Береща, Берестье, Франополь...

Если взглянуть с большой высоты на южную оконечность Витебщины в Лепельском районе, то отчетливо вырисовываются две возвышенности – Лукомская и Пышнегорская. Они – как два больших камня на просторах Отечества. А между ними – зеленая середина, пойменные низовья Березины и Сергуча. Там другая среда.  Там – Береща.

Что может быть интереснее, чем cоединить два пункта пешим переходом?

Именно такая счастливая участь выпала мне в июле. Лепельский краевед Василий Хацкевич с друзьями вызвались соучаствовать в путешествии из Свяды в Затеклясье - с одной возвышенности на другую, с востока на запад, и посетить Свядский мост, который связывал в XVI веке два пункта, два воеводства – Витебское (Оршанский повет) и Полоцкое.

О мосте я впервые услышал от жителей деревни Медведовка. Как-то, расспрашивая их о событиях 70-летней давности на реке Сергуч (в период операции «Багратион» там был разбит немецкий обоз и взят в плен важный чин), один из старожилов - Михаил Мацкевич упомянул «Свядский мост». 

- Где это? – удивился я.

- На выезде из Затеклясья. Вправо уходит лесная дорога. Там гать сейчас, - пояснил он. - А что было раньше – не на моей памяти...

- А направление какое? - поинтересовался я.

- Через Оконо в Берещу.

Так вот в чем дело!

- Дорога лежала в Свяду! – воскликнул я.

Мацкевич спокойно кивнул:

- Наверное.

Ну, как после этого не воспользоваться оказией и не ознакомиться с забытым стародавним маршрутом, тем более, что по нему ходили наши предки.


Мы начали маршрут на Лукомской возвышенности, но не в самой Свяде (сейчас она называется Слобода), а в Рудне – можно сказать, ее спутнике, - которая исторически  выделялась особым складом хозяйствования: там добывали железо из болотной руды, и жили в ней мастеровые люди. Определенно, к ней имел отношение  мой далекий предок, которого звали Шушкевич. Он упоминается в архивных документах петровской эпохи, о которых скажу ниже.

Сейчас здесь живут в основном дачники, и нас провожает в путь лепельчанин Владимир Зубко, пенсионер. Можно с уверенностью сказать, что он унаследовал свядские традиции: купил дом и разводит пчел, чем занимались в далекие времена местные пригонные крестьяне. Тогда с каждого двора полагалась дань имению, в том числе – два гарнца меда в год. Много это или мало, судите сами: в «Энциклопедии Брокгауза и Ефрона» сказано, что гарнец - мера вместимости - равнялся 3,77 польских литра, и 2,82 литра – литовских. И тот и другой делились на 4 кварты. После присоединения Польши к России гарнец принят ровно  в 4 литра, с прежними подразделениями, и бочка содержала 72 гарнца.

Пчел разводили в каждом дворе - эти края были богаты как растительностью, так и дикой живностью.

Пока перед войной не загремели трактора. Из Витебска потянули шоссе на Минск через березинские болота, повторяя водный маршрут «из варяг в греки». Шоссе связало Лепель с Домжерицами и Бегомлем напрямую. Это было первое стальное вторжение в нетронутый край, который соприкасался с уникальной зоной – Березинским биосферным заповедником.

…У Рудни шоссе вплотную подруливает к серебряному ожерелью – цепочке из трех лесных красавиц-озер. Они, словно три больших ока, наблюдают за происходящим: куда вы идёте? За крайним из них, с необычным названием Плоч, мы и берем курс на Оконо – промежуточному звену похода. Сразу же, словно обозначая разницу над уровнем моря, дорога устремляется вниз, в низменность. В детстве мы любили залазить на высокую сосну и рассматривать оттуда свядские (слободские) крыши: а что у соседей?

