря. Ливень и шквальный ветер, обрушившиеся на молдавские полки, идущие в атаку на валахов, остановили это наступление. Тимофей Хмельницкий, стоявший на возвышении и наблюдавший за манёврами своего тестя, за несколько минут промок до нитки и, буркнув себе под нос: «Пусть молдавские рыцари без нас бьют мунтян», укрылся в шатре, приказал подать горячего вина. Молдаване, увязшие в размокшем поле, которое на глазах превращалось в болото, с трудом возвратились на исходные позиции.
Матей Басараб своего шанса не упустил. По его приказу всё валашское войско, кроме передовых полков боевого охранения, тотчас было задействовано на перетаскивание пушек поближе к молдавскому и козацкому лагерям, обустроенным отдельно один от другого. И приказ этот был исполнен в кратчайший срок. Именно в то время, когда гетманыч, он же в этом походе – наказной гетман, согревался, опрокидывая в себя кубок за кубком, в то время, когда козацкие полки со своими полковниками прятались от бури в шатрах и палатках, в то время, когда молдавское воинство со своим господарем выбиралось из непролазной грязи и под проливным дождём подходило к лагерю, – именно в это время пушкари Матвея Басараба дали смертоносный залп.
Валашская артиллерия работала так плотно, что козацкая конница и Лупулова рать не устояли. Бегство их было беспорядочным и скорым. Иван Богун первым вывел свои полки из-под огня.
- Відходимо, Макаре, відходимо! – кричал полковник винницкий и кальницкий своему есаулу. – Виводь людей. І коней, коней рятуйте! Вони нас винесуть!
- А куди відходимо, пане полковнику? – пытаясь перекричать артиллерийскую канонаду, спрашивал Макар Сухой. – У яку сторону?!
- На північ виводь! За Прут! На Камінець! На Поділля!
За подольскими полками пошли полки Прилуцкий, Уманский и Корсунский. Наказной гетман Тимофей Хмельницкий, и до этого не управлявший войсками, сел на коня и покинул поле боя в одному ему известном направлении. Как потом оказалось – ушёл на Яссы и там заперся.
Господарь молдавский Василь Лупул последовал за зятем. Но в Яссах Тимофей не стал задерживаться. Избегая неприятных для него объяснений с тестем, он оставил тому двести козаков под командой Йосипа Глуха и ушёл к отцу в Гетманщину.
Вести о погроме козацкого войска разлетелись быстро. Макару казалось, что молва об этом бежит впереди отступающих полков. Слухи о неразумном поведении гетманыча, о его бездеятельности, тиранстве и пьянстве люди живо истолковывали как главную причину позорного поражения. Это напрочь стирало героический образ сына, так и не успевший сформироваться. И отбрасывало тень на отца.
К тому же и к самому Гетману воинская удача спиной повернулась. Осада Каменца, которую он затеял сразу после того, как Тимош ушёл в Молдавию, была безрезультатной. А начавшийся мор и очередная измена татарских военачальников заставили Богдана Хмельницкого отступить от крепости. А потом и вовсе уйти из Подолья к Белой Церкви.
И так уж распорядилась судьба, что оба посрамлённых войска возвратились в украины почти одновременно.
И валашский разгром, и подольская конфузия привели к тому, что козацкая голота и чернь, принимавшие участие в обоих походах, кого охотою, а кого и силой принудили своих полковников и старшину идти с ними к Гетману.
Далее обратимся к письменным свидетельствам московских послов, бояр Фомина и Матвеева, которые именно в это время по велению царя Алексея Михайловича Романова прибыли к Хмельницкому:

«И пришли к нему безо всякого уважения. И начали кричать:
- Видим уже нашу последнюю погибель! Бежишь от нас, как от смерти, и даёшь на всё волю сыну своему! Ходил твой сын спасать своего тестя, а нашу братию к смерти привёл, пять тысяч погубил своим пьянством и неразумением, а ты теперь пойдёшь его спасать, а нас, которые остались, уничтожить хочешь и голодом поморить! Взял себе хана за брата, а братство то такое, что весь Крым нами наполнил! Идём к царю христианскому, с жёнами и детьми и всем добром. Когда не захочет нас принять, лучше нам у христиан умереть, нежели у поган в неволе!
Когда бы Гетман сказал против них слово малое, была бы беда великая, но Гетман, увидев их раду, вышел из кареты и начал им так говорить:
- Знаете, братья, сколько я беды принял от ляхов за веру православную и за вас православных, но по милости Божьей не дал вас им окаянным под ноги, а многих обогатил и вольными сделал. А что вы мне укоряете, что хан мне брат, так вы сами знаете, что мы тем братством от лядской сабли высвободились! А что они набрали полону, идучи к нам в помощь, так мы ж тот полон у них отбили! А что вы говорите, что идти нам к царскому величеству, – так я вам говорю, да и сами вы знаете, что я беспрестанно посылаю к нему – прошу нас принять, только до сих пор нет от него известия, только то и слышу, что идут от него послы. А к нему не только вы хотите, но и я кроме него никуда не хочу.
И как де их Гетман отпустил, и от того де тот шум унялся»15.

Кроме московских послов об этом инциденте есть письменное свидетельство и Генерального писаря Ивана Выговского. Интерпретация эта, на наш взгляд, добавит несколько колоритных штрихов к его портрету:

«Писал к Гетману хан, чтобы позволил ему ставить город на Днепре с русского боку против городов Ислама и Шама. Гетман было позволил, но я стал говорить, чтобы не позволял, ибо нам и так чинится великая теснота, а как поставят город, будет ещё теснее, и Гетман ответил: не позволил им ставить города. После того, как пришли татары в помощь Гетману, они из многих мест забрали в полон православных христиан, силу! Я тогда от всего войска стал говорить Гетману, чтоб он сказал мурзам отдать тот полон. Гетман послал к мурзам, но как они приехали, начал крутить. Я, доведавшись, начал говорить рубо: «Называете нас своею братией, а в том ли ваше братство, что вы весь Крым нами заполнили?» За то, что я так говорил, и доведавшись, что я отговорил Гетмана, лишь бы того города на Днепре не ставили, мурзы хотели меня убить – если бы не отбили козаки. А коня из-под меня таки забрали. Козаки же, увидевши, что Гетман крутит и ничего татарам не говорит, хотели Гетмана убить, потому что татары делают такие шкоды, да ещё и сын его чинит такие дурости, как напьётся. Я, доведавшись про такое их намерение, кое-кого отговорил, а кое-кого Гетман велел ночью придушить тихонько (кому велел, уж не тому же Выговскому?! – А.Р.), чтоб того в войске не знали. А с Татарами после того сталася згода, как они отпустили пленников, но некоторых таки в Крым забрали».

А дальше уж совсем пошёл донос:

«И была у Гетмана рада со всеми полковниками, чтобы поддаться турецкому султану, и все полковники высказались за то, чтобы поддаться, кроме только киевского полковника Антона Ждановича. А я Гетману и полковникам сказал: «Пускай, кто хочет, поддаётся Турку, а мы пойдём служить государю христианскому, и всем козакам о вашей раде расскажем, как вы забыли Бога, что такое делаете».
Гетман за это хотел скарать меня на смерть. А я, увидевши, что мне угрожает, сообщил своим приятелям, чтобы они всё войско о сём оповестили, а войско, доведавшись, начало говорить: «Все умрём за Выговского! Кроме него никто ничего не осмеливается сказать татарам!» Тогда Гетман, доведавшись об этом, прислал ко мне и начал говорить: «Почему бы и не поддаться Турку?» А я сказал: «Ты меня вот о чём спроси: как бисурмены (так у Выговского. – А.Р.) запановали над Греками, они им дали всякую волю, и в их богатстве никаких насилий не чинили, пока они наполнились бисурменами, а как наполнились – видишь какое гонение христианам?» И Гетман, выслушав меня, стал опять ко мне добрым»16.

XXXI

Ни Иван Богун, ни Мартын Пушкарь, ни другие полковники и старшины, чьим потом и чьею кровью были оплачены победы и поражения козацкого войска, об этих тайных разговорах, лукавых записках, посланиях и потайных письмах Хмельницкого и Выговского ничего не знали и не ведали. Как не знали они о тех сокровенных соображениях и далеко идущих планах своих предводителей, осуществлению которых невольно способствовали, отдавая жизни на полях сражений.
Тем более о них даже не подозревали такие труженики войны, какими были Макар Сухой, Северин Пащенок, сотни тысяч козаков реестровых и запорожских, и другие сотни тысяч селян и мещан украинных.
Другое дело, что все хитроумные планы Богдана Хмельницкого, всё, на что он надеялся, к чему он стремился и куда хотел привести всех, идущих за ним, – всё это было сокрушено в одночасье.
Непрестанно лавируя между Стамбулом, Москвой, Бахчисараем и Варшавой, убедительно обещая каждому из монархов свою дружбу, военную помощь и даже верноподданство, Гетман думал, что сталкивая на территории Гетманщины разнонаправленные интересы Османской империи, Московского царства, Крымского ханства и Речи Посполитой, он выигрывает время для претворения своей фамилии в постоянно правящую и династическую.
Но не так думали в Варшаве, Москве и Стамбуле. А уж в Бахчисарае и подавно.
Первой в ультимативных тонах заговорила Порта. Девятнадцатый султан Османской империи Мехмед IV по прозвищу Авджи-Охотник, узнав о пребывании московских послов в Чигирине, срочно отправил к Хмельницкому своего чауша1. И чауш тот привёз Гетману фирман, в котором в приказной форме было сказано, чтобы он «когда уже обещал быть у султана в подданстве, так пускай на то немедленно сложит присягу. Но прежде должен он, как и обещал, взять и отдать султану город Каменец. А на себя наложить дань, дать на то письменное подтверждение, и в нынешнем году собрать и отослать дань за первый год. Дани той на год 10 000 золотых червонных, 1 000 волов и 10 000 овец. А султан пришлёт ему в помощь на поляков и на Литву крымского хана со всеми людьми и своё великое войско».
Гетман фирман прочитал, чауша приветил, пообещал волю великого султана исполнить. И тут же отправил своих посланников во главе с Антоном Ждановичем к королю Речи Посполитой. Отправил с грамотой, в которой писал следующее:

«После пактов Белоцерковских хотели мы никаким чином не нарушить установленного спокойствия, и потому тех, кто хоть наименьшую оказию давали к его нарушению, мы сурово скарали на горло, как то Гладкого, Мозырю и других. Но пп. Войнилович, Маховский и другие, что были на Заднепровье по ординансу е. кор. мил. – те против воли е. кор. мил. напавши на людей, уверенных в покое, много убили и кровь невинную пролили, а некоторые сёла и местечки огнём и мечом уничтожили. А к тому же покойный е. м. п. Калиновский, собрав войско, какое только мог, и, ставши обозом, задумал неожиданно на нас напасть – на что мы верные доказательства имели. То ж и мы должны были двинуть некоторую часть войска, предупреждая то. Но, не имея намерения идти против войска королевского, а ни в глубину края запускаться, мы потом вернулись назад. Поскольку это сталось с допуска Божьего, просим, чтобы в. кор. мил. то нам соизволил простить.
По недавнему происшествии, когда прибыл п. Зацвилиховский, надеялись мы милостивой декларации от его кор. мил. и комиссии. Но вместо неё и м. п. Чарнецкий, и Маховский, напавши, уничтожили городов немало, и людей невинных поубивали. Мы, предупреждая то, а также видя упадок господаря, двинулись на волошскую границу. А увидев, что там уже всё успокоилось, мы ретировались и ждём на милостивую декларацию от е. кор. м. и Речипосполитой.
Униженно просим, абы на будущее е. кор. м. изволил сберечь по милостивой ласке своей всё согласно со Зборовскими пактами с войском Запорожским, ничего не чинячи против веры и вольностей. Когда ж бы е. кор. м. число Запорожского войска, поставленное в Зборовском трактате, показалось занадто большим, тогда просим, абы е. кор. м. соизволил выслать пп. комиссаров до Паволочи или до Белой Церкви, с малой ассистенцией, не сближаясь с войском, и мы с ними про всё докладно поразумеемося. Но униженно просим е. кор. мил., чтобы церкви наши и монастыри были оставлены согласно с их правами при имениях и фундациях своих, и уния чтоб отменена была так в Короне, как и в кн. Литовском. Мы же будем ждать под Белой Церковью какого будь известия от е. кор. мил., и просим, чтоб е. кор. мил. изволил не задерживая отправить посла нашего по мил. своей панской ласке.
Когда ж бы не было ласки е. кор. мил. и всей Речипосполитой, тогда хотя бы е. кор. м. повелел и войску на нас наступать, мы обороняться не будем, и крови проливать больше не хотим, но будем другими способами себя спасать.
Когда ж сим простым нашим писанием мы в чём-нибудь оскорбили маестат е. кор мил., просим покорно, абы е. кор мил. то нам как простым людям простил и панской своей клименцией покрыл.
Богдан Хмельницкий гетман е. кор. м. войска Запорожского». 2

А ещё через месяц Гетман принимал московских послов. И принимал так, чтобы и посланцы Великой Порты, и комиссары Речи Посполитой тот приём видели и немедленно сообщили о нём своим правителям.
В Чигирине бояр Фомина и Матвеева от места их постоя до гетманского подворья сопровождал пышный эскорт. Рядом с послами ехали сам Иван Выговский с братом Даниилом, за ними сын боярина Фомина вёз царскую грамоту. За грамотой царские люди несли царские подарки. По обеим сторонам процессии шли спешенные козацкие старшины и полковники.
Гетман Богдан Хмельницкий встретил послов на крыльце своего дома, проводил в светлицу.
В светлице боярин Матвеев торжественно передал ему царскую грамоту и спросил о здоровье. Гетман поблагодарил и, предваряя все дальнейшие разговоры и здравицы, вдруг заверил великое посольство, что он и всё его войско намерены и будут служить царскому величеству. При этих словах все присутствующие низко поклонились и, глядя на иконы, перекрестились.
После этого Матвеев с Фоминым раздавали царские дары. Хмельницкому – пять сороков соболей и 500 рублей золотом. Выговскому – три сорока соболей и 200 рублей золотом.
При этом никто из присутствующих не ведал, что накануне вечером на двор Выговскому тайно было отправлено пять пар соболей и неизвестная нам сумма, чтобы, как записано в московских хрониках, «ни гетман и никто не знал».
Далее «ближние люди гетмана», то есть преданная Хмельницкому старшина и полковники, «числом семь», получили пятнадцать пар соболей. Как написано в тех же хрониках – «разом», то есть – на всех.

 

Алексей I Михайлович Тишайший.
Государь, Царь и Великий Князь всея Руси
1645 – 1676
Портрет неизвестного художника второй половины
XVII века. Школа Оружейной палаты. Конец 1670 – начало 1680 годов.

Потом Гетман уединился с послами и провёл с ними тайную беседу, на которой присутствовал и Выговский.
Через день этих послов накормили козацким обедом, одарили и проводили. Боярину Матвееву Гетман подарил доброго коня, богатый лук и 40 золотых талеров. Выговский подарил ему лично от себя не менее богатый лук и пару кожаных кобур, расшитых золотом, – под пистоли. Фомину гетман подарил коня и 25 талеров. Сыну его коня. Остальным людям московским – 25 талеров, тоже на всех.
Гетман, одаривая послов, напомнил им о том, что «если царское величество ещё дальше тянуть будет с делом нашим, то козакам придётся стать подданными Порты».
А ещё через неделю в Чигирине принимали другого московского посла, стольника царского Ладыженского3. Стольник привёз новую грамоту, подписанную Алексеем Михайловичем собственноручно. В царском послании категорически заявлялось, что царь московский принимает Войско Запорожское под своё покровительство и собирает войско для оружного похода на общего врага. Напоминал его царское величество и о колебаниях Гетмана:

«Божьею милостью Государь, Царь и Великий князь всея Руси от нашего царского величества Б. Хмельницкому гетману войска Запорожского и всему войску Запорожскому нашего царского величества милостивое слово. Писал нашему цар. вел. из Путивля воевода кн. Хилков: посылал он к тебе путивльцев с товарищами и письма писал. 15 июня сии путивльцы приехали в Путивль и показали, что у вас были послы турецкого султана, и ещё идёт уполномоченный посол, только ждёт присяги. А ты, гетман, говорил, что ждёшь нашей милости к тебе и всему войску Запорожскому и ожидаешь своих посланцев, но видишь, что не дождаться тебе нашей милости и не минуть бисурменских неверных рук. Говорил ты, что был у тебя посол турецкого царя и уговаривал тебя с войском Запорожским быть под рукой турецкого царя и служить ему; ты ждёшь нашей полной совершенной милости, что она будет прислана с твоими посланцами: что мы велим тебе принять и быть под нашей царскою высокою рукою, а когда той полной нашей милости не будет – будете слугами и холопами турецкого султана.
Итак мы, проникнувшись спасенною ревностию к Богу, и пожаловавши вас – чтоб меж вами вера христианская не пропала, а наоборот – преисполнялася, и стадо великого пастыря – Христа Бога множилось, как то он говорит: Пусть будет одно стадо и один пастырь – мы изволили принять вас под высокую руку нашего царского величества, только бы вы не стали притчею и поруганием для врагов креста Христового. А войсковые люди по наказу нашему собираются и к походу готовятся. Инна то послали мы к вам нашего стольника Фёдора Обросимовича Лодыженского, – чтобы вам, гетману и войску Запорожскому наша державная милость была ведома. Присылайте к нам, великому государю, своих посланцев – а мы пошлём к вам думных людей нашего царского величества.
Писано во дворе государствия нашего, в царствующем граде Москве лета от сотворения мира 7166, месяца июня 22».

Как только об этой грамоте узнал Ислам-Гирей, сразу же написал козацкому Гетману:

«Ведомо стало нам, что гетман и брат наш просит царя московского, чтобы принял его под свою руку в вечное холопство. И ведомо нам, что царь его под свою руку принял и велел ему поставить города на Осколе и Донце. Потому пишем тебе, гетман, чтоб стоял ты при договоре нашем и при слове своём. Тогда когда король к тебе придёт, напиши нам, и мы с войском своим придём в помощь на короля, когда гетман и козаки его захотят покоя, пусть гетман с козаками приходят и живут за Днепром на крымском берегу, и поставят себе города на вечное проживание. Когда же гетман не будет исполнять договор и слово своё, а это правда, что он просился в вечное холопство царю московскому, то я как великий хан вступаю в новый договор с братом нашим королём польским и иду на козаков и гетмана войной».

Узнал о грамоте московского царя и Ян Казимир, и узнал на удивление скоро. Козацкому посольству было объявлено, что никакие они не послы, а бунтовщики. И будут пребывать под арестом до тех пор, пока их гетман не образумится. А чтобы образумился побыстрее, посылает Его Милость король Речи Посполитой к нему одного козака из посольских, посылает со своим ультиматумом и требованием о полной покорности. Одновременно во всех коронных землях было объявлено очередное посполитое рушение против схизматиков.
Богдан Хмельницкий ультиматум получил. И ничего на него не ответил. Гетман знал, что делал – были дела поважнее.
Скорый разрыв с Крымом в планы Хмельницкого пока не входил. Если бы это произошло, Гетманщина оказалась бы в очень трудном положении. Ведь война с Польшей так и не закончилась. И рушенье посполитое в коронных землях уже объявлено.
С другой стороны, Крым, да и Порта, никогда не смирились бы с московским протекторатом над козаками украинными.
«Нужна, очень нужна сейчас их поддержка в задуманной новой молдавской кампании, – думал Гетман. – А без татарской конницы такую кампанию не осуществить. Без татар не станет Лупул вновь господарем в своих землях. А, стало быть, и Тимош ни с чем останется.
Но и Москва союза с крымским ханом и султаном турецким не потерпит.
Так!
А если так, то и османов, и крымчаков, и москалей нужно ещё раз в дружбе своей заверить. Заверить и сделать главное».
Поразмыслив, Гетман отправил успокоительные письма в Бахчисарай и Стамбул. Причём, в письме к Ислам-Гирею упрекнул его в том, что батыры крымские, уходя из-под Каменца, набрали с собою ясыря в подольских гетманских землях. Что было прямым нарушением его – гетмана Войска Запорожского, и брата его – Великого хана, братского договора. И если хан хочет быть ему братом, то пусть тот ясырь вернёт.
А в письме к султану Хмельницкий тоже привёл случай с ясырём как пример того, что хан Крыма нарушает прямое указание Порты – пол;н в гетманских землях не брать.
Пусть султан с ханом и советниками своими подумают и разберутся, кто в действительности отступает от «братских» договорённостей. А пока разберутся, всё, что задумано, будет исполнено.
Заручившись поддержкой Москвы против Польши и получив тому письменную гарантию в виде царской грамоты, Гетман решил во что бы то ни стало закрепить своего сына в качестве наследника молдавского стола. Если Гетманщина теперь под рукой царя московского, то неужели его величество откажется от Молдавии, которую под ту же руку может привести Тимофей Хмельницкий?!
Поэтому срочным порядком в Молдавию было выслано двадцатитысячное козацкое войско во главе с тем же Тимошем. По пути к нему должен был присоединиться Иван Богун со своими подолянами.
Кроме этого Хмельницкий знал, что в Молдавию на помощь Георгию Стефану, который при поддержке Дьёрдя II Ракоци и Яна II Казимира уже чувствовал себя полноправным хозяином, было отправлено союзное новому господарю семиградское войско и войско польское во главе с каменецким полковником Кондрацким.
Таким образом, территория между Днестром и Прутом становилась территорией противостояния не какой-то части козацкого войска и какого-то Георгия Стефана, а тем полем битвы, на котором должны решиться судьбы таких великих держав, какими были Речь Посполитая и Московское царство. И, конечно же, на этом поле должна взойти звезда рода Хмельницких. Взойти, чтобы никогда не померкнуть.
Так!

***
В первой декаде августа 1653 года козацкое войско вышло из Гетманщины. Через три дня его догнал Винницкий полк. Богун приветствовал Тимофея Хмельницкого как старшего над собою. Но Макар Сухой заметил, каким сдержанным был его полковник.
20 августа Тимофей Хмельницкий, соединившись с Ногайской ордой, стал лагерем под Сучавой.
21 августа войско, посланное семиградским князем Ракоци, соединилось с войсками Георгия Стефана. Началась осада Сучавы. Им активно помогали польские соединения старосты каменецкого полковника Кондрацкого, а несколько позже – и полк польских драгун королевского шляхтича Денгофа с артиллерией.
22 августа соединённые силы поляков, семиградцев и валахов начали штурм Сучавы.
Через два дня Георгий Стефан писал Яну Казимиру:

«Пришёл под Сучаву, в которой заперлась жена Лупулова с детьми, и увидел там козаков, что стояли под Сучавским замком и спешно сыпали шанцы, доведавшись о войске нашем. О нас и об экспедиции верного подданного твоей кор. мил. каменецкого старосты м. п. Кондрацкого мятежникам дал знать Яни Грек из Жванца, что у Лупула мыто собирал и теперь посылает ему всякие вести... М. п. Кондрацкий как верный подданный твоей кор. мил. вызывал козаков на битву, но те не хотели выходить из табора. М. п. Кондрацкий дважды приступал к табору со своей конницей, ссадив её с коней. Приступал и с пехотою моею, но всегда был обстрелян из замка и из табора, и это принудило нас отойти, прекратить штурм и начать осаду. Пусть верит мне твоя кор мил. – ни единый козак из осады не выйдет. Для того надо, чтобы твоя кор. мил. выслал своё войско на Буг и заступил дорогу новым козацким полкам, что Хмельницкий может послать козакам сучавским. Прошу также у твоей кор. мил. немцев пеших и пушки для осады числом 500 и 15».

А ещё через два дня татарский мурза пришёл к Тимофею Хмельницкому и заявил, что его воины должны уйти из Молдавии по той причине, что кони их мрут. Тимофей, не раз видевший предательство крымских союзников и не терпевший несогласия даже со стороны своих старшин, одним движением выхватил саблю и срубил мурзе голову. Но татар этим не удержал и повиноваться не заставил. Тою же ночью они снялись и ушли из лагеря. Некоторая их часть присоединилась к Георгию Стефану.
В разных источниках события под Сучавой интерпретируются по-разному. Есть и такие, в которых действия Тимофея Хмельницкого изображаются в традициях героического эпоса. Современник тех событий Архидиакон Алеппский по имени Павел4, находясь в Яссах, писал:

«Тимофей каждый день выходил на врага и побивал их тысячами – никто не мог противостоять его великой отваге. Ежедневно выезжал он из табора с небольшой кучкой людей на буланом коне, которого очень любил. Побивал, ранил и гнал врагов. Достоверные люди рассказывали о нём, что он убил собственною рукою 1 300 немцев, кучей нагромоздивши перед собою. Стрелял из лука правой рукою и левою, рубил саблей, стрелял из ружья из-под чрева коня своего и так побивал врагов. Ага-казначей, что приезжал из Стамбула от султана по делам Молдавии и ездил с капиджи-пашою к Стефану, что был тогда под Сучавой, вернулся удивлённый джигитовкой и смелостью Тимофея, восторженный от его молодечества. Никто не мог попасть в него ни из ружья, ни другим оружием, такой он был чудесный наездник. Крутился в седле как молния. Сколько печалей задал он полякам – значительным и простым. Сам один собственною рукою побил их несколько тысяч, как то рассказывали нам люди, добавляя, что своим мечом он убил 7 000 евреев. Каждый день привозили к нам в Яссы, в госпитали и монастыри по несколько возов с тысячами раненых, а от побитых на месте земля протухла. Пушки из замка и из козацкого табора побивали и разгоняли силу врагов».

Есть и прямо противоположные свидетельства, в которых Тимофей представляется грабителем, насильником, садистом и развратником. Молдавский летописец Мирон Костин5 в «Летописи Страны Молдавской от Аарона-воеводы до наших дней» отмечал:

«Тимош пришёл под Сучаву и начал грабить монастыри… забрал все церковные богатства… много пряталось там купцов и бояр со своею роднёю – их жён и дочерей козаки насиловали и вообще вели себя не как христиане, а хуже варваров».

А хронист Дьёрдя II Ракоци Георг Кравс обвиняет Тимоша даже в покушении на родственный инцест:

«Когда козаки укрепили свой лагерь под Сучавой и ощутили себя в безопасности благодаря сильным шанцам, захотел Тимош удовлетворить свою похоть… Вызвал к себе из замка тёщу, Лупулову жену, как бы по важным делам, и когда она пришла, добивался от неё, чтобы она с ним спала, и даже хотел её взять силой. Тогда, увидав его похоть – а она тоже была из варваров, из черкесского татарского рода, дочь султана, – упала она на колени и со слезами просила пожалеть её честь, напоминая ему, чтобы подумал о своём тесте, несчастном изгнаннике – и не делал такого кровосмешения, а если уж имеет охоту до женщин, то есть у неё в замке пригожие девушки, боярские дочери, она их к нему пришлёт, и которые ему понравятся, он себе может с ними забавляться. Из-за такого её сопротивление и плача Тимош отпустил воеводину жену, не взяв её, наказал отправить в замок, что был тут же рядом с шанцами, а в табор его с тем же сопровождением, прислать 11 девчат, и он трёх самых красивых оставил у себя, а остальных отпустил назад в замок, но с тем условием, что по его желанию они должны снова быть у него. А с теми тремя, что он оставил у себя, он забавлялся днём и ночью, да так и жизнь свою потерял…»6

Иван Богун, занятый обороной крепости и козацкого лагеря, в дела гетманыча не вмешивался. И в его удачных, но крайне редких вылазках участия не принимал. Тем более, что вылазки эти предпринимались не для того, чтобы врага разбить, но в большинстве своём затем, чтобы пограбить. Тот же Павел Алеппский в своей «Летописи…» рассказывает об одном таком случае, имевшем место накануне рокового ранения:

«Тимофей перед смертью своею разграбил и разрушил армянский монастырь в Сучаве, своею рукою убил настоятеля, священников, монахов и всех Армян, что искали там защиты. Они были очень богаты, и он забрал всё имущество, все драгоценности, золота несметно, жемчуга, каменьев. Одного золота было две бочки».

12 сентября Тимофей Хмельницкий был ранен в бедро. И через три дня умер.
Обстоятельства того ранения и смерти Иван Богун, находившийся всё время на передовых позициях, отправил выяснять своего есаула Макара Сухого. Ведь надо же было что-то докладывать отцу о смерти сына. И рассказывать, почему не уберегли.
Но от многочисленных свидетелей смерти гетманыча Макару так и не удалось добиться однозначного ответа об обстоятельствах его ранения.
Одни говорили, что в тот роковой день из Тимошевого шатра вместе с ним вышли два польских шляхтича, пленённые накануне. Тимфей распорядился, чтобы вартовые доставили их на передовую линию и отпустили. Идут, мол, за выкупом богатым. А когда те шляхтичи оказались среди своих, то показали пушкарям, где располагается шатёр гетманыча. Пушкари дали залп и не промахнулись. Ядра попали в шатёр, разбили сундук с золотом, награбленным в православных монастырях. Щепки разлетелись и попали гетманычу в ногу. Он велел никому не рассказывать об этом ранении. Но антонов огонь раздул ногу, и гетманыч через три дня умер в мучениях.
Другие говорили, что гетманыч, точно, был в шатре, но когда ядра начали падать очень близко, он вышел в обоз и устроился на одном из возов. И тут очередное ядро разбило соседнюю повозку, осколки дерева вонзились гетманычу в бедро. От этого ему раздуло ногу и живот, да так раздуло, что никакой кафтан не налазил. Потому и помер в муках.
Третьи, не скрывая злорадства, рассказывали, что Тимофей, как обычно, пьянствовал в своём шатре и забавлялся с девчатами. Когда начался обстрел, он вышел к пушкарям и сам пожелал выстрелить из пушки. Но польский пушкарь оказался расторопнее. Он так прицелился, что его ядро разбило Тимофееву пушку. Колёсная ось ударила гетманыча в ногу. И рана та оказалась смертельной. А мучился он или не мучился – они не знают. Знают только, что дохлый пёс не кусает.
Были и ещё свидетели, сообщавшие о том, что Тимофей получил свою рану ни от какого не ядра, а попала в него пуля, выпущенная из мушкета. И выпущена она была с недалёкого расстояния.
Эти сообщали всё шёпотом и оглядываясь. И подтверждали, что гетманыч три дня мучился от антонова огня. И за эти три дня никто из старшин его не навестил. И Богун не навестил, и помощи никакой не оказал. Так гетманыч и помер, всеми брошенный и без причастия.
Богун, выслушавший доклад своего есаула, изломал правую бровь и сказал задумчиво:
- От воно і сталося, як не гадалося. Зроби, Макаре, для нього все по-нашому, по-людськи. Та так зроби, щоб потім було, що вивезти. Адже – людиною був, козаком. Хоч і дурним.
Тело Тимофея Хмельницкого положили в холодном подземелье Сучавского замка, а через месяц, когда Богун договорился с польскими военачальниками о почётной сдаче, вывезли в украины. На кордоне их встретил свояк Гетмана – наказной полковник киевский Павел Яненко-Хмельницкий7.
Гетман действиями Богуна был очень недоволен.
Приказал взять его под стражу и поручил Выговскому провести тщательное дознание по сучавскому делу. Во время этого дознания между полковником Винницким и Генеральным писарем возникла та приязнь, которая очень не нравилась всем сторонникам Хмельницких. В глубине души не одобрял её и Макар Сухой.
Выговский дознание провёл и доложил на войсковой раде, что никакой вины Богуна ни в сучавском поражении, ни в гибели Тимоша не выявил. Наоборот – именно Богун под Сучавой спас козацкое войско от полной гибели. А виноваты в этой конфузии и в смерти гетманыча были татары, которые в самом начале осады ушли к себе в Крым.
А более татар виноват был Василь Лупул, просивший помощи не только у Гетмана против врага своего Георгия Стефана, но и у короля Яна Казимира, обещая за ту помощь воинский союз Молдавии и Польши против всех врагов Речи Посполитой. В том числе против козацкого войска и против Гетмана Богдана Хмельницкого особо.
Трудно было понять, поверил ли Гетман тому докладу. Но перед старшинами сделал вид, что поверил. Богуна от стражи освободил и отправил в Путивль встречать московское посольство. Лупула же сначала приказал отослать в Умань и там держать. Но потом по просьбе хана отправил в Крым в сопровождении 30 ханских капы-кулу и 30 козаков. Из Крыма бывшего господаря Молдавии затребовала к себе Порта. В Стамбуле Лупула посадили в темницу, из которой он уже не вышел. Через восемь лет, в 1661 году, он скончался в возрасте 66 лет.
Не избежал возмездия за предательство своих подданных и хан Ислам III Гирей. И года не прошло с того дня, как схоронили Тимофея Хмельницкого, когда в Чигирин пришла весть о том, что «Великий падишах Великой Орды и Великого Юрта, и Престольного Крыма, и Дешт-Кипчака, и неисчислимо многих татар, и неисчислимых ногаев, и горных черкесов, и татов с тавгачами, и всех многих избравших ясную веру и ислам, и хан Великого Крыма счастливый и мужественный, и великодушный, и боговспомоществующий хан Ислам-Гирей» скоропостижно скончался от неведомой болезни.
Выговский, принёсший эту весть Гетману, при этом добавил шёпотом, что в мусульманских и христианских столицах поговаривают – отравила-де хана одна из полонянок, долго жившая в ханском гареме. Отравила из мести какой или из ревности к более молодым наложницам.
- І хто ж вона була? І звідки? – спросил Гетман своего писаря.
- Так давно звісно, звідки, – хитро ухмыльнувшись, ответил писарь, – наша дівчина, давня знайома. З Поділля.
Гетман довольно кивнул и больше ни о хане, ни о той дивчине не спрашивал.
За смерть Тимофея Хмельницкого должна была ответить и Речь Посполитая. Спешно присягнув царю московскому в Переяславе, не дождавшись того, когда чигиринские канцеляристы и московские дьяки составят окончательный текст договора между Войском Запорожским и Москвой8, Гетман удовлетворился тем, что царь двинул своё войско на Смоленск9.
Богдан Хмельницкий поставил во главе Нежинского, Черниговского и Стародубского полков брата своей жены Ганны – Ивана Золотаренко, дал ему звание наказного гетмана и, по желанию Москвы, отправил на Литву. «Северский гетман» Золотаренко, возглавляя 20-тысячный козацкий корпус, за два года разбил войска Януша Радзивилла, разрушил пол-Литвы, выжег литвинские города и местечки от Речицы до Могилёва, вместе с московскими полками вошёл в Минск и Вильну. Но осенью, а точнее – 17 октября 1655 года – был убит во время осады Старого Быхова.
Сам Гетман, соединившись с войском великого государя ближнего боярина и наместника тверского Василия Бутурлина10, пошёл на Львов, взял город в осаду, но по недавней памяти отступил, удовольствовавшись немалым откупным. И пошёл на Люблин.
И с тех пор уже не оглядывался ни на Москву, ни на Варшаву. И даже когда на Польшу надвинулась Швеция, когда на поля Речи Посполитой хлынул шведский «Потоп»11, и Москва вынуждена была на время помириться с Варшавой (а по сути – предать Гетмана и всё Войско Запорожское), – Хмельницкий уже не оглядывался ни на Виленское перемирие12, ни на суровые окрики из северной столицы.
«Пішло воно все під три чорти, – не таясь, говорил Гетман. – Ніяка Москва мені Тиміша мого не поверне. З чортом, з діаволом замирюся, аби тих ляхів вивести та в….дка Яна Казимира на палю натягнути».
И, долго не думая, предложил Дьёрдю Ракоци то, от чего тот не мог отказаться. Ни много, ни мало – польскую корону. А также всю Малую Польшу, всё княжество Литовское, всю Мазовию, Подляшье. И даже Берестейщину от себя отрывал. Не жалко было.
А потом, не стесняясь, послал своих людей к королю шведскому Карлу X Густаву. И тоже предложил союз воинский и против Польши, и против Московщины. При этом чужие земли раздавал щедро, обещал и не скупился. Пусть, мол, его величество бьёт поляков, как начал, а козаки ему в этом деле помогут всячески. И Великую Польшу, и Пруссию Королевскую, и воеводства Троцкое и Виленское, и даже Ливонию с Курляндией, какие Москва под себя подобрать хочет, на блюдечке его величеству королю шведскому поднесут.
Чтобы новые союзники не сомневались, отправил к Ракоци в помощь двенадцатитысячный козацкий корпус с Антоном Ждановичем в ранге наказного гетмана. А чтобы Жданович не засомневался вдруг и не отступил, как когда-то под Киевом, придал ему в первые помощники Ивана Богуна с его полками.
Москва такую помощь не приветствовала. Не на руку ей было усиление шведского влияния на западных землях. Не для того Алексей Михайлович бился с поляками за Смоленск, воевал в Литве и Ливонии, чтобы всё закончилось появлением нового врага в лице шведско-литовского союза13, да ещё и усиленного козацким войском.
Но Хмельницкий, задавшийся целью стереть в порошок польское панство, попробовал успокоить царя. Желая скрыть истинные причины своего союза с Ракоци и шведами, он писал, что в феврале 1657 года к нему приезжал королевский посланник Станислав Бенёвский и предложил перейти на сторону короля. И пояснил, что Его Милость Ян Казимир Москве не верит, потому что она не только с козаками, но и с Речью Посполитой хитрит. И ещё сказал, что статьи виленской комиссии Варшава исполнять не будет.

«Мы же, видя неправды лядские, – писал царю Гетман, – что они разными способами против нас и в. цар. вел. промышляют и много шкоды и убийства наделали,.. поставили были на пограничье несколько тысяч войска для охороны пограничных городов. А потом верно доведались, что Ляхи поднимают разные земли на вас, вел. государя, и на нас: послали они прежде к крымскому хану одного посла и второго, подговаривая его на войну с нами, и мы подумали, что то они вытягивают их на ваши московские города. Потому велели войску нашему идти туда, где оно б могло найти тех неприятелей нашей веры – Ляхов. В то же время двинул на них и Ракоци за свои обиды. Мы же то войско послали не в помощь Ракоци, чтобы его поставить королём польским, а только чтобы оно счастием в. цар. вел. и помощью божьей громило неприятелей наших где их отыщет.
В грамоте в. ц. величества тоже написано про это, что с польской стороны не выполняются договоры, постановленные в стольном городе вашего в. кн. Литовского Вильне полномочными послами вашими и польскими комиссарами про выбор ваш на Корону Польскую и в. кн. Литовское. Ни грамоты короля польского о созыве сейма не прислано, ни сейма не созвано. Мы вас в предыдущих наших посланиях предостерегали от этих хитростей лядских: что они с в. цар. вел. поступают лукаво, а не по правде, и того договора никогда не выполнят, – теперь же в. цар. величеству уже самим делом ясно стало, что они договора своего исполнять не хотят. Да не только это, ещё и посла своего, Станислава Казимира Бенёвского, секретаря своего, король польский прислал к нам с тем, чтобы отлучить от высокой и сильной руки в. цар. вел. Чтобы мы с ляхами по давнему были в согласии и единстве. Но мы того никогда не то что не сделаем, но и думать про то не хотим, чтоб отступить от в. цар. вел., единого православного царя».

И, видать, желая подчеркнуть внушаемую мысль о вероломстве короля, Гетман повторил:

«Тот посол Бенёвский говорил, что пункты, уложенные на виленской комиссии, никогда не будут осуществлены. Говорил, что та комиссия уложена была с беды – чтобы в. цар. вел. с войском не наступал, а они того и не думали, чтоб в. цар. вел. выбрать или короновать на Корону Польскую и в. кн. Литовское».

Заявив о том, что Жданович с Богуном посланы не в поддержку Ракоци и шведам, а исключительно для того, чтобы восстановить справедливость и наказать вероломных ляхов, Хмельницкий представил дело так, что тем самым защищает общие интересы.
Но Москву своим лукавством Гетману обмануть не удалось. Царские послы, направленные в Варшаву и предъявившие претензии об умышленном невыполнении виленских соглашений польской стороной, получили прямой и однозначный ответ:
- Крутит козацкий гетман. Нарочно выдумывает, чтобы поссорить Его Царское Величество с Его Милостью королём.
А воевода виленский Павел Ян Сапега, присутствовавший на этом приёме и представлявший Великое княжество Литовское, убеждённо добавил:
- Хочет быть сам себе государем.
Одновременно с известием об этих переговорах получили в Москве и отчёт своих людей из Стамбула. Царские вестуны доносили, что 3 мая 1657 года султан принимал козацкое посольство с их старшим Лаврином Капустой14. И переслали в Москву список с той грамоты, которую Капуста вручил султанскому главному визирю. Гетман писал султану:

«Уже давно постановили мы послать нашего посла в Оттоманскую Порту, чтобы засвидетельствовать нашу старую приязнь к ней, искреннюю верность и службу. Но в сих краях имели мы много неприятелей, надо было с ними воевать, и не могли мы послать своего человека. Потому я хотел бы, чтобы был еси уверен в нашей верности и постоянстве против наияснейшего господина, как до этих пор, так и далее (здесь очень тёмное место – А.Р.) Также случилось, что мы сложили новый союз и постоянную приязнь с наиясн. ханом крымским, в котором согласно с сим договором постоянно будем пребывать. Потому отправили мы нашего посла Лаврина Капусту к Оттоманской Порте, к непобедимому царю турецкому, нашему наивысшему господину, чтобы засвидетельствовать ему нашу покору, подданство и верность».

