Жанна д Арк из рода Валуа 151

НУАЙОН
(июнь 1430 года)

Сомнения в собственной правоте, особенно для человека, который и мысли не допускал, что может быть неправ, вещь неудобная и малопонятная. Для Филиппа Бургундского они стали примерно тем же, чем для человека, лежащего себе спокойно в постели стало бы присутствие рядом, на подушке, какой-нибудь мерзкой твари. И лежать спокойно уже не получается, и совершенно непонятно, каким образом смогла эта тварь сюда проникнуть!
Нет, можно было бы, конечно, ответить на письмо парижского инквизитора, назначить сумму и продать обеих девиц, как и было договорено — и всё! И какой-нибудь Люксембургский бастард так бы и поступил. Но Филипп Бургундский — это Филипп Бургундский! Никакая договорённость не является для него цепями, потому что всякая сделка — прежде всего преследование собственной выгоды. Сейчас ему выгоднее держать Жанну в плену, присматриваясь, с одной стороны, к Бэдфорду, с другой — к Шарлю. И, хотя последний помалкивал, Филипп не слишком ломал голову, гадая «почему?». На месте французского короля он, может, и сам поступил бы так же. Но он  не французский король! Он — герцог Бургундский, в руках которого игла тех весов, где взвешиваются интересы двух королевств. И сейчас только он решает, кому отдать преимущество. И отдавать ли вообще?
И тут эта вторая девица спутала ему все мысли! Будь Жанна одна, он бы знал, что делать - выждал пока обе стороны чётко определят свои позиции, и продал бы её тому, кто для Бургундии предоставлял больше выгод, пусть даже и в обход интересов Шарля. Мало ли что там ещё преподнесёт герцогиня Анжуйская. Вдруг, через её посредничество, хорошую сумму за Жанну предложит Карл Лотарингский? Или Рим, что тоже возможно, если они там решат как-то по-своему использовать необычную славу этой девицы. Бургундии добрые отношения с папой не повредят, и, к слову, от Бэдфорда надёжно прикроют.
Но, вот уже несколько дней, с тех пор, как герцог вернулся в свой лагерь под Компьеном, он не может отделаться от странного ощущения, что надо всей политикой, надо всеми государственными выгодами, словно недостижимое небо, раскинулось что-то ещё - более высокое! Что-то, о чём до сих пор он думал заземлённо, если думал вообще...
Вера давно уже представлялась герцогу этаким умывальником для души.
Не осознанно, разумеется. Пожалуй, даже, такое представление залегало в нём где-то очень глубоко, упрятанное под воспитанием и многовековым восприятием религии, как некоей догмы. Потребовалось почиститься — покаялся, помолился, и вот уже снова легко, никаких сомнений — душа омыта. С другой стороны - более понятной и материальной - вера была частью той же политики, средством эксплуатации и спекуляции. Детские страхи перед геенной огненной давно уступили место трезвому пониманию того, как гибко трактуются любые церковные постулаты если власть и сила земных правителей того требуют.
К тому же, всегда можно покаяться...
Но Филипп не мог припомнить случая, когда бы душа его требовала покаяния. Он твёрдо стоял на земле и жил по земным законам. Поэтому и Жанну с лёгкой совестью продал бы, потому что девице, в худшем случае, угрожало бы почётное заточение в каком-нибудь замке или монастыре, из-за чего у Филиппа душа не заныла бы ни на мгновение. Он бы и вторую продал, окажись они никем и ничем!
Но... Эта безродная девица, которую, неизвестно для чего, держали возле Жанны, ухитрилась самыми обычными словами попасть в ту единственную уязвимую, незащищённую ничем точку в душе герцога, от которой, как трещины по стеклу, поползли сомнения.
Это она - её слова - заставляли сейчас чувствовать над собой бездонное небо, где таилось нечто, куда более высокое, чем все расчёты и вся политика! Нечто грозное и, в то же время, доброе, что он боялся пока назвать простым именем «Бог», но уже понимал, что не может — и вряд ли когда-нибудь сможет — отделаться от его понимания, присутствия и от странного нового чувства, родившегося в нём...
Понять природу этого чувства не удавалось, но Филиппу оно совсем не нравилось. Оно тревожило, угнетало и требовало разъяснения, которое герцог твёрдо решил получить, потому что всё понятое уже побеждено!

Побыв недолго в лагере под Компьеном, где в его руководстве никто особенно не нуждался, герцог Филипп снова уехал в Нуайон, где сначала отобедал, потом вяло и рассеянно поохотился со своим соколом, потом отказался от ужина и, просидев в задумчивости и одиночестве около часа, велел, наконец, привести к нему Клод.
