Взгляд из-за плеча. Эскиз Марии Редько

Наблюдать за наблюдающим. В этой странной схеме присутствуют трое, двое из них наблюдают и двое не знают, что за ними наблюдают.
Музыканты собрались здесь, чтобы производя звук, услаждать тех, кто пришел насытить желудок в харчевне рядом. Возможно, с хозяевами последней у них есть договоренность, ведь увлеченный музыкой человек может съесть больше, а значит принести большую прибыль заведению. На поверхности восприятия лишь несколько человек, играющих легкую, без острых граней, позитивную музыку. Дальше – тайна.
Художник – пришел, вернее, пришла, наблюдать за первыми участниками действия. Ее интересует картинка, визуальная часть жизни музыкантов. Углубляясь в изучение их образов опытными глазами, своим главным оружием, она замирает как пантера перед броском. Добыча скоро будет изучена и перенесена на бумагу. Розоватые, от постоянного смотрения на близко расположенные полотна и мольберты, веки с длинными ресницами двигаются медленнее, боясь пропустить едва уловимые черты музыкантов. Она может вовсе не слышать приятной трели флейт, скрипок и других инструментов. То, ради чего здесь первые участники не всегда может заинтересовать второго. Она есть сплошной взгляд, не подозревающий о том, что на ней также лежит чей-то изучающий взор.
Летний ветер вздох за вздохом передергивает ее локоны, на кожу падает несколько капель воды, случайно оторванных тем же ветром от небольшого облака, а карандаш, запрограммированный душой и взором из под натруженных век, выводит какие-то контуры.
Третий участник действа не производит ничего, кроме мыслительного процесса. Он молчаливый цензор, сравнивающий соответствует ли картинка реальности. За ним никто не наблюдает – он так думает. Первые и второй участники тоже уверены, что отрешены от мира, а их настрой, положение и состояние в пространстве никто не фиксирует. Но за каждым из них стоит свой зритель-надзиратель. Молчаливый цензор…его миссия проста и сложна. Он не знает законов музыки, поэтому не может понять хорошо ли играют те, кто пришел, чтобы создавать звук. Нет у него и знаний о живописи, поэтому судить о работе той, кто пришел создавать изображение, ему тоже сложно. Легче наблюдателю в другом – ему никто не скажет, как он должен слушать или смотреть на первых или на второго участника. Вот здесь и начинается полная свобода творчества – возможность просто чувствовать. Чувствовать, чтобы в итоге сказать – «Да, прекрасно. Она прекрасно смогла уловить образы музыкантов. Знание законов тут ни при чем – их характеры на бумаге продолжают образы живых людей, становясь единой целой картиной. Это уже не рисунок на бумаге, а часть живых людей. Существование одного без другого просто не возможно». И не было этих людей, пока не запечатлели их части на бумаге, не было движений смычков по струнам и пальцев по клавишам до появления рисунка.
Люди снуют мимо, прикрываются от накрапывающего дождя, слушают шум города, кто-то останавливается рядом с музыкантами, кто-то вовсе не замечает их и того, что здесь совсем рядом есть еще целых три мира, которым не важны ни погода, ни прохожие.
В одном мире есть только музыка…ради музыки. Суровое крестьянское лицо скрипача становится нежнее, когда в очередной раз он проводит смычком по струнам, извергая хоровод тонов и полутонов. Звуки пронзают воздух и бесследно умирают. Их нельзя потрогать и насладиться второй раз – они сиюминутны. Но важно ли это. В этом мире есть только музыка – не ради слушателей, а ради нее самой несколько людей синхронно извлекают звуки из таких разных инструментов.
Второй мир – мир зрительных образов. Здесь тихо, как в ночном небе за городом. Художник творит образы не ради музыкантов, а ради самой себя, желая в чертах внешнего мира, найти отражение и продолжение своей души – лучше понять себя, сделав музыку не сиюминутным исчезающим действом, а вечной, запечатленной на холсте. Холст не поет, но его тени и полутени сродни тонам и полутонам в нотном стане. Каждый штрих следует за другим в строго определенном порядке, предписанном природой, светом, душой и плавностью движений руки автора. Игра света и тени здесь дает гораздо больше понимания о мире и о людях, чем отражение их точных черт. Музыка прозвучит и исчезнет, холст останется немым свидетелем происходившего, и при каждом новом просмотре его, будет раскрываться по-новому – в следующий раз наблюдатель может увидеть новые грани, которые не рассмотрел сразу, да и время будет нещадно вносить коррективы в карандашный набросок, сглаживая то, что еще осталось острым.
Третий мир – мир безмолвного цензора. Здесь задействованы все органы чувств. На кожу наблюдателя сквозь солнце падают редкие капли дождя, ветер гладит его волосы. Если закрыть глаза, останется звук, идущий из первого мира. Если открыть их – появится картина из второго. Два мира очень близки ему, даже обоняние включается здесь – из второго мира при каждом дыхании ветра доносится нежный карамельный запах волос художника, сидящей на расстоянии вытянутой руки. Новый мир на расстоянии вытянутой руки. Мир, в котором глаза становятся ушами. Мир, в котором глаза – зеркало души.

Брест 27.07.2014