Давай поиграем в Боженьку

Давай поиграем в Боженьку

                …пусть нищий вьётся у крыльца,
                пусть тятька с фронта не вернётся, –
                вернётся Бог – взамен отца.
                =Аркадий Кутилов=

Знала ли я раньше о существовании закона возвращения? Знала. И было бы глупо рассчитывать, что меня это не коснётся. Позволяя себе нечестность по отношению к другим, я приблизила день, когда  закон возвращения сработал. Сокрушенная тем, что со мной начало происходить и,  продолжая яростно сопротивляться обстоятельствам,  я искала выход из бед. Обвинять других – более привычно, и не так болезненно, чем увидеть за всеми событиями себя!.. Те беды привели меня к православию, и спустя годы, они стали  благословенными, потому как благодаря им, я сегодня живу, люблю, воспитываю троих сыновей  и пишу.
Я уснула, из рук выпала «Сонечка», полю¬бившаяся книга Людмилы Улицкой. Разбуженная детскими голосами, и чуть приоткрыв глаза, я продолжала делать вид «спящей мамы» и наблюдать за сыновьями. Дети построили из табуреток некое строение. Средний сын Егорка (наша Серединка) спорил с младшим Матвеем, желая быть Боженькой, и не желая быть человеком. Матвей тоже хотел быть Боженькой и не собирался уступать. На стуле стоял стакан с чаем, ря¬дом – ложечка и розовый платок. Дети договорились быть Боженькой по очереди, и стали играть в Причастие. Георгий подвязал платок Матвею на грудь и стал с серьёзным видом поить брата чаем из ложечки, вытирая ему губы после каждой ложки. Матвей просил ещё и ещё «причастия», но Егорка был строгим Боженькой и говорил брату: «Ты сначала перекрестись, а потом...». Матвей, левша от рождения, неправильно перекрестившись, взял стакан,  допив всё «причастие», и был таков.
Меня умиляла игра детей и я, закрыв глаза, погрузилась в воспоминания. За семь лет, до детей и уже с детьми, мы объехали всю святую Россию, подолгу проживая в церквях и монас¬тырях. Изучая «Житие святых», постоянно посещая храмы в поисках покаяния, я была готова пове¬рить во все рассказы и пересказы людей о чудесах церкви, и втайне сама постоянно ожидала чудес. Изначальный по¬иск Бога и решение навалившихся проблем со временем отступили, казалось, что я давно уже нашла то, что так искала. Но на пути встречались всё новые люди, которые звали в новые дороги. Были и такие святые места, в которые мы с детьми ездили по несколько раз. Нас кругом узнавали и любили. Мне даже приписывался некий мирской подвиг за мужество постоянного паломничества с маленькими детьми. Ещё за эти годы я написала много песен и стихов о полюбившихся иконах и местах. Эти пес¬ни пелись в монастырях, и я была счастлива в своей вере.
Нет брата, который заступится. Нет отца, который защитил бы от мужа пьяницы. Нет мира с матерью, нет рядом ни дяди, ни тёти, а кто остаётся? Мои святые. Потому я писала про святых, как про родных, кем они для меня тогда и являлись. Бог заменил мне всё и всех, и это было хорошо... до времени... Я ревностно защища¬лась Богом, позднее – не менее ревностно защищала Бога. А фанатизм это или нет, мне было всё равно. Главное, что это приносило мир в мою душу.
Всё чаще в дорогах мне стали встречаться люди разных судеб, но с одной общей всечеловеческой судьбой и болью – болью за Россию. И я навсегда заболела Россией. Казалось, что ко мне вернулись слух и зрение, отчётливо озвучив и показав всё, что происходило вокруг. Меня сжимала непреходящая боль от вида брошенных детей, пришедших в запустение деревень, разграбленных заводов, пьяниц и бомжей на вокзалах... Былая блаженность улетучилась, а где-то в глубине казалось, что вера в Бога – это совсем другое, чем я думала раньше. Вокруг меня есть столько людей и на¬стоящих дел. А я?

Не играю ли я в Боженьку?..



