Мои стоянки. три коротких текста

   1
"БаракА" Вот так, с ударением на последнем слоге, просто-запросто говорят в Бухаре и что это значит, я узнал много позже, лишь побывав в – Бахаутдыне.

А так: Баха ад-дин Мухаммад бин Бурхан ад-дин Мухаммад аль-Бухари, его называют лишь в книжках, этого мастера суфиев.

Мавзолей Мастера считается среднеазиатской Меккой, и до сих пор собирает верующих из мусульманских стран, просить исполнения желаний и отвращения грехов в святом месте, куда Мухаммед, бросая свой камень в Мекку, забросил большой осколок.

Так здесь говорят простые люди и даже наш водитель, что первый подсказал мне о существовании святого, как он выразился, места.

Прочёл же я о нём, спустя несколько лет, по совпадении воли и случайности...

В средние века при вступлении на Путь, у части суфийских орденов существовал обряд инициации и адепт должен был произнести байа, то есть, просто - клятву верности, и лишь тогда ему вручалась хирка, суфийское облачение.

Ученик вкладывал свою руку - в руку шейха и, таким образом, происходила передача баракА – благодати.

***
И вот я приезжаю в Париж с подарком, переданным московской мамой своей дочери, что встречает с самолёта на машине вместе со своим мужем Бертраном и мы едем в его квартирку недалеко от метро Плэзанс.

Он фотограф, а студия ему осталась от матери. Достаю подарок мамы с Малой Бронной, да банку грибов из Селятино (сороковой, то ли 50-й км Киевского шоссе, где большой деревянный кабак «Дубрава», кто знает), которую мы с ними тут же и приговариваем под русскую водку.

Катя намекнула о ночёвке и я принялся названивать знакомым. Бертран из-под книжек достал с первой полки стеллажей "минитэль", но… - как обычно, то нет никого, то не получается говорить с механическими голосами автоответчиков и, в конце концов, предъявил я Бертрану свою «чековую книжку», из которой и стало ясно, что у меня есть счёт в Лионском кредите и там лежит нетронутый аванс за короткометражку с лета 90-го года. Целых шесть тыщ! старых денег, то бишь франков.

Уже под вечер он отвёл меня на ночёвку в ближайшее кафе, где на втором этаже были комнаты с общим душем в коридоре и я прекрасно выспался, а утром спустился вниз, взял кофе и пожаловался пожилому арабу за стойкой на проблемы в Париже pour moi.

- О! не только для тебя… - ответил он.

А когда я вышел в своих белых (зимой) штанах, да тёплой джинсовой куртке (см. утраченный слайд)) и оглянулся, дабы запечатлеть место бабушкиным "Зорким", да
и дорогу надо бы запомнить, вдруг не найду... - смотрю, а над входом в кафе большая синяя вывеска, а по ней белыми буквами: «barakA».

Ну, Барака и барака, запомнил вроде, на наш барак, думаю, похоже.

Нашёл банк, выпил кофе в кафе и благополучно вернулся, а вечером мы втроём поехали, теперь уже в cafe speciale - мексиканское кафе, где я ел огромного краба и - первый раз в жизни! - пил текилу.

- Ты осторожно, она очень крепкая, - советовала мне потихоньку Катя.

Прохладным, предновогодним вечером, в машине Бертрана, где не работала печка, мы всё же весело прибыли в следующее кафе у канала.

Вошли, присели за круглый столик недалеко от сцены с камерным оркестром. Классическая музыка, а потом… уже не помню, где Катя мне призналась, что в книжке, переданной мамой, прямо там, в корешке! - был заложен мамой небольшой бриллиантик.

Детектив закончился за три дня до Нового года.

Получив свой аванс, я почти весь истратил на подарки, ведь в Москве тогда не было ничего в магазинах и даже улицы плохо освещались, да так, что проезжая с включённой камерой по проспекту Мира, в материале мы видели сплошную темень и жОлтые фонари по одному на сотню метров.

И только потом, через пару лет, наверное, когда уже был готов фильм «Мираж» о моём неосознанном паломничестве в Бахаутдын, вспомнил я название парижского кафе, где пару раз переночевал.

Я смотрел слайды, сделанные тогда, в предновогоднем Париже и, конечно же: вот он я! - в светлых, на слайдовой плёнке, штанах, прямо у входа в кафе с номерами на втором этаже, - похоже, это Катя меня щёлкнула.