Пока монаршие дворы Москвы и Стамбула получали известия от своих агентов, сравнивали их с тем, что говорили им козацкие послы, и делали выводы, козаки Ждановича и Богуна, составлявшие ударную силу в трансильванском войске, вошли в Варшаву и захватили Краков.
Богдан Хмельницкий довольно потирал руки.
Все, кто был виновен в смерти его сына, наказаны. Ислам-Гирей – в могиле, Василь Лупул – в заточении, Ян Казимир бежал от Ждановича и Богуна в Силезию. Корону его трансильванский князь и король шведский между собою делят. И пусть делят. Имеют такое право как победители.
Почти вся Великая и вся Малая Польша в руках союзников. Козаки и в войске Дьёрдя Ракоци, и в войске Карла Густава уже играют не вспомогательную роль, а самую, что ни есть, главную. Минск, Вильна, Люблин, Краков и Варшава добыты. И добыты в первую очередь козацкой кровью. Обе ненавистные столицы разграблены и сожжены, а шляхта, духовенство и горожане перебиты. И то Тимошу – лучший памятник.
Теперь самое время подумать о завоёванных территориях, поделить по справедливости, установить кордоны Гетманщины от Днепра до Вислы.
Тимошу Бог не дал, значит, надо самому утвердиться. И подготовить Юрка к будущему гетманству.

XXXII

В конце 1656 года, победного для военной антипольской коалиции, о разделе завоёванных территорий думал не только Богдан Хмельницкий.
Карл X Густав, не согласовывая свои действия с Чигирином, направил послов в Семигород. Послы предложили Дьёрдю Ракоци всю Южную Польшу, земли Галицкую, Перемышльскую, Сянскую, Белзскую и всё Подолье. От себя король шведский даровал трансильванскому князю титул Великого князя Галицкого.
Ракоци эти предложения выслушал и заявил решительно, что ради таких щедрот ему не стоило начинать войну с Речью Посполитой. Он и без согласия союзников может получить корону, оставив Карлу Густаву польскую Пруссию и те северные земли, на которых сейчас пребывают шведские войска. А всю Литву готов уступить хоть Москве, хоть козацкому гетману. Что касаемо «воеводства Киевского, Брацлавского, Белзского, Волыни с Полесьем, всей Руси с землями Сянской, Перемышльской, Галицкой и Холмской, всего Подолья с Покутьем, всех украин по ту и по эту сторону Днепра, – так поделит он их согласно договору, что будет установлен с козаками».
В то время, когда Карл Густав и Дьёрдь Ракоци спорили за Корону и её территории, козаки Ждановича и Богуна, занимая город за городом, местечко за местечком и оставляя там свои гарнизоны, выполняли негласный наказ Гетмана – брать под защиту те города и местечки и, тем самым, устанавливать козацкую власть и козацкие порядки повсюду, куда бы они ни вошли.
Сами же Богун и Жданович от имени Гетмана объявляли всем шляхтичам, мещанам и селянам новых земель Гетманщины, что отныне они «освобождаются от козацких, угорских, польских, шведских, московских и других контрибуций. А для того весь люд православный и иной должен признать над собою власть Войска Запорожского и никого более, не искать и не иметь других протекторов, отречься от всякой зависимости от Речипосполитой и её короля, не участвовать ни в каких сеймах и в рушении посполитом».
И передавали слова Гетмана, что «воюет он не для царя, не для Шведа, не для Ракоци, а только для люда православного и Войска Запорожского».
Люди те слова слушали с великим сомнением. И говорили между собою:
- А як же ми чули, що всі вони тепер під царем?
- Козаки царю присягнули, то і нас тепер під ту присягу підведуть?
- Під москалями зі своїм Гетьманом живуть, а за князя семигородського та за шведа з ляхами б’ються. Як це?
- А ми, якщо козаків приймемо? То тоді під ким будемо?
- Під волохами?
- Під шведом?!
- Під ляхом?!
- Чи, не дай Боже, під Москвою?!
Говорили сначала неуверенно и шёпотом. И накладывали на себя крестное знамение. Кто с правого на левое плечо, а кто и слева направо.
Но когда козаки, поиздержавшись в этом походе, начали изымать провиант, а затем и грабежами баловаться, люди высказывались уже не таясь и открыто:
- У козака з селянином, як у того кума з кумом: або Ви, куме, їжте борщ, а я буду м’ясо, а ні, то я буду м’ясо, а Ви борщ.
- Отакі визволителі прийшли та й звільнили від усього, що нашим було.
- А тепер їхнім стало.
- Дав ведмідь теляті волю та з рогами і проковтнув.
- Козла бійся спереду, коняку ззаду, а козака з усіх сторін.
А поговорив и поразмыслив, сбивались в отряды и выставляли заслоны козацкой власти.
Грабежи, а значит – и сопротивление местного населения очень скоро приняли массовый характер. Гетман вынужден был даже писать специальные обращения к жителям подольских, галицких и волынских земель, а также давать особые охранные грамоты городам и местечкам. Так, он писал ко львовянам:

«Не отрекаемся от обещанной вам приязни, наоборот, тем увереннее её держим, что имеем частые известия о добром расположении ваших милостей к нам. Таки и вправду годится, чтобы за доброе расположение, показанное в обстоятельствах опасных и действительно-таки выстраданных, и за покровительство от явной погибели те, которые принимают благодеяние, отплачивали искреннейшей благодарностью тем, что им то благодеяние оказали. Напоминаем и вам, чтобы помнили нашу приязнь и не позволяли себя обмануть никакими посулами счастья от других. А вы имейте перед очами своими, что мы стережём целость вашего города всегда, и предотвращаем то, чтобы ваши милости не терпели никаких неподобств от головного войска нашего. На это мы обратили внимание и недавно посланного полковника Антона (Ждановича. – А.Р.), абы так войско удерживал, абы наименьшей кривды вашим милостям не случилось не только от войска Запорожского, но и от войска князя Ракоция, с которым связаны наши надежды и наша сила»1.

И прилагал к письму охранную грамоту:

«Богдан Хмельницкий, гетман с войском его царского пресвятого величества Запорожским знаменуем этим писанием нашим каждому, кому о том ведать надлежит, а именно пану Антону наказному нашему и при нём будучи полковникам, есаулам, сотникам, атаманам и залогам, по городам будучим: старшим и черни войска нашего Запорожского и всему нашему товариществу. Иже яко по первому постановлению года прошлого город Львов со всеми обывателями взяли под защиту, обещая им верным словом нашим, раннее сказанным, их охранять как ото всех других, так и от своих войсковых наездов оберегать. Так и теперь сурово приказываем, абы ни один из пеших и конных не смел набегать, либо проездом каким-либо способом в домах шарпать. Чтобы с людьми города Львова как с собственными нашими поступали, торговым и купечеству не чинячи препятствий. Иначе где бы кто поступил с ними противно сказанному и то будет до нас донесено – сурово такой каждый без рассмотрения заслуг его будет покаран на горло».2

Но когда и кого какие-то бумаги удерживали от разбойного промысла?
Не только козаки, но и угры Ракоци, и валашские воины, вступив в Мазовию3 или Краковское Подгорье, наваливали на возы воинскую добычу, сбивали в стада конфискованных овец, коров и другую живность, какую могли найти в и без того опустошённых краях.
Польский мемуарист Голинский оставил несколько записей, посвящённых этому нашествию:

«Под Краков нашло козаков и войска Ракоци около 2 тысяч. Пограбили Скавину и помучили мещан, дивные муки учиняючи над ними: ксёндзу плебану скавинскому руки и ноги отрубили, голову крутили и вертели, спрашиваючи о золоте и серебре. Также и в других местах чинили, причиняя страшные муки, сжигая возы, дворы и местечки, а людей мордуя и костёлы побивая. Новый Город сожжён, Жабно и много других…»
«Козаки, что при князе Ракоци, великие мародёрства чинят над людьми: над капелланами, шляхтой и посполитым людом, белыми головами (женщинами), и малолетними. Мучают, головы рубят, палят везде, куда только придут, местечки и сёла вокруг Ланцута, Перемышля, Переворска, Ярослава… Местечко Горлицы спалили и людей порубили. Оборонялись люди хорошо, мещане и хлопы, порубили немало того гультяйства, но побеждены были».

Знакомый нам семиградский хронист Георг Кравс тоже оставил записки, в которых говорится об осаде одного из поместий князя Любомирского и живописуются подвиги вояк-союзников:

«Семигородцы, Козаки, Молдаване и Валахи чинили великие шкоды, жгли всё, что надыбали, не жалели, а забивали детей в колыбелях, бесчестили женщин, уничтожали шляхетские подворья, церкви и монастыри, забирали всякие церковные ценности, издевались над попами и монахами, выкапывали из могил мёртвых, ищя драгоценности, просевали прах истлевших трупов, ищя жемчугов и каменьев, и творили разные другие неподобства, которые здесь и времени не хватит перечислять».

Конечно, все эти «наезды», «шкоды» и «неподобства» козацкие, трансильванские и волошские военачальники оправдывали тем, что поляки и литовцы не так давно творили то же самое в Молдавии, под Яссами и под Сучавой, на Волыни, на Брацлавщине, на Киевщине и на Черниговщине.
Но оправдания эти гражданское население ни в Великой, ни в Малой Польше не успокаивали. Обобранные до нитки, претерпевшие насилие люди сбивали в вооружённые отряды, нападали на козацкие обозы, вырезали местечковые гарнизоны и сельские залоги, и били козаков, где только видели.
Богун, удостоверившись, что настроение местного населения складывается не в пользу их со Ждановичем экспедиции, что, безусловно, мешает намерению присоединить часть коронных земель к Гетманщине, поначалу пытался сдерживать козацкую вольницу, за мародёрство ввёл в своих полках даже смертные наказания. Но и страх позорной смерти не остановил козаков-добытчиков. Наоборот, первые же казни породили такое недовольство в козацкой массе, которого ни сам полковник винницкий, ни его есаул Макар Сухой и никто из козацкой старшины в своих полках до этого не видывали.
- Поморити нас хочете?
- Завели в чужі землі, а здобичі козацької не даєте!
- Нашою кров’ю корону для Ракоція добуваєте!
- Ми царю православному присягали, а зі шведом проти нього виступили!
- Ні здобичі, ні перемоги. Ведіть нас назад!
- Назад!
- До Гетьманщини!
Так кричали винницкие и кальницкие козаки своему полковнику и всем тем старшинам, кто пытался их образумить. И продолжали грабить.
Богун же, не желая поддаваться настроениям толпы, настаивал на смертной казни для всех, кто нарушал его запрет на грабежи, насилия и убийства мирного населения. И требовал от своих соратников выполнения уже вынесенных смертных приговоров.
Чем закончилось бы это новое противостояние козацкой старшины и голоты – мы можем только гадать. Но в начале лета 1657 года Карл Густав получил сведения, что король Дании по предварительному согласованию с Яном Казимиром и Алексеем Михайловичем – царём московским, сосредоточил 45-тысячную армию и флот у шведских кордонов. И вот-вот пойдёт на Бремен и Стокгольм.
Шведский король начал срочно выводить войска из Польши – навстречу новой угрозе. Выводить, не сообщив об этом ни Ракоци, ни Хмельницкому. Козаки и семиградцы с удивлением смотрели на то, как шведы, составлявшие часть союзнических гарнизонов в великопольских городах, спешно и без каких-либо объяснений уходили из Люблина, Варшавы и Кракова. Уже к началу июля в Польше не осталось ни одного шведа.
В это же время Дьёрд Ракоци получил известие из Венгрии, что князь Ежи Любомирский в отмщение за разорение своих имений вторгся во владения Ракоци, грабит и выжигает их. И тем порождает гнев великий у люда местного против трансильванского володаря, в тщеславии своём погнавшегося за польскою короною и накликавшего беду на их земли.
Не тратя времени, Дьёрдь II Ракоци выступил из-под Варшавы и, избегая столкновений с ополчившейся против него польской шляхтой, начал медленно отходить восвояси. Между Тернополем и Теребовлем у местечка Скалат5 был неожиданно обложен татарами. Обратился за подмогой к Гетману. Но никакой помощи не получил.
И не получил не потому, что Хмельницкий не захотел помочь своему союзнику. Войско, которому было приказано выступить против татар в поддержку Ракоци, не послушало своего Гетмана. Войско, оставленное союзниками, отягощённое большими обозами, перестало быть войском и, независимо от воли начальствующих над ним, неспешно отходило с завоёванных территорий назад, в украины. По всем шляхам, ведущим из Варшавы, из Кракова, Люблина и из литовских пограничных городов на Брацлав и Винницу, на Умань и на Корсунь, на Киев и на Чигирин заскрипели возы козацких обозов, нагруженные и перегруженные чрезмерно. В сопровождение воинской добычи, козаки, разуверившиеся в своих предводителях, не верившие более полковникам и старшинам, выступали целыми полками.
Это перемещение массы вооружённых людей не было похоже ни на паническое бегство от какой-либо армии-победительницы, ни на планомерное отступление перед превосходящими силами противника. Поскольку не было нанесено никакого поражения козацкому войску ничьей армией, да и противника, который бы превосходил их по силе своей, козаки не видели. И, тем не менее, не подчиняющаяся ничьей воле, но увлекаемая всеобщим стремлением к скорейшему завершению этого бессмысленного похода, вооружённая людская масса, оставляя завоёванные позиции, начала перемещаться с запада на восток.
Иван Богун и Антон Жданович, Макар Сухой и другие старшины, против воли своей оказавшиеся во главе этого отступления, в сложившихся обстоятельствах ничего поделать не могли. И отходили вместе со всеми.
Богдан Хмельницкий, извещённый и об уходе шведов, и об отступлении Ракоци, и о неповиновении собственного войска, и о бессилии Богуна и Ждановича, хотел было сам выступить навстречу отступающим. Остановить, образумить, завернуть их всех и повести снова на Речь Посполитую.
Но однажды под утро вдруг обнаружил, что не может встать с кровати и подняться во весь рост. Правая половина тела отказывалась повиноваться. Нога правая подламывалась, а правая рука повисла плетью. Он с трудом поворочался с боку на бок и, подумавши о том, что скоро эта неожиданная немощь должна пройти сама собою, затих.
Часа через два в гетманскую светлицу вошёл Выговский и объявил, что прибыли московские послы и требуют аудиенции, поскольку имеют неотложное поручение от его величества царя московского. Хмельницкий с трудом сел на постели и потом как-то боком переместился на стул. Правая сторона тела не ощущалась по-прежнему.
- З послами його величності сам розберешся, Іване, – начал говорить Гетман, но Выговский заметил, что говорит он через силу и как бы сквозь зубы.
- А мені допоможи, – продолжил Хмельницкий, – лягти… Занедужав…
Выговский, помогая Гетману, дотащил его до кровати, уложил, накрыл. И отметил про себя, что тот почти не двигается.
- Так, може, пане Гетьман, лікарів чи костоправів наших покликати, – осторожно спросил писарь.
Но Хмельницкий промолчал, и Выговский удалился – принимать послов его величества.
Посольство возглавлял боярин царский, он же недавно назначенный царём воевода киевский Андрей Васильевич Бутурлин6 с думным дьяком Иваном Михайловым.
Выговский приветствовал высоких гостей и сказал, чтобы они не подумали о каком неуважении к ним и к его величеству, но Гетман лежит хворый и никак сам выйти не может.
Послы высказали своё сожаление, но настаивали на личном приёме. И Выговский проводил их в гетманскую светлицу.
Хмельницкий, полулёжа на высоких подушках, удивлённо и зло взглянул на Выговского, но быстро собрался с силами, приподнялся и сказал невнятно:
- Дай Господи великому государю нашему долгие лета, победы всякие и одоление неприятелей. Чтобы покарать не только врагов-иноверцев и еретиков всех, но и самых бусурман из бусурманов – султана турецького и хана крымского. А мы, его верные подданные, рады по его наказу биться и кровь нашу за него проливать.
И откинулся в изнеможении на подушки.
Послы переглянулись. Состояние козацкого Гетмана было очевидным, но Бутурлин всё же выступил вперёд и попросил выслушать их по общему с козаками делу и наказу его величества.
Хмельницкий попытался опять приподняться и опереться на руку, но сил не было. И он, оставшись в лежачем положении, проговорил:
- Слушать государевы дела мне сегодня никак нельзя. Сами видите, постиг меня недуг тяжкий. Потому велю я выслушать те государевы дела великие писарю нашему войсковому.
- Не лепо так, Гетман, негоже, – учтиво ответил Бутурлин. – Сказано нам говорить не с писарем, а с самим Гетманом. И мы от наказа царского отступить никак не можем. И нам с тобою, Гетман, отказываться от того ни по каким причинам невозможно. Наказы и повеления великого государя должны мы исполнять безо всяких противностей.
На этот скрытый укор Гетман не мог не ответить.
- Я указа и наказа великого государя во всём слушать и исполнять должен, но теперь по причине недуга говорить о государевых делах не могу. Да и всё, что говорено будет, писарь наш всё одно слышать будет. Потому, когда станет мне от хворобы легче, я дам знать.
А ты, Иване, – обратился Гетман к Выговскому, – проси и воеводу, и дьяка к столу на обед.
Послы опять переглянулись, и Бутурлин произнёс бесцветным, лишённым интонаций голосом:
- Его царское величество в заботах своих о нас дал нам и хлеб, и воду. Есть у нас, чем перекусить. У себя обедать будем.
И опять Гетман не мог не ответить:
- По милости царского величества все, кто бывали ко мне посланы, в моём доме ели, за многолетие и здоровье государя нашего чашу пили. И вам, послы, годиться так же учинить, чтобы мне не было в том сомнения никакого, да при моём недуге. А когда не учините, то будет мне казаться, что то как бы государя нашего неласка ко мне. А вы зло на меня таите.
Послы, дабы не спровоцировать ещё большее напряжение и желая выполнить поручение великого государя, на обед остались. Стол им накрывала гетманша Ганна, за столом подавала гетманская дочь, а к тому времени уже и жена Данилы Выговского – Катерина.
Сам Гетман за столом сидеть не мог. Даже с постели не смог подняться. Возлежал на подушках, время от времени открывая глаза и поглядывая на гостей. Но, когда застолье достигло середины, и Катерина подала печёных перепёлок, поросёнка жареного и гуся, на вертеле приготовленного, Хмельницкий велел дочери дать ему серебряный кубок, попросил Выговского и дьяка Михайлова приподнять его на постели и, удерживая кубок обеими, изрядно дрожавшими руками, сказал:
- Пью эту чашу за многие лета государю нашему и здравие многолетнее его жене, и детям его, и всему царствующему роду…
И, не подобрав слов для продолжения здравицы, выпил эту чашу до дна. Но держаться дольше уже не мог. Упал на подушки и закрыл глаза. Гетманша Ганна подошла к кровати, наклонилась к мужу, вынула кубок из его сжатой ладони и с глухим стуком поставила на стол. Послы встали, откланялись и вышли из светлицы. Выговский поспешил за ними.
Последующие три дня Бутурлин и Михайлов говорили с Выговским, с другими старшинами, встречались и вели беседы даже с гетманычем Юрием Хмельницким, но главное их задание оставалось невыполненным. Воля царя московского до Гетмана так и не была доведена.
И только спустя пять дней после приезда и памятного обеда Гетман пригласил послов его величества к себе на аудиенцию. Принимал сидя, но выглядел сносно, был в уме и при памяти.
Бутурлин, войдя в гетманскую светлицу, пожелал здоровья и начал:
- Его величество государь, царь и Великий князь всея Руси повелел сказать тебе, Гетман, что присягли вы, гетман и войско Запорожское, быть в полном послушании его царскому величеству и во всём ему добра желать, а сами вместо этого помогаете Ракоци. А теперь незнамо как и хуже делаете – объединились вы с неприятелем царя королём шведским, и с его войском. И при помощи войска вашего козацкого Карл-Густав добыл немало городов в Короне Польской и присоединил к Королевству Шведскому. Ты, Гетман, повелел полковнику твоему Антону Ждановичу помогать шведскому королю без воли на то его царского величества. И присягу переступил. А тебе и войску твоему гоже было, помнячи веру православную и премногую любовь государеву, позаботиться о том, чтобы его царское величество был при короне польской Великого княжества Литовского, чтобы державы те прилучились к державе Московской. И чтобы все народы православные утешались, видя послушание ваше и всей Руси Малой, а не ваш союз с кальвинистами.
Хмельницкий, слушая Бутурлина, попытался встать. Но, не имея сил, остался в кресле и поднял левую руку, прерывая речь московского посла.
- Довольно, посол, довольно, – тихо, но внушительно произнёс Гетман. – Знай ты и перескажи государю нашему, что от короля шведов я никогда не отстану. Потому – у нас союз и приязнь, и згода давняя. Тому более шести лет, ещё тогда, когда не были мы в подданстве под высокою рукою царскою. А шведы люди правдивые, на что слово дали, того и держатся. А царское величество со мною и всем войском Запорожским немилосердно поступил – помирился с поляками и хотел было отдать нас в руки полякам. Теперь же дошёл до нас слух, что царское величество послал из Вильны на помощь ляхам, а значит, против нас и шведского короля да Ракоци 20 000 своего войска. А мы, когда ещё и в подданстве не были, его царскому величеству служили и добра ему желали. Крымского хана уговаривали и на царские пограничные городки не допускали уже 9 лет. И не смотрели на то, что татары союзы всякие с ляхами имели на уничтожение державы государевой и Москвы всей. Так установил я в помощь царскому величеству. И теперь, после Вильны и того мира, что его царское величество с врагом нашим и всего люда христианского установил, мы от руки царской не отступаемся и как верные подданные идём на всех неприятелей государевых. И тому вера должна быть. Хотя бы в нынешнем недуге моём постигла бы меня смерть. На то и гроб вожу всегда за собою.
Тут Гетман взял паузу. Ганна подала белоснежный рушник. Он утёрся и продолжил:
- Великий государь наш во всём свою волю имеет, как есть он монарх великий. Но дивно мне, что ему бояре его разумные ничего доброго посоветовать не могут. Ещё Короною Польскою не заволодели и согласия до конца не достигли, а с другою державою, со шведскою, уже новую войну начали. А король шведский так крепко со всеми договорился, и с курфюрстами, с графами всеми и князьями вольными, чтобы ему помогали воевать с государем-кесарем. Да если бы я не связался союзною приязнью со Швецией, с Ракоцием, с Валахами, с Мунтянами и татарами крымскими, верно всех нас, царских подданных в Малой России, как нас в вашей Москве называют, вырубили бы, выпалили и опустошили бы земли наши. И если бы царь даже пожелал защитить нас, так его войско скоро на помощь нам не поспело бы. А все мы понапрасну погибли б. И московской державе царской тоже было бы невесело.
Бутурлин с Михайловым слушали молча, только изредка переглядываясь. И когда Хмельницкий закончил, Бутурлин встал и, как бы рассуждая про себя, сказал так:
- Гетман, гетман. Негоже и стыдно было тебе говорить такие слова непристойные. Годилось бы тебе помнить Господа нашего и присягу, да милость царскую и помощь от него, да помогать ему добро. А что видим? Теперь-то при помощи войска Запорожского да по наказу твоему король шведский и Ракоци прибрали себе города Польской Короны многие, богатства неисчислимые умыкнули и прилучили к державам своим. И так мы видим, что вы неприятелю против государя нашего помогаете и Корону Польскую, на которую государь свою руку наложил, ничтожите, грабите, кровь христианскую проливаете, а церквям нашим православным от кальвинов шведов и венгров руину чините великую, так что страшно и слушать. Надо вам помнить милосердие царского величества, как он задля православной веры да по вашим челобитным и слёзным рыданием вашим принял под свою руку и из рук неприятельских вызволил. А как царское величество неприятелей ваших побил и порушил своим войском, и поляки потому бессильными стали, так на грабежи и разруху нашлось у вас приятелей много. Пока враги ваши польские и литовские были страшны и сильны, так никто не помогал вашему вызволению. И когда вам было от врагов тех тесно, тогда ты, гетман, говорил с послами государевыми ласково, был покорным и нам любовь свою являл, а теперь говоришь с гонором великим. Христианину годиться одёжу менять, а слово своё – держать!
Но государь наш милостив. И велел тебе сказать: служба твоя его царскому величеству известна и забытою никогда не будет. Государь наш в великой чести тебя держит. И ты будь уверен – в великой милости и далее будешь. Но гордость и гонор свой непристойный умерь и низложи! Чтобы вас от своей руки отлучить и отдать в подданство королю польскому, так того его царское величество и не думал. И невозможно это. Кто бы что ни говорил, тому тебе верить не надобно.
Гетман опять слабо махнул левой рукой в сторону посла и сказал:
- Как у нас говорят – «що б воно там не було, те вже давно загуло». Теперь надо про то, что было и прошло, забыть. Я царскому величеству верный подданный. И от высокой руки государевой никогда не отступлю. Царского величества милость и оборону его помню, как вы поддержали нас на Дрожиполе. И за это мы царскому величеству готовы служить, и голов своих не жалеть. Всё, о чём тут говорено, обдумать надо. Дадим свой ответ в своё время. Сейчас же от хвори тяжкой страдаю и больше говорить не могу.
Тем летом ещё не единожды приезжали царские послы в Чигирин. И вели разговоры, подобные описанным выше7. Приезжали и другие послы из других земель. И из Швеции, и от Ракоци, и от султана турецкого, и от хана крымского, и даже из Вены да из Рима посланцы за столом гетманским сиживали.
Гетман их слушал, в чём-то возражал, с чем-то соглашался и никак не мог придумать, как бы так решить все дела со старыми и новыми союзниками, чтобы и с первыми не рассориться, и вторых не обозлить и не отпугнуть.
Извещённый о том, что новый хан помирился с поляками, вышел со своею ордой из Крыма и подступает к Гетманщине, отправил отряд в 700 козаков, который под видом запорожцев вышел в море и напал на прибрежные города в западном Крыму. Козаки те, как написано в тех же «Актах», «порубили неисчислимое множество Татар и несколько тысяч невольников высвободили». И хан Мехмед IV Гирей, младший брат упокоившегося Ислам-Гирея, не отважившись продолжить поход, вернулся в свою землю на защиту крымских улусов.
Говоря с послом шведским Густавом Лилиекроном, Гетман заверил, что более расположен к шведам, нежели к Москве. И в присутствии высоких гостей сказал:
- Когда умирать буду, накажу сыну своему, дабы он держался союза с вашим королём.
Принимая посла трансильванского Франца Шебеши8, Гетман сказал, что дошёл до него слух о намечающемся союзе Трансильвании с Польшей. И предостерёг:
- Ляхи никогда не были верны своему слову. Не союзниками быть хотят, а господами над князем вашим.
1 августа 1657 года, узнав от Шебеши, что трансильванский князь опасается повторного нападения со стороны крымского хана и просит войска, тут же дал распоряжение, чтобы те полки, что стояли под Корсунью и заслоняли Гетманщину от поляков и от татар, спешно выступали и шли на помощь Ракоци. Командовать походом назначил своего сына – шестнадцатилетнего Юрия Хмельницкого. Но и этот приказ Гетмана козаки не выполнили. Царский посланник Иван Желябужский9, сменивший Андрея Бутурлина при чигиринском дворе, сообщал по этому поводу в Москву:

«22 июля (1 августа н. с.) гетман велел оповестить войско, чтобы поднималось: идёт гетман на войну в Польшу и против татар. Козаки же из разных полков в числе великом пришли к гетманскому стану и начали говорить к гетману и полковникам: «Выслали вы нас против Орды стеречь пограничье. Стоим уже долгое время, стоячи, запасы поели и заголодали. А теперь говорите идти на войну в Польшу. А нам идти не с чем, запасов нет. Да и без царского наказа идти не можно. Хватит и того, что Антоново войско загубили. Как с Антоном посылали, тогда говорили, что по царскому велению, а как сошлось войско с Ракоцием, Антон войско растерял – Ракоцию королевство добывал. И теперь идёте не воевать, а королевства искать, Ракоция от Орды выручать. А нам короля не надо, у нас есть государь, которому мы крест целовали!»
Есаулы начали козаков от гетманского стана отбивать, чтобы шли в поход, а козаки всем войском на есаулов закричали: «Вы нас не бейте по дури своей, мы это от всего войска говорим, что без царского наказа воевать Польшу не пойдём. Мы целовали крест царю, а до сих пор вам служим, вы нашими головами себе корысть зарабатываете. А мы теперь хотим царю служить, которому крест целовали. А вашу правду к царю мы видели. И отсюда без царского наказа Польшу воевать не пойдём!»

В ответ на этот демарш Гетман послал к бунтующим полкам Григория Лесницкого, объявив его наказным гетманом и приказав во что бы то ни стало навести должный порядок. Но Лесницкий наказ не исполнил, а, опережая события, начал говорить козацкой старшине и в полках, что Гетман немощен. И потому слушать сейчас надо не его, а Выговского. Генеральный писарь-де и войску, и царю, и присяге предан, и вскорости будет достойным гетманом.
Об этом есаул Демко тут же донёс Хмельницкому. И у того хватило сил отдать верному есаулу и варте тайный приказ схватить и Лесницкого, и Выговского. Первого скрытно бросили в подвалы гетманские с тем, чтобы без лишнего шума и огласки в ближайшее время предать какой-нибудь мучительной смерти. Второго Гетман велел положить ниц и приковать за руки к полу в тех же подвалах.
Но сил у Хмельницкого хватило только на эти последние распоряжения. В тот же день к вечеру он совсем расхворался. Ни с кем встречаться и даже говорить более не мог.
«Augustus 6 reggel hala meg az Kozak hetman Chilminczki, vecsernyekor kezdenek harangozni» (Августа 6 рано умер козацкий гетман Хмельницкий, а вечером начали звонить), – такую запись сделал в своём дневнике трансильванский посол Франц Шебеши.
«Efter att ha tillbringat fem dagar utan spr;k, den sj;tte dagen – 27 juli lugnade» (Пролежав пять дней без языка, шестого дня – 27 июля (по старому стилю. – А.Р.) успокоился», – писал своему королю посол Швеции Густав Лилиекрон.
«Успокоился гетман прошлого вторника 27 липня в пятом часу дня», – написал Павлу Тетере, находившемуся с козацким посольством в Москве, Остафий Выговский – отец Генерального писаря и наместник киевского замка.
«27 июля его милость пан гетман из этого мира ушёл», – официально сообщил путивльському воеводе Иван Выговский, восставший из праха, как Феникс10 из пепла.

Богдан Хмельницкий.
Копия с портрета неизвестного художника XVII века.
Хранится в Государственном историческом музее России.

XXXIII

Сидя в сугробе и вспоминая недавнее былое, Макар Сухой выкурил не одну трубку, прежде чем мимо, но в обратную сторону, прошли на рысях первые козацкие сотни, уходившие с поля боя. Прошли неторопливой иноходью, не глядя на него и не оглядываясь. Через недолгое время вслед за первыми отступающими сотнями показались расстроенные хоругви богунских полков.
И тоже прошли мимо.
Прошли молча, без обычных разговоров, нервного веселья и мрачных шуток, всегда имевших место в подобных случаях.
Макар пристально вглядывался в молчаливую козацкую массу, но не заметил, чтобы товарищи его поддерживали кого-то из тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, или чтобы кто-то поддерживал и сопровождал раненых. Даже в полковых обозах, замыкавших отступление и медленно тянувшихся по растоптанному и разбитому шляху, их не было. Как не заметил он на козацких возах и убитых.
- Що там, брате, відбулося? На тому полі? – спросил он у одного из хмурых возниц.
- А нічого не відбулося, – мрачно ответил пожилой козак. – Постояли один проти одного. Постріляли трішечки. Потім один одному зуби показали та й розійшлися.
И возница, решив поторопить свою лошадь, взялся за кнут.
Последними из-под Полтавы уходили Иван Богун и полковая старшина. Поравнявшись с Макаром, Богун остановился, сошёл с коня и, махнув своему сопровождению, чтобы продолжали движение, подобрал полы полушубка, сел рядом. И вдруг, раскинув руки, завалился на спину, загрёб ладонями снег, подбросил его и, подставив лицо под оседающую снежную пыль, сказал:
- Добре. Усе добре. Так воно, чи не так, Макаре?
- Так, пане полковнику. Так, – ответил Макар.
И спросил:
- А як Пушкар дожене, що робити будемо?
- Не дожене, – ответил Богун. – Повернув до своєї Полтави. І слава Богу.
И снова загрёб снег ладонями, подбросил и подставил под него улыбающееся лицо.
Полежали, помолчали.
- Я от що думаю, – сказал Богун, устремив свой взор в высокое иссине-чистое небо. – Добре, що крил не маємо. А якби мали, то було б там, на небі, те саме, що і на землі.
И, повернув лицо к Макару, спросил:
- Як думаєш, Макаре, було б?
Макар посмотрел на полковника и ничего не ответил.
- Ну, мовчи, мовчи, – добродушно сказал Богун. – Думаєш, я такий-сякий, братів своїх забув, товариство наше бити пішов, душу свою запродав. А тут так воно вийшло, що і я побратимів бити не можу.
Макар опять промолчал.
- А що з тими братами та товаришами робити, як розійшлися вони з нами? – спросил Богун. – З ляхами тепер та з литвинами, після Потопу шведського, хоч домовитися можна. І домовимося, щоб вони землю нашу та людей не чіпали. А з москалем не домовимося. Ні.
- Так домовлялися вже, – сказал Макар. – І з ляхами домовлялися, і з Москвою. А виходить так, що після цих домовленостей один одного бити мусимо. А якщо воно так, то пішли вони всі під три чорти зі своїми домовленостями.
- Послати їх до чортів можемо, – как бы рассуждая, сказал Богун. – І сказати їм про це можемо. А далі? Що робити? Між вогнем та полум’ям не всидимо. Спечемося. От ти, Макаре, що робити будеш? З Виговським, а отже, і зі мною тобі тепер не по дорозі. Усе військо бачило, що ти на поле не пішов. То ж, повертатися тобі на правий берег не можна. Не помилує тебе новий гетьман. На цей раз точно покарає. За діло покарає. І буде правий. До Пушкаря перебіжиш? Так там те саме буде. Він тебе на нас поведе. Знову – братів бити? Чи ми тобі вже не брати?
- Не знаю я, пане полковнику, – после продолжительной паузы ответил Макар, – не знаю. До Пушкаря не піду. І з Вами тепер, як ви кажете, мені смерть. Як відпустите – поїду додому, до жінки, у Сорочинці.
- І думаєш, там усидиш? – иронично спросил Богун. – Так сидіти будеш, щоб ти нікого не бив, і тебе ніхто не чіпав? Але ж Сорочинці – сотенне село Миргородського полку. А полковник тамошній, Довгаль Степан, проти Виговського зараз. Повстав і до Пушкаря прихилився.
- Не знаю, пане полковнику, не знаю, як воно там буде. Але одне знаю точно – своїх бити рука не підніметься, – сказал Макар. – То як? Відпустите?
- По мені, так їдь. В Чигирині скажу – загинув ти. Брехня моя, звісно, випливе. Так не зразу ж. Який не який час, а у тебе буде.
С этими словами Богун встал, отряхнулся. Не прощаясь, сел на коня. И уже собрался дать коню хода, но вдруг сказал:
- А все ж таки жалко.
- Чого Вам жалко, пане полковнику? – спросил Макар.
- Жалко, що голову Данила Нечая так ніхто і не знайшов.
Макар долго смотрел вслед своему полковнику. А когда тот пропал из виду, тоже сел на коня и отъехал. В другую сторону1.

***
Прибыв в Сорочинцы, Макар Сухой взялся за хозяйство. Благо – было где развернуться. Когда громада делила земельное и движимое имущество, оставшееся от бесславно погибшего, не имевшего наследников сотника Мыши, чете Сухих тоже кое-что перепало.
Галя, не отрывавшаяся от своего мужа ни на минуту, чинно сидевшая рядом с ним, когда их посещали родственники, неторопливо и гордо вышагивавшая по сельской улице во время ежедневного посещения церкви, была сама не своя от счастья. В дом вернулся муж, мужчина, надежда, опора и защита.
Макар, поначалу хмурый, неразговорчивый и не знавший, куда себя деть в этом непривычном для него мире, с каждым новым днём возвращал себе былую уверенность. И начинал строить планы на будущее.
- Хату підновимо, бо вже їй час, – говорил он своей половине. И она соглашалась.
- Коней прикупимо, стайню2 розбудуємо, – советовался он с Галей. И она говорила, что было бы неплохо.
- Дітей заведемо, як люди, жити почнемо, – обещал любимой жене Макар. На что она добродушно замечала, что дети – не домашняя живность и не лошади, чтобы их «заводить». Но при этом улыбалась испуганно и счастливо прижималась к его груди.
Так, в любви, трудах и заботах прошло три месяца. За это время Макар с разрешения нововыбранного сорочинского сотника и при помощи Галиных односельчан поставил новую конюшню. После Великого поста и Пасхи собирался приобрести племенного жеребца, подыскивал в округе подходящий конный рынок.
Но неожиданно по Сорочинцам прокатился слух, что со стороны Степи на Полтавщину надвигаются татары. Потом, сразу же за этим слухом, люди начали говорить, что гетман Выговский перешёл Днепр и идёт на Полтаву. И татар, которые действительно подступают с юга, тоже он нанял. А за их помощь расплачиваться будет ясырём да полоном, который бусурманы будут брать вольно в полтавских полковых землях.
Не успел Макар сходить к козакам, живущим по соседству, и порасспросить обо всём как следует, – прискакал к сорочинскому сотнику нарочный из самого Миргорода и доставил наказ Довгаля. В наказе том было сказано, что сотня Сорочинская в полном составе тот же час должна идти к селу Бородавка4, куда подойдут и миргородские козаки. А оттуда все вместе – к Полтаве, Пушкаря выручать.
- А хто з полковників наших з Виговським на Полтаву йде? – спрашивал Макар у сорочинцев и их сотника. – Про Богуна, про Джеджалія, чи про кого іншого нічого не чути?
- З яких таких «наших»? – вопросом на вопрос отвечал сотник. – Там, де Виговський з татарвою, там наших немає. Тут вони всі.
И, неожиданно посуровев и с подозрением поглядев Макару в очи, сказал приказным тоном:
- Іди, козаче, збирайся. Бо виступаємо негайно.
Макар промолчал, повернулся и зашагал к своему подворью. И когда сделал шагов пять-шесть, услышал брошенные в спину слова:
- Ще розберемося, хто для тебе «наші». І чий сам будеш. Наш ти, чи не наш, осавуле богунський.
Галя была в хате. Ставила тесто под пасхальные куличи. Макар вошёл, бодро улыбнулся жене и сел на лавку.
- Що це ти, Макаре, сам не свій? Увійшов і лоба не перехрестив, – озабоченно спросила жена.
- Кажуть, до війська маю йти. З Виговським битися, – невесело ответил Макар.
Галя посмотрела на него больными глазами, зажала рот ладошкой, перепачканной в муке, и присела рядом.
- Нічого, Галю, нічого, – обнимая и прижимая к себе жену, бодро сказал Макар. Заглянул в её глаза и добавил, – Щось та вигадаємо.
4 мая 1658 года Иван Выговский с татарами, валахами, сербами и большим отрядом немецких ландскнехтов подступил к Полтаве. Из славных козацких полковников с ним был Филон Джеджалий.
Осада города продолжалась больше месяца. Козаки с обеих сторон противостояли друг другу вяло. Обычно сдержанный Выговский приходил в ярость, и вместо козаков посылал на штурм валахов и немцев. Но и те ничего не могли добиться. Пушкарь укрепил Полтаву заранее, а его войско, значительно усиленное вояками, присланными Яковом Барабашом из Коша Запорожского, умело за себя постоять и за стенами крепостными, и в чистом поле.
Макар Сухой, с самого начала этого похода приставленный сорочинским сотником к лошадям и определённый в коневоды, как было сказано самим сотником – «від гріха», в боях и вылазках не участвовал. И когда прокатился панический слух по войску, что в одной из таких ночных вылазок погиб полтавский полковник, да ещё и со всею старшиною, он влился в толпу козаков, уходящую из города. И на второй день этого массового бегства возвратился в Сорочинцы.
Но всем тем, кто участвовал в обороне Полтавы, оставаться в селе оказалось невозможно. Галя, вернувшаяся утром из церкви, сказала, что козаки Выговского, войдя в город, выжгли его дотла, а всех, кто в нём оставался, отдали татарам в полон. И сейчас идут с крымцами на Миргород, на Лубны и на Гадяч. Не сегодня – завтра будут и в Сорочинцах.
- Що робити, Макаре? Люди наші бігти збираються, – растерянно сказала она и присела на краешек лавки.
- Ну, куди ж ми, Галю, без людей, – сказал Макар. – Куди вони, туди і ми.
Так и оказалась чета Сухих за Донцом, недалеко от Саввина перевоза4.
Уже через год на том месте, где решили обосноваться Макар с Галей, рядом со старой липой вырос добротный дом, очень напоминавший их сорочинскую хату. На месте бурдюга был выкопан глубокий погреб, соседствовавший с ещё более глубоким колодцем. За погребом на значительном расстоянии поставлена просторная конюшня, в которой была поселена пара гнедых с новорожденным жеребёнком. Дом и хозяйственные постройки Макар окружил таким частоколом, который всему этому месту придавал вид скорее укреплённого лагеря, нежели мирного селянского хутора.
Казаки с заставы Саввы Рака и все, прибывающие в эти края, называли тот хутор по имени хозяина – Макаровкой. А Макара и Галю назвали по прозвищу, присвоенному им в первый день их появления на Донце.
Так, с тех самых пор, начал жить и множиться род слобожанских Перваков на благословенном хуторе Макаровка. Тот самый род, в котором через двести пятьдесят лет у далёких потомков Макара и Гали появится мой дед Александр Игнатьевич Первак.