Идем по заросшей дороге – она извивается по гребням веретей, перебегая с одной на другую в виде заброшенной, еле приметной, насыпи. Пока мы в движении, журналист В.Шушкевич объехал Берещу с тыла, с севера, через Городец, на машине лепельского этнографа Василя Шкиндера, и записал воспоминания Любови Демко. Выяснилось, что лесную забытую дорогу насыпали в период строительства основной магистрали Витебск - Минск, и вели как ветку на запад. Планировалось соединить два военных аэродрома – травницкий, где базировался штурмовой авиаполк, и велевщицкий, где закладывался новый. Вели украинцы. Но не закончили – грянула война, и дорога безжизненно «повисла» на берегу речки Береща, уткнувшись в водную преграду. Вместо моста служила деревянная балка – кладка. В войну партизаны регулярно ее разрушали, а когда требовалось переправиться на другой берег, приходили к отцу Любови, и тот выполнял роль паромщика – перевозил их на «дубице». В детстве я также плавал на таком суденышке – в продолговатом  корыте, искусно выдолбленном из местного дерева. Надо было держать равновесие, как в каноэ. Чуть шевельнешься – и плюхнешься в воду. Что зачастую и происходило с нами. Однако дед Микола Азаронок умудрялся на «дубице» не только рыбу ловить, но и копны сена домой, для коров, привозить.

А мы «плывем» дальше… Поют птицы и жужжат шмели, сопровождая. Василь Хацкевич показывает на юг - там, ближе к озеру, есть Пригожая Веретея, где работали минские археологи. Работали «по наводке» самого Василя - по следам его открытия. Он ради интереса однажды «копнул» здесь, и на глубине лопатного штыка оказались остатки древней керамики. Василь привез образцы в столицу. Из Минска сразу же снарядили экспедицию, и убедились в исключительности раскопок. Найденные артефакты показали, что люди здесь жили от мезолита (культура Кунда, относится к кругу культур, распространенных на территории Северной Европы, Скандинавии, Прибалтики) до средней и поздней бронзы. Поселище располагалось на холме посреди торфяного болота.

…Подходим к урочищу с названием Дубовец. Вот откуда брали местные судостроители материал для своих лодок! Василь Хацкевич показывает на раскинувшиеся кроны вековечных деревьев, а под ними - торчащие из земли кирпичи, остатки фундамента. По воспоминаниям старожилов, здесь стоял дом Миколы Дубовского. До войны еще стоял, и Микола приходил в деревню на танцы.

А мне вспоминаются в связи с Дубовцом другие истории. Почему-то всплывает в памяти повесть Пушкина – «Дубровский». Читатели, конечно же, помнят сюжет произведения: сын небогатого, но независимого дворянина Андрея Дубровского мстит  своенравному русскому барину, отставному генерал-аншефу помещику Троекурову, который, пользуясь своей безнаказанностью, отсудил у отца Дубровского его имение Кистенёвку.

Да, так Пушкин излагал историю взаимоотношений землевладельцев XIX века. А мог ли он воспользоваться событиями в наших местах? 

По данным известного литературоведа П.Бартенева, Пушкин основывал роман на  рассказе своего приятеля П.Нащокина про «одного белорусского небогатого дворянина, по фамилии Островский, который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из именья и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить, сначала подьячих, потом и других». В ходе работы над романом фамилия главного героя была изменена на «Дубровский». Действие происходило в 1820-е годы.

Когда читаешь роман, то отмечаешь удивительно близкие к лепельскому краю совпадения. И картины взаимоотношений, и топонимические названия как будто из лепельских летописей. Так, приведенное в произведении судебное дело удивительно перекликается с делом лепельских бернардинок, которое рассматривал в 1799 году трибунальский суд в Вильно. Монашки просили оградить их владения от посягательств богатых землевладельцев... 

А  Кистелёво разве не созвучно пушкинской Кистенёвке? Деревня с таким названием  сохранилась в Бобровском сельсовете района.

