Погремушки пустоты

  Каждого из живущих в этом мире настигают разочарования. Неважно, в каком направлении двигался человек. Какие он ставил цели, чего хотел и добивался. И даже откровенно признаваясь себе каждый раз в своих желаниях, и даже делая всякий раз именно того, чего бы он хотел, даже, что самое страшное, получая от мира именно тот ответ, что он ожидал, человек приходит к этому краю. Краю с которому он вновь заглядывает в пропасть своей души, и пугаясь той глубины, которую там видит, чаще всего вновь бежит от края… лишь для того, чтобы снова к нему вернуться… позже.
  Таково мое лирическое вступление, которое, возможно, не говорит ни о чём конкретном, но намекает на то ощущение, в котором произошла история.
Заранее добавлю, что всякий человек, который смутно догадывается, или хоть отдалённо представляет ту пропасть, о которой я говорю, и не хочет о ней думать – должен завершить чтение этой истории прямо на этом месте. Добавлю, что по поводу неё некоторые люди говорят «не стоит об этом думать», «это философия» (недоступная для осмысления информация), «какая-то фигня», «бессмыслица» и т.п.
*************
  Отчаяние стало фоном мира. С тем, что неясно копошилось на сердце, лучше всего сочетались ночь и тучи. Солнце ворошило ворох цветных мыслей, которые обесценились на фоне вселенского праздника безумного отчаяния и отразившиеся блики раздражали взгляда. Такие чувства были во мне.
Способов бежать от своего состояния существует уйма, любой может предложить их целый ворох, и в нём найдётся даже пару более-менее сносных, чтобы поменять направление своих мыслей и чувств,… я не воспользовался ни одним. Руководствуясь скорее интуицией, чем разумом, загнанным в тупик, я выбрал то, что по своей форме скорее напоминает безумие. По ночам я, со спальным мешком, стал уходить спать на заброшенное кладбище, что располагалось неподалеку от моего дома.
  Могилки здесь были выцветшими и обшарпанными. Оградки покосились, повсюду щебетали птицы, даже водились мыши и ежи. Над землёй, выделенной людьми для смерти, торжествовала жизнь. Мрачность, что многие люди любят приплетать кладбищам в своих рассказах, была по моим ощущениям не более той, что бывает в ночном лесу или парке… Что-то сродни ощущения опасности. Я облюбовал себе «могилку поприличнее», припрятал около нее старый туристический коврик, и приходил туда каждый вечер со спальным мешком.
  В первую ночь здесь я чувствовал себя особенно тревожно. Вокруг было много звуков, и я усиленно вслушивался в них, стараясь предугадать опасность. В какой-то момент мне показалось, что я слышу приглушенные шаги. Я стал вглядываться в темноту, стараясь увидеть что-то, и в причудливом переплетении теней и гипнотическом покачивании веток мне иногда мерещились какие-то фигуры. Я не мог уснуть всю ночь, напряжённо вглядываясь и вслушиваясь в темноту так, что под утро очень утомился от своего ночного напряжения и уснул, почувствовав облегчение от света, что принесло с собой солнце.
  Мне приснился сон. В нем я ходил по небольшому городку, где все мне казалось знакомым. Я чувствовал, будто мне вскоре придётся уезжать отсюда. Присев на лавочке в зеленом летнем дворике я увидел, как ко мне подошел пожилой мужичок. Он улыбался, присел со мной на скамейку и заговорил о погоде, об облаках и птицах. Я слушал его речь, и она гипнотически действовала на меня, я чувствовал себя расслабленным, кивая ему, когда он что-то спрашивал, и, отвечая иногда короткими репликами. Он неожиданно странно на меня посмотрел и сказал «Я рад, что ты снова зашел к нам, знаешь, мы всегда тебя ждем» - эта реплика так удивила меня, что я проснулся. Был уже день.
  Следующая ночь на кладбище была такой же беспокойной, как и прошлая. В этот раз я захватил с собой свечу, надеясь, что огонь успокоит меня. Некоторое время он действительно меня успокаивал, однако вскоре я понял, что когда ты смотришь на огонь, и привыкаешь к нему, темнота кажется ещё темнее, и разглядеть в ней что-то становится практически невозможно. Я начал думать, что кто-то может с лёгкостью видеть меня, освещенного огнём, я же его не увижу. Вскоре я уже отчетливо чувствовал взгляд. Как будто кто-то смотрел мне в спину из темноты. Я затушил свечу, и начал оглядываться… впрочем, уснул в этот раз я быстрее, как только начало светать. В этот раз мне снилась река. Я шел вдоль неё по рыбацкой тропке, и слушал журчание реки, пение птиц и шелест листьев. Затем я вышел на небольшой песчаный пляж, местами поросший травой. Там я увидел лежащего около реки человека. Его лицо было прикрыто панамой, мне показалось, что он не дышит. Я подошёл к нему и сдвинул панаму с его лица, однако вместо лица увидел череп, в глазницах которого копошились личинки мух. Я сразу проснулся и почувствовал, как что-то касается моего плеча, пульс мой мгновенно участился, я резко отдёрнулся, вскочил на ноги… и увидел пса, который с жалким и испуганным видом отбежал от меня. У меня с собой было немного еды, и я покормил его. Собирая вещи я вновь почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. Несколько раз внимательно оглядевшись я все-таки выбрался с кладбища и отправился домой.
  Как бы это ни звучало странно, но мои двухдневные похождения на кладбище подействовали на меня успокаивающе. Я начал замечать в своей жизни все больше приятных моментов, так что в третью ночь уже преспокойно ночевал дома. Единственное, под вечер мне начало казаться, что кто-то следит за мной. Сначала из окна, затем со спины… Я убедился, что дома никого не было, и уснул.
В этот раз сон был настолько реалистичен, что я был полностью уверен, что это реальность. Дело было днем и я шел на кладбище… не помню зачем. Дойдя до той самой могилки, около которой я ночевал, я с удивлением увидел сидящего на туристическом коврике нагого мальчика. Он был повернут ко мне спиной, и гладил себя. Я, нешуточно удивившись стал обходить его, чтобы разглядеть, и он заговорил… точнее она. Это был голос девочки. «Стой!» Я остановился и спросил «Что ты здесь делаешь?» Она откинула челку и повернулась ко мне лицом… Все -таки это была она. У неё были короткие темные волосы и маленькая несформировавшаяся еще грудь с большим оранжевым ореолом сосков. Её лицо было наклонено вниз так, что я не видел ее глаз. Она улыбнулась и ответила «То же, что и всегда. Я ласкаю себя, чтобы мне было приятно и красиво», её улыбка была блаженной, на мой взгляд, но через некоторое время уголки ее губ поплыли вниз и получившаяся гримаса выглядела весьма недовольно. «Но я замерзаю, мне холодно!» Требовательно сказала она, словно ожидая от меня чего-то. Я почему-то растерялся. Мне казалось, будто я просто обязан ей помочь, даже не просто обязан, а уже давно должен был сообразить что ей тут на кладбище холодно сидеть, и прибежать как-то её согревать… в то-же время это понимание казалось мне странным. «Ты хочешь, чтобы я тебя согрел?» Она ответила - «Я уже давно смотрю на тебя, и жду, когда ты мне наконец поможешь! Когда?» и с этими словами она подняла голову. У нее не было глаз. Вместо них в глазницах был черный свет… да именно черный свет, который светил изнутри, и то, куда он светил становилось темнее и плохо различалось. Она посмотрела мне в глаза и окружающая реальность начала рушиться… Ту картинку, которую я видел как-будто заливала чернота, выплескивающаяся из ее глаз, а звуки птиц и шелест листьев просто исчезли, и на их месте образовалась тишина… Звенящая тишина. Когда картинка исчезла, и я словно утонул во тьме, единственным, за что цеплялось моё «оглушенное» сознание был именно этот звон. Звон тишины. Я вслушивался в него некоторое время и разобрал в нем шепот, а затем я увидел в звуке (да да, я именно «увидел» в звуке, как бы это странно не звучало) танец. Танцевало нечто. Нечто с бесчисленным множеством привлекающих взор изгибов. Из изгибов иногда словно проявлялось лицо той девочки и нашептывало удивительную песню. Песню, от которой захватывало грудь, от которой было невыносимо страшно, страшно как будто ты завис над бездонной пропастью в которую в следующую секунду упадешь… страшно и невыносимо красиво одновременно… Невыносимо – не только потому-что страшно, а также и потому, что хотелось удержать эту красоту, заставить её замереть, хотя-бы запомнить и понять, но все это было невозможно. Красота с каждой секундой изменяла свою форму и уже становилась совсем не той красотой, которой была вначале, однако сохраняла свою невыразимую и недосягаемую притягательность. В какое-то время я забылся, а когда проснулся - попытался выразить все что запомнил, пока это не покинуло меня совсем, и написал некое странное «произведение»:

