Встать на перекрестке продолжение 11

                После приговора




Пушкарев шел по улице, в обратную сторону от дома. Домой идти не хотелось. Поднялся ветер и, собирая пыль с тротуара, бросал ему в лицо. Он пытался отворачиваться, но было бесполезно.

- Дурочка! – шептал Михаил Андреевич, сопротивляясь ветру. - Какая же ты дурочка! Зачем же так! Ведь могла же по-другому. Как мало требуется, чтобы победить зло, и как трудно это сделать. Ведь произнести всего два  слова!  Но не смогла! Не решилась!

- Да! - продолжал сокрушаться Пушкарев, - судопроизводство не знает сослагательного наклонения, так же как история, так  же как и судьба человека. Можно же было попробовать, а вдруг получилось бы. Куда там! Когда в руках оказывается столько доверия, голова занята единственным вопросом: как потратить кредит? Эх! Почему так происходит? Почему эти горе-защитники ни разу не пытались поставить перед экспертами вопрос о наличии ограниченной вменяемости Шальновой, учитывая ее заболевание? А ведь могли! Это же элементарно!

Такая возможность была, ведь Герман в показаниях упомянул: «Анну я могу охарактеризовать как глубоко неуравновешенного человека с нарушенной психикой».   Следователь допросил Германа поверхностно, не выяснив многие детали и обстоятельства, но эту ошибку мог исправить защитник, и постараться выяснить все, что было в пользу Анны.

 Возможно, показания Прилиженко подтвердили бы и другие свидетели, если бы защитник проявил инициативу. Получив свидетельскую базу, защитник мог потребовать экспертизу. Может быть, эксперты признали бы Шальнову ограниченно вменяемой. Потом открываешь уголовный кодекс, и читаешь двадцатую статью, - «признание лица ограниченно вменяемым  учитывается  судом  при назначении  наказания».

  Конечно, одного этого было недостаточно. Я бы попытался наладить контакт в очень корректной форме с потерпевшими (пусть даже через адвокатов), возместил (допустим, - частично) причиненный вред и  высказал свое искреннее, действительное отношение к тому, что совершил. Глядишь, в 2009 году Анна и вышла бы на свободу. Суд мог назначить ей минимальный срок наказания.

Конечно, с точки зрения потерпевшей такой приговор был бы явно несправедливым, но формально он бы соответствовал закону. А что вышло? Как обычно!  Получила большой срок и лишилась наследства. Но если посмотреть с другой стороны, для Анны признать вину и не просто раскаяться, а поцеловать землю, которую осквернила, встать и сказать всем, вслух: «Я убила!», - было дело невозможным.

 Трагедия заключалось именно в этом, даже не в самом убийстве, каким бы жестоким оно не было. Ни при каких обстоятельствах, и ни при каких условиях, - никогда Шальнова не могла так поступить. Признание для неё было невозможным по своей сути. Почему? Потому что Зло настолько овладело ее душой, убежденность Анны во всесилии денег, в могущество князя мира сего было настолько велико, что в душе не осталось даже самого крохотного местечка для веры в Добро, для любви к Богу, и Он не послал ей жизни.

Пушкарев замолчал, продолжая идти вперед.

- А она вот не могла, - иногда вслух повторял Пушкарев, продолжая сутулиться и идя вперед наперекор ветру, вслух разговаривая с собой и не замечая любопытных взглядов прохожих. Наконец, очнувшись, повернул по направлению своего дома.

Он шел, а в ушах его звучал монотонный голос судьи: «Оценивая заключения экспертиз по исследованию психолого-психиатрического состояния Шальновой Анны, суд приходит к следующим выводам, что заключения Одесской психиатрической экспертизы, Киевского центра и Херсонской психиатрической больницы являются объективными, они согласуются друг с другом и с доказательствами, исследованными судом, и надлежащим образом мотивированы. Выводы этих экспертиз основаны на тщательном анализе всей медицинской документации подсудимой и материалах дела, а также на всесторонних исследованиях психического и психологического состояния подэкспертной, с подробным и логичным анализом. Экспертами при проведении исследований были приняты во внимание все показания подсудимой в ходе досудебного следствия (как объяснения, так и показания в качестве подозреваемой и обвиняемой). В этих показаниях Шальнова подробно, последовательно и детально рассказывала о происшедшем, описывала ход развития событий, детали окружающей обстановки, поведение потерпевшей и ее малолетней дочери, а также свои собственные действия.