Вы, наверное, догадались, к чему я клоню. Что белорусская глубинка органично вписалась  в пушкинское произведение.

Вы, конечно, усмехнетесь. Да я и сам не верю в свои домыслы. Однако не могу удержаться от факта, что великий русский поэт посещал Витебщину – причем, дважды. Был проездом. В первый раз в 1820 году, когда направлялся из Петербурга в ссылку. Второй раз, в 1824 году, когда возвращался в родовое имение Михайловское под надзор полиции. Исследователи отмечают, что Пушкин проезжал Могилев, Оршу, Витебск и другие белорусские города. Что значит «другие города», еще предстоит выяснить. Однако, может неспроста одна из улиц в дореволюционном Лепеле носила название «Пушкинская». Почему не предположить, что он воспользовался оказией и осматривал недавно выстроенную Березинскую водную систему, связавшую Днепр с Двиной.

По тем меркам это было грандиозное инженерное сооружение – возможно, самое большое в белорусском крае. Когда ВКЛ пришло в упадок (Варшавским сеймом еще в 1631 году были назначены комиссары для осмотра местности и составления сметы), Российская империя включила старобелорусские земли в свой состав и сразу же приступила к осуществлению проекта. Добро на воплощение замысла давала сама императрица Екатерина II, предварительно ознакомившись лично с протяженностью маршрута и проехав по будущему руслу. В память о ней долго стояли на дамбах выстроенного канала величественные березы, и называли их «екатерининскими», хотя идею искусственного водного пути воплотил в жизнь ее наследник – Павел.

Россия вложила огромные деньги под важный торговый путь и сплав леса. Канал, как нож, прорезал Берещу, но были предприняты все меры, чтобы сохранить и уровень одноименного озера, и русло реки с таким же названием, чтобы не навредить окрестностям.

И Береща долго хранила первозданный вид (надо сказать, что понятие Береща сложилось из названий двух одноименных водоемов – озера и вытекающей из него реки - и прилегающих окрестностей), одаривая людей природными богатствами. На открытых площадях хорошо паслись домашние животные – коровы и кони, заготавливалось сочное сено и собирались тонны ягод, в водоемах вылавливались щуки по метру длиной, а в болотных зарослях водились кабаны, лоси и другие дикие животные. Пока не явились в 60-е годы мелиораторы. Они осушили болото и выгребли торф. Сейчас левобережную часть не узнать – она перекопана мелиоративными канавами, разделена на «карты» и заросла  хмызняком. Речка, протекавшая параллельно каналу,  умерла – высохла. В изголовьи она еще теплится, вливается в русло канала спокойной волной, но с каждым годом мелеет.

Стараются воссоздать прежний уровень  «неувядаемые мирные труженик» - бобры. Их так много, что изрыта вся береговая линия, так и смотри, чтобы не свалиться в их жилища.

Из советского наследия – бетонный шлюз в самом начале реки. Береща его страшно не взлюбила – проявив силу невиданного напора, в один год прорвалась в обход, обошла с левой стороны, и растеклась, как ей хотелось.

А на ум приходит сравнение с людьми, жившими здесь, самобытными от природы и непокорными при завоеваниях. Есть поверье, что их называли шушами – неприступными.

Береща определенно перекликается с другим известным белорусским крепостным краем – Берестьем. И не только созвучием: Берестье - Береща. В Берестье (Брестский район Брестской области) обнаружено городище, которое называется Франополь. Находки, открытые в слоях Франополя, навели ученых на мысль, что городище первоначально использовалось в качестве святилища и места для собраний волостного населения.

А теперь изучим Берещу. Деревни, примыкающие к ней и входившие ранее в Полоцкое воеводство, – Оконо, Селище, Прудок, Городец, Беседа, левобережные Веребки, Стаи и другие - тоже назывались франопольскими (до 1926 года была такая волость в Лепельском уезде). Вас это не удивляет?

