О Владимире Маяковском

Почему мне никогда дорогие мне мужчины не дарят обожаемые мной ирисы? Есть такие, некрупные, темно-синие, удивительно изящные? А мужчин рядом со мной достаточно: отец, муж, любимые племянники и любимые зятья! Но один уверен, что я люблю гладиолусы, второй – темно-бордовые розы, третий и четвертый – алые розы, пятый – белые лилии, а шестой – чайные розы в одном букете с желтыми хризантемами… И не упускают случая преподнести. А я гладиолусы, лилии, розы и хризантемы больше люблю в палисаднике…
И в этом году, как всегда, я получала в подарок «любимые» цветы. В общем, я люблю все цветы, сирень, жасмин, ландыши, садовую гвоздику, пионы, георгины и т.д. Но я не скрывала свое восхищение синими ирисами! Нет, это даже не обида, а просто досада на то, что мужчины вообще не понимают нас, женщин, и не прислушиваются к нам. И они еще хотят, чтобы мы их воспринимали всерьез!
Если мужчина читает эти строки, то злится, скорее всего. В мире такое творится, а у этой дуры дом завален цветами и она чем-то недовольна. И какое отношение имеют ирисы к Маяковскому? Разумеется, никакого. Это просто демонстрация того, как мужчины не понимают женщин.
Рядом с Маяковским была очень умная и четко знающая, чего хочет, женщина, которую он не понимал. Жестокая и беспринципная, алчная и  с великолепной реакцией! Потрясающая женщина – Лили Брик. Иной раз недопонять женщину – смертельно. Вот и Маяковский поплатился жизнью. В общем, пока он ей был выгоден в живом виде, ему разрешалось жить, но когда стал выгоднее мертвым – умер. Именно Лили Юрьевна выиграла больше всех от его смерти.
Можно спорить о том, каким поэтом был В. Маяковский. В истории советской поэзии В. Маяковский остался как новатор поэтического языка. Поэзия Маяковского была официально объявлена пролетарской. Но, как известно, профессор Преображенский, известный персонаж из «Собачьего сердца» М. Булгакова, не любил пролетариат. Другими словами, не всем поэзия В. Маяковского понятна и приходится по вкусу. Наверно, и я не люблю пролетариат.

С точки зрения астрологии

Мои попытки, новичка-любителя, составить гороскоп Маяковского с треском провалились, получалось что-то слишком заурядно-невыразительное. И я занялась поиском профессиональных гороскопов. И убедилась, что и у опытных астрологов результат вызывает сомнение. Причина же может быть одна – неточная дата и время рождения.
Как это могло быть? В образованной дворянской семье?
Кстати, еще в школе я удивлялась, почему он выглядит старше своих лет.
- Потому, что был умным, - ответили мне. И я решила оставаться глупенькой. Мне удалось.

Один астролог (имени не нашла) уверяет, что по новому стилю он – первый поэт, а по старому – совсем заурядный. Т.е. не случись революции, мы бы о нем и не знали.

Первый дом гороскопа в знаке Девы, тригоне Земли, говорит нам о медленных изменениях личности, развивающейся только через собственный опыт. Имеются также указания на двойственность, перепады в характере и поведении, умение отовсюду выскальзывать и везде пролезать, приспосабливаться. Маяковский действительно сумел приспособиться к советской власти, стал «певцом революции».
Второй дом в знаке Весов, в тригоне Воздуха означает, что деньги и имущество легко приходят и легко уходят, благосостояние нестабильно.
 Соединение Сатурна с Луной в этом доме означает сильный акцент на собственной индивидуальности и личной позиции, обособленность от внешнего мира, способность полноценно существовать в глубинах собственных внутренних пространств, а также редкостное чутье на понимание кратчайших путей достижения собственной выгоды.
Луна во втором доме означает подчиненное положение, служение.
Третий дом в знаке Скорпиона, в тригоне Воды — восприятие информации по интуиции, возможная зависимость от родственников.
Четвертый дом в знаке Стрельца, в тригоне Огня указывает на стремление построить свой дом.
Управитель дома Юпитер в девятом доме говорит об интересе к чужим культурам и познанию, которое использует в своих целях — Маяковский путешествовал за границей и писал очерки и стихи, прославляющие советский строй.
Пятый дом в знаке Козерога, в тригоне Земли говорит о рациональном использовании своих талантов и способностей. Владимир Маяковский был не только поэтом, но и художником и очень рационально использовал свои таланты.
«Футуристы, кроме Хлебникова, не бедствовали, — скажет позже Ахматова. — Особенно Маяковский («этот господин всегда умел устраиваться») ... а уж когда случилась революция, то новая власть, которой не нужна была - и даже представлялась опасной! — старая культура, станет платить ему регулярно и помногу».
 Шестой дом в знаке Водолея, в тригоне Воздуха указывает на совместительство. Уже упоминалось, что поэт был одновременно и художником, а также, увы, сыграл немалую роль в травле поэтов и писателей «Серебряного века», и не только. Работа всегда была доходным местом.
 Седьмой дом в знаке Рыб, в тригоне Воды указывает на уязвимость в партнерских отношениях. Множество быстротечных романов и увлечений, и смертельное для Маяковского увлечение Лили Брик...
 Восьмой дом в Овне в тригоне Огня — опасность пожаров и ожогов, колющего, режущего, огнестрельного оружия.
Девятый дом в Тельце в тригоне Земли указывает на поездки и путешествия по плану. В советские годы выехать за границу было далеко не просто, а у Маяковского вообще все поездки являются командировками.
Юпитер в девятом доме дает высокий престиж, активное идеологическое мировоззрение, удачу в поездках и счастье вдали от дома.
 Десятый дом, в Близнецах, в тригоне Воздуха — свободная работа, использование связей и протекций. Юпитер в соединении с Медиумом Цели указывает на достижение власти и могущества, умение создать общественное мнение, политику. Близнецы в десятом доме указывают на профессию, связанную со словом, а управитель дома Венера во Льве прочит славу.
 Одиннадцатый дом в Раке, в тригоне Воды, указывает на зависимость от друзей.  Порочные друзья, которые вполне могут на деле оказаться врагами.
Двенадцатый дом наиболее заполнен планетами и является главным домом гороскопа рождения Владимира Маяковского. Планеты, собравшиеся в этом доме, управляют седьмым, восьмым, девятым и десятым домами. Такое положение дало в жизни поэта странный брак (действительно более чем странный!), страх сидеть в тюрьме, участие в тайных обществах, тайную травлю с целью уничтожения и смерть в одиночестве. Планеты-управители обусловили поездки с тайной целью, идеологическую работу в тайных организациях с большим успехом и тайную власть, но одновременно с этим интриги и происки тайных врагов, а также тайные препятствия к раскрытию интриг.
 Двенадцатый дом в знаке Льва, в тригоне Огня, предупреждает о том, что у человека могут быть тайные враги, стрессы, эмоциональные срывы. Управитель дома указывает на тайных друзей и покровителей, общественные скандалы, секретные планы и проекты. Сразу три планеты «заселились» в этот дом в момент рождения поэта. Это Меркурий, Венера и Марс.
 Меркурий в двенадцатом доме указывает на творческие способности под влиянием тайных дел и на тайных покровителей, а также — на опасность тюрьмы. Венера в этом доме рассказывает нам о высшей романтической любви, чувствительности, разочаровании в любви, ранимости, обмане и предательстве. Марс в двенадцатом доме намекает на активную тайную работу, умение мстить, а также на скованную энергию, борьбу с самим собой и тайных врагов, а также на склонность к самоубийству. Но такую … слабенькую.