Когда она вошла, солнце за окном клонилось к закату. Видимая из комнаты часть небосвода окрасилась кровавым багрянцем, и Клод запнулась на пороге, увидев это алое небо. Но потом опустила глаза и прошла.
- Не любишь закат? - спросил герцог.
- Люблю, ваша светлость.
- Тогда, почему так посмотрела?
В ответ девица наклонила голову, набычилась и молчала с той крестьянской туповатостью, которая всегда бесила. Ни дать, ни взять, те рабы, которые при появлении герцога, вечно не знали, что сказать и, как себя вести.
Его светлость поморщился. Может, несколько дней назад ему просто показалась в ней эта некая особенность? И, может, это хорошо? И пусть... Можно будет отмахнуться ото всех сомнений — с совестью он как-нибудь договорится — и жить, как жил до сих пор, не изводя себя мыслями о том, что какая-то там крестьянка получила в этой жизни откровение, ему, всесильному герцогу недоступное!
Вот она, пожалуйста - стоит, как немая! Теребит передник слишком большого для неё платья, ну точь в точь, как та кухарка, или молочница, которая ей это платье одолжила! С какой стати Господу одаривать вниманием такую? Взять бы сейчас и отослать её обратно!
Филиппу безумно хотелось поступить именно так. Он уже облизнул губы, и одного лёгкого выдоха было бы достаточно, чтобы с них сорвалось: «Уведите её прочь!». Но, вместо этого, герцог выдавил стражникам: «Убирайтесь», и сам отвернулся к окну, дожидаясь, когда в комнате не останется никого, кроме них с Клод.
- Я не хотела прогневить вас, сударь, - послышалось за спиной почти сразу после того, как стражники ушли.
- Тогда разговаривай со мной, а не молчи, - с раздражением сказал герцог.
- Хорошо.
Филипп глубоко вдохнул и повернулся.
Да. Вот теперь она смотрит прямо на него и платье это чёртово больше не теребит! «Господи, помоги мне! - мысленно взмолился герцог. - Я готов принять любые Твои откровения, только дай мне жить после разговора с ней, как прежде! И тогда, клянусь, я спасу эту девушку!»
- С тобой хорошо обращаются здесь? - спросил он, чтобы хоть как-то начать.
- Да, сударь, спасибо.
- Может, что-то нужно? Пока я здесь, ты можешь попросить.
- Я хочу спросить о Жанне.
- Нет!
Герцог и сам не понимал, почему ответил так резко. Ему ничего не стоило сказать Клод, что Жанна, хоть и находится в заточении, но живёт вполне сносно и пользуется самым искренним расположением, как супруги, так и сварливой тётки Жана Люксембургского.
Герцог Филипп мог рассказать и о том, что из Рима, не официально и крайне пока осторожно, со множеством оговорок, поступали королю Шарлю намёки на то, что выкупить Божью Деву, принесшую ему славные победы и корону, необходимо во имя истинной веры и какой-никакой благодарности Господу. А Бэдфорду, в то же время, намекали на недопустимость расправы с подобной пленницей, поскольку один раз уважаемое церковное сообщество уже признало, что она не еретичка!
Но Филипп промолчал. Ему казалось, что Клод тем вернее раскроется перед ним, чем меньше она будет знать о Жанне. И резкостью тона он пытался дать ей понять — хочешь что-то узнать, будь откровенной.
- Вопрос о Жанне решаю не я. Точнее, не я один, - сказал герцог, досадуя на себя из-за того, что слова прозвучали не так веско, как хотелось. - Но твою судьбу можно решить прямо сейчас. Если ты поможешь, конечно, и не будешь отмалчиваться, когда я захочу что-то узнать.
- Мою судьбу решить очень просто, — ответила девушка безо всякой робости. - Отправьте меня к Жанне, так будет лучше всего.
- Я сам решу, что лучше.
Герцог снова нахмурился - руки девушки начали теребить платье. Он хотел было подавить раздражение и снова вызвать в себе спасительную мысль о том, что девчонка всё-таки ничего особенного из себя не представляет, но передумал. Филипп слишком долго готовился к тому, чтобы сейчас заглянуть... Куда? В недра самого себя? Или ещё глубже — туда, откуда пришла в его тело бессмертная душа, стыдливо сморщившаяся сейчас под тяжестью герцогской мантии?
Но, как бы ни было, он не смалодушничает и не отступит!
- Сядь, - приказал Филипп.