Брестский Франополь, далее выяснили ученые, населяли люди военно-торгового сословия, занимавшиеся промыслами и обеспечением речной торговли.

И в Береще испокон веков жили люди, занятия которых были сопоставимы с брестскими. Об этом свидетельствуют не только артефакты, найденные Хацкевичем на Пригожей Веретее, но и боевой топор у самого истока реки, и урочище Кронштадт на западной оконечности одноименного озера.

Волость называлась франопольской, а центром ее была Матюшина Стена (в XIX веке эту роль выполняла другая Стена - Юркова, ныне деревня Юрковщина).

Именно стеной вставали на защиту Родины франопольские жители, когда враг вторгался в их пределы. На Оконо, в период немецкой оккупации, стояли две партизанские бригады, одна из которых называлась «имени Дубова» – по кличке прославленного командира белоруса Федора Фомича Дубровского, родом из соседнего Ушачского района.

Дубов – Дубровский – Дубовец. Есть в этих словах что-то очень солидное и крепкое, с корнями связанное. В Береще нашел убежище родной брат моей бабушки – Виктор Тараткевич. Он закончил Лепельскую смешанную гимназию и Витебский практический институт и занимал должность в Лепельском леспромхозе. Эвакуироваться в начале войны не смог, и работал лесником. Надежда Ивановна Шкирандо из Чашник вспоминает, как летом 42-го вместе с моей мамой «шли пешком по Береще очень долго» к его лесной хижине. Он их встретил очень приветливо и насыпал полные мешки соли: «Берите, сколько унесете»…

А ему досталась другая соль – печальная. Зимой лошадь привезла бездыханного Виктора в Лепель, где жил его тесть с внучками. От чего неожиданно скончался «лесник Тараткевич», сейчас уже никто не скажет. На ум приходит тайная версия: накануне прихода немцев в лесах закладывались схроны в виде продуктов питания и оружия...

Возможно, «хижина» Виктора Тараткевича имела именно такое предназначение, потому что позже окрестности стали местом обитания партизан, и завоеватели редко сюда свой нос совали – боялись. Зона стала свободной от их присутствия. 

Ходил этими тропами партизан Мишка, и тоже не доживший до Победы. Моя бабушка выкупила у немцев военнопленного – в начале войны было легко это сделать. Он некоторое время жил у нее. А когда ветвь Азаронков собралась в партизаны, он присоединился. Воевали в одном отряде – Герасима Кирпича, бывшего начальника пограничной заставы. Во время боя у Рудни Мишка погиб. Рассказывают, что он был родом из Москвы, и родные приезжали сюда, ставили ему памятник. К сожалению, никто в деревне уже не может вспомнить место его захоронения. Стерлась в памяти и фамилия того Мишки.

Как не могут жители Медведовки назвать имя девушки-партизанки, застреленной карателями на дороге от Сергуча. На березке, под которой похоронили девушку,  был высечен живой крест, а под деревом выложен точно такой же крест - из камней.

- Она была необычайно красива и ходила с длинной косой до пояса, - рассказывает местный житель Михаил Урбан. 

Легенды живы в памяти людей.

Берещинские тропинки извилистые, затененные. Одна из них также стала последней для моего земляка Михаила Мисника. По повестке его упекли в «народники», но, поняв жестокую суть оккупационного приспешества и осознав свое истинное предназначение, Михалка – так его звали в деревне - встал на сторону всенародной борьбы, привел в расположение лесного отряда десять таких же, как он, бойцов. Но повоевать достойно не успел – кто-то выстрелил ему в спину, когда шел по родной Береще, чтобы навестить близких.