А статью Павла Глобы привожу целиком – очень уж поучительно.

ПОСМЕРТНАЯ МАСКА Павел Глоба

«Эта посмертная маска не даёт полного представления об этом человеке, она захватывает только три четверти лица. Нос получился неудачно, он свёрнут, хотя на самом деле таким не был.
Постараемся рассмотреть те формы лица, которые не были испорчены скульптором, снимавшим эту маску. Итак, на маске мы видим крупную голову человека, видимо у него была широкая кость.
Для рождённого под знаком Рака очень важно строение ушей, одно ухо на этой маске сохранилось, и мы видим хорошую его форму. Уши показывают связь с Луной, а также и связь с предками. Строение ушей говорит о самостоятельном человеке, что формировало в нем большую жизненную силу и вырабатывало индивидуальные ценности.
Ухо твердое при сильно выраженной мочке, отстоит от головы, он почти лопоухий, но только почти. Такое ухо близко к совершенной форме, правда, на маске видно только левое ухо.
Ушная раковина глубокая. Человек, у которого выделены ушные раковины, способен слушать, способен быть медиумом, проводником и иметь обратную связь с другими людьми.
Когда ушная раковина вывернута наизнанку и неглубокая, то у человека нет обратной связи, и он не способен прислушиваться к себе, в нем нет внутренней глубины.
У Маяковского такие качества присутствовали, и это подчеркивает его творческие возможности, которые передались ему еще от предков.
Мочки его ушей говорят о самостоятельности при принятии решений, уверенности в себе, у такого человека не рабская психология, но все это передалось от рода.
Единственное негативное качество в строении его уха – это не выраженный козелок, совсем стертый.
Выраженный козелок указывает о возможности преемственности поколений, такого человека всегда будут хранить предки, и если среди них были высоконравственные люди, то они будут его предохранять от ошибок.
Невыраженный козелок – указывает на смещенный нравственный стержень у человека, он просто не слышит своих предков и не может принять их помощи. При стертом козелке, человек может разорвать связь с традициями предков.
Такое строение козелка было у многих революционеров в юности разорвавших со священными традициями своих предков. Ленин в юности растоптал свой нательный крест, Свердлов разорвал Тору, а Лазарь Каганович хвастался тем, что украл серебряные сосуды из синагоги и продал их, а деньги отдал на дело революции. Все они, своими деяниями разрывали энергетическую нить связи с предками, и после этого акта становились глухими и слепыми в своей дороге по жизни, предки им уже не могли помочь.
За козелок отвечает Сатурн – стержень. Если все человеческое ухо – это эмбрион, то козелок – это как пуповина, унаследованный духовный стержень, связывающий с родом.
На маске Маяковского не видно морщин, но на фотографии отчетливо различается продольная линия поперек лба, это указывает на человека крайне нетерпимого и самоуверенного, навязывающего другим свою точку зрения и нежелающего слышать противоположную сторону. Такие линии на лбу имели Черчилль и Солженицын. Это говорит об отсутствие эмпатии – умении проникаться ощущениями других людей, когда человек не чувствует других людей.
Если на лбу есть две таких параллельных складки, то человек имеет обратную связь, умеет слушать других. Лоб достаточно широкий, но не очень высокий - средний, если его рассматривать в пропорции всего лица, то лоб ее не нарушает. Все лицо делится на три части, но ни одна из них у Маяковского не доминирует.
Нижняя часть – как Нижний мир, подбородок (Земля - Тело). Средняя часть – Средний мир, где глаза, нос (Душа). Верхняя часть – Небо (Дух). Верхняя часть лица – лоб - это мир Меног; средняя – мир Гетиг и нижняя мир – Ритаг.
Черты лица достаточно крупные, что говорит о мощности человеческой личности. На фотографии глаза кажутся крупными, но на маске они не очень большие. Глаза – это Солнце, т.е. указывают на солярные черты, а небольшие глаза – это говорит о неуверенности в своих творческих силах. На фотографиях впечатление такое, что глаза большие, но видимо он их просто пучил, но и восходящий знак Льва всегда дает притягательность глаз.
По ушам определяются наследственные творческие способности, многие творческие качества Маяковский перенял от своего отца. Владимир Константинович работал лесничим и не смог проявить свои творческие способности, но все это передал сыну. Так что на лице поэта все таланты отображаются на ушах. Уши указывают на очень талантливого человека, но вся физиогномика лица при этом очень противоречивая и это не подтверждает. Нос, по этой маске определить трудно, но он несколько вздернутый, с резко выраженными ноздрями. Это говорит о пристрастности, ревности, вспыльчивом характере. Нос с горбинкой и вздернутый, значит человек неровный по проявлениям своей энергии: то гиперактивный, то наоборот, склонный к пассивности и меланхолии.»

Немножко смущает нос. У маски свернут или сломан у Маяковского? Упал лицом вниз после выстрела? Возможно ли это при выстреле в себя?

А был ли мальчик?

Биография Владимира Маяковского изобилует странными, загадочными событиями, заставляющими предполагать: в его жизни была какая-то страшная тайна, которая угнетала, ломала и, в конце концов, погубила его. Герман Смирнов исследовал ранее не известные документы из жизни Маяковского.
 «1 марта 1908 года Владимир выбывает из гимназии по собственному желанию, а уже 29 марта полицейская засада арестовывает его с пачкой прокламаций в доме, где работала подпольная типография РСДРП. …Владимира Владимировича допрашивали два следователя, один околоточный надзиратель, освидетельствовали два тюремных врача – и все в один голос заявляли: арестованному не 14-15 лет, как следует из его метрики, а от 17 до 21 года! То есть год его рождения не 1893-й, а 1888-й!

Из воспоминаний его сестры и матери получается что «… в 1894 году, когда Володе был всего 1 год, он уже научился ходить, а говорить начал ещё раньше. В 1897 году, в 4 года, он уже полюбил книги, в 1899-м, в 6 лет, читал, играл в крокет, городки, домино и поражал окружающих остроумием… . В 1903 году, в 10 лет, Володя увлёкся Гоголем, Тургеневым, Гончаровым, Чеховым, Горьким, пристрастился к чтению газет. В 1905-м (12 лет) митингует по поводу убийства Баумана, ходит в марксистский кружок, увлекается Энгельсом и Лассалем…

Очевидно, что в указанные годы, всё это мог делать мальчик, который был старше Володи лет на 5, то есть родившийся в 1888 году. Создавалось ощущение, будто в семье Маяковских было два сына – Володя и ещё один, на пять лет его старше. И это оказалось правдой. Действительно, в семье Маяковских было… три сына. Старший Саша родился в 1886 или 1887 г.,  Костя родился в 1888 году и, со слов родных, умер в трёхлетнем возрасте. А младший Володя – стал знаменитым поэтом. Но о Саше – нигде ни слова! Становится все интереснее.
Самое ошеломляющее в упомянутой автобиографии Маяковского («Я сам») то, что ее автор продемонстрировал, что и понятия не имеет о точной дате, когда ему случилось появиться на свет Божий:

«Родился 7 июля 1894 года (или 93 – мнения мамы и послужного списка отца расходятся. Во всяком случае не раньше). Родина – село Багдады, Кутаисская губерния, Грузия».