И сам тоже сел, борясь с желанием взять кубок с любимым бургундским и держаться за него, как за некую опору, потому что руки внезапно показались какими-то лишними.
Девушка осмотрелась. Единственным местом, куда она могла сесть, был стул с мягким сидением и резной спинкой - слишком роскошный, а потому неудобный. Ей тоже, в первое мгновение, захотелось отказаться и попросить дозволения разговаривать стоя. Но что-то в голосе и тоне герцога подсказало - больше всего сейчас он боится смотреть на неё снизу вверх, поэтому Клод послушно села.
- Ты ведь была не единственной девушкой в той деревне, где росла Жанна? - начал герцог. - Почему же пошла за ней только ты?
- Так было нужно, ваша светлость.
- Нужно кому?
- Не знаю. Но по-другому поступить было нельзя.
- Может, ты тоже слышала какие-нибудь голоса?
Клод еле заметно улыбнулась.
- Что вы, сударь. Единственный голос, который я слышала, был голос Жанны. Мне хватило и его.
Руки Филиппа не знали, что им делать и сцепились между собой пальцами.
- Давай оставим в покое Жанну! Ты очень странная девушка, но не кажешься мне обычной глупой крестьянкой, которая бездумно следует за госпожой! Надеюсь, и я не кажусь тебе идиотом, которого можно обвести вокруг пальца, отвечая на вопросы так, как делаешь ты... И перестань, наконец, теребить свой чёртов передник! Меня это раздражает!
Клод быстро расправила грубую ткань на коленях, сложила на ней ладони и подняла на герцога удивлённый взгляд.
- Ваша светлость, я не понимаю, чего вы от меня хотите! - произнесла она мягко, почти сочувственно. - Спросите прямо, и я так же прямо отвечу!
Филипп вдруг глубоко задышал. Потом задал вопрос, по его мнению глупый, но единственный, который вертелся у него на языке:
- Кто ты?
Девушка, кажется, поняла. Она немного подумала и ответила, как и обещала — прямо.
- Я — Клод... И я же — Жанна.
Со стороны это могло показаться странным, но именно малопонятный ответ герцога вдруг успокоил.
- Почему так? Это что-то означает?
- Крестили меня, как Жанну. Но деревья в нашем лесу... Не знаю, поверите ли вы, сударь, но они назвали меня Клод, и я верю, что так оно и есть.
Филипп, который готовился к чему-то подобному, не сразу смог подобрать слова к следующему вопросу.
- А разве деревья... Хотя — да... пусть. Но они как-то по-особенному разговаривают? Как ты могла понять, что именно «Клод»?
- Не знаю, сударь. Вы можете меня хоть пытать, но я не объясню, как это происходит! Я слышу, что деревья со мной говорят, всё понимаю и могу повторить смысл их речей, но не сами слова. Я их просто чувствую. Если хотите, могу вам рассказать, что нужно делать, и вы сами попробуете. Это просто — достаточно прижаться к стволу всем телом и ощутить себя его частью. А ещё лучше представлять, что у вас тоже есть корни, и они сплетаются с корнями дерева. Но, если это никак не выходит — такое бывает даже у тех, кто очень хочет услышать - то надо попробовать просто слушать, и делать это в такой момент, когда на душе или очень тяжело, или, наоборот, очень легко и радостно. Но обязательно, чтобы было как-то, как не бывает в обычные дни. Это, будто в церкви... Вы когда-нибудь чувствовали себя так, словно Бог вас слышит и отвечает вам?
- Не помню, - как под гипнозом ответил герцог. - Может быть, в детстве...
Сейчас он чувствовал приятное оцепенение, которое не хотелось стряхивать.
- О том, что должна идти с Жанной, ты узнала так же?
- Нет.
Видя в герцоге неподдельный интерес и веру в свои слова, Клод решила, что не будет ничего дурного в том, если она расскажет и о Дереве Фей и о тех предсказаниях, которые порой делала - то просто по наитию, а то и по требованию чего-то, что сама себе объясняла внушениями невидимых существ, живущих в лесу Домреми. Более того, рассказывая и увлекаясь всё больше и больше, девушка вдруг поймала себя на отчаянной мысли - вдруг она сумеет убедить герцога в том, что Жанна не еретичка, раз черпала силы для свое нелёгкой миссии из того же природного источника! Разве может быть не Божьим голос вековых деревьев, засеянного поля, самой земли и неба над ним?! Разве птицы, которые порой садились ей в руки и смотрели прямо в глаза, будто прикидывая, поймёт, или нет, говорить ли с ней, или не стоит - разве не ангелы они, посланные Всевышним с истинами простыми и ясными, которые люди уже не в силах понять из-за той нечистой гордыни, которая увела их в каменные замки и заставила делать оружие — сначала для убийства иных, а затем и подобных себе? Может быть, послушав её, этот странный герцог, так жаждущий что-то понять, отпустит их с Жанной? Или позволит сбежать? Или сам спрячет от людской расправы где-нибудь далеко отсюда? Ведь не просто так он решил говорить с Клод! И сейчас, когда вот так слушает, стал очень похож на другого герцога, который когда-то тоже расспрашивал Клод обо всех её, на первый взгляд, странностях, а потом, с отеческим беспокойством предупреждал о том неверии, сквозь которое им придётся пройти, как сквозь тернии...
