История шестая. Сокровища в конюшне

Людвиг Шервигонский уже несколько раз успел пожалеть о своем опрометчивом решении отправить мастеру карт и ювелиру своих лучших коней. Обычно лекарь не был склонен к душевным метаниям по поводу и без, но на этот раз отчего-то находился в сомнениях. Ему этот дар казался проявлением излишней щедрости и эмоциональности. Да и пустой тратой имущества и... смысла, что ли. Ну вот зачем? Людвиг, как и его практичная мать, не любил напрасно что-либо делать, все должно быть просчитано, везде должна быть извлечена выгода. А тут один убыток. У этих господ хватило бы денег на коней в сто раз лучше, чем его. Убив лишний час на раздумья, владелец Долгого леса четко решил для себя больше не позволять такие слабости. А вообще, пора бы заняться своим замком...

***


Сегодня все должно было пойти как нельзя лучше. Уважаемые господа получат долгожданное зрелище, а сам лекарь - нового волка. Нэмт, оторвавшись от развлечения гостей разговором, побежал за заранее подготовленным сердцем. Людвиг сделал в-образный вырез на грудной клетке, руками в перчатках разворачивая плоть. Немного отодвинул легкие и, спустя несколько секунд, вынул сердце. Мальчишка подбежал к столу и протянул лекарю банку.

- Стой-ка, Нэмт... - Людвиг прищурился и подозрительно уставился на труп.

Он пощупал пищевод, трахею.

- Положи пока на стол банку и подай мне во-он тот ножик. Так-с...

Лекарь аккуратно продолжил разрез на груди вниз. Почему-то в этот момент он чувствовал какое-то волнение, будто за слоем кожи его ждало что-то невообразимое, такое, чего он еще ни разу не видел. Людвиг Шервигонский незаметно вздохнул и взялся руками за края разреза.

***


- Эй, красавица, не хочешь прогуляться? - конюх приосанился, провел рукой по блестящей потной лысине и призывно уставился на проходящую мимо молоденькую служанку.

Та заинтересованно обернулась, но, увидев, кто ее окликал, с презрением и отвращением поежилась. Девушка гордо развернулась и направилась в замок, демонстративно виляя пятой точкой.

- С**а, - конюх скривился и высморкнулся в руку, а потом совершенно обыкновенно вымыл ее прямо в воде для лошадей. - Все вы такие. Вам, видишь ли, красавцев подавай, да шоб с деньгами побольше. А сами одинаковы, када юбку поднимешь...

 Кузул ненавидел всех, весь мир, каждый цветочек и пылинку. И, как ни странно, самого себя он не ненавидел. У Кузула был внушительный запас бранных слов, которые помогали справляться ему с любыми жизненными ситуациями, а еще жировых клеток, "защищающих" его от холода и голода (по крайней мере, он сам так говорил). Сам он считал себя завидным женихом, перед которым все девки ноги раздвигать должны, но эти самые девки почему-то не раздвигали, что всегда поражало конюха до глубины души. Сам он был даже не из зажиточной семьи, а так - сын мясника. У него было семь сестер, которые в детстве часто над ним подтрунивали. Все они уже давно довольно успешно вышли замуж, у трех даже были дети, а вот Кузул все протирал штаны в конюшне при замке Долгого леса. В ней осталось всего четыре лошадки, платить стали еще меньше, месячного жалования даже на шлюху не хватало, и это очень огорчало конюха и подтолкнуло к "страшной" мысли, что даже проститутки почему-то его презирают и неожиданно поднимают цены, хотя раньше их все устраивало. У Кузула не было и дома, где можно переночевать, так что спал он в конюшне, каждый день перед сном желая подохнуть лошадям. Вполне вероятно, что и лошади желали ему того же.