Подобное бывает с сиротами или выходцами из диких семей, в каких и дела нет до празднования дней и лет рождения детей. Но ведь Маяковские были вроде бы достаточно цивилизованными: дворяне как-никак, состояли в недальнем родстве с известнейшими литераторами Данилевскими, папаша знал «Онегина» наизусть и декламировал тексты даже и по-французски. Дело, значит, в другом – и выглядит так, будто автор процитированного полубреда попросту бравирует тем, что не потрудился как следует выучить анкетные данные персонажа, роль которого принужден исполнять.

Воспоминания окружающих подтверждают, что в 1906-1910 годах (канун явления Маяковского как поэта) он производил впечатление не истинного Владимира Владимировича Маяковского, родившегося в 1893 (или уж тем более – в 1894) году, а ряженого, которому по возрасту на самом деле на два-три, а то и на пять-шесть лет больше.

А ведь на снимке 1905 года тот же (но тот же ли?) персонаж выглядит вполне соответствующим тем двенадцати годам, которые ему тогда должны были быть, – и не слишком отличается от однокашников по внешним возрастным параметрам.
Совсем другое отмечалось в годы, последовавшие за переездом из Кутаиса в Москву летом 1906 года – после смерти главы семейства Владимира Константиновича Маяковского, скоропостижно скончавшегося в предшествующем феврале. В Москву же еще двумя годами раньше перебралась на учебу старшая из детей Маяковских – Людмила.

Сергей Медведев – первый московский знакомец Маяковского:
«Моя сестра и старшая сестра Маяковского, Людмила Владимировна, были однокурсницами и подругами по Художественно-промышленному строгановскому училищу.
Летом 1906 года, когда Маяковские переехали в Москву, мы познакомились через сестер семьями. Кроме нас, знакомых у Маяковских в Москве тогда почти не было, и в первое время я был единственным приятелем Володи.
Он был моложе меня года на два, и помню, когда мне сказала сестра, что сегодня придет брат Людмилы Владимировны, Володя, мальчик тринадцати лет, я отнесся к этому весьма пренебрежительно: что для меня этот маленький мальчик? Но оказалось, пришел не мальчик, а вполне сформировавшийся юноша, который не только по внешнему виду, но и по всей своей манере держаться выглядел значительно взрослее, чем я. Мы с ним познакомились, сошлись, и вскоре между нами установились близкие, приятельские отношения. …
Володя значительно перерос своих сверстников не только по своему физическому развитию, но и по своим духовным запросам. У него уже тогда был определенно выраженный интерес к общественно-политическим вопросам, и понятно, что общение с мальчиками-одноклассниками его не удовлетворяло, подобрать себе приятелей среди них он не мог.
Я не могу сказать, что мы были с ним очень близки: я учился в другой гимназии, в шестом классе, был на два класса впереди его, но мы с ним сошлись и сдружились, поскольку наши интересы совпадали. У меня были в гимназии товарищи, и Володя охотно бывал в нашем кругу, принимал участие в наших собраниях и беседах. Особенно близко Володя ни с кем не сходился. Он был скрытен, замкнут и, как нам казалось тогда,  угрюм».

Исидор Морчадзе – участник революции 1905 года, террорист, максималист, земляк Маяковских по Кутаису, близко познакомившийся с ними в Москве: «он на меня произвел сильное впечатление и я сразу полюбил его. Несмотря на разницу лет, – мне было тогда девятнадцать лет, а Володе тринадцать лет, – разница почти не чувствовалась. Разговор у нас всегда, когда мы оставались одни,  велся на грузинском языке».

Иван Карахан – студент, большевик, привлекший Маяковского к революционному подполью:
«Я познакомился с семьей Маяковских в 1906 году, когда они переехали в Москву. Я в то время был уже членом партии большевиков, принимал участие в качестве дружинника в декабрьском вооруженном восстании в Москве в 1905 году, был ответственным пропагандистом московских организаций.
Володе было тринадцать-четырнадцать лет. По своему возрасту и облику он меня очень заинтересовал, тем более что жена очень была дружна с Людмилой Владимировной.
Я перед собою видел подростка, но по своему духовному развитию он был, несомненно, выше своего возраста. Ему было тринадцать лет, а казалось, что ему шестнадцать и по росту, и по складу, и по развитию».

Чуть позже – Владимир Вегер:
«Я был тогда студентом, по кличке «Поволжец» … В 1906-1908 годах я был членом МК РСДРП(б). … я был парторгом по студенческим делам, … ведал большевистской группой в Московском университете. Когда Маяковский пришел ко мне, он уже фактически работал в партии, выполнял различные поручения …. Маяковский, хотя ему значилось по документам 15 лет, по своему виду ни в коей мере не подходил к этому возрасту. Это был рослый, сильный юноша, которому можно было дать лет 19».

Мать будущего поэта:
«Однажды у меня спросила знакомая: „Сколько лет Володе?“ – и удивилась, что ему только четырнадцать лет. А когда она ушла, Володя обиженно сказал мне:
– Зачем говорить, сколько мне лет!
Он говорил, что ему семнадцать лет. Так он выглядел, и ему хотелось скорее быть взрослым».

Вскоре после приезда в Москву Маяковский погрузился  конспиративную деятельность, и к концу 1907 года – он уже член подпольного Московского городского комитета большевиков:
«До сих пор у многих вызывает удивление, как Маяковский в такие молодые годы мог стать членом Московского комитета РСДРП».

Далее пошли аресты, расследования – и теперь уже полиция и судебные власти заинтересовались несоответствием возраста Маяковского его виду, манерам и повадкам.
Первый арест – 29 марта 1908.
Полицейской засадой, оставленной в квартире, где размещалась только что разгромленная подпольная типография, оказался схвачен с поличным (с пачкой нелегальных прокламаций и газет в руках) зашедший персонаж, назвавшийся, согласно протоколу, «столбовым дворянином Кутаисской губернии Владимиром Владимировым Маяковским, 17 лет, проживающим в кв. 52 дома Безобразова по Тверской-Ямской улице, 1-го участка  Сущевской части» 18.
В тот же день был произведен обыск по адресу, указанному задержанным. Обыск не выявил компромата (Ольга, сестра Маяковского, ухитрились выбросить за окно нелегальную макулатуру), а в протоколе отмечено:
«Квартира состоит из пяти комнат, прихожей и кухни. Три комнаты занимают жильцы, а две семейство Маяковских, которое состоит из самой Александры Алексеевой Маяковской, 40 лет и детей — дочерей Людмилы 19 и Ольги 17 лет и сына Владимира 14 лет» – интересно, что тут и возраст Людмилы (родившейся в 1884 году) указан заведомо неверно.
В этот же день «московский градоначальник, генерал-майор Адрианов, получив сведения, дающие основания признать потомственного дворянина Владимира Владимирова Маяковского вредным для общественного порядка и спокойствия, постановил: означенного Маяковского, впредь до выяснения обстоятельств дела, заключить под стражу при Сущевском полицейском доме».

В распоряжение полиции поступил служебный формуляр покойного отца Маяковского – тот самый, где годом рождения Владимира указан 1894-й. Тем не менее, в учетной карточке, составленной Московским Охранным отделением 30 марта 1908, значится:
«Возраст по наружному виду – 17-19 лет. Год и месяц  рождения – 7 июля 1893».

В деле имеются фотоснимки, а в самом формуляре в графе «рост» ничего не указано. Комментарий позднейшего публикатора:
«По фотографии на учетной карточке видно, что рост одетого Маяковского, в шапке – 1 м 85 см».
Неужели полицейская карточка, которую заводят для последующих возможных розысков преступника, делается так, что практически невозможно точно оценить рост человека?
Про взрослого Маяковского известно (разброс оценок, прикинутых на глаз различными очевидцами, довольно велик), что его рост был где-то в интервале от 189 до 194 см. На снимке, точный рост нельзя разобрать – из-за упомянутой шапки, но он заведомо не превышает 185 см.

