Романтик

                1

- Как стихи читать – он первый, как пол подметать – его нет, - говорили воспитатели детского садика об этом странном ребенке, который смотрел на всех отрешенным взглядом, проживая жизнь не в реальном мире, а в царстве своих фантазий.
Это емкое высказывание включало в себя наиболее полную характеристику Глеба. Красивый способный мальчик, но держащийся в стороне от своих сверстников. Говорили, что он не от мира сего, но его родители не вполне понимали, что это значит. Глеб не играл с другими детьми в песочнице, а выдумывал для себя особые игры – населял пространство вымышленными персонажами, давал им имена, разговаривал с ними. И ему было интереснее погружаться в воображаемый мир, чем хотя бы пытаться адаптироваться в реальности.
Его дразнили, но он не обращал внимания ни на что, с самого рождения, казалось, мысленно занятый чем-то таким, что другим было совсем непонятно. Если что в нем и нравилось сверстникам, то это мягкость и незлобивость.
Никто не знает, что может получиться из такого ребенка. Родители думали: перерастет, станет обычным. Нет же у него какой-то конкретной болезни типа аутизма.  И действительно, к школе он стал несколько бойчее, не так робел, играл в мяч. У него даже появились друзья. Но куда интереснее мальчику жилось в мире книг. Он всегда с удовольствием предпочитал литературу тому, что его окружало.
У него было раздвоение личности: в придуманном мире Глеб был совсем не таким, каким казался реальным людям. Там он совершал подвиги, был заботливым, самоотверженным, начисто лишенным эгоизма. А в жизни он стремился к уединению, его тяготили люди, он был совершенно к ним равнодушен и не испытывал даже обыкновенного любопытства.
Для книжных героев и героинь он готов был на все, на реальных людей и смотреть не хотел, пытаясь сбежать даже от своих родителей, которые были не в состоянии понять сына.
Ему было скучно жить, поддерживать обыкновенное общение, тогда как, погружаясь в книги, он испытывал невероятное возбуждение. Готов был перечитывать любимые сцены по пятьсот раз, снова и снова проживая в своем воображении десятки придуманных жизней.
Никогда ни одна реальная девочка или женщина не вызывала у него такой бури чувств, как литературная героиня. Но они к нему хорошо относились, не замечая того, что за вежливой маской и спокойной улыбкой на редкость симпатичного милого паренька скрывается абсолютное равнодушие к ним.
Мысль о том, что так Глеб может прожить всю свою жизнь, испугала бы его родителей, но они ее и не допускали. Все надеялись: это пройдет, и в один прекрасный день он станет таким, как все.
Вырастет. Повзрослеет. Возмужает. И станет более приземленным.
Превратится в примерного семьянина…

                2

В детстве, юности люди не имеют четкого представления о себе, коренных свойствах своей натуры, которые изменить невозможно. Глеб, пытаясь хотя бы на миг представить себя в роли такого человека, как его собственный отец, испытывал растерянность и стыд, потому что ему так жить совсем не хотелось. И он чувствовал себя виноватым за это. Он мечтал о свободе, одиночестве, тишине, возможности сколько угодно фантазировать, проживая внутреннюю жизнь в совершенно другом измерении. Но ему постоянно внушали, что это плохо.
Никакого желания погружаться в бытовые проблемы и тратить все свое время на реальных людей из плоти и крови у него не было. Ему это казалось неимоверно скучным.
Глеб думал, что если и отважился бы на такой шаг, как женитьба, надолго бы его не хватило, это быстро закончилось бы разводом. Он был не в состоянии выносить кого-то двадцать четыре часа в сутки – день за днем, месяц за месяцем, год за годом…
 Он был не создан для брака, того, чтобы вить уютное гнездышко, бытовой суеты и хлопот или роли кормильца. Мечтал он о чем угодно, но только не о женитьбе.
Теоретически представлял себе, что когда-нибудь все-таки сможет безумно влюбиться в реальную девушку, но даже в такой ситуации ему хотелось романтически фантазировать, но не реализовывать это. Понимал его только один человек – подруга детства, одноклассница Дина.
- Как только представлю себе, что надо кому-то стирать носки, у меня тут же любовь улетучивается, - призналась ему она. – Тоска несусветная. Роман с женатым – это и то лучше, может, хоть в этом романтика есть… А носки пусть жена стирает. И у плиты часами стоит. А потом по магазинам бегает. Ремонт делает. Может, кому-нибудь это нравится? Не понимаю… Я бы взбесилась от злости, если б мне надо было все это делать. Я все это терпеть не могу и слишком эгоистична. Для такой, как я, проще совершить подвиг, если он будет длиться пару минут, чем посвятить заботам о ком-то все свое свободное время.
Глеб был не в ее вкусе чисто внешне, несмотря на свою миловидность. Бойкой Дине нравились более брутальные мальчики. Она не испытывала к нему нежных чувств, но внутренне они были во многом похожи. 
Кажущийся противоположному полу романтиком, светловолосый сероглазый красавчик Глеб с его меланхолической улыбкой, весьма трезво и отчетливо уже в юности понимал, что не готов к реальной ответственности за кого-либо, не хочет ее.
Красиво мечтать о том, как спасаешь возлюбленную от всех мыслимых напастей, - совсем не то же самое, что погружаться в обыденность и решать реальные проблемы, от которых он шарахался как от чумы.
Но тогда Глеб все-таки был далек от вывода, что специально выбирает себе недоступный объект любви, потому что ему нужна не совместная жизнь, а фантазия. Игра, в которую он будет играть со своим воображением. Она доставляла ему удовольствие.
Глеб собирался в Литературный институт, его стихи нравились преподавателям.
Стеснительный и неприкаянный в жизни, он казался совсем другим, когда люди с удивлением вчитывались в решительные, порой неожиданно  страстные, дерзкие, остроумные и язвительные строчки его стихотворений.
Второе «я» Глеба оживало на бумаге.
Таким он Дине нравился больше. Но, знакомые с детства, они воспринимали друг друга как брат и сестра.

                3

Годам к двадцати семи он уже себя изучил. Знал, что чувство не вечно, оно длится год, два, три, четыре – это уж максимум. Сначала подъем, эйфория, потом спад… искусственные попытки вернуть первоначальные ощущения, но они длятся от силы несколько месяцев, и в полной мере уже не повторяются.
Только когда человек влюбляется впервые, он испытывает иллюзию, что это навсегда. Каждое следующее его увлечение воспринимается как временное, он уже знает, что это закончится. Вопрос только, когда? Склад ума у него был научный, ему даже нравилось воспринимать отношения как психологический эксперимент, некий опыт.
Бальзак любой человеческий тип воспринимал как объект для некого исследования.  Такая разновидность романтика, какую являл собой Глеб, его бы заинтересовала. И он постарался бы описать его максимально точно, объективно и с долей иронии.
Глебу нравилось увлекаться абсолютно разными женщинами, чтобы испытать все возможные оттенки чувств. У него не было одного излюбленного типа. Даже нравились всевозможные контрасты, непохожесть одной на другую, другой на третью…
К этому возрасту он уже пережил три абсолютно разные взрослые влюбленности.
Любить всю жизнь одну женщину? Ему стало бы скучно. Для него это было все равно, что всю жизнь читать только одну книгу. Как бы она ни нравилась, это когда-нибудь да надоест.
По своей психологической природе Глеб был изменчив. Его настроения, предпочтения постоянно менялись. Иной раз он сам не знал, чего от себя ожидать, преподносил себе сюрприз за сюрпризом. Находился в перманентном состоянии изменения и превращения.
- Поэт… – пожимал плечами отец. Казалось, они с матерью смирились, что их сын такой, какой есть.
В поэзии они ничего не смыслили. Больше всего боялись, как бы Глеб не попал в плохую компанию и не подсел на какие-нибудь искусственно возбуждающие вещества, ведь всем этим творцам свойственно экспериментировать с сознанием. Но замкнутость сына исключала такую возможность. Если он и будет что-нибудь делать с собой, то один. Не в компании точно.
- Тебе нужен источник вдохновения… муза, о которой можно стихи писать… а не какая-то занудная жена, которая будет тебя пилить и предъявлять то материальные, то бытовые претензии, - сказала Глебу Дина.
Он это уже и сам понимал. Глеб был из тех, чья любовная лодка стопроцентно точно разбилась бы о столь ненавистный ему быт. Если и существовала женщина, готовая принять его таким, какой он есть, он сам не был уверен, что впустит ее в свою жизнь и будет ей благодарен.
         Глеб любил одиночество. Работа редактором в издательстве не слишком его обременяла, ему одному хватало на жизнь, а разбиваться в лепешку, становиться кормильцем совсем не хотелось.