 Кузул с кряхтением бухнулся на гнилую скамейку, еле выдерживающую его вес, и принялся ковыряться в зубах какой-то ржавой булавкой, которую он недавно нашел в траве. Слово "чистота" никогда особого смысла в его лексиконе не имело. День был на редкость жарким, как ни странно, конюх то и дело смахивал со лба пот. И тут он заметил высокую девицу (служанка, наверное), довольно уверенно направляющуюся к нему. Кузул тут же позабыл все свои обиды и выплюнул свою уже любимую булавку в навоз. Он картинно поднялся и, быстро зайдя в саму конюшню, открыл ближайший из загонов. В нем смиренно стояла бурая лошадка. Конюх поспешно вынул из заднего кармана что-то, не так давно бывшее морковкой, и протянул лошадке. В этот-то момент и подошла девушка, несколько заинтересованно остановившись у дверного проема. Лошадь тем временем наотрез отказывалась есть подобие овоща, побывавшее в штанах "любимого" конюха. Она отворачивалась и фыркала, но когда разозлившийся Кузул схватил ее за морду и чуть ли не впихнул злосчастную морковку в рот, лошадь ощутимо куснула его за руку. Тот схватился за нее и скривился, сдерживая вскрик (скорее от страха, нежели от боли).

- Тупая скотина, - прошипел он себе под нос и преувеличенно бодро повернулся к девушке, рассчитывая, что она заметит, какой он хороший конюх и как любит своих лошадок.

Служанка же скептически подняла брови и нехотя бросила:

- Тебя вызывают в замок.

- Че это? - нахмурился толстяк и уточнил. - Меня, что ль?

- Советую пошевеливать своими телесами, - недовольно произнесла девушка и поспешно удалилась, не желая выслушивать нецензурную брань.

Однако Кузул был настолько поражен этим приглашением, что даже не обратил внимания на колкие слова служанки. Его вызвали в замок! Во-от! Настало и его время.

- Ага! - он повернулся к лошадям. - Что, твари, не ожидали? А вот оно как обернулось-то все! Дядя конюх скоро разбогатеет и купит вас всех! - зачем-то сказал Кузул, хотя не удивительно - за многими конюхами водится разговаривать со своими лошадями, как с людьми (не всегда по-дружески, кстати).

Толстяк с грохотом захлопнул загон и весело вышел из конюшни, уже предвкушая свой триумф... какой, правда, он пока не знал, но в удаче не сомневался.

***

 Кузул неловко переминался с ноги на ногу у одной из многочисленных дверей замка Долгого леса. Она отличалась от остальных лишь более богатой резьбой и толщиной, поэтому конюх сразу понял, что позвал его непременно господин Людвиг Шервигонский, точнее, он так полагал. Толстяк видел лекаря всего-то пару раз: вдалеке, когда хозяин сам вышел принимать гостей к чугунным воротам, и как-то раз ранним утром. Кузул тогда еще удивился, почему это высокий господин пришел один из леса, хотя… конюх мог поклясться, что видел рядом с ним каких-то здоровенных собак, которые якобы являются «воскрешенными волками» или «сумеречными», о которых так все судачили. Сам же толстяк не верил всем этим байкам и считал, что хозяин замка Долгого леса просто лекарь, устраивающий публичные вскрытия. Сейчас знать развлекается как может. Всего-то. А конюха вся эта чепуха никак не трогала.

В самом замке он бывал лишь один раз – тогда его и принимал на работу старик без особого выражения лица. Кузул потом узнал, что это личный дворецкий Людвига. Этот тип еще тогда не понравился толстяку, да он до сих пор вспоминает, как тогда на него смотрели – как на отребье какое-то, а его, между прочим, порекомендовал сам глава его деревни. Где-то в глубине души Кузул продолжал отмахиваться от мысли, что его просто сплавили как неугодного.

Замок был довольно мрачен и ни капли не прельщал конюха, хотя особой чистоты в коридорах не водилось. Серые камни были холодны и лютой зимой, и в дни палящего солнца, иначе бы на верхних этажах невозможно было уснуть. Людвиг Шервигонский не особо интересовался состоянием замка, так что за него всем заправлял его верный дворецкий, который, к слову, так же не жаловал картинные галереи вдоль стен и узорчатые ковры. Однако статус не позволял превращать замок, где часто принимают гостей, в форт без прикрас. Так что кое-где на подоконниках стояли цветы, за которых лично отвечали служанки, а в коридорах грозно возвышались двухметровые тяжеленные доспехи (а чтоб не украли).