Что же, Маяковский продолжал значительно расти вверх и после времени этого снимка?
Тогда вполне правдоподобно, что ему действительно было менее пятнадцати лет в данный момент.
А может быть, дело совсем в другом? Ведь при принятой им позе вполне можно было слегка подогнуть ноги, укрытые шинелью, и вообще расслабиться, прижавшись спиной к стене (как это и проглядывает на снимке), – тогда и рост на картинке окажется значительно ниже фактического. К тому же и встал он несколько позади столбика, на который нанесены указатели роста.
Но тогда получается, что полицейские, производившие съемку, оказались сами заинтересованы в определенной фальсификации, искажающей и рост, и возраст подозреваемого, – уж шапку-то и шинель следовало бы снять?

Но и в марте-апреле 1908 все же продолжились недоумения, вызванные несоответствием официальных документов с тем, что отчетливо собственными глазами могли видеть все очевидцы без исключений – и это приходилось как-то разъяснять:
«7 апреля к следователю пришла сестра Маяковского, Людмила Владимировна, и представила свидетельство Грузино-Имеретинской синодальной конторы от 14 марта 1902 г. за № 3204 в доказательство того, что задержанному ее брату Владимиру Владимировичу Маяковскому 14 лет».
9 апреля 1908 года следователь по особо важным делам Р.Р. Вольтановский, вникнув в обстоятельства дела, выпустил арестованного Маяковского под подписку о невыезде. Первое пребывание в заключении, таким образом, не достигло и двух недель.
Представ позднее (в сентябре уже 1909 года) перед судом по данному делу о подпольной типографии, он (вместе с другим несовершеннолетним, Сергеем Ивановым, непосредственно работавшим на типографском станке) отделался чисто символическим приговором – отдачей под надзор родителей.
Третий подсудимый, 27-летний руководитель типографии большевик Тимофей Трифонов, взявший главную вину на себя, был наказан вполне весомо –  шесть лет каторги.
Иванов, отделавшись легким испугом, исчез затем с революционных горизонтов.
Маяковский же благополучным образом продолжал в 1908-1909 годах свою подрывную деятельность.

Однако в апреле 1908 вопрос о его возрасте еще не полностью снялся с повестки дня:
«Освободив Маяковского из-под стражи на основании несовершеннолетия, следователь продолжал проверять правильность документов о его возрасте. Был послан запрос на Кавказ. Второе отделение грузино-имеретинской конторы святейшего правительствующего синода писало следователю:
«Вследствие отношения от 22 апреля сего года за № 612, Синодальная контора уведомляет вас, что в метрической книге Имеретинской епархии, Сакопадзевской Георгиевской церкви за 1893 год, в 1-ой части о родившихся, в статье 14-ой мужеского пола, записано: «родился 7-го, крещен 18 июля Владимир; родители его: дворянин Владимир Константинович Маяковский и законная жена его Александра Алексеевна, оба православной веры; восприемниками были: надворный советник Николай Ильич Савельев и девица Анна Константиновна Маяковская; таинство крещения совершил священник Зустин Барбакадзе с причетником  Николаем Дясишкадиани».».
Но и этот, вроде бы исчерпывающий ответ не устранил возникавшие сомнения:
«1908 года, мая 27 дня, судебный следователь Московского окружного суда по особо важным делам Руднев производил через врача Городской части гор. Москвы Степана Степановича Хорошевского освидетельствование … Владимира Владимирова Маяковского … в целях выяснения, нормально ли идет рост физических и умственных сил …, при чем оказалось:
Владимир Владимиров Маяковский крепкого сложения и питания, старше на вид своего возраста, ни на что особенное не жалуется …»

После второго его ареста:
«1909 года, января 18 дня, в 11 ч. утра, околоточный надзиратель 1<-го> уч<астка> Сущевской части Пантелеймонов составил настоящий протокол о нижеследующем: в сказанное время членом охранного отделения задержан и доставлен в управление уч<астка> неизвестного звания мужчина, назвавшийся потомственным дворянином Владимиром Владимировичем Маяковским, 15 лет, но на вид ему около 21 года».

После третьего ареста – в том же 1909 году:
«21 сентября врач Московской центральной пересыльной тюрьмы осматривал Маяковского:
«… мною осмотрен сегодня арестант Владимир Владимиров Маяковский и по данным этого осмотра мною определен его возраст приблизительно в 16-19 лет» – сообщал в рапорте начальнику тюрьмы врач Влад. Антушевский» – в то время как по документам Маяковскому  должно было быть в тот момент чуть более шестнадцати!
Тут уж представители власти, в лице врача и тюремной администрации, явно пошли на компромисс с истиной – и сошлись на заключении, допускающем возможность все же не гарантированно зловредной подтасовки документальных свидетельств...

Я больше двадцати лет преподавала – то в качестве подработки, то - основная работа (одно время близорукость являлась противопоказанием работы программистом, тогда я программистом подрабатывала). И столько парней разного роста, комплекции, развития, возраста прошло через мои руки. Невозможно принять семнадцатилетнего за пятнадцатилетнего! Даже если он мелкий, а товарищи – наоборот. И невозможно принять крупного малолетку за парня даже на два года старше. Так что такому количеству свидетелей я верю.
Если юноша ходит как серьезный молодой мужчина лет девятнадцати-двадцати, мыслит и высказывается вслух именно так, как такому и подобает, выглядит совершенно соответствующим образом (это подтверждают и врачи) – то он действительно является таковым, а не ребенком на три-четыре-пять лет моложе.

Радикальную гипотезу, разъясняющую сложившийся парадокс, предложил в 2005 году писатель Юрий Зверев: «великий поэт вынужден был всю жизнь жить под  чужим именем».
 «Сам Земсков говорит о том, что в следственном деле Маяковского явно отсутствуют некоторые документы. Кто их изъял? И какие сведения они могли содержать? Об этом нетрудно догадаться. Из архива Охранного отделения после революции их изъяли чекисты».

Дальнейший ход рассуждений Зверева таков.
Владимир Маяковский, родившийся по документам 7 июля 1893 года, якобы умер совсем маленьким. У него был старший брат, Константин, родившийся приблизительно (Зверев считает, что точно) в 1888 году. В 1905 году семнадцатилетний юноша пристрастился в Кутаисе к революционной борьбе. Этому, якобы, воспротивилась его мать (далее – продолжительная цитата из Зверева):
«Тревога за сына, а также необходимость обучения дочерей вынудили Александру Алексеевну переехать из Кутаиси в Москву. Молодого смутьяна здесь никто не знал.
Александра Алексеевна – в надежде, что сын в Москве прекратит игры в революцию, – вручила ему метрику своего младшего сына Владимира, … умершего в трехлетнем возрасте. Таким образом, старший брат Константин … стал носить имя младшего.
А как известно, подпольная кличка Маяковского была «товарищ Константин».
Смещение сроков возраста на пять лет сразу ставит на места все события, изложенные в автобиографии. Сам Константин-Владимир, конечно, знал, сколько ему лет, но сказать правду о своем возрасте, как и прекратить связи с революционерами-подпольщиками, не мог. Почему?
Скорее всего, это произошло потому, что во время одного из арестов молодого бунтаря (но все же не 14, а 18-19 лет) сломали. «Товарища Константина» сделали агентом царской охранки. Вот почему он уходил от наказания.
Можно не сомневаться, что документы, изъятые чекистами из Охранного отделения, содержали именно эти сведения о Маяковском.
Это обстоятельство стало главной причиной трагической судьбы великого поэта.
Сразу всем стало спокойнее – и охранке, и бедной матери. Ведь, судя по документам Охранного отделения, ей пять раз пришлось вытаскивать несовершеннолетнего проказника из лап полиции. Да еще следователи и тюремный врач не хотели верить законной метрике. Они, видите ли, уверяли, что мальчику не 14, а все 19-20!
Сколько усилий стоило матери доказать, что ее сын просто выглядит старше своих лет. Но справилась, убедила. А главное, сын образумился, пошел учиться живописи, стал писать стихи и превратился в знаменитого поэта».