***
Северин Пащенок во всех столкновениях, случившихся после ухода великого Гетмана, тоже участвовал. Был он рядом с полтавским полковником и в ту роковую ночь.
Накануне Мартын Пушкарь в очередной раз отправил гонцов в Москву. До последнего мгновения своей жизни он не оставлял надежды на то, что государь Алексей Михайлович прозреет, поверит, – не враги они с Барабашом ни его величеству, ни московитам. Для всех в украинах было очевидным, к чему ведёт Выговский, изменяя Москве, склоняясь перед Варшавой и Вильной. Очевидным было и то, что Выговский спешил разделаться с полтавской и сечевой вольницей до того, как Москва проснётся. Потому и Богуна на Полтаву зимой посылал. А когда у того не получилось, сам решил за дело взяться. И так обложил мятежный город, что защитникам козацких вольностей приходилось непросто.
Татары, подкупленные гетманом за будущий ясырь, контролировали все окрестные сёла и шляхи, лишая осаждённых подвоза продовольствия и фуража. Валахи, сербы и немцы с каждым днём всё настойчивее и ожесточённее ходили на стены.
Пушкарь, хотя и верил в то, что помощь со стороны Москвы рано или поздно будет оказана, но в сложившейся ситуации не мог не понимать, что помощь эта придёт скорее слишком поздно, нежели рано.
И тут подвернулся случай, который мог одним махом повернуть всё в пользу осаждённых. И Пушкарь ухватился за предоставившуюся возможность, как за волшебную палочку.
Филон Джеджалий, осаждавший Полтаву вместе с Выговским, прислал к Пушкарю своего лазутчика с тайной бумагою. На бумаге был начертан подробный план лагеря и указано расположение того шатра, в котором обыкновенно почивал гетман. На словах же лазутчик сообщил, что в эту ночь, с 10 на 11 липня, охрану лагеря и гетманского шатра будут нести люди Джеджалия. И если пан полковник полтавский соизволит, так давний его товарищ и брат пан Филон Джеджалий в память об их дружбе и приязни великой поможет ему избавить войско Запорожское от той заразы, что всем ненавистна.
Пушкарь понимал, что это могла быть провокация, задуманная самим Выговским с присущим ему коварством. Но он знал руку Джеджалия. И ещё он знал, что многие старшины, стоявшие у самых истоков перемен и начинавшие их вместе с Хмелем, теперь очень недовольны новым гетманом. Он практически отстранил их от дел и принимал решения, советуясь только со своими выдвиженцами.
Риск, конечно, был огромный. Но он того стоил.
- Ну, що, хлопці, пішли. З Богом, – сказал полтавский полковник Северину и своему сыну Марку, когда они с большим отрядом охотников приблизились к расположению выговцев. И это были последние слова, которые Северин слышал от Мартына Пушкаря.
Дальше всё совершалось стремительно.
Отряд при содействии козаков Джеджалия беспрепятственно вошёл в лагерь противника, и Пушкарь с присоединившимся к нему Джеджалием и своим окружением приблизился к шатру Выговского. При этом Пушкарю показалось странным, что шатёр никем не охраняется. Предварительно приказав окружить шатёр, двое заговорщиков ворвались внутрь.
Постель Выговского была пуста.
- Батьку, татарва з усюди сюди лізе! – услышал Пушкарь крик своего сына Марка, раздавшийся снаружи.
- Відходьте! Я за вами! – крикнул ему Пушкарь. И повернулся к Джеджалию, одновременно поднимая саблю и со всего маха рубя того по углублению между шеей и ключицей.
- Це тобі моя дяка, мій вірний товаришу. І брат, – убеждённо сказал он, глядя в потухающие глаза предателя.
В следующее мгновение выскочив из шатра, он уже не увидел Марка и никого из своих козаков. Вокруг были татары, а за ними на чёрном коне восседал улыбающийся Выговский.
Пушкарь выставил перед собою саблю и ринулся на татар. И тотчас был поднят на татарские копья. Потом татары отрубили ему голову и поднесли её Выговскому. В дар.
Гетман приказал насадить голову Мартына Пушкаря на высокий шест и выставить на обозрение осаждённым.
Полтава сдалась на следующее утро. Да и на сдачу это было не похоже. Просто иногородние защитники города, узнав о гибели своего предводителя и более не сдерживаемые его волей, ринулись через открытые ворота по своим полковым городам, местечкам и ранговым сёлам. А за ними, спешно собирая семьи и прихватывая имущество, побежали и козаки Полтавского полка. Большинство тут же оказывались в руках татар-людоловов. Но некоторым удалось проскользнуть сквозь их сети и вырваться за кольцо осаждающих. Среди этих некоторых были и Северин с Дариной,. Тётушка Степанида с ними не пошла, как её ни уговаривали.
- Тут усе моє, – сказала она им, – і хата, і любов, і життя, і смерть.
И осталась в своей маленькой хатёнке, что у Глухой башни.
Расставшись с тётушкой Степанидой, Северин с Дариной отъехали от Полтавы и затаились на ближнем хуторе, где были устроены селитряные варницы, а в округе стоял такой запах, который отпугивал не только татар. И расчёт Северина был верен. Кто поспешил, тот сразу же попал в полон. А через два дня, когда татары с карателями Выговского отдалились от выжженной дотла Полтавы, Северин с Дариной купили в ближнем селе пару быков с добротным возом, крепкого строевого коня, нагрузили тот воз всем, чем можно было разжиться у местных жителей, и неспеша отправились на восток. На Донец и за Донец.
Переправившись через реку и переночевав с добрыми людьми, они продолжили свой путь и достигли того места, о котором Северину говорил Савва Рак. На речке Волосская Балаклейка5, в её среднем течении, они и обосновались. А когда к ним подтянулись и некоторые другие полтавские семьи, совместно начали строить себе жилища, добывать пропитание и обрабатывать землю. Так здесь и появилось село Полтавка6.
Через двести пятьдесят два года здесь, в этом селе родится моя бабушка Марфа Яковлевна Пащенко, а потом здесь же появится на свет Божий и моя мама Лидия Александровна.
Но это произойдёт совсем в другие времена. Да и пространство изменится чрезвычайно.

***
В моих руках старая-старая выцветшая фотография.
Вот эта фотография.
С неё на меня смотрит чета Пащенко.
Мой прадед Яков.
Моя прабабушка Секретина Кузьминична.
И моя бабушка Марфа Яковлевна.
По-видимому, это фото было сделано в тот день, когда моей бабушке исполнился один год, то есть в 1910 году.
Она сидит на коленях у своей мамы, моей прабабушки Секретины, улыбается и смотрит на меня.
Смотрит из того далёкого времени, когда уже не было Гетманщины, Руины, ещё не было Первой мировой войны, октябрьского переворота, братоубийственной гражданской, голодоморов и других войн.
На меня смотрят потомки моего пра-пра-пра-пра-прадеда – сотника Полтавского полка Северина Пащенка.
Смотрят из того времени, когда все они были живы и счастливы.
Фотографии моих прадедов по отцовской линии у меня нет, как нет и фотографии потомков Макара Сухого, положившего начало новому роду слобожанских Перваков.
Я могу только догадываться, как они выглядели, по фотографии моего деда Шуры – Александра Игнатьевича Первака.
И всё же все мои деды и прадеды, все мои предки смотрят на меня, смотрят на нас.
На всех нас смотрят наши предки.

Конец второй книги.
 
Вместо послесловия

Лист
Директора Інституту літератури ім. Т.Г. Шевченка
Національної академії наук України
Академіка Національної академії наук України
Миколи Григоровича Жулинського
до автора

Шановний Олександре Володимировичу!

Надзвичайно вдячний Вам за надісланий «Хронотоп». Вибачте, що зразу ж не подякував – читаю і сподівався відгукнутися пізніше. Але зразу скажу: я захоплений Вами! Надзвичайно оригінальну за жанром і за структурою Ви створили книгу. Синтетичний жанр! Поєднання різних жанрів не «розвалює» композицію, як цього можна було чекати, а навпаки, суто скріплює. І скріплює особистісний фактор – бажання пізнати історію свого народу, України через пізнання долі свого роду. Важливо, що художня оповідь мовби обґрунтовується, підтверджується науковими розмислами, документальними свідченнями, своєрідним словником-поясненням…
Ваш «Хронотоп» розпочинається з дослідження Вашого родоводу і цей, повторюю, особистісний фактор наповнює роман-оповідь, роман-сповідь, роман-розмисел особливою довірою до авторського повідомлення.
Я зараз читаю Вашу книгу і щиро радію, що такий оригінальний, науково вивірений, історично ґрунтовний виклад історії України з’явився з-під Вашого пера. Сподіваюся на вихід і другої, і третьої книги, вірю, що у Вашої книги є достойне майбутнє – суспільне визнання і вдячність читачів.
Ґрунтовне, мудре вступне слово написав професор Дм. Білий – переконливе пояснення природи жанру Вашої книги, яка поєднує художній дискурс, наукову складову і філософські роздуми автора про суть і характер історичного процесу під кутом зору долі України.
Я щиро вітаю Вас, шановний Олександре Володимировичу, з цим творчим успіхом і згадую Ваш справді на той час новаторський «похід» у літературознавство, радію, що десь і посприяв Вам у захисті дисертації, але це не головне. Головне, що Ви написали «пропущену» через власну долю, долю свого роду і народу книгу про Україну і за це Вам щира дяка!

Ваш Микола Жулинський

Письмо
Директора Института литературы им. Т.Г. Шевченко
Национальной академии наук Украины,
академика Национальной академии наук Украины
Николая Григорьевича Жулинского
к автору

Уважаемый Александр Владимирович!

Чрезвычайно благодарен Вам за присланный «Хронотоп». Простите, что сразу не поблагодарил – читаю и надеялся откликнуться позже. Но сразу скажу: я восторгаюсь Вами! Чрезвычайно оригинальную по жанру и по структуре Вы создали книгу. Синтетический жанр! Соединение разных жанров не «разваливает» композицию, как этого можно было ожидать, а наоборот, сугубо скрепляет. И скрепляет личностный фактор – желание познать историю своего народа, Украины через познание судьбы своего рода. Важно, что художественное повествование как бы обосновывается, подтверждается научными размышлениями, документальными свидетельствами, своеобразным словарём-пояснением…
Ваш «Хронотоп» начинается с исследования Вашего родовода и этот, повторяю, личностный фактор наполняет роман-повествование, роман-исповедь, роман-размышление особенным доверием к тому, что хочет сообщить автор.
Я сейчас читаю Вашу книгу и искренне радуюсь, что такое оригинальное, научно выверенное, исторически основательное изложение истории Украины появилось из-под Вашего пера. Надеюсь на выход и второй, и третьей книги, верю, что у Вашей книги есть достойное будущее – общественное признание и благодарность читателей.
Основательное, мудрое вступительное слово написал профессор Дм. Белый – убедительное пояснение природы жанра Вашей книги, которая объединяет художественный дискурс, научную составляющую и философские раздумья автора о сути и характере исторического процесса под углом зрения судьбы Украины.
Я искренне поздравляю Вас, уважаемый Александр Владимирович, с этим творческим успехом и вспоминаю Ваш действительно на то время новаторский «поход» в литературоведение, радуюсь, что где-то и поспособствовал Вам в защите диссертации, но это не главное. Главное, что Вы написали «пропущенную» через собственную судьбу, судьбу своего рода и народа книгу об Украине, и за это Вам искренняя благодарность!

Ваш Николай Жулинский

Примечания и комментарии

Глава I

1 Погребище (украинск. Погребище, польск. Pohrebyszcze, Pogrebischtsche, Pogrebishchye, на идиш ;;;;;;;;; – Prhobisht). До монголо-татарского нашествия было известно как Рокитня, Рокитное – сегодня город районного значения в Винницкой области Украины. Расположен на берегу реки Рось. После Люблинской унии 1569 года в составе Речи Посполитой Погребище получило Магдебургское право. В 1629 году в городе проживало 6 000 жителей, но из-за притеснений польской администрации многие сжигали свои жилища и уходили в московские земли. В 1648 году козаки Максима Кривоноса захватили город и вырезали всё иудейское население. А в 1649-ом и остальные жители Погребища, но уже как сочувствующие козакам, были уничтожены войском Иеремии Вишневецкого.

2 Гончариха – сегодня село Старосинявского района Хмельницкой области в Украине.

3 Сокаль (украинск. Сок;ль). Сегодня административный центр Сокальского района Львовской области в Украине. Впервые упоминается в источниках под 1377 годом как город Белзского княжества. В 1424 году город получил Магдебургское право. В 1519 был разрушен сыном крымского хана Мехмед Гирея – Богатыр Гиреем. Во время описываемых нами событий 1651 года Сокаль – город, у которого был построен первый лагерь Яна Казимира накануне битвы под Берестечко.

4 Чёрнокозинцы (украинск. Чорнокозинці). Сегодня село в Каменец-Подольском районе Хмельницкой области в Украине. Впервые упоминается под 1467 годом как торговый городок, укреплённый замком времён Кориатовичей. Замок этот считался самым маленьким на Подолье: он насчитывал 80 метров в длину. При этом с северной стороны замок имел 50 метров в ширину, а с южной – 65 метров. В 1588 году король Стефан Баторий наделил Чёрнокозинцы Магдебургским правом. В 1639 году де Боплан обозначил замок на своём шкицевом плане как одну из ключевых оборонных крепостей. С 1674 по 1699 год Чёрнокозинцы с Каменцем были в составе Османской империи.

5 Александр Конецпольский (польск. Aleksander Koniecpolski). С 1641 года Великий коронный хорунжий Речи Посполитой. С 1651 года староста каневский, а ещё чигиринский, и проскуровский, и переяславский, и корсунский, и долинский. Активный участник козацко-польской войны, прозванный козаками «дытыной» в самом её начале.

6 Великий хорунжий Литовский Богуслав Радзивилл (польск. Bogus;aw Radziwi;;, литовск. Boguslavas Radvila). Родился 3 мая 1620 года в Гданьске, умер 31 декабря 1669 года в Кёнигсберге. Князь Священной Римской империи, а ещё, в разное время, Великий конюший Великого княжества Литовского, староста барский, фельдмаршал шведский, генеральный наместник герцогства Пруссия и депутат сейма Речи Посполитой.

Богуслав Радзивилл
Портрет анонимного художника XVII века

7 князья Чарторыйские (или Чарторыжские) – от ветви Гедиминовичей князья Великого княжества, а затем и Речи Посполитой. Фамилия происходит от названия родового волынского поместья Старый Чарторыйск на реке Стырь. Чарторыйские занимали ряд высших государственных и административных должностей в Великом княжестве и королевстве, а позже и в Речи Посполитой, и в Российской империи.


Вариант герба Погоня, к которому относился род Чарторыйских

8 Любомирские (украинск. Любомирські, польск. Lubomirscy). Княжеский род герба Шренява. Княжеский титул в Речи Посполитой получили вторыми после Радзивиллов. В XVII веке вследствие брачных союзов к Любомирским перешли земельные владения Конецпольских и Острожских. Фамилия распалась на несколько ветвей, среди которых есть волынская, жешувская и ланьцутская ветви.

Герб Шренява рода Любомирских

9 Электор бранденбургский Фридрих Вильгельм – великий курфюрст Фридрих Вильгельм I Бранденбургский (немецк. Gro;er Kurf;rst Friedrich Wilhelm von Brandenburg). Родился 16 февраля 1620 года в Кёльне-на-Шпрее, умер 29 апреля 1688 года в Потсдаме. Герцог Пруссии из династии Гогенцоллернов, основатель прусско-бранденбургского государства.

10 Канцлер Литовский Альбрехт Станислав Радзивилл (польск. Albrycht Stanis;aw Radziwi;;). Родился 1 июля 1595 года в фамильном поместье Олыка на Волыни. Умер 12 ноября 1656 года в Гданьске. С 1619 года подканцлер, а с 1623 года и до конца жизни – Великий канцлер Литовский, отвечал за международные связи и внешнюю политику Великого княжества. После смерти оставил рукописный «Дневник» на латинском и польском языках, который и сегодня является ценным источником изучения международной, внутренней и религиозной политики Речи Посполитой периода 1632 – 1656 гг.
               
Варианты герба Трубы рода Радзивиллов

11 См. подробнее: Дневник Станислава Освенцима // Киевская старина, № 11. 1882.

12 Ежи (Юрий) Себастьян Любомирский (польск. Jerzy Sebastian Lubomirski). Родился 20 января 1616 года, умер 31 декабря 1667 года. Магнат, князь, с 1647 года – староста краковский, с 1650 – коронный маршалок, с 1658 – польный гетман коронный. Военачальник и герой многочисленных войн, которые вело королевство в 1648 – 1666 годах с козаками, со шведами, с московитами и семиградцами. Был яростным защитником шляхетских вольностей и возглавлял оппозицию Яну Казимиру. Король обвинил Любомирского в государственной измене, лишил всех титулов и званий. Любомирский бежал в Силезию, и суд Речи Посполитой приговорил его к смерти заочно. Находясь в эмиграции, пан Ежи организовал так называемую «конфедерацию Любомирского», куда привлёк многих депутатов и сенаторов, чем практически парализовал деятельность польского сейма и сорвал реформы Яна Казимира. Король сдался и объявил об отмене своих реформистских планов. Но Любомирский не успел вернуться в Польшу, заболел и умер в 1667 году в Силезии.

Глава II

1 Юрась – Юрий Хмельницкий. Сын Богдана Хмельницкого от первой жены Анны (Ганны) Сомко. По неточным сведениям, родился в 1641 году на родовом хуторе Суботов. В совсем юном возрасте остался без матери и воспитывался мачехой, второй женой Богдана Хмельницкого Геленой Чаплинской, которая относилась к нему с искренней любовью. И он, плохо помнивший родную мать, отвечал ей взаимным сыновним чувством. До 1651 года учился в Киево-Могилянском коллегиуме. По слабости здоровья учёбу не закончил – отец забрал его домой и приставил домашних учителей, среди которых были философ и публицист Иоанникий Галятовский и монах Киево-Печерской лавры Илларион Добродеяшка.

2 См. главы V – IX в книге первой «Гетманщина».

3 Сорочинцы – сегодня село Великие Сорочинцы (украинск. Великі Сорочинці) в Полтавской области Украины в 25 километрах от города Миргород. Административный центр Великосорочинского сельского совета, в который входит территория села Малый Байрак. Население 4 050 человек на 2001 год. До 20-х годов XVII века было известно под названием Краснополь. Расположенное на обоих берегах реки Псёл, село принадлежало князю Иеремии Вишневецкому. А с 1648 года здесь была создана Сорочинская сотня Миргородского козацкого полка.

4 Канчуки, канчук – ременная плеть, козацкая плеть, нагайка. От турецкого kanchuk. В крымскотатарском есть такие понятия, как «камчук, камча», что тоже означает плеть.

5 Валяка (украинск.) – по-русски лежебока.

6 Вышиванка – рубаха из домотканого полотна с ручной орнаментальной вышивкой на груди и на манжетах.

7 П;повзом (украинск.) – по-русски ползком.

8 До сніданку (украинск.) – приглашение к завтраку.

9 Белая Церковь – город Белая Церковь (украинск. – Біла Церква). Город расположен на реке Рось в Киевской области Украины, административный центр Белоцерковского района. Население составляло 205 000 человек на 2010 год.
В русских летописях упоминается под 1032 годом как Юрьев, основанный Ярославом Владимировичем Мудрым. Во время монголо-татарского нашествия город и его жители были полностью уничтожены. Но Юрьев, от которого остались только руины церкви из белого камня, быстро возродился. Со второй половины XIV века он называется Белая Церковь и входит в состав Великого княжества Литовского (1362), а потом и в состав Королевства Польского (1569). С этого времени редким было то козацко-селянское восстание, когда бы восставшие не подходили к этому городу или не дислоцировались в нём. В XVII – XVIII веках Белая Церковь – полковой город козацкого Белоцерковского полка. С 1712 года снова в составе Польши, а после Второго раздела Польши в 1774 году входит в состав Российской империи.

10 Мартын Небаба (украинск. Мартин Небаба). Дата рождения неизвестна. Погиб в бою 16 июля 1651 года. Выходец из Запорожья, организатор освободительной войны на Северщине. С 1648 года полковник Борзнянского полка, а с 1649 – Черниговского.

11 Иван Золотаренко – Иван Никифорович Золотаренко (украинск. Іван Никифорович Золотаренко). Родился в Корсуни, но точная дата рождения неизвестна. Погиб в бою 17 октября 1655 года в Белой Руси под городом Старый Быхов. С 1649 года – полковник Нежинский, с 1652 – полковник Корсунский и Нежинский, в 1654 – 1655 годах наказной гетман Войска Запорожского северских земель. Владетель поместий в Батурине и Глухове. Шурин Богдана Хмельницкого по третьей гетманской жене Анне Золотаренко.
Несколько раз возглавлял посольства в Москву. В 1653 году возглавил козацкий корпус из Черниговского, Переяславского и Нежинского полков, стоявшие на кордоне с Великим княжеством во время Жванецкой кампании. Во время московско-польской войны 1654 – 1667 годов командовал козацким корпусом в 20 000 воинов. Захватив ряд городов в Белой Руси, отступил от Старого Быхова в ноябре 1654 года. Летом 1655 года вместе с московским войском занял Минск и Вильно. Воодушевлённый воинской удачей, осадил не покорившийся ему Старый Быхов и там был смертельно ранен. Похоронен в городе Корсунь.

12 М;зырь (белорусск. Мазы;р, украинск. М;зир) – город на реке Припять, административный центр Мозырского района Гомельской области в Белоруссии. Население 108 800 человек по состоянию на 2010 год.
Мозырь упоминается в «Повести временных лет» под 1155 годом: «Тогда же Гюрги (киевский князь Юрий Долгорукий – А.Р.) въда Из;славу Корческъ. А Ст;ославу ;лговичю Мозъ;рь. И ту оуладивъс; с нима иде въ свои Киевъ» С середины XIV века Мозырь входит в состав Великого княжества Литовского, с 1566 – центр Мозырского повета Киевского воеводства, а с образованием Речи Посполитой (1569) передаётся Минскому воеводству. После Второго раздела Польши в 1793 году Мозырь в составе Российской империи как центр Мозырского уезда Минской губернии. С декабря 1918-го по март 1920 года в период Директории город входил в состав Украинской Народной Республики.

13 Антон Никитич Жданович. По некоторым версиям – Антон Волочай. Дата и место рождения неизвестны. Погиб в 1660 году во время осады Могилёва-Подольского, по-видимому, был казнён козаками. Полковник Киевского полка с 1649 года, с 1656 года генеральный есаул, а с 1657 года – наказной гетман козацкого соединения в составе Киевского, Белоцерковского и Переяславского полков. После смерти Богдана Хмельницкого претендовал на гетманскую булаву. Во время гетманства Выговского был посланником к турецкому султану и находился рядом с гетманом во время битвы при Конотопе. В 1660 году вместе со Станиславом «Реверой» Потоцким, Выговским и татарами осаждал Могилёв-Подольский, в котором оборонялся козацкий гарнизон, верный Юрию Хмельницкому. Козаки отразили нападение и захватили Ждановича. После этого его имя в исторических хрониках не упоминается.

14 Гомель (белорусск. Го;мель, украинск. Гоміль) – административный центр Гомельской области в современной Белоруссии, расположен на реке Сожь. Население 483 300 человек по состоянию на 2010 год.
В древнерусских летописях упоминается с 1142 года под названиями Гомий, Гомей, Гомій, Гомін, Гомъ, Гомъе и связывается с восточнославянским союзом племён и радимичами: «…и слышавъ оже билися Ольговичи у Переяславля съ стрыемъ его с Вячеславомъ, и братом его Изяславомъ, и поиде на волости ихъ, и взя около Гомия волость ихъ всю». К Великому княжеству Литовскому был присоединён сыном Гедимина князем Ольгердом в 1335 году. С 1569 года, после включения в состав Речи Посполитой, Гомель становится местом постоянных боёв между московскими войсками, коронным войском и украинными козаками. В 1595 – 1596 годах город был захвачен Северином Наливайко. В 1648-ом взят козацким отрядом Головацкого, а в 1649-ом полком Мартына Небабы. В 1651-ом был осаждён Иваном Золотаренко и в 1654 взят. С середины XVII века постоянно подвергался разрушению и переходил из рук в руки. И только с 1730 года во времена владения канцлером литовским Фридрихом-Михалом Чарторыйским начал отстраиваться. С 1772 года после Первого раздела Польши Гомель был конфискован в императорскую казну и в 1775-ом подарен Екатериной II полководцу П.А. Румянцеву-Задунайскому, как написала императрица, «для увеселения».

15 Быхов (белорусск. Бы;хаў, украинск. Бихів) – сегодня город в Могилёвской области Белоруссии. В исторических документах впервые упоминается под 1380 годом. Вплоть до конца XVIII века в городе находилось одно из лучших в Европе производств по изготовлению пушек, ядер и отливке пуль. Была здесь и знаменитая на всю Европу оружейная школа. Быхов – родной город Ильи Гаркуши, который с 1648 по 1651 год был предводителем быховских повстанцев и помогал козакам Хмельницкого в освободительной войне.

16 Могильов – украинское название белорусского города Магілёў, по-русски Могилёв. Административный центр Могилёвской области. Расположен на берегах реки Днепр. Население 360 918 человек на 2011 год.
В летописях упоминается под 1267 годом в связи с закладкой Могилёвского замка. Единственный город в Великом княжестве, который имел три пояса укреплений. После Первого раздела Польши с 1772 года в составе Российской империи.

17 Хойники (белорусск. Хойнікі) – сегодня город в Белоруссии, расположенный в 58 километрах от Мозыря и 105 километрах от Гомеля, административный центр Хойникского района Гомельской области. Численность населения 13 800 человек на 2010 год.
Впервые упоминается под 1512 годом как местечко Великого княжества Литовского. С 1793 года Хойники включены в состав Российской империи. В 1967 году местечко получило статус города. В 1976 году город очень пострадал от взрыва на Чернобыльской АЭС.

Глава III

1 История не оставила нам ни имени, ни фамилии гетманского казначея. Как и того, откуда он был родом. Достоверно известно только то, что он был итальянцем и любовником Гелены Чаплинской-Хмельницкой.

2 Тридцатилетняя война в Западной Европе (1618 – 1648) – первый продолжительный общеевропейский военный конфликт, в котором участвовали все европейские страны, кроме Швейцарии.
Начало конфликта было положено столкновением протестантов и католиков Германии, которое очень быстро переросло в войну с правящим домом Габсбургов.
Историки выделяют четыре периода тридцатилетней войны:
Чешский (1618 – 1625).
Датский (1625 – 1629).
Шведский (1630 – 1635).
Франко-шведский (1635 – 1648).
Кроме этого вне Германии было несколько отдельных конфликтов:
- война Испании с Голландией, известная как «Нидерландская революция» (1555 – 1648),
- война за мантуанское наследство (1628 – 1631),
- русско-польская война (1632 – 1634).
- польско-шведские войны с 1600 по 1629-ый а потом и с 1655 года.
Интересы Габсбургов отстаивали Австрия и подавляющее большинство католических княжеств Германии, Испания, Португалия, Ватикан и Польша.
Их противниками были страны антигабсбургской коалиции: протестантские княжества Германии, Чехия, Трансильвания, Франция, Дания, Швеция, республика Венеция, герцогство Савойя, республика соединённых провинций Нидерландов в составе Голландии, Зеландии, Утрехта, Гельдернона, Оверэйсела и провинции Фрисландия. Этой коалиции оказывали помощь Московия, Шотландия и Англия.
Османская империя, хотя и была историческим противником Габсбургов, в то время воевала с Персией и активного участия в военных действиях, за исключением Хотинской войны, принимать не могла.
15 мая и 24 октября 1648 года на северо-западе Германии в исторической области Вестфалия были подписаны два мирных договора:
Оснабрюкский в протестантском епископстве Оснабрюк.
Мюнстерский в католическом епископстве Мюнстер, положившие конец Тридцатилетней войне.
По Вестфальскому миру Нидерланды, кантоны Швейцарского союза и отдельные княжества Германии получили государственный суверенитет – Бавария, Саксония, Бранденбург-Пруссия расширили территории и заняли господствующее положение среди прочих. Франция, благодаря дипломатическим усилиям кардинала Ришелье, присоединила Эльзас и получила опеку над рядом пограничных городов, кроме Страсбурга. Священная Римская империя утратила ведущую роль в европейской политике, которая перешла к Франции. Швеция получила Западную Померанию с портовым городом Штеттин (современный польский Щецин), часть Восточной Померании с Померанским заливом и прибрежными портовыми городами, и, таким образом, стала основной морской державой на Балтике.
В целом Вестфальский мир уравнял в правах протестантов и католиков, кальвинистов и лютеран, отменил ранее действовавший принцип «cuius regio, eius religio» (чья страна, того и вера) и узаконил веротерпимость. Вследствие чего старый иерархический порядок международных отношений, в котором германский император считался старшим по рангу среди монархов, был упразднён, и главы независимых государств Европы, имевшие титул королей, были уравнены в правах с императором.
Согласно нормам, установленным Вестфальским миром, главная роль в международных отношениях, ранее принадлежавшая монархам, перешла к суверенным государствам.

Гравюра Жака Калло «Ужасы войны. Повешенные». 1633 год.

Карта-схема раздела Европы по Вестфальскому договору.

3 Первые упоминания о еврейской общине Варшавы относятся к началу XIII века. Уже тогда варшавские иудеи владели значительными денежными средствами, пополняли казну краковских королей и вызывали ненависть у католиков. В 1483 году появился первый указ о выселении евреев из Варшавы. Тогда будущая столица Польши была центром слабого Мазовецкого княжества. После изгнания евреев экономическое положение небогатого края резко ухудшилось. В 1570 году король Сигизмунд-Август позволил евреям опять поселиться в Варшаве, но только временно. В 1648 году король Владислав IV подтвердил указ своего предшественника Стефана Батория о наложении штрафа в 2 000 злотых на лиц, укрывавших евреев, тем самым спровоцировав новый исход.

4 Степанида Хмельницкая (украинск. Степанида Хмельницька). О ней известно только, что в 1650 году она вышла замуж за брата Данилы Нечая – Ивана и 4 декабря 1659 года попала с ним в московский плен во время осады города Быхов. Из сибирской ссылки, куда была выслана вместе с мужем, по всей видимости, не вернулась. По крайней мере, о её дальнейшей судьбе мною никаких свидетельств не найдено.

5 Екатерина Хмельницкая (украинск. Катерина Хмельницька). Вышла замуж за брата Ивана Выговского – Быховского полковника Данилу Выговского. В 1655 году Данила был назначен наказным гетманом козацкого корпуса в совместном походе с московским войском Петра Потёмкина на Речь Посполитую и участвовал во взятии Люблина. После 1657 года стал на сторону брата и воевал против Москвы, в союзе с крымскими татарами пытался выбить из Киева воеводу Василия Шереметева. Был взят в московский плен и 30 ноября 1659 года казнён где-то под Калугой. После этого всё имущество, поместья и земли Данилы Выговского были конфискованы, и Екатерина Выговская-Хмельницкая вышла замуж за Павла Тетерю, будущего гетмана Правобережной Украины, отравленного турками в 1670 году, соавтора Гадячского (1658 год) и Слободищенского (1660 год) трактатов.

6 Мария Хмельницкая (украинск. Марія Хмельницька). Родилась в 1630 году, умерла в 1719-ом. Есть версия, что она была женой сотника Корсунского полка Близкого, по другой версии она вышла замуж за некоего Лукьяна Мовчана.

7 Тристан и Изольда – легендарные персонажи средневекового рыцарского романа XII века. К середине XVII века первоисточник был утрачен, но появилось множество немецких, английских, скандинавских, итальянских, испанских, чешских и французских интерпретаций. Известна даже белорусская версия – повесть «О Трышане и Ижоте».

8 Данило (Даниэль) Чаплинский (польск. Daniel Czapli;ski). Год и место рождения неизвестны. Умер в 1660 году. Был чигиринским подстаростой и ротмистром в надворном войске Великого гетмана коронного Станислава Конецпольского. Вражда с Богданом Хмельницким у него была давней. После восстановления Кодакской крепости в 1639 году Хмельницкий на вопрос Конецпольского о её неприступности, якобы ответил по латыни: «Manu facta, manu destruo» – что человеком создано, им же будет и разрушено. Чаплинский услышал эти слова и, чтобы выслужиться перед своим патроном, позже арестовал Хмельницкого и под стражей отослал в Чигирин. Хмельницкий по дороге бежал и прибыл с жалобой к королю Владиславу IV в Варшаву. Король, не желая ссориться с козаками накануне войны с турками, якобы приказал наказать Чаплинского, и некий стражник Скобкевский обрил тому один ус. Это происшествие и послужило причиной разбойного наезда на Суботов весной 1647 года.

Герб Дрогослав, к которому принадлежал Данило Чаплинский
9 Либра – 307,1 грамма или 72 золотника. Табак и чай покупали на золотники, при этом один золотник равнялся 4,266 грамма. Щепоть табака весом в 50 граммов называлась осьмушкой. Одна осьмушка равнялась 1/8 фунта. Фунт от латинского pondus – гиря, вес. Один фунт торговый, или гривна, был равен 96 золотникам или 409,5 грамма.

ГЛАВА IV

1 Лихв;р (украинск.) – по-русски ростовщик.

2 Плюгависько (украинск.) – по-русски жалкий, внушающий презрение, отвращение, плюгавый.

3 Ш;бениця (украинск.) – по-русски виселица.

4 Дубно – город областного значения в Ровненской области Украины. Население составляло 39 146 жителей по переписи 2001 года.
Простояв весь май и до середины июня под Сокалем, Ян Казимир после долгих сомнений 14 июня покинул укреплённый лагерь, повёл своё войско на восток и через пять дней – 19 июня 1651 года – подошёл к Берестечко.

5 См.: Вавричин М.Г., Дашкевич Я.Р., Кришталович У.Р. Україна на стародавніх картах. Кінець XV – перша половина XVII ст. – К.: Державне науково-виробниче підприємство «Картографія», 2006. – С. 198.

6 Почаев (украинск. Почаїв). Город на реке Иква в Кременецком районе Тернопольской области Украины.
Население составляло 8 027 человек по переписи 2001 года. Основан в 1450 году.
Почаев издавна славен крупнейшей в Западной Украине и второй после Киево-Печерской лавры Свято-Успенской Почаевской лаврой – православным монастырём.
По преданию монастырь основали монахи Киево-Печерской лавры, бежавшие от монголо-татар в 1240 году.
В 1597 году монастырь получил в дар от княгини Анны Гойской обширные земельные владения и чудотворный образ Божьей Матери. С этим образом связано ещё одно предание.
2 августа 1675 года пятидесятитысячное турецко-татарское войско под предводительством хана Нуреддина подступило к Почаеву.
Жители соседних поселений встали на защиту монастыря. Во время чтения акафиста на небе вдруг расступились тучи, и над собором появилась сама Богородица в блестящем сиянии, окружённая ангелами, а рядом с ней молящийся игумен Иов Почаевский. Турки отступили, а на земле остался отпечаток стопы Божьей Матери, сохранившийся до сегодня.
 
1. Успенский собор (Стопа и чудотворная икона Божией Матери). 2. Храм преподобного Иова Почаевского (мощи преподобного Иова и Амфилохия). 3. Троицкий собор. 4. Колокольня. 5. Похвальной церковь. 6. Почаевская духовная семинария. 7. Святые ворота. 8. Экскурсионный офис. 9. Часовня в честь 400-летия переноса Почаевской чудотворной иконы Божьей матери. 10. Летний алтарь. 11. Часовня в честь 2000-летия Рождества Христова. 12. Иконная лавка. 13. Записной стол. 14. Проход к колодцу преподобного Иова. 15. Колодец преподобного Иова (Святая вода, просфоры). 16. Вход в храм преподобного Иова. 17. Странноприимная. 18. Подземный переход на стоянку. 19. Подземный переход на территорию Лавры. 20. Нижняя стоянка. 21. Верхняя стоянка. 22. Дорога к автостанции. 23. Дорога на Радылов. 24. Дорога на Тернополь. 25. Дорога на монастырское кладбище и к Свято-Духовскому скиту. 26. Дорога на Кременец.

7 Покутье – по-украински Покуття, историческая область между реками Черемош и Прут в Украине. Издавна здесь селились русичи из Галицко-Волынского княжества и молдаване. Центр Покутья – город Коломыя. Горная же часть области считается центром Гуцульщины.

8 Опрышки (украинск. опришки) – повстанческое движение XVI – XVIII веков в Покутье, в Прикарпатье, в Закарпатье и в Галичине. Опрышками становились, в основном, селяне, недовольные властью. Действовали небольшими отрядами, члены которых были связаны кровной клятвой и верностью своему предводителю. Общая молдово-польско-венгерская граница позволяла повстанцам маневрировать, не попадая в руки властей.

9 Александр (или Самсон?) Леон Костка-Напёрский (польск. – Kostka Napierski). Настоящая фамилия шляхтича Бзовский. В соответствии с его показаниями на суде он по сговору с Хмельницким поднял восстание в Прикарпатье в районе Подгалья. Сам пан Леон, по слухам, был побочным сыном короля Владислава IV, получил шляхетское воспитание в семье дворян Костков из Шемберга, принял их фамилию. Напёрским он называл себя потому, что у него каким-то образом оказались грамоты Яна Казимира, разрешающие их предъявителю вербовать жолнёров в королевские полки. См.: Przybos A., Materialy do powstania Kostki Napierskiego 1651, Wаrszawa, 1951; Szczotka S., Powstanie chlopskie pod wodza Kostki Napierskiego. – Wаrszawa, 1951.

10 Чорштын (польск. Czorsztyn) – сегодня сельская гмина в Польше, входит в Новотаргский повят Малопольского воеводства как административная единица. Население 7 143 человека по переписи 2004 года.
Замок Чорштын был основан в 1246 году как польский укреплённый пункт. В XIV веке замок был расширен королём Казимиром III Великим. В 1433 году сильно пострадал во время гуситских войн, но был восстановлен. В 1651 году замок оказался в эпицентре крестьянского восстания, возглавляемого шляхтичем Косткой-Напёрским. 14 июня Чорштын был захвачен крестьянами, что послужило сигналом к восстанию, которое в течение нескольких дней охватило область Подгалье, а затем и другие регионы. Однако уже 24 июня войска, собранные краковским епископом Гембицким, подавили восстание и освободили замок. Костка-Напёрский и его ближайшие соратники были схвачены и казнены в начале июля.

11 Смоленское воеводство (польск. Wojew;dztwo smole;skie) – воеводство Великого княжества Литовского, а с 1569 года после Люблинской унии – воеводство Речи Посполитой. На северо-востоке граничило с Московским царством, на юге – с Северской землёй, с Черниговским и Мстиславским воеводствами, на западе – с воеводством Витебским.

12 Рославль – сегодня город на левом берегу реки Остёр в Российской Федерации, центр Рославльского района Смоленской области. Население по переписи 2010 года составляло 53 700 человек.
Древнее название города – Ростиславль, поскольку он был основан около 1137 года князем Ростиславом Владимировичем на землях древнерусского племени радимичей. В 1610 году город был захвачен польским королём Сигизмундом III. В 1654 году в составе Смоленского воеводства присоединён к Московскому царству в результате военного похода.

13 Случай с предложением еврейских общин королю – подлинный.

Глава V

1 Кварця;ное войско (польск. Wojsko kwarciane) – регулярная армия в Речи Посполитой, существовала с 1562-го по 1652 год. В 1562 году король Польши Сигизмунд III с согласия сейма провёл военную реформу, по которой взамен нерегулярного посполитого рушения вводился институт постоянной наёмной королевской армии, на содержание которой должна была выделяться четвёртая часть доходов со всех королевских имений. Стало быть, кварцяное значит – четвертное. Но эта реорганизация на деле не отменила посполитого рушения.
В середине XVII века разделение на регулярную и нерегулярную армии было упразднено, и все рода войск объединились в войско компутовое (от латинского сomputatio – расчёт, счёт; и, конечно же, от старопольского кomput – армейский реестр, перепись). Wojsko komputowe, в отличие от королевского кварцяного, подчинялось сейму, поскольку именно сейм принимал решение о выделении средств, необходимых на его содержание. Компуты, то есть финансы, выделенные на содержание определённого количества конных и пеших воинов, в том числе и иностранных наёмников, были весьма скудны, и гетманы часто оплачивали все расходы из собственного кармана.