                4

Реальный опыт Глеба исчерпывался отношениями с Нонной, девушкой, которая сама пылко влюбилась в него и откровенно вешалась на шею с тех пор, как им обоим исполнилось девятнадцать.
Он был к ней равнодушен, но решил не пренебрегать возможностью испытать новые ощущения, хотя бы ненадолго почувствовать себя таким, как все. Считал, что ему это нужно, полезно. Он все же мужчина, а не какая-то барышня.
Пышнотелая красавица Нонна работала парикмахером. Она  испытывала к нему материнские чувства, ей хотелось заботиться о Глебе, делать для него все, нянчиться с ним, оберегать от суровой действительности. Но ведь с ней надо было общаться, вникать в ее проблемы, интересоваться ее мыслями и чувствами. А Глебу этого не хотелось. Он только брал, не желая ничего давать взамен.
Глеб не считал себя виноватым, он ничего ей не обещал. Вежливого притворства после того, как он вставал, проведя с ней время в постели, хватало на полчаса, час… Ему хотелось уйти, уединиться, жить своей жизнью, а не строить планы совместного будущего.
Возможно, такая подруга жизни, как Нонна, была бы ему удобна, но она оказалась слишком ревнивой, вторгающейся в его внутренний мир, не давая покоя. Физиологические ощущения он мог и так испытать, глядя на красивую картинку или кадр из кино.
Глеб не обладал бурным темпераментом. Секс был ему не так уж и нужен. Вспоминал он о Нонне раз в несколько недель, а то и месяцев. Безотказная девушка снова бросалась к нему, стоило ей услышать голос любимого по телефону, но вновь и вновь испытывала разочарование от его холодности, нежелания посвящать ее в свою внутреннюю жизнь, открывать душу. Она была для него простовата. Хотя родителей Глеба совершенно не избалованная Нонна абсолютно устроила бы в качестве потенциальной невестки.
Иногда он, вполне осознавая, что это может показаться циничным тому, кто узнает о его тайных мыслях, прикидывал: а что, если жениться на ней, развестись, когда родится ребенок…
Тогда его родители будут отчасти удовлетворены – у них будет внук или внучка. Он станет «воскресным папой» и будет растить ребенка на расстоянии. Это не потребует от него стольких забот, как если бы пришлось жить с Нонной в одной квартире.
Глеба при его бытовой лени такая ситуация не обременила бы. Его бы это устроило. Встречи, разговоры по телефону… это не так утомительно, как совместная жизнь с каждодневными обязанностями.
Подруга детства, Дина, которая работала с ним в одном издательстве, была единственным человеком, с котором он мог быть откровенным, не опасаясь истерик, упреков и возмущения.
- Знаешь, я тоже об этом думала, - честно призналась она. – Мои родители на меня не давят, их вполне бы устроило, если бы я просто родила. Есть кому помочь – у меня куча родственников. Все вместе ребенка мы вырастим, а одна я не справилась бы. Наверно, когда-нибудь я так и сделаю. Знаешь, мать говорит, что если я влюблюсь по-настоящему, мне захочется заботиться об этом мужчине, посвятить ему жизнь… но я сомневаюсь. То есть… ну, да, мне захочется… на какое-то ВРЕМЯ! Но это пройдет. Не знаю, сколько бы продлилась такая идиллия – недели, месяцы… мне кажется, что не долго. И мне надоело бы. Вернулись бы старые привычки, мой эгоизм… захотелось бы снова свободы, покоя… У таких, как я, могут быть порывы, но они кратковременные… и достаточно быстро проходят. Так что пока мои «предки» молоды, я рожу. Ну, хоть от тебя… Мы точно – два сапога… вот только не пара. Франсуаза Саган бы меня поняла. Ей тоже было неохота превращаться в рабочую лошадь или усталую клячу.
С ней было весело и легко, Глеб мог быть самим собой, снимать маску. Да, он не силен телом и духом, ленив, устает быстро, не любит переутомляться и перенапрягаться. Но она принимает его таким и не осуждает, не пытаясь переубедить или переделать. Это ведь все равно, что менять молекулу ДНК. Таким он родился.
Она даже считала его честнее других мужчин, которые вообще не думают о будущем, не пытаются реально рассчитать свои силы и живут одним днем, мгновением, надеясь, что все как-нибудь само волшебным образом разрешится потом.
В определенной мере свою роль сыграло и то, что родители Глеба и Дины не были счастливы. Они сошлись, поженились потому, что считали: так надо и это правильно. А дети принадлежали уже к другому поколению, плюющему на все стереотипы.

                5

  Когда Глеб влюбился во второй раз, будучи взрослым, ему действительно в течение двух лет казалось, что он не против и  реализовать это чувство. Но и тогда он не склонен был обольщаться, считать, что это на веки вечные. Он знал: когда-нибудь все же остынет.
 С ним это случалось всегда. Природа не создала его однолюбом.   
 Сначала Глеб испытывал удовольствие, мечтая о телевизионной ведущей,  - девушке по имени Кира, которую видел только по телевизору.
Застенчивым парням нравятся раскованные смелые независимые женщины. Он проигрывал в своем воображении тысячи сцен, ситуаций, которые ему нравились. Но потом возникло и новое, до тех пор неведомое ему ощущение… появилась БОЛЬ от невозможности выразить свои чувства.
Он не знал, есть ли правда в том, что существуют люди, предназначенные друг для друга судьбой, половинки единого целого… но в тот момент мысль о том, что та девушка может быть его половинкой, пленила его романтическое воображение. И в то же время испугала.
Глеб думал о том, что, если им суждено встретиться в реальности, он все испортит, потеряв свою единственную... Ему нравилось выдумывать, какая она на самом деле, - что она любит, что не любит, как проживает день, час, минуту… Эта воображаемая игра заняла у него в целом три года, и просто ему надоела.
Глеб разочаровался. Он стал читать интервью, в которых Кира рассказывала о своей жизни, откровенничала. И понял, что она куда проще и банальнее, чем представлялась ему. Обычная модная светская тусовщица, ищущая богатого мужа, любящая выпить и нюхающая кокаин. Он приукрашивал ее образ своей богатой фантазией. И любил выдумку.
Кира стала ему скучна. И он понимал, что если бы они сразу же познакомились, этот процесс разочарования был бы мгновенным и не затянулся бы так.
Но это увлечение оказалось болезненным – он реально страдал, боялся в один прекрасный день услышать о том, что она вышла замуж. Глеб перестал контролировать свои чувства. В то же время в глубине души ему ХОТЕЛОСЬ узнать о ней что-то плохое, чтобы освободиться от этого наваждения.
И когда по прошествии трех лет, показавшихся ему как никогда долгими и мучительными, он все же действительно освободился, Глеб почувствовал себя счастливым. 
Опыт страдания он считал полезным, потому что теперь мог выражать в стихах такие эмоциональные оттенки, нюансы, которые раньше были ему неведомы, непонятны. И внутренне он как будто состарился, его нервная система стала разрушаться, появились неврозы…
Глеб единственный раз в своей жизни испытал именно разрушительное чувство и понял, что ни за что больше не хочет до такой степени увлекаться. Это была любовь-болезнь, о которой он никому не мог и не хотел рассказать.
Вылечило его новое чувство. На этот раз на удивление светлое. Он вдруг почувствовал, будто внутри у него загорелись лампочки, и он снова вздохнул полной грудью. Он не знал точно, нравится ли ему именно актриса из итальянского фильма или придуманный персонаж, наверное, все вместе.
Он их не мог разделить, хотя и пытался. Со свойственным ему желанием беспристрастно фиксировать все свои эмоциональные состояния.
Глебу больше нравилось увлекаться художественными образами, это так захватывало его воображение, что он мысленно переносился в другой мир, в котором жили куда более интересные и многогранные люди, чем те, которых он наблюдал в реальной жизни.
Кира была единственной реальной влюбленностью Глеба, да и то… это было лицо из телевизора. То есть, тоже объект на расстоянии.
Дистанция была ему необходима, иначе он не очаровывался. Доступность убивала желание мечтать. Человек из плоти и крови, которого можно взять за руку, мгновенно становился ему не интересен.
Вполне возможно, что если бы Нонна мелькала на телеэкране, он мог бы грезить о ней. И Глеб стал понимать себя куда лучше, чем в ранней юности.
Он уже отдавал себе отчет, что процесс влюбленности ему нравится, но ему совершенно не нужен реальный результат в виде знакомства, свиданий… это скорее всего испортит всю прелесть. Для такого, как он.
Жить ему скучно. Самое интересное – это мечты, фантазии, обилие литературных сюжетов, которые он может создать. Он как никто был способен понять героев Гофмана, которые предпочитали другую реальность, придуманную, и терялись в мире обычных людей, как студент Ансельм, очарованный сказочной Серпентиной, и равнодушный к красивой и милой девушке Веронике.