Пять основных тезисов Юрия Зверева:
1) «великий поэт вынужден был всю жизнь жить под чужим именем»;
2) переход старшего брата на роль младшего произошел именно при переезде из Кутаиса в Москву летом 1906 – только тогда могла увенчаться успехом такая операция, какую невозможно провести незаметно для окружающих; тут же сменилось практически все бытовое окружение и удалось избежать нежелательных свидетельств;
3) «смещение сроков возраста на пять лет сразу ставит на места все события, изложенные в автобиографии» Маяковского и, добавим, во всех прочих его биографиях, ставших каноническими;
4) «Товарища Константина» сделали агентом царской охранки, но такое обвинение остается у Зверева практически голословным;
5) эти обстоятельства стали «главной причиной трагической судьбы великого поэта».

Но во многих существенных деталях своих рассуждений Зверев допускает значительные промахи и недоработки, подрывающие доверие к основной гипотезе – о подмене младшего брата старшим.

Не известны никакие возражения матери Маяковского против революционной деятельности и сына, и дочерей. Но мать не только не возражала, но и сама деятельно участвовала в подготовке побега из женской тюрьмы политических заключенных в 1909 году.
Упомянутый Морчадзе, например, вспоминал: «лихорадочная, прямо головокружительная работа по организации побега.
Спешно шьются платья и днем и ночью семьею Владимира Маяковского и … направляются … в тюрьму; пересылаются деньги, адреса квартир и прочее, необходимое для побега, а в самый последний день – тюремные ключи, изготовленные нашим товарищем-слесарем по восковому слепку» – такова уж была политическая ориентация всего данного семейства.

Далее: совершенно излишне ломать копья относительно существования брата Константина. Таковой действительно существовал – о его недолгой жизни и внезапной смерти рассказывает его же мать:
«Заболели скарлатиной дети – Люда и Костя. Дети чувствовали себя очень плохо.
Болезнь протекала в тяжелой форме. Трехлетний Костя не перенес ее».
Это происходило в Багдадах – то есть после октября 1889 года, когда Маяковские обосновались там. Не совсем ясно, что было с другими детьми и взрослыми во время этой скарлатины: ведь либо уже существовала Ольга, родившаяся летом 1890, либо мать была беременна ею, но ни о чем таком не упоминается.

Как можно верить матери, большую часть своей жизни скрывавшей, что один из ее сыновей скрывается под документами другого, умершего? Судя же по мемуарам Маяковской-матери, она добросовестно старалась передать все детали жизни своих горячо любимых детей – настолько точно, насколько это позволяли ей весьма непростые обстоятельства. Поэтому попробуем поверить приведенным ее строкам о смерти Кости: она ведь очень старается не врать, но вынуждена скрывать факты, ни в коем случае не подлежащие разглашению.

Получается, что маленький Костя умер трехлетним – до рождения Володи, подробности о детстве которого изобилуют в воспоминаниях матери.
Не исключено, однако, и то, что в данном эпизоде мать все-таки решилась на прямую ложь.
Так или иначе, Володя родился в 1893 году – как раз в день рождения отца, 7 июля, а потому и был назван его именем и стал Владимиром Владимировичем.
Володя более чем успешно рос, учился в 1902-1906 годах в Кутаисской гимназии: его изображение сохранили фотографии 1904 и 1905 годов, а письма от него к сестре Людмиле (и письма от сестры Ольги к той же Людмиле, упоминавшие брата Володю), относящиеся к периоду до начала 1906 года, производят впечатление отнюдь не позднейших подделок!

Так что же получается с возможной подменой братьев?
Куда подевался Володя и кто в 1906 году оказался на его месте, если Костя давно уже умер?
И еще раз: так сколько всего детей было у Владимира Константиновича и Александры Алексеевны Маяковских?

Шведский профессор Бенгт Янгфельд, считающийся ныне крупнейшим в мире специалистом по Маяковскому, отвечает на этот вопрос весьма уверенно (и несколько точнее, чем Юрий Зверев):
«У Владимира было две сестры: Людмила старше на девять лет и Ольга старше на три года. (Брат Константин умер от скарлатины в  трехлетнем возрасте.)»
А вот Александр Михайлов, автор единственной монографической биографии Маяковского, предшествующей книге Янгфельда, так сообщает о времени рождения Владимира:
«У Маяковских уже было две дочери – Люда и Оля, но сыновья – Саша и Костя – умерли в младенчестве, так что сын ожидался с особым желанием» – и вновь перечисляет в последующем тексте детей, родившихся еще до переселения семейства в Багдады:
«Сначала дочь Людмила, потом мальчики – Александр и Константин (оба умерли очень рано)».
Откуда, интересно, Александр Михайлов почерпнул эту информацию?
Но ведь не выдумал же!
И в генеалогическом древе Маяковских указаны три сына: Александр, Константин, Владимир.

Итак, в нашем поле зрения возникает еще один сын и брат – Александр, Саша. Нет никаких публикаций о дате его рождения, но нет и никаких достоверных сведений о его смерти – вовсе ничего, кроме приведенных упоминаний в книге Михайлова. Злостной ошибки там быть не могло: по законам и обычаям коммунистического режима все книги (и в особенности – выпущенные солидными издательствами и массовыми тиражами, как это и было с книгой Михайлова) подвергались всесторонней правке, проверке и подчистке – дабы не публиковать что-либо не положенное по политическим соображениям или (с другой стороны) вопиюще противоречащее истине и здравому смыслу.

Существенен и порядок, в котором Михайлов перечисляет умерших сыновей: сначала Александр, потом – Константин; по общепринятым канонам это должно соответствовать тому, что Александр был старше. Учитывая годы рождения, в середине которых (летом) родились две дочери – Людмила (1884) и Ольга (1890), даты рождения якобы умерших мальчиков должны приходиться приблизительно на 1886-й (старшего из них) и 1888-й (младшего).

Исчезли, разумеется, любые упоминания и Константина, и Александра (тем более – возможные письма от того и к тому из них, кто мог дожить хотя бы до школьного возраста) из сохранившейся переписки членов семьи: семейный архив подвергся тщательной самоцензуре – о переписке 1905 года, в частности, сообщается:
«Письма Людмилы Владимировны домой за этот период не сохранились. Она их уничтожила, когда впервые арестовали брата, чтобы не дать лишний козырь в руки охранки. Но по сохранившимся письмам Маяковского можно догадаться, что письма сестры были насыщены рассказами о событиях в Москве».
А ведь младший из якобы умерших идеально подходит на роль уцелевшего старшего (по отношению к Владимиру) брата, предположительно родившись  примерно в 1888 году и заступив на место младшего в 1906 году. Этим и объясняются проще всего все сложности с несоответствием документов о рождении внешнему виду и поведению гимназиста-переростка в 1906 году и немногим позднее.