2 Черемисы, или украинские черемисы (украинск. чемериси) – этническая общность из марийцев, переселившихся в 1527 году в украинные земли Речи Посполитой. Черемисские войны (1552 – 1557, 15711 – 574 и 1581 – 1585 гг.) в Поволжье, продолжавшиеся в общей сложности 40 лет, привели к массовой миграции финно-угорских татарских племён, проживавших в начале XVI века на территории современной российской республики Марий Эл. После разгрома Казанского ханства значительная группа марийцев была переселена на западные границы Московского царства, но бежала из Московии в Подолию и на Волынь. Особенно много «чемерисов» поселилось в городе Бар и его окрестностях. Известен целый район этого города, который так и назывался Чемерисский Бар, а ныне это село Чемерисы возле Бара. Ими же в 1600 году был основан подольский город Черемисы, прекративший существование в начале XVIII века, заселено село Сальник Винницкой области (1607 г.), часть которого и сегодня носит название Черемисовка, есть и город Чемерпиль в нынешней Кировоградской области. С середины XVI века известны отдельные поселения «чемерисов» в городе Канев на Днепре.
Черемисы принимали активное участие в освободительной борьбе в составе войска Хмельницкого, значительная их часть была и на противоположной стороне в составе ополчения Речи Посполитой. В 1672 году 2 000 черемисов вместе с татарскими отрядами, бывшими на польской службе, перешли на сторону турецкого султана. Под знамёнами гетмана Петра Дорошенко выступали против Михаила Ханенко и Ивана Самойловича, в 1672 – 1673 годах воевали с московским войском, осаждавшим Чигирин. В середине XIX века барские чемерисы активно боролись с московской администрацией за восстановление прав и отмену панщины.
Черемисы оставили заметный след в отечественном фольклоре, топонимии, в именах и фамилиях украинцев.

3 Польско-литовские татары или белорусские татары, липки – самостоятельная этнотерриториальная татарская общность. Её представители, около 10 000 человек, компактно проживают в современной Белоруссии, в Польше около 5 000, в Литве около 4 000. Отдельными группами проживают также в Украине, Латвии, в России и Молдове. По вере большинство принадлежит к мусульманам-суннитам, но много и христиан, причём, как католиков, так и православных, и протестантов.
Сформировались в конце XIV – начале XV веков на территории Великого княжества Литовского из воинов Золотой Орды, пришедших на службу к литовским князьям. Позже в эту этногруппу вливались выходцы из Ногайской Орды, Крымского ханства и многочисленные потомки Мамая и его батыров, в частности – княжеский род Глинских. Известны даже отдельные княжества, зависимые от Литвы – Джаголдаева Тьма – татарское владение в составе Великого княжества Литовского, которое располагалось на территории современных Курской и Белгородской областей. Было основано между 1428 и 1438 годами неким Яголдаем. Существовало до начала XVI века. И княжество Мансурово – северско-татарское княжество, основанное в XIV – XV веках на территориях Сумской и Полтавской областей современной Украины сыном Мамая Мансуром из рода Кий (или Кият?).
В XVIII веке в войске Речи Посполитой было несколько татарских конных полков, а в 1797 году в Российской империи существовал татарско-литовский конный полк. Да и в армии Наполеона I был гвардейский эскадрон литовских татар-липков.

4 Стырь (украинск. Стир) – река в Белоруссии и северо-западной Украине, правый приток реки Припять. Исток находится на Волынской возвышенности у города Броды. Река протекает через Волынскую, Ровненскую и Львовскую области Украины. Длина – 494 километра. На Стыри расположены города Берестечко, Рожице, Луцк, Кузнецовск.

5 Нуреддин, или нураддин (крымскотатарск. Nureddin, ;;; ;;;;;;). Титул третьего, после хана и калги, правителя в Крымском ханстве. Само слово нуреддин, используемое в мусульманских странах как личное мужское имя, в переводе с арабского означает «луч веры». Должность нуреддина была введена ханом Мехмедом II Гиреем. После этого каждый хан при вступлении на престол вслед за калгой назначал нуреддина из числа своих братьев, сыновей или племянников. Поскольку должность нуреддина занимали только княжичи из ханского рода Гиреев, именовавшиеся в Крыму султанами, по отношению к ним часто использовалось название «нуреддин-султан». Какой именно нуреддин был с Хмельницким под Берестечко, нам установить не удалось.

6 Паволочь (украинск. Паволоч) – сегодня село в Попельнянском районе Житомирской области Украины. Население составляло 1 437 человек по переписи 2001 года. Первое упоминание в летописях под 1503 годом, когда отец небезызвестного Остафия Дашковича получил его в собственность от польского короля.
Богдан Хмельницкий неоднократно бывал в Паволочи. И после битвы под Берестечко, по слухам, искал денежной помощи у паволочских селян, чтобы заплатить выкуп крымскому хану. 20 августа 1651 года в военном лагере под Паволочью умер князь на Лубнах и Вишневце, воевода Лубенский и Русский Иеремия Михал Вишневецкий.

7 Фольварки, фольварк – украинская и русская калька от польского folwark, которое соотносится с немецким Vorwerk, то есть небольшая усадьба, поместье.

8 Собесские – польский дворянский род герба Янина, восходящий к началу XVI века. Особенно известны краковский каштелян и отец короля Яна Собесского – Якуб (1590 – 1646). И, конечно же, сам Ян III Собесский (1629 – 1696), полководец и польный гетман коронный с 1666 года, Великий гетман коронный с 1668 года, король польский и Великий гетман Литовский с 1674 года.

9 Свинюхи – сегодня село Очеретное в Кременецком районе Тернопольской области Украины.

10 Из письма галицкого стольника А. Мясковского от 19 июня 1651 года. См.: Библиотека имени Оссолинских во Вроцлаве, шифр 5656/II, рулон 29 – 29.

11 Письмо шляхтича Свежлевского велюнскому стольнику от 27 июня 1651 года. См.: Государственный воеводский архив в Гданьске, шифр 300.29/135, листы 348 – 349.

12 Олыка (украинск. Олика) – сегодня посёлок городского типа в Киверцовском районе Волынской области в Украине. Князь Николай Радзивилл Чёрный (1515 – 1585), получивший наследный титул от императора Карла V в 1547 году и признанный королём Сигизмундом-Августом как князь на Олыке и Несвиже, построил в Олыке знаменитый Олыцкий замок, известный ещё как замок Радзивиллов и частично сохранившийся до наших дней.

13 См.: Грушевський М.С. Історія України-Руси: В 11 т., 12 кн. / Редкол.: П.С. Сохань (голова) та ін. – К.: Наукова думка, 1991. – Т. 9. –  Кн. 1. – 1996. – с. 272 – 282.

14 Лешнев – сегодня село в Бродовском районе Львовской области в Украине.

15 Козин (украинск. Козин) – сегодня село и центр Козинского сельсовета Радивиловского района Ровненской области в Украине.

16 речка Пляшевка (украинск. Пляшівка) – речка, берущая начало в районе Козина и впадающая в Стырь. На левом берегу этой речки в июне – июле 1651 года и произошло Берестейское сражение. Сегодня на этом месте располагается историко-культурный заповедник «Козацькі могили», история которого тоже интересна.
В начале прошлого века во время строительства дороги Дубно – Берестечко на этом месте было раскопано множество оружия, предметов воинского быта и снаряжения и, конечно же, человеческих останков. По высочайшему указу начался сбор средств для мемориала погибшим и для строительства Георгиевской церкви-мавзолея, куда в 1914 году и были перенесены все найденные останки. Позднее сюда же была перевезена деревянная церковь из села Остров, в которой, по легенде, митрополит Иоасаф благословлял козачество перед битвой. В 1967 году было построено подобие музея и возведён первый памятник погибшим козакам. Раскопки 80-90 годов под руководством львовского археолога Игоря Кирилловича Свешникова пополнили хранилище музея уникальными находками. В 1991 году на территории заповедника был торжественно открыт памятник козакам и селянам работы Анатолия Куща.

17 Пляшева (украинск. Пляшева) – сегодня это село является центром Пляшевского сельсовета Радивиловского района Ровненской области в Украине. Население составляло 702 человека по переписи 2001 года.

Глава VI

1 Речь идёт об уже известной нам тарак-тамге, само название которой в дословном переводе с крымскотатарского означает гребень-клеймо (taraq – расчёска, гребень, tam;a – клеймо). Впрочем, существуют и другие толкования этого символа рода Гиреев Крымских, например, весы в состоянии равновесия. Более подробно о тарак-тамге можно найти у В.Д. Смирнова в первом томе его книги «Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты до начала XVIII в.» на стр. 192 – 200.

2 Засеки – 

3 Рогатки –

4 Бруствер –

5 См.: Дневник Станислава Освецима // Киевская старина, № 9. 1882.

Глава VII

1 Праздник жертвоприношення – Курбан байрам (по-татарски Корбан б;йр;ме, или Qorban b;yr;me, или ;;yd-;l-;dx;; по-арабски ;;; ;;;;;;;; или ‘;du l-’A;;;).
Исламский праздник окончания хаджа в память жертвоприношения пророка Ибрахима (Ид аль-Адха).
По легенде и согласно Корану Архангел Джабраил явился к пророку Ибрахиму во время сна и передал ему повеление Аллаха принести в жертву единственного сына Исмаила. Исмаил, знавший о воле Аллаха, не сопротивлялся.
Ибрахим отправился в долину Мина и на том месте, где сегодня стоит Мекка, приготовился зарезать сына. И тут Аллах сделал так, чтобы нож не резал, и тогда архангел Джабраил подсунул пророку Ибрахиму вместо его сына простого барана. Исмаил остался жив, Ибрахим получил звание «Друг Аллаха».
Праздник символизирует милосердие, величие Аллаха и то, что люди должны исполнять повеление Аллаха, каким бы трудным оно ни было.

2 Гяурские повадки, гяур – от арабского «kiafir». Так мусульмане и, в частности, турки презрительно называют всех немусульман.
Гяур, кяфир, значит – язычник, варвар, отрицающий Аллаха.

3 Ибрагим I (османск ;;;;;;; ;;;; – ;br;h;m-i evvel, турецк. Birinci ;brahim). Восемнадцатый османский султан, правил с 1640 по 1648 год.
Родился 5 ноября 1615 года, задушен 12 августа 1648 года. Был жестоким, расточительным и сластолюбивым правителем, обложил большими налогами исламское духовенство, из-за чего и был низложен, а спустя несколько дней и задушен.

4 Мехмед IV Охотник (османск. ;;;; ;;;;;, то есть Mehmed-i r;bi‘, турецк. D;rd;nc; Mehmet, Avc; Sultan Mehmet). Девятнадцатый османский султан, родился 2 января 1642 года, в шестилетнем возрасте начал править империей и продержался на престоле до 1687 года, умер в тюрьме 6 января 1693 года.

5 Тракай (литовск. Trakai, польск. Troki). – сегодня районный центр в Литве. Население по переписи 2010 года составляло 5 266 жителей. 60% из них – литовцы, 20% – поляки, менее 20% составляли русские, белорусы, крымские татары и караимы. Город был основан литовским князем Гедимином в конце XIII века и назывался Старые Троки, с 1316 по 1332 год – столица Великого княжества Литовского. Новые же Троки, то есть современный Тракай, упоминаются в историографии под 1337 годом, когда Гедимин уже утвердился в Вильне, а построенный им замок был передан во владение его старшему сыну Кейстуту. Здесь в 1350 году родился упомянутый нами Витовт Кейстутович, сделавший Тракайский замок великокняжеской резиденцией. В Тракае он и приютил родителей Хаджи Гирея. Здесь собирал войска перед знаменитой Грюнвальдской битвой 1410 года, здесь же и скончался в 1430-ом.
На сегодня в Тракае сохранились два замка: «Полуостровной» и «Островной», построенные в XIV – XVII веках. Они выполняли основные функции княжеского замка в эпоху позднего средневековья: военную (центр военных операций, средство военного контроля над округом), административно-политическую (великокняжеская резиденция, место, где концентрировалась политическая жизнь страны), культурно-хозяйственную (ремесленно-торговый центр, место высшей элитарной и народной культуры).

6 Лида (польск. – Lida, белорусск Ли;да). Административный центр Лидского района Гродненской области в современной Белоруссии. Население по переписи 2010 года составляло 97 600 человек.
В 1323 году для спасения жителей от татар и тевтонских рыцарей на слиянии рек Лидея и Каменка князь Гедимин заложил замок. В XIV – XVI веках Лида становится одним из пяти крупнейших городов Великого княжества.
7 Архив Крымского ханства до сих пор не найден. Есть мнение, что его планомерно вывозили и уничтожали со времени завоевания Крыма османами (1475 год), потом во время присоединения к Российской империи (см. манифест Екатерины II от 19 апреля 1783 года), потом во время депортации крымских немцев в августе 1941 года, потом во время оккупации Крыма немецкими войсками (1941 – 1944 годы) и вплоть до освобождения полуострова советскими войсками и депортации крымскотатарского населения в 1944 году.

8 Ширин, Ширины – этот род (бейлик) был одним из самых древних и самых прославленных в Крыму.
Ширины возглавляли список крымской аристократии. Именно представители Ширинов привели к власти первую и единственную династию крымских ханов Гераев (Гиреев), стремившуюся к полной независимости от Орды.
Возможно, крымские беи из рода Ширин были такими же потомками Чингисхана, как и Гиреи. Но, несмотря на своё независимое положение в ханстве, они строго придерживались субординации по отношению к правящей династии.
Около 1443 года в литовский замок Троки, где пребывал будущий родоначальник крымской династии Хаджи Гирей, явилась делегация из Крыма во главе с Тегине-беем Ширинским и от всего крымского народа призвала Хаджи Гирея, как прямого потомка Чингисхана, стать их ханом.

9 Барын, Барыны – род крымских беев, с XIII века был вторым по знатности после Ширинов.

10 Кырым (крымскотатарск. Eski Q;r;m, Эски Къырым) – Старый Крым, город районного подчинения Кировского района республики Крым. Ордынцы и составлявшие основную часть населения степного Крыма кыпчаки называли город Кырым, а генуэзцы, владевшие южным побережьем Крыма и осуществлявшие в регионе активную торговлю, именовали его Солхат – Solcati. По поводу происхождения обоих названий ведётся много споров, но наиболее обоснованными нам представляются следующие версии. Кырым – западно-кыпчакское q;r;m – мой холм, где q;r – холм, возвышенность, -;m – аффикс принадлежности I лица единственного числа. Солхат – от итальянского solcata – борозда, ров. Некоторые историки высказывают предположение, что город был разделён на две части: мусульманскую, в которой располагалась резиденция эмира, и христианскую, в которой жили итальянские купцы. Части эти были разделены рвом и назывались Кырым и Солхат соответственно.
Название города – Кырым – вскоре распространилось на весь полуостров, который до того обычно именовали Газзарией или Таврикой. Расцвет города пришёлся на конец XIII – XIV век. Тогда Солхат стал крупным торговым центром на Шёлковом пути из Азии в Европу, активно строился. Были построены сохранившиеся до наших дней несколько мечетей и медресе. По одной из версий уроженцем Солхата был Великий султан Бейрас во времена мамлюкского Египта. Он отправил в родной город щедрые дары, в частности, на его средства была сооружена одна из городских мечетей. После того, как Крым обрёл независимость от Орды, и было образовано Крымское ханство, столица была перенесена сначала в Кырк-Ор, а затем во вновь построенный Бахчи-сарай, и город стал утрачивать своё значение. После завоевания в 1475 году османами генуэзских колоний вышло из употребления имя Солхат. Во времена Крымского ханства город стали называть Эски-Кырым, где слово Eski означало «старый». Нынешнее русское название является смысловой калькой с этого названия.
После присоединения Крыма к Российской империи почти всё население города эмигрировало, и перепись 1805 года зафиксировала в нём 114 жителей. Тогда же город был переименован в Левкополь, но в отличие от других переименованных городов новое название не прижилось.

11 Кырык-Ер, он же ;ufut Qale, Чуфут Къале, Кырк-Ор, Гевхер-Кермен, Чифут-Калеси – крымскотатарские названия средневекового города-крепости во времена Крымского ханства. Расположен на территории современного Бахчисарайского района в 2,5 километрах к востоку от Бахчисарая.
В историографии более распространено название Чуфут-Кале. С крымскотатарского переводится как «еврейская крепость», где ;ufut – еврей, qale – крепость. Это же название используется в русскоязычных работах караимских авторов со второй половины XIX века до постсоветской эпохи, включая основоположника деиудаизации караимизма С.М. Шапшала. Во времена Крымского ханства крепость Чуфут-Кале была местом содержания высокопоставленных военнопленных, там же располагался и государственный монетный двор.
После вхождения Крыма в состав Российской империи ограничения на проживание караимов были отменены, они покинули крепость и переселились в другие крымские города. К концу XIX века Чуфут-Кале был полностью покинут жителями. В крепости осталась только семья смотрителя.
В настоящее время большая часть Чуфут-Кале представляет собою руины.
В западной, самой древней его части, сохранились многочисленные вырубленные в пещерах хозяйственные помещения, руины мечети и мавзолей дочери золотоордынского хана Тохтамыша – Джаныке-ханым постройки 1437 года. Также хорошо сохранились две кенассы (караимских храма) и одна жилая усадьба, состоящая из двух домов. Кенассы реставрируются караимской общиной, а в жилой усадьбе расположена экспозиция, рассказывающая о культуре караимов. В восточной части города находилось множество жилых домов, а также не сохранившийся до наших дней монетный двор, где чеканились крымские монеты.

12 Высшая иерархия Крымского ханства выглядела так:
Хан – правитель.
Калга – (крымскотатарск. Qal;a) – второе после хана лицо в крымской правящей иерархии, наследник хана, руководил войсками.
Нуреддин – брат хана, руководил судами и специальными военными отрядами.
Киймакан – заместитель хана во время его отсутствия.
Муфтий – глава духовенства.
Великий бей (визирь) – помощник хана. «Око и ухо» хана.
Карачи – беи четырёх основных крымскотатарских родов.

13 Т;рэ – свод законов, основанный на обычном праве древних монголов и татар. Т;рэ не получила формы письменного кодекса, но неукоснительно соблюдалась в Крымском ханстве как чингизова т;рэ или старые правила татарские и часто вступала в противоречие с законами шариата. Например, в сочинении турецкого автора XVII века Хусейна Хезарфенна «Изложение сути законов Османской империи» содержится характерная фраза относительно права крымских татар: «Bсe применяемые у них законы на своём собственном языке они называют торе. Вероучение, по которому они воздают должное Аллаху, соответствует ханифитскому толку». Т;рэ действовала в Крымском ханстве на основе древних обычаев, по ней осуществлялась передача власти в Крыму и выносились решения по судебным тяжбам. На противоречия между т;рэ и законами шариата указывают слова, приписываемые крымскими историками 33-ему хану Крыма Мурад-Гирею, активно проводившему судебную реформу на основе древних обычаев и обвинявшему своего предшественника Селима I Гирея в том, что тот «слишком уж подчинялся велениям царей османских и совершенно упразднил т;рэ чингизскую; применяя ко всякому делу шариат, он причинил вред Крыму». До нашего времени у тюркских народов сохранились пословицы: «Не бывает земли без сопки; Не бывает народа без Т;рэ», «Т;рэ побил, считай Бог побил», «Землёй владеет народ, а народом – т;рэ».

14 Нур-Девлет (крымскотатарск. Nur Devlet, Нур Д;;л;;т) – второй сын Хаджи Гирея, хан Крыма в 1466 – 1467, 1467 – 1469, 1475 – 1476 гг., правитель Касимова в 1486 – 1490 годах. После смерти отца Нур-Девлет боролся за власть со своим братом Менгли Гиреем. Борьба эта шла с переменным успехом. Нур-Девлет терял власть в 1466-ом и в 1469-ом годах. В итоге борьба между братьями закончилась победой Менгли в 1479 году. Дело в том, что Нур-Девлет опирался на поддержку правителей разваливающейся Золотой Орды, а крымская знать поддерживала Менгли.
После окончательной потери трона Нур-Девлет бежал в Польшу. В 1479 году перешёл на службу к московскому Великому князю Ивану III. В 1480 году с воеводой Василием Ноздреватым совершил набег на Сарай. В 1486 году получил касимовский престол.
В том же году один из правителей Золотой орды хан Муртаза сделал попытку лишить престола Менгли Гирея с помощью Нур-Девлета. Муртаза направил письма Нур-Девлету и Ивану III с послом Шах-Баглулом, но Иван перехватил оба письма и, не желая разрывать союзнические отношения с верным Менгли Гиреем, отправил эти письма ему. После этого с целью предотвращения враждебных действий на южных рубежах своего княжества Иван III двинул туда войска под командованием того же Нур-Девлета.
С тех пор Нур-Девлет жил в Касимове. В августе 1498 года его посетил посол Менгли Гирея Шавал. В последние годы жизни хан болел и в 1503 году умер. По просьбе Менгли его останки в 1505 году были отправлены в Крым и там захоронены.

15 Менгли – Менгли; I Гирей (крымскотатарск. I Me;li Geray, ; ;;;;; ;;;;;). Шестой сын Хаджи Гирея, родился в 1445 году, умер в 1515-ом. Известно, что Менгли воспитывался в Кафе у генуэзцев. После смерти отца Менгли начал борьбу за крымский престол. В 1467 году сверг своего старшего брата Нур-Девлета, но первая попытка овладеть троном был неудачной. Утвердиться на престоле Менгли смог только через два года, переманив на свою сторону крымскую знать. Во время османского завоевания Крыма в 1475 году попытался сопротивляться турецкой экспансии, за что был лишён престола и доставлен в Стамбул, где провёл в плену у султана Мехмеда II около трёх лет. В 1478 году был отпущен в Крым и восстановлен на престоле с условием, что отныне Крым будет находиться под верховной властью османских султанов.
Главной внешнеполитической целью Менгли Гирея после 1478 года стала борьба с Большой Ордой, которой правили наследники золотоордынских ханов, и которая претендовала на всё «наследство» Золотой Орды, включая Крым. Союзником Крыма в этой борьбе был великий князь московский Иван III, из-за чего у Менгли ухудшились отношения с противником Москвы Великим княжеством Литовским. Московское княжество, Крымское ханство и Молдавия, которая во главе со Стефаном Великим находилась тогда на пике своего развития, составляли коалицию, направленную против Литвы и Польши. С активной поддержкой Москвы крымские и молдавские войска совершали на польско-литовские территории грабительские походы, в том числе знаменитый поход на Киев 1482 года. В 1502 году войско Менгли Гирея одержало решающую победу, Орда была разгромлена. Это событие и считается концом Золотой Орды. После исчезновения общего противника отношения с Москвой стали портиться, в последние годы жизни Менгли Гирей организовывал нападения на русские территории. Большую роль играли денежные подарки, передаваемые хану и его сыновьям польскими послами. В мае 1512 года сыновья Менгли Гирея Ахмат и Бурнаш напали на южнорусские города Белев, Воротынск, Алексин и Одоев, увели множество пленников. Посланные им навстречу воеводы это нападение отразили, и отряды Менгли Гирея ушли в Крым.
Менгли I Гирей построил в Салачике (окраина Бахчи-сарая) дворцовый комплекс Девлет-Сарай, который не сохранился. Но известно, что рядом с дворцом были построены дошедшие до нас медресе и мавзолей Хаджи I Гирея, в котором после кончины был похоронен и сам Менгли.

16 Касимов – Касимовское ханство или Касимовское царство (татарск. Касыйм ханлыгы, Qas;ym xanl;;;, ;;;; ;;;;;;;). Феодальное государство 1452 – 1681 годов. Располагалось на территории современной Рязанской области на западе Мещёры. Основатель династии касимовских ханов – Улуг-Мухаммед Касим, сын казанского хана. Нур-Девлет был третьим ханом Касимова, сменившим его Казахскую династию после сына Улуг-Мухаммеда – Данияра. После Нур-Девлета правили его сыновья Сатылган и Джанай, которых сменила Большеордынская династия, потом снова Казахская, а потом и династия сибирских ханов. Последней в Касимовском ханстве правила Фатима-Султан, жена и мать первых двух ханов из сибирской династии – Арслан-хана и его сына Сеид-Бурхана.

17 Большая орда (Великая Орда, Волжская Орда) – название, используемое средневековыми авторами для обозначения татарского ханства, образовавшегося в середине XV века наряду с Казанским, Крымским ханствами и Ногайской Ордой. В историографии Большая Орда считается правопреемницей Золотой Орды, поскольку её ханы считали себя верховными правителями в пределах всех татарских государственных образований бывшего улуса Джучи. Территория Большой орды включала земли между Волгой и Доном, всё Нижнее Поволжье и степную зону Северного Кавказа. Столицей её был город Сарай-Берке. Первым ханом Большой Орды был потомок Чингисхана и внук Тохтамыша Сеид-Ахмед I (1435 – 1465).

18 В 1266 году генуэзцы монополизировали торговлю в Чёрном море и купили у Мангу-хана, ставленника Золотой Орды в Крыму, право на передачу им города Кафа (Феодосия), который и стал центром генуэзских колоний. В 1357 году они приобрели город Чембало (Балаклава), в 1365 выкупили город Солдайя (Судак) и вытеснили оттуда венецианцев. Потом одна за другой начали возникать генуэзские колонии в Воспоро (Керчь), Consulatus Gorzoni или Грузуи (Гурзуф), Consulatus Pertinice (Партенит), Consulatus Jalite (Ялта), Consulatus Lusce (Алушта) и консульство Сарсона (Херсонес Таврический). К концу XIV века всё Черноморское побережье от современной Одессы до Батуми вошло в зону протектората Repubblica di Genova – Генуэзской республики. Колонии быстро заселялись выходцами из Апеннинского полуострова, а также греками, армянами, евреями, татарами и наполнялись рабами из украинских, польских, московских, аланских, черкесских, адыгейских земель.

19 Паша – один из титулов в Османской империи, который, как и все прочие, не считался наследственным и давался в соответствии с занимаемой должностью. Иерархия этих титулов такова:
Халиф (арабск. ;;;;;;;,) – высший титул правителя в исламских странах. Амар уль-моминин, он же предводитель правоверных и наместник Пророка.
Султан (арабск. ;;;;;;; ) или падишах, титул правителя в некоторых исламских странах, в том числе и в Османской империи. В своём бунчуке имел четыре павлиньих хвоста, или четыре конских хвоста, или четыре хвоста яка. Полный титул – Великий султан и падишах.
Каймакам (от арабск. ;;;; ;;;;;; ), то есть местоблюститель, заместитель, наместник. В Крымском ханстве и в Молдавии представитель османского султана и правитель округа.
Капудан-паша (османск. ;;;;;;; ;;;;, или турецк. Kaptan-; derya) – титул командующего флотом.
Визирь – титул первых министров и глав администраций, как военных, так и гражданских. В Османской империи везир-и азам (первый министр, верховный министр) возглавлял правительство – Порту и государственный совет – Диван. Он же обнародовал указы – ферманы, издавал указы султана – ираде и подписывал мирные договоры.
Паша (турецк. pa;a, османск. ;;;;) – правитель. Этим титулом именовались генералы и губернаторы провинций. Только османский султан мог пожаловать этот титул. Сначала этим титулом наделялись только военачальники, но с годами он мог быть пожалован любому высокопоставленному чиновнику и даже иностранцу. В Османской империи существовали паши трёх степеней: бейлербей-паша назначался только из ханов и стоял во главе какой-либо административно-территориальной единицы. Считался наместником, возглавлявшим военную и гражданскую власть, имел право на бунчук из трёх павлиньих хвостов, хвостов яка или конских хвостов. Мирмиран-паша мог возглавлять какое-либо войсковое формирование и имел право на бунчук из двух павлиньих хвостов, конских хвостов или хвостов яка. Мирлива-паша, как правило, возглавлял какой-либо совет, административный или военный орган и имел право на бунчук из одного павлиньего хвоста, конского хвоста или хвоста яка.
Бей – старший офицер.
Эфенди – офицерское звание, соответствующее лейтенанту или старшему лейтенанту.
Эта иерархия была упразднена только в 1934 году после реформ Ататюрка.

20 Топкапы (турецк. Topkap;) – со времён Мехмеда Завоевателя до середины XIX века главный дворец Османской империи, построенный с 1475 по 1478 год на развалинах дворца византийских императоров. Название Топкапы с турецкого дословно переводится как «пушечные ворота», где top – пушка, kap; – ворота. В историографии также имеет название Сераль, от персидского Serai – «большой дом, дворец» и французского Serail, которые перешли в турецкое, а потом и татарское слово Saray.
Топкапы-Сераль расположен на мысе стрелки пролива Босфор и залива Золотой Рог в историческом центре современного Стамбула рядом с легендарным собором Ayasofya – Собором Святой Софии, превращённым в мечеть.

21 Янычары, янычар (турецк. yeni;eri – йеничери – новый воин) – элитные пехотные формирования в Османской империи. Были созданы султаном Мурадом I в 1365 году. Рекруты набирались из христианских детей 12 – 16 лет  и отдавались на воспитание в турецкие семьи. Набор детей в янычары (девширме – налог кровью) был одной из повинностей черкесов и христианского населения империи – грузин, греков, сербов, болгар, боснийцев, албанцев и жителей польских и литовских украин. От девширме были освобождены граждане Стамбула, владеющие турецким языком, женатые юноши, умственно и физически неполноценные и все иудеи.
Янычары считались рабами султана, жили в монастырях-казармах, им изначально запрещалось жениться и заниматься хозяйством. Имущество умершего или погибшего янычара становилось имуществом полка. Помимо военного искусства янычары изучали каллиграфию, право, теологию, литературу и языки. Раненые или старые янычары получали пенсию.
С 1683 года в янычарские полки разрешили рекрутировать и мусульман. После девширме годные для службы мальчики направлялись в столицу. Здесь отбирали наиболее способных и отправляли в Эндерум, где готовили личную гвардию султана. Остальных посылали в янычарские корпуса. Их обучали военному делу, воспитывали послушание и покорность. Сначала мальчиков отдавали на воспитание в турецкие семьи, где они выучивали турецкий язык, проходили обрезание и изучали ислам. Затем уже юношей направляли в тренировочные корпуса, где они в течение шести лет проходили обучение под надзором евнухов. Здесь их обучали владению всеми видами холодного и огнестрельного оружия.

22 Санджак – в Крыму название «санджак» означало четыре района, на которые разделялась подвластная османам часть полуострова. Для обозначения санджака в Турции и в Крыму употребляли ещё и арабское слово «лива». Так, бывшие прибрежные генуэзские консульства образовывали санджак, который в некоторых источниках называется Кефская лива.

23 Баязид II (османск. ;;;;;; ;;;; – B;yez;d-i s;n;, турецк ;kinci Bayezid) Родился в 1447 году, умер в 1512-ом. Сын и преемник Мехмеда II Фатиха, восьмой султан Османской империи с 1481 по 1512 год. После убийства отца вступил на престол, и его царствование представляется сплошной чередой войн с Венгрией, Польшей, Венецией, Египтом и Персией. В последние годы правления из-за престолонаследия начали воевать его сыновья. В итоге Баязид уступил трон своему младшему сыну Селиму, которого поддерживали янычары. 25 апреля 1512 года Баязид отрёкся от престола в пользу сына и на следующий день, 26 мая 1512 года, умер. Возможно, был отравлен. Похоронен в Стамбуле в Мечети Баязидов.
Баязид установил контроль Османской империи над всем Чёрным морем. Но никогда не доводил столкновения на восточных и северных границах до открытых войн.

24 Карасубазар (крымскотатрск. Qarasuvbazar). – Этот город в описываемый период был крупным торговым пунктом на пути из Гёзлева (Евпатория) в Кафу (Феодосия). Несколько раз, а конкретнее в 1624, 1628, 1630, 1675 годах его разоряли запорожские козаки. С 1944 года город Карасубазар носит название Белогорск. Сегодня – центр Белогорского района на реке Биюк-Карасу в 42-ух километрах от Симферополя.

25 Ак-Мечеть (крымскотатарск. Аqmescit, Акмесджит). Название небольшого поселения, возникшего в период Крымского ханства на территории нынешнего города Симферополь, в русскоязычных источниках известно как Акмечет, Ак-Мечеть, Акмечит, где aq – белый, mescit – мечеть. В описываемый период Ак-Мечеть была резиденцией калги-султана, то есть второго человека в Крымском ханстве. Дворец калги находился на территории нынешнего парка «Салгирка», он же Воронцовский парк. Кварталы, построенные в те времена, называются сегодня Старым городом. Это, очень приблизительно, район Симферополя между улицами Ленина, Севастопольской, Крылова и Красноармейской.

26 Фирман, ферман (от персидск. ;;;;; – фарм;н, приказ) И сегодня в некоторых исламских государствах это указ или распоряжение монарха.

27 Капы-кулу – буквально «рабы двора». В разных мусульманских странах бойцов, набираемых из покорённых народов, называли по-разному: акынджи, гулямы, мамлюки, янычары. В случае Крымского ханства корпус капы-кулу как личная гвардия хана набирался преимущественно из детей черкесов, абхазов и грузин. Рекруты-рабы воспитывались по образцу турецких янычар (см. выше примечание 21).
Необходимость в личной гвардии возникла у Менгли Гирея после того, как султан Баязид отправил в Крым целый корпус янычар, якобы в подарок хану «для охраны его жизни и спокойствия». Главной же задачей являлся присмотр за бахчисарайским двором и за Менгли лично. Крымские капы-кулу воспитывались в мусульманской аскезе, вели монашеский образ жизни, были вышколенными бойцами-профессионалами, преданными хану. При разных ханах их численность колебалась от полутора до двенадцати тысяч человек. К концу XVI – началу XVII века бахчисарайский корпус капы-кулу разросся в мощную корпорацию, претендовавшую на властное влияние на самого хана и враждовавшую с древними аристократическими родами.

28 См. подробнее: В.Д. Смирнов. Крымское ханство под верховенством Османской Порты. – В 2-х томах. – Том I. – Крымское ханство под верховенством Османской Порты до начала XVIII века. – Ответ. редактор: С.Ф. Орешкова. – М., Издательский дом «Рубежи XXI», 2005. – 540 с., – С. 246.

Глава VIII

1 Козацкий главный – в украинский (гетьман) и русский (гетман) языки это слово пришло из англосаксонского и скандинавских языков (Headman) через немецкий (Hauptmann), чешский (Hejtman), польский (Hetman), литовский (Еtmonas). Во всех языках первый слог этого слова, как, например, в немецком haupt- означал «главный, голова», а второй слог –mann значил «человек». В немецком языке того времени это слово имело значение «командир вооружённого отряда», «капитан». В современной немецкой армии есть воинское звание «гауптман» – капитан.
В качестве титула звание гетмана впервые появилось в Великом княжестве Литовском в 1497 году: сначала Великий гетман Литовский, а потом с 1521 года и Польный гетман Литовский. В Польском королевстве титул Великого гетмана Коронного появляется в 1503 году, а титул Польного гетмана Коронного с 1529 года. В Речи Посполитой гетман – командующий армией, подчиняющийся непосредственно королю.
После создания реестрового козацкого войска его предводитель именовался «Гетман его королевского величества Войска Запорожского». После козацко-селянских восстаний 1637 – 1638 годов титул гетмана у реестровых козаков был упразднён. Но Богдан Хмельницкий в 1648 году добился того, что запорожцы выбрали его в «главные» над войском и возродили этот титул. После Переяславской Рады 1654 года гетманы были признаны царским правительством головой властной иерархии в Украине.

2 См.: Главный архив древних актов в Варшаве, – Книги посольств, – № 35. – Копия.

3 Силистрийский паша – наместник Османской империи в провинции (вилайете) Силистрия или Силистра. По-турецки Silistre Eyaleti, которую ещё называли Провинцией Ози. Располагалась вдоль побережья Чёрного моря и в южной части реки Дунай почти у самого её устья. Силистрия включала территории Добруджи, Буджака и Едисана, а также такие города, как Варна, Констанца, Аккерман (Белгород-Днестровский), Хаджибей (Одесса). В описываемый период провинция была расширена, и в неё входили города Пловдив, Адрианополь и Видин (ныне болгарский город на Дунае). В настоящее время территория бывшей Силистрии разделена между Болгарией, Румынией, Турцией, Молдовой и Украиной.

4 море Забаш – так на картах XVII века обозначалось Азовское море, которое ещё называлось Меотийское болото. См., например, Nova Mappa Geographica Maris Assoviensis vel de Zabache et Paludis Maeotidis, accurate aeri incise et in luce edita per Matthaeum Seutter chalcograph. – Новая географическая карта Азовского моря, иначе моря Забаш или Меотийского болота, исполненная и изданная Матиасом Зойтером. – Аугсбург, вторая четверть XVIII в.
Данный экземпляр карты имеет в своей основе европейский оригинал XVII века, по-видимому, одно из изданий И.Б. Хоманна, поскольку сам Зойтер учился картографии и гравированию у известного немецкого картографа И.Б. Хоманна (1663 – 1724) в Нюрнберге.
 
5 Перевод письма татарского хана е. к. м., принесённого гонцом Эссьемом в последний день октября 1650. – Главный архив древних актов в Варшаве, Коронный архив в Варшаве, отдел татарский. – Картон № 62. – Тека 9. – № 340. (Перевод с турецкого).

6 Роставица – небольшая река в Украине, протекает по территории Житомирской и Киевской областей, левый приток реки Рось, в которую впадает недалеко от города Белая Церковь.

7 Случь, или Южная Случь – река в Украине, правый приток реки Горынь. Исток на Волынском плоскогорье в Хмельницкой области, в низовье протекает по Полесской низменности и впадает в Горынь. Города Староконстантинов, Новоград-Волынский, Сарны расположены на Случи.

8 Полонное (украинск. Полонне) – сегодня город в Украине, центр Полонского района Хмельницкой области с населением около 24 000 человек по состоянию на 2010 год. Первое упоминание около 996 года, когда князь Владимир приписал это поселение к Десятинной церкви как «десятую часть градов своих».

Глава IX

1 Ала;тырь-камень, ещё ла;тырь или бел-горюч камень – в произведениях древнерусской книжности и в заговорах древних руссов это священный камень, упавший с неба на Землю и существовавший на ней «до начала мира». Именно на нём начертаны письмена с законами бога Сварога. Он – «всем камням отец». В «Голубиной книге», содержащей славянские премудрости о происхождении мира и дающей ответы на самые сложные космогонические вопросы о состоянии вселенной, о земных явлениях и культовых предметах, камень Алатырь ассоциируется с алтарём, расположенным в центре мира, «посреди моря-океана, на острове Буяне». Камень этот наделён целебными и волшебными свойствами, из-под него по всему миру растекаются целебные реки. Алатырь охраняют мудрая змея Гарагена, задающая каверзные вопросы искателям камня, а также птица с медным клювом и железными когтями по имени Гагана, дающая мифическое птичье молоко.
Будучи первоначально книгой дозволенной, «Голубиная книга» в XIII веке перешла в разряд запрещённых, то есть так называемых апокрифических. Запрет на неё объясняется тем обстоятельством, что в ней объединились христианские и языческие мотивы.
Ниже даны примеры символических изображений и оберегов под общим названием «Алатырь». Восьмилепестковая звезда, древний символ сворачивания и разворачивания Вселенной, Алатырь, камень-заря, на котором отдыхают и набираются сил Боги, Алатырь-камень как символ гармонии и основы мира. Он же – оберег Алатырь.

2 Дешт-Кипчак – Половецкая степь или Де;шт-и-Кыпча;к (персидск. ;;; ;;;;;;, крымскотатарск. De;t-i Q;p;aq, киргизск. Дештэ-кыпчак, казахск. Дешті ;ыпша;, ;ыпша; даласы, башкирск. ;ыпcа; дала;ы, татарск. Д;штекыпчак, D;;teq;p;aq, узбекск. Dashti-qipchoq), в переводе Кыпчакская степь.
Исторический регион Евразии, Великая Степь, простирающаяся от устья Дуная до низовий Сыр-Дарьи и озера Балхаш, ареал обитания древнего тюркского этноса – половцев.
В персидских и арабских источниках XI – XVI вв. также называется Кибчак, Хихчак, Киччак, Кепчак, Хифчак.
В позднем Средневековье и в Новое время Половецкую степь населяли народы кыпчакской группы: татары, ногаи, башкиры, киргизы, казахи, кумыки, алтайцы и каракалпаки.
Сегодня Половецкая степь разделена между Украиной, Румынией и Молдавией, Россией и Казахстаном.

3 Т;ты – наиболее устоявшееся мнение, что это прародители кавказских и закавказских персов, то есть этноса иранской группы, проживающего преимущественно на территориях Азербайджана и России.
По крайней мере, татский язык филологи относят к иранской группе языков наряду с дари, фарси и таджикским. По вере таты – мусульмане-шииты, хотя есть и малая часть суннитов в сёлах к западу от города Дербент.

4 Тавгачи – скорее всего, ханский визирь имел в виду древний кочевой народ тобгачей, или Тоба, проживавший на территории современной Монголии и в Восточной Сибири.
В III – IV веках тоба вторгаются в Китай, где основывают царство Дай и императорскую династию Тоба-Вэй.
Само название «тоба» можно перевести как «косоплёты», поскольку у их воинов был незыблемый обычай сплетать волосы в косу.
Вообще же сведения об этом народе отрывочны и недостоверны, а его упоминание в протоколе монголо-татарских ханов можно объяснить устоявшейся к тому времени традицией. Поскольку ещё в канцелярии Чингисхана словосочетание «тат-тавгач» употреблялось в значении «всякие иностранцы».