И вывеска: "Barak;"

 ***
Теперь вот читаю о Бахаутдыне и выясняется, что баракА, вовсе не барак, конечно же, а это по-нашему просто благодать (!) от латинского gratia, пришедшая к нам из того языка через Грецию и в христианском богословии понимается, как нетварная Божественная сила.

Так Бог являет Себя человеку и даруется она для его же спасения. С помощью этой силы человек преодолевает в себе греховное начало и становится Человеком, то бишь, "достигает состояния обожения".

Также благодатью называется незаслуженная милость и благоволение Бога по отношению к людям.

Не заслуженная?..

Особенно чуешь её, благодать эту, когда называешь цифры в банке, волнуясь, а тебе вдруг говорят, что на вашем счету 60 франков… Но как!? - должно же быть 6000 тысяч франков? - тихо вопрошаешь ты.

Но мы же не знали, говорит польская эмигрантка, открывавшая летом девяностого счёт по рекомендации Паскаля, приютившего меня тогда у своего брата в районе Монмартра, на rue de la Goutte d’Or Luciere d’Art.

И вот - мадам достаёт из сейфа ту самую книжку, оборванный из которой листок, я намедни гордо предъявлял во время распития под солёные грибки, пока Бертран показывал журналы с цветастой фотографией мамы на обложке, а Катя вдруг не во время сказала гордо, что в шестидесятые годы! - мама Бертрана была моделью! - и погибла в автокатастрофе... Прям Камю, чёрт побери, поддакнул я и тут увидел первый и последний раз, скандал во франко-русской богемной семье.

Бертран кричал:
- Ты дуррра, Катя! - всё ффукал, а она как-то виновато суетилась.

"Bo-bo", одним словом - бо-бо, буржуазная богема, как теперь говорят.

Так вот, мадам имела родственников в Бескудниково, помню, два года спустя, передавал от неё флакон, оплетённый соломкой, видать с духами, да ещё 30 долларов, встречаясь с родственницей польской дамы в метро Арбатская, прямо под старым выходом - по ступеням и наверх)

***
И вот молодой в белой рубашечке и бейджем на груди французик за стойкой банка------бодро называя меня месьё, весело отсчитывает положенное с портретами поэтов и писателей на широких банкнотах.

Вот такая баракА случилась в Париже недалеко от метро Плэзанс.

Это ещё одна из моих стоянок на Пути, трёхдневная, в декабре 1992-го года, перед самым Рождеством. А улетел я на три дня раньше, не дождавшись парижского Нового года.
______________________________



***
А в 92-ом, помню, было так: День. Лето. Бухарская область. Кишлак
Бахаутдын.

ВОДИТЕЛЬ старого разбитого микроавтобуса, обернувшись, спрашивает нашу съёмочную группу:

- Бахаутдын были?

Алишер, наш оператор родом из Ташкента и тот не знает, что это?

- Святое место, - говорит пожилой бабай за рулём мятого и пыльного рафика, уже когда мы едем вдоль глинобитной стены, потом выходим на солнцепёк, Алишер даже не берёт с собой кинокамеру – тяжёлая.


***
На входе меня просят снять обувь.

Во дворе, мощёном каменными плитами, отшлифованными до блеска задолго до нас, у квадратного каменного сооружения прислонена белая плита в тени старой чинары и на ней выбиты буквы, похожие арабские.

Или на каком-то древнем неизвестном языке, не знаю…

Служитель говорит, что если обойти вокруг этого камня, то твоё желание исполнится.

И я иду.

Алишер в своих неуместных шортах, просто вынужден идти за камерой.

Я обхожу вокруг каменного сооружения метров шесть на десять или меньше, появляюсь в кадре из-за угла, вновь останавливаюсь перед плитой с буквами на незнакомом мне языке, до меня доносится пение муллы и птиц в ветвях старой чинары, и тут я, погрузившись в древнюю атмосферу, провожу вдруг ладонями по лицу так, будто совершаю омовение, ведь я это много раз видел здесь, в Азии.

Я ведь жил здесь когда-то, а теперь возвращаюсь сюда опять и опять… «рок ли меня ведёт или подсознание безобразничает…»

***
И вот, уже в Москве, на студии мы смотрим материал в монтажной. Последний этаж старого здания в Лиховом переулке, где работал революционный Дзига Вертов.