Со временем возрастные различия стираются, поэтому и вопрос об истинном возрасте Маяковского не поднимался после 1917 года. Это-то, очевидно, и вдохновило зарвавшегося поэта на  хулиганство в его автобиографии 1922 года.

С другой стороны, абсолютно абсурдным было бы предположить, что и до 1906 года старший мог играть роль умершего младшего брата Володи: совершенно невозможно шестнадцати - семнадцатилетнему выдавать себя за десяти - одиннадцатилетнего.
Так как же изначально звали того старшего брата, который стал Владимиром в 1906 году?
Если мать не соврала, что умер Константин, то оставшегося звали Александром. Он-то и стал общеизвестным поэтом Маяковским.
Но если мать все-таки соврала, заметая следы (притом лучше ей все же показалось упомянуть о смерти маленького сына – багдадские старожилы должны были запомнить этот эпизод), и от скарлатины умер не Константин, а Александр, то поэт был-таки Константином.
Это лучше соответствует и порядку, в каком Михайлов упоминал имена обоих, якобы и неякобы умерших, и тому факту, отмеченному Зверевым, что Маяковский-подпольщик именовал себя «товарищем Константином» – понятно, что ему было и удобно, и приятно откликаться на такое обращение.

На фотографиях 1904 и 1905 годов, несомненно, истинный Владимир. А на фотографии 1908 года – его старший брат, выдававший себя за Владимира.
Различие лиц, воспроизведенных на фотографиях, очевидно: мальчик, сфотографированный в 1904 и 1905 годах, заметно более круглолиц. Однако не исключено, что несовпадение деталей можно объяснять естественными возрастными переменами. Слово за специалистами, которые еще не занимались решением этой конкретной задачи.

То же и с почерком: имеются рукописные образцы, начертанные Маяковским и до 1906 года, и после. Фотокопии текстов и того, и другого периода приведены иногда прямо в одной книге. И тогда невооруженным глазом вполне улавливается, например, различие почерка в послании, написанном Маяковским в феврале 1905 года, с теоретически его же предсмертной запиской 1930 года. Тут снова вопросы к непредвзятым специалистам!

Более очевидны различия в ментальности, бросающиеся в глаза.
Маленький Маяковский отлично учился в гимназии до 1906 года. Приехавший в Москву подросший Маяковский, помещенный в класс, где занимались дети, заведомо младшие по возрасту, проявил полную неспособность к учебе.
Похоже, что едва ли он вообще где-либо учился до Москвы, разве что в каком-нибудь ремесленном училище: он с удовольствием и для заработка занимался обработкой деревяшек – выпиливал, вырезал и выжигал. Решительно и успешно он занялся затем рисованием и живописью, но это происходило существенно позднее и, несомненно, со временем пошло ему впрок – «Окна РОСТА» тому порукой. А вот изучение наук совсем не продвигалось.

Упомянутый Карахан и был первоначально приглашен к Маяковскому как репетитор по математике. Неудивительно, что и учитель, и ученик нашли полное взаимопонимание по радикальному вопросу: учеба для такого ученика вполне бесперспективна, а вот революция – совсем другое дело. Кстати, это один из стандартных мотивов выбора политического экстремизма в качестве личной жизненной программы.

В дальнейшем взрослый Маяковский писал по-русски с вопиющими грамматическими ошибками, проявил полную неспособность к иностранным языкам, несмотря на исходную двуязычность (русский и грузинский), не помогли ему и долгие периоды пребывания за границей, суммировавшиеся в годы. А литературные премудрости Маяковский воспринимал  исключительно на слух, и уж тут-то «репетиторами» у него выступали такие знатоки теории, как Давид Бурлюк, Осип Брик, Роман Якобсон и Виктор Шкловский.

Ничего не зная о деталях прошлого того человека, который стал Владимиром Маяковским в 1906 году, надо понимать, что у него за плечами (и за плечами других членов семьи) стояла грандиозная трагедия. Дело не могло провернуться так легко, как предположено Зверевым: якобы мать отдала старшему сыну документы давно умершего младшего. Нет, настоящий Владимир Маяковский вполне реально существовал вплоть до 1906 года (и подробности его детства наверняка не придуманы матерью и сестрами), но в 1906 году он бесследно исчез.  Куда, как – это, вероятно, так никогда и не выяснится.
Одновременно или почти одновременно (если вообще это не был один и тот же сюжет) возникла и потребность у старшего сменить свое имя и уменьшить возраст.

Мотив для этого, указанный Зверевым, выглядит нелепым и несолидным: мать якобы постаралась отвлечь сына от увлеченности революцией. Но документы-то зачем при этом менять? Достаточно было бы вывезти сына в Москву, где его никто не знал, вырвать из опасной кутаисской среды – и понадеяться, что все это пойдет впрок. К тому же мать никогда и не уличалась в контрреволюционных настроениях.

Процедура подмены документов с целью уменьшения формального возраста – это стандартный прием, к которому прибегают преступники во всех странах, практикующих использование документов для идентификации возраста и личности.
Там, где документов нет, используют и более простые методики.
Приведем общеизвестный пример из мира спорта. В недавние времена футболисты из Нигерии регулярно побеждали в международных детских и юношеских турнирах. О секрете успеха вскоре догадались. В Нигерии, как и во многих других африканских странах, серьезные документы, идентифицирующие личность и дату рождения, практически не оформляются, но только в Нигерии решились систематически использовать этот фактор на пользу дела: в детские и юношеские годы фактическое преобладание команды в возрасте автоматически обеспечивает и преимущество спортивных возможностей.
К этой тактике и школы иногда прибегают: в команду, где должны быть ребята, скажем, 3-5 классов включают «усатиков»! Сама ловила. И в команды 8-9 классов включают десятиклассников.

В уголовном мире особо опасные, но не великовозрастные преступники постоянно стремятся уменьшить свой возраст, целью чего является снижение шкалы наказаний до более мягкого уровня, предусмотренного для несовершеннолетних. К этому же, разумеется, прибегают и политические преступники.

Напрашивается вполне естественная аналогия: старший из братьев Маяковских, благополучно доживших до 1905 года, почти наверняка совершил нечто, караемое весьма тяжким наказанием. О том, чем это могло быть, косвенным образом свидетельствует письмо от сестры Ольги к сестре Людмиле, отправленное осенью того года:
«У нас в Кутаисе полицейских и шпионов, как собак, душат. Позавчера ранили двух полицейских и одного пристава. Один из них уже умер, а два  пока живы...».
Не правда ли, какая хорошая пятнадцатилетняя девочка-гимназистка?
Хороша и мамаша братьев и сестер Маяковских, любовно цитирующая эпистолярное наследие своих замечательных детей.
Вот что-то подобное и было, почти наверняка, в прошлом у Маяковского.

Понятно, что без крайней необходимости ни он сам, ни его ближайшие родственницы не пошли бы на вопиющий подлог, поменяв имя и срезав ему возраст, потому что такой подлог существенно осложнил весь их быт и вылился в последующие неприятности.
И куда же подевался при этом его младший брат Владимир, живым или мертвым предоставивший свои документы старшему брату?

Так же, не исключено, что мотивы, по которым старшему из братьев Маяковских пришлось стать Владимиром, не потребовали от него, быть может, свершения тяжких преступлений. Но принцип Оккама этому противоречит! «Бритва Оккама» — не аксиома, а презумпция, то есть она не запрещает более сложные объяснения в принципе, а лишь рекомендует порядок рассмотрения гипотез, который в большинстве случаев является оптимальным. Слишком уж сложными будут построения.