 Через месяц после совершенного преступления,  Шальнова  по-другому стала излагать обстоятельства дела и начала ссылаться на свою забывчивость, что не согласуется с доказательствами, а именно: с первоначальными показаниями самой подсудимой и показаниями свидетелей, подтвердивших отсутствие у подсудимой признаков физической астении (опустошенности)».

- Вот тут, - усмехнувшись, заключил Пушкарев, - чувствуется рука Востриковой, она ведь вступила в дело через месяц после убийства. Девятнадцатого июля Анну впервые допрашивали с участием Востриковой, на котором Шальнова начала говорить: мол, все забыла, находилась в душевном волнении. Говорила так, чтобы создать видимость аномального аффекта для экспертов.

Судья: «исходя из изложенного, суд считает необъективным и не принимает во внимание как доказательство заключение судебной психологической экспертизы о нахождении Шальновой в состоянии аномального аффекта, поскольку такое состояние подсудимой опровергается другими заключениями экспертиз и не согласуется с доказательствами по делу. Кроме того, как видно из заключения психологической экспертизы, при исследовании психологами принимались во внимание не все имеющиеся доказательства, а только те, которые согласовывались с выводом о наличии аномального аффекта. Психологи при проведении экспертизы не анализировали поведение Шальновой на основе показаний свидетелей и потерпевшей Семенович Ксении.  Акцент был сделан на показаниях самой Шальновой от девятнадцатого июля 2002 года: обстоятельства происшедшего не помнит, ее всю трусило, ноги подкашивались, она не могла подняться и отойти от потерпевшей, и заявила свидетелям, что не в состоянии убегать. Аналитическая часть заключения психологической экспертизы больше основана на мнениях ученых и теоретических выкладках, чем на материалах уголовного дела, на конкретных данных и обстоятельствах по исследуемому событию и личности Шальновой».

- Выводы суда, - продолжал Пушкарев, - убедительные и правильные, соответствуют всем другим доказательствам в их совокупности, как того требует закон. Суд не принял во внимание и наличие первой группы инвалидности. Со мной не согласились только в двух случаях. Во-первых, суд не признал наличие корыстного мотива у Шальновой, хотя я настаивал: Анна требовала деньги с ножом в руках. Показания Ксении прямо  подтверждали это. Но суд решил иначе. Все равно согласиться не могу. Предположим, если бы у Виктории были двести долларов? Стала бы Анна убивать её? Вряд ли, скорее всего, не убивала. Так значит, убила из-за двухсот долларов. Тем более, корыстный мотив подтверждался не только показаниями Ксении, но и наличием денег на полу. Но здесь Анна выкрутилась, заявив, у нее в руках была сумочка, из которой при борьбе выпали деньги, те самые, которые были обнаружены на полу в кухне. Почему же об этом стала говорить только через шесть лет? Ответ нашелся мгновенно - «меня не спрашивали!». Шальнову действительно никто не спрашивал, - откуда деньги на полу? В 2002 году этот вопрос никого не интересовал. Всех волновало только одно - как оправдать доверие, так внезапно свалившееся на голову.
 
- Доказательств корыстного мотива было действительно мало, - вслух произнес Михаил Андреевич, - только протокол осмотра места происшествия и показания Ксении, вот и все. Причем она являться в суд наотрез отказалась, панически боясь Шальновой. К тому же и Лидия Михайловна категорически была против допроса внучки в суде.

Михаил Иванович вспомнил этот разговор с потерпевшей.

- В таком случае суд  не сможет осудить Шальнову за покушение на убийство, – предупредил он Лидию Михайловну.