5 На следующий день, 30 июня 1651 года, выпал один из самых основных и почитаемых праздников у мусульман – праздник жертвоприношения, Курбан байрам.
Суть которого – в запрете на пролитие человеческой крови. Подробнее смотри ссылку № 1 к главе VII.

Глава X

1 Племянник хана будет отправлен в Берестечко и поручен заботам королевского лекаря. Он умрёт 4 июля 1651 года, не приходя в сознание.

2 «Te Deum» – христианский гимн. В католическом богослужении «Te Deum laudamus», то есть «Тебя, Бога, хвалим».
По преданию, написан в конце IV века миланским епископом, проповедником и гимнографом Амвросием Медиоланским, который был одним из четырёх великих латинских учителей церкви, обратившим в христианство и крестившим Августина Блаженного.
В православном богослужении тот же текст известен как «Тебе Бога хвалим».

3 Утверждение Станислава Освенцима о том, что Богдан Хмельницкий бежал, чтобы не быть выданным или убитым козаками – всего лишь одно из многих предположений на этот счёт. Хотя и небезосновательных.

4 См.: Библиотека Национального института им. Оссолинских во Вроцлаве, шифр 5656/II, рулон 3, лл. 164 – 164 об.
Копия с пометой. Помета на обороте: «Последнее после битвы. Акты к берестечскому походу 1651 г.»

5 См.: Библиотека Национального института им. Оссолинских во Вроцлаве, шифр 5656/II, рулон 2, лл. 110 – 111 об.
Подлинник с пометой.
Помета: «Представлено 6 июля с датой 2 того же месяца от п. Регента из-под Берестечка».

6 См.: Государственный воеводский архив в Гданьске, шифр 300.29/135, лл. 364 – 365 об. Подлинник.

Глава XI

1 Шанцы, шанец – от немецкого Schanze – укрепление, окоп с насыпью. Небольшое, как правило – земляное фортификационное сооружение, использовавшееся для защиты артиллерийских орудий.

2 Редут – от французского redoute – убежище. Земляное укрепление сомкнутой конфигурации с валом и рвом. Предназначено для круговой обороны.

3 Монастырь кармелитов обутых во Львове. Основанный в 1614 году, вместе с монастырём бернардинцев, Святого Лазаря, Святой Магдалены, монастырём кармелитов босых и собором Святого Юра представлял хорошо укреплённую крепость вне городских стен. Располагался в районе современной улицы Князя Романа, бывшей Ватутина, бывшей Батория. Ныне монастырь не существует, но его сохранившиеся кельи используются как учебный корпус Львовской политехники по улице Князя Романа, 5а.

4 Ноши – по-украински «ноші», то есть носилки.

5 Волокуши – приспособление в виде двух жердей, скреплённых поперечинами, для перевозки грузов волоком. Волокуши незаменимы в болотистой местности.

6 Ручниця (украинск.) – по-русски рушница, фитильное ружьё с трутовым замком.

7 Сіромаха, мн. ч.: сіромахи, в переводе с украинского – бедный человек, бедняк. Часто сиромахами называли козацкую бедноту, голоту.

Глава XII

1 Куруковское постановление (польск. Ugoda Kurukowska), или Куруковский договор, заключённый между великим коронным гетманом Станиславом Конецпольским и запорожскими козаками 6 ноября 1625 года в урочище Медвежьи Лозы возле Курукова озера. Там козаки под предводительством Жмайло потерпели поражение, там же вместо Жмайло выбрали гетманом Михайла Дорошенко, подписали договор и присягнули на верность Короне.
В соответствии с договором:
– козаки не имели права совершать какие-либо походы, как морские, так и сухопутные, без разрешения польского короля, как не имели права сами вести переговоры с соседними государствами;
– козацкий реестр сокращался до 6 000 козаков, которые должны были исполнять обязанности пограничной стражи, из них одна тысяча должна была жить на Запорожье, а остальные пребывать на границах Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств в готовности и исполнять указания властей;
– все, не вошедшие в реестр, обязаны были вернуться в то хлопское состояние, в котором они находились до прибытия на Запорожье;
– козаки, записанные в реестр, пользовались «козацкими вольностями»: личной свободой, правом быть судимыми своим войсковым судом, заниматься звериным и рыбным промыслами, торговлей;
– реестровые должны были получать денежное жалование;
– «старшего» над козаками, то есть – гетмана, назначало польское государство;
– те козаки, что проживали на королевских землях, оставались «как были», а те, кто жил на землях духовенства или шляхты, могли остаться на них только с разрешения владельцев и только в качестве их подданных. Если же козак не соглашался подчиняться этому постановлению, то должен был оставить эти земли в течение 12 недель.

2 Михайло Крыса, бывший полковник чигиринский, за своё предательство был нобилитирован в шляхтичи на сейме Речи Посполитой 1651 года.
Как было сказано в сеймовом постановлении: «За доказательство добродетели и веры».
До 1660 года служил в войске польском, сначала ротмистром, а в 1655-ом стал королевским полковником.
После перехода Юрия Хмельницкого на сторону Польши в 1660 году назначен полковником Переяславского полка. В одном из боёв с московско-козацким войском был пленён и отправлен в Москву.
О дальнейшей его судьбе сведений нет.
Нобилитация, (польск. Nobilitacja) от латинского слова nobilis – знатный, высокородный, благородный, аристократический.
Нобилитация, то есть процедура включения лица не шляхетского происхождения в шляхетское сословие, в королевстве Польском, а потом и в Речи Посполитой, со времён Стефана Батория проводилась польским королём и подтверждалась выдаваемыми за его подписью привилегиями и дворянским гербом. Она предполагала обнародование фамилии и внесение её на основании постановления сейма в акты, входившие в собрание законов, так называемое Volumina Legum.

3 Зигмунд Пжиемский (польск. Zygmunt Przyjemski). Родился около 1610 года.
Зарублен 3 июня 1652 года у села Четвертиновка, находящегося сегодня в Тростянецком районе Винницкой области в Украине.
Польный писарь коронный (1649 – 1650), потом, с 1650 по 1652 год – генерал коронной артиллерии Речи Посполитой.
В битве под Батогом был взят в плен и убит вместе с другими 3 500 (или 8 000?) польскими пленниками по приказу Тимофея Хмельницкого.

Герб Равич рода Пжиемских

4 Полукартауны – пушки, вес ядер которых составлял 24 фунта.

5 Предположение о том, что Богун под Берестечко был избран гетманом, довольно распространено в современной историографии. Но документальных подтверждений этому нет. См. подробнее в томе IX-1 «Історії України-Руси» М.С. Грушевского на стр. 296.

6 Сведения о большом количестве женщин и детей в козацком таборе, тоже, по-видимому, из области легенд. Другое дело, что поляки уничтожили близлежащее село Остров, в котором наверняка были и женщины, и дети. А во время раскопок, которые проводились в 1910 – 1914 годах, а также с 1970 по 1989 год на территории козацкого табора и на гатях были обнаружены останки только двух человек, которые были идентифицированы как подростковый и детский. Женские останки обнаружены не были.

7 Документальных свидетельств присутствия в козацком лагере ещё каких-то «греков-священнослужителей», кроме митрополита Иоасафа и диакона по имени Павел, не найдено.
Очевидно, Освенцим говорит или об одном из них, или о ком-то из их сопровождения. Но другого «посланника», кроме Иоасафа, мы не знаем. В то же время в козацком лагере были захвачены какой-то грек Иван Петрович Пафларий и племянник митрополита Иоасафа Юрий Карапипер. До середины 1654 года они содержались в Варшавской тюрьме, потом были отпущены и через Венгрию и Мунтяны прибыли к Хмельницкому в Киев. Хмельницкий отослал их в Москву.

8 Тела митрополита Иоасафа и диакона Павла по приказу Яна Казимира захоронили в Михайловской церкви в селе Остров.

9 Митра (древне-индийск. Mitr;-, то есть дружба, согласие). В индоиранском обозначает божество, связанное с согласием и солнечным светом. С древнегреческого слово ;;;;; переводится как «повязка, пояс». В ряде христианских церквей так называется головной убор священнослужителя. Митра надевается во время богослужения и украшает священнослужителя, поскольку он во время богослужения изображает Царя Христа. Одновременно этот головной убор напоминает о терновом венце, которым был коронован Спаситель. В православной церкви при надевании митры на архиерея читается молитва: «Положи, Господи, на главу твою венец и от камений драгих…», как и при совершении таинства брака. По этой причине митра понимается также как образ золотых венцов, которыми венчаются «праведники в Царстве Небесном на брачном пире сочетания Иисуса Христа с Церковью». В восточных церквях митру носят архиереи, архимандриты и те священники, которым право ношения митры даётся в качестве награждения. Священники, награждённые правом ношения митры, называются митрофорными.
Форма латинской митры символизирует «огненные языки» – пламени, сошедшего на апостолов в Пятидесятницу. В латинском обряде католической церкви митра (инфула) является принадлежностью литургического облачения высшего католического клира: епископов, архиепископов, митрополитов, кардиналов и самого Папы римского.
В соответствии с нормами права латинской церкви, митры могут носить только епископы либо священники-прелаты, обладающие подлинной юрисдикцией (vera iurisdictio). Согласно апостольскому посланию «Pontificalia insignia» папы Павла VI правом на ношение митры пользуются следующие прелаты, не имеющие епископского достоинства: легаты римского понтифика, аббаты и прелаты, имеющие юрисдикцию на территории, отделённой от какого бы то ни было диоцеза, апостольские администраторы, апостольские префекты и апостольские викарии.

10 Подсвечники-трикирии, трисвешник от греческого treis – три, и keros – свеча.
В христианской церкви подсвечник с тремя свечами, употребляемый при архиерейском богослужении для благословления присутствующих в храме. Символизирует веру в Пресвятую Троицу и троичность лиц в Боге Едином.
Есть ещё и подсвечники-дикирии. Согласно литургическим толкованиям две свечи соответствуют двум естествам Иисуса Христа, а три свечи соответствуют трём лицам Святой Троицы. Между свечами дикирия помещают изображение креста как указание на крестную жертву Спасителя.
На трикирии крест размещать не полагается, поскольку, по учению церкви, крестный подвиг был совершён только Богом Сыном, а не всей Святой Троицей. Так что ювелиры на помещённом ниже изображении явно перестарались.

11 Омофо;р, от греческого ;;;; – плечо и ;;;;; – нести. Или ещё нара;менник, нара;мник от старославянского рамо, рамена – плечо, плечи. Буквально – нести на плечах.
Омофор – принадлежность облачения епископа. Есть великий омофор – длинная широкая лента с изображениями крестов, которая спускается одним концом на грудь, а другим на спину, огибая шею. И малый омофор – сшитая спереди или закреплённая пуговицами широкая лента с изображениями крестов, которая спускается обоими концами на грудь.
Омофор надевается поверх так называемого саккоса и символизирует овцу, заблудшую и принесённую добрым пастырем на плечах в дом, то есть спасение рода человеческого Иисусом Христом. А облачённый в него епископ соответственно играет роль Доброго Пастыря, который взял заблудшую овцу на плечи и отнёс её к незаблудшим, то есть к ангелам в дом Отца своего небесного.
Омофор символизирует также благодатные дарования епископа как священнослужителя, поэтому без омофора, как и без епитрахили, епископ не может священнодействовать. Он совершает все богослужения в великом омофоре, кроме большей части литургии, совершаемой в омофоре малом.
               
12 Заметим, что все современные авторы, так или иначе описывающие события под Берестечко, во многом опираются на «Дневник» Станислава Освенцима как на документальное свидетельство. Но не всему, что пишет этот шляхтич Краковского воеводства, можно верить. Поскольку, во-первых, его описание не беспристрастно, а во-вторых, он не присутствовал на Берестейском поле в дни битвы и описывает происходящее там, как, например, мнимое «гетманство» Богуна, исходя из собственных предположений или предположений и свидетельств вторых и третьих лиц. А, как мы убедились выше, даже непосредственные участники битвы, Веспасиан Коховский, Войцех Мясковский, Миколай Емполовский, Богуслав и Альбрехт Станислав Радзивиллы в своих записках, дневниках и воспоминаниях часто впадали в добросовестное заблуждение, а порой – и привирали.

Глава XIII

1 Януш Радзиви;лл (польск Janusz Radziwi;;, литовск. Jonu;as Radvila, белорусск Януш Радзівіл). Родился 2 декабря 1612 года, умер 31 декабря 1655 года. Государственный и военный деятель Великого княжества Литовского и Речи Посполитой. Двадцать первый воевода Виленский (1642 – 1652), восьмой гетман польный литовский (1646 – 1654), Великий гетман Литовский (1654 – 1655), князь Священной Римской империи. Отличился во время освободительной войны в 1648 – 1651 годах. В 1655 году руководил безупешной обороной Вильно от московского войска, после сдачи города бежал в город Кейданы, где заключил соглашение о федеративном союзе Великого княжества со Швецией, так называемую Кейданскую унию. По результатам унии планировал создать самостоятельное Литовское княжество во главе с собою любимым. Но большинство литовской шляхты выступило против князя Януша. Во время осады польско-литовским войском города Тыкоцын умер.

2 Григорий Мирский – представитель старинного литовско-белорусского рода герба «Белыня». Род известен также как князья Святополк-Мирские. Среди Мирских в документах XVI – XVII веков фиксируются стражник великий литовский Григорий Лукаш Мирский, умерший в 1661 году, генерал литовских войск Иероним Мирский, погибший в сражении с московскими войсками в битве под Шкловом в 1654 году, подчаший Брацлавский Андрей-Михал Мирский, подписавший акт об избрании королём Августа II в 1697 году.
По всей видимости, здесь речь идёт именно о великом стражнике Григории Мирском.

Герб Белыня (Бялыня)

3 Лоев (белорусск. Ло;еў) – посёлок городского типа в Гомельской области Белоруссии. Население на 2010 год составляло около 7 000 человек. В письменных источниках впервые упоминается под 1505 годом как Лоева Гора, когда крымские татары переправились через Днепр и до основания сожгли это поселение. В конце XVI века местечко и замок Лоев – центр Лоевского староства, которое в 1646 году было присоединено к Стародубскому уезду Смоленского воеводства Великого княжества Литовского. Во время козацких войн 1648 – 1651 годов у Лоева произошли две битвы между козацко-крестьянскими войсками и войсками Великого княжества Литовского. Первая состоялась 31 июля 1649 года между отрядами Степана Подобайло, Михаила Кричевского и войсками польного гетмана Януша Радзивилла. Козацкие формирования были разбиты по частям. Вторая – 6 июля 1651 года, которая завершилась гибелью черниговского полковника Мартына Небабы и открыла Радзивиллу путь на Киев.

4 Винцент Ко;рвин-Гонсевский (польск. Wincenty Korwin Gosiewski). Родился в 1620 году, расстрелян 29 ноября 1662 года. Польско-литовский военачальник, государственный деятель Речи Посполитой. Сын знаменитого дипломата и воеводы смоленского Александра Гонсевского. Получил образование в Болонском университете, в 1646 году был назначен стольником литовским, в 1650-ом избирался маршалком литовского сейма. С 1651 года – генерал артиллерии Великого княжества Литовского. Принимал участие в битве с козацкими формированиями под Лоевом, в которой был убит Мартын Небаба. С 1652 года – подскарбий великий литовский. В 1654 году был возведён в достоинство гетмана польного литовского. Потерпел поражение при осаде Могилёва во время московско-польской войны 1654 – 1667 годов. Во время «Шведского потопа» занимал сторону Януша и Богуслава Радзивиллов, но потом перешёл к сторонникам Яна Казимира. В 1662 году был захвачен литовскими оппозиционерами-конфедератами и расстрелян.


Герб Слеповрон, к которому принадлежал род Гонсевских

5 Димер, по-русски – Дымер. Сегодня город на берегу Киевского водохранилища в 27 километрах от Киева. Население чуть более 5 тысяч человек.

6 Любарь (украинск. Любар) – сегодня посёлок городского типа в Житомирской области и центр Любарского района в Украине. Известен тем, что был местом первой остановки в Гетманщине Богдана Хмельницкого после его ухода от Ислам-Гирея. А также знаменитой битвой под Любарем, состоявшейся 16 – 26 сентября 1660 года между войсками московского боярина Василия Шереметева и козацкой армией наказного гетмана Войска Запорожского Тимофея Цецюры, с одной стороны, и союзным польско-татарским войском. Правое крыло польской армии составляли конные полки гетмана Потоцкого, левое крыло – конные полки гетмана Любомирского, центр – пехота и артиллерия. Татары находились впереди и с флангов: на крайнем правом крыле – нураддин-султан Мурад-Гирей, на крайнем левом – Сафа-Гирей.
В результате десятидневных боёв московско-козацкое войско, не дождавшись обещанной помощи со стороны своего союзника и тогдашнего гетмана Юрия Хмельницкого, вынуждено было отступить.

Глава XIV

1 Муха;ммед (арабск. ;;;;;; ). В русской культуре известен как Магоме;т. Родился 22 апреля 570 или 571 года в Мекке. Умер 8 июня 632 года в Медине. Арабский проповедник единобожия и пророк ислама, после единого бога Аллаха – центральная фигура этой религии. Именно Мухаммеду Аллах ниспослал своё священное писание – Коран. Ислам признаёт и других пророков. Есть версии, что их было 124 тысячи, есть версии, что их было 224 тысячи, но при этом оговаривается, что Мухаммед является не одним из пророков, а последним среди всех посланников и пророков. Кроме того, он послан не к отдельному народу, городу или селу, как остальные, а ко всем людям на земле. Его шариат, то есть морально-нравственные и религиозно-юридические правила, согласно учению ислама действителен до Судного Дня.
Мухаммед принадлежал к племени курайшитов – правящему племени древней Мекки. Притесняемый мекканцами-язычниками, в 622 году он переселился из Мекки в Ясриб, который после этого стал называться Мединой. Дата переезда – хиджра – является началом мусульманского календаря. После переселения Мухаммед вместе со своими приверженцами завоевал Мекку. К моменту смерти Мухаммеда в 632 году в ислам был обращён весь Аравийский полуостров, а вскоре после смерти пророка его преемники, халифы-наместники, завоевали обширные территории азиатских и африканских владений Византийской империи, часть Европы. Халифы распространяли ислам, а вместе с ним и арабскую культуру, язык, и, конечно же, накопленные научные знания, которые оказали непосредственное влияние на развитие науки в целом. Это культурно-языковое и религиозное пространство сохраняется, за исключением Европы, до настоящего времени. Мухаммед считается также Печатью Пророков, Господином Пророков и Пророком Судного часа.

2 Су;нна (арабск. ;;;;;) в переводе означает дорога, путь. В исламском законодательстве под словом сунна понимают высказывания и действия пророка Мухаммеда. Сунна – второй источник шариата после Корана. Жертвоприношение является подтвержденной сунной пророка Мухаммеда.

3 Ещё в конце 1640-ых годов уже известный нам дьяк Арсений Суханов доносил царю московскому о том, что в Афонском монастыре сжигают церковные книги московской печати как еретические. По этому поводу и Иерусалимский патриарх Паисий говорил, что московские книги грешат в чинах и обрядах.
В этом смысле киевская православная церковь была намного ближе к византийской, то есть «греческой» православной традиции. Не случайно, когда Гетманщина в 1654 году впервые отделилась от Речи Посполитой и признала своим царем Алексея Михайловича, в Москве православие киевское, как и православие тогдашних греков, вызывало сомнение, поскольку церковно-обрядовая практика киевской митрополии во многом совпадала с традиционной греческой и отличалась от московской. Да и реформы богослужебного устава, осуществлённые митрополитом Петром Могилой в 20 – 30 годах XVII века, проходили под знаком «истинной веры греческой».

4 Регимента;рь (латинск. Regimentum, польск. Regimentarz), в Речи Посполитой XVII – XVIII веков заместитель гетмана или командующий отдельной группой войск, назначенный королём или сеймом. Обычно выполнял поставленные перед ним задачи и руководил войсками, когда гетман по каким-либо причинам не мог выполнять свои функции. В XVII столетии региментарём также называли командующего посполитым рушением – каштеляна или воеводу.

5 Маестат – от франц. величество; царский престол, трон.

6 Иосиф Тризна – известный церковный деятель времён Хмельниччины. С 19 марта 1647 года архимандрит Киево-Печерской лавры. Дата и место рождения неизвестны. Умер в 1656 году. Происходил из старинного рода Тризен герба Гоздава, представители которого были и воеводами, и подскарбиями великими литовскими, и вице-канцлерами. Учился в Киевской братской школе и с малых лет был пострижен в Киево-Печерской лавре. В начале освободительной войны поддерживал Богдана Хмельницкого и на сейме 1650 года участвовал в подписании Зборовского договора. Потом выступил против Переяславского договора и отказался присягать царю, отстаивал политическую и церковную независимость Гетманщины от Московии. Известен своими литературными трудами: предисловие к «Служебнику» 1653 года, авторская редакция «Киево-Печерского пятерика», редкие летописные сведения, неизвестные из других источников, поминальник русских князей X – XII веков.

7 Богдан Сомкович – войт Киева с 1649 по 1660 год.

8 Святая Варвара Великомученица Илиопольская слывёт покровительницей от внезапной смерти, что в христианстве считается наказанием Божьим, как и смерть без покаяния и без причастия. В католической церкви почитается в числе 14 святых помощников: Акакия, Вита, Власия Севастийского, Георгия Победоносца, Дионисия Парижского, Евстафия, Екатерины Александрийской, Кириака, Маргариты Антиохийской, Пантелеймона, Христофора, Эгидия, Эразма и самой Варвары.
Варвара жила в III веке в городе Илиополь Финикийский и была дочерью Диоскура, язычника-аристократа при дворе императора Максимиана. Отец запер её в башне, чтобы никто не видел её красоты и не покусился на неё. Варвара смотрела на мир из окошка и пришла к мысли о едином Создателе этого мира. Когда наступило время замужества, Диоскур разрешил дочери выходить из башни. В миру Варвара познакомилась с христианами и приняла крещение. За это Диоскур отдал её на пытки, а правитель Илиополя, некто Мартиан, разрешил отцу казнить дочь. Диоскур отрубил дочери голову, но Диоскур и Мартиан не избежали наказания Божьего – оба были сожжены молнией. В IV веке мощи Святой Варвары были перенесены в Константинополь. Дочь императора Алексея Комнина царевна Варвара перед замужеством за киевским князем попросила у своего отца в дар святые мощи. Её муж великий князь Святополк Изяславич положил эти мощи в церкви Михайловского Златоверхого мужского монастыря. По другому преданию никакой Варвары Комниной вообще никогда не существовало, а мощи попали на Русь во время брака князя Владимира Святославича с Анной Византийской – дочерью императора Романа II и сестрой императора Василия II Болгароубийцы и брата-соправителя Константина VIII.

Рака с мощами Святой Варвары Великомученицы в Златоверхом монастыре, фото 1872 года

С тех пор мощи Святой Варвары претерпевали не меньшие страсти, нежели она сама. В 1644 году митрополит Пётр Могила отдал канцлеру Оссолинскому часть её перста, а левая рука была передана в Луцкую монастырскую церковь Воздвижения Креста Господня. В 1651 году князь Януш Радзивилл получил от архимандрита Иосифа Тризны части от перстов и от ребра Святой Варвары. В 1656 году митрополит Косов передал какую-то часть мощей антиохийскому патриарху Макарию. Но кое-что от святых мощей и уцелело. В 1930 году, когда советские власти разрушали Михайловский Златоверхий, мощи были изъяты и переданы сначала в музей, а потом, уже после Великой Отечественной войны, отданы во Владимирский собор в Киеве. Где и хранятся поныне.

9 Радзивиллова, или Радзивилловская летопись, значительно реже называемая также и Кёнигсбергской летописью – летописный памятник древнерусской литературы, относящийся предположительно к началу XIII века. До нашего времени дошла в двух списках XV века: собственно «Радзивилловском» и в «Рукописи Московской Духовной Академии», в научном обиходе называемом «Московско-Академическим» списком.
Представляет записи событий по годам, как и в «Повести временных лет», но продолженные до 1206 года. Названа радзивилловской по имени её шляхетного владельца князя Великого княжества Литовского Януша Радзивилла, и ещё по названию города Кёнигсберг, где она хранилась в XVIII веке. Более поздние записи, относящиеся к концу XVI – началу XVII веков, сделанные на старобелорусском языке, свидетельствуют о том, что рукопись какое-то время принадлежала мелким шляхтичам Гродненского повета. В конце рукописи есть запись, что летопись была подарена неким Станиславом Зеновевичем князю Янушу Радзивиллу. А уже через князя Богуслава Радзивилла, имевшего тесные родственные связи с прусскими магнатами, летопись в 1671 году поступила в Кёнигсбергскую библиотеку. Где в 1715 году с ней ознакомился Петр I и приказал снять копию.
Эта копия тоже дошла до наших дней под названием Московско-Академического списка. В 1761 году, когда русские войска заняли Кёнигсберг, летопись была изъята из Кёнигсбергской библиотеки и передана в Библиотеку Академии наук в Санкт-Петербург.
Ныне оригинал летописи хранится в Библиотеке Академии наук в Санкт-Петербурге.
Вообще-то несколько поколений Радзивиллов собирали не только рукописи. В их фамильном замке в Несвиже было несколько коллекций. Помимо родового архива и библиотеки (более 20 000 томов), здесь находилась большая картинная галерея, отдельное место в которой занимали парадные портреты владельцев, коллекции артефактов Древней Руси, оружия, охотничьих трофеев. При замке существовала оранжерея с редкими видами заморских растений.
И это в те времена, когда одна книга стоила не дешевле, чем 2-3 деревни. Хорошо известны прихоти Радзивиллов: они заказывали в типографии книги без буквиц (первых букв раздела). Их впоследствии вручную рисовали лучшие миниатюристы Великого Княжества Литовского и Речи Посполитой.

Миниатюра из Радзивилловой летописи.
Беседа князя Владимира Святославича с греческим философом о христианстве.

10 Дизуниты православные – от «униаты», «униты», то есть, униаты Западной Руси, как написано в одном из Литовских Статутов: «отторгнутые насилием, воссоединены любовию».

Глава XV

1 В народной медицине свежие огурцы с мёдом и сегодня рекомендуют в качестве слабительного при хронических запорах.

Глава XVI

1 Василий Никифорович Золотаренко (украинск. Василь Микифорович Золотаренко) – родной брат Ивана и Ганны Золотаренко, после гибели брата Ивана до 1656 года был наказным нежинским полковником. Участвовал в московско-польской войне 1654 – 1667 годов. В 1658 году был на стороне Ивана Выговского, но уже в 1659-ом выступил против него. После первого гетманства Юрия Хмельницкого добивался гетманской булавы. В 1662 году был избран Выдубецкой и Острянской радами, но в следующем, 1663-ем, по велению московского царя на Чёрной раде под Нежином козаки избрали Ивана Брюховецкого. Гетманы Яким Сомко и Василий Золотаренко были схвачены в городе Борзна и в числе других восьми старшин казнены.

2 Ганна Золотаренко – Золотаренко Анна Никифоровна. Родилась в городе Корсунь, но дата рождения неизвестна. Умерла после 1671 года в Киеве. Третья жена Богдана Хмельницкого и сестра известных козацких полковников Ивана и Василия Золотаренко. Ко времени этого замужества была вдовой-полковничихой. Её первый муж по имени Пилип (Филлип) был из рода обедневших шляхтичей, погиб в бою. Анна, по отзывам её современников, была высокой, статной и красивой женщиной, отличалась сдержанным, но властным характером. При ней в семье Гетмана были покой и согласие. Вся козацкая старшина и многочисленные иностранные гости относились к ней с большим уважением. Она присутствовала на дипломатических приёмах, умела поддерживать деловой разговор. Хмельницкий настолько ей доверял, что разрешал даже издавать универсалы, подписанные «Анна Гетманова-Богданова». В чигиринской резиденции появился оркестр, возле гетманского дома разбили сад, для развлечения гостей завели зверинец.
На склоне лет, в 1671 году, «Анна Гетманова-Богданова» постриглась в монахини Печерского монастыря под именем Анастасия.

3 молодий із мене… «Молодий» – в переводе с украинского – жених.

4 Шкапа – в переводе с украинского – кляча.

5 Одружуватися – в переводе с украинского – жениться.

6 …як те вовча – по-русски: как тот волчонок.

7 Триліси – по-русски Трилесы, сегодня село в Фастовском районе Киевской области на реке Каменка. Население в 2003 году составляло 2 389 человек.

8 Фастів – по-русски Фастов, сегодня город областного подчинения в Киевской области на реке Унава, правом притоке реки Ирпень. Население составляло 50 500 жителей по состоянию на 2004 год.


Глава XVII

1 речка Каменка (украинск. Кам’янка) – река в Украине, первый левый приток реки Ирпень. Исток находится на границе водораздела южнее поселения Соловьёвка. Севернее от границы водораздела течёт река Здвиж.

2 Монастыри;ще (украинск Монастирище) – город районного значения в Черкасской области Украины, административный центр Монастырищенского района. Население составляло 8 951 человек по состоянию на 2007 год.
В русских летописях впервые упоминается со второй половины XVI века как укреплённое местечко Брацлавского воеводства. По легенде название возникло из словосочетания «монастырь на пепелище». В этой местности было несколько монастырей, один из которых был каменным, а другие из дерева. В XVI веке во время пожара деревянные постройки были уничтожены, а каменный монастырь имел чёрный, обугленный вид. Отсюда название – монастырь на пепелище, которое и трансформировалось в Монастырище.
В 1648 году повстанческие отряды Максима Кривоноса выгнали шляхту из местечка. Сохранились развалины укреплений, где 20 –21 марта 1653 года четырёхтысячный козацкий отряд Ивана Богуна разбил пятнадцатитысячное польское войско Стефана Чарнецкого В 1664 году Монастырище было разорено польскими карательными войсками. По Андрусовскому мирному договору 1667 года местечко снова отошло к Польше.
В конце XVIII века после присоединения Правобережья к России Монастырище в 1797 году вошло в Липовецкий уезд Киевской губернии. Оно значилось местечком в ревизских сказках 1795 года и официально утверждено в статусе города в 1811 году.

3 Звенигородка (украинск. – Звенигородка). Город на реке Гнилой Тикич в Черкасской области Украины, административный центр Звенигородского района. Население составляло 18 800 человек по состоянию на 2007 год. Звенигородка известна со времени Киевской Руси, и древнее её городище найдено в 3-ёх километрах от современного города. Название объясняется тем, что на горе, вокруг которой и было расположено городище, стояло каменное укрепление с колокольней, звон которой оповещал о появлении неприятеля. Укрепление это было разрушено монголо-татарами и отстроено в 1545 году.

4 Суботов (украинск. Субо;тів). Село расположено недалеко от реки Тясмин на речке Суба в Чигиринском районе Черкасской области в Украине, центр сельского совета. Население в 2007 году составляло 875 жителей. Само название села, по-видимому, происходит от того неугасимого огнища, которое издавна зажигали селяне на праздник Перуна, или по-народному – на «суботку». Впрочем, местные жители говорят, что возможна и другая версия – от слова «суводь», то есть обозначения того места, где стекаются воды Тясмина и Субы.
Первое письменное упоминание о Суботове относится к началу XVII столетия как о хуторе, принадлежавшем мелкому шляхтичу и козацкому сотнику Михайлу Хмельницкому, построившему на хуторе деревянную Михайловскую церковь. После его гибели сын Богдан построил здесь крепкий дом, который впоследствии был одной из гетманских резиденций. В Суботове после женитьбы жил Тимош Хмельницкий с Розандой Лупуловной. Здесь же он был и похоронен в 1653 году в каменной Ильинской церкви, выстроенной его отцом на месте старой деревянной. В этой же церкви похоронили и самого Богдана Хмельницкого в 1657 году. В 1664 году шляхетские отряды Стефана Чарнецкого штурмом взяли Суботов и поглумились над прахом отца и сына, выбросив их из могил и разбросав по окрестностям.
После того, как гетманом стал Иван Выговский, он отобрал Суботов себе. И только в 1659 году родовое гнездо было возвращено наследнику Хмельницких – Юрию.

 
Т.Г. Шевченко. Богданова церковь в Суботове.
1845. Бумага, акварель.

5 Причинний – это украинское слово можно перевести на русский как «юродивый».

6 Свого розуму чортма – перевод с украинского может звучать как «своего ума чёрт не дал», «своего ума нет».

7 Сорокоуст – ежедневное молитвенное поминание в течение сорока дней. Сорокоуст – это 40 литургий, во время которых причащается тот, кто их заказывал. Число сорок – число сакральное и часто встречается в Священном Писании. Так, иудейский народ скитался в пустыне сорок лет, пророк Моисей постился сорок дней, Спаситель после Своего Крещения провёл в пустыне сорок дней, а после Своего Воскресения в продолжение сорока дней учил апостолов тайнам Царства Божьего.
Первые Апостолы узаконили в Церкви Христовой ветхозаветный обычай оплакивать умерших в течение сорока дней. На основании этого Церковь с древнейших времён установила правило творить поминовение усопших в продолжение сорока дней (сорокоуст) и особенно на сороковой день. Как Христос победил искушения дьявола, пробыв сорок дней в посте и молитве, так и Святая Церковь, принося в продолжение сорока дней молитвы, милостыни и бескровные жертвы по усопшим, помогает им силой Божией победить Князя Тьмы и получить Царство Небесное.
По традиции в течение 40 дней Церковь молится не только за усопших, но и за живых. Сорокоусты «о здравии» заказывают для совершения сорокадневной церковной молитвы за живых на Литургии, на молебнах и при чтении Псалтыри.
Почивший в 2002 году и погребённый в селе Никольское Волновахского района Донецкой области схиархимандрит и старец Зосима, он же в миру Иван Алексеевич Сокур, считал, что вся история человечества измеряется «сороковинами и седминами». Вот так. Не больше и не меньше.

8 Сула (украинск. – Сула;) – река в Украине, левый приток Днепра. Исток находится возле села Сула Сумского района Сумской области.
Течёт в западном направлении по территории Сумского, Белопольского, Недригайловского и Роменского районов. А дальше переходит на территорию Полтавской области и протекает по землям Лохвицкого, Лубенского, Хорольского, Оржицкого, Семёновского и Глобинского районов. Впадает в Кременчугское водохранилище возле села Демьяновка. Большая часть нижнего течения и дельты покрыта плавнями.

9 Псёл (украинск. Псьол, Псел, Псло) река в Украине и в России, левый приток Днепра. Длина 717 километров, из них 502 километра по территории Украины. Площадь бассейна 22 800 км;.
Исток реки – в России на границе Курской и Белгородской областей возле хутора Пригорки Прохоровского района Белгородской области. По территории Украины течёт в пределах Сумской и Полтавской областей. Впадает в Днепродзержинское водохранилище ниже города Кременчуг. Долина реки в верхней части узкая, глубокая, с крутыми склонами. Ниже её ширина достигает 10 – 15 километров и до 20 километров в низовьях. Заплава асимметрична, правый берег местами достигает в высоту 70 метров, левый – пологий. Русло перемежается старицами и протоками, в среднем и нижнем течении местами заболочено.
Глава XVIII

1 Пильнуйте добре – здесь – сторожите, охраняйте хорошо. От украинск. пильнувати – охранять, сторожить, быть начеку.

2 Красный угол – от старославянского красьнъ, то есть красивый, прекрасный. У православных та часть жилого помещения, где помещалась либо одна икона, либо домашний иконостас. В селянских хатах, сориентированных по четырём сторонам света, красный угол устраивался в дальнем углу с восточной стороны между боковой и фасадной стенами по диагонали от печи. Он всегда была самой освещённой частью дома: обе стены, образующие угол, имели окна. Иконы помещались в «красный» или «передний» угол с таким расчётом, чтобы иконы были первым, на что обращал внимание человек, входящий в комнату. Народная пословица «Без Бога – не до порога» связана именно с этим: входя или выходя из комнаты или дома, христианин прежде всего оказывал почести Царю Небесному, а уж потом и всем остальным обитателям дома.

3 Небога – в словаре Владимира Даля толкуется как «НЕБОГА м. об. южн. зап. бедняк, убогий, нищий, калека, увечный; несчастный, бедующий. Небога, в этих знач. и ещё в знач. племянника, дальнего родного, осталось доселе в малорос. и белорус. наречьях, но уптребл. в вор. кур. и др.; встарь говорили небогий вм. убогий. Пословица: Вот тебе, Боже, что нам негоже (что нам не мило, то попу в кадило) искажена из малорусской: от тоби, небоже, що нам негоже. От небогий, небожак или неборак, то же, небога».

4 Кунтуш – верхняя мужская или женская одежда с отрезной приталенной спинкой, небольшими сборками и отворотами на рукавах. В Украину и в Белоруссию пришёл из Венгрии через Польшу. Вместе с жупаном стал традиционной одеждой состоятельных людей. Шили из сукна, позже из шёлка, иногда подшивали мехом, яркого, но более тёмного, чем жупан, цвета. Рукава узкие, воротник отложной двубортный, на груди открыт, в талии застёгивался крючком, без пояса. Длинный, ниже колен. Рукава свободно свисали или закидывались за плечи.


Украинский шляхтич в кунтуше

5 Жупан – у поляков, украинцев и белорусов – старинный шляхетский костюм, род длинного сюртука, часто ношеный под кунтушом.

6 Откупы – были введены ещё в конце XV – начале XVI века, особенно распространёнными были таможенные, соляные, пивные и винные откупы. Для примера – доход казны от питейного налога составлял свыше 40% от суммы всех налогов. А доход откупщика, то есть сборщика откупов – и того больше.

7 Успение – «Успение Пресвятой Владычицы нашей Богородицы» празднуется православной церковью как один из великих двунадесятых непреходящих праздников 28 августа (15 августа ст. ст.). Праздник называется Успением, то есть Засыпанием, потому что Божия Матерь умерла тихо, как бы уснула.
И ещё называется так за короткое пребывание её тела в гробе, поскольку через три дня она была воскрешена Господом и вознесена на небо. К этому празднику положено готовиться двухнедельным постом.

Успение Пресвятой Богородицы.
Миниатюра из Евангелия и Апостола, XI в. Пергамент.
Монастырь Дионисиат, Афон (Греция).

8 …ко второму Спасу – вообще в августе существует три праздника в честь Спасителя, три Спаса.
Первый Спас, Спас «на воде», празднуется 14 августа.
Второй, Спас «на горе» – 19 августа.
Третий Спас «на полотне» – 29 августа.
Первый Спас установлен по случаю двойной победы, когда русский князь Андрей Боголюбский одержал победу над болгарами, а греческий император Мануил победил арабов в 1164 году.
Русский князь и греческий император имели в войсках своих Святой Крест Господень. Они оба усердно молились ему о помощи и оба со своими войсками удостоились чудного видения: от взятых на войну икон Спасителя и Матери Божьей исходил свет и осенял войска.
В память этого события установлен был крестный ход на реку, где во время освящения воды крестьяне старались выкупать своих лошадей.
Первый Спас ещё называют Медовым Спасом. Это праздник пчеловодов, когда в ульях заламывают первые медовые соты.
В народе говорят: «На первый Спас и нищий медку покушает». Селяне полагали, что с этого дня пчёлы перестают вырабатывать мёд.
Второй Спас празднуется в день Преображения Господня.
Раньше до второго Спаса есть фрукты было не положено. 19 августа их несли в церковь для освящения, после чего все фрукты разрешалось употреблять в пищу.
Поэтому в народе второй Спас называется «Яблочным Спасом». По освящении часть принесённого выдается притчу, а остальное относится в дом, где освящёнными яблоками разговляются.
Третий Спас, то есть собственно праздник Спасителя, или Спас «на полотне», назначен в память перенесения нерукотворного образа Господня в Константинополь.
Существует предание, что во время земной жизни Иисуса Христа царь Эдесский Авгар (Авгарь) V Чёрный (13 – 50 гг. н. э.) тяжело заболел.
Его тело было поражено проказой. Узнав о чудесах Спасителя, царь послал к нему своего художника с письмом, прося исцелить его. Когда художник увидел лик Спасителя, он захотел изобразить черты Его на полотне.
Но труд этот был напрасен, художник не смог передать черты лица Господня. Заметив это, Иисус Христос велел принести воды, умылся, вытер лицо платком, и на платке проступил его лик.
Этот нерукотворный образ Свой Иисус Христос послал царю с письмом, в котором писал:
«Блажен ты, что уверовал в Меня, не видав Меня. После вознесения Моего придёт к тебе ученик Мой и совершенно исцелит тебя от недуга».
Царь, получив образ и поклонившись Ему, исцелился и в благодарность установил убрус, натянутый на доску, в нише над городскими воротами.
При правнуке Авгара, не признавшем христианской веры, чудотворный образ заложили «глиняной доской» и замуровали. Спустя многие годы во время нашествия персидского царя Хозроя I в 545 году епископу Евлавию явилась Богоматерь и велела отыскать Нерукотворный образ.
Когда сняли «глиняную доску» кера;мион (греч. Keramion в русском переводе «чре;пие» или «черепица»), оказалось, что лик Христа отпечатался и на «чрепии».
Поэтому в иконографии существуют два варианта изображения: «на убрусе», когда лик показан на складках плата, и «на чрепии», когда лик изображается на фоне каменной кладки.
Город был счастливо спасён от врагов, а образ Нерукотворного Спаса, или Ахиропии;та (от греческ. Acheiropoiitos, то есть «Нерукотворного») с тех пор стали считать лабарумом – военным знаком, сопровождавшим войско в походах..
15 августа 944 года византийский император Роман I Лакапин, дабы избавить столицу империи от династических распрей, торжественно перенёс Образ Ахиропиита из Эдессы в Константинополь.
16 августа Церковь отмечает праздник перенесения Святого Убруса.
До 1204 года. «плат Авгара» хранился в Константинополе. Святое чрепие, на котором явился лик Христа со Святого плата, как повествуется в латинском списке с неизвестного греческого текста XI века, так же, как и сам Святой плат, находилось в Большом дворце в храме Святой Марии Богородицы.
«Велико это чудо, ибо имеют они лик Христа Господа нашего, не изображённый рукою живописца».
Там же хранилось письмо, которое Христос написал Своей рукой и послал Авгару.
После взятия города крестоносцами в 1204 году эти реликвии исчезли.
Копия Плата Авгара, предположительно XIII века, была привезена из Византии в Италию и хранится в городе Генуя, в церкви Сан Бартоломео дельи армени.
Его разновидностью XVI – XVII вв. является икона «Спас мокрая борода», на которой клинообразная бородка Иисуса разделена надвое и трактуется в качестве соединения Божественного и человеческого начал.
С XIV века убрус стали изображать складками, в усложнённом варианте складки убруса за углы поддерживают Ангелы либо Архангелы Гавриил и Михаил.
Христос изображается в крещатом нимбе, согласно общей иконографии Спаса.