                6

  Только медики знают, что обилие разнообразных возбуждающих впечатлений крайне вредно для слабой неустойчивой нервной системы, психики. Глеб искусственно поддерживал в себе состояние постоянного возбуждения, умудряясь проживать в своем воображении сразу несколько жизней одновременно и выдумывая волнующие экстремальные ситуации, внутренне перенапрягаясь.
Он не знал, что для такого типа психики, как у него, – это путь к заболеванию.  Истощению нервной системы. А потом, как следствие, – психической патологии, развивающейся годами медленно, постепенно, и дающей о себе знать далеко не сразу, а по накоплению. Сильные чувства слабую психику разрушают. Глеб стремился к острым ощущениям, но был не в состоянии вынести их последствия для своего организма.
Может, и есть люди, для которых лучше страдать от любви, чем быть равнодушными, потому что в их понимании не любить – значит, не жить. Они считают, что это бессмысленное существование. Пустота. Но здоровый больного никогда не поймет.
Глебу был нужен покой для самосохранения. Щадящий образ жизни, в том числе и внутренней, которая у него была насыщена до предела, о чем, разумеется, никто не подозревал. До тридцати пяти лет он и сам не знал, куда может его завести такое количество экспериментов над самим собой.
Это возраст явных расстройств. Фатального тяжелого неизлечимого заболевания психики у него не было. Но все же он, сам того не подозревая, приближался к порогу, за которым – больничная палата, медикаменты.
Когда ему было около тридцати лет, Глеб увлекся общением в интернете. Оказалось, это – возможность фантазировать сколько угодно, выдумывать собеседника. А только так он и мог увлечься по-настоящему.
 Дина предупреждала: «Ты даже на работе все время думаешь только о том, что происходит в Сети. Не увлекайся. Интернет – это ловушка. Там люди не такие, какими кажутся, они играют роли, даже, может быть, бессознательно.  Они хотят понравиться, пытаются изображать из себя невесть что.  Но если хочешь сам себя обманывать…»
Глебу понадобилось несколько лет, чтобы понять: люди в Сети могут быть очень неглупыми, остроумными, начитанными, эрудированными, интересными собеседниками, но… при этом они очень часто бывают озлоблены, потому что не востребованы в реальной жизни так, как им хочется.
Они выливают на тебя весь свой негатив. Ругаются так, как в реале бы побоялись. А в Сети – безнаказанность. И модераторы на разных форумах и сайтах, которые должны делать пользователям замечания за нарушения правил, чаще всего реагируют на эту брань достаточно вяло. Ты не знаешь, когда именно эта злоба, скрытая в собеседнике, вдруг прорвется.
 Это мир небезынтересных, достаточно неординарных, но очень часто при этом обиженных на весь мир людей. Глеб тоже не был реализован так, как мечтал, но он не озлобился.  К мизантропии он был не склонен, будучи по натуре терпимым, снисходительным и умеющим прощать человеком.               
Дина и Глеб не были недолюбленными детьми, цепляющимися за первого встречного в поисках душевного тепла. Родители их очень избаловали. И больше всего на свете они боялись, что им будет скучно. До поры до времени не подозревая о том, что есть вещи страшнее, чем скука.
Когда количество пережитых в интернете стрессов и разочарований стало зашкаливать, Глеб сам ужаснулся тому, что с ним происходит. У него стала развиваться на нервной почве агарофобия.
 Страх улицы, толпы людей. Он чувствовал, что задыхается, если окружен людьми, которые толкают друг друга, куда-то торопятся. Ему казалось, он прямо сейчас умрет. Теперь он знал, что такое паническая атака, когда страх парализует тебя, и начинаются судороги.
Он заметил, что телевизор, радио действуют ему на нервы. Начинает казаться, что в услышанном есть угрожающий смысл, возникло постоянное чувство тревоги и колоссального внутреннего напряжения. Глеб не сразу понял, что именно с ним происходит. Его трясло во сне и наяву, страхи непонятного происхождения парализовали волю и здравый смысл.
 Он боялся смотреть в глаза прохожим на улице, в метро, сотрудникам на работе. Они как будто ЗНАЛИ о нем что-то такое, устрашающее и непонятное. Он не смог бы внятно объяснить, чего и кого он боится. Глеб не знал, что такое аффективное расстройство. Если о фобиях он все-таки кое-что слышал, то это состояние для него было внове. Ему даже в голову не приходило, что это болезнь. Его бурное воображение, как обычно, работало с лихорадочной быстротой, одна невероятная гипотеза сменяла другую…
Вместо того чтобы пойти к специалисту и начать курс лечения, после того, как ему поставят точный диагноз, Глеб начал пить. 
«Универсальное народное средство от всех болезней», - ехидно сказала ему Дина. Но узнала она об этом только несколько месяцев спустя.