Всех не перечислишь. Со временем стираются не только следы тропинок, но и узлы в памяти. Хорошо, что есть люди – нынешнего поколения, которые берегут прошлое и передают яркие свидетельства наследникам. Один из них Валерий Тухто – учитель-историк – создал настоящий мемориал памяти всем, кто встал на защиту родного края: открыл школьный музей, выпустил ряд книг. И привлекает к этому благодарному занятию подрастающее поколение: водит детей в походы по местам славы земляков. Вот и сейчас Валерий Тухто с нами не один: с 12-летним сыном Ярославом. Кто знает, возможно, со временем мы услышим о сенсационных находках, сделанных Ярославом Тухто или кем-то из его ровесников.

…За рекой дорога поднимается вверх, и мы – на Оконе. Присоединяется группа, доставленная на машине Шкиндером, и ребята показывают «дерево счастья» - необычную сосну. Ее ствол - двойной у земли – образует разъем, который сливается затем в стройный остов, увенчанный кроной. Тот, кто сможет пролезть в естественный проем-треугольник, говорят, никогда не столкнется с горем и страданиями. Эх, почему так поздно появился этот эксклюзив-«избавитель»? Сколько неудач избежали бы мои предки!

Здесь, на Оконе, страшные мгновения пришлось пережить моему отцу. Его с другими четырнадцатилетними сверстниками и группой стариков, которые не ушли в лес, в 44-м пригнали каратели, чтобы использовать как рабочую силу при сооружении оборонительного березинского вала. Заперли в бане. А наутро стариков увели в сторону Городка, и они оттуда уже не вернулись. Позже нашли мертвые тела: так избавились от потенциальных мстителей. Над детьми кто-то смилостивился – их отпустили домой, и они долго блуждали по окрестным лесам, боясь повторения экзекуции.

Бедная земля! Сколько тяжелых испытаний выпало на твою несчастную долю, сколько волн насилия прокатилось! Вот и на Селище, на западной околице, – следующем пункте нашего путешествия – следы страшных ран: окопы и траншеи. Здесь был рубеж другой войны – советско-польской.

Известно, что в 1919 году была проведена операция в районе Лепеля и ликвидирована угроза взятия Витебска поляками. Но в конце того же года из 24-х волостей Лепельского уезда девять были захвачены польскими войсками.

Проявлением неприятия новой власти стала снова партизанская борьба. И снова в той борьбе отметились мои земляки. В Веребках до сих пор помнят Семена Азаронка, семья которого получала пособие за погибшего кормильца. Наверное, он в числе тех трех человек, расстрелянных в период оккупации Франопольской волости. Т.Иванова в «Журнале международного права и международных отношений» за 2005-й год привела цифры ущерба, понесенного волостью. Были разрушены здания школы и волостного правления и уничтожены сенокосные угодья и посевы на общую сумму 2 млн. рублей, угнано 400 коров, 500 овец, увезено 1500 пудов зерна. И это всего за неполный год оккупации и в одной только волости!

Чем же так притягателен был этот район для иноземцев-захватчиков?

…Мы подходим к тому месту, где подросток Мацкевич добыл первый в жизни трофей – боевого коня. Ему было тогда столько лет, сколько сыну Тухто сейчас. Но уже своими глазами видел итог вторжения в чужие земли – разбитый конный обоз, рассыпанное награбленное имущество и простреленные тела. Не ушли завоеватели от наказания.

Свядский мост, словно в назидание – кто с мечом придет сюда, от меча и погибнет, - сохранил следы возмездия: земля хранит гильзы и остатки обозного имущества.

Как хотелось бы иметь машину времени, перенестись на несколько столетий назад и увидеть на этой дороге старинный мирный фаэтон, беспечно бредущих лошадей и утомленных путников, присевших у обочины криничной воды напиться!

Интересно, кого бы я увидел на ней, перенесясь на триста столетий назад?

Наверное, кого-то из плеяды Друцких-Соколинских.