Спас Нерукотворный «Мокрая борода».
Икона владимиро-суздальской школы.
Третья четверть XIV в. Москва, Третьяковская галерея

9 Ледащо – можно перевести как «ленивец».
 
Глава XIX

1. Шишаки – посёлок городского типа на левом берегу реки Псёл, административный центр Шишацкого района Полтавской области в Украине. На 2004 год население составляло 5 252 человека. В летописях упоминается с 1399 года.

2. М’ясниці, а ещё украинские названия: Колодій, Масляна, Масниця, Пущення, Сиропуст, Сирна неділя, Бабське свято, Загальниця, Ніжкові заговини. В русской традиции это Масленица или Мясопуст, в белорусской – Масленіца, в польской Zapusty, словацкой Fa;iangy, чешской Masopust, словенской Pustni teden, сербской Покладе, болгарской Сирна неделя, македонской Проштена недеља.
В целом это древний славянский праздник народного праздничного цикла, сохранившийся у славян с языческих времён. Обряд связан с проводами зимы и встречей весны, с весенним пробуждением природы. Начало нового цикла ухаживаний, поиска пары с целью продолжения рода. Последняя неделя перед Великим постом, когда можно было справлять свадьбы. Также в течение этой недели мужчины должны были беспрекословно слушать женщин и исполнять все их прихоти.
В календаре Русской православной церкви этот период называется Сырной седмицей – неделя (седмица), следующая за Пёстрой неделей. Время, которое нужно посвятить доброму общению с ближними, родными, друзьями, благотворению, примирению, прощению обид. Дата начала Масленицы каждый год меняется в зависимости от того, когда начинается Великий пост. В 2013 году Масленица отмечалась в период с 11 по 17 марта.

3 Паска, или Пасха – латинское Pascha, греческое ;;;;;, на иврите ;;;; – Pesah, что значит «прохождение мимо». В православной традиции древнейший христианский праздник Воскресение Христово, по-гречески ; ;;;;;;;;; ;;; ;;;;; ;;;;;;; Установлен в честь воскресения Иисуса Христа. В настоящее время его дата в каждый конкретный год исчисляется по лунно-солнечному календарю, что делает Пасху переходящим праздником. В 2013-ем католики отмечали его 31 марта, православные – 5 мая. В 1651 году православная Пасха припадала на 12 апреля.

4 Трійця – День Святой Троицы, или Пятидесятница, Сошествие Святого Духа по-гречески ;;;;;;;;;; [;;;;;]. Один из главных христианских праздников, входящий в православии в число двунадесятых праздников.
Православная церковь отмечает Троицу в 50-й день после Пасхи, в воскресенье. В христианских церквях западной традиции в этот день празднуют Пятидесятницу, отмечая сошествие Святого Духа на апостолов, а День Святой Троицы празднуют в следующее воскресенье. Антитринитарии, то есть – не принимающие догмат Троицы, отмечают его строго, как сказано в Деяниях 2:1, на 50 день после Пасхи.

Троица.
Икона Андрея Рублёва, начало XV века
Москва, Государственная Третьяковская галерея

5 Покрова, или Покров Пресвятой Богородицы. Праздник, отмечаемый в украинском и русском православии, считается одним из Великих. Имеет фиксированную дату празднования – 1 октября по юлианскому календарю, то есть 14 октября по новому стилю. В его основе – предание о явлении Божьей Матери во Влахернском храме в Константинополе в 910 году. Пресвятая Дева, явившаяся собравшимся, преклонила колена и начала со слезами молиться за христиан. Затем она сняла со своей головы покрывало и распростёрла его над находившимися в храме людьми, защищая их от врагов видимых и невидимых. Со времён Киевской Руси это первый по-настоящему осенний праздник. С этого дня начинались вечерние девичьи посиделки и осенний свадебный сезон. Само название праздника народные верования связывали с первым инеем, который «покрывал» землю, указывая на близость зимних холодов. Примерно с этих дней начинали топить в хатах, начинали свою работу пряхи и ткачихи.

Икона «Покров Пресвятой Богородицы», Новгород 1401 год. Хранится в Москве в Государственной Третьяковской галерее

6 Второпати – в переводе с украинского уяснить, понять.

7 Гладильные приспособления, по крайней мере, на Полтавщине и на Слобожанщине, были известны с XVII века, а в западных землях, скорее всего, ещё раньше. Одежду гладили инструментом, который был очень похож на большую сковородку. Внутрь чугунной жаровни с ручкой закладывались горячие угли. И такой своеобразной «гладильней» начинали водить по одежде. Ясное дело, что этот «утюг» не отличался удобством и безопасностью. Искры и угли то и дело вылетали из жаровни, оставляя на одежде опалины и дырки. Первые же утюги, по форме своей напоминающие те, которыми гладили наши бабушки, появились уже в конце 30-ых – начале 40-ых годов XVII века. Чему имеется и письменное свидетельство. 10 февраля 1636 года в книге расходов московского царского двора отмечено: «Кузнецу Ивашке Трофимову выдано 5 алтын, а он за те деньги заделал в царицыну палату утюг железный».

8 Піч колупати – буквальный перевод на русский – печь ковырять. У восточных славян ковыряние печи означало, что девушка раздумывает, согласна ли обручиться и выйти замуж.

9 Капустняк – традиционный украинский и польский вид супов из квашеной капусты. Является аналогом русских щей, но не следует считать это одним и тем же блюдом, так как капустняк готовится только из квашеной капусты. Кулеш – полусуп, полукаша из пшена с салом и мясом. Юшка – уха, суп из рыбы. Галушки – блюдо восточноевропейской кухни, известное также в Польше, Венгрии, Чехии и Словакии. Выглядит как отваренные в кипятке плотные резаные кусочки теста. В Украине галушки подают как отдельное блюдо, нередко с маслом и сметаною, или варят суп с галушками. Сиченики – лепёшки из мясного, рыбного или овощного фарша, из которого лепят круглые котлетки, обваливают в муке или сухарях и обжаривают с двух сторон до образования золотистой корочки. Млынци – блины. Шкварки – небольшие сильно зажаренные кусочки сала или жирного мяса. Считаются украинским деликатесом наряду с солёным салом, варениками и борщом. Также широко используются в белорусской и польской народной кухне.

10 Хорол (украинск. Хорол) – город, административный центр Хорольского района Полтавской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 14 643 человека.
Один из древнейших городов на Полтавщине, упоминается в древних рукописях. Своё название город получил от одноименной реки Хорол, что в буквальном смысле означает «быстрый». Впервые Хорол как город упоминается в «Поучении» князя Владимира Мономаха детям под 1083 годом. С 1648 года Хорол – сотенный город Миргородского полка и оставался в этом статусе до ликвидации гетманства в 1764 году. Хорольская сотня Миргородского полка участвовала в битвах под Корсунью, Пилявцами, Зборовом, Львовом, Замостьем, Берестечко. В 1709 году Хорольская сотня принимала участие в Полтавской битве на стороне царя Петра.

11 Оржица (украинск. Оржиця) – посёлок городского типа, административный центр Оржицкого района Полтавской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 3 983 человека. Первое упоминание о селе относится к 1552 году как о замковом Каневском уходе, который с XVII века был частью земельного владения князей Вишневецких. С 1648 года, с первых дней национально-освободительной войны, Оржица была сотенным городом Кропивнянского полка.

12 Золотоноша (украинск. Золотоноша) – город, административный центр Золотоношского района Черкасской области в Украине. Расположен на реке Золотоношка, левом притоке реки Днепр. Население по переписи 2012 года составляло 28 487 человек.
Первое письменное упоминание о городе датируется 1576 годом в завещании князя Богуша Корецкого. В документах 1616 года Золотоноша упоминается как город, обнесённый валом, в котором каждую неделю проходили торги и ежегодно ярмарки. В 1620-ых годах город был довольно крупным козацким поселением. Козаки, селившиеся вокруг Золотоноши, не признавали власти польских и литовских магнатов. В 1625 году была основана Золотоношская козацкая сотня в составе Черкасского полка. В 1635 году город получил Магдебургское право. В 1640 году Золотоноша стала собственностью Иеремии Вишневецкого. Тогда в городе насчитывалось 273 хозяйства и приблизительно 1 500 жителей.
Во времена Хмельниччины козаки Золотоноши проявили большую активность в разгроме польских войск под Жёлтыми Водами и под Корсунью. В мае 1648 года польско-козацкий гарнизон, который стоял в Золотоношском замке, бежал за Днепр.
В 1649 году Золотоноша опять стала центром козацкой сотни. Около 1654 года Золотоноша как сотенный город перешла из Черкасского в Переяславский полк. В это же время активно строились крепостные сооружения. Замковые укрепления имели два въезда, Переяславский и Кропивнянский, вокруг крепости были насыпаны земляные валы. Город стоял на острове, намытом рекой Золотоношкой и её притоком. Золотоношская козацкая сотня участвовала в бою со шведами под Эфестфером и в Полтавской битве.

13 Кагарлык (украинск. Кагарлик) – город в Киевской области в Украине. Административный центр Кагарлыкского района. Население по переписи 2001 года составляло 13 802 человека.
Впервые упоминается в 1142 году под названием Городец. Известен со времён Киевской Руси как поселение кочевавших в древнерусских степях берендеев – данников русских князей. Позднее упоминается под иным названием – Ерлык. Был сожжён монголо-татарами и восстановлен во второй половине XIV века.
На начало XVII века – центр Кагарлыкского староства. В 1644 году в городе была построена крепость. До 1793 года Кагарлык принадлежал польскому графу Яну Яцеку Амору Тарнавскому.
После присоединения в 1793 году Правобережной Украины к Российской империи императрица Екатерина II подарила кагарлыкское поместье с землями общей площадью 23 160 десятин Дмитрию Прокофиевичу Трощинскому, который при её дворе был статс-секретарём.

14 Обухов (украинск. – Обу;хів). Город областного значения, административный центр Обуховского района Киевской области. По переписи 2001 года население составляло 33 200 человек.
Впервые упоминается в исторических документах XIV столетия, когда на этой территории существовало поселение Лукавица. Вероятно, название это было дано из-за расположения поселения на извилине реки Лукавица (теперь река Кобринка), притока Днепра.
Литовский князь Свидригайло в 30-х годах XV столетия подарил поселение своему воеводе Юрше. В 1482 году орда крымского хана Менгли-Гирея опустошила эту местность. Позже поселение принадлежало литовскому кухмистеру Петру Олехновичу и стало называться Кухмистровщиной.
В 1588 году поселение за 300 коп литовских выкупил у своего дяди Петра Дорогостайского князь Януш Острожский – сын Киевского воеводы Василия-Константина Острожского. Некоторое время поселение на правах аренды принадлежало Обуху, подданному князя, отсюда и произошло название города – Обухов.

15 Василько;в (украинск. Васильк;в). Город областного значения в Киевской области Украины, центр Васильковского района, но не входит в его состав. По переписи 2001 года население насчитывало 39 700 человек.
Первое поселение существовало на месте Василькова ещё в глубокой древности. В 988 году по приказу Великого киевского князя Владимира Святославича была построена крепость для защиты с юга от набегов кочевников.
Название крепости было дано по христианскому имени Владимира и в первоначальном варианте было Васильев. Уже в те времена город был известен своей деревянной церковью, которую в 1240 году разрушили монголо-татары.
На её месте в XVIII веке был возведён собор Антония и Феодосия. Через Васильев проходил водный путь по реке Стугна, который соединял Русь с Европой.
Современное название город получил в 1157 году, когда перешёл под власть Василька Юрьевича, сына Юрия Долгорукого.
В 1658 году под Васильковом русским воеводой Юрием Барятинским был разбит брат гетмана Ивана Выговского – Константин с войском.

16 Сквира (украинск. Сквира). Город в Киевской области Украины, административный центр Свирского района.
Население по переписи 2001 года составляло 18 009 человек.
Упоминается в летописях с XI века, когда при великом князе Святополке II Изяславиче, женатом на дочери половецкого князя Туюрхана, потомки этого хана получили удел в Сквире и стали называться князьями Половцами-Рожиновскими. Известно, что Семён Половец, полковник Белоцерковского полка, сподвижник гетмана Петра Дорошенко и тесть гетмана Ивана Мазепы, владел Сквирой до своей смерти, то есть до конца XVII столетия.

17 Попельня (украинск. Попельня). Село в Украине в Попельнянском районе Житомирской области.
Население на 2001 год составляло 1 879 человек. Было основано в 1600 году.

18 Корнин (украинск. Корнин). Посёлок городского типа, входит в Попельнянский район Житомирской области в Украине.
По переписи 2001 года население составляло 2 708 человек.

Глава XX

1 Ружин – до 1591 года назывался Щербов. Сейчас посёлок городского типа, административный центр Ружинского района Житомирской области в Украине. По переписи 2001 года население составляло 5 067 человек. Стоит на реке Роставица, притоке реки Рось. Есть версия, что название Ружин произошло от фамилии старинного рода Великого княжества Литовского – князей Ружинских, которые в 1591 году приобрели это поместье у князей Стрижевских.

2 Пахолики – название части польских гусар. Дело в том, что гусары, как вид войска польского, делились на товарищей и пахоликов.

Рулант Саверей (1576-1629).
Жанровая картина «Польская кавалерия в лесу».
Фламандская школа, 1614. Париж, Лувр.
На переднем плане: слева – двое панцирных, в центре – ротмистр, справа – гусарский «товарищ».

Товарищ, по-польски towarzysz, непременно должен был быть шляхтичем, из которых гусарские ротмистры по контракту формировали свои хоругви. Каждый товарищ приводил с собою небольшой отряд (по-польски poczet – почёт или почт). Каждый почт состоял из обедневших шляхтичей, за которых товарищ получал жалование и которых вооружал за свой счёт. Возможно также, что пахолик – это обедневший шляхтич, чьё вооружение и конь принадлежали богатому шляхтичу, тому же товарищу.
Один почт образовывал воинскую единицу, которая называлась копьё. В XVI веке численность одного копья доходила до семи пахоликов. В XVII веке – от двух до трёх. Каждый товарищ был помощником ротмистра, из них образовывались своеобразные братства, выделявшиеся на фоне остальных шляхтичей. Если шляхтичи друг к другу обращались пан, то товарищи обращались друг к другу пан брат. Товарищи имели высокий социальный статус. Если для лиц невысокого статуса все двери в опере, на балах и королевских приёмах были закрыты, то товарищи могли войти куда угодно. Товарищи имели право не выполнять приказы офицеров негусарских полков.

3 Буздыган – от казахск. бузды «разрушить», также буздыхан, буздуган, буздурхан – разновидность булавы, набалдашник которой усеян шипами. Иногда имела несколько приваренных пластин.


4 Примас – от латинского primas, что значит первый, первенствующий. В Римско-католической и Англиканской церквях это почётный титул церковного иерарха в масштабах страны, иерарха, обладающего высшей духовной юрисдикцией над прочими епископами страны.
В Православных церквях используется аналогичный титул – «предстоятель».
Поскольку Николай Потоцкий никогда не был иерархом какой-либо церкви, допускаем, что Хмельницкий называет его примасом с целью польстить самолюбию коронного гетмана, то есть первым лицом королевства после короля, первым сенатором.

5 Регимента;рь – от латинского regimentum, по-польски regimentarz. В Речи Посполитой XVII – XVIII веков заместитель гетмана, также назначенный королём или сеймом командующий отдельной группы войск, который выполняет поставленные перед ним задания и руководит войсками в то время, когда гетман по каким-то причинам не может выполнять свои функции. В XVII столетии региментарём также называли руководителя посполитого рушения, как правило каштеляна или воеводу. Поскольку Николай Потоцкий руководил всем коронным войском и экспедиционным корпусом, идущим на Киев, Хмельницкий вполне мог называть региментарём и его.

6 Байдак – речное одномачтовое деревянное судно с плоским дном. В длину до 20 метров, в ширину до 4-ёх, высотой до 5-ти. Несмотря на малую осадку – до полутора метров, обладало значительной грузоподъёмностью – до 200 тонн. Использовалось для перевозки грузов по Днепру, Северскому Донцу, Дону. В XVI – XVII столетиях запорожцы выходили на байдаках в Азовское и Чёрное моря. Ходили и под парусом, и на вёслах.

7 Подгорцы (украинск. – Підгірці). Сегодня это село, которое территориально входит в состав Обуховского района Киевской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 485 человек.

8 Себастьян Маховский (польск. Sebastian Machowski). Дата и место рождения неизвестны. Умер в 1672 году. Шляхтич герба Абданк, полковник, военачальник эпохи козацко-польских войн. Участвовал в польско-шведской войне 1655 – 1660 и в русско-польской 1654 – 1667 годов.
В 1664 году командовал карательной экспедицией на правом берегу Днепра. Поддерживаемый тогдашним гетманом Правобережья Павлом Тетерей, схватил бывшего гетмана Ивана Выговского. Несмотря на то, что тот был уже сенатором Речи Посполитой и подписал с поляками Гадячский договор, по которому Гетманщина под названием Великое княжество Русское была провозглашена составной частью шляхетской республики на правах автономии, после десятичасового суда, признавшего Выговского изменником, расстрелял его.

9 Юрий Глиб;вич (Глеб;вич). Дата и место рождения неизвестны, умер 18 апреля 1669 года.
С 1633 года староста аникштынский и радошковицкий, подстолий литовский с 1639, стольник литовский с 1643, воевода смоленский с 1643, староста жемайский с 1653, воевода виленский с 1668 года.
Последний мужской представитель шляхетского рода Великого княжества Литовского герба «Лелива».
Считается, что род происходил от воеводы смоленского и дорогобужского Глеба Вежевича, жившего в XV веке.
Некоторые исследователи выводят происхождение рода от Гедимина, некоторые – от маршалка литовского Монивида. Вероятно, Глеб происходил из бояр Смоленской или Полоцкой земель.
Глибовичи владели землями в Мозырском, Игуменском, Оршанском и Новогрудском поветах, а также на Смоленщине, на Витебщине и в Малой Польше.
Их роду принадлежали города Дубровно и Заславль, они владели замками в Вильне и Минске.

Герб Глебовичей «Лелива»

10 Германовка (украинск. Германівка). Сегодня село Обуховского района Киевской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 1 667 человек.

Глава XXI

1 Ольшанка – сегодня село Малая Ольшанка (украинск. Мала Вільшанка) входит в Белоцерковский район Киевской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 1 852 человека.

2 Юди – множественное число от просторечного украинского Юда, то есть Иуда.

Глава XXII

1 Рейтария – ре;йтары (немецк. Reiter, то есть всадник). По-видимому, сокращение образовано от немецкого Schwarze Reiter –«чёрные всадники». Наёмные конные полки в Западной и Восточной Европе XVI – XVII веков. Название «чёрные всадники» сначала использовалось по отношению к конным наёмникам из Бадем-Вюртемберга, Баварии и южного Гессена, которые сформировались во время Шмалькальденской войны (война 1546 – 1557 гг., первый крупный вооружённый конфликт между католиками и протестантами, инициированный императором Священной Римской империи Карлом V).

Рейтары на рисунках XVII века

По наиболее популярной версии, название «чёрные всадники» связано с цветом их доспехов. Существует и другая точка зрения, согласно которой название происходит от протестантского прозвища католиков schwarz – «чёрные». Соответственно, конные наёмники Карла V, яростного католика, назывались «чёрными», то есть католическими, всадниками. После окончания Шмалькальденской войны «чёрные всадники» стали служить не только католическим правителям, и изначальная связь рейтар с католичеством была постепенно забыта.
В русскоязычной литературе также бытует версия о том, что слово «чёрный» означает «чернь», «чёрный народ». Среди рейтар действительно было немало простолюдинов, но немецкое schwarz не имеет такого смыслового оттенка. В бою рейтары делали ставку на огнестрельное, а не на холодное оружие. Их арсенал включал несколько тяжёлых крупнокалиберных пистолетов, длина которых могла достигать почти метра. Меч был вспомогательным оружием. Рейтары, не спешиваясь, методично расстреливали пехоту, пока она не побежит. В отличие от более поздних карабинеров и мушкетёров, тоже стрелявших с коня, рейтары были одеты в доспехи, аналогичные кирасирским. Поскольку их противники обычно тоже были в доспехах, залп из огнестрельного оружия рейтары старались произвести в упор.

2 Копейщики – пикинёры. Вид пехоты в европейских армиях XVI – XVIII веков.
В отличие от конных воинов, имевших короткие пики и пистолеты, были вооружены 5 – 6 метровыми копьями. Слаженно действующее построение пикинёров представляло грозную силу в обороне, но отличалось низкой мобильностью при атаках.
 
Бой между пикинёрами. Гравюра середины XVI века

3 заплакать с Ксерксом – по свидетельству Геродота персидский царь Ксеркс I, царствовавший в 487 – 465 годах до н. э. и носивший имя Хшаяршан, то есть «Царь героев» или «Герой среди царей», летом 480 года пошёл на Грецию. Дойдя до Абидоса, пожелал устроить своему войску смотр. На высоком холме абидосцы воздвигли из белого мрамора трон. На этом троне и восседал повелитель Азии, сверху вниз глядя на берег и обозревая войско и корабли. Вдруг у него возникло страстное желание увидеть морское сражение, которое и было тотчас же устроено. К великой радости Ксеркса, победу одержали финикийцы из Сидона.
Взглянув на Геллеспонт, покрытый кораблями, и абидосскую равнину, кишащую людьми, царь персов возрадовался и заплакал.
Слезы заметил его дядя Артабан и обратился к царю со словами:
«О государь! Почему ты сначала обрадовался своему счастью, а теперь проливаешь слезы?»
«Я подумал, – ответил Ксеркс, – что человеческая жизнь коротка, ведь через сто лет из всех этих людей никого не останется в живых».

4 Острый Камень – урочище под Белой Церковью, в котором в 1596 году состоялась битва между козацко-селянским войском Северина Наливайко и карательной армией Великого гетмана коронного Станислава Жолкевского. Именно в этом бою Матвею Шауле ядром оторвало руку.

5 Фитильный пальник, по-английски, откуда и было заимствовано это понятие – linstock. Деревянное древко, имевшее на одном конце железные щипцы с винтом, в которые вставлялся тлеющий конец фитиля, остальная часть которого обматывалась вокруг древка. На другом конце пальника было железное острие для втыкания в землю в тех случаях, когда стрельба на время прекращалась, или когда вместо фитиля употребляли специальную палительную свечу.

Сергей Васильковский. Гармаш времён гетмана Мазепы, при нём мортира, отлитая по приказу Мазепы. Акварель, 1990 г. Хранится в Артиллерийском музее в Санкт-Петербурге

6 Боровица (украинск. Боровиця) – сегодня село на берегу Днепра в Чигиринском районе Черкасской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 1 909 человек.

7 Скакун ахалтекинской породы изабелловой масти. Ахалтекинцы изабелловой масти и в наши дни считаются редкостью. У коней изабелловой масти цвет шерсти кремовый или топлёного молока, кожа розовая, глаза голубые. Оттенок масти при разном освещении меняется: серебристый при солнечном освещении, красноватый при закате, молочно-белый при освещении утреннем, цвета слоновой кости при пасмурной погоде.
Ахалтекинская порода начала своё шествие через века из Туркмении. Известна она с глубочайшей древности и насчитывает около трёх с половиной тысяч лет. Но интересно то, что за столь продолжительное время порода не претерпела существенных изменений. И сейчас самый красивый конь ахалтекинской породы выглядит так же, как и 3,5 тысячи лет назад. Он так же вынослив, умён и предан своему хозяину. Само название «ахалтекинский» произошло от названия одного из туркменских племён: – теке и слова ахал, как назывался оазис, где поголовье этих коней было наиболее многочисленным.

На снимках ахалтекинский жеребец Ак Гёз.
Санкт-Петербург 2009 год.

Глава XXIII

1 Варшава, по-польски Warszawa – столица, крупнейший по населению и по территории город Польши. Площадь 523 км2, население на 2012 год составляло 1 810 598 человек.Впервые название появляется в рукописях XIV века в виде Warseuiensis (1321) и Varschewia (1342), а в XV веке как Warschouia (1482). В народе же распространено мнение, что название Warszawa появилось в результате соединения имени рыбака по имени Wars и русалки, прозванной Sawa, на которой рыбак женился. Образ русалки Савы – символ Варшавы. Город стал фактической столицей в 1596 году, когда после пожара Вавельского королевского замка в Кракове король Сигизмунд III перенёс свою резиденцию, при этом столичный статус города был подтверждён только в Конституции 1791 года.
 

Герб и флаг Варшавы


Восстановленный королевский дворец и площадь перед ним

2 Вильна – Вильнюс, по-литовски Vilnius, по-польски Wilno. Столица Литвы и её самый большой город. Площадь – 394 км 2. Население по переписи 2011 года составляло 538 968 человек. Вплоть до 1918 года название города переводилось на русский как Вильна – по названию реки Вильна, при впадении которой в реку Нярис он и начинал строиться. В 1919 – 1939 годах в русскоязычной традиции название города произносилось в польской транскрипции – Вильно. Возраст города точно не известен, в 1323 году он впервые упоминается в письме великого князя литовского Гедиминаса, в котором тот называет Вильну своим «стольным градом».
В 1579 году королём Стефаном Баторием в Вильне было основано учебное заведение, называвшееся Almae Academia et Universitas Vilnensis Societatis Jesu (Академия и Университет Виленский Общества Иисуса). Таким образом, Вильна стала первым университетским городом Великого княжества. Столицей же его Вильна оставалась до 1795 года.

Вильна Литовская, 1576. Карта работы немецкого картографа и церковного дипломата Г. Брауна (1541-1622)

3 См: Государственный воеводский архив в Кракове, Ягеллонская библиотека в Кракове, рукопись № 5, лл. 917 – 920. Копия.

4 Польский гарнец – мера объёма сыпучих веществ и жидкостей. В разных воеводствах Речи Посполитой 1 гарнец исчислялся по-разному. Так 1 хелмский гарнец = 7,12 литра; 1 краковский гарнец = 2,75 литра; 1 варшавский гарнец = 3,77 литра; 1 новопольский гарнец (с XIX ст.) = 4 литрам.

5 См. о денежной системе Речи Посполитой примечания в книге первой «Гетманщина» к главе V на стр. 482.

6 Корец – корчага. То есть, согласно словарю Владимира Даля, – «большой глиняный горшок или чугун, чугунник, развалистее горшка».

7 Азовское сидение – оборона Азова запорожскими козаками и казаками донскими от турецкой армии в 1637 – 1642 гг. К этому периоду относятся и первые достоверные данные об участии в военных операциях Богуна. Они связаны с обороной Азова, когда запорожцы и донцы защищали город от турецких войск султана Ибрагима. Богун руководил одним из козацких отрядов, который прикрывал Боровскую переправу через Северский Донец. В 1645 году будущий славный полковник Иван Богун с Семёном Забужским напали на Святогорский монастырь и ограбили его. За это Богуна объявили в Московском царстве вором, которого ожидает виселица. Может быть, именно из-за опасения быть повешенным Богун не присягал царю в Переяславе в 1654 году и не эмигрировал в Московию позже, как это делали некоторые его соратники.

8 Семён Забужский – происходит из древнего козацкого рода, в 40-х годах XVII ст. входил в состав старшины реестрового козачества. В 1648 году выступил на стороне Хмельницкого, но перед Пилявской битвой перешёл в коронное войско. В 1649 году принял из рук Яна II Казимира булаву Гетмана Войска Запорожского. В 1650-ом получил нобилитацию (разрешение) короля на создание козацких отрядов в наибольших воеводствах. В 1651-ом перед Берестейской битвой собрал ценные сведенья о передвижении войск Хмельницкого. А в самой битве участвовал на стороне коронного войска. После поражения козацко-селянского войска под Берестечко правительство Речи Посполитой планировало послать Забужского на Запорожскую Сечь, чтоб он возглавил остатки козацкого войска. Дальнейшая судьба его неизвестна.

9 Святогорский монастырь – монастырь на Святых Горах, то есть на высоком меловом правом берегу реки Северский Донец. Кроме наземных строений здесь имеются меловые пещеры. Первые монахи поселились в XIV или XV веках, по некоторым данным, в XI веке. Основателем Святогорской монашеской общины считается преподобный Иоасаф. Первое письменное упоминание о Святых Горах относится к 1526 году и встречается в записках германского посла, писателя и историка Сигизмунда Герберштейна. В 1787 году по указу Екатерины II Святогорский монастырь был упразднён, а принадлежавшие ему деревни, земли и угодья отобраны в казну. В 1790 году владельцем Святогорья стал князь Таврический Григорий Потёмкин. По указу Святейшего Синода монастырские храмы Успения Божией Матери и святителя Николая на скале были обращены в приходские, а прочие разобраны и увезены. В упразднённом состоянии обитель находилась почти 57 лет.
В 1844 году по указу Николая I Святогорский монастырь был восстановлен по чину и уставу Глинской пустыни Курской епархии. За следующие 70 лет он стал одним из крупнейших в Российской империи. В этот период не раз поднимался вопрос о присвоении Святогорской обители статуса лавры. Монастырь имел кирпичные, ткацкие, скобяные, кожевенные мастерские, мельницы, торговые лавки, был известен целительным источником и притягивал много богомольцев. Перед Первой мировой войной здесь было около 600 монахов. После октябрьского переворота 1917 года началось разграбление обители, а с января 1918-го и её ликвидация. В 1922 году на её месте открыли Дом отдыха для трудящихся Донбасса. Новое открытие обители состоялось в 1992 году. Святогорскому монастырю были переданы находившиеся в ведении Славяногорского историко-архитектурного заповедника и санатория жилые и хозяйственные строения.
Учитывая древность обители, её историческую роль, многочисленные обращения православных верующих, а также активное возрождение монастыря и его благодатное влияние на духовную жизнь региона и Украины, 9 марта 2004 года Священный Синод Украинской православной церкви с благословения патриарха Алексия Второго принял решение о присвоении монастырю статуса лавры. Таким образом, Святогорский монастырь стал третьей в Украине лаврой, после Киево-Печерской и Почаевской.

Святогорский монастырь, фото 1912 года

Меловые пещеры с церковью святителя Николая над ними

На снимках Святогорский монастырь в Донецкой области Украины, все фото 2010 года

10 Украинский историк Владимир Владимирович Кривошея пишет:
«С первым мужем, родным братом матери Петра Дорошенко, Якимом Тихоновичем Тарасенко, Ганна Золотаренко имела сына Кондрата. Во второй раз вышла замуж за полковника Мартына Пилипенко, имела сына Данилу (основоположник рода Даценко). Были сыны Стефан, что жил в Корсуни, Осип. На время своего третьего брака ей было лет 45 – 48. Детей от предыдущих браков усыновил Богдан Хмельницкий, и в дальнейшем все они носили его имя».
 См.: Кривошея В.В. Козацька еліта Гетьманщини. / В.В. Кривошея – К.: ІПіЕНД імені І.Ф. Куроса НАН України, 2008,– С. 69. ISBN 978-966-02-4850.

11 Брюховецкий Иван Мартынович (украинск. Брюховецький Іван Мартинович). Подробно о нём смотри в книге первой «Гетманщина», с. 445.

12 …колом не збиралися – кругом не собирались.
Козацкий круг, коло, рада, – верховный орган козацкого самоуправления в Украине и на Запорожье в XVI – XVIII веках.
На козацкой раде (круге) решались вопросы управления, рассматривались военные и судебные дела, здесь же выбирали и сбрасывали козацкую старшину и гетманов.
Во время селянско-козацких восстаний и войн рады были общенародными, в которых наравне с козаками принимали участие селяне, мещане и даже представители духовенства, вступившие в войско.
По численности такие рады назывались большими (по-украински – великими), или вальными, сечевыми, Генеральными. Обозначались они по месту сбора, например, Переяславская рада. Проходили всегда по установленному порядку: все участники становились в широкий круг (коло), в центре которого располагалась козацкая старшина и полковники.

13 …інші приписи – здесь в смысле: другие порядки.

14 Чортма – в украинском языке выражение крайней экспрессии, категорическое отрицание наличия чего-либо, например: Ні з чим зостався мій Хома – води нема й курей чортма.

Глава XXIV

1 …з глузду з’їхав? – ума лишился?

2 Заручився – обручился. Глагол 2 лица единственного числа от украинского «заручитися».

3 Упораєшся? – Справишься? Глагол 2 лица единственного числа от украинского глагола «упоратися».

4 Звісно – при утвердительном ответе – известно, конечно.

5 Авжеж – при утвердительном ответе – ну да, само собой разумеется.

6 Чорти женуться – черти гонятся.

7 Голова зайва – голова лишняя.

8 …не дуже подарунки до вподоби – не очень подарки нравятся. От украинского глагола «подобатися» – нравиться.

9 Королівщина – по-русски буквально – королевщина. Ещё – столовые имения (по-польски dobra sto;owe).
В Речи Посполитой земли, переданные королю в личную собственность и приносящие доход в королевскую казну. Так, на коронационном сейме 1588 года для короля Сигизмунда III Вазы были выделены такие столовые имения: Могилёвское, Кобринское, Шавельское, Каменецкое, Гродненское, Берестейское и Олитское. Когда королевщиной стала Киевщина, нами не установлено.

Глава XXV

1 Горище – пространство в доме между верхним перекрытием и крышей. По-русски – чердак.

2 Хата-мазанка – традиционный украинский селянский дом, строившийся на саманном или бревенчатом каркасе и обмазанный глиной. Накрывали такое строение обычно камышом или соломой. Такие хаты и сегодня можно увидеть в старых украинских сёлах на Полтавщине, Сумщине, на Слобожанщине и на Донбассе.

3 Украинская печь мало чем отличается от так называемой русской печи, поскольку домовая культура всех восточных славян зарождалась на берегах Днепра. Только, в отличие от безликих печей российских, украинская печь обязательно расписывалась сакральными старорусскими символами.

4 Древо жизни, или Мировое древо – от латинского Arbor mundi, мифологический архетип, вселенское дерево, объединяющее все сферы мироздания. Как правило, его ветви соотносятся с небом, ствол с земным миром, корни с преисподней. Но мировое древо воплощает не только пространственные, а и временные координаты, о чём свидетельствуют мотивы древнерусских колядок, где мировое древо превращается в дорогу во время новогоднего празднества. В русской загадке: «Стоит дуб, на дубу 12 сучьев, на каждом сучке по 4 гнезда…» говорится о годе, 12 месяцах, 4 неделях и т. д. В заговорах мировое древо помещается в центре мира, на острове Буяне посреди океана, где на камне Алатыре стоит «булатный дуб» или священное древо кипарис, яблоня, явор и т. п. На мировом древе, древе жизни, в апокрифах почивает сам Господь, когда входит в Рай, в заговорах обитают Иисус Христос и святые Богородица, архангел Михаил, Илья-пророк, Георгий Победоносец, Параскева, мифологизированные персонажи-кузнецы, у корней древа ютятся демонические и хтонические существа: прикован на цепи бес, обитает в гнезде змея Шкурупея.

5 Скрыня – сундук.

6 См. ниже план Полтавской крепости.
Полтавская крепость в XVII веке

7 …на Предтечу – подразумевается православный праздник Иоанна Предтечи, который отмечается 11 сентября и называется «Усекновение главы». Вообще же пророку Иоанну Крестителю посвящено несколько христианских праздников: 6 октября – зачатие, 7 июля – рождество, 11 сентября – усекновение главы, 20 января – Собор Иоанна Крестителя в связи с праздником Крещения, 9 марта – первое и второе обретение его главы, 7 июня – третье обретение его главы, 25 октября – праздник перенесения его правой руки с Мальты в Гатчину.

8 Образ Пречистой, или Приснодевы – икона Богородицы. Пречистая, потому что по всем святым писаниям Мария являлась девственной до, во время и после рождения Христа. Все Евангелия ясно говорят о девственности Марии до рождения Христа, а на основе Священного Предания всеми церквями уже с IV века была принята доктрина о девственности: «Девой зачала, девой родила, девой осталась».
Что касается иконописной традиции, то в ней утвердились три канонических сюжета на тему Девы Марии с маленьким Иисусом, объединённых общей идеей отношения Богоматери и младенца.
Первый тип икон – Богоматерь «Умиление», где младенец и мать обнимают друг друга.

Второй тип икон – Богоматерь «Одигитрия», то есть Путеводительница. Здесь Богоматерь одной рукой держит младенца, а другой указывает на него как на будущего Спасителя. Младенец же в одной руке держит свиток с Учением, а другой рукой благословляет.

Третий тип икон – Богоматерь «Оранта», то есть Знамение. На них Богородица не держит младенца на руках, а как бы отдаёт его миру. Младенец, находясь рядом и одновременно отдаляясь от Богородицы, благословляет всё и всех обеими руками. Все христиане, глядя на эту икону, подобно апостолу Павлу должны проникнуться мыслью: «Не я живу, но живет во мне Христос».

9 Обитель эту начали строить в память о первых победах козацко-селянского войска над поляками под Жёлтыми Водами и Пилявцами, участниками которых были и козаки Полтавского полка.
С тех пор Полтавский монастырь становится самым южным среди так называемых городских, то есть полковых монастырей Гетманщины ХVII века.
Средства на его развитие дали полтавские мещане и козацкая старшина во главе с Иваном Искрой, Иваном Крамарем и полковником Мартыном Пушкарём.
Благословил первые строительные работы по возведению деревянного монастырского комплекса Киевский митрополит Сильвестр Косов.

10 Стріха – в переводе с украинского – крыша в сельской хате.

Глава XXVI

1 Праздник Святого Николая Чудотворца, а ещё: Святителя Николая, Николая Угодника, (греческ. ;;;;; ;;;;;;;;) – святой Николай родился в Малой Азии около 270 года в греческой колонии Патара римской провинции Ликия во времена, когда регион был эллинистическим по своей культуре, умер около 345 года.
Христианский святой, архиепископ Мир Ликийских в Византии. Почитается как чудотворец, считается покровителем домашнего очага, моряков, купцов и детей. Современный месяцеслов Православной Церкви содержит шесть праздников св. Николая, у каждого из которых своя гимнография: 19 декабря тот самый «Микола зимний» – день смерти; 22 мая день прибытия мощей его в город Бари, или «Никола вешний»; 11 августа рождество св. Николая. Также память его чествуется еженедельно, каждый четверг, особыми песнопениями.
Русская Православная Церковь отмечает День святителя Николая Чудотворца как день великого угодника Божьего, поскольку он был «всех предстателем и заступником, всех скорбных утешителем, всех сущих в бедах прибежищем, благочестия столпом, верных поборником». Христиане верят, что и сегодня он совершает множество чудес в помощь молящимся ему людям. Совершая паломничество в Иерусалим, Николай Чудотворец по просьбе отчаявшихся путников молитвой успокоил разбушевавшееся море. Удержав меч палача, святой Николай спас от смерти трёх мужей, невинно осуждённых корыстолюбивым градоначальником. Обращались к нему не только верующие, но и язычники, и святитель отзывался своей чудесной помощью всем, искавшим её. У спасаемых им от телесных бед он возбуждал раскаяние в грехах и желание исправить свою жизнь. За свою земную жизнь он совершил такое множество добрых дел во славу Божию, что их не перечислить, но среди них есть одно, которое относится к тому, что двигало святителя на подвиг, – его вера, удивительная, сильная, ревностная. Святитель Николай скончался в глубокой старости. По церковному преданию, мощи святого сохранились нетленными и источали чудесное миро, от которого исцелилось множество людей. В 1087 году мощи Николая Угодника были перенесены в итальянский город Бар (Бари), где находятся и поныне.