                7

Теперь он понимал, почему пьют другие. И что люди вообще в этом находят. Под действием алкоголя его застенчивость как рукой снимало, он становился болтливым, веселым и бесшабашным.
Несмотря на то, что он вполне сознательно несколько лет назад решил прожить свою жизнь один, развлекаясь только фантазиями, с возрастом Глеб стал остро ощущать свою нереальность. Так, как будто его вообще нет. Это не человек, а призрак, бесплотный дух. 
Ему хотелось хотя бы крупиц настоящей жизни, пусть это будут редкие встречи с реальными женщинами, и не важно, что опыт может быть отрицательным. В этом есть своя прелесть и новизна. Будет о чем написать. В его жизни и творчестве начался новый период – медленно, шаг за шагом, он начал двигаться в сторону реализма.
Глебу действительно стало любопытно, какая она: обыкновенная женщина. А не героиня фильма, книги. Глеб понимал, что о длительных отношениях или браке и речи нет, он не выносил чье-то присутствие в течение долгого времени. Ему просто были нужны ощущения – прикосновение, разговор, воспоминания. Материал для творчества.
Конечно, с выдуманными героями в чем-то проще. Ты можешь придумать все детали их внутреннего облика так, чтобы они тебе нравились, были созвучны. Они будут говорить то, что тебе хочется услышать. Чувствовать так, как тебе это близко. Их вкусы и ощущения, взгляды на жизнь ты выдумываешь или додумываешь, угождая тем самым своему собственному мировоззрению и мировосприятию. В реальном человеке тебя может все раздражать, а изменить ты в нем ничего не сможешь. А плоды твоей фантазии ведут себя так, как ты этого хочешь. И дают ощущение счастья. Внутренняя Вселенная подчиняется твоей воле.
 Несмотря на кажущуюся внешне мягкость и податливость его характера, Глеб был не из тех, кто готов прогибаться под других людей и к ним приспосабливаться. Ему в реальности и на бытовом уровне это просто претило. Тогда как в воображаемом мире именно он руководил ситуацией.
«Аутичные» люди обернуты вовнутрь, а не наружу. Их мало интересует внешний мир. Глеб крайне редко любовался природой, ему было совершенно безразлично, какая мебель его окружает, какую одежду носить… все материальное, осязаемое вызывало только ощущение скуки. И это в нем было неизменно. В этом смысле Глеб был аскетом. Ему достаточно было стола, стула, кровати. Причем самых простых, чисто функциональных.
Он был погружен только во внутренние переживания и обожал исследовать их. Если его знакомый обнаруживал крайнюю озабоченность внешней стороной жизни, такой человек моментально становился не интересен Глебу.  Он разочаровывался. Хотя и не высказывал этого вслух.
Глеб действительно крайне редко очаровывался женщинами только из-за внешности, ему нужен был интересный характер. В этом смысле он не был «типичным мужчиной», который любит глазами. И женщин это в нем привлекало.
Страхи его никуда не исчезли. Если болезнь не лечится, она развивается. И его состояние прогрессировало. Алкоголь давал только временную возможность забыться.               
               
                8

Он обнаружил, что случайные связи чаще всего все-таки оставляют тошнотворный осадок. И в пьяном виде он сам себе неприятен. В нем была слишком сильна брезгливость, Глеб и вспоминать не хотел о том, как его рвало на глазах у женщины, которая при этом ничуть не смущалась.
Встречи с проститутками в состоянии трезвости – это и то было лучше. Его одолевало любопытство, но хватило пары таких оплаченных свиданий, чтобы больше об этом даже не вспоминать.
Когда прошло некоторое время, и он избавился от чувства неловкости, Глеб обнаружил, что мог бы описать это так, чтобы читателям стало интересно. Но как сатиру. Высмеивать он умел. Смеяться над самим собой – тоже.
- Глеб, у тебя голова по утрам раскалывается, ты пьешь таблетки… да что происходит? – спросила Дина, которая искренне беспокоилась. – Это не похмелье, случайно?
- Я не алкоголик, - она была единственным человеком, которого он практически не стеснялся.
- Ну, конечно. Алкоголики – это те, кто в канаве валяются. А ты на своих двоих ходишь. Не обольщайся, Глеб. Ты быстро сопьешься при таких темпах. Отец твой что говорит?
- Ну… вроде как пью – значит, я нормальный мужик. Ему кажется это брутальным, наверно.
- Понятно, - она улыбнулась. – Тебе нужен врач. Ты еще не алкаш, но скоро им станешь. Опомниться не успеешь. Начальная стадия уже не за горами.
Глеба трясло. Он пытался не пить в течение трех суток и чувствовал себя ужасно. Понял: проблема серьезна, ему в одиночку не справиться. Он взял отпуск и пошел к психотерапевту, телефон которого ему дала Дина.
- Итак, что вас мучает?
- Страх.
- Чего и кого вы боитесь?
- Не знаю. Всех сразу. Всех и всего.
- Так-так-так… сенситивный…
- Кто?
- Вы, - сказал Глебу врач. – Такие люди склонны испытывать иррациональные страхи, необъяснимые с точки зрения здравого смысла. Эти страхи их парализуют.  И все же конкретизируйте, есть же у вас предположения… ну, кто-то хочет вам навредить, убить…
- Нет, того, что убить… не боюсь. Мне кажется, что меня не убьют.
- Враги?
Глеб засмеялся. Легкая ирония усталого врача, как ни странно, ничуть его не обидела, смеяться над собой даже полезно. Он приободрился.
- Хорошо. Убить – не убьют. А почему вы так в этом уверены? Может, они как раз именно этого и хотят.
- Они – это кто? – у Глеба полились слезы из глаз, до такой степени ему было смешно. Он понимал, что выглядит идиотом, но если он так и будет молчать, ему не помогут.
Самое унизительное при психическом расстройстве – это то, что надо выкладывать все свои глупые мысли, иначе врач тебя не поймет. Поскольку он в глубине души и сам понимал, что все это – глупость, и страхи его абсурдны, состояние его, скорее всего, все-таки было пограничным. Люди, которые больны тяжело, свято верят в реальность своих кошмаров.
- Ну… ваши… враги. Или враг. А их у вас сколько – один или много? Вы не считали?
- Нет. Не считал.
 - А вы посчитайте. Кто первый?
- Первый… ну… я не знаю. Я очень устал, и внезапно мне все вокруг стало казаться враждебным, я стал бояться людей.
- Так… устали – это что значит? Подробнее.
- Я с утра до ночи сидел в интернете, спал по четыре часа. Меня стало трясти от напряжения.
- Сколько все это продолжалось?
- Последние года два – точно.
- Такой вот режим? Каждый день? А работа?
- И на работе. Как только свободная минутка, я сразу в Сеть.
- Давно у вас эти страхи?
- Месяцев семь… или больше…
- Вы пьете? Наркотики?
 - Пью. Когда стал бояться, тогда и начал.
- Когда последний раз выпили?
- Дня четыре назад.
- Вы чем занимаетесь в свободное время? Пишете литературные тексты? Дина мне говорила.
- Пишу.
- Для литературы личностное своеобразие – это «плюс», а для жизни чаще всего, к сожалению, «минус». Мир создан для средних людей. Такие, как Вуди Аллен, лечатся от неврозов и пытаются жить как все, но безуспешно. Но чем своеобразнее автор, тем интереснее его творчество. Правда, я вас не читал, ничего не могу сказать…
Психиатр был женат. Дина встречалась с ним уже десять лет, он ее абсолютно устраивал как любовник. Единственное, что она не решалась пока сделать, - забеременеть. Это выглядело бы как попытка разрушить его семью, а этого Дина совсем не хотела. Ей был нужен только ребенок.
Глеб не знал, хороший он врач или нет, но ему с ним было легко. Он решил, что Максим Петрович – мужик приятный и понимающий. И ему можно довериться.
Врач выписал Глебу рецепт на лекарства и убедил: нужна длительная психотерапия.
- После сорока лет гормональный фон становится спокойнее… некоторые расстройства постепенно затухают, сходят на «нет»… подождите несколько лет, и вы можете стать гораздо уравновешеннее. 