Конюх не решался войти, даже постучать, пока его не вызовут. Он находился в состоянии крайней приподнятости духа. Он даже не позволил себе поковыряться в носу или почесать причинное место. Все это он действительно считал высшей степенью почтения и силы воли, затрачивая ну просто неимоверные усилия. И тут из-за двери послышалось приглушенное: «Войдите». Кузул воодушевленно выпрямился и, по обыкновению проведя рукой по лысине, дернул за ручку массивной двери.

- Вы звали меня, госпо…

Толстяк остановился в недоумении. Перед ним за небольшим обеденным столом спокойно сидел этот самый дворецкий. Кузул сначала сглотнул и провел рукой уже по животу.

- А где милостивый хозяин? – недовольно и недоверчиво спросил конюх, будто его надули.

Дворецкий сосредоточенно взглянул на толстяка, от чего тот поежился, и спокойно ответил:

- Господина Людвига Шервигонского здесь нет. Вам нужен именно он? Боюсь, хозяин не занимается такими мелкими делами. Прошу, присаживайтесь, - старик указал на обеденный стол.

Чувство голода пересилило разочарование, и Кузул в миг оказался за столом.

- Можете взять все, что вам угодно, - сказал дворецкий.

- Так бы сразу и… - начал было толстяк, но вовремя остановился, поняв, что это уж явно будет лишним.

Старик какое-то время молча смотрел, как неаккуратно ест конюх, как он чавкает и то и дело вытирает руки о без того грязные штаны. Толстяк, поглощенный вкусными блюдами, которые отродясь не ел, некоторое время просто не замечал взгляда дворецкого, но потом все же оторвался от еды и, шмыгнув носом, спросил:

- А зачем, собственно, господин вызвал меня?

Вопрос был произнесен двусмысленно. Кузул начал подавать дворецкому какие-то невнятные знаки, то подмигивая, то приподнимая брови и глядя исподлобья, то улыбаясь и призывно кивая. Он, как мог, приближал разговор к ожидаемой развязке. Это должно было быть что-то, что изменило бы его никчемную жизнь. И вот личный дворецкий Людвига Шервигонского отложил столовые приборы и наклонился чуть вперед.

- Кузул Рэндоф? – он дождался утвердительного кивка. – До меня дошли слухи, что вы выполняете свою работу... хм, некачественно. Служанки жалуются на вашу распущенность, сторожа и другие мелкие слуги не раз упоминали о сквернословие с вашей стороны… Ну, а состояние лошадей оставляет желать лучшего.

- Что?! – вскричал Кузул в бешенстве. – Да как они смеют? Да я ни разу такого не делал и не говорил, мои лошадки…

- Лошади господина Шервигонского, - холодно поправил дворецкий. – Знаете, сер Кузул, - голос его был стальной, а тон приказной, будто у главнокомандующего, - меня не волнуют ваши объяснения, оправдания, правда, ложь или что вы там себе сейчас проворачиваете в голове, - он прищурился. – Мне лишь нужно, чтобы вы выполняли свою работу, только и всего. Я понижаю ваше жалование еще на один серебряный вирд. На этом все, надеюсь, вы услышали меня. Следующая встреча будет означать ваш отсюда уход.

***

 Толстяк зло пнул стену и заскулил от боли. Его переполняла жуткая обида, будто пытаясь вырваться, он даже чуть было не заплакал, кусая щеки. Да как они вообще могли с ним так обойтись? Он пашет на них как конь и что в итоге?! Его не просто унизили и оскорбили, понизили плату за труд, так еще сказал ему все это не лично Людвиг Шервигонский, а какой-то старикашка-дворецкий. Да этот лекарь просто бесчестный трус, вот он кто! Конюх чувствовал себя отпахавшим сотни гектаров поля крестьянином, которому не заплатили ни вирда. Кузул тяжело дышал, и казалось, будто он раздувается, как шарик. Он стремительно (насколько позволяла комплекция) отправился к себе в конюшню, намереваясь сорвать все зло на лошадях. Пот застилал глаза, рубаха промокла в нескольких местах, придавая толстяку еще более неопрятный и отталкивающий вид. Сквозь пелену Кузул еле увидел какую-то толстую женщину.