Благословение от сестры царицы – княгини Елизаветы Федоровны, пришло многим раньше, чем я поняла это. Как в молитве Господней: и остави нам долги наша…
Изучение православия и церковных книг привносили в мою жизнь всё более глубокие открытия и откровения, которые подчас перерастали в события, чаще всего в паломничества. Так было и в этот раз. Потрясённая прочтением жития святой Елизаветы до глубины, я пересказывала его всем приходящим и, звонящим в том числе.
В сентябре 2003 года ко мне обратилась за советом одна женщина - Раиса, которая страдала катарактой, и уже много чего перепробовала для излечения, но всё было безрезультатно. Целительством я не занималась. Женщина болела и, конечно, ждала поддержки или совета. Никакого совета для неё я не знала и, чтобы хоть чем отвлечь её от болезни, стала пересказывать ей о святой Елизавете то, что хранила в сердце.
В самом деле, меня и сейчас трогают те давние события на Руси. Я пыталась себе представить, каким надо быть светлым человеком, чтобы так прожить свои недолгие, но великие годы жизни. Елизавета была дочерью английской королевы Виктории. В 1884 г. она вышла замуж за великого князя Сергея Александровича, дядю Императора Николая II. На глазах Елизаветы погибает муж, от брошенной ему под ноги бомбы революционера… Елизавета собирает в подол платья куски тела супруга, а после?.. Просит царя о помиловании врагов, и замены им смертной казни на каторгу. Великое милосердие, неподдельное!.. В революцию Елизавета была арестована, и перевезена в уральский город Алапаевск, где после расстрела царской семьи, в июле 1918 года, все алапаевские узники были сброшены в шахту старого рудника. И когда Елизавета с Варварой стали петь из глубокой шахты: «Богородице, Дево, радуйся…», то их сверху залили горячей смолой…
Замолчав, я понимала, что Раиса продолжает слушать тишину в трубке, затаив дыхание. Мне показалось, что она ждала чего-то ещё, и сказала: «Вам надо поехать с нами по святым местам Урала, в Алапаевск, хватит ходить по целителям, надо ехать…». После недолгих оправданий, Раиса согласилась.
Наступил день отъезда. Маршрут был таков: Омск – Курган – село Чимеево – Верхотурье – Екатеринбург – Ганина Яма – Алапаевск – Екатеринбург – Омск. Поехать в один Алапаевск было невозможно потому, как все ближайшие святые места Урала находились чуть меньше ночи езды. И как было проехать мимо?
Все дни мы проводили в монастырях, а ночными поездами двигались по маршруту. Младшим паломником среди нас был мой средний сын Егор, привыкший к поездкам с рождения, в его послужном списке было даже восхождение на 700 метров в горах Алтая. К своим четырём годам он был героем многих дорог. Ему всё нравилось, но вот только справиться с малым количеством сна так и не получалось. И к Ганиной Яме мальчишка совсем ослабел.
По дороге в Екатеринбург женщина в поезде рассказывала нам о настоятеле Ганиной Ямы. По её словам был он раньше горьким пьяницей и зарабатывал на спиртное тем, что продавал брёвна, вылавливая их из реки во время сплавов. Узнали старцы, что имя у него (не поверите!) – Николай Романов, и забрали в Ганину Яму, вымолив его у греха пьянства. Вот и остался Николай Романов с ними, сначала строили храмы, потом учиться пошёл… теперь настоятелем там стал. Правда или нет, не знаю, но услышать это по дороге в Ганину яму было интересно. Конечно, было бы не меньше интересным встретиться самой с Николаем Романовым.