                9

Есть теория, что любовь не проходит через несколько лет, человек остается тебе дорог, но… возбуждения больше нет. Не только физиологического, но и эмоционального. А человеку, который как будто «подсел» на этот психический подъем, ощущение эйфории, как на наркотик, хочется жить в таком состоянии вечно. И он ищет новый объект. Потому что только прелесть новизны может встряхнуть его снова.
 Глебу было искренне не понятно, как можно двадцать лет спустя безумно любить кого-то и ревновать, сам он за эти годы сменил объект привязанности раз пять, как минимум. Ему люди быстро надоедали. Художественным образам, как ему иногда казалось, он мог долго сохранять верность, и они не тускнели в его воображении, реальные люди, не успев хоть в какой-то мере очаровать, уже наскучивали.
И пусть его собственные «измены» были по большей части платоническими, к неверности как к таковой он относился очень терпимо, потому что и сам был непостоянен.
Именно стремление Глеба к перманентому состоянию эмоционального перевозбуждения и сверхподъема и истощило его внутренние ресурсы. Он просто устал. Даже можно сказать, надорвался. И теперь лечился покоем.
Никакого интернета. Никакого телевизора. Сон под воздействием мощных лекарств чуть ли не сутками напролет. Неспешные прогулки на свежем воздухе. Визиты к психиатру. Он ничего не писал – ни стихи, ни прозу… в его состоянии это было вредным.
- Я почитал то, что вы пишете. От разных лиц. Вы мысленно перевоплощаетесь то в одного, то в другого героя или героиню, меняете маски… ну… как актер. Судя по всему, вы близко к сердцу принимаете боль, которую испытывает персонаж. Что вы чувствуете? – спросил его Максим Петрович.
- Если я описываю болевые ощущения персонажа, я сам как будто заболеваю. Мне физически плохо становится.
- Вы склонны увлекаться теми героями или героинями фильмов и книг, которых вам стало жалко? Трудное детство, душевные травмы… и прочее.
- Да, меня это не то, что привлекает… притягивает как МАГНИТОМ. И о таких мне хочется что-нибудь написать. Я создаю персонажей, подобных им, иногда меняю имена… а иногда и нет, ссылаясь на литературный или сценарный первоисточник… но меня тянет как будто выкрикнуть, чтобы люди услышали, КАК ему или ей больно. И обратили внимание на персонажа.
- Так… Подумайте, прежде чем ответить. Вам НРАВИТСЯ страдать?
- Да. Мне это нравится, - вырвалось у Глеба прежде, чем он сам понял, что сказал. – Вы хотите сказать, что я мазохист?
- Нет, не так примитивно… Значит, процесс страдания… скажем так, ТВОРЧЕСКОГО страдания вас завораживает, вам это интересно?
- Да. Мне это интересно.
- Вы говорите, что чисто внешне у вас нет каких-то предпочтений, излюбленного типа женской красоты, к примеру… вам могут нравиться абсолютно разные женщины. Одна японка, другая мулатка, третья скандинавка… Все равно, полные или худощавые, высокие или маленькие…
- Да. В основном… в каждой женщине я могу разглядеть какую-то изюминку. И не всегда с первого взгляда. Но так даже интереснее.
- И, тем не менее, у тех, кто вам нравится, есть общие черты. Но они ВНУТРЕННИЕ. Вас влечет к тем, кого вам стало жалко. Они все несчастны, не так ли? Я прочитал стихотворные и прозаические исповеди от лиц пяти абсолютно разных, казалось бы, героинь. Что их объединяет? Страдание. А беспроблемный благополучный здоровый веселый и жизнерадостный человек вам в принципе нравиться может?
- Мне стало бы скучно.
- Нет повода посочувствовать, значит, не интересно?
- Наверное, так.
- Вам нужны драмы, трагедии… А себя вам не жалко? Ну, вот вы не говорите, к примеру, себе: почему я должен трепать свои нервы, заболевать?
- Ну… я не думал, что… дойдет до такого.
- Запас прочности у вас невелик. Придется начать жалеть самого себя. Протяните себе руку помощи.
Глеб задумался. Он не особо жалел реальных людей. Ту же Нонну, к примеру, которая уже успела выйти замуж, родить, развестись, но до сих пор любила его и все время звонила.
Для того чтобы испытать прилив именно «творческой жалости», вдохновения, внутренний мир персонажа должен был быть ему интересен. С Нонной этого никогда не было.

                10

- Глеб… ты слышал, она заболела?
- Кто?
- Нонна… с работы уволилась. Дома сидит. Боюсь, что-то серьезное. А девчонка ее только в школу пошла… - Глеб был так поражен, что с трудом узнавал голос Дины. Нонна… пышущая здоровьем, сильная, закаленная. Это он рядом с ней казался хлюпиком.
- Она сама тебе ничего не рассказывала?
- Нет? Спрашивала у меня, как жизнь. Говорила, что хочет услышать мой голос. Я даже смутился…
- Я понимаю, это врачебная тайна, я не собираюсь вмешиваться в твое лечение, но Макс мне сказал, тебе лучше, страхи проходят… он прав?
- Да. Завтра я выхожу на работу.
- Ты все-таки к Нонне сходи. Глеб, я ее видела. Она похудела килограммов на пятнадцать… ее вид меня испугал.
Когда Нонна открыла дверь, Глеб был так поражен, что он онемел. Еще никто из его ровесников не болен так серьезно, чтобы его жизнь висела на волоске. Он сразу же понял, почему Нонна ограничивалась звонками и не приходила к нему.
- Тебе Дина звонила? – тихо спросила она. Выражение лица Нонны было обреченно-смиренное, такое, как будто ее уже нет… - И ты… пришел… меня пожалеть? Проходи, здесь не стой…
- Что с тобой, Нонна?
- Сначала появилась опухоль в груди… потом метастазы… Я умираю. Осталось два месяца. Пока была надежда на излечение, я крепилась, хорохорилась. Думала, справлюсь, преодолею. Ведь рак сейчас лечат. В глубине души мне хотелось кинуться к тебе, сказать: «Глеб! Ты мне нужен. Побудь со мной… до конца. Потому что мне страшно». И в то же время казалось, что это неправильно… я САМА мечтала стать для тебя опорой, ведь я сильнее. Всю жизнь так считала.
Теперь ему казалось, он видит в Нонне то, что раньше от него ускользало. Уязвимость, лавину нежности, которую она готова была выплеснуть на него.
Он считал себя никчемным. Ее чувство было воистину романтическим, потому что в нем не было и намека на какой-либо расчет. Она готова была для него сделать все, ожидая взамен только, чтобы он ей позволил это. Но он не позволял.
Глеб понял, что боялся, Нонна будет пытаться его изменить, перевоспитать и со временем превратится в сварливую жену. Но почему он решил, что будет именно так, и не дал ей ни малейшего шанса? Впрочем, не заболей она, неизвестно, как бы все было.
- Я никуда не уйду, - сказал он.
- Тебе хочется поступить благородно? Это что… жертва?
- Нонна, я просто хочу быть рядом.
- У тебя никогда не бывает ничего «просто». Но… ты мне нужен. И мне не хочется отпускать тебя.
Она тихо заплакала и вцепилась в его руку. Глеб обнял ее и прижал к себе. «Два месяца, - твердила она. – На этот срок тебя хватит… ведь это не целая жизнь». Глеб подумал о том, что, похоже, Нонна знает его куда лучше, чем он – ее.
И это неудивительно. Она изучала его, потому что любила. И для нее это было самым интересным занятием, которое только можно придумать. А равнодушный Глеб до поры до времени с Нонной только скучал.