- Куда ты несешься так? – недовольно крикнула ему она.

Толстяк с силой толкнул ее к стене, чтобы не мешалась на пути. Он выбежал на улицу и уперся руками в колени. Неожиданно он повернулся в сторону самой высокой башни и заорал:

- Гребанный замок!!! Чтоб вы там все подохли с вашими вшивыми вирдами!

Он отдышался и продолжил свой путь к конюшням. Зайдя в строение, он принялся бить палкой по загонам, отчего лошади заржали и начали метаться из стороны в сторону.

- Это все вы виноваты! Вонючие скотины! Гнусные создания природы! Зачем вы вообще…

И тут конюх неожиданно почувствовал в заднем кармане штанов что-то колющее. Он немного успокоился и, отшвырнув палку в сторону, вытащил предмет. Приступ гнева сразу же сошел на нет. Толстяк воззрился на ажурную вилку, покрутил ее в руках, попробовал на зуб и даже попытался согнуть.

- Да это же серебро, - прошептал он со священным ужасом, - чистое серебро, черт бы его побрал. Это гребанная вилка со знатного стола! – Кузул засмеялся и погладил ближайшую лошадь. – Я знал, моя хорошая, я знал! – он гладил лошадь так нежно и трепетно, будто бы не бил только что палкой по ее загону. – Мы с вами разбогатеем…

Вероятно, толстяк нечаянно забрал со стола маленькую сервизную вилку. Он сам того не заметил, как положил ее в карман после еды – на ней еще оставались засохшие кусочки пищи.

***

 Тем же вечером конюх Кузул тайком пробрался в Подневольные поселения. Он знал, что здесь живет один из средненьких ювелиров, торгующих дешевенькими украшениями за серьезные деньги. Такие в основном раскупались служанками и деревенскими девушками на скопленные вирды. Им тоже хотелось носить драгоценности, как и их господам. Качество было не важно, одно лишь наличие украшений безумно радовало.

Кузул тщательно подготовился к встрече с ювелиром. Его в этих поселениях не знали, да и не могли знать – сам он родом из Подковки в часе езды на лошадях от замка. Собственно, в поселениях росли поколения слуг замка и никуда за территорию деревни селиться не уходили. Толстяк тщательно продумал легенду: он из разорившейся семьи дворян, у которой было много ценного имущества, и сейчас Кузул распродает семейные ценности. То, что он захватил с собой одну лишь вилку, он объяснял просто – хочет прицениться, а потом и остальное занести можно. Именно остальное. Кузул уже знал, как ему поправить свою жизнь.

Легенда прошла на ура. За вилку отдали два золотых вирда, клятвенно обещая продать втридорога такую ценность (благо, покупатели есть) и прося принести что-нибудь еще. Конюх раскланялся и, торжественно улыбаясь, пошел обратно в свою конюшню. По дороге он не потратил ни одного медного вирда, лишь похлопывал по карману с деньгами и посмеивался. Единственное, что несколько насторожило его – это туман. Складывалось ощущение, что вокруг него он становится плотнее и то и дело кое-где обрывался клочками и оседал под ноги, отчего конюх вздрагивал и ускорял шаг. Погода ночью нынче поганая.

Придя «домой», Кузул несколько минут походил по конюшне, задумчиво и сосредоточенно смотря в пол. Потом его осенило, и он отпер дальний загон.

- Во-от, моя сладкая, тебе выпала честь охранять наши с тобой заработанные денежки.

Конюх отодвинул в сторону кучу сена и нажал на доску, та заскрипела. Он вдохнул поглубже и одним движением отодрал ее. В образовавшуюся нишу он бережно положил мешочек с двумя монетами. Какое-то время он любовался зрелищем, а потом, глубоко вздохнув, положил дощечку обратно и присыпал все это сеном.

Спалось Кузулу на редкость спокойно и безмятежно, не так как обычно.

…

- Марька-то наша понесла до срока, кажись, - сочувственно поделилась информацией с посудомойкой кухарка. – Упала в коридоре, да животом ударилась. А дитю-то еще два месяца в мамкином чреве плавать надо было.

- И как? – с неподдельным интересом спросила посудомойка, вытирая тарелку.

- Что "как"? Померло дите, вот что. Кровищи было…

- А с Марькой что?

- С Марькой? – кухарка задумалась. – Лежит, не встает. В стену смотрит и все. Я тебе вот что скажу – не сама она грохнулась.

- С чего это? – удивленно произнесла собеседница.

- А с того! Ну, не может здоровая девка в здравом уме так споткнуться на ровном месте, да еще и с такой силой удариться – у нее вон рука сломана. Да и вообще, когда дитятко в животе, ты в сто раз осмотрительнее становишься. Марька-то от своего живота руки не убирала, баба сварливая, но осмотрительная, а за ребенка убить готова.

…

 Золото в тайнике все прибывало. Кузул так и не потратил ни капли. Еду и воду клянчил у служанок, втайне насмехаясь над ними и представляя, как они все еще падут к его… хм, ногам, когда увидят, какой он богатый. Теперь конюх посещал замок каждый день. Он заранее просчитывал, что, где и как заберет из замка, ответ на вопрос, зачем он туда пришел, отход, время – все. В нем неожиданно проснулся острый ум, расчетливость или же… он сам так думал… Но Кузул перестал замечать мир вокруг себя. Он сидел тише воды ниже травы. Служанки дивились его сдержанности и неразговорчивости, дворецкий Людвига Шервигонского задумчиво посматривал на конюха, но ничего не говорил. Возможно, он что-то знал, а может, думал, что страх потерять работу пересилил свинью внутри Кузула. Сам же толстяк смиренно кормил лошадок, часто менял им воду и вообще превратился в пример «целомудренного» конюха. Однако все его мысли были лишь о деньгах. Он не проявлял никакой агрессии на людях, однако… она всегда была в нем. И это намного хуже открытого хамства. Все копилось и копилось…

 Два стальных меча из коридоров, никто и не заметит пропажи. Дюжина столовых приборов разной ценности из кухни, подумаешь, ее там и так много. Несколько позолоченных поддонников из-под горшков с цветами, они вообще никому не нужны. Шелковое полотно из опрометчиво оставленной служанкой корзины с тканями, госпоже матери хозяина вполне хватит платьев. И еще куча других, казалось бы, незначительных безделушек. А толстяк Кузул все копил и копил свое золото, мысленно купаясь в нем. Он приходил в неистовый восторг, лишь открывая свой тайник, опускал руки в золото, будто в холодную речную воду во время летней жары. Наслаждался, упивался. Он спал на куче сена рядом с лошадью, которая неожиданно даже для самой себя получила столько любви, сколько не получила за все свою недолгую жизнь. Однако всему приходит конец.

«Я видела его! Я тебе говорю, это был наш Кузул! Это он украл серебряный кубок вчера. Я уверена, все остальное тоже его рук дело», - именно эти слова и закончили счастливую жизнь конюха.
Он тот час же понял, что уже через полчаса у его конюшни будут стражники, желающие ЗАБРАТЬ ЕГО ЗОЛОТО по приказу Людвига… нет, наверное, этого его дворецкого… Жуткий страх охватил всего Кузула, но страх этот был не за себя, не-е-ет. Вирды. Его драгоценные, накопленные тяжелым трудом вирды! Они заберут их все и бросят в казну! Он не позволит им, не позволит забрать свою жизнь, свое золото.
Толстяк бросился в свою конюшню, ногой разбросал сено, открыл тайник. Он с минуту всматривался в блестящую нишу, а потом тихо прошептал, улыбаясь:

- Вас никто не найдет…

***


Толстяк на невысоком, сооруженном на скорую руку помосте был весь красный. Лицо опухло, взгляд его был ошалелый, но в то же время будто покрытый пеленой. Он немного покачивался и изредка содрогался всем телом, будто его распирало от чего-то. Толстая петля на шее тянула его вниз, он еле стоял, то и дело растирая затекшие от веревок запястья.
Людвиг Шервигонский спокойно шагнул на помост и задал вопрос:

- Кузул Рэндоф, я полагаю? Вы признаете, что на протяжении двух недель систематически крали ценности из замка Долгого леса, сбывая их ювелиру, лавка которого находится в Подневольных поселениях? - голос его был обыденным, и только неестественный блеск в глазах выдавал его интерес и торжество.
Он ждал этого момента. Карта и кулон не врали, жертва в замке.
Кузул даже не смотрел на лекаря, казалось, он задыхался. Людвиг какое-то время подождал, но потом продолжил:

- Что ж, молчание, стало быть – знак согласия. Я могу даровать вам помилование, - но реакции не последовало, - и дам вам его. Если вы вернете все деньги вырученные за продажу краденного.

- Господин! – к помосту подбежал Нэмт. – Стражники перерыли всю конюшню, там ничего нет.

Хозяин замка Долгого леса задумчиво посмотрел на обвиняемого. Получается, доказательств недостаточно…

- Приведите Марью. Вы, Кузул, могли подтвердить причастность к краже, но теперь вас все же осудят за другое деяние.

Толпа перед замком расступилась. Под руки вели женщину средних лет. Она когда-то была красива, но сильное истощение, глубокие синяки под глазами и трескающиеся до крови губы испортили ее.

- Но, господин, - начал Нэмт, - Марья не говорит с тех пор, как потеряла ребенка.

Лекарь лишь чуть заметно улыбнулся. Женщина бездумно шла вперед, опираясь на двух полненьких девушек из крестьянских. Она была словно тряпичная кукла. Но вот ее взгляд остановился на фигуре конюха. Неожиданно она вырвала руки и закричала, тыча пальцем в толстяка:

- Убийца!!! Ты убил мое дитя! Убил! Это он, он погубил моего маленького мальчика, мое солнышко, мое золотце, - выражение ее лица снова стало безумным. – ТЫ! Убейте, убейте его! Разорвите, перережьте ему глотку, повесьте, отрубите голову! Это он толкнул меня в коридоре. Убейте, убейте… убейте… убейте…

Она говорила все тише, медленно оседая на землю. Глаза ее снова приобрели пустое выражение, а сама она повисла на руках у крестьянок. Какое-то время стояла тишина, но потом она взорвалась десятками криков: «Убейте!!!»

Золото навечно его. Только его.

***


…Людвиг Шервигонский незаметно вздохнул и взялся руками за края разреза.
Нет, он не отшатнулся, не вскрикнул, его не стошнило. Он стоял как вкопанный, смотря на золотые вирды вперемешку с кровью и содержимым желудка. Часть монет застряла в пищеводе. Лекарь никогда еще не подозревал, что ему может стать страшно, смотря на труп. Он отступил от стола на шаг и так и остался стоять. Гости тем временем увлеченно разглядывали сцену и, когда заметили пару вывалившихся на стол монет, зааплодировали, некоторые повставали со своих мест. Люди кричали «Браво», сыпали комплиментами, на сцену даже бросили горсть вирдов… А лекарь все смотрел на толстяка, живот которого был полон золота. Возможно, это был тот самый последний раз, когда он на мгновение усомнился в своих действиях, в своем уме, в себе. Это был последний раз, когда он напряженно сказал Нэмту:

- Отвернись, мальчик, тебе лучше не смотреть.

***


Той же ночью стражники прибежали в конюшни на дикое ржание. Обнаружили они лишь кровавое месиво из лошадиных трупов и надпись: «Оно мое».

Лекарь же пил все ночь, пока его не вырвало на свою же постель. Все его тело содрогалось в рвотных позывах, как у толстяка-конюха на помосте. Вскоре к нему прибежал верный дворецкий, приказал заменить постель, напоил господина водой и уложил спать.
На утро в главных покоях проснулся уже точно совсем другой человек… лекарь, сжегший «собственное кладбище».