Святитель Николай, икона из монастыря Святой Екатерины. Египет, Синай, XIII век.
 
2 Литургия верных – третья часть литургии византийского обряда.
Получила своё название от того, что в древности на ней могли присутствовать только те, кто принял крещение. В этой части литургии совершаются все самые важные священнодействия, приготовлением к которым служат две первые литургии: проскомидия и литургия оглашенных.
По учению церкви, на литургии верных благодатью Святого Духа происходит преложение (пресуществление) хлеба и вина в истинное Тело и Кровь Спасителя – Святые Дары. После этого верующие во исполнение слов Христа: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нём» приобщаются Святыми Дарами, входя, по учению церкви, в единение со Спасителем.
На литургии верных вспоминаются страдания Христа, его смерть, погребение, Воскресение, Вознесение и второе пришествие.

3 Зразу, як до тями прийшов… – с украинского можно перевести так: Сразу, как в сознание пришёл; или: Сразу, как в себя пришёл.

4 Торские козаки – этно-социальная группа переселенцев из украинных земель Речи Посполитой и украин Московского царства, сформировавшаяся в XVI – XVII веках на берегах реки Казённый Торец и основавшая козацкий городок Тор с прилегающими к нему хуторами Репное, Вейсово, Маяцкое, Червлёное. Городок этот носил ещё одно название – Соляной, известный сегодня как город Славянск Донецкой области в Украине. Сюда же приходили на поселение и донские, и слободские, и запорожские козаки. Название своё Тор предположительно получил от слова торец, то есть край государевых казённых земель.

5 Марко Пушкарь, или Марко Пушкаренко – разные авторы, начиная с XVIII века, называли разные имена сыновей полтавского полковника по фамилии Пушкаренко: Кирик, он же Кирилл, Андрей, Марко. В реестре Полтавского полка встречаем двух из них, которые числились полковниками после гибели самого Мартына Пушкаря: Пушкаренко Кирилл Мартынович был на этой должности с 1658 по 1659 год и Пушкаренко Марк Мартынович с 1659 года.

6 Постановление и обратное постановление – лошадь идёт с постановлением, если всадник активным воздействием с внешней стороны воображаемого круга поддерживает её в состоянии лёгкой продольной согнутости. Внутренняя задняя нога лошади движется в направлении между передними ногами. Гребень шеи изогнут внутрь. Всадник видит край обращённых внутрь круга глаз и ноздрей лошади.
При обратном постановлении лошадь повёрнута в направлении внешней стороны круга. Посадка и средства воздействия те же самые, что и при прямом постановлении. Исключение составляют углы и повороты. С внешней стороны ноги описывают на поворотах дугу меньшего диаметра, чем с внутренней.

7 В современной берейторской терминологии этот приём называется «плечом внутрь». При этом упражнении лошадь с небольшим внутренним постановлением и в хорошем сборе, а вследствие этого с достаточным подъёмом переднего отдела, поставлена так, что её передние ноги сдвинуты к середине воображаемого круга примерно на шаг от линии следов внешней задней ноги. Она движется в сторону, противоположную поставу головы, таким образом, что внутренние ноги заступают перед внешними, а внешнее плечо направлено приблизительно перед внутренним бедром.

8 Современные берейторы называют такое движение траверсом. В траверсе лошадь идёт в ту сторону, в которую не смотрит. След задних ног сдвинут на полшага в середину круга от следа наружной передней ноги. Наружное бедро лошади должно быть направлено на её внутреннее плечо. Наружные ноги заступают перед внутренними. Очень важно, что при переходе к траверсу лошадь нужно собрать и улучшить постановление. Шея лошади должна быть соответствующим образом изогнута по отношению к плечам.

9 Движение, противоположное траверсу, или ранверс. Лошадь движется в ту сторону, куда она смотрит. След передних ног смещён внутрь круга и примерно на полшага удалён от следа внутренней задней ноги, предпосылкой служит езда с обратным постановлением.

10 Передвижение вперёд-вбок называется траверсали, или принимание по диагонали. При этом лошадь, слегка согнувшись к внутреннему шенкелю и поставленная в направление движения, продвигается параллельно с той линией, с которой начинается принимание. Передние ноги всегда должны чуточку опережать задние. Траверсали выполняются на собранной рыси или собранном галопе. На рыси ноги лошади перекрещиваются и наружные заступают перед внутренними.

11 Менка ног – упражнение целесообразно только на том этапе, когда лошадь поднимается в галоп от очень лёгкого, почти символического применения средств воздействия всадника, идёт с любой ноги как при прямом, так и обратном постановлении, и когда всадник на собранном галопе может точно определить момент смены ног. Ноги меняются в момент подвисания лошади. Менка должна происходить на достаточно энергичном продвижении вперёд, не прерывая и не застопоривая это движение, а лошадь должна при этом идти по прямой линии, спокойно оставаясь в мягком поводу.
И, конечно же, нужно помнить, что только совершенно прямо направленная лошадь может спокойно менять стоящие по диагонали пары ног. Для этого рекомендуется на последних скачках галопа перед сменой ноги придать лошади такое положение, как при движении «плечом внутрь». Легче всего выполнять менку ног на перемене направления через угол или из круга.

12 Поворот на задних ногах, или пируэт. Обычно выполняется на собранном боковом галопе. Передние ноги движутся вокруг задних в несколько скачков. Лошадь должна выполнять этот элемент с хорошим подъёмом, достаточным постановлением и продольным сгибанием с опущенным крупом, уверенно сохраняя упор в повод и находясь в полном повиновении у всадника, и на предельно ограниченном пространстве. Внутренняя задняя нога с сокращением дуги поворота принимает на себя большую нагрузку, поскольку в её сторону смещается вес тела лошади и всадника со стороны передних и особенно наружной задней ноги.

13 Этот приём верховой выучки называется пиаффе, от французского piaffer, приплясывать, бить копытом о землю.
Выполняется он так. Лошадь поднимает предплечье передней ноги до горизонтали, а потом отвесно опускает ногу. Одновременно копыто расположенной по диагонали задней ноги поднимается на высоту путового сустава другой задней ноги. Корпус, таким образом, равномерно поднимается и опускается. И каждому такому шагу придаётся ощущение внутреннего движения вперёд и вверх. Всадник же сохраняет видимое спокойствие, выдерживая правильность осанки, от которой зависит и правильность пиаффе.

Глава XXVII

1 Григорианский календарь – система исчисления времени, основанная на циклическом обращении Земли вокруг Солнца. Продолжительность одного цикла равна 365,2425 суток и содержит 97 високосных на 400 лет.
Впервые григорианский календарь был введён папой римским Григорием XIII с 4 октября 1582 года. То есть, после четверга 4 октября в таких католических странах, как Италия, Испания, Португалия и Речь Посполитая, следующим днём назначалась пятница 15 октября. Как видим, разница составляла приблизительно 10 дней. Поэтому в странах, которые приняли григорианский календарь не сразу, для периода с 5 (15) октября 1582 года и до его введения часто указывают две даты – по старому юлианскому стилю и, в скобках, по новому григорианскому (н. с.).
Согласно григорианскому календарю каждый год делится на 12 месяцев продолжительностью от 28 до 31 дня.

2 Високосный год (латинск. bis sextus «второй шестой») – год в юлианском и григорианском календарях, продолжительность которого равна 366 дням – на одни сутки больше продолжительности обычного, невисокосного года. В юлианском календаре високосным годом является каждый четвёртый год, в григорианском календаре из этого правила есть исключения. Дело в том, что продолжительность тропического года, равного времени между двумя весенними равноденствиями, составляет 365 суток 5 часов 48 минут 46 секунд. Различие в продолжительности тропического года и среднего юлианского календарного года (365,25 суток) составляет 11 минут 14 секунд. Из этих 11 минут и 14 секунд приблизительно за 128 лет складываются одни сутки.
По истечении столетий было замечено смещение дня весеннего равноденствия, с которым связаны церковные праздники. К XVI веку весеннее равноденствие наступало примерно на 10 суток раньше 21 марта, используемого для определения дня Пасхи.
Чтобы компенсировать накопившуюся ошибку и избежать подобного смещения в будущем, в 1582 году папа Григорий XIII и провёл свою реформу календаря. Чтобы средний календарный год точнее соответствовал солнечному, было решено изменить правило високосных лет. По-прежнему високосным оставался год, номер которого кратен четырём, но исключение делалось для тех, которые были кратны 100. Отныне такие годы были високосными только тогда, когда делились ещё и на 400.
Иными словами, год является високосным в двух случаях: либо он кратен 4, но при этом не кратен 100, либо кратен 400. Год не является високосным, если он не кратен 4, либо он кратен 100, но при этом не кратен 400.
Последние годы столетий, оканчивающиеся на два ноля, в трёх случаях из четырёх не являются високосными. Так, годы 1700, 1800, 1900 не были високосными, так как они кратны 100 и не кратны 400. Годы 1600 и 2000 високосные, так как они кратны 400. Годы 2100, 2200 и 2300 будут считаться невисокосными.

3 Касьян – в народе високосный год называли годом Касьяна, и все неудачи связывали с этим именем. А дополнительный день в календаре считали днём рождением святого. Есть легенда, что однажды крестьянин попросил святых Касьяна и Николу помочь вытащить воз, завязший в грязи. Касьян отказался, потому что не хотел испачкать одежду, а Никола помог. Бог похвалил Николу за совершённое благое дело, и поэтому день Святого Николая стали отмечать каждый год дважды: в мае и декабре. А Касьяна за то, что не помог простому человеку, поминали только раз в четыре года. По другой легенде, Касьян не был святым. Он являлся последователем и учеником Христа и славился дурным нравом.
В третьей легенде утверждается, что Касьян был-таки святым, правда, святым, который не прочь выпить. Каждые три года он впадал в запой, и только на четвёртый год был трезв. Скорее всего, именно благодаря этой легенде появились поговорки про косой, то есть, окосевший от беспробудного пьянства, глаз Касьяна.
В соответствии с ещё одной легендой Касьян сначала был светлым ангелом, и Бог не имел нужды таить от него свои планы и намерения. Но затем Касьян соблазнился на обещания и уловки нечистой силы и, перейдя на сторону дьявола, шепнул ему, что Бог намерен свергнуть всю сатанинскую силу с неба в преисподнюю. Однако впоследствии Касьяна стала мучить совесть, он раскаялся в своём предательстве и пожалел о прежнем житье на небе и о своей близости к Богу. Тогда Господь внял мольбам грешника и сжалился над ним, но из осторожности всё-таки не приблизил его к себе, а приставил к нему ангела-хранителя, которому и приказал заковать Касьяна в цепи и бить его по три года тяжёлым молотом по лбу, а на четвёртый отпускать на волю. В церквях же он повелел ставить иконы Касьяна на задней стене, то есть над входной дверью.
Упоминание о Касьяне есть в словаре Владимира Даля: «День 29 февраля в народе, Касьяна завистливого: Касьяна злопамятного, недоброжелателя, немилостивого, скупого. Касьян на скот взглянет, скот валится; на дерево, дерево сохнет. Зинул Касьян на крестьян. Касьян, на что ни взглянет – всё вянет. Касьян на народ – народу тяжело; Касьян на траву – трава сохнет; Касьян на скот – скот дохнет. Високосный год тяжёлый, на людей и на скотину. Четверток на троицкой неделе Касьяну, чтобы не перекосил, вор. Св. Касьяну три четверга празднуют; на седмицкой, на масляной и на святой. Худ приплод в високосный год».
К этой характеристике часто прибавляют ещё одну черту, которая рисует Касьяна совсем уж законченным врагом человеческого рода. Он может по собственному усмотрению насылать на людей и скотину повальные болезни и спускать ветер на землю, так как ему подчинены все ветра, которые он якобы держит на двадцати цепях за двадцатью землями.
Наши предки опасались и високосного года, и лишнего дня в году. 29 февраля они старались не выходить из дома до восхода солнца, закрывали двери на все замки, читали молитвы, накануне освящали жилище и все хозяйственные постройки, включая хлев. Считалось, что Касьян насылает мор на животных. Во многих сёлах «на Касьяна» селяне старались спать до самого обеда, «щоб ніякою біди зранку воно не наробило».

4 Кромвель О;ливер (английск. Oliver Cromwell). Родился 25 апреля 1599 года, умер 3 сентября 1658 года. Лидер Английской буржуазной революции, военачальник и государственный деятель. В 1643 – 1650 годах был генерал-лейтенантом армии английского парламента, в 1650 – 1653 годах получил чин лорда-генерала, а в 1653 – 1658 Кромвель уже лорд-протектор Англии, Шотландии и Ирландии.
Он расценивал освободительную войну, начавшуюся в Речи Посполитой, прежде всего как войну против католицизма. Внимательно следил за лондонской прессой, регулярно помещавшей отчёты о боевых действиях козаков, начиная с битвы под Жёлтыми Водами. В 1649 году направил личное послание Богдану Хмельницкому, от которого до нас дошла только титульная страница. С Хмельницким его связывает и посмертная доля. Почувствовав скорую кончину, свою должность и титул лорда-протектора Кромвель передал младшему сыну Ричарду. Но тот, как и преемник Хмельницкого Юрий, не оправдал отцовских надежд. Соратники, которые обещали помогать преемнику, спаивали его и подвели под отречение. Сам Оливер Кромвель, скончавшийся в 59-летнем возрасте, был похоронен в Вестминстерском аббатстве, которое было древней усыпальницей английских королей. Но когда парламент и генерал-лейтенант Джордж Монк помогли сыну казнённого короля Карлу II занять отцовский трон, тот приказал вынести тело из усыпальницы и повесить. Потом трупу отсекли голову, выставили её на обозрение перед Вестминстерским дворцом, а останки закопали под виселицей.

Оливер Кромвель
Портрет 1656 года английского художника Сэмюэля Купера

5 Карл I, Английский (английск. Charles I of England). Родился 19 ноября 1600 года, казнён 30 января 1649 года. Король Англии, Шотландии и Ирландии. В 1629 году распустил парламент и в течение 11 лет правил единолично. Это единоличное правление и привело к гражданской войне, начавшейся в 1642 году. После казни голову короля снова пришили к телу, чтобы родственники имели возможность достойно проститься и похоронить помазанника Божьего. Тело отвезли в Виндзор и погребли в часовне Генриха VIII.

Карл I Английский

6 Здесь речь идёт о так называемой Фронде (французск. La fronde), что буквально можно перевести как праща. Так французы называли целый ряд антикоролевских смут, вспыхивавших во Франции в 1648 – 1653 годах. По своему накалу и противостоянию это были, по сути, гражданские войны. Пращи же использовались группами парижан, бившими стёкла в домах сторонников кардинала Джулио Мазарини.

7 Искра Иван – имеется в виду Иван Яковлевич Искра (украинск. Іван Якович Іскра), наказной полковник Полтавского полка. Год и место рождения неизвестны, убит в январе 1659 года. В «Реестре всего Войска Запорожского» от 1649 года записан среди старшин Полтавского полка под фамилией Искренко. Некоторые исследователи указывают, что именно этот Искра был первым полтавским полковником. Что не соответствует названному реестру, поскольку первым в нём значится всё же Мартын Пушкарь.
По легенде о происхождении козацкого рода Искр Иван Искра был одним из сыновей наказного гетмана Якова Острянина (Остряницы). После смерти отца в 1641 году с разрешения польских властей поселился в безымянной слободе под Полтавой, позже названной Искровка. Занимался торговлей. По протекции Мартына Пушкаря получил должность полтавского сотника, а потом и наказного полковника. До 1657 года активно себя не проявлял, выполняя ряд дипломатических поручений Богдана Хмельницкого. После смерти последнего, в начале 1658 года, Пушкарь отправил его к царю с письмом, разоблачавшим Выговского. Но посланец самого Выговского сумел убедить царя в обратном, и из Москвы с войском был направлен князь Ромодановский для того, чтобы смирить Пушкаря. Но 1 июня 1658 года, до прибытия князя в украины, полтавский полковник был убит сторонниками Выговского. И поскольку предательство последнего стало явным, Ивана Искру в Москве провозгласили гетманом и отпустили с тем, чтобы козаки вручили ему булаву. Уже на подъезде недалеко от Лохвицы на Искру напали татары и сторонники Выговского, в стычке с которыми он был убит.
Его сын Иван Иванович Искра (год и место рождения неизвестны, казнён 15 июля 1708 года) в период гетманства Ивана Мазепы принадлежал к антигетманской коалиции, во главе которой стоял Генеральный писарь и он же Генеральный судья Василий Леонтьевич Кочубей.
Осенью 1708 года вместе с Кочубеем написал донос Петру I на гетмана. Разоблачал Мазепу как предателя, ведущего переговоры с польским королем Станиславом Лещинским и шведским королем Карлом XII. Но российский император не поверил Искре и Кочубею, и выдал их Мазепе. Они были схвачены и отправлены на допрос в город Витебск. Под пытками оговорили себя, были приговорены к казни и доставлены для исполнения приговора в село Борщаговка под Белую Церковь. Примечательно, что здесь был проведён повторный допрос, которым руководил небезызвестный Пилип Орлик. 15 июля 1708 года им отрубили головы. После Полтавской битвы реабилитировали, останки перезахоронили у Трапезной палаты в Киево-Печерской лавре.

Герб Копач, к которому принадлежал козацкий род Искр

8 Имеется в виду всё тот же Василий Лупул, или Васи;ле Лу;пу (1595 – 1661), албанец по происхождению и господарь Молдавского княжества с апреля 1634-го по 13 апреля 1653 года. Как и все господари той эпохи, молдавский престол получил с помощью турок, поэтому, с одной стороны, поддерживал хорошие отношения с Портой, выполнял обязательства перед султаном, платил взятки его придворным, а с другой, всячески старался освободиться от столь обременительной опеки. Как мы уже отмечали, его дочь Мария была замужем за Янушем Радзивиллом, которого трудно было заподозрить в симпатии к Османской империи. С третьей стороны, Лупул поддерживал постоянные контакты с Московским царём, предоставляя тому информацию и о турках, и о татарах, и о поляках, и о том, что замышляет, с кем и о чём договаривается Хмельницкий. Только за три последних года из Молдавского княжества в Москву было направлено 47 гонцов и послов, и 19 посланцев из Москвы посетили Молдавию. При дворе Лупу проживал агент царя «Великих государственных посольских дел и государственной печати оберегатель, Судья-управляющий Посольского приказа» с 1667 года. Афанасий Лаврентиевич Ордин-Нащёкин, доносивший в Москву о польских и турецких делах.
Хмельницкий постоянно просил султана передать Молдавию ему. Лупул об этом знал. Но противостоять татарско-козацкой экспансии не мог из-за постоянных конфликтов с валашскими и трансильванскими правителями. Поэтому, скрепя сердце, согласился на брак Тимофея Хмельницкого с Розандой, втайне надеясь его расстроить. Удобнейшим предлогом к этому стало поражение козацкого войска под Берестечко. Лупул прервал переговоры с козаками и хотел заручиться поддержкой Яна Казимира, поставляя ему информацию о планах козацкого гетмана. Хмельницкий снова решил вынудить господаря на брачный союз. Весной 1652 года козацкая армия двинулась к границам Молдавии. После разгрома поляков под Батогом Хмельницкий потребовал немедленного оформления брачного союза, угрожая карательным походом в случае отказа. И такой брак состоялся. Но после заключения этого союза молдавское боярство отвернулось от своего господаря. Этим воспользовались правители Валахии и Трансильвании, при содействии которых был организован заговор. Во главе заговорщиков стал боярин Георгий Стефан. В Молдавию вошли трансильванские войска, к ним присоединилась армия заговорщиков. Василий Лупу был вынужден бежать к Хмельницкому. Бояре направили в Стамбул послов с просьбой, чтобы «султан не давал престола Василию Лупу, а утвердил Стефана, за которого стоит страна». Для Хмельницкого было очень важно сохранить на молдавском престоле союзника, и он отправил в Молдавию 12-тысячную армию во главе с сыном Тимофеем. К нему присоединились молдавские отряды, и совместная армия разбила войска Стефана, вошла в Валахию и захватила Бухарест. Однако в сражении у села Финты под Бухарестом молдавско-козацкое войско было разбито и вышло из Валахии. Лупул отправился за помощью к Хмельницкому, а Тимофей с остатками армии укрепился рядом с городом Сучава и более двух месяцев выдерживал осаду, во время которой и получил роковую рану. После его смерти козаки заключили мир и ушли восвояси.
Василий Лупу уже не мог претендовать на молдавский престол, вскоре он попал в Крым, а оттуда его направили в Стамбул, где он и скончался. Молдавским господарём стал Георгий Стефан.

Василь Лупул, или по-румынски Vasile Lupu
1595 – 1661
Господарь Молдавии с 1634 по 1653 год

9 Удай (на индоевропейском ud значит «вода», на языке хинди – ;;;, то есть «появление», «восход»). Река в Украине в бассейне Днепра, правый приток реки Сула. Длина 342 километра. Вытекает из озера около села Рожновка, течёт по Приднепровской низменности по территории Черниговской и Полтавской областей. На Удае стоят города Прилуки и Пирятин, посёлки Ладан и Варва.

10 Липовое (украинск. – Липове). Село в Талалаевском районе Черниговской области в Украине. Население 968 человек по состоянию на 2001 год. В начале 1652 года всё население села было вырезано отрядами Себастьяна Маховского.

11 Путивль (украинск Путивль). Административный центр Путивльского района Сумской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 17 274 человека. Основан в 989 году, в летописях упоминается под 1146 годом как крепость на границе Черниговского и Новгород-Северского княжеств. Ярославна в «Слове о полку Игореве» плачет своим знаменитым плачем именно на его стенах. В 1500 году Путивль присоединён к Московскому княжеству. Царь Московии (с 1 июня 1605 по 27 мая 1606 года) Лжедимитрий I, когда шёл походом на Москву, базировался в Путивле. В Смутное время город был одним из центров восстания Ивана Болотникова 1606 – 1607 годов. В эпоху Российской империи Путивль – уездный центр сначала Белгородской (1727 – 1779), а потом Курской (1779 – 1924) губерний. И только 16 октября 1925 года Путивль был передан из Российской СФСР в состав Украинской ССР.

12 Недригайлов (украинск. Недригайлів). Посёлок городского типа, административный центр Недригайловского района Сумской области в Украине. Население по переписи 2001 года составляло 6 186 человек.
В XVI веке поляки на месте древнего русского городища поставили укрепление, возле которого на берегу Сулы и возникло местечко Недригайлов. В 1647 году в соответствии с московско-польским договором об установлении границы с Черниговским воеводством местечко отошло Московскому царству. В середине XVII века оно уже ранговое сотенное местечко Сумского полка. В течение XVIII – XIX веков Недригайлов был и в ранге поветового города, и волостным центром, и центром районным. С декабря 1919 года включён в состав УССР. Примечательно, что в январе, а потом и в июне 1921 года город пребывал под властью Нестора Ивановича Махно. Именно под Недригайловом его Повстанческая армия была окончательно разбита, и Нестор Иванович вынужден был уйти за границу.

13 Имеется в виду Иван Николаевич Дзиньковский (Дзиковский, Зеньковский, Зиньковский), ошибочно названный в письме путивльского воеводы Михайловым сыном. Год и место рождения неизвестны, расстрелян в 1670 году. Носил придворный чин стольника, был полковником первого на Слобожанщине Острогожского казацкого полка. До 1652 года сведения о нём отсутствуют.
В связи с тем, что население воеводств, которые отходили к прежним хозяевам, начало поголовно переходить на Левобережье, во владения московского царя, «на слободы», наказной полковник Черниговского полка Иван Дзиньковский со своим полком ушёл на территорию Московского царства. Предложил услуги российскому правительству. Получил от царя жалованную грамоту с разрешением построить на реке Тихая Сосна крепость и сформировать козацкий полк.
Полк и лично Дзиньковский принимали активное участие в восстании Степана Разина. Но после поражения основных сил восставших полковник был выдан собственной старшиной. 27 сентября 1670 года по приказу белгородского воеводы князя Ромодановского были расстреляны полковник Иван Дзиньковский, полковой писарь Марк Жуковцев, обозный Никита Волнянка, сотники Яков Чекмез и Василий Григорьев. Запоздавшая грамота царя предписывала отсечь им руки по локоть и ноги по колено, а потом повесить. Чтобы выполнить волю царя, эту экзекуцию совершили уже над трупами. Многих повстанцев после жестоких пыток повесили на виселицах, поставленных вдоль реки Тихая Сосна. Жене Дзиньковского Евдокии отрубили голову. Детей сослали в Сибирь.

14 Белгородская черта – линия укреплений, созданная на южных границах Московского царства в середине XVII века. Перекрывала основные направления, по которым приходили ногайские и крымские татары, как то: Муравский, Изюмский и Кальмиусский шляхи. Проходила по территории современных Сумской, Харьковской, Белгородской, Воронежской, Липецкой, Тамбовской областей. Приблизительно начиналась в верховьях реки Ворскла и заканчивалась в Тамбовской области у реки Челновая. Снабжение и военно-административное управление Белгородской чертой было сосредоточено в руках воеводы города Белгород.

15 Тихая Сосна – река в Белгородской и Воронежской областях Российской Федерации. Длина 161 км. Берёт начало на юго-восточных склонах Среднерусской возвышенности у села Покровка Волоконовского района Белгородской области. Протекает по территории Красногвардейского и Алексеевского районов Белгородской и Острогожского района Воронежской областей. На Тихой Сосне расположены города Острогожск, Алексеевка, Бирюч.

16 Вербная неделя (католическ. Цветоносная, или Цветная неделя). Шестая неделя Великого поста, после которой наступает Страстная неделя. Народные обряды вербной недели связаны с вербой, поскольку пальмы в украинских землях не растут.

17 Герасимович Семён – наказной полковник Прилуцкого полка, назначенный Богданом Хмельницким после Белоцерковского мира. Тимофею Носачу, командовавшему этим полком с 1649 года и продолжавшему числиться в этой должности, была поручена подготовка к новому Молдавскому походу, завершившемуся женитьбой Тимофея Хмельницкого на Розанде Лупул. Семён Герасимович по приговору Корсунской рады в апреле-мае 1652 года был расстрелян вместе с Матвеем Гладким и ещё тремя наказными козацкими полковниками.

Глава XXVIII

1 Памятник Богдану Хмельницкому в Киеве был открыт 11 июля 1888 года на Софийской площади во время празднования 900-летия Крещения Руси. Инициатором его создания был Николай Иванович Костомаров, который в 1840-ых годах преподавал историю в Киевском университете имени Святого Владимира.
Автор памятника – российский скульптор Михаил Осипович Микешин, который создал целый ряд монументальных работ (памятники Екатерине II в Санкт-Петербурге в 1873 году, Ермаку в Новочеркасске в 1904 году, тысячелетия России в Новгороде в 1862 году).
В первом варианте Микешин стремился воспроизвести весь драматизм эпохи и личности Гетмана. Хмельницкий возносился на скалу, у подножия которой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали слепого кобзаря. Его конь топтал польское знамя и повергнутого иезуита, а задними копытами сбрасывал с этой скалы иудея, судорожно сгребающего награбленные церковные ценности, и ляха-шляхтича.
Барельефы, высеченные по бокам постамента, изображали битву под Збаражем, въезд Гетмана в Киев и Переяславскую Раду.
Надписи на постаменте гласили: «Хотим под царя восточного, православного» и «Богдану Хмельницкому единая неделимая Россия».
Но когда по всероссийской подписке закончился сбор средств, то собранная сумма оказалась недостаточной. Денег не хватало даже на основные композиционные фигуры: коня, Гетмана, скалу, постамент, не то что на каких-то иезуитов и иудеев.

В 1879 году Морское ведомство Российской империи пожертвовало 1600 пудов, то есть 25 тонн 600 килограммов металла, и на Петербургском заводе Берда была отлита статуя. Её привели в Киев, но не установили, поскольку на постамент денег не было. В 1885 году другой скульптор Виктор Николаев предложил проект более дешёвого постамента. Камни для него подарила городу управа Киевской крепости. Надписи на постаменте перебили в 1919 и 1924 годах.
А в 2005-ом национальное достояние и национальная память были осквернены окончательно. Хотя, может быть когда-нибудь это будет исправлено.

2 Ксенофоб от греческого ;;;;;;;;;;, то есть ксенофо;бия, где ;;;;; – чужой, а ;;;;; – страх. Ксенофоб – это человек, который испытывает ненависть к кому-либо или чему-либо незнакомому, непривычному, чужому. Другой цвет кожи, язык, культура, религия могут послужить причиной ксенофобии, то есть восприятия чужого как непонятного, непостижимого и поэтому крайне опасного и враждебного. Очень часто в истории человечества ксенофобия воздвигалась в ранг мировоззрения и государственной политики и являлась идеологическим обоснованием уничтожения людей по принципу национального, религиозного, расового и даже социального деления.
3 Битва под Батогом – битва на Южном Буге 1 и 2 июня 1652 года возле горы Батог около теперешнего села Четвертиновка Тростянецкого района Винницкой области в Украине. Силы сторон были явно неравными, около 30 000 козацко-татарского войска окружили и разгромили 20-тысячное формирование поляков, которым руководил Мартин Калиновский.
Василе Лупул был извещён Хмельницким о том, что его сын Тимош идёт в Молдавию якобы всего с пятью тысячами козаков. Идёт с одной единственной целью – выполнить давнюю договорённость и жениться на дочери господаря. Брак этот Лупул считал для себя унизительным и потому сообщил Калиновскому маршрут, по которому проследуют «сваты», упомянул и об их малом количестве.
Польный гетман, быстро собрав войско из 10 тысяч ополченцев и 10 тысяч наёмников-ландскнехтов, численностью своей, как он думал, в четыре раза превосходящей противника, стал укреплённым лагерем на пути Тимоша недалеко от местечка Ладыжин. Не видя особой опасности и предвкушая лёгкую победу, поляки заняли весьма невыгодную позицию, они разбили лагерь на ровном поле, между рекой Буг и обрывистой горой Батог. С флангов находились леса и болота.
Хмельницкий, оповещённый и об очередном коварстве Лупула, и о манёврах Калиновского, послал последнему письмо, в котором предостерегал от опрометчивого нападения, наверняка разрушившего бы и без того зыбкий мир. Но Мартин Калиновский не прислушался к Гетману. А когда увидел перед собой не пятитысячный свадебный отряд, а четыре козацких полка в полном вооружении (Черкасский Якова Воронченко, Чигиринский Якова Пархоменко, Переяславский Якима Сомко и Корсунский Ивана Золотаренко) да ещё и татар около 11 000, то было уже поздно.
Не вдаваясь в детали этой битвы, с которыми уважаемый читатель может познакомиться самостоятельно, заметим, что слух о малом количестве козацкого войска и даже письмо, предостерегающее польного гетмана, были деталями тщательно продуманного коварного плана, составленного накануне «свадебного» похода. В результате этого коварства на поле под Батагом пали писарь польный коронный и генерал артиллерии Сигизмунд Пржиемский, староста красноставский Марек Собесский, сам польный гетман коронный Мартин Калиновский и сын его Самуэль – обозный коронный. Богдан Хмельницкий на поле битвы не показывался. Но отрубленную голову Калиновского-старшего, насаженную на козацкое копьё, ему привезли.
Таким образом всё выглядело так, что Белоцерковский мир был нарушен самими поляками и, следовательно, ими же и аннулирован. Изо всех украин, из Брацлавского, Черниговского и Киевского воеводств и особенно из Левого Заднепровья шляхта побежала назад, в коронные земли. Гетманщина встрепенулась, уныние, охватившее было весь люд украинный, как рукой сняло. Гетман в глазах людей опять стал героем, достойно отомстившим за Берестечко.

Резня польских военнопленных после битвы под Батогом.
Графический рисунок анонимного автора из собрания Национальной Библиотеки в Варшаве.

4 Клёбан Бык – региональный ландшафтный парк, расположен на территории Константиновского района Донецкой области в Украине. Решение о создании регионального ландшафтного парка было принято в 2000 году, общая площадь парка – 2 142 гектара. Территория представляет собой живописную гористую местность по обоим берегам Клёбан-Быкского водохранилища, что в устье притока реки Кривой Торец – речки Бычок.
Создание парка – дань историческому прошлому. Эта местность тесно связана с историей Войска Запорожского. Приблизительно с 1500 года в царских грамотах, выданных Войску Запорожскому о границах козацких вольностей, встречается название «Урочище речки Бычок», с 1600 года – «Клебина», а с 1720 года – «Клёбан-Бык». Недалеко от места слияния рек Бычок и Кривой Торец стояла козацкая застава «Железная», название которой в наше время носит небольшое село неподалеку от города Дзержинск.
Само же название – Клёбан-Бык – по версии доктора филологических наук, декана филологического факультета Донецкого национального университета, профессора Евгения Степановича Отина появилось так: вторая его часть, то есть слово «бык», связано с тюркским bujuk, означавшим «большой, крупный». Позднее к нему было присоединено славянское «клёбан», – то есть «дно ямы», образовав окончательное словосочетание Клёбан-Бык. Эта «яма» сохранилась до сегодня и представляет собой дно древнего Пермского моря, которое 200 миллионов лет тому начало отступать, образовывая Азовское и Чёрное моря.

5 Битва под Жванцем – или так называемая осада козацкими войсками города Жванец, находящегося сегодня в Каменец-Подольском районе Хмельницкой области в Украине. Длилась с сентября по декабрь 1653 года.
Битва эта имеет свою предысторию. После победы под Батагом люд украинный решил, что вновь может жить по Зборовским договорённостям. В ответ на это своеволие в начале 1653 года польские войска совершили несколько глубоких рейдов, дойдя до Чернобыля, Паволочи и Брацлава. В марте 1653 года Стефан Чарнецкий и Себастьян Маховский вторглись в восточные районы Брацлавщины, но в бою под местечком Монастырище были остановлены Иваном Богуном. В это же время Тимош Хмельницкий отбивался от валахов и венгров в Сучаве. Богдан Хмельницкий и крымский хан, объединив свои силы, двинулись на Каменец. Здесь Гетман получил известие о смерти Тимоша. Ян Казимир стоял под Каменцем в окопах и ожидал известия о падении Сучавы, после которого намеревался соединиться с союзными ему валахами и венграми. Не дождавшись, выдвинулся в Бар и, получив известие о соединении хана с Хмельницким, созвал совет, на котором было решено отступить в район Жванца, стать там обозом и дожидаться подхода венгерских и валашских войск.
На Днестре под Жванецким замком польская армия разбила лагерь, укрепила его валами и рвами. Продовольствие получали из соседней Буковины по мосту, сооружённому через Днестр. Численность королевского войска достигала 50 тысяч человек. Тем временем под Сучавой после двухмесячной осады было заключено перемирие. Крупные потери, понесённые валашскими и венгерскими воеводами, привели к тому, что в поддержку Яну Казимиру было послано только 3 тысячи воинов.
Под конец октября войско польское было окружено козаками и татарами. Все близлежащие подольские местечки и сёла блокированы. В польском лагере начался голод, вспыхнула эпидемия дизентерии. Король подумывал о капитуляции.
И в этот решающий момент Богдан Хмельницкий и Ислам-Гирей одновременно получили новость из Москвы. Земской собор решил взять Войско Запорожское и его Гетмана под свою защиту и начать войну с Речью Посполитой. Ислам-Гирей почувствовал себя преданным, Ислам-Гирей решил объединиться с Польшей перед консолидированной московско-русской угрозой. По его настоянию начались переговоры о мире. И в конце декабря 1653 года был подписан трёхсторонний мирный договор. Хмельницкий выводился из подчинения воеводе киевскому и теперь подчинялся непосредственно королю, Белоцерковский договор отменялся юридически и с согласия Яна Казимира восстанавливалось действие Зборовского мира. Польский король предоставлял Крыму заложников из знатных семей и обязывался выплатить контрибуцию в 100 000 золотых монет, а также разрешал татарам брать ясырь в украинных землях Речи Посполитой.

6 Переяславская рада – считается, что это было всенародное собрание представителей всех слоёв населения восстановленной Гетманщины, состоявшееся 18 января по н. ст. в городе Переяслав. На самом деле Богдан Хмельницкий, прибывший на место 16 января, 18 января утром провёл тайный совет со старшиною и днём – с прибывшими полковниками и представителями 14 козацких полков из 17, зарегистрированных на тот момент. Не было представителей Паволочского полка и его полковника Михайло Суличича, Уманского Йосипа Глуха, не было в Переяславе и Ивана Богуна. Филон Джеджалий, полковник кропивнянский, появился с опозданием на три дня. Не было там украинного духовенства и никаких представителей других городов и весей, кроме переяславских мещан. Далее обратимся к документу:

Выписка
из Статейного списка бывших в Переясловле у Гетмана Богдана Хмельницкого российских послов: Ближнего Боярина Василия Бутурлина, Окольничего Ивана Алферьева и Думного Дьяка Лариона Лопухина
«…была у Гетмана тайная Рада с Полковники, и с судьями, и с Войсковыми Ясаулы, – и Полковники, и Судьи, и Ясаулы под Государеву высокую руку подклонилися.
И по тайной Раде, которую Гетман имел с Полковники своими с утра тогож дни, во второй час дни бито в барабан, с час времяни, на собрание всего народа слишать совет о деле, хотящем совершиться.
И как собралося великое множество всяких чинов людей, учинили круг пространный про Гетмана и про Полковников, а потом и сам Гетман вышел под бунчюком, а с ним Судья и Ясаулы, писарь и все Полковники, и стал Гетман посреди круга, а Ясаул Войсковой велел всем молчать; потом, как умолкли, начал речь Гетман ко всему народу говорить:
Панове Полковники, Ясаулы, Сотники и все войско Запорожское, и вси православнии Християне! ведомо то вам всем, как нас Бог свободил из рук врагов, гонящих церковь Божию и озлобляющих все Христианство нашего православия Восточного, что уже шесть лет живем без Государя в нашейз емли в безпрестанных бранях и кровопролитиях с гонители н враги нашими, хотящими искоренити церковь Божию, дабы имя Руское не помянулось в земли нашей, что уже вельми нам всем докучило, и видим, что нельзя нам жити боле без Царя; для того ныне сбрали есмя Раду, явную всему народу, чтоб есте себе с нами обрали Государя из четырех, которого вы хощете; первый Царь есть Турский, который многажды чрез послов своих призывал нас под свою область; вторый Хан Крымский; третий Король Польский, который, будет сами похочем, и теперь нас еще в прежнюю ласку принять может; четвертый есть Православный Великия России Государь, Царь и Великий Князь Алексей Михайлович, всея России Самодержец Восточный, которого мы уже шесть лет безпрестанными молении нашими себе просим; тут которого хотите избирайте. Царь Турский есть бусурман; всем вам ведомо, как братии наши, православнии християне, Греки беду терпят, и в каком суть от безбожных утеснении; Кримской Хан тоже бусурман, которого мы по нужди и в дружбу принявши, каковыя нестерпимыя беды приняли есмя! Какое пленение, какое нещадное пролитие крови християнския от Польских Панов утеснения, никому вам сказывать не надобет; сами вы все ведаете, что лучше жида и пса, нежели християнина, брата нашего, почитали. А православный християнский Великий Государь, Царь Восточный, есть с нами единаго благочестия Греческаго закона, единаго исповедания, едино есми тело церкви православием Великия России, главу имуще Иисуса Христа
Той Великий Государь, Царь християнский, сжалившися над нестерпимым озлоблением православныя церкви в нашей малой России, шестьлетных наших молений безпрестанных не презривши, теперь милостивое свое Царское сердце и нам склонивши, своих великих ближних людей к нам с Царскою милостыо своею прислати изволил, которого естьли со усердием возлюбим, кроме Его Царския высокия руки благотишнейшего пристанища не обрящем; а будет кто с нами не согласует теперь, куды хочет, вольная дорога. К сим словам весь народ возопил: волим под Царя Восточного, православного, крепкою рукою в нашей благочестивой вере умирати, нежели не навистнику Христову, поганину, достати.
Потом Полковник Преясловский Тетеря, ходячи в кругу на все стороны, спрашивал: вси ли тако соизволяете рекли весь народ: вси единодушно;
Потом Гетман молыл: буди тако, да Господь Бог наш сукрепит под Его Царскою крепкою рукою; а народ по нем вси единогласно возопили: Боже! утверди, Боже! укрепи, чтоб есми во веки все едино были».

Сразу присягли царю московскому Гетман, старшины и некоторые полковники, которые обязались быть «вечными подданными его царскому величеству всероссийскому и наследникам его».
После Рады представители московского посольства побывали в 177 городах, сёлах и местечках для принятия присяги от населения на верность царю.
Поселения «ведомства Войска Запорожского», которые «приложили при том роспись нижеследующим порядком: полку Брацлавского – 31 город, Белоцерковского – 19 город, Корсунского – 19 мест, Черкасского – 5 мест, Переясловского – 11 мест, Нежинского – 16 мест, Миргородского – 12 мест, Киевского – 22 места, Черниговского – 7 мест, Кропивянского – 9 мест, Полтавского – 15 мест. А всего: 166 городов».
Отказалось присягать высшее православное духовенство, не прибыло оно в Переяслав из Киева. Часть мещан Переяслава, Киева и Чернобыля были насильно приведены к присяге козаками. Состоялись выступления против присяги в отдельных поселениях Брацлавского, Уманского, Полтавского и Кропивнянского полков. Неизвестно, присягала ли Запорожская Сечь.
Тем не менее, согласно данным русского посольства, присягу дали 127 328 козаков, мещан и вольных войсковых селян, женщины и селянская чернь к присяге не приводились.
 