                11

- Ты мне ни одного стихотворения не посвятил, никогда меня не описывал… а сейчас… ты это сделаешь? Если б я не заболела, мне было бы стыдно вот так напрашиваться. Теперь я уже ничего не стесняюсь. Я так мечтала, чтоб ты обо мне написал. Я тебя не вдохновляю? – они лежали в постели, обнявшись. Нонне сейчас была нужна не столько страсть, сколько душевное тепло. Она получала удовольствие от одного только присутствия Глеба рядом.
- Ну что ты… я обязательно…
- Только не так, чтобы ты насильно себя заставлял…
- Нет, конечно. Нонна, не мучай себя, не растравляй, я с тобой потому, что хочу быть здесь…
- Больной я тебе больше нравлюсь? – она вдруг засмеялась. – Так бы сказал доктор Хаус. Шутка вполне в его духе.
- Да. Он мог бы даже сказать это так: тебя это заводит?
- Я, когда заболела, стала смотреть. Как ни странно, его грубоватый юмор бодрит куда больше, чем какие-нибудь слащавые всхлипывания…
Глеб обнаружил, что сейчас ему с Нонной вовсе не скучно. То ли переживания, связанные с болезнью, несколько меняют человека, то ли раньше он был невнимателен и, руководствуясь страхом, бежал от нее, защищая свою свободу, на которую тогда она действительно покушалась, мучая его ревнивыми допросами и пытаясь контролировать.
Она стала другой.  Даже речь ее несколько изменилась. Похоже, что Нонна увлеклась чтением, стала более развитой. Любовь к вечно ускользающему от нее и непостижимому поэту навела девушку на мысль о том, что понять его ей поможет погружение в мир литературы. И это действительно на нее повлияло. Такую Нонну он мог полюбить.
- Трудотерапия – это физический труд, а не умственный. Он помогает людям с проблемной психикой почувствовать себя лучше, успокоиться, - сказал Глебу психиатр. – Так что я бы не советовал вам пренебрегать возможностью делать домашние дела… сами увидите, что почувствуете себя лучше. Вы это не полюбите. Поначалу будете раздражаться. Но ПОТОМ… вы обнаружите, что это полезно для нервной системы. Ваше состояние улучшится.
Глеб и Нонна остались вдвоем в ее маленькой квартирке. Дочка Нонны жила у бабушки с дедушкой, которые навещали их каждый день.  Глеб мыл пол, вытирал пыль, мыл обувь, посуду в квартире Нонны. Он ходил по магазинам, покупая по списку то, что она написала. Помогал ей готовить простейшие блюда – вареную картошку, салат, бульон. Мясо они оба не ели. Глеб всю жизнь ел одно и то же, никакое разнообразие в гастрономии ему было не нужно, здесь новизна его раздражала.
Он мог вообще питаться бутербродами с сыром, если бы не боялся испортить желудок. Выбирал такие блюда, которые не требовали длительного сложного приготовления. И диетические. Никакие деликатесы его не интересовали. Люди, делающие культ из еды и помешанные на экзотических рецептах, были ему глубоко не понятны. Да и для здоровья это достаточно вредно, любой диетолог скажет. Впрочем, если хотят проводить на кухне всю жизнь, пусть проводят, наверное, им безумно нравится это занятие. Глеб же считал, что это – тоска несусветная.
Он действительно стал замечать, что, преодолев свое внутреннее раздражение и сделав домашние дела, чувствует себя лучше. Такая трудотерапия явно шла ему на пользу. Нонна готова была часами наблюдать за ним с удовольствием – давно она не ощущала, что в каждом мгновении ее жизни есть смысл.
- Знаешь, были минуты, когда мне хотелось попросить тебя… в общем… о том, о чем я когда-то мечтала. О свадебном платье, кольцах, церкви, празднике… У меня тогда были простые мечты. Ты, возможно, пошел бы на это из жалости, зная, как мало времени мне осталось… Но теперь-то я понимаю, что это не главное. У меня уже все это БЫЛО И показалось бессмысленной мишурой, суетой… Сейчас мне нужно другое. Я хочу до тебя достучаться. Найти ключик к твоему сердцу… чтобы ты хотя бы немного меня полюбил. И сказал это не из вежливости… а искренне. И, когда я умру, испытал бы не облегчение, потому что отделался от меня… а что-то другое… - Нонна прикоснулась к его губам, предотвратив протестующее восклицание. - Не говори ничего сейчас, ладно? Когда найдешь слова, скажешь. Или напишешь. А я прочту. Это-то мы с тобой еще можем успеть.

                12

Глеб стал понимать, почему люди среднего возраста начинают искать пути к богу, им хочется объяснить свою жизнь так, чтобы в ней был высший смысл. Каждому человеку, возможно, приятно думать о том, что он для чего-то нужен Создателю и в этот мир послан был не случайно. Нонна верила в это. Глеб не знал, как назвать свое внутреннее состояние. Религиозный экзистенциализм был ему близок – вера, основанная на внутренних ощущениях, индивидуальный диалог с богом.
Не раз он пытался мысленно прояснить свои отношения с богом, если это можно было так назвать. Трезвая часть сознания подсказывала, что гораздо проще жить, веря в сказки, и это удел людей слабых. Но он и был слабым и отдавал себе в этом отчет.  Хотя почему-то упорно отказывался креститься, ходить на исповедь… Бог фигурировал в его произведениях, но воспринимал он это отчасти как литературный прием, дань некой многовековой традиции.
Доктор Хаус считал, что Библия и наука несовместимы. А поскольку Глеб всегда тяготел не только к искусству, но и к науке, он это понимал, хотя и не был воинствующим антиклерикалом.
В тридцать пять лет и он стал ощущать внутреннюю изношенность, как и многие, кто именно в эти годы говорят, что уверовали. Ему вредны были возбуждающая громкая музыка, любые острые ощущения, сильные эмоции… теперь он мог сохранить себя только, создавая, пусть даже искусственно, состояние абсолютной расслабленности, покоя. Когда-то он счел бы, что это – смертная скука.  Теперь скуки он не боялся.
Закончилась молодость. Глеб ощущал себя стариком. Хотя выглядел он по-прежнему на редкость моложаво, пошел в своего отца, у которого и в шестьдесят не было ни единой морщинки. Здоровье не позволяло уже жить, как хочется. Организм сдал… как сдает он у тех, кто в юности гонятся только за удовольствиями, веря, что так будет вечно. И запас их сил неистощим. Заболев еще серьезнее и тяжелее, чем Глеб, они по-детски думают, если прямо сейчас начнут вдруг молиться, то бог их спасет. Но, если задуматься, грустно, что главной причиной является примитивный эгоистический страх…
Молитвы, церковная музыка, атмосфера храма – все это несет некий Покой. Целебный для тех, кому он становится жизненно необходим.

                13

Глеб всегда был равнодушен к путешествиям. Изучение внешнего мира его мало интересовало. Он любил «внутренние путешествия», погружение в душу. И эти два месяца с Нонной и оказались совсем неожиданным своеобразным путем, который мог привести неизвестно, куда. Он теперь чувствовал, что Нонна останется с ним до конца его дней, он БУДЕТ писать о ней, говорить, думать… 
Если она верит в мистику, то пусть считает, что она это увидит, услышит, останется призраком в его жизни. Эта иллюзия дала бы ей ощущение своей нужности. И Глеб чувствовал, что это уже и не только ее иллюзия… ЕМУ была нужна Нонна, такая, какой она стала сейчас, - отрешенно-спокойной, смиренной и мудрой. Рядом с ним она ничего не боялась, и у Глеба впервые в жизни возникло ощущение собственной силы, смелости… он наяву, а не в грезах, чувствовал себя человеком, способным на что-то.
Оказалось, правда, что найти слова, которые могут выразить то, что он ощущал, крайне трудно. Чувствительность Нонны теперь обострилась. Она бы поморщилась при малейшем намеке на фальшь.
    - Может, это и хорошо, что ты не так меня любишь, как я тебя… иначе ты бы всего этого не вынес. Вот если б ты умер, и я умерла бы. Я не должна зацикливаться на том, чего бы мне самой так хотелось… чем меньше ты переживаешь сейчас, тем легче потом тебе будет.
Она лежала спокойно, а он, сжав зубы, чувствовал, что еще чуть-чуть – и зарыдает. Нонне не нужны были его истерики, Глеб старался взять себя в руки.
Он уже знал, о чем он будет писать. О том, как ОНА любила. Теперь он полностью верил в то, что она была искренна с ним, и это было не просто желание выйти замуж или что-то в этом роде… Нонна бросила богатого мужа, потому что не смогла жить с ним, любя его, Глеба. Ему казалось, такие чувства бывают только в романах.
И он поверил в них только теперь, когда она угасала… день за днем, час за часом. С горькой иронией время от времени он задумывался о том, что теперь она стала той самой потенциальной литературной трагической героиней и вызывала в нем подлинный интерес.    