Но, вот сейчас, Клод не видит никакого неверия! Сейчас она готова раскрыть перед этим герцогом все сокровища, которые познала её душа, и отдать их за то, чтобы с Жанной ничего плохого не случилось.
- Погоди, погоди, что ты сейчас сказала? Карл Лотарингский говорил с тобой?! Карл! И даже предупреждал, что при дворе вам будет тяжелее, чем в деревне!
Клод осеклась. Её мысли смешались со словами, произносимыми вслух, и, увлечённая своей идеей, она не заметила, как начала рассказывать Филлипу всю историю их с Жанной мытарств.
- Да. Он приглашал Жанну к себе в замок и посвятил в рыцари по всем правилам. А ещё он очень разволновался, когда увидел крест, который я ношу...
Клод доверчиво вытащила на свет тот самый крест с петлёй, который так поразил Карла Лотарингского. Чтобы показать его Филиппу, поднялась и хотела подойти. Но герцог вдруг вскочил и попятился так стремительно, что опрокинул стул, на котором сидел.
Это получилось нелепо и стыдно, но герцог вряд ли заметил и нелепость и стыд своего поведения. Мысли, чувства, вся память, вывернувшаяся вдруг самыми яркими впечатлениями, пришли в такое сильное волнение, что оказалось невозможно не только сидеть, но и стоять в комнате, заполнившейся словами и чувствами этой девушки!
- Стража! - заорал герцог. - Уведите! Не сейчас!..
Он положил руку на грудь, словно тяжело было дышать, и не смотрел как уводят Клод с её странным, будто бы всё понявшим взглядом.
Дышать, действительно, было тяжело. И только когда - уже вдогонку, герцог распорядился о еде для пленницы со своего стола и о комнате, лучшей, чем была до этого - только тогда и отпустило. Но не до конца!
Лотарингский герцог — этот высокомерный мистик, этот рыцарь, верный обетам воинов креста, хранящий, как полагали многие, такие тайны, за которые сам Рим продаст дьяволу всё, что ещё не продал сверх своей души — этот властелин был взволнован, увидев крестик на шее деревенской девчонки! Силы небесные! Да с его знаниями разволновать Карла могло, по меньшей мере второе пришествие!!!
Филипп зажал себе рот руками, словно боялся выпустить наружу эту чудовищную ересь...
А ересь ли?
Что если правда?!!! Что если сейчас он велел вывести вон ту, которая пришла спасать его гибнущую душу? Ту самую душу, которая вот-вот сбросит с себя тяготы герцогской мантии, скомкает её и бросит в пыль, чтобы сильной и обновлённой выступить против земных королей в одном строю с царём небесным?
Нет! Он бредит!
Хотя, с другой стороны...
Чем герцог Бургундии отличается от сборщика податей, который смог выбросить деньги, привязывающие его к земной жизни, наполненной одним только добыванием лучшей пищи и одежды, и последовать за Христом?
Но — то Христос! Его святость и праведность узаконены и признаны! Правда, признаны после распятия. И, может быть, когда он отдаст эту девочку на заклание, весь свет признает и за ней право спасать их?!
Нет! Нет! Эти мысли от лукавого! Это он приучил людей требовать юридических подтверждений всякому чуду и святости даже когда и чудо и святость очевидны настолько, что жить, как прежде уже не получается!
Филипп схватил-таки со стола кубок с бургундским, залпом его осушил и вдруг расхохотался, как безумный.
Он желал что-то понять? Но он понял только одно — Господь не любит его, раз поставил перед необходимостью искать ответ на вопрос, что есть истина и делать выбор!
- Будь ты проклята, Анжуйская мадам! - с неожиданной яростью крикнул вдруг герцог.
И, что есть силы грохнул об пол свой бесценный кубок.





Продолжение:http://proza.ru/2014/07/27/1530