На картине русского художника XIX века А.Д. Кившенко, более известному по полотну «Военный совет в Филях», можно видеть реакцию переяславских мещан и козачества на только что объявленную новость о предстоящем воссоединении.
Где уж тут место тому массовому восторгу, который сымитирован на всем знакомом полотне М.И. Хмелько «Навеки с Москвой, навеки с русским народом»?

7 Руссско-польская война 1654 – 1667 годов – война за контроль над украинными землями Речи Посполитой. Была объявлена Москвой вследствие решения Земского собора о протекторате над Гетманщиной и после Переяславской рады.
В 1655 году козацко-московские войска взяли Вильно, Януш Радзивилл и Ян Казимир бежали с Силезию. Войско Богдана Хмельницкого вновь дошло до Львова. Успехи козацко-московского похода во многом были обусловлены тем, что в этом же году шведы вошли в Польшу и вместе с козацким соединением Антона Ждановича захватили Варшаву, Краков и Познань, а также часть Литвы и Белоруссии.
После смерти Хмельницкого часть козацкой старшины в обмен на обещания привилегий перешла на сторону Речи Посполитой, из-за чего Гетманщина раскололась и погрузилась в гражданскую войну, вошедшую в историю под названием Руина.
Эта русско-польская война закончилась подписанием Андрусовского перемирия, которое закрепило раскол Гетманщины по Днепру. Помимо Левобережной Украины с Киевом к Московскому царству отошёл и Смоленск.

8 Битва под Охматовом, или Битва на Дрожи-поле – битва между московско-козацким войском под командованием Богдана Хмельницкого и Василия Шереметева, и польско-крымским войском под командованием Станислава Потоцкого, Станислава Лянцкоронского и Мехмеда IV Гирея, имевшая место с 19 по 22 января 1655 года. Состоялась южнее Белой Церкви. При этом в самой крепости заперся Полтавский полк Мартына Пушкаря, а ему на выручку от Умани подходил Иван Богун. В ту пору была сильная стужа (поэтому – Дрожи-поле), польско-татарское войско имело значительный численный перевес в 20 000 воинов, козаки и московиты отбивали атаки, укрывшись за возами. Спас положение Иван Богун, чей козацкий корпус кавалерийской атакой выбил поляков и татар из лагеря, соединился с Хмельницким и, таким образом, спас Полтавский полк. В итоге же московско-козацкие войска отступили в Белую Церковь, где соединились с войском воеводы Андрея Бутурлина .

9 Трудник и послушник – начальные степени православного монашества, которые, как и последующие, связаны с определёнными обетами, аскетическими правилами поведения и внешними атрибутами:

1. Трудник принимается в братию и проходит послушания. Может ходить в мирской одежде.

2. Послушник – прошедший в монастыре послушания трудник, получивший благословение носить подрясник и скуфейку. Семинаристы или приходские пономари принимаются в монастырь в чин послушников.

3. Рясофорный послушник – послушник, которому благословлено носить рясу и клобук.

4. Рясофорный или иноческий постриг – символическое, как и при крещении, пострижение волос и наречение нового имени в честь нового небесного покровителя.

5. Монашеский, или мантийный постриг, или малая схима, или малый ангельский образ – во время этого обряда даются разные обеты послушания, отречения от мира, изменяется имя небесного покровителя, благословляются одежды, такие как подрясник, тапочки, параманный крест (небольшой четырёхугольный плат из материи с изображением восьмиконечного креста на подножии), чётки, пояс, ряса, клобук и мантия.

6. Схима, или великая схима, или великий ангельский образ – даются повторно те же обеты, постригаются символически волосы, изменяется имя небесного покровителя и добавляются одежды, такие как схима и полиставрий.

М.А.Малеев. Старец и послушник

10 Успение – Успе;ние Пресвятой Богородицы (греческ. ;;;;;;;; ;;;;;;;;), праздник православной и католической церквей, посвящённый воспоминанию о смерти – успении – Божией Матери.
В православии принадлежит к числу двунадесятых – «Успение Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии». Именно в этот день святые апостолы, проповедовавшие в различных странах, чудесным образом собрались в Иерусалиме, чтобы проститься и совершить погребение Девы Марии.
Все православные церкви: русская, иерусалимская, грузинская и сербская, а также Украинская грекокатолическая церковь празднуют Успение 28 августа по новому стилю. Католическая церковь, а также некоторые другие православные церкви празднуют по старому стилю, то есть 15 августа.
 

Икона Феофана Грека «Успение Богородицы», 1392 год, оборот Донской иконы Божией Матери.

11 Богдан Хмельницкий умер 27 июля (6 августа) 1657 года в Чигирине от кровоизлияния в мозг и был похоронен рядом с сыном Тимофеем в уже упоминавшейся Ильинской церкви в Суботове.

Глава XXIX

1 Чигиринская рада – рада козацкой старшины в Чигирине 26 августа 1657 года, в которой в большинстве своём принимали участие есаулы и сотники, приближённые к Выговскому. Ни представителей Сечи Запорожской, ни делегатов от голоты и черни там не было.
Номинально в исполнение последней воли Богдана Хмельницкого его несовершеннолетний сын Юрий был объявлен гетманом. Но главным решением этой рады стало избрание войскового писаря «исполняющим обязанности гетмана» сроком на три года. До совершеннолетия Юрия Хмельницкого. Уже на этой раде советником при Выговском был польский агент Станислав Бенёвский.

2 Юрий Немирич – Юрий Стефанович Немирич, родился в 1612-ом, убит селянскими ополченцами в 1659 году. Шляхтич из старого украинного рода. Некоторые историки ставят Немиричей в один ряд с Острожскими и Вишневецкими. В юности перешёл в протестантскую церковь, уехал в Европу, где учился в нескольких университетах. Там издал политический трактат «Разведка о московитской войне» и богословский трактат «Описание и изложение духовного арсенала христиан». Накануне восстания вернулся в Речь Посполитую и до 1654 года воевал против Хмельницкого. Потом перешёл на его сторону и вновь перекрестился, опять стал православным. В «Манифесте к властителям Европы», написанном в 1658 году, выступал за упразднение Переяславского договора и разрыв отношений с Россией. Став одним из ближайших советников Ивана Выговского, был соавтором Гадячского мирного договора, возглавлял гетманское посольство к Яну II Казимиру. После битвы при Конотопе, произошедшей в июле 1659 года, был захвачен черниговскими ополченцами и забит до смерти.

3 Григорий Гуляницкий – место и дата рождения неизвестны, расстрелян поляками в 1679 году. Нежинский полковник, полк которого не соблюдал условия Белоцерковского мира. Из-за этого по воле Богдана Хмельницкого был приговорён к расстрелу вместе с Матвеем Гладким и другими. Но Гуляницкому удалось избежать казни и скрыться. После смерти Хмельницкого он примкнул к Выговскому, участвовал в подавлении восстания Якова Барабаша и Мартына Пушкаря, а после Гадячского договора 1658 года воевал против запорожских козаков, возглавляемых Иваном Сирко. В 1659 году командовал гарнизоном Конотопа, осаждённым армией князя Алексея Трубецкого. В 1663 году возглавил посольство Павла Тетери к королю и убеждал сейм начать посполитое рушение на Левобережье. В 1666 году сражался на стороне поляков против козаков Ивана Брюховецкого, но был арестован по наговору, просидел около тринадцати лет в крепости Мариенбург и в 1679 году был расстрелян.

4 Чёртомлык, Чёртомлыкская Сечь – в историографии получила название Сирковой в честь кошевого атамана Ивана Сирко.
Запорожцы начали её отстраивать в январе 1652 года. Просуществовала до 25 мая 1709-го, когда её разрушило московское войско.

Реконструкция Чёртомлыкской Сечи В. Ленченко.

Причиной переноса Сечи с Микитина Рога послужило то, что на предыдущем месте, по мнению Дмитрия Ивановича Яворницкого, Кош с трёх сторон был совершенно незащищён, и татары, выходя на левый берег Днепра, могли отслеживать все передвижения козаков. Здесь же, в устье реки Чёртомлык, Кош был окружён семью реками. То есть, кроме собственно Чёртомлыка, ещё реками Скарбная, Бешенная, Коровка, Прогнойная, Подпольная и речкой Павлюковка. Сечь находилась в северной части полуострова, не затапливалась весенним половодьем и занимала 1 050 квадратных саженей. Городок был опоясан рвом, за ним вкопаны сваи и установлены плетёные корзины, наполненные землей. Для выхода в реки Чёртомлык и Скарбная в земляном валу сделано было восемь проходов. Сечь насчитывала 38 куреней, в каждом из которых постоянно находились 150-200 козаков со своими куренными атаманами. Всего же в этой Сечи было от шести до десяти тысяч воинов.

5 Корсунская рада – козацкая рада в городе Корсунь, которая состоялась 21 октября 1657 года. Иван Выговский, исполняющий обязанности гетмана «до совершеннолетия» Юрия Хмельницкого, притворно сложил с себя гетманские обязанности и сделал вид, что покидает город. Заранее подготовленная старшина обратилась к нему с настоятельной просьбой не делать этого и продолжить пребывание в должности. Выговский сразу же согласился и был избран полноправным гетманом.
Избрание это, как и на Чигиринской раде, состоялось без участия Сечи и козацкой голоты, из-за чего легитимность избрания Выговского в последующие годы его гетманства постоянно поддавалась сомнению. А это, в свою очередь, вызвало многолетнее противостояние в козацкой среде, привело к гражданской войне, затянувшейся до конца XVII века и известной в историографии как «Руина». Кстати, как и на Чигиринской раде, на Корсунской при Выговском постоянно находился уполномоченный комиссар польской короны, каштелян волынский и воевода черниговский, дипломат и шляхтич герба «Радван» Станислав Бенёвский.

6 …там, бач, срібло та золото, а в Москві сама мідь зосталася – в 1657 году Московское царство ещё не имело собственных золотых и серебряных рудников, и для изготовления русских монет серебро и золото ввозились из-за границы. Но именно в это время царскому двору требовались огромные суммы на содержание армии и для продолжения войны со Швецией и Польшей. Было решено ввести в оборот медные деньги, причём выпускать их решили по цене серебряных. 20 апреля 1656 года в Москве медные деньги были пущены в оборот взамен серебряных монет. И тут была своя хитрость – налоги и старые недоимки собирались серебром, а платежи из казны, в том числе и на войско, осуществлялись медью. Из фунта меди стоимостью в 12 копеек стали чеканить монеты номиналом в 10 рублей. Мелкая медная монета имела хождение наравне с серебряными копейками, но вскоре чрезмерный выпуск ничем не обеспеченных медных денег привёл к их обесцениванию. К тому же их легко было подделать. Это повлекло за собой недоверие населения к новым деньгам и обвальную инфляцию. К 1662 году рыночная цена медных денег упала в 15 раз. Крестьяне отказались возить свои продукты в города, Москву охватила нищета и голод.
В конце концов, всё это 4 августа 1662 года вылилось в известный «Медный бунт», в котором приняли участие ремесленники, торговцы и крестьяне пригородных сел. Несмотря на беспощадное подавление бунта силами правительства, он не прошёл бесследно. В 1663 году по царскому указу чеканка медных монет была прекращена, медные дворы в Новгороде и Пскове были закрыты, а в Москве была возобновлена чеканка серебряной монеты. Медные деньги из обращения изъяли, а частным лицам было приказано или переплавить их «в разные нужные предметы», или сдать в казну.

7 Глас вопиющего в пустыне – этот устойчивый фразеологизм является цитатой из библейских текстов. Как передают библейские сказания, один из древнееврейских пророков взывал из пустыни к израильтянам приготовить путь Богу: проложить в степи дороги, сделать так, чтобы горы понизились, долы наполнились, а кривизна и неровности выпрямились. В Ветхом Завете, в Книге Пророка Исаии буквально говорится: «Глас вопиющего в пустыне: приготовьте пути Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему» (Библия, – Ис. 40:3). В Евангелиях призывы Иоанна Крестителя к благочестию также именуются «гласом вопиющего в пустыне» (см., например, Библия, – Ин. 1:23). Но все призывы всех пророков остались напрасными, люди не услышали и не слышат их.

Глава XXX

1 Князівство Руське – Княжество Русское, по-польски Wielkie Ksi;stwo Ru;kie, государственно-политический проект Ивана Выговского и Юрия Немирича. Проект и название нереализованной козацкой автономии в составе Речи Посполитой Трёх Народов. Уже после гибели Мартына Пушкаря и разорения Полтавы под городом Гадяч был подписан договор, по которому Великое княжество Русское в составе Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств становилось третьим полноправным субъектом федерации в составе Речи Посполитой. На бумаге.

2 Пічкур – здесь тот, кто любит лежать на печи, то же самое, что и лодырь.

3 Гнивань (украинск. Гнівань) – сегодня город районного подчинения в Тывровском районе Винницкой области в Украине. Расположен в 18-ти километрах от Винницы. Впервые упоминается в хрониках XVII века под 1629 годом.

4 См. главы VIII и XV в книге первой «Гетманщина».

5 Соб – река в Винницкой области Украины, левый приток Южного Буга. Берёт начало на окраине села Погребище Второе Погребищенского района и через 125 километров впадает в Южный Буг около города Ладыжин.
На реке находятся города Липовец, Ильинцы, Гайсин и посёлок городского типа Дашев.

6 Монастырище (украинск. Монастирище) – город районного значения в Черкасской области Украины, административный центр Монастырищенского района. Впервые упоминается в летописях второй половины XVI века как укреплённое местечко Брацлавского воеводства Речи Посполитой.
Есть версия, что название Монастырище возникло из словосочетания «монастырь на пепелище». По легенде в этой местности было несколько монастырей, один из которых был каменным, а другие из дерева. В XVI веке во время пожара все помещения были уничтожены, кроме каменного, который имел чёрный, обугленный вид. Отсюда название: монастырь на пепелище, которое трансформировалась в Монастырище.
В 1648 году козацко-селянские отряды Максима Кривоноса выгнали польскую шляхту из города. Сохранились развалины укреплений, в которых 20 – 21 марта 1653 во время битвы под городом четырёхтысячный козацкий отряд Ивана Богуна разбил пятнадцатитысячное польское войско Стефана Чарнецкого. В 1664 году Монастырище было взято польскими карательными войсками. По Андрусовскому миру 1667 года снова отошло к Польше.
В 1797 году после присоединения Правобережной Украины к России Монастырище вошло в Липовецкий уезд Киевской губернии.

7 Коховский, Иероним Веспасиан (польск. Kochowski Hieronim Wespazjan) – родился в 1630-ом, умер в 1699 году. Шляхтич герба Нечуя (Nieczuja), известный польский поэт и историк, образование получил в иезуитском коллегиуме в Сандомире и в Краковской академии; служил в войске польском, потом был подкоморием краковским; получил от короля Яна-Казимира почётный титул «привилегированного историографа» (uprzywilejowany historyjograph). Писал по-польски и по-латыни.

Веспасиан Коховский и герб Нечуя

8 См.: Kochowski W. Historya panowania Jana Kazimierza. T. 1 / z Klimakter;w Wespazyana Kochowskiego przez wsp;;czesnego t;;macza w skr;ceniu na polski j;zyk prze;o;ona; wyd. z r;kopismu w roku 1840 przez Edwarda Raczy;skiego teraz pod;ug oryg. popr. i powt;rnie wydrukowana, Pozna;: N. Kamie;ski, 1859, с. 158 – 170.

9 Прут – левый приток реки Дунай длиной около 953 километров. Берёт начало в Карпатах, в Ивано-Франковской области недалеко от горы Говерла. Протекает по территории Украины, Молдавии и Румынии. От города Яссы становится судоходным.
В 1563 году через Прут перешёл князь Дмитрий Вишневецкий. В 1594-ом Северин Наливайко и Лобода, в 1621 году султан Осман II, когда шёл в роковой поход под Хотин, а в 1653-ем на берегах Прута в городе Сучава был смертельно ранен сын Богдана Хмельницкого и зять молдавского господаря Тимофей Хмельницкий.

10 Волошская земля, или Валахия (румынск. ;ara Rom;neasc;, или ;eara Rum;neasc;, а также Wallahia) – территория на юге современной Румынии, по течению реки Олт делится на Большую Валахию – так называемую Мунтению, и Малую Валахию – Олтению.
Собственно Валашское княжество известно с XIV века, которое с XVI века находилось под протекторатом Османской империи. По Адрианопольскому договору 1829 года подпало под протекторат Российской империи. С 1859-го по 1861 Валахия в составе Молдавского княжества, а с января 1862 года – в составе княжества Румынского.

Валахия (жёлтым) на карте современной Румынии

11 Георгий Стефан, или Георге Штефан (молдавск. Gheorghe ;tefan) – был крупным молдавским боярином, господарь Молдавского княжества с 13 апреля по 8 мая 1653 года и с 16 июля 1653-го по 13 марта 1658 года. В 1658 году был отстранён от власти османами, бежал в Европу и где-то там умер.

12 Матей Басараб – Матей I Басараб (румынск. Matei Basarab). Родился в 1588 году, умер 9 апреля 1654 года. Господарь Валахии с 1632 по 1654 год. Носил официальный титул «Ио Матей Басараб, Хозяин и Воевода Земли Венгровлахийской и всего Подунавья». Постоянно пробовал освободиться от турецкого влияния, создавая антиосманские коалиции с придунайскими правителями. В результате хотел объединить Валахию с Молдавией. После 1648 года стали ухудшаться его отношения с Василием Лупулом. Басараб пользовался поддержкой нового трансильванского князя Дьердя II Ракоци, а Василий Лупул опирался на помощь украинского гетмана Богдана Хмельницкого и крымского хана Ислам III Гирея.
В апреле 1653 года Басараб вместе с семигородским (трансильванским) князем Дьёрдем II Ракоци организовал заговор против молдавского господаря, поддерживая претендента на молдавский престол Георгия Стефана, и выгнал Лупула из Молдавии. Тот сбежал в Гетманщину, где получил помощь Богдана Хмельницкого. Благодаря этой помощи и решительным действиям Тимофея Хмельницкого Молдавское княжество удалось отбить. Но затем союзники напали на Басараба. В битве под селом Финта козацкое войско было разгромлено, но сам валашский господарь получил серьёзное ранение. В следующем году в Валахии началось восстание пролупуловски настроенных сейменов, которым удалось захватить столицу Тырговиште. В ходе переговоров с повстанцами 9 апреля 1654 года Матей Бесараб и скончался.

13 Яссы (румынск. Ia;i) – сегодня город в Румынии на реке Бахлуй, притоке реки Жижия. Административный центр жудеца Яссы. По переписи 2002 года население Ясс составляло 320 888 человек – второе место в стране после столицы Бухарест.
Первое упоминание о городе относится к 1408 году. С 1565-го до 1862 года Яссы были столицей Молдавского княжества. С объединением Молдавии и Валахии в 1859 – 1862 годах здесь находилось одно из двух правительств Румынии. В 1711 году в Яссах молдавский господарь Дмитрий Кантемир присягнул на верность Российской империи.
 
Герб города Яссы

14 Мунтения (от румынск. мunteni – горцы, – гора), – название восточной части Валахии, расположенной между реками Дунай на востоке и юге Румынии, Олт на западе и Карпатами. Историческая столица Мунтении – город Тырговиште, а самый населённый город – Бухарест, нынешняя столица Румынии.

15 См.: Грушевський М.С. Історія України-Руси. – Т. 9. – Кн. 1. Роки 1650 – 1654. / М.С. Грушевський. – Київ: Наукова думка, 1996. – с. 553 – 554.

16 См. там же, с. 555 – 556.

Глава XXXI

1 Чауш (турецк. – tschausch), что значит полицейский служитель, курьер, гоф-курьер. В Персии чаушами называли предводителей караванов.
2 См.: Грушевський М.С. Історія України-Руси. – Т. 9. – Кн. 1. Роки 1650 – 1654. / М.С. Грушевський. – Київ: Наукова думка, 1996. – С. 560.

3 Ладыженский, Фёдор Абросимович. О нём известно, что был патриаршим стольником, потом назначен стольником царским. Ещё был Ливенским воеводой. В 1676 году пожалован в думные бояре. Умер в 1688-ом. Его отец, Абросим Иванович Ладыженский, в 1613 году подписывал грамоту об избрании Михаила Фёдоровича Романова на царство.

4 Павел Алеппский – родился около 1627 года, умер 30 января 1669-го. Путешественник и писатель, писавший на арабском, архидиакон Антиохийской православной церкви.
В историографии известен как автор историко-этнографических записок об Украине, Молдавии, Валахии и Московском царстве, которые посещал вместе со своим отцом – Антиохийским патриархом Макарием III.
Записки Павла Алеппского под названием «Путешествие Антиохийскаго Патриарха Макария в Россию в половине XVII века, описанное его сыном Архидиаконом Павлом Алеппским» разделены переводчиками на 15 книг. Первая книга рассказывает о посещении Константинополя, вторая описывает Молдавию, третья Валахию, четвёртая и начало пятой посвящены Украине. С пятой книги начинается описание трёхгодичного путешествия по Московскому царству. В шестой книге описываются Коломна и Тула, с седьмой по десятую – Москва и Троице-Сергиева лавра, одиннадцатая книга повествует о Новгороде и Твери. Последние четыре книги описывают обратный путь в Алеппо, проходивший по Украине, Молдавии и Валахии.

 
5 Мирон Костин (румынск. Miron Costin). Родился в семье гетмана Ионы Костина и внучки господаря Мирона Барновского Сафты Скоарцеш. Молдавский политический деятель, более известный как летописец. Образование получил в Иезуитском колледже города Бар на Винничине. Владел латинским, турецким, венгерским, польским и русским языками. Поддерживал польско-молдавский союз против Турции. По приглашению Василя Лупула в 1652 году вернулся в Молдавию, выполнял дипломатические миссии и участвовал в битвах 1652 – 1653 годов. Известны его философская поэма «Мирское житие» и «Летопись Страны Молдавской от Аарона-воеводы до наших дней», охватывающие период с 1595 по 1661 год.

6 См.: Грушевський М.С. Історія України-Руси. – Т. 9. – Кн. 1. Роки 1650 – 1654. / М.С. Грушевський. – Київ: Наукова думка, 1996. – С. 586.

7 Павел Яненко-Хмельницкий – Павел Янович Яненко-Хмельницкий. Дата и место рождения точно не установлены. Умер, предположительно, в 1687 году. С 1653 года – наказной, а с 1654-го и полный полковник киевский. Потом полковник уманский, потом ещё и паволочский, племянник Богдана Хмельницкого, двоюродный брат Тимоша и Юрия Хмельницких, тесть будущего гетмана Правобережья Петра Дорошенко (1665– 1676).
Происходил из любечской шляхты. В Зборовском реестре Войска Запорожского 1649 года записан как войсковой товарищ, потом сотник киевской полковой сотни.
В 1650 году участвовал в посольстве Богдана Хмельницкого к султану, в 1651-ом в посольстве к Лупулу. В 1653 году ездил за телом погибшего Тимофея. 2 февраля 1654 года Павел Янович за невыполнение приказа Гетмана убил киевского полковника Евтуха Пещенко и сам стал командовать Киевским полком.
В гетманство Выговского в августе 1658 года осаждал Киев. Позже стал сторонником Юрия Хмельницкого и в 1660 году ездил с посольством в Москву. После Слободищенской битвы вместе с Юрием Хмельницким принял польскую сторону. Служил у Павла Тетери и Петра Дорошенко. В декабре 1663 года во время королевского похода на Левобережье был полковником паволочским (одновременно с Иваном Богуном). В 1667 году был полковником уманским. После падения Дорошенко Павел Янович перешёл на Левобережье.
Позже опять пошёл служить Юрию Хмельницкому. В 1678 году по поручению Юрия вместе с татарами разорил город Канев, захватил города Мошны, Корсунь, Жаботин. В начале 1679 года оставил Хмельницкого и провозгласил себя гетманом Правобережья. Против него выступил гетман Иван Самойлович, Яненко-Хмельницкий отступил в Черкассы, скоро был выбит и оттуда. В бою на Днепре потерпел поражение от наказного стародубского полковника Семёна Скоропадского и утратил гетманство.

8 В течение того дня 8 января 1654 года (по старому стилю) и за последовавшие пять банкетных дней, кроме того, что царский боярин Бутурлин с московским духовенством и дьяками пообещали: «Он, государь, гетмана Б. Хмельницкого и всё войско Запорожское польскому королю не отдаст и за них будет стоять, вольностей не порушит, кто был шляхтич, козак или мещанин, и в каком-либо состоянии до сего времени был и земли имел, чтоб так был и далее», – кроме этих и ещё нескольких устных обещаний с московской, как и с козацкой стороны, никаких бумаг подписано не было.

9 …царь двинул своё войско на Смоленск – 10 мая 1654 года Алексей Михайлович провёл смотр своего войска, а 28 мая московские рати пошли на Смоленск. Так началась русско-польская война 1654 – 1657 годов.

10 Бутурлин Василий Васильевич – дата рождения неизвестна, умер в 1657 году. Военачальник и дипломат, впервые упоминается в московских дипломатических бумагах под 1633 годом, когда в чине стольника был рындой во время приёма послов турецкого султана. С 1640 года – уже в ранге окольничего, то есть второго после боярина чина Боярской Думы. В 1650 – 1654 годах служил судьёй в Разбойном приказе и в Приказе Большого дворца, зимой 1654-го возглавлял московское посольство в Переяславе. Настоял на том, чтобы соглашение скреплялось церковной присягой лишь со стороны козаков, что узаконило будущие нарушения этого договора со стороны московского двора. Приводил к московской присяге самого Гетмана со старшиной, козаков и мещан Переяслава и Киева. До 1655 года возглавлял московский экспедиционный корпус, посланный в помощь Хмельницкому. В декабре 1655 года Бутурлин был вызван к государю, но, не доехав до Чигирина, умер.

Василий Бутурлин с Богданом Хмельницким на памятнике Воссоединению Украины с Россией в Киеве. В 2008 году на фигуре Бутурлина кто-то отбил нос
11 «Потоп» – Шведский потоп (польск. Potop Szwedzki), или Кровавый Потоп, Шведская Погибель. Так поляки назвали вторжение шведов в Речь Посполитую, продолжавшееся с 1655-го по 1660 год, причинившее огромный урон и королевству, и княжеству Литовскому.

12 Виленское перемирие – мирный договор, заключённый между Московским княжеством и Речью Посполитой 24 октября 1656 года в Вильне. Перемирие было предложено польской стороной, обещавшей прекращение военных действий и даже поддержку в войне против Швеции. В результате этого перемирия Речь Посполитая была спасена. Москва прекратила наступление, высвободила силы и повела активные военные операции против шведов на северном направлении. Но при этом забыла и о переяславском договоре с Чигирином, и о Гетмане, и обо всех своих обязательствах. Более того, по настоянию поляков, и с этим согласилась московская сторона, послы гетмана не были допущены на виленские переговоры. Присланное Хмельницким в октябре 1656 года посольство во главе с Романом Гапоненко московские переговорщики отослали обратно и ничего не сообщили гетману о ходе ведения переговоров. Послы Гетмана, ничего не ведая о результатах переговоров, поверили дезинформации польских дипломатов о том, что Гетманщина вновь передаётся под власть Польши, а в случае неповиновения московское войско выступит против них сообща с польским. Остафий Выговский в мае 1657 года рассказывал Бутурлину: «В прошлом году, когда царские послы, князь Одоевский с товарищами, заключили с поляками мирный договор, то по указу царского величества отправлены были туда, в Вильну, и посланцы от гетмана Богдана Хмельницкого и всего Войска Запорожского. Когда эти посланцы приехали назад, то, ухватя гетмана за ноги и облившись слезами, завопили: Сгинуло Войско Запорожское в Малой России, нет ему помощи ниоткуда, некуда ему деться! …ляхи нам сказывали, что царские послы постановили договор, и Войску Запорожскому со всею Малороссиею быть в королевской стороне по-прежнему, и если козаки в послушании у ляхов не будут, то царское величество станет ляхам на козаков помогать».
Это вызвало большие осложнения в отношениях между московским и гетманским правительствами. В ноябре 1656 года посланника воеводы Андрея Бутурлина не допустили к гетману, и он «лист подал писарю Ивану Выговскому; и писарь лист рванул из рук сердитым обычаем». 12 ноября отец Ивана Выговского Остафий, «гораздо напившися», рассказывал Андрею Бутурлину: «Гетман и писарь боятся царского гнева и очень тревожатся, чтоб не завладели ими ляхи по-старому... Тем, что у царя с польским королём теперь взаимопонимание, гетман, писарь и все войско Запорожское очень недовольны («добре оскорбляются») и Поляков боятся: говорят, что им верить нельзя – хоть и помирятся, присяги не сдержат».

13 Шведско-литовский союз, или Кейданская уния (литовск. K;daini; unija, польск. Umowa Kiejda;ska) – соглашение между Янушем Радзивиллом и шведским королём Карлом X Густавом, заключённое во время Потопа 17 августа 1655 года в литовском городе Кейданы. Это соглашение должно было положить конец польско-литовскому союзу, так как в соответствии с ним Великое княжество выходило из состава Речи Посполитой и выделялось в отдельное государственное образование под управлением Радзивиллов.

14 Лаврин Капуста – даты рождения и смерти неизвестны. В источниках упоминается эпизодически с 1648 года. Известно, что Хмельницкий назначал его сначала Чигиринским, а потом и Суботовским городовым атаманом. В реестре 1649 года записан как рядовой козак Капуста Лаврин, а за ним идут Капустенко Васко и Капустенко Пархом, может быть – его сыновья. В описаниях битв под Жёлтыми Водами, под Корсунью и под Пилявцами упоминается как предводитель отдельных козацких отрядов. Дважды возглавлял козацкие посольства к турецкому султану – в апреле 1656-го и в мае 1657-го годов. После 1657 года документальных сведений о нём найти не удалось. А домыслов много.
Так, в нескольких публикациях утверждается, что Капуста был выдающимся козацким контрразведчиком. Что именно он арестовал Ивана Богуна после гибели Тимофея Хмельницкого и возвращения из-под Сучавы. Лаврина Капусту изображали и романисты. Имя его можно встретить в романах Михаила Старицкого, Натана Рыбака, Богдана Сушинского. Украинский классик советского периода Павло Загребельный в романе «Я, Богдан» называет его «старостой козацкой разведки».
С его именем связывают и легендарное, якобы имевшее место, перезахоронение тела Богдана Хмельницкого сразу после погребения. Называют даже вероятные места этого перезахоронения. Одно – где-то в одном из подземелий под Замковой горой в Чигирине, второе – под Семидубовой горой около села Ивковцы. Сегодня это село находится в Чигиринском районе Черкасской области Украины. По легенде сама Семидубова гора была насыпана козаками над второй могилой Хмельницкого. Они наносили туда землю своими шапками. Но доверять этим легендам документальных оснований нет.

Глава XXXII

1 См.: Грушевський М.С. Історія України-Руси. – Т. 9. – Кн. 2. Роки 1654 – 1657. / М.С. Грушевський. – Київ: Наукова думка, 1996. – С. 1386.

2 См.: Антонович В.Б., Драгоманов М.П. Сборник летописей, относящихся к истории Южной и Западной Руси, изданный комиссиею для разбора древних актов, состоящей при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе / Антонович В.Б. – Киев: Типография Г.Т. Корчак-Новицкого, Михайлов. ул., собств. дом, 1888. – С. 430.

3 Мазо;вия, реже Мазовша, Мазовецкая земля (польск. Mazowsze, ziemia mazowiecka) – историческая территория в Польше с городом Варшава.
В период правления князя из династии Пястов Конрада I Мазовецкого им было создано Мазовецкое княжество. После 1526 года и после угасания этой династии король Сигизмунд I Старый присоединил Мазовию к Польше.
В 1795 году после третьего раздела Польши Мазовия досталась Пруссии, от которой была отделена и присоединена к Герцогству Варшавскому в 1807 году, а в 1814-ом вошла в состав Царства Польского.
В XIV – XVII веках переселенцы из северной части Мазовии активно колонизировали южные районы Государства Тевтонского ордена, в результате чего эти земли получили название Мазурия, то есть земля мазуров.


Мазовия на карте Польши

4 Датский король Фредерик III в июне 1657 года решил воспользоваться тем, что шведская армия находилась в Речи Посполитой, и двинул своё войско на Швецию. Началась датско – шведская война, которая закончилась в феврале 1658 года поражением Дании.

5 Скалат (украинск. Скалат) – город районного значения и второй по величине населённый пункт Подволочисского района Тернопольской области в Украине. Население около 4 500 человек. Расположен в 30 километрах от Тернополя. По существующей до сих пор легенде название происходит от слова «скала», поскольку древние поселенцы нашли убежище на берегу правого притока реки Збруч – речки Гнилая у подножия трёх скал, примыкающих к Подольским Товтрам.

6 Бутурлин Андрей Васильевич – дата рождения неизвестна, последнее упоминание о нём относится к 1672 году. Государственный и военный деятель Московского царства, царский окольничий и воевода киевский. С 1633 по 1635 год именуется царским стольником и воеводой ливенским. В 1637 году руководил строительством укреплённой линии в городе Изюм. С 1641 года – при дворе его царского величества.
В 1648-1655 годах был воеводой в разных украинных городах и отличился при отражении набега крымских татар в 1648 году. С 1654 года возглавлял стрелецкий полк, посланный царём Алексеем Михайловичем в помощь Богдану Хмельницкому. Вместе с отцом – Василием Васильевичем Бутурлиным – участвовал в походе козаков на Львов. 9 мая 1656 года Андрей Васильевич был назначен воеводой в Киев. После смерти Богдана Хмельницкого отозван в Москву. Участвовал в Конотопской битве 8 июля 1659 года, 17 октября этого же года приводил к присяге Юрия Хмельницкого. Потом, до 1663 года, был назначаем воеводой в Переяслав, в Тулу и во Псков.
Последний раз Андрей Васильевич Бутурлин упоминается под 14 июля 1672 года в списках гостей, званых на царский обед в Московский Кремль.

7 О беседах Богдана Хмельницкого с московскими послами в июне-июле 1657 года см. в тех же «Актах Юго-Западной Руси», известных ещё как «Архив Юго-Западной России, издаваемый временной комиссией для разбора древних актов». – Часть Третья. – Том IV. – Акты, относящиеся к эпохе Богдана Хмельницкого. – Киев: Акц. Об. печ. и изд. дела Н.Т. Новицкого, 1914. – с. 558 – 561; 566 – 568: 569 – 571.

8 Франц Шебеши – доверенный дворянин Дьёрдя Ракоци, в описываемый период министр семиградского двора и посол. Несколько раз был посылаем в Швецию, приезжал в Чигирин в 1655, 1656 и 1657 годах. О своём пребывании в Гетманщине и переговорах Хмельницкого с посланниками других держав оставил подробные записки. См. в Monumenta Hungaria, XXIII.

9 Иван Желябужский – Иван Афанасьевич Желябужский, родился в семье царского воеводы в 1638 году, умер после 1709 года. Дипломат, мемуарист, служилый дворянин московский. Его дед был выходцем из Речи Посполитой, отец начал службу при царе в чине дворянина. Иван Желябужский начинал в ранге ясельничего, то есть следил за царскими лошадьми и упряжью, помогал конюшенному. Кстати, Борис Годунов тоже начинал с конюшенных. В 1657 году был направлен в Трансильванию с дипломатической миссией, а по пути, добывая информацию о состоянии дел в Гетманщине, заглянул и в Чигирин. По заданию московского двора, подрывая авторитет Богдана Хмельницкого, агитировал козаков против союза со Швецией и Трансильванией. И небезуспешно. Козаки подняли бунт и в Трансильванию не пошли. С 1658 по 1667 год был гонцом в Польшу, находился при московских посольствах в Венеции, в Вене и Англии. Участвовал в заключении Андрусовского мира 1667 года. После смерти царя Фёдора Алексеевича приводил Войско Запорожское к присяге на верность царю Петру I. С 1684 года по указу царя Петра – воевода в Чернигове.
10 Феникс – птица Феникс (персидск. ;;;;;;, латинск. Phoenix, и, как гипотетический вариант – от греческ. ;;;;;;, «пурпурный, багряный»). Известна в египетской – птица Бену, душа бога Ра, китайской – Юань-Чу, мусульманской – птица Анку, и европейской мифологиях, связана с солнечным культом. Имеет способность возрождаться после сожжения, в некоторых мифологиях – после самосожжения. В поэтическом, метафорическом смысле – символ вечного обновления.

Глава XXXIII

1 О боевых столкновениях под Полтавой, имевших место в конце января 1658 года, козацкий летописец Самойло Величко писал, что накануне Пушкарь пленил гадячского наместника, посланного к нему Выговским. Гетман разозлился и отправил на Полтаву «Сербский компанейский полк, сам в понедельник 25 января выехал из Миргорода в Чигирин. А те компанейцы не пошли прямо на Полтаву, или заблудились, но подались к Великим Будищам. Пушкарь проведал про то заблаговременно и отправил против тех сербов запорожского полковника Якова Барабаша с частью запорожцев и со второй частью своего городового войска, которого всего могло быть шестьсот или семьсот. Этот Барабаш, как известный вождь, поспешил ночью с войском, которое дал ему Пушкарь, к Диканьке, а из Диканьки вышел в среду на рассвете. Он быстро напал на тех сербов за Долиной Гольвой под Диканькой, как раз напротив Рога Жукова Байрака – они только начали готовить себе обед – и раз громил их всех без остатка, так что мало кто из них отступил к Миргороду, принеся известие миргородскому полковнику Лесницкому об этом своём несчастии и вызвав у Лесницкого и всего Миргорода тревогу. Поскольку ожидали погони за сербами… Таким началом и из-за этих событий пришло лихо с того берега Днепра на эту сторону, и загорелся огонь склочного козацкого несогласия». См.: Самоилъ Величко. Летопись событій въ Югозападной Россіи въ XVII в. – В 4-х тт. – Т. 1. – Разд. 2. / Величко Самоилъ – Киев: издана Временной комиссией для разбора древних актов в Киевской типографии Федорова, 1848.
Как видим, козацкий летописец в этом случае Ивана Богуна даже не упоминает. Вместе с тем, в других источниках, в том числе и польских, говорится о том, что 25 января 1658 года Пушкарь под Полтавой разбил именно то войско, которым руководил Богун. Так, российский историк, губернатор тобольский и виленский Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский в своей «Истории Малой России от водворения Славян в сей стране до уничтожения Гетманства» / Бантыш-Каменский Д.Н. – Киев: Типография И.И. Чоколова, 1903. – 653 с., – писал: «Тайныя сношения с Польским Двором хотя и ободряли Виговскаго в честолюбивых видах, однакож его весьма безпокоила непоколебимая верность к Российскому Престолу Полтавскаго Полковника Пушкаря. Желая избавиться сего опаснаго соперника, Виговский велел выступить против него (в 1658 году) Нежинскому и Стародубскому полкам, которые, к отличной чести своей, разошлись, не хотя производить междоусобной на родине войны. Мстительный сей человек выслал тогда против Пушкаря наёмные свои полки, из Поляков и Сербов составленные. Трудно было им сражаться с верными Козаками, и одному только бегству одожена была своим спасением малая часть сего войска, разбитаго при Полтаве и реке Груне. В числе пленных, взятых при сем случае храбрым Пушкарем, находился Тимоша, Господарь (Наместник) Гадячский. Не льзя оставить без сожаления, что в то время воевал также против Полтавцев и потерпел от них поражение неустрашимый Полковник Винницкий Богун, столько при Гетмане Богдане Хмельницком соделавшийся известным».

2 Стайня – в переводе с украинского – конюшня.

3 Бородавка – сегодня это село называется Байрак и расположено в Диканьском районе Полтавской области. По переписи 2001 года население составляло 436 человек.

4 Саввин перевоз – сейчас на этом месте стоит посёлок городского типа под названием Савинцы, входящий в Балаклейский район Харьковской области. Савинский поселковый совет включает в себя ещё посёлок Раковка и село Довгалёвка. По переписи 2001 года в Савинцах проживало 5 571 человек. Вот такой след на земле оставил после себя слобожанский казак Савва Рак.

5 Волосская Балаклейка – в описываемый период эта речка была судоходной. Сейчас её русло, вследствие тотального уничтожения лесов, пересохло и не наполняется даже в весенний период.

6 Полтавка – сегодня существует село под названием Полтава, относящееся к Безмятежнинскому сельскому совету Шевченковского района Харьковской области. По переписи 2001 года население составляло 145 человек. Расположено оно на правом берегу реки Волосская Балаклейка, выше по течению к нему примыкает село Безмятежное, ниже по течению примыкает село Мирополье, на противоположном берегу находится село Старый Чизвик. Но та ли это Полтавка-Полтава? Этого уже никто не знает и не помнит.