Выходим из монтажной на балкон вдоль всего этажа - покурить, а перед нами вид до холма перед Чистяками: крыши, дворы, а прямо под нами внизу - заброшенный особняк и кучи строительного хлама, похожего на перестройку)

Монтируем дальше: приклеиваем скотчем (!) - с помощью тяжёлого металлического пресса, муллу в белом, в окружении учеников, прямо на берегу хауза со священными рыбами, что в Нурате.

Как нам тогда повезло, думаю: по воде идёт божественная рябь, сейчас так можно сделать лишь с помощью компьютера, а там прямо в нужный момент ветерок подул с Нуратинского перевала! Того самого, куда уходил Эмир Бухарский, а вдоль дороги слева – басмачи, справа – будённновские могилы(до сих пор пальцами дразнят пацаны – усы проведешь под носом местным старикам и бабаИ злятся – многих порубили тут русские конники)

И пение муллы над водой…

Собрав фильм по пути героя, следуя за моим автором-персонажем, перемещающимся автостопом по пустыне, от самого Уч-кудука до горного урочища Бахмал, что под Ташкентом, принимаюсь лишь теперь - за книги.

Читаю: Бахаутдын, где мы были, в средние века принимал паломников, аж из Индии! - и они шли сюда пешком.

А Баха-ад-дин Накшбанди – основатель суфистского ордена в Бухаре.

Камень, брошенный пророком Мухаммедом в Мекку, осколком своим упал именно в то самое место, где мы снимали фильм, тоже попав туда по Случаю, совпадению воли и случайности...

Если бы не мудрый бабай за рулём киношного рафика, никогда бы я не сподобился совершить мини-хадж, совершенно не понимая, но пребывая в Образе.

«Слезой случайной обозначу свой Путь по Лику Твоему»… - читаю за кадром ближе к финалу гурин стих... музыка, титры, КОНЕЦ


2
«Париж. Осень-04»

А заканчивая историю дороги в монастырь, можно вспомнить, что после моей ночи, проведенной после закрытия кафе в машине Дмитрия Генриховича, заночевавшего у фестивальной подруги-коллеги, когда я, покуривая в его автомобиле, припаркованном у трехэтажного старого дома недалеко от метро Журдан дождался Диму, и наутро, мы, наконец, покинули первый город, где мне негде было ночевать - мы выехали из Парижа на юг, с тем, чтобы расстаться с Димой, предложившем псевдоним Эдель, в Лионе: мне автостопом до Монпелье, а товарищу Кабакову - в Германию, но попав в тоннель под Дефансом, выехали не туда и, вынужденные шлагбаумом заплатить за авторут, оказались в направлении монастыря, телефон которого товарищу  выдал батюшка ещё в храме на Белорусской, как интеллигенту-неофиту.

Решив, что там, в женском монастыре! - мы и заночуем, принялись искать дорогу. И глубокой уже ночью, нашли.

Но нас не пустили.

Сестры сходили к матушке-настоятельнице (потом оказалась, прекрасная, гостеприимная женщина)и… порекомендовали приходить утром на службу. Благословляет матушка Макрина, значит.

Заночевав в холодной машине, мы так и сделали, но Дима заболел и, заболев, попросил матушку приютить нас в монастыре, где я и познакомился с Юлием, что отслужил иностранный легион в Африке и ждал теперь документов на карт де сежур, а жил пока в домике, что разрешили построить русской писательнице-диссидентке на территории монастыря.

Договорились, что он отвезёт меня в Монпелье к belle soeur, где я планировал занять денег на обратную дорогу домой, хоть бы на автобус сотню евро, что ли взять у Наташки.

Через четыре дня товарищ Дмитрий Г. оставил мне 20 евро и уехал, поклонившись до земли: Прости, мол, если можешь,- сказал он и отбыл в сторону Германии, прихватив подарок своей маме от меня: ведро грецких орехов, собранных мной тут же за домиком с гордой табличкой, снятой, видать, откуда-то:

                «VILLA GULIA»

В Германии Дима проверился в медпункте и у него обнаружили желтуху.