- Нет! Михаил Андреевич, - после короткого молчания произнесла она. - Мне страшно за неё, я хорошо помню, когда прошел год после смерти доченьки моей, утром  отправила Ксюшу гулять во двор, и через полчаса вдруг звонок и крик. У меня сразу сердце опустилось. Я, перепуганная, подбегаю к двери, открываю и вижу - она вся в слезах, дрожит, еле на ногах стоит и кричит «Мама, мама!».  Я к ней, обнимаю, затаскиваю в квартиру, ничего не могу понять и сама начинаю дрожать. Она слова вымолвить не может, взахлеб плачет, в истерике, я ничего не понимаю. Потом, когда успокоилась немного, рассказала мне, как на ступеньках в подъезде увидела капли крови. Я потом сразу же спустилась и обнаружила кровь. После выяснилось, что наш сосед возвращался с охоты в тот день, и нес в руках сумку с добычей, из нее кровь и капала. Так что не могу я привести Ксюшу в суд, никогда!

- Поэтому Ксению не допросили в суде, - продолжал размышлять Пушкарев, приближаясь к своему дому. - Ограничились оглашением её показаний. Допросили поверхностно, не выяснив многие детали. Устранить противоречия суд не смог и не признал Шальнову виновной в убийстве из корыстных мотивов. Судьи также пришли к выводу о том, что покушения на убийство Ксении не было.  Они рассуждали следующим образом. Шальнова не желала смерти Ксении. Дескать, высказала только словесную угрозу, поэтому не препятствовала ей покинуть кухню, когда она пыталась защитить мать, хватая Шальнову за руку. При таких обстоятельствах подсудимая имела возможность убить девочку, но действий, свидетельствующих о таком намерении, она не произвела. Напротив, как следует из показаний девочки, подсудимая требовала от нее уйти, угрожая в противном случае убить. Анализируя все доказательства по делу, суд посчитал: высказанная угроза была не проявлением умысла на убийство ребенка, а способом заставить уйти и не мешать осуществить задуманное. Доказательств реального намерения убить Ксению действительно было мало. Это так. Ведь не зарезала девочку, оставила в живых, а кроме Ксении, других очевидцев не было.

- Главное все-таки, - Пушкарев уже подходил к своему дому, - суд признал Шальнову виновной в совершении умышленного убийства с особой жестокостью и назначил ей  наказание в виде пятнадцати лет лишения свободы.

                Эпилог (предпоследний).


 Оказалось, нет, не всё. Анна подала кассацию в Верховный суд Украины. В жалобе на семи листах мелким почерком, почти без интервалов, она пыталась доказать недоказуемое: мол, находилась в состоянии аффекта, инвалид первой группы, жизнь свою защищала от нападения, Герман во всем виноват, в общем, все то же самое.

Двадцать шестого октября 2009 года состоялось судебное заседание  палаты по уголовным делам Верховного Суда Украины. Высшая судебная инстанция оставила приговор в силе, а жалобу  без удовлетворения. Теперь все. Окончательно.

Ржавые механизмы судебной процедуры, издав протяжный скрип и скрежет, наконец-то замерли. Чаши весов в руке  застывшей в мраморе статуи, замедляя движение вверх-вниз, вздрогнули и остановились. Дело Шальновой вернулось и навечно успокоилось на деревянном стеллаже судебного архива. Он, как колумбарий, хранил пожелтевшие со временем бумажные урны с остатками пепла сгоревших человеческих судеб. Лист дела под номером тридцать пять навсегда остался в кромешной темноте, и отпечаток  указательного пальца левой кисти  никогда не увидит солнечного света.

С тех пор прошло пять месяцев. Ранним апрельским утром ворота следственного изолятора медленно раскрылись, выпуская на улицу автозак. Анна сидела на металлической скамье, ёжась от рассветной прохлады и покачиваясь в такт движению, с тревогой думая о будущем. Путь предстоял неблизкий. Этап заканчивался в Харьковской области.

Выпустив автомобиль, двор изолятора принял в свое чрево другой, ворота медленно закрылись, издав напоследок протяжный скрежет. Клетка на колесах остановилась. Среди «пассажиров» выделялся один, с отрешенным взглядом. Конвойный, выскочив из кабины, подошел к дверце и, открыв её, зычным голосом весело закричал: «Михал Иванович! Федорчук!», и добавил шутливо: «Про-о-сю!».

                КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ




ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