Я твоя сестра, твоя дочь и твоя мать.
Я жена, я жажда, я вода, я день и ночь.
Видишь то, что переливается сквозь тебя,
Сокрыв твои мечты и твои страхи,
Они во мне живут играя ту музыку,
Которой ты не услышишь вовек,
Беги от меня по моим волнам в мое чрево,
Где ты утонешь во мне и захлебнешься мною,
Будучи мною станешь мною, и навсегда здесь,
В непорочном вращении навечно застынешь,
Когда время станет мною, пройдя во мне
Множество раз завершится мною,
Ты застынешь здесь и поймёшь кто я,
Найдя себя там, где никогда и ничего не было.

… Бред, даже и не знаю в каком стиле, однако он, как мне показалось, отливал отчасти тем чувством, которое я хотел передать. У меня тут-же родилась какая-то странная гипотеза о мире. Я представил себе мир, как маленькую неокрепшую девочку, похожую на подростка, которая, по сути, ничем не является, или является пустотой, и которая ласкает и гладит себя всем, чем возможно,  по всему, что можно, чтобы только не мерзнуть в своей бесконечной холодной бездне… Мир который не мог удовлетворить себя, и ждал от созданий, которые в нем возникли какой-то помощи… впрочем вскоре я понял, что ошибся.
Я вышел во двор. Утро было ослепительно ярким. По городу шли люди… и тут я увидел. Люди не шли, они двигались. И двигала их она, наблюдая за каждым. Наблюдая даже не только за каждым человеком, но и вообще за всем, со всех сторон. Люди двигались и издавали шум, создавали какую-то картину на улице, создавали какое-то определенное настроение, быть может ауру, или какое-то поле… В целом я бы сказал они издавали то, что для той самой девочки казалось нотами. Она ведь не была человеком, это я так сначала её увидел, по ошибке.
Она была более совершенной, она была музыкой, удивительной музыкой проникающей везде. А люди, звери, природа и все вокруг – были лишь её инструментами… Люди походили скорее на погремушки. Это она брала их и трясла. Иногда плавно, иногда резко. Они двигались, повинуясь ей и создавали собой музыку, которую слушала она… девочка по имени… «Пустота». И во всем этом удивительном оркестре чего-то не хватало.
  Я посмотрел по сторонам и, наконец, понял, кто смотрит на меня. Я позволил ей взять меня и заиграл свою партию. Она улыбнулась мне и исчезла. Остался только я. Я и та партия, что мне предстояло сыграть.