Тем временем, Юлий предложил мне поработать на ремонте крыши в семье искусствоведов Ракитиных. У них ещё сын DIMA хороший художник, известный. Помню, спрашивает у Василия Ивановича, можно мне шоколадку? А ему на вид лет сорок, не меньше... подпрыгивает так у шкафа - папу просит...

Мы договорились о работе и поехали на юг на его стареньком ситроене, ведь Юлию нужно было в Оранж к бывшей жене и однополчанам, а это по пути.

А Dima такой: сидим мы у них в доме на кухне с Василием Иванычем и Еленой Николаевной, да Юлием, - втроём. В.И. не пьёт, а мы выпиваем по рюмке водки и входит Дима. Стоит, молчит, улыбается у шкафа и говорит: Папа, я хочу шоколадку.

- Возьми, Дима,- отвечает папа.

Дима ест шоколад и принимается весело попрыгивать на одном месте. Voilа!

- Эмиграция - это в любом случае - трагедия, - после первой же рюмки серьёзно говорит Елена Николавна...

Добрались мы до Оранжа, куда Юлий выписал в своё время жену с Украины, а она его выгнала потом, как только вернулся он из Африки.

Сел я в электричку и поехал в Монпелье, где меня встретил художник Жан-Франсуа. Он как-то от Наташки из Монпелье передачку нам привозил в Москву и мы сдружились - встретил и повёл к себе в дом 17-го века, на последний этаж, в большой зал с каменным полом, оборудованный всем необходимым для современной жизни.

Мои родственники в это время были на гастролях. Вечером познакомились с его друзьями, поехали за город на дискотеку, а на следующий день пришла Валери, местный режиссер-документалист.

Договорились встретиться на улице, куда я вышел, сразу же натолкнувшись на компанию у окна первого этажа, где жил эмигрант из… даже не помню откуда, но не негр, наверное из Марокко, коричневый такой и, похоже, электрик на пособии. Они выставили на подоконник пластиковую канистру с местным вином и предложили покурить травы:

- Друг Джефа? Московит?! давай – курнИ пока!

Пока значит, то да сё – подходит стройная блондинка, лет на вид, под тридцать - в лёгком таком, совсем тонком платьишке. С другом, как она сразу объяснила мне, у них ничего нет (слегка говоря по-русски), а друг её стоит рядом такой грустный, потому, что его только что кто-то назвал голубым, а он не голубой, пояснила мне обстановку Валери.

Ну, и двинули мы все в кафе, потому, что «это вино грустное», как сказала она, отпив пару раз из канистры электрика. В кафе, её кучерявый приятель, думая, что я не пойму, сказал обо мне:

- А он не похож на русского.

Потом гуляли и пили вин руж. Ей понравилась фраза из фильма «Мираж»: «Кино – это подглядывание за реальностью, когда она думает, что на неё никто не смотрит».

В следующий раз встретились впятером. Валери со своим не печатающимся другом-писателем, который приехал к ней из другого города и я со Стефаном, что тоже был у нас в Москве, вместе с Жаном-Франсуа по кличке Джеф.

Нервный писатель, ревнуя, бросал в лицо Валери орешками, а уходя, купил нам всем по бокалу вина.

В третий раз когда мы увиделись, она позвала меня ужинать с её отцом у них дома, но я отказался, оправдывая тем, что мне очень трудно весь вечер будет говорить с незнакомым человеком по-французски.

Она пригласила поехать с ней снимать в Белоруссию документальный фильм об исходе евреев и потом, когда я уже был дома, позвонила из Минска и, говоря: Мы сможем увидеться, приезжай… - звала, на самом деле, поработать на неё оператором, но я сказал, что у меня нет денег на дорогу. Она не ответила.

Через неделю тусовок на берегу Средиземного моря я вернулся вместе с Юлием на его машине в монастырь, где мы приступили к работе в доме Ракитиных. Дом они купили при помощи матушки Макрины, настоятельницы монастыря, куда теперь ходят на службу по воскресеньям. Приводит в храм Елена Николаева и Диму. Он блаженный, так сказать.

Как-то вечером смотрели у них документальный телефильм, сделанный Еленой Николаевной ещё в России. То ли в Москве, то ли в Питере – о Татлине.

Приехал в гости скульптор седобородый, не помню имя, но русский. И - сразу -  отправил нас в магазин. Говорит, что доктор сказал, если не можешь не пить, пей только Бордо.

Посмотрел мой «Мираж» и твёрдо заявил:

- Здесь ты такой фильм не продашь.

Хочет купить старый свинарник в Провемонте и переоборудовать под дом-мастерскую. Жене его - парижанке, скульптуры мужа хранить негде. Поехали смотреть объект вместе с бригадиром строителей из Португалии и французской женой скульптора. Похоже, что она зарабатывает и хочет иметь больше места для громоздких художественных произведений мужа. А самой чаще оставаться в Париже хочется – худая такая и поджарая, загорела где-то уже…

Однажды, поехали мы кататься. А надо сказать, автомобиль Юлию достался прекрасный: антИк, предыдущая модель перед той, на которой Фантомас ещё ездил.
Она куплена в монастыре за пару сотен после смерти монахини.

Выбрались подальше от монастыря, встретив возвращающегося из Жизора на своих подмосковных жигулях батюшку Евтимия.

- Видел нас не видел не ясно что-то...
- Да он часто вечерами катается в город.

Смотрю, а вечернее небо полосуют вдали зеленым лучом лазера, да так бойко он шастает по чернеющему небосклону, прям взыграло, видать во мне моё диск-жокейское что-то, из юности...

Наверное, дискотека, говорю - там… - как-то Юлия тоже повело, явно стратегически, по-военному, и сразу я почуял -  не к добру его повело-то...

Стал он, склонившись над баранкой, напряжённо вглядываться в кромешную тьму нормандских степей, а там лишь луч зелёный, да просторы для танков союзников,Ё!) Ну те, говорит, знаешь, что в Нормандии высаживались? как раз для танков просторы полей!!

Но нашёл он всё же эти частные ворота на краю огромного поля.

Попали мы с Юлием на дискотеку в бывшем поместье, огромном, и, похоже, перестроенном уже наследниками.

В большом здании бар, танцпол и бассейн с раздевалкой и – прям рядом с водой - своя барная стойка.

Там мы с Юлием, сходу купившем на входе гранёную бутылку Смирнофф, вскоре уже плавали наперегонки, поднимая тучи брызг.

А я, надо сказать, занимался в детстве плаванием серьёзно, а он и так, сам по себе, бывалый товарищ, да и вырос в Севастополе, где закончил военное училище.

Приняв душ и переодевшись в раздевалке, мы вернулись в бар…

Помню, сильно попозже, Юлия заталкивал, просто упаковывал в машину белокурый охранник, чуть ли не ногой. Да что там! – просто ногой заталкивал на место и все дела. Утрамбвал.

Проснулись рано утром в машине у ворот того свинарника, ещё не переродившегося в мастерскую, но уже без хряков, если не считать нас двоих...

В монастыре целыми днями мы пахали большое поле у пруда на немецком тракторе. Обучила нас сестра Наташа-эконом, показав как двигать рычаги небольшого зелёного трактора. И всегда вокруг нас суетилась старушка, с детства живущая в монастыре. Она перенесла операцию на голову, но давала довольно толковые советы, всю жизнь проработав на монастырь.

На втором этаже основного здания, бывшего господского дома французского графа, расположена библиотека, где очень живая, интеллигентного вида старушка, оказалась редактором «Посева» на отдыхе.

- Ну, что? - говорит, вам у нас здесь, как в армии?

Взял у них книжку об истории Леснинского монастыря, основанного в России, потом перебравшегося в Польшу, потом в Париж, а в 1952-ом году купившем бывшее поместье графа с лесом и землёй.

По воскресеньям сюда съезжаются наши эмигранты со всей Европы. Даже одновременно с нами, несколько дней прожила женщина-палоник с дочерью, жена физика-ядерщика из Канады.

Как-то раз она попросила Юлия сходить с ней к мэру деревни узнать, нет ли домика какого на продажу. Мэр предложил довольно большой участок с домом за 50 тысяч евро, женщина кинулась звонить мужу про кредит, но на следующий день появились французы и оформили на него свою сделку, что. видимо до этого долго откладывали. Мы поняли так, что они давно раздумывали, а когда русская женщина уже договорилась с мужем, что они возьмут кредит – французская супружеская пара была вызвана мэром, и это быстро решило всё дело в пользу местных. Но ещё остался участок поменьше, купленный когда-то заезжим арабом и мэр, сказал, что если вы его (араба) разыщете – он здесь давно не появлялся – покупайте - совсем недорого.