Эльза Каган и Лили Брик

Вот первое впечатление Эльзы Каган (сестра Лили Брик, будущая Эльза Триоле), тут же, естественно, в Маяковского влюбившейся, но вспоминавшей все это значительно позднее:

«Кто-то необычайно большой, в черной бархатной блузе, размашисто ходил взад и вперед, смотрел мимо всех невидящими глазами и что-то бормотал про себя. Потом, как мне сейчас кажется – внезапно, он также мимо всех загремел огромным голосом. И в этот первый раз на меня произвели впечатление не стихи, не человек, который их читал, а все это вместе взятое, как явление природы,  как гроза…»
Это была сила, огромная сама по себе, хотя и стихи молодого Маяковского ошарашивали и формой, и содержанием, и тем, что это содержание было готово взорваться почти взаправду:

Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши».

. Поэт некоторое время за ней ухаживал, бывал в её доме, был знаком с её родителями и приводил их в ужас своими футуристическими выходками.

Маяковский и Лиля Брик познакомились в конце июля 1915 года. Сестра Лили Эльза, у которой с поэтом был роман, привела недавно прибывшего из Финляндии Маяковского в петроградскую квартиру Бриков на ул. Жуковского, 7. Брики, далёкие от литературы люди, занимались предпринимательством, унаследовав от родителей небольшой, но доходный коралловый бизнес. Маяковский прочитал у них дома ещё не опубликованную поэму «Облако в штанах» и после восторженного восприятия посвятил её хозяйке — «Тебе, Лиля». Этот день поэт позднее назвал «радостнейшей датой».
Представляю ошеломление Эльзы. Это было откровенное предательство и оскорбление. Увы, таким он был – предателем по натуре. Хочешь порвать с одной женщиной ради другой – сделай это хотя бы не публично. С этого дня он нажил врага в лице Эльзы – публичного хамства не простит ни одна женщина.
Осип, муж Лили, в сентябре 1915 года издал поэму небольшим тиражом. Увлёкшись Лили, поэт поселился в отеле «Пале Рояль» на Пушкинской улице в Петрограде, так и не вернувшись в Финляндию и оставив там «даму сердца». В ноябре футурист переехал ещё ближе к квартире Бриков — на Надеждинскую улицу, 52. Вскоре Маяковский познакомил новых друзей с друзьями, поэтами-футуристами — Д. Бурлюком, В. Каменским, Б. Пастернаком, В. Хлебниковым и др. Квартира Бриков на ул. Жуковского становится богемным салоном, который посещали не только футуристы, но и М. Кузмин, М. Горький, В. Шкловский, Р. Якобсон, а также другие литераторы, филологи и художники.

Вскоре между Маяковским и Лили Брик при очевидном попустительстве Осипа вспыхнул бурный роман. Похоже, Лили забавляла Осипа, а вот она его любила и постоянно доказывала, как ею интересуются другие мужчины.
С лета 1918 Маяковский и Брики жили совместно, втроём, что вполне укладывалось в популярную после революции брачно-любовную концепцию, известную как «Теория стакана воды». В это время все трое окончательно перешли на большевистские позиции. В начале марта 1919 года они переехали из Петрограда в Москву в коммуналку в Полуэктовом переулке, 5, а затем, с сентября 1920-го обосновались в двух комнатах в доме на углу Мясницкой улицы в Водопьяном переулке, 3. Затем все трое переехали в квартиру в Гендриковом переулке на Таганке. Маяковский и Лиля работали в «Окнах РОСТА», а Осип некоторое время служил в ЧК и состоял в партии большевиков.

Несмотря на тесное общение с Лили Брик, личная жизнь Маяковского ею не ограничивалась. Согласно свидетельствам и материалам, собранным в документальном фильме Первого канала «Третий лишний», премьера которого показана к 120-летию поэта 20 июля 2013 года, Маяковский является родным отцом советского скульптора Глеба-Никиты Лавинского (1921—1986). С матерью Глеба-Никиты художницей Лилей Лавинской поэт близко познакомился в 1920 году, работая в Окнах сатиры РОСТА.

По воспоминаниям А. А. Вознесенского:
Уже в старости Лиля Брик потрясла меня таким признанием: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал» … «Она казалась мне монстром, — признавался Вознесенский. — Но Маяковский любил такую. С хлыстом…»

Так как с 1922 года Маяковского стали много печатать в «Известиях» и других крупнейших изданиях, он мог себе позволить вместе с семейством Бриков часто и подолгу проживать за границей.
В 1922 году Лили опубликовала в рижской газете «Новый путь» большую статью о футуристах и о Маяковском. Она же организовала ему выступления. Все девять дней они жили в отеле «Бельвю», и там же была закончена поэма «Люблю».
В конце 1922 года Брик одновременно с Маяковским имела длительный и серьёзный роман с руководителем Промбанка А. Краснощёковым. Этот роман едва не привёл к разрыву отношений с Маяковским. Два месяца Маяковский и Брики жили отдельно. Эта история нашла своё отражение в поэме «Про это».

В узком кругу Лиля Юрьевна позволяла себе такие высказывания о Маяковском:
«Вы себе представляете, Володя такой скучный, он даже устраивает сцены ревности»; «Какая разница между Володей и извозчиком? Один управляет лошадью, другой — рифмой». Что касается его переживаний, то они, видимо, мало трогали Лили Юрьевну, наоборот — она видела в них своеобразную «пользу»: «Страдать Володе полезно, он помучается и напишет хорошие стихи».

В 1923 году, после написания поэмы «Про это», страсти понемногу улеглись, и их отношения вступили в спокойный, стабильный период.

Лили Юрьевна Брик не отличалась особой красотой. Некоторые мемуаристки любят делать акцент на её так называемой «некрасивости». На самом деле, в её внешности не было ничего отталкивающего. Брик была хрупкой, миниатюрной, с фигурой девочки-подростка. Но при этом она точно знала, как себя вести с мужчинами. По её словам, «надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить куда вздумается. Остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье».

Все трое из этого любовного треугольника жили вместе, но собственной жизнью: Лиля крутила романы направо и налево – она была очень влюбчивой, ей доставляло удовольствие управлять мужчинами; Осип имел постоянную любовницу на стороне. А Маяковский уезжал из России, пытаясь забыться, не думать о Лиле, заводил однодневные знакомства и снова возвращался. Лиля беззастенчиво просила у Владимира деньги – в скором времени поэт обеспечивал всю их семью, исполняя мелкие и не очень просьбы своей дорогой Лилички. В четырёхкомнатной квартире Маяковского, в которой жили Брики, сам поэт занимал всего лишь одну комнату.

Переписка возлюбленных состояла из признаний поэта в вечной любви, просьб Лили выслать деньги и её упрёков в том, что поэт якобы собрался «всерьёз» жениться. Брик держала Маяковского «на коротком поводке», опасаясь его серьёзных увлечений другими женщинами. Возможно, из-за банальной женской гордости; возможно, из-за того, что Владимир тратил огромные суммы денег на Лилины прихоти, а его женитьба могла ограничить поэта в финансовом плане. Кому бы она вручала длинный перечень желаемых подарков, в том числе и машинку Рено?

Татьяна  Яковлева

Осенью 1928 года тридцатипятилетний (?) Владимир (?) Маяковский собирался в кругосветное путешествие, которое обернулось всего лишь поездкой во Францию. Одной из основных целей французской поездки была покупка автомобиля для Лили Брик.