Находясь на реке Друть - притоке Днепра, - Друцк, древний белорусский город,  был форпостом на рубеже востока с западом. Но времена менялись, и, с образованием ВКЛ, центр перекрещивающихся путей смещался в западном направлении, в глубину Литовского княжества, под защиту дремучих лесов и обширных низменностей, и все громче заявляла о себе Береща, через которую пролег путь из Свяды на Ригу и Вильно. По нему мы сейчас идем, дорога была хорошо вымощена булыжником, укреплена камнями – они проступают сквозь налет земли.

В начале XYIII века по этой дороге ездила Барбара Соколинская, позже – отпрыски рода Жаб, выходцев из смоленских бояр. Местность переходила из рук в руки.

Период трансформации наследства изложен в «Инвентаре имения Свяда 1720 года августа 30 дня», который хранится в Литовском государственном историческом архиве. Согласно ему, трибунал Великого княжества Литовского зафиксировал в Вильнюсе, что «Антон Скорульский, ковенский хорунжий, и вельможная Барбара из Соколинских, они будут супруги, устно сказали, что в Оршанском повете имеют к продаже имение для Валерьяна Жабы, старосты бельского, и его жены Дороти Жабиной...»,  и представили «инвентарь вечистого имения Свяда Городок, или иначе Слобода Свядская».

В инвентаре приведен весь состав имения, и даже фамилии подданных. А среди топографических названий есть такие, что исчезли с современной карты насовсем. Таковы, например, Virembla и Velimbor – застенок и деревня. Где они были и какого происхождения? Очень старинные названия, - «посеянные», видимо, еще в период варяжского плавания.

По линии волока проходила административная граница между воеводствами. Тот, кто «сидел» в Береще, контролировал торговые перемещения и снимал определенную мзду. За обладание столь выгодным положением шла, естественно, борьба.

И Жабы понимали это, стремясь заполучить Свядское имение, которое занимало правый берег Берещи. С каких пор оно туда «вклинилось», сказать трудно. Думаю, - очень давно, соперничая с левой стороной, принадлежавшей Полоцкому княжеству. Соперничество носило, судя по всему, ожесточенный характер, потому что еще помнит нынешнее поколение, как кидались камнями друг в друга через канал. Можно представить, что происходило в более отдаленный период. Объединяющую роль сыграл Новый Лепель, возникший при Льве Сапеге и раскинувшийся по обе стороны речного пути.

К Соколинским имение, судя по всему, перешло от Петкевичей, о которых упоминает историк В.Носевич в статье «Лукомль и Лукомльская волость», ссылаясь на московские выписки: «В 1558 году домжерицкий урядник незаконно въехал в сумежную Свядскую пушчу и побил там зверей, за что тогдашние владельцы Свяды Станислав Петкевич и княгиня Лукомская-Шчидуцкая судились с его паном Василем Тышкевичем».

В названном мною «Инвентаре» от 1720-го года тоже упоминается Петкевич - Кристафор, лидский стражник. Скорее всего, «лидский стражник Кристафор Петкевич» и есть наследник тех самых Петкевичей, которых зафиксировали  московские писцы.   

Жабы были настроены на безусловное приобретение Свяды – даже с долгами, и немалыми. В их глазах Свяда приобретала особое значение. Для сравнения приведу пару примеров. Ушачи, проданные примерно в этот же период, составляли в три раза меньшую стоимость. А латвийская Краслава – целый городишко на Двине – была всего лишь в два с половиной раза дороже.

Валерьян Жаба понимал выгодное расположение имения. Он тянулся к свядским землям, накапливая опыт использования речных артерий в других местах. Из истории его фамилии видно, что еще раньше он стал хозяином Лужков на Мнюте, которая впадает в Дисну, а та несет свои воды в Западную Двину. Лужки, как и Лепель, ранее принадлежали Сапегам, - в течение двухсот лет. Приобретя их, Валерьян очень быстро превратил Лужки в ремесленнический и ярмарочный центр, что свидетельствовало о его предпринимательской жилке.

А столбовую дорогу прокладывал отец Валерьяна, имевший четкое представление о выгодах края. Он распространял свое влияние в междуречье – между Березиной и Западной  Двиной, избрав резиденцией Ушачи. В 1721 году Ушачи полностью отошли под юрисдикцию Жаб, позднее они добились для него Магдебурского права, что освобождало жителей от феодальных повинностей.

А теперь проведем прямую линию из Лужков в Свяду – она ровно ляжет через Свядский мост, к которому мы идем…

…Полновластными хозяевами в Береще Жабы стали при Тадеуше, который  возглавил в 1784 году Полоцкое воеводство. Еще ранее, когда центр воеводства сместился в Лепель (с 1772-го по 1776-й годы), он, будучи подкоморием виленским (судьей по спорам о границах имений – авт.), за свой счет углубил устье реки Эссы и добился на сейме 1775 года права брать плату за сплав леса. Но в 1793 году, в ходе второго раздела Речи Посполитой, вся территория воеводства была присоединена к Российской империи, и началась новая история.

Как минимум до отмены крепостного права владелицей имения была внучка Тадеуша  - Алина, именуемая позже "графиней Плятеровой", так как вышла замуж в 1836 году за Стефана Эмерика Леонарда фон Броэль-Плятера. Она еще больше укрепила фамильную линию. Поместье при Алине давало хороший капитал: на него работали 1308 ревизских душ (для сравнения: в Борисове проживало в 1795 г. 1625 жителей), имение насчитывало 21027 десятин земли (для сравнения: самый крупный землевладелец Лепельского уезда имел на то время в 5 раз меньше). Занималась она в основном земледелием и заготовками леса.

А прибыль с перемещения водных грузов потекла в казенное управление – российское ведомство. Воеводств уже не было. Российская империя по-новому формировала жизненное пространство. Встречные сухопутные пути скрестились теперь в Лепеле, который превратился в уездный город. Об этом свидетельствовал указ императора  Александра I, изданный сразу после окончания строительства Березинского канала – в 1805 году: «Местечко Лепель в Витебской губернии состоящее, и Виленскому бернардинскому женскому монастырю принадлежащее,… повелеваем: со всеми крестьянами причислить в казенное ведомство…»

Контроль над всей протяженностью Березинской водной системы пытался распространить другой магнатский род - Цехановецких. Перед самой Первой мировой войной полновластным хозяином в крае становился выпускник царского Александровского лицея в Петербурге, наследник рода - Ежи Цехановецкий, будущий атташе посольства России в Лондоне. Он унаследовал в Лепельском и Борисовском уездах 13110 гектаров земли. Ему принадлежало практически начало доходного водного пути - Волова Гора в прибрежье Березины, и почти оконечность - имение Бочейково на Улле. 

…Дорога, по которой мы сейчас идем, заросла и забылась. От Свядского моста она  круто поднимается вверх и карабкается на возвышенность – Пышнегорскую, с деревней Затеклясье. Тут сплошь камни. Думается, что откосы Березинского канала были выложены глыбами, вытесанными из этих пород, взятыми отсюда. Вполне возможно, что их доставляли через Свядский мост, к месту строительства. Это было нелегкое дело – представьте, что в те времена никакой техники не было. И канал строили пригонные люди, с лопатами в руках. Каменные глыбы таскали на лошадях. Может быть – до реки, а потом сплавляли к местам шлюзовых камер, чтобы укрепить откосы.

Как свидетельство нелегкой доли, которая выпала местным жителям,- камень, который лежит за Медведовкой, на спуске к Сергучу, в лесу. Он в диаметре около трех метров и напоминает лицо гиганта – впадины-глаза, выступ-нос. Он – как свидетель исторических событий, что вершились на этом пути, как веха на стародавнем  восточно-западном маршруте. Он и стал конечной точкой нашего путешествия.


На снимке: спуск в Берещу со стороны трассы Минск-Витебск; просматривается лесное озеро Плоч.
29.07/14