А дальше жизнь в монастыре потекла размеренно.
Контрастный душ после работы.
Здоровый сон после ужина.

Однажды, принимаю душ, вернее, ещё не совсем раздевшись даже - только заперся в душе, вдруг стук в дверь:

- Батюшка, батюшка! - голос сестры Наташи. А она, надо сказать, нас постоянно опекала и даже одежду свою мы ей сдавали в прачечную, расположенную в большом сарае, бывшей каменной конюшне с мансардами. Да и сапоги мне резиновые именно она выдала, подобрав по размеру. Да и возрастом моего поколения женщина, сестра, значит, Наташа. Помню, по утрам на турнике ещё раскачивалась – я подсмотрел, спустившись покурить к пруду с утра пораньше.

Короче говоря, открываю – она стоит в облачении своём чёрном и такая чего-то разрумяненная. А расположен душ в отдельном домике на четыре номера, где жили на тот момент только я и мой болезный товарищ.

- Ой! – воскликнула наша экономка и убежала смущённая. Больше мы об этом не вспоминали.

Но как-то мы, вернее, Юлий со мной поехал в магазин и она тоже заказала бутылку вина.

В монастыре двое мужчин священников живут постоянно – оба из России. Тот, что помоложе, отец Евтимий, когда-то пел в вокально-инструментальном ансамбле и сюда приехал на Жигулях с подмосковными номерами. Он часто уезжал в город по своим делам, вечером. А отец Николай, тот постарше и с седоватой бородкой, благообразный такой. Они служили в храме. Евтимий пел.

Однажды, я нашел в домике, где жил Юлий, пластмассовую большую косулю. Домик чистенький, из двух комнат, с камином и необходимой сантехникой, но во дворике позади, у монастырской стены под огромным старым деревом с гладким стволом, где я собирал падавшие грецкие орехи, валялся всякий хлам – там и подобрал, пока Юлий делал в домике ремонт провалившихся полов, нашёл эту игрушку и установил на берегу пруда в кустах как бы оленя типа.

И вот, как-то раз утром, батюшка Николай вышел после завтрака и сверху увидел пластиковое животное, да как воскликнет, обращаясь ко мне:

- Смотрите, смотрите, там косуля!

Неудобно получилось…)))

Ходили каждый день в храм по утрам, молились. Темно ещё и так тихо, тихо. Сначала мне было от ладана и свечей как-то душновато, а потом Юлий заставил меня сходить на исповедь и причастие впервые в жизни к женевскому священнику, отцу Александру, приезжавшему исповедовать монахинь.

Елена Николаевна заплатила мне по 50 евро в день за десять дней работы по ремонту крыши их каменного одоэтажного просторного дома, вернее, за помощь в строительстве наёмником сооружения (есть фото) - типа помоста для выгребания листьев по осени застрявших в жёлобе вдоль всей черепичной крыши – voila!

И я - с комфортом, на поезде, правда с двумя пересадкам в Берлине и Бресте, добрался до Москвы.

И обнаружил в спокойной домашней обстановке, привычно проведя перед сном ладонью по правой своей ляжке, где у меня, сколько себя помню, видимо, после взрыва ядерных отходов за полгода до моего рождения в закрытом городе, где Курчатов делал атомную бомбу -  такие маленькие шишки под кожей всегда были там, а одна была побольше, как пуговка выпуклая, выпершая наружу – так она просто исчезла! Разве это не Чудо?


3
"МИРЧУДЕС"
Мирчудес начался в монастыре со звонка в зону под Мурманском, женщины из подмосковного Пушкино, уже восемь лет живущей в Голландии и приехавшей в монастырь со своим мопсом Глашей. Она позвонила на мобильный авторитету Роланду с тем, чтобы облегчить жизнь моему брату, что находился там уже пять лет. В разговоре выяснилось, что там сидит её сын и теперь вот она молится о спасении его души, здесь, в женском монастыре русской зарубежной православной церкви в Нормандии.

Товарищ, что проехал со мной на своём старом "Опеле" всю Европу, в дороге приболел и мы решили пару дней пожить в монастыре, телефон и адрес которого ему дал ещё в Москве знакомый священник.

Товарищ слёг, думали простуда. Десять дней он валялся в комфортабельной, одноместной келье, а я пахал землю с легионером, поселившемся в монастыре после службы во французском иностранном легионе, в домике, что когда-то построила писательница Юлия Вознесенская. Эмигрировав после отсидки в Гулаге, она дала денег монастырю и ей выстроили небольшую, в две комнатки со всеми удобствами маленькую дачку, возле основного здания монастыря.

Легионер, повоевав с неграми в Африке, теперь много молился, работая по хозяйству женского монастыря, под руководством сестры Наташи, слегка говорящей по-русски. Товарищ мой, слегка оклемавшись, решил ехать домой, ведь у него кончалась виза. Когда он уезжал, я обратил внимание на его жёлтые белки глаз, но он сказал, что это отражается свет от моей куртки. "Совсем ты, Дима, съехал на освещении, преподавая во ВГИКе эту свою светотехнику".

- Нет, - это, говорит, от твоей куртки отражается. Ведь я работал в ярко-желтой ветровке, полученной моей дочерью Настей за работу в пресс-центре детской международной олимпиады в Москве.

Товарищ уехал и через пару дней прислал мне смс-сообщение: "Я в Кёльне, анализы показали гепатит. Всем надо сделать прививки". Всему монастырю?!

Я продолжал работать в поте лица, молясь каждое утро по часу в монастырском храме и ежедневно принимая контрастный душ по вечерам. Не прививался никак, если только ежевечерним вином. Потом на машине легионера мы отправились на юг Франции. Он в Оранж к семье, а я в Монпелье к редактору журнала, что напечатал призывы Аркадия Славоросова из моего фильма 1990 года "Всё ничтяк, мама!" (при перемонтаже в 2007 + субтитры разноцветные на неправильном английском)
 
Лозунги, что идут в фильме как титры, между кадрами удолбанных Гуру и Лизки, гонящими телеги, тусуясь по своей/папиной люберецкой квартире на Комсомольском тогда проспекте.

Пробыв в Монпелье неделю, я вернулся на старенькой машине легионера в монастырь, так как виза моя была ещё на месяц - он там нашёл для нас работу. Мы жили в монастыре, а работали в деревне на ремонте крыши дома, принадлежащего семье искусствоведов, эмигрировавших из России лет двадцать назад.

Поработав три недели, я вернулся домой на трёх поездах с пересадками в Берлине и Бресте.

Я не заболел желтухой, не заразился от моего товарища, что полечившись в Кёльне, благополучно доехал до Москвы, я привёз домой денег, здоровый и пьяный.

Это ли не чудо!?

Уже дома, моя жена обнаружила, что на моей груди стало больше волос – они проросли ближе к шее. Вот вам третье Чудо.

Но самое большое Чудо – это исчезновение шишки на моей правой ляжке. Их там у меня много под кожей, сколько себя помню, но одна торчала, словно маленький опёнок, наверное, это последствия ядерной катастрофы в Челябинске-40, где Курчатов атомную бомбу создавал.

Там был взрыв в 1957 году, а я родился через полгода после катастрофы. Так вот одну из шишек я удалил хирургическим путём, когда косил от армии за три месяца до двадцати семи лет, проживая тогда в Бухарской области, для чего ещё и поработал механиком по монтажу башенного крана в строгой зоне с рецидивистами на строительстве цеха подземного выщелачивания урана - а другая просто исчезла после обильных молитв, здорового образа жизни с большим количеством красного вина Бордо и первой в жизни исповеди, а потом и причастия у батюшки Александра из женевского православного храма, что приезжал в женский наш монастырь, исповедовать монахинь. Он пожелал мне пить поменьше и ежедневно молиться. «Это важно», - сказал он сильно с акцентом.

Вот мои чудеса, что познал я в Мирчудесе французском, в 120 километрах севернее Парижа, в деревне Провемонт, будучи сорока шести лет от роду.

Итого 4 Чуда: – звонок авторитету (по-моему, девушка просто не дозвонилась, но каково совпадение!)- произрастание дополнительных волос на груди - исчезновение шишки на ляжке и - полная защита от желтушного бациллоносителя. АЛЛИЛУЙЯ !!

Москва. 2005г. © Copyright: Саша Kузнецов (Александр Валерьевич)