   14       
      
- Ты хоть сам понимаешь, ЧТО она в тебе находила?
- Не знаю…
- То-то! Повезло тебе. Это все-таки лестно. Вот если бы кто-нибудь был без ума от меня…
- Тебе это на самом деле не нужно, - Глеб впервые после похорон Нонны смог улыбнуться. Дине каким-то образом всегда удавалось вывести его из состояния оцепенения.
- Откуда ты знаешь? А может быть, мне бы было приятно. Для разнообразия можешь влюбиться в меня. Открыть что-то этакое…
 -  Не смеши меня, Динка…
-  Глеб, ты дурак. Она тебе подходила, - Дина вдруг стала серьезной. – Ты мог, конечно, жить у себя, а она у себя… встречаться… По мне – так это гораздо лучше. Но вы с Нонной из слишком консервативных семей, для них гостевой брак – это немыслимо. Неприлично. Хорошо, у меня либеральные «предки». Они в юности хипповали, курили марихуану. И до сих пор слушают «Битлз».
-  Мой черед сказать, что тебе повезло…
- Я это знаю. И, уж поверь мне, ценю. Но у меня к тебе деловое предложение. Давай объединимся, начнем гнать коммерческие романы и продавать их нашему же издательству. Возьмем псевдоним. Какой хочешь? Римма Сергеева, Вероника Бодрова… в общем, придумывай сам.
-  С чего это вдруг?
- Главный редактор мне предложил. Нужно писать большие объемы, вдвоем мы справимся. Тебе может быть это вредно – придется писать не менее десяти страниц в день… но это халтура, ты не напрягайся. Не надо творить на разрыв аорты… или что-то в этом роде. Ты же сам понимаешь.
- Я стиль испорчу.
- Не думаю, что все так страшно. Воспринимай это как некий текст, который ты просто должен набрать… не вноси в это душу.
 
               
                15

Проект «Жанна Андреева», прежде чем стартовать, занял целых полтора года тщательной подготовки. Надо было выйти на книжный рынок не с одной книгой – это не выгодно. А сразу, как минимум, с пятью. Нужно именно заваливать полки книжных магазинов книгами одного автора, тогда он будет продаваться, и его имя запомнят.
Дина и Глеб думали о детективном жанре, который они оба любили, но отказались от этой идеи. Надо разбираться в оружии, технике, знать массу деталей, необходимых, чтобы описать современного преступника и криминальный мир. Конечно, можно всем этим пренебречь, и сделать преступление романтическим – на почве безумной страсти, к примеру. Но они пока решили писать романы о любви.
Потом, когда «Жанна Андреева» станет раскрученным брендом, можно подумать и о том, чтобы разнообразить жанровую тематику. Читатели известному автору все простят и купят любую халтуру, если увидят его имя. И те, прекрасно зная об этом, стараются только тогда, когда пишут свои первые опусы, а потом уже нет. Так же, как сценаристы телесериалов, которые  пашут только когда работают над сериями первого сезона, потом работают спустя рукава. И каждый следующий сезон становится хуже предыдущего.
Только явное падение рейтинга заставляет их выдумать что-то невероятное – например, разом убить всех персонажей и ввести новых, чтобы встряхнуть и шокировать аудиторию. А потом «оживлять» некоторых из них, наиболее полюбившихся публике.
Конечно, Жанна Андреева звучит не так романтично, как какая-нибудь Василиса Резкова или Анжелика Ромашкина… но соавторы остановились на простом, не претенциозном псевдониме.
Глеб обнаружил, что текст коммерческого любовного романа действительно его не напрягает. Можно из пустого в порожнее, только чтобы заполнить чем-то нужное количество страниц, продолжать примерно в таком духе:
«- Ты меня любишь?
- Я… я не знаю…
- Но ты…
- Что ты хотела этим сказать?
- Я просто…
- Нет, говори… я… я слушаю… правда…
- Почему ты мне не веришь, Денис?
- Я не говорил, что не верю тебе, Марина…
- Но ты…
- Я…
- Ты…
- Ты просто не знаешь, что такое любовь!
- Можно подумать, что ты это знаешь…
Из глаза встретились. Им показалось, что сама Вечность соединила их в этот час, эту минуту…»
Эта работа, помимо основной, привела к тому, что Глебу приходилось сидеть целыми днями у компьютера, а для него это было вредно. Но Дина успокоила его, внушив, что потом им обоим будет легче. Только в начале нужно старание. И в перспективе это может стать неплохим заработком. Но все же на этот счет соавторы не обольщались – в нашей стране единицы получают большие деньги за книги. Дина и Глеб понимали, такого им вряд ли достичь.
- Голова не болит? Спишь по ночам?
- Бывает так, что все-таки перенапрягусь и принимаю снотворное.
- Если тебе действительно плохо, делай перерыв. Не смертельно. Наш шедевр подождет.
Они организовали работу следующим образом: Дина пишет план романа по главам, а потом они распределяют, кто какую главу разработает. От каждого – сто пятьдесят страниц в месяц. Такой темп вдвоем они выдерживали. А если бы одному пришлось писать все триста, это уже было бы тяжело.
- Местами у вас получается трагикомедия, - сказал Глебу главный редактор. – Но это неплохо, читателям надоедают слюни и сопли, им хочется улыбнуться… так что хотите смешить – смешите.

                16

Глеб понял, что можно развлечь себя пародированием, и многим читателям, включая его коллег в издательстве, будет непонятно, что это издевка, они воспримут его тексты серьезно. Они с Диной придумали сюжет нового романа под названием «Запретная страсть». Главные герои встречались, знакомились, влюблялись, потом выяснялось, что они брат и сестра по отцу.  Они разбегались и плакали, но анализ на ДНК показал, что это роковая ошибка, и влюбленные бросались друг к другу в объятия.
Мать Глеба чуть ли не плакала, когда читала фрагмент кульминационного объяснения, не уловив откровенной издевки автора:
«- Мы с тобой брат и сестра! Мы брат и сестра!
- Брат… и сестра?
- Да. Именно. Брат. И сестра.
- И теперь… О… ты брат… ты мой брат?!
- Я понимаю… как это… больно… ну, то есть…
- О, нет! Не говори мне об этом! Что ты знаешь о боли?
- Мы никогда не сможем прикасаться друг к другу, даже смотреть друг на друга… о, нет, никогда! Ведь теперь это невозможно! Нас будут мучить греховные воспоминания…
- Ну… брат и сестра, наверное, могут… смотреть друг на друга. Держаться за руки… и все такое…
- О чем ты? Ведь мы… мы же всегда будем помнить, что раньше чувствовали…
- Да, это правда. Мне лучше уехать в Австралию».
Мать была очень довольна. Сын всегда вызывал у нее беспокойство. Совсем крохой она приводила его в песочницу, но Глеб не хотел играть с другими детьми. Он поворачивался к ним спиной и уходил, разговаривая сам с собой, живя в мире фантазий. Да, он был послушным, способным, вроде бы не доставляя хлопот. Но она просто не представляла, как он впишется в жизнь.
- Глебушка… это так жизненно. Как в сериале.
- Вот именно, мама. Как в сериале, - Глеб спрятал улыбку.
- Читаешь и думаешь: человек жизнь знает… А больше всего мне у тебя понравилось, как они сказали, что больше не верят в бога, раз брат и сестра, а когда выяснилось, что это не правда, опять поверили. И обвенчались. Это прямо… как в жизни.
Наивность матери, обожающей латиноамериканские сериалы, его умиляла. А она еще считает ЕГО витающим в облаках.
Глебу стало казаться, что в рамках КОММЕРЧЕСКОГО жанра любовь – это самая ерундовая, не требующая никакой профессиональной подготовки и специальных знаний,  тема. Пиши что хочешь, всегда найдется тот, кто скажет, что это «жизненно». Любить может любой дурак. А кто сказал, что герои такого романа должны быть невероятно умны?
- Глеб, а нельзя, чтобы было… ну… в Мексике, Венесуэле… или там где-нибудь… в Англии?
- Нельзя. Издательства запрещают. В девяностые разрешали. Сейчас сказали: писать про Россию.
- А жалко. У них там как-то… красивее, что ли…  И имена такие – Розалия, Эухения… Альберто…
- Ничего не могу поделать. Я был бы рад. Это политика наших издательств. У них спроси, почему. Можно ввести одного иностранца, но жить-то он должен здесь.
Дина была довольна Глебом. Она единственная понимала, когда он прикалывается.
- Слушай, а может… это твое призвание? – она достала страницы текста и зачитала их вслух с завыванием. – «Господь не может быть так жесток! Он заставил их пережить эти муки. За что? Почему? Они брат и сестра. Они, мечтающие о том, чтобы всю жизнь прожить вместе, стоять рядом у алтаря и с трепетом слушать священнослужителя, внимая звуку его спокойного голоса».
- Хватит ржать…  А то я твое почитаю.
- Не надо, Глеб. Потом, сейчас некогда. А вообще… у меня получается хуже. Я пригрозила Максу, что выведу его в какой-нибудь книге, - да так, что он узнает себя…
- Это что, месть?
- Да нет, просто смеюсь. Я по-своему люблю Макса, когда мы начали встречаться, он вызывал у меня какую-то нежность… хотелось сделать так, чтобы ему было хорошо… Я даже что-то готовила, приносила… Но… хватило меня месяца на три. Потом надоело. А жене его это нравится, она ЛЮБИТ заботиться, хлопотать как наседка… Конечно, она гораздо лучше меня с точки зрения абсолютно любого мужчины. Но я не стремлюсь быть такой, как она, мне это не надо.
- Понятно. А может быть все-таки… не абсолютно любого? Вот мне комфортнее было б с тобой, - признался ей Глеб.
- Я ПРОСТО эгоистка. Ты – эгоист со странностями. Может быть, у тебя и нет синдрома Аспергера, хотя это легко объяснило бы особенности твоего поведения. И ты избавился бы от чувства вины. Аутист, что с него взять?
- В чистом виде, наверное, нет… но… это близко. Как говорят в сериале: истина где-то рядом.      



               
                17

Родители Глеба стали намекать ему, что Дина – хорошая девушка, и им хочется внуков. Он, смеясь, поделился с ней тем, что стал периодически слышать от них.
- Насчет внука… я бы подумала. Знаешь, я сдала анализы, у меня все в порядке. Мы могли бы пойти на… искусственное оплодотворение. Это простейшая процедура, длится считанные минуты. И недорогая. ЭКО мне делать не надо, это для тех, у кого патология типа непроходимости маточных труб. В моем случае нужна искусственная инсеминация.
- А Макс?
- Я бы чувствовала себя перед ним виноватой. А ты… ты свободен. Музы не в счет. Наши родители были бы на седьмом небе. Живут они в одном доме, им было бы очень удобно по очереди с ним гулять, водить в детский сад… сам подумай. Они помогали бы нам.
- Но мои захотели бы нас поженить…
- Моим это не надо. Им достаточно внука. Все равно… ты не женишься, Глеб, а ребенок, живущий рядом с тобой, но не в одной квартире… это неплохо. Если он и будет действовать тебе на нервы, ты всегда сможешь сбежать. На время. Это вариант, который может устроить всех. Твои тоже со временем с этим смирятся.
Через год у Дины и Глеба родился мальчик. Это был на редкость крепкий здоровый бутуз, напоминающий дедушку, отца Глеба. Он чувствовал себя счастливым, любуясь на внука.  «Наконец-то мой отец видит нормального ребенка, он мечтал бы о таком сыне, но, увы…» - сказал Дине Глеб.
- Как мы его назовем? – спросила она уже после выписки из больницы.
- Имя должно сочетаться с отчеством…
- Я согласна. Самое мое любимое из мужских имен – это Максим. Не потому что так звали мужчину, с которым я долго встречалась, нет…  Мне и раньше нравилось это имя. Но Максим Глебович – не звучит. А, например, Александр Глебович… это неплохо.
- Саша? А почему бы и нет?
Так его и назвали.               
Глебу совсем не хотелось, чтобы ребенок был похож на него. Всю жизнь мучаясь комплексом неполноценности, он мечтал о «нормальном» ребенке, таком же, как все, которого не выделяли бы из толпы, не считали хоть в чем-то странным. Он больше всех был рад, что Саша обещает вырасти жизнерадостным веселым физически сильным. Правда, достаточно хулиганистым. И задирой. Но счастливого дедушку это от внука ничуть не отталкивало, для него такие проявления были признаками мужественности.
- Мужик растет. Настоящий.
Мать Глеба была несколько смущена нравом младенца.
- Все-таки Глебушка был такой спокойный… а этот… сорвиголова! Намучаемся мы с ним.
Ребенок очаровывал всех своих родственников, он очень рано начал смеяться, по характеру казался на редкость смешливым, задорным и озорным. Но Саша был своенравным, любил настоять на своем. И все в скором времени начали плясать под его дудку.
Глебу сын дал возможность почувствовать себя хоть отчасти таким, как все. Приблизиться к людям, чьи заботы и хлопоты стали ему понятней. Но не вызывали желание целиком и полностью в них погрузиться. Если он уставал и хотел побыть один, у него была такая возможность.               
               

                18

Неожиданно для самого себя Глеб снова увлекся. Это была певица восточного происхождения, его ровесница, замужняя женщина. Он наблюдал за ней, слушал записи, сходил на концерт.
- Новая муза? – спросила Дина.
- Ну… можно и так сказать… - Глеб смутился.
Он знал, что рок и джаз для психики небезобидны.  К его величайшему сожалению, потому что Глеб это обожал. Но его любимица, исполняя мировые хиты, больше тяготела к этнике. Отдельные критики называли ее холодной. Но Глебу казалось, что это – крайне поверхностное наблюдение. Он любил копать как можно глубже, старался увидеть то, что от других ускользало.
Да, Фатима в жизни была крайне сдержанным человеком, в такой манере она вела свои концерты. Но за этой маской таился Огонь. И в ее пении не услышать этого, как казалось Глебу, было нельзя.  Пронзительность, мощь притягивали к ней слушателей. Она способна была передавать такое ощущение боли, надрыва, страсти, что люди, введенные в заблуждение ее кажущейся на первый взгляд холодноватостью, диву давались. Только в пении она реализовывала то, что, возможно, в жизни не пережила. Во всяком случае, если рассматривать ее внешнюю сторону, которая представлялась спокойной ровной и благополучной. Но никто не знал, ЧТО у нее внутри.
- У многих луженая глотка, но если артист не интересен эмоционально… как личность… один только голос – это безумно скучно, - сказал Глеб Дине. – Смотришь в эти пустые глаза, и слушать не хочется. Вокальные недостатки публика скорее простит, чем эмоциональные.
- А у твоей Фатимы они какие? Трагические? Так… все ясно. Твоя любимая драма. Не буду мешать. Наслаждайся, романтик ты наш. Пиши, выдумывай… пока не надоест. Только не забывай о нашем проекте. С тебя еще двадцать страниц, - она взглянула на него с любопытством. -  А я знаю, что посоветовал бы мне Макс, чтобы привлечь твое ОСОБОЕ внимание… извлечь из памяти трагический эпизод. Или его просто выдумать. Потому что так тебе интереснее.
- Хватит ржать надо мной. Ты никогда не хотела быть кем-то вроде… музы.
- Если я не вдохновляю тебя, это не значит, что в принципе не могла бы ей быть. А что? Это необременительно.  Надо красиво вздыхать, делать вид, что страдаешь… Тебе кажется, Фатима  в душе одинока, несчастна, не понята, и ты один во всем мире разглядел в ней то, что другие не видят.
- Все, а то я умру от смеха… - Глеб подумал, что напоминает одного из героев романа Жанны Андреевой. Но по законам ЭТОГО жанра они с Фатимой обязательно бы познакомились, испытали взаимную вулканическую страсть. Он сделал бы ей предложение, встав на колени, а она, зарыдав, приняла бы его.
Глеб вдруг поймал себя на том, что, абстрагировавшись от своих чувств, вполне хладнокровно обдумывает сюжет такого романа. Он уже написал цикл стихов, выплеснув эмоции, частично это успело его охладить.
- Ты все-таки сможешь когда-нибудь примирить две половинки своего «я» - реальную и… поэтическую. Или они всю жизнь будут тянуть тебя в разные стороны.