Ганина Яма, это остров духовности и деревянного зодчества. Воздух в бору, аж, звенит!.. В семи деревянных храмах идут службы, а паломники всё едут и едут. Мы приняли таинства исповеди и причастия, и готовились уезжать. Как вдруг!.. Егорка упал на песчаную дорожку возле храма и стал биться. Подумав сначала, что он просто устал, я тут же бросилась его поднимать с земли. Ну, не тут-то было. Сбежались люди, как на зрелище и кто на что горазд…
Поодаль остановились две машины с гербами на дверях, из которых вышли люди с весьма важными лицами. Повернувшись в сторону криков, они стали смотреть на нас. Подбежавший ко мне священник, чуть ли не умолял:
– Уведите ребёнка отсюда. Вы видите, какие гости у нас, послы из Сербии приехали, скорее, уходите, прошу, – продолжал он. Но Егор стал кричать ещё сильнее и не давался его поднять, полностью извалявшись в песке. В этот момент от делегации отошёл человек в чёрном длинном одеянии и, направляясь к нам, крикнул священнику:
– Не трогай их, беги срочно за крестом-мощевиком, и воды, воды святой принесите мне…
К нам подбежали ещё какие-то люди и, не пытаясь поднять с земли, обрызгали водой. После чего появился настоятель, как к нему все обращались, это был тот мужчина, который первым прибежал от машины. Я уже начала поднимать сына, как он, дёрнув меня со всей (весьма не детской) силы и повалил на землю. К нам подошел настоятель с крестом-мощевиком и приложил его к голове ребёнка, который громко вскрикнув, сразу же затих и ослаб. Перекрестив сына царским крестом, он положил крест на мою голову. Невиданный жар объял всё моё тело, остановив и растворив время. Я заплакала, не сообразив даже поцеловать руку настоятелю. Он же, улыбаясь, что-то тихо говорил и говорил мне. Про то, как ребёнка испортили ещё когда он был во чреве матери, и что мы правильно сделали, приехав сюда, что надо положить ребёнка спать и, что он теперь будет очень много спать, пока не выздоровеет окончательно. В моей голове мелькали тысячи мыслей одновременно, и про нелюбовь своей матери, и про непростые отношения со свекровью, и про беременность Егором во время судебных тяжб. Я дрожащим голосом проронила настоятелю:
– Спасибо… вам… спасибо, – и вдруг выпалила:
– А вы Романов, да? Николай Романов?.. – и замолчала, устыдившись своего любопытства.
Все вокруг засмеялись. В этот момент Егор пришел в себя, и по-мужски протянул руку настоятелю. Все опять засмеялись. Настоятель пожал сыну руку и, ничего не ответив на мой вопрос, пошёл в сторону сербских послов.
На последний автобус мы, конечно, опоздали, как и на поезд в Алапаевск. В одну машину мы, семь человек плюс дети, не влезли бы. А за две машины просили дорого.  Через час приехала группа на маршрутке, видимо с ночевкой, и их водитель согласился увезти нас на вокзал в Екатеринбург. Егор уже крепко спал, и я, взяв его на руки, повернулась назад, чтобы поклониться Ганиной Яме, как вдруг увидела красные цифры на стене храма: В ночь с 17 на 18 июля… 1918 года… Что это? Почему я не увидала этого раньше? Я решила вернуться и посмотреть, что там написано ещё. В продолжение дат было написано: …была расстреляна царская семья… Боже мой, как так? Слёзы душили, ведь я держала на руках сына, который тоже родился… в ночь с 17 на 18 июля… 2000 года!.. Не знала, не помнила, не заметила в конце то концов я раньше этого совпадения в датах, отчётливо вспомнив сейчас роды Егора и акушерку Наталью в роддоме, похожую лицом на полюбившуюся мне по книгам – Елизавету Федоровну, сестру царицы. И много чего…
Екатеринбург. Купили новые билеты, но не до Алапаевска, а до Омска. Собираясь несколько лет подряд в Алапаевск, находясь от него в нескольких часах езды, я должна вернуться в Омск. Несправедливо! Но других билетов не было, как уже и денег. До поезда осталось три часа. Купив полкило мандарин и, положив их на рюкзак, я сидела на перроне со спящим Егором на руках. Руки отекли, но глядя на счастливое лицо ребёнка, силы словно аккумулировались. В полудрёме, я подумала: «Ах, мандаринчик бы сейчас съесть!..». В это же мгновение передо мной возникло «что-то» большое и грязное, но в виде человека. Зная, что блаженные меня всегда находят (это не первая встреча!) я ждала, что скажет это «что-то» женского рода, одетое в небывалых размеров пальто. Но она, молча протянула мне помятый свёрток, типа плаката в прошлом и, взяв мешочек с мандаринами, быстро ушла прочь. «Что это, кто это?» – думала я, не понимая произошедшего. Я позвала Галину Андреевну, одну из своих попутчиц на помощь, чтобы она посмотрела свёрток. Когда она его развернула, мы обомлели – Елизавета Фёдоровна в одежде сестры милосердия - красивая такая!.. Господи, спасибо.
Уже в поезде, уложив Егорку спать на полку я, немного очистила и разгладила плакат-портрет, любуясь величием сестры царицы. И в том же поезде мне рассказали, что такие плакаты с Елизаветой наклеены на стволы деревьев на протяжении всей дороги до шахты, куда её сбросили. Так сделано для паломников, которые ходят туда самостоятельно, чтобы не заблудились. Но этот рассказ не уменьшил ценности подарка. Наоборот, я, не доехавшая до Алапаевска, была благодарна весточке от святой Елизаветы, наполнившей меня уверенностью, что я иду правильно. Не потерялась!..

Спустя год в Омск привезли мощи святой Елизаветы! Это была кисть святой в золотом ларце. В городе творилось что-то неописуемое, передвижение мощей из храма в храм скрывали из-за паники. Люди, сутками фанатично бегали по городу в поиске возможности приложиться к мощам. Очереди небывалые. Мы с детьми пару раз пытались попасть к мощам, но такая давка, что муж запретил мне даже думать об этом. Вечером мне позвонила моя учительница Елена Леонидовна рассказать, что мощи утром повезут в храм села Саргатка и, что они с мужем поедут туда утром. Мы дома решили, что я возьму плакат-икону святой Елизаветы и, поехав в Саргатку вместе с семьёй учительницы, приложу там портрет к мощам и привезу домой благодать для семьи. Так и поступили.
В Саргатку мы приехали почти в обед, опоздали, люди уже приложились к мощам. Но вроде ещё обещали всех допустить, и люди ждали. Храм с мощами закрыли на замок, а делегация сопровождающих мощи священников ушла на трапезу к руководству РП Саргатка. А народ всё прибывал и прибывал из города. Люди, проехавшие немало дорог, ждали чуда. Многими рассказывалось о мощах, о разных случаях, связанных не только со святой Елизаветой. Кто-то крикнул, что вот сейчас уже откроют храм и стало оживлённо. Я, достав из машины, портрет Елизаветы пошла в сторону храма. Но ничего не происходило. Несколько женщин с детьми, увидев у меня в руках большой портрет, стали собираться вокруг и расспрашивать: почему такой помятый, почему привезла, где взяла?.. И я стала рассказывать им про паломничество на Урал. Кольцо людей становилось всё плотнее и я, ничего не подозревая, продолжала свой рассказ, иногда читая свои стихи, и стихи друзей. Одна из пожилых женщин со слезами на глазах спросила, можно ли ей поцеловать портрет. Я немного растерялась просьбе, но разрешила. Вдруг (!) двор церкви ярко осветился солнцем. И что тут началось?
Близко стоявшие ко мне люди, бросились тоже целовать портрет. Те, кто стояли дальше и не слышали моих рассказов, стали ломиться на впереди стоящих по инерции. Началась давка, крики, визг. Меня подхватила толпа и я, уже не принадлежала себе, думая только об одном, чтобы не разбили стекло на портрете и не порезались осколками. В голове у меня звенело от шока и плача детей. Меня поворачивали и разворачивали во все стороны, побеждали те, кто оказывался сильнее. Первым пострадало на мне пальто, его разорвали за считанные минуты. Назвать происходившее тогда – встречей православных христиан, я не решаюсь и до сих пор. Сколько времени это длилось, не знаю. Но развязка была впереди. В этот не подходящий момент из трапезной вышли люди – служители церкви и, оцепенев стали наблюдать за безумием в ограде церкви. Видимо, получив указ урезонить толпу, ко мне стали пробираться через людей несколько священнослужителей, размахивая руками и требуя убраться. А мне и самой хотелось выбраться, да как? Пробравшись ближе и угрожая мне, они стали отталкивать людей, говоря при этом людям, что я сумасшедшая сектантка и террористка. Первый пробравшийся священник замахнулся, пытаясь схватить меня, но в руках перед собой я держала портрет, и ему было никак не зацепить меня. Когда он замахнулся опять, я заорала во весь голос:
– Сво…! Только троньте! Какая секта? Вы зачем закрыли церковь, чтоб мы тут поубивали друг друга? Они меня что ли целуют? Люди целуют великую княгиню Елизавету Фёдоровну! На кого руками замахиваетесь … пошли прочь!..
Сама от себя испытав шок, я поняла, что давка ослабевает. Священники стали требовательно просить меня уйти от церкви, показывая на стоявших, на крыльце персон. Испытав впервые рвотное отторжение то ли от былой давки, то ли от священников, я попыталась всё же отойти в сторону. Но ноги не слушались, и я присела, где стояла. В этот момент я увидела, как много вокруг людей. И что приехало телевидение и всё снимает. Обалдеть, покажут ведь в «новостях»!.. Но у меня не хватало сил даже после этого подняться и я, закрыв лицо портретом, продолжала сидеть на земле и плакать. Ко мне подошли какие-то люди и помогли встать, чтобы дойти до машины, в которой меня ждали двое напуганных пенсионеров – моя учительница с мужем. Говорить я не могла и молча села в машину. Юрий Петрович тут же завёл машину, и мы поехали вслед за многими машинами, люди в которых, увидев светопреставление во дворе, развернулись и уехали назад, не заходя в церковь. Мне казалось, что за мной гонятся (или я понимала, что спустя некоторое время так оно и будет).
Я презирала этот день, ведь он отнял у меня то, что я успела полюбить. Я не знала ещё, как буду жить без церкви. Но прошлое сейчас закончилось, а новое ещё не началось. И я, не нарушившая ни одной границы, опять была закрыта обществом в нейтральной полосе. Как у Кутилова: «Я опять в плену у СВОИХ». Ненавижу!..
А в вечерних новостях были показаны красивые кадры о чудотворном сошествии благодати на сибирскую землю от встречи со святой Елизаветой…
               

Прошло два года без церкви, но с Богом. Я поняла, что святая земля – это не место на карте, это состояние души, это выбор и желание следовать ему. А главное паломничество, которое необходимо совершить каждому в место, что  святее святых – это паломничество в своё сердце.
Был жаркий июльский вечер. Гости, приехавшие ко мне издалека, сетовали на то, что у нас с мужем нет машины, а им бы так хотелось поехать в Ачаирский монастырь искупаться в святом источнике. В этот момент мне позвонил знакомый и радостно согласился свозить моих гостей. В дороге мы много разговаривали, делясь друг с другом событиями жизни.
Поставив машину поодаль, загрузившись полотенцами и пустыми бутылками для святой воды, мы направились к воротам монастыря. В этот же момент, наперерез нам, к тем же воротам подошла монахиня и повесила на них большой замок. Мы наперебой стали просить монахиню пустить нас, что мы приехали издалека, и что наша давняя мечта была – посетить это место. В ответ услышали: «Не положено! Поздно». Мы просили, перечисляли города, из которых приехали, но всё было тщетно. Не повлиял на милосердие монахини и рассказ о своей тяжелой болезни нашей попутчицы, которая со слезами на глазах продолжала: «Вот у нас в монастыре радостно встречают паломников, ведь все издалека приезжают, да и дорого сегодня ездить, не каждый может, понимаете... а нам вечером на поезд сегодня... пожалуйста...». Ответ был тот же: «Не положено! К нам тут с Англии приезжали в час ночи, мы и то не пустили. А вы из России... уходите, не положено!».
Я обратилась к монахине: «Сестра, пожалуйста, мне стыдно, так нельзя с паломниками. Смотрите, что вы делаете с Богом: Иисус дал нам всем во спасение святой источник, чтобы мы очистились, спаслись. Вы пришли, возвели красивые церкви, но потом поставили высокие заборы, загородив спасение от людей. Не продолжаете ли вы и сегодня распинать Бога? Сестра...». На что сестра отвернулась и побрела к строениям.
Не выдержав происходящего, двое из приехавших и водитель перелезли через забор, нашли лаз в заборе  и стали зазывать нас и других людей с детьми, приехавших позднее. В голове пульсировало одно: «Но как же так? Нельзя на святое место украдкой или по блату... нельзя...». Увидев перелезших через забор людей, монахиня грозно побежала к воротам назад, зазывая охранников. Вот где начался поистине не христианский оборот событий. Охранники стали толкать паломников, угрожая и обещая «им устроить». Паломники стали снова объясняться, проситься на территорию, но, увы...
Понимая, что это надо остановить, я бросилась к воротам и закричала, обращаясь к молоденькому, при оружии, охраннику:
– Перестань! Может, ты ещё и стрелять будешь?
– Если надо, буду! – крикнул парнишка-охранник.
–  Да, перестаньте... вы, что в правду не узнали нас? – опускаясь по прутьям ворот на колени, я заплакала, замолчав на полуслове. На эти слова молоденький охранник подошел ближе, пытаясь получше нас разглядеть, словно пытаясь узнать. И я хрипло договорила:
– Мы же СВОИ... русские... ПРАВОСЛАВНЫЕ...

Как мы оказались дома, и как уехали гости помню плохо. Ночью мне снился сон, похожий на крик потерявшегося ребёнка, переходящий в бред больного, отрешенного человека. Предо мной стоял доныне невиданный, огромных размеров собор с большим сверкающим алтарём. Золочёные иконы в рамах вдруг стали открываться, как двери, и из них начали выходить люди в одеждах разных времён, много людей. И их стало больше, чем вмещал собор. Но люди продолжали и продолжали выходить из икон-дверей. Многих  людей я знала, это были родственники, соседи со всех времён, одноклассники, дети всех знакомых, заводчане, священники, инвалиды, друзья и недруги, старики и просто знакомые люди. Лица у всех были светлые, достойные, торжествующие. Состояние радости, ПОБЕДЫ, всечеловеческого праздника ЕДИНЕНИЯ царило здесь. В воздухе появился приятный запах земляники, переходящий в запах ванильных булочек из детства. Волшебный запах, и!..
Будильник зазвенел раздражительным звоном. Я открыла глаза, понимая, что сон мой закончился.  Но запах сна был еще в комнате. Нет, он действительно и сейчас в комнате! Что это? Понимая, откуда идёт запах, я подошла к алтарю. И чудо – бумажный листочек с изображением старца Сампсона замироточил!.. Передать словами волнение невозможно...
Густые полоски маслянистой жидкости стекали по рукам старца на кулич, который  держал в руках святой Сампсон, уже почти пропитав надпись на листочке «Христосъ Воскресе!». Запах миро постоянно менялся, теперь слышался в портрете запах ландыша, а сейчас – сирени... Голова закружилась от радости. Я хотела разбудить мужа и детей, но боялась, что это мираж, который пройдёт и мне не поверят. Я совсем растерялась.
Поняв, что надо сначала поблагодарить Бога за подаренное чудо, подошла к окну. Слова не находились, я до сумасшествия счастливая смотрела на небо и улыбалась, нежно прижимая листок к груди. Вздрогнув от шумно взлетевших птиц, я опустилась глазами во двор... Возле мусорного бака стояла старушка в грязном, не похожем на одежду пальто, и пыталась палкой найти что-то в мусоре. Вытащив из глубины бака половину батона, она издала полуживотный звук одобрения и пошла в сторону, махнув палкой на  летающих над ней голубей. Потом старушка недовольно остановилась и стала крошить батон на обочину тротуара. Голуби бросились к ней со всех сторон. Старушка, вернее женщина, постаревшая до срока, тоже ела батон, откусывая жадно большими кусками. И грязный хлеб казался достаточно белым в её чёрных руках.   
Слёзы душили меня, и я, боясь напугать спящих детей, завыла всем нутром. Понимая, что сейчас закричу, я выскочила во двор, накинув по пути большой, цветной платок. Бродяжки уже не было. Вынесенные на тарелке куски пирога, я поставила на тротуар голубям. Пусть хоть они поедят...
Дул холодный ветер, стараясь сильнее закутаться в платок, я не заметила, как сбоку подошел сосед. Он внимательно посмотрел в моё заплаканное лицо и спросил:
– О чём плачешь с утра, Ярославна? – и, не дожидаясь ответа, пошел в сторону гаражей, громко шмыгая носом.
Я тихо ответила, обращаясь к голубям:

– Говорят, Христос Воскрес...