В Париже он случайно встретил нью-йоркскую знакомую, которая сообщила ему, что в это время в Ницце отдыхала его бывшая американская возлюбленная Элли Джонс с их общей двухлетней дочерью. 20 октября Маяковский выехал в Ниццу, захватив с собой двух молодых, говорящих по-французски «знакомиц» — вероятно, для того, чтобы скрыть истинную цель поездки от Лили, знавшей о каждом его шаге от живущей в Париже своей сестры Эльзы Триоле. Уже 25 октября Маяковский вернулся в Париж, откуда на следующий день написал в Ниццу письмо. Элли ответила, но уже следующее её письмо, на которое она не получила ответа, ушло в Москву, куда собирался уехать Маяковский — но не уехал: в день возвращения из Ниццы в Париж он встретил Татьяну Яковлеву.

Эльза и раньше играла по отношению к Маяковскому роль «свахи», подставляя ему подходящих женщин. Лили в то же время меняла любовников, но тройственный семейный союз Маяковского, Лили Брик и Осипа Брика, в котором Маяковский после Октябрьского переворота стал главным кормильцем, оставался неизменным, а Лили оставалась единственной музой поэта с их первой встречи в 1915 году.
Причин для организации встречи Маяковского и Яковлевой могло быть две. Лили могла узнать (через ту же Эльзу) о встрече Маяковского с дочерью и Элли Джонс и опасаться эмиграции Маяковского в США вместе с ними. Хорошее материальное положение Лили и звёздный статус музы великого поэта в этом случае потерпели бы в СССР полный крах. Чтобы избежать этой гипотетической ситуации, она могла попросить Эльзу найти Маяковскому женщину, способную «перебить» возможное желание Маяковского. Но и сама Эльза, которая в это время жила в Париже в большой бедности, была заинтересована в задержке стремящегося вернуться в Москву Маяковского: всё время его присутствия в Париже она пользовалась его кошельком.
Надежда Эльзы на лёгкий флирт не оправдалась: Маяковский влюбился в Татьяну Яковлеву с первого взгляда.
После этого Маяковский и Татьяна стали встречаться ежедневно. Лили он перестал писать и лишь две недели спустя отправил телеграмму, в которой сообщил о покупке автомобиля Renault. О том, что цвет автомобиля ему помогала выбирать Татьяна, он сообщать не стал.

Лили в России беспокоится. В письмах она расспрашивает сестру о новом увлечении Маяковского. А в это время закончилась виза поэта, и он был вынужден возвратиться в Россию. Влюбленные шлют друг другу письма и телеграммы. Письма Татьяны не сохранились: после смерти Маяковского Лили уничтожила его переписку с другими женщинами.
Маяковский написал и опубликовал два любовных стихотворения, обращенных к Татьяне. Лиля в гневе швырнула тарелку об пол: флирт флиртом, но стихотворение, посвященное другой женщине, - это настоящее предательство. Татьяна же разрывается между своей любовью и условием поэта: жить они будут в России. В ее памяти еще свежи воспоминания об ужасах послереволюционной разрухи. Возвращаться на родину, отказываться от безопасной и увлекательной жизни в Париже ей не хотелось. Маяковский заперся дома, он много пишет (подаренной Татьяной ручкой) и постоянно шлет ей телеграммы и письма, ждет ответов: " ... твои строки - это добрая половина моей жизни вообще и вся моя личная". Непрерывно говорит ей о своей любви: "... люблю тебя всегда и всю и совершенно". Вскоре он опять вырывается в Париж. Снова они неразлучны. Маяковский настаивает, чтобы она дала ему ответ. Татьяна не может решиться. Она будет музой известного поэта, но для этого нужно вернуться в Советский Союз... Маяковский возвращается домой. Их следующая встреча должна решить все.
Письма приходят редко - то ли он не пишет, то ли они не доходят.
Эльза пишет Лили о замужестве Татьяны (весьма преждевременно, наверняка по просьбе Лили). Маяковский в отчаянии и не пишет больше. Эльза поквиталась за давнюю обиду!
И тогда Татьяна решает, что ждать больше нечего. Ей хочется оборвать все разом, избавиться от наваждения - и в декабре 1929 года она выходит замуж. Виконт дю Плесси был хорош собой, очень образован, страстно в нее влюблен.
Спокойная жизнь, состоящая из приемов, была прервана Второй мировой войной. Дю Плесси сразу ушел на фронт. Самолет его был сбит над Средиземным морем фашистской зенитной артиллерией. Посмертно лейтенант дю Плесси получил высшую награду де Голля - Крест за Освобождение.
Вторым ее мужем стал Александр Либерман, тоже эмигрант из России. Он помог Татьяне и Френсин (дочь) уехать из захваченной Франции в Америку. В Нью-Йорке началась новая жизнь. Татьяна продолжила заниматься моделированием шляп. Либерман устроился на работу в художественный отдел журнала «Вог», а вскоре занял пост арт-директора журнала. У Алекса оказалось чутье на моду - журнал при нем процветал. Татьяну пригласили работать для крупнейшего и престижного магазина «Сакс Пятая Авеню» (Saks Fifth Аvеnuе). Собственная марка «Татьяна оф Сакс» имела оглушительный успех у женщин. Управляемая Татьяной маленькая мастерская выпускала коллекцию за коллекцией в течение 23 лет. Среди ее творений были шляпки-шлемы из вуали пастельных оттенков, шляпки из тюлевых листьев, усыпанные фиалками, тюрбаны из взбитого, как сливки, газа, бретонские шелковые шляпки с букетами из шелковых роз под загнутыми круглыми полями. Женщина в шляпке! Какая прелесть.
Татьяна умерла в 1991 году, завещав письма Маяковского дочери. Целых 8 лет после смерти Татьяны Френсин не могла получить от отчима завещанные ей письма. Перед его смертью Френсин перебирала бумаги и в тумбочке около кровати нашла разорванный ветхий конверт, подписанный «Письма Маяковского». Там были письма, телеграммы и подлинники стихотворений. Спустя 60 лет со страниц звучал голос поэта: «Милый мой, родной и любимый Таник. Не забывай меня, пожалуйста».

Вероника Полонская

С Маяковским ее познакомил в 1929 году Осип Брик, скорее всего умышленно, зная наверняка, что юная и очаровательная девочка понравится другу их семьи.
Маяковского необходимо было отвлечь от мыслей о Татьяне Яковлевой.
Так и вышло. Вероника, тогда уже актриса МХАТа, была замужем за Михаилом Яншиным. Отношения с поэтом развивались стремительно, финал всем известен – Маяковский застрелился (?) через минуту после того (?), как Полонская вышла из его квартиры.
Всю свою дальнейшую жизнь она несла бремя этой ноши.
Ни на что не претендовала, хотя Маяковский сделал ее наследницей, включив в последнее письмо.
С Яншиным они сразу расстались, другой ее муж в 37-м попал в общую сталинскую мясорубку. Ребенка поднимала одна.
Позднее сын Полонской навсегда уехал в Штаты, оставив мать, по общему мнению, на произвол судьбы.
В старости Вероника Витольдовна очень нуждалась.
О прибавке к ее пенсии хлопотали Кукрыниксы и Шкловский, но Секретариат ЦК КПСС отказал в просьбе…

Дорога к смерти

Доводы  литераторов обычно сводятся к перечню фактов, совокупность которых и привела будто бы Маяковского к самоубийству: осенью 1929 года поэту отказали в визе во Францию, где он собирался жениться на Т. Яковлевой; тогда же он получил известие о замужестве самой Т. Яковлевой; болезненное состояние усугубилось неприятием критикой его «Бани»; в апреле 1930 года расстроились личные отношения поