Смерть писателя

Что может быть хуже, чем, проснувшись утром, понять, что твоя жизнь никуда не годится?

Именно так началось моё очередное утро. Оборвав сон на самом интересном месте, злобный китайский будильник с немецкой точностью провозгласил конец прекрасной эпохи. Впрочем, выспаться мне всё равно бы не удалось. Мама крутилась перед зеркалом с феном в руках и насвистывала Пассакалию c-moll Баха, отец метался из кабинета в гостиную в поисках каких-то документов, а братец-жаворонок от всей души доставал немолодого пса, приютившегося в дальнем углу прихожей. Как я люблю свою семью!

Они, в общем-то, славные ребята, хотя и странные. Мать играет на органе в местной филармонии, отец – заместитель директора цирка. Димка целыми днями возится с куклами, как девчонка. Тряпочки какие-то шьёт, шляпы. Анекдот. А они только посмеиваются:

- Твой брат – будущий модельер, а ты у нас акула пера будешь!

По правде сказать, я не знаю, что меня подтолкнуло поступать на журналиста. Никогда в школе не писал образцовых сочинений, хотя читать любил. Камер не боюсь и болтать умею, но как-то выходит не по делу и всегда мимо. Про таких говорят: «Кто тебя за язык тянул?» Естественно, что творческий конкурс и остальные экзамены я провалил, едва набрав минимальное количество баллов, и потому позорно занял одно из коммерческих мест захудалого института.
С одногруппниками отношения не сложились. Амбициозные девочки с пластмассовыми лицами (хотя я не знаю, может, силикон ещё в моде?) и шёлковыми чёлками меня не привлекали, большая мужская часть коллектива не могла похвастаться талантом грамотно выстроить простенькое двусоставное предложение, а синеволосая девочка с суицидальными наклонностями хоть и выделялась в общей массе овец, но к разговору по душам не располагала. Единственным моим приятелем был неприметный парень с бесцветными глазами по имени Василий, с которым мы каждую пятницу выпивали по бутылке пива у меня дома и молча сидели остаток вечера, размышляя о своём. Я думал о чём угодно. Вася думал о своей длинноносой Алине, которая училась на фармацевта и вечерами вместо совместного воркования зубрила химию.

Я жил отдельно, родители снимали мне квартиру, поощряя мою самостоятельность, но я иногда приезжал в гости и оставался на ночь, о чём тут же жалел. Двадцать четыре часа в сутки здесь было так же весело, как в День Защиты Детей в парке развлечений. Постоянные гости, соседи, забегающие взглянуть на новое мамино платье, животные на любой вкус, маленькие дети, перепачканные шоколадом, и бог знает кто. Переступая порог «собственной» квартиры, я испытывал значительное облегчение и, кое-как добравшись до дивана, лежал бесформенным мешком не менее получаса, восстанавливая силы после общения с очередными гостями, которые наверняка имели предрасположенность к энергетическому вампиризму, если не развили эти способности в полной мере.

К сожалению, мой день только начинался. Проигнорировав мелькнувшее в зеркале страшное лохматое существо, чей облик отдалённо напоминал человеческое дитя восемнадцати лет от роду, я залез в душ и включил воду.

Я понял, что живу совсем не так, как хотелось бы. Мне даже нечего будет вспомнить в восемьдесят пять лет, сидя на кресле-качалке в доме престарелых (узнать бы, есть ли там кресла-качалки?). Когда моя соседка, бабуля с татуировкой на плече, спросит, каким я был в восемнадцать, что ответить ей? Сонная курящая водоросль, вечно голодная, колючая, в синих джинсах, тёмно-зелёной куртке и коричневых ботинках, с наушниками, в которых играет Эми Уайнхауз или Бьорк?

Чего мне не хватает? В том и беда, что всего хватает, но мечтать не о чем. Страсть к путешествиям потухла после второй поездки за границу, дорогие гаджеты – глупые цацки, а найти хобби по душе так и не вышло. Ко мне вдруг пришло осознание, что у меня нет никаких талантов. Мой лучший друг из детского сада сейчас играет на бас-гитаре в какой-то музыкальной группе. Они дают концерты подмосковных в барах и клубах, размещённых преимущественно в подвальных помещениях, после шоу целуются с девочками-фанатками и справедливо делят выручку – билеты на поезд окупаются. Моя троюродная сестра по отцовской линии собирает в местных антикафе около двадцати человек, которые приходят, чтобы послушать её стихи, звучащие, впрочем, ужасно. Могу привести много других примеров, но суть в том, что им нравится то, чем они занимаются. А я?

Должно быть, я рождён не в своё время. Как знать, может, во мне погиб великий гонщик на колесницах, и в Древнем Риме мне не было бы равных? А может, мой талант мог бы быть реализован через лет триста, и я бы стал лучшим офицером космических войск, выиграл бы решающее сражение в межгалактической войне и завоевал сердце и щупальце прекрасной принцессы планеты Трум-Дум? Или я мог бы стать благородным Дон Кихотом, приходить на помощь к нуждающимся и бедным? А в слуги я бы взял.…Да хотя бы Василька. Хотя очень-то он похож на Санчо.… Тот сыпал поговорками и пословицами, а из этого слова не вытянешь, нем, как рыба, и глаза рыбьи.

И вообще, почему я терплю этого придурка рядом с собой? Я заслуживаю лучших друзей, с которыми не стыдно было бы поговорить.

- Машенька, как вам понравилась последняя постановка? Сожалею, что не смог в тот вечер уделить вам внимания, однако контрольная по философии нарушила мои планы в последний момент.

- Вечер был чудный! Как жаль, что вам не посчастливилось присутствовать. Этот новый актёр – поистине талантливый молодой человек! Он далеко пойдёт. Какое наслаждение видеть великих людей, делающих первые шаги!

- Что вы думаете о предстоящих праздниках, милый друг?

- Я не склонна участвовать в шумных гуляниях. На мой взгляд, Новый год – это совершенно домашний праздник, и отмечать его следует в узком семейном кругу. Однако позволю заметить, что мне бы так хотелось, чтобы присутствовали и мои дорогие друзья! Если вы будете столь любезны и порадуете меня своим присутствием, большей радости я и представить не могла бы!

Складно вышло. Самому нравится. Но – пора.

Зевать нельзя. Начнёшь считать ворон – маршрутка уедет без тебя, хоть ты потом беги за ней, как полоумный. Выживание в городском транспорте с утра – задача не из лёгких, пусть человек и привыкает ко всему. В салонах троллейбусов, автобусов, трамваев стоят и сидят мальчики и девочки с наушниками. Лица злые, локти наготове. Хорошие гладиаторы.
Жаль только, что не смогут отличить гладиатора от гладиолуса. Скажи я им об этом, заклюют. А что делать? Не мы такие, жизнь такая.

Скучно. Целое поколение изнывает от ничегонеделания, пропивает таланты в барах, пролистывает дни в соцсетях, пишет и не дописывает повести и романы, прожёвывает надежду встать завтра утром пораньше, чтобы сделать пробежку вокруг дома, и говорит об этом, говорит, говорит. Комфортная жизнь взрастила в нас лень, и теперь нам лень заниматься саморазвитием. В книжных магазинах спросом пользуется не художественная литература, а всевозможные психологические книжонки и брошюры «Как стать успешным» - правда, они годятся разве что на растопку. Можно отдать детям – пусть делают самолётики.
Даже великий и умный я попался в сети и рассуждаю об этом. А кому не сладко?
Отсидев положенный срок на занятиях, я уныло поплёлся домой, но по дороге передумал и свернул в неприметный переулок. Пройдя ещё немного, я оказался около ветхого высотного дома, в котором продолжали жить люди, несмотря на аварийное состояние постройки. Этот дом мало чем отличался от других домов нашего города, но я любил бывать здесь, потому что любой мог беспрепятственно пробраться на крышу – чердак не запирали, а вид открывался недурной, если не сказать привлекательный, особенно в ясную погоду.

Впрочем, апрель в этом году не удался. Ветреные дни сменялись удручающими, забитыми облаками неделями, сырой воздух норовил пробраться в горло, а если повезёт – лёгкие и устроить там простуду или что хуже. Темнело рано, будто в конце ноября, но электричество зажигали поздно (свято верю, что всё это было из соображений экономии). Деревья и травы вовсе не готовились к весне – никакого зелёного, зато серый и коричневый на любой вкус. Завершали картину торчащие вдалеке полосатые трубы теплостанций.

Я всё равно решил немного посидеть на крыше, пока не надоест сырость. Лифт, к счастью, работал, поэтому не пришлось утруждать ноги, пересчитывая ступени. Вот и крыша.

Хрупкая фигура на фоне дымного неба стояла, покачиваясь на ветру, как флюгер, подчиняясь малейшим изменениям и всё же сохраняя равновесие. Метрах в трёх лежал небольшой тканевый рюкзак, очевидно, полупустой. Я мгновенно оцепенел от страха и ужаса. Тихим голосом, чтобы не напугать её, забормотал:

- П-п-постой, пожалуйста…Н-не надо. Уйди от-т-ту-ту-да, о-очень прошу тебя, милая девушка…

Она оглянулась, застыла на мгновение и, к моему великому облегчению, медленно слезла вниз.

- Ты что тут делаешь?

- Я?

- Это совсем не то, - не обратив внимания на тупой ответ, сказала она. – Ты думал, я собираюсь прыгнуть?

- А разве нет? – ляпнул я и тут же прикусил язык.

Это была невысокая стройная девушка с круглым лицом, осветлёнными волосами, в короткой кожаной куртке и чёрных резиновых сапогах, немного сутулая, но по-своему грациозная. Кое-какая косметика на лице, волосы убраны в хвост. Молодая.

- Нет, - неожиданно тепло усмехнулась она.

- А что ты тогда делала? – я наконец произнёс что-то адекватное.

- Так, - замялась она.

- Что – так?

- Ну… Наслаждалась свободой.

- А нельзя было найти не такой опасный способ?

Она хмыкнула.

- Когда стоишь на краю, тебя охватывает ветер, и так радостно, так свободно, понимаешь? Я правда не собиралась делать ничего такого. И вообще. Я сегодня уезжаю, точнее, переезжаю – на совсем. Могу билет показать. Да. Я ведь не стала бы тратить деньги на билет, если бы хотела – .

Она ткнула мне в лицо розовую бумажку. На поезд.

- Какой смысл переезжать из одного провинциального города в другой?

Её лицо вдруг перестало отражать какие-либо эмоции.

- Ты говоришь совсем как он.

- Кто?

- Бельграно.

- Итальянский писатель?

- Да.

- Тот, что умер вчера?

- Ты мог бы сказать это мягче.

Её лицо вдруг стало совсем серым, безжизненным.

- Он умер вчера вечером. Я в маршрутке ехала, по радио передали.

- Тебе нравятся его книги?

- Очень, - сказала она. – А ещё мы переписку вели. В Интернете.

- Круто.

Мы помолчали пару минут.

- Он ведь совсем не старый был. Всего пятьдесят.

- Надо же.

- Нет, мы с ним правда очень хорошо общались.

- Да.

- Ты что, не понимаешь?

- Понимаю, - сказал я.

- Из всех поклонников он меня выделял, помнил. Я оставляла комментарии. Он редко кому отвечает, а мне отвечал. Три года, да-да.

- Но нельзя же так… Из-за него…

- Да говорю тебе, я не собиралась ничего делать!

- Как тебя зовут?

- Люда.

- Люда.

- Он мне отвечал, мы спорили иногда или рассуждали. Представляешь? Он там, в Италии, у себя дома, на столе бокал дорогого вина, он пишет книгу – и со мной советуется! А я у себя, в комнате с драными обоями, пью сок, смотрю в монитор и улыбаюсь.

- Да.

- А потом он предложил: «Ты не хочешь попробовать себя как писатель?» И я сказала: «Да у меня какая-нибудь глупость выйдет!» А он ответил: «А ты попробуй и пришли мне».

- И ты написала?

- Написала.

- И что он сказал?

- Не успела отправить. Он умер вчера.

Ветер уныло играл с пустой жестяной банкой, брошенной кем-то. Вдалеке было слышно, как надрывается сирена скорой помощи.

- Я не знал, извини…

- Да ничего. – Она подняла рюкзак и закинула его на одно плечо. – Мне пора.
- Куда? – продолжаем серию идиотских вопросов.

- На поезд, - пояснила Люда и слегка изогнула губы наподобие улыбки.
 
- А можно я провожу тебя?

- Не стоит.

- Почему ты уезжаешь?

- Я еду к отцу. Нужна работа. Он найдёт мне хорошее место.

- Понятно.

- Ты не переживай, - добавила вдруг Люда, очевидно, неправильно истолковав кислое выражение моего лица. – Со мной всё будет хорошо. Спасибо тебе за беспокойство.

Одна из двух лампочек в лифте перегорела, и мы спускались в полумраке.

- А хочешь, я тебе тот рассказ подарю?

- Ч-что?

- Рассказ, говорю. Тот самый. Я зачем-то его распечатала. Хочешь почитать?

- Да, - соврал я.

- Держи. И сумка будет легче, кстати.

Она достала из рюкзака жёсткую папку и протянула мне.

- Только не смейся, я тебе не Бельграно.

- Не буду, - произнёс я. Опять молчание.

- Ну всё, пока, - махнула она рукой.

- Счастливого пути, - промямлил я и зашагал в обратном направлении.

У неё совсем нет багажа. Хотя она к отцу едет. Наверное, он её встретит и всем обеспечит.

У подъезда меня снова облаяла местная наглая собачонка, которая считала своим долгом напомнить о себе каждому, кто проходил мимо. Я нащупал ключи в кармане куртки и вошёл, неспешно передвигая ноги.

Спать хотелось ужасно, но, кинув вещи, я отправился на кухню и сделал себе кофе, включил ноутбук, проверил почту и потратил около часа, скачивая реферат, делая упражнения к завтрашнему семинару и листая билеты к зачёту (послезавтра пересдача).

Я вовсе не ботаник. Просто в жизни каждого студента наступает тот момент, когда дальше откладывать нельзя. Я перегнул, наверное, палку, не работал вовсе, появлялся не слишком часто. Теперь час расплаты.

Телефон упорно молчал. Что ж, мне обычно никто не звонит. Мать выступает сейчас, отец поехал встречать её. Димка шьёт куклам панталоны.

Сегодня не пятница. И даже завтра не пятница.

А почему принято ждать пятницу?

Там, в коридоре, рассказ.

Борясь со сном, я перебрался в кресло, включил лампу и начал читать. Не то чтобы я ожидал фейерверка эмоций, гениальных откровений или особой стройности стиля. Поэтому, наверное, разочарование не ударило так больно в солнечное сплетение, а осталось где-то на дне кружки, там, где остатки недопитого кофе, остыв, раскрыли свою истинную сущность – отвратительное пойло. Рассказ был прочитан, стрелки часов послушно отсчитывали время, комната, разделённая на светлую и тёмную зоны, вдруг обрела особый холостяцкий уют – а я всё сидел и размышлял о том, что очень грустно бывает, когда понимаешь, что твоя жизнь никуда не годится, и только надежда на то, что добрые талантливые сердца никогда не узнают разочарования, согревала меня. Этот итальянец умер вовремя – он не успел разочароваться в этой девочке, а она – в нём. Скажи он ей правду – она бы расстроилась, наверняка. Да и сам он, приняв умные уместные комментарии за литературный талант, вряд ли был бы доволен.

Писатель будет спать в могиле, девочка будет работать (заботливый отец). Я тоже буду работать в какой-нибудь местной газетёнке, переставлять местами клише, которым меня научат, и проводить вечера в компании самого себя, решая риторический вопрос: в каком времени мне нужно было родиться, чтобы быть на своём месте?

* * *
I.
Мечты двуличны. Самые нежные, самые добрые, которые человек баюкал и оберегал, которым создавал благополучие, не снившееся Розе под стеклянным колпаком, блеснут слезой на щеке автора и перейдут в иное агрегатное состояние. Мечты холодные, гладкие, немного высокомерные и рискующие впасть в древний грех по имени гордость рано или поздно сбываются и при этом редко приносят радость.

Некая коллективная мечта была холодной и рациональной. Мы вложили в неё столько труда и сил, что наши сердца перегорели, как лампочка пенсионного возраста, и всё, что нам осталось, - находить удовольствие в отчаянной работе даже в часы досуга.

Любовь к знаниям и труду заложена в нас генетически. В далёком 2050 году наши бабушки и дедушки, молодые учёные из разных стран, на свой страх и риск осваивали не слишком дружелюбную планету недалеко от созвездия Змееносца. Семь долгих лет потребовалось им, чтобы превратить каменную холодную поверхность в пространство, пригодное для жизни. Они возвели на разных участках планеты четыре огромных купола и обеспечили новый дом всем необходимым. Так появились на планете Агапия люди.

Мало кто скучал по Земле, если говорить о государствах, системе законодательства, бесконечных миротворческих операциях, проблемах экологии, перенаселения, массовой деградации и духовного кризиса. Кажется, они сбежали – эти молодые красивые люди, полные идей и вдохновения, вооружённые сильнейшим видом оружия – интеллектом, логикой и страстным желанием достичь истины. Как ни странно, проблем политического рода не возникло – сильнейшие мира сего любезно предоставили переселенцам право на полную независимость в вопросах экономики, международных отношений и внутренней самоорганизации. В период с 2050 года до начала XXII века было организовано три такие экспедиции. По некоторым причинам дальнейшие действия по заселению новых планет приостановлены. Впрочем, для нас это не слишком важно. Мы помним из прошлой жизни только одно.

Первые – мы.

- Я не могу понять одну вещь, - сказала Лин, стараясь не наступать на щели между квадратами плитки. Её красивые ноги, созданные, нет сомнений, для балета, мелькали часто, пока я неловко несла свою фигуру по направлению к главному корпусу института. – Почему они до сих пор возятся с глупыми старыми традициями? Осваивать новую территорию, разрабатывать концепции укрытий, подсчитывать возможную экономию энергии нужно, прежде всего, с учётом условий самой планеты. Но мы до сих пор поддерживаем земную силу тяжести, а главное – система климат-контроля! Просто абсурд! Это позор нашей планеты. Эфтихия и Ириния поступают намного более разумно. Ничего лишнего: планеты представляют собой огромные научные комплексы, в то время как мы живём отдельными островками цивилизации и не используем пространство с пользой. Что-то вроде древних континентов, и внутри свои города… Они сообщают с гордостью экскурсовода: «Любой житель может прокатиться на автобусе от одного города до другого или взять напрокат космобиль и проделать путь быстрее над куполом». Это вынуждает Центр тратить огромные средства для поддержания транспортной инфраструктуры, хотя наши приоритетные объекты не могут пожаловаться на избыточное финансирование. Я уже молчу о том, что творится с нашим жильём. Самые обыкновенные земные квартиры – страшно подумать, как далеко шагнул прогресс по вопросам жилья!
В отличие от других человеческих поселений, внешне Агапия действительно имеет много общего с колыбелью цивилизации. Система климат-контроля когда-то была предметом гордости создателей и всего человечества в целом. Человек приручил погоду. Отныне по одному только его желанию шёл дождь или сияло солнце, спускался туман или улыбалась радуга. Сменялись и времена года – в точном соответствии земным стандартам…

Было решено, что контроль системы будет осуществляться специальной командой из четырёх человек. Каждый день дежурный сочиняет погоду, соблюдая рамки здравого смысла (невозможен, естественно, снег в июле или ледоход в середине зимы). Он делает это исключительно по собственному желанию и теоретически может включить ливень, который будет идти 12 часов подряд – именно столько длится дежурство. Приняв пост, напарник создаёт свой сценарий, добавляет или убирает осадки, регулирует направление и скорость ветра, количество облаков в небе, время восхода и заката (впрочем, эти показатели предписаны заранее) и подобные мелочи, а может быть, не делает ничего и продолжает транслировать прежнюю погоду. Время от времени проходят выборы. Погодники очень дорожат своим местом и стараются учитывать вкусы всех агапян.

Даже старая земная идея прогнозов погоды нашла себе применение. Каналы устраивают розыгрыши призов: те, кто сможет наиболее точно предугадать, что ждёт нас в ближайшее время, получают неплохие денежки. Кто-то считает, что погодники и участники розыгрышей вступают в сговор и делят потом приз между собой. Впрочем, погодниками могут стать только люди уважаемые, честные, хорошо проявившие себя в науке и общественной жизни, признанные жителями всей планеты, так что подобные обвинения звучат, по меньшей мере, нелепо.
- Всё дело в том, - продолжала Лин, - что мы слишком привязаны к прошлому. Наши лидеры отличаются консервативностью и косностью взглядов. Когда-то выдающиеся борцы за справедливость, свободу, отделение от Земли, ненавидящие всё то, что тормозит движение вперёд, сейчас они – не более чем зазнавшиеся старики, капризно присвоившие себе право решать, что мы будем делать, а что нет. Какое нам дело до их ностальгии? Почему мы должны платить налоги, зная, что средства будут в буквальном смысле пущены на ветер!

Я люблю ветер. Говорят, многие там, на Земле, тоже любили его и связывали с понятием «свобода». Я родилась в ветреный день, меня и назвали потому Анемон. При знакомстве я произношу его и поспешно добавляю: «Можно просто Аня», пока человеку не стало неловко. Все меня знают как Аню. Даже Лин меня никогда не называет полным именем, хотя знает, что мне бы очень хотелось.
Сегодня восемь метров в секунду. Мои волосы в беспорядке, полы халата, воротник – всё в движении, но ветер будто обходит Лин стороной. Она словно высечена из куска дерева и напоминает восточную статуэтку, которым поклонялись древние.

Нам восемнадцать лет, и мы учимся в университете. Это большая честь. Несмотря на развитую систему образования, далеко не каждый выпускник колледжа имеет возможность попасть в высшее учебное заведение. Вступительные экзамены отличаются сложностью; кроме того, многое зависит от здоровья и врождённых способностей.

Нет оснований считать образование в колледже второсортным. Кое-кто из видных учёных нашего времени никогда не учился в университете.

Каких-нибудь сто лет назад могло показаться странным, что все люди за небольшим исключением занимаются наукой и исследованиями. Сложно вообразить: они были, например, телеведущими, парикмахерами, актёрами, политиками, уборщиками – и это было их единственное занятие. Некоторые понятия не имели, как работает их сотовый телефон, верили в чёрных кошек-предвестниц беды, цеплялись за расовые, половые, религиозные и другие предрассудки. Я знаю об этом из старинных книг и фильмов, которые хранятся в Центральной Библиотеке.
Спокойное уютное место. Войдя в огромный мраморный зал, вы предъявляете пропуск, ищете в каталоге нужные документы, выбираете комнату и следуете указаниям умных машин. Никто не нарушит ваше уединение. Можно выпить чашку чая или включить приятную музыку, можно приготовиться к семинару или полистать свежие выпуски научных журналов.

Меня часто ругают за привязанность к старине. Нужно идти в ногу со временем и жить настоящим.

Небольшое скопление облаков медленно надвинулось на искусственное, идентичное натуральному солнце.

- Иногда нужно развлекаться, - миролюбиво сказала я. – Например, без ветра нельзя пускать змея.

- Неужели ты думаешь, что мы бы не нашли развлечений без погоды?

- А как же разнообразие?

Лин качает головой и молча шагает вперёд.

II.
В старину это называлось «кризис тридцатилетнего возраста». Я поставила себе такой диагноз сама. Сегодня мне исполнилось двадцать пять.

В восемнадцать лет ты надеешься стать светилом науки и общества. Можно откладывать карьерный взлёт, мотивируя тем, что нужно ещё учиться, можно делать вид, что вынашиваешь грандиозную идею. В двадцать пять лет понимаешь, что ничего выдающегося с тобой не случится.

Путь неблизкий, около 800 километров. Десятиместный космобиль ждёт пассажиров. Надо же. Не могу позволить себе личный транспорт, добираюсь на рейсовом. Конечно, общественная работа оплачивается не слишком высоко и отнимает много сил, но это стоит того. Когда я вижу лица молодых ребят, заинтересованные взгляды, слегка порозовевшие щёки, когда их проекты признаются лучшими и реализуются тут же, глубоко в душе вместе с привычной горечью поднимается тёплая волна симпатии и радости продолжения общего дела.
Я наставник в Колледже № 1 Северной Резиденции, руковожу тремя группами. Принято считать, что это не столь престижный район по сравнению с Юго-Западной Резиденцией, откуда я родом, однако уровень жизни здесь неплохой.  Поначалу, не найдя работы дома, я добиралась до вокзала с кислым лицом и неохотно выбиралась за пределы купола, где всё напоминало о враждебности космоса. Однако вскоре на смену моему мрачному духу пришёл энтузиазм: молодые люди невероятно энергичны и всегда подзаряжают вас. Даже если бы мне предложили сменить работу, я бы ни за что не согласилась. Я никогда не покину своих ребят.

Редко кто разделял мою тоску о Земле. Да, я никогда не видела её. Всё, что у меня есть, - местные заменители земного ландшафта, климата, флора и фауна да горсть историй, сочинённых и воплощённых в искусстве предками.

В мои обязанности входит культурное и нравственное воспитание молодёжи. Я не преподаю научные дисциплины, скорее я воспитатель или куратор, организующий поездки и экскурсии, проводящий, говоря старинным языком, «классные часы» и беседы и просто помогающий ребятам советами, примерами из истории, общественной жизни.

Кураторам дана практически полная свобода действий. Мы отказались от детализированных предписывающих документов (что, как и когда должен делать наставник – подобные кошмары в прошлом) в пользу творческого подхода и здоровой конкуренции: успехи подопечных – лучший показатель качества работы.
Только в колледже я чувствую себя живой.

Я рассказываю молодёжи о старине, устраиваю кинопоказы, поощряю их любовь к чтению (кто бы мог подумать, что они станут настоящими книжными червями!) и творчеству. Мы уделяем много внимания искусству; бытует мнение, что в свободное время учащиеся должны вновь концентрироваться на науке и технике, но ни один из профессоров не жаловался, что мои дети подготовлены к занятиям плохо, напротив, как общие показатели, так и индивидуальные победы являются предметом нашей гордости.

«Мои дети», ха.

По инициативе Агапии на всех трёх планетах, где живут переселенцы с Земли, в отношении женщин-учёных действует особый закон. Женщины-учёные, не имеющие детей, обязаны работать в научной и общественной сфере больше, чем учёные-мамы. Опасность вырождения никогда не стояла остро, ибо все понимали необходимость воспроизводства населения и грамотной демографической политики и создавали семьи, заводили детей – двоих, троих, даже больше. Не стоит волноваться о том, кто будет заботиться о детях – у нас прекрасные детские учреждения. Я с огромной любовью вспоминаю заботливых, ласковых воспитателей, ставших нашими проводниками в огромный дивный мир.

Не стоит кричать, что закон нарушает права человека. На мой взгляд, в наших условиях он абсолютно справедлив. Мы имеем право выбора.

У меня не получилось найти общий язык с мужчинами. То ли я была слишком глупа, чтобы разделить сферу их научных интересов (обычная практика нашей планеты – муж и жена, работающие в одном направлении, иногда в одном отделе над одним проектом), то ли моя задумчивость и любовь к веку минувшему отпугнула их – мне неизвестно. Так что родных детей у меня нет.

Впереди выходные. Я еду домой, чтобы отпраздновать день рождения. Соберётся моя семья, несколько старых приятелей. Многие из них достигли значительных высот.

Лин приезжает в последнюю минуту, когда мы все уже сидим за столом и пьём февральское вино. Она мало изменилась. Всё те же стройные ноги, те же неподвижно-твёрдые глаза, в которых даже не слишком внимательный наблюдатель заметит острый ум и упрямую уверенность. Политика закаляет людей. Лин в этой сфере, как рыба в воде. Впрочем, науку она тоже не забросила – исследование аморфных материалов и их применение…и так далее.

После небольшого застолья она сообщает мне, что по её инициативе в Главный Законодательный Совет внесён законопроект об ограничении использования установки климат-контроля в связи с необходимостью экономии ресурсов и энергии. Да, я помню, на следующее полугодие запланирован капитальный ремонт всей инфраструктуры Южной Резиденции.

С сегодняшнего дня отменяются бури и грозы.

III.
В комнате темнеет.

«Гроза набирала  силу. Уже грохотало  так,  что уши закладывало.  Молнии метались по небу, выписывая замысловатые  зигзаги, и тут же им вдогонку небо раскалывали раскаты  грома.  Воздух вибрировал,  стекла  в неплотно закрытых окнах  нервически  дребезжали. На  небо  словно  крышку  надвинули -  из за свинцовых туч в комнате сделалось так темно, что нельзя было разглядеть лицо собеседника».

Ильза сидела на ковре, поджав ноги, и читала вслух с выражением книгу в твёрдом переплёте.

- Аня, сейчас не бывает гроз, почему?

Разгорелся спор. Многие ребята помнили, что такое молния и гром. Кто-то боялся их в детстве. Они хотят знать, и мне следует сказать им правду.
Вот уже год прошёл с того момента, как меня назначили погодником. В целом я довольна. Двенадцатичасовые смены не слишком угнетают. Как по волшебству, на «востоке» в назначенный час просыпается солнце, медленно плывёт по небосводу, приглашая жителей Резиденции в новый день. В моей власти температура, с которой оно будет греть, угол, под которым падают лучи. В моей власти заслонить его сияние облаками на любой вкус и цвет, пролить тёплый или не очень дождь (ливень, морось? Выбирай!). В моей власти украсить города инеем и липким снегом, добавив – чуть-чуть! – синего освещения, создавая тем самым атмосферу сказки. Иногда город окутан густым, как желе, туманом, иногда мелькают зарницы – по моей воле.
 
Невозможно только устроить грозу. Соответствующие механизмы были удалены.
Шаги в коридоре: должно быть, Ферапонт, мой напарник. Как всегда, рано.
 
Сейчас войдёт в помещение, улыбнётся ослепительно и скажет: «Привет, Мон!»

- Привет, Мон!

У него золотистая кожа. Вспоминается прочитанная в каком-то журнале легенда об одном из древних племён. Божества задумали испечь из глины людей, вылепили фигуры и отправили их в печь. Но первая партия вышла слишком бледной – впоследствии от них произошли белокожие народы. Боги попытались второй раз. «Передержали». Так появились чернокожие люди. Наконец, в третий раз цвет кожи людей получился идеальным – золотистым.

- Фер, я тут подумала… Ты только не обижайся и не думай ничего такого…

Вопросительно поднимает брови.

- Твоя национальность…Кто были твои предшественники?

- Не знаю, - искренне отвечает Ферапонт. – Я никогда не спрашивал у родителей. Если интересно, я могу –

- Нет-нет! Не стоит. Я просто так, из любопытства, - спешу отговорить его от сумасбродной идеи. В нашем обществе не принято вспоминать о подобных вещах. Конечно, мы можем вести разговоры о культурах разных народов, особенно о древних земных цивилизациях, прежних странах, этносах, но мой вопрос, если говорить честно, весьма неприличен. Я задаю его только потому, что мы с Ферапонтом в хороших дружеских отношениях и прекрасно осведомлены о привычках и странностях друг друга. Если бы он не был женат, мож…

Брось.

- Как погодка?

- Славная осень, - мягко отвечаю я.
 
- Вас понял. – Ферапонт проверяет показатели, фиксирует данные, заносит их в общую таблицу и весело мигает мне. – Ну, всё. Пост принял. Ты иди домой.

- Ещё 15 минут моей смены, - пытаюсь возразить я, но товарищ не желает ничего слышать и в шутку, хотя и настойчиво, выталкивает меня за дверь.
 
Когда я покину здание, внезапный порыв ветра приветствует меня. Вечно он так, включает ветер, когда я выхожу. Знает, что буду рада.

Вопреки моим ожиданиям, ветер не прекращается, когда мы с ребятами отправляемся в парк собирать листья.

Тёплый и ласковый, как радость научного открытия, атласный, морской, речной, ручной, родной, призрачный, невидимый, как сон. Раскинуть руки, уподобившись древним статуям; не стыжусь, если ребята заметят, не боюсь, что моё увлечение станет предметом насмешек. Сколько раз я представляла, что стою на твёрдой земле, сколько раз воображение восстанавливало по крупицам картины, не мной созданные, не мне показанные, зашитые между молекулами ДНК самыми прочными нитями? Ни один лабиринт не страшен, пока движется воздух, пока лёгкие наполняются неприкасаемой прохладой; кто, кто поймёт мою тоску? Разве можно скучать по тому, с кем не знаком?

Мечта пожирает, мечта требует, мечта горит.

Мечта не терпит, мечта злорадствует, мечта зеленеет от зависти, мечта возвышается, мечта царит.

Оставь меня или дай мне возможность увидеть тебя такой, какая ты есть.
Может быть, мне стоит уехать на Землю?

За всё время существования человека на трёх освоенных планетах едва ли наберётся пять сотен людей, которые вернулись. Почти все они жалели впоследствии о своём выборе, но законы гласят, что обратного пути нет. Лишь Земля-старушка может стать убежищем для них, дерзнувших усомниться в собственном счастье в новом мире.

Пора возвращаться: у ребят вечерние лекции.

IV.
Экран во всю стену: смотрим выпуск новостей. Лицо Лин отличается мраморной бледностью, каждая черта выточена искусным мастером, её тело-стебель слегка покачивается в такт словам, которые она выпускает, словно бабочек или птиц. Новые ограничения в объёме осадков: нельзя так бесполезно тратить пресную воду.

V.
Мы с ребятами редко теперь читаем старые произведения: слишком много непонятных мест, сравнений, оборотов. Вместо этого изучаем музыку. На днях привезли настоящий орган. Ильза делает большие успехи.

Самый абстрактный вид искусства тем и прекрасен, что – всегда и в любом мире…

VI.
Нам четыре года.

Больше всего на свете я боюсь серой крутой лестницы. Каждое утро мама приводит меня в детский сад. Мы шагаем по обледенелым ступеням. Мама держит меня за руку, и совсем не страшно.

После обеда выходим гулять. Всё внутри сворачивается в узел, конечности становятся ватными, леденеют. Я плачу. Доброе лицо воспитательницы, нежные руки, пахнущие ромашковым кремом, а я плачу. Я не в состоянии сказать ничего.
Боль, неизвестно откуда взявшаяся, потом холод. Ярко-красная кровь. Не останавливается – вокруг лица-пуговицы, все одинаковые, притихшие, и где-то совсем в стороне слышен мой плач, будто это не я, а запись, включенная за углом. Я ничего не понимаю и плачу. Я не могу управлять своим положением в пространстве, есть какие-то чужие недобрые силы на лестнице, никто их не видит, и мне нужно обо всём рассказать воспитательнице. Я стараюсь подобрать слова, но она шумно дышит, волнуется, не слушает меня и ловко оказывает первую помощь; аптечка ниоткуда; кто-то из малышей замёрз и тихонько скулит.
Моей маме звонят и сообщают, что я поскользнулась и сломала нос.
Мама рядом, ни на минуту не отходит. Я не знаю, брала ли она больничный. Ничего не помню, только мама рядом.

Мама уходит на работу.

Я ни за что не хочу идти гулять и устраиваю первую «беспричинную» истерику. В конце концов, меня и ещё одну девочку, которая болеет, оставляют в комнате для тихого часа. Ей нельзя гулять, я боюсь гулять. Нянечка поливает цветы и вытирает пыль с огромных листьев, её лицо сморщенное и маленькое, на голове белая косынка. Я не помню, как её зовут.

Девочка худая, руки и ноги длинные, черноволосая, большеглазая. Девочку зовут Лин.

Весной Лин учит меня плести венки.

Летом Лин лечит мои ссадины подорожником.

Осенью мы с Лин играем в листья.

Поздней осенью Лин добилась полной отмены системы климат-контроля. Новая система освещения, раз и навсегда установленные температура, влажность воздуха, давление. Прекрасная система искусственной вентиляции.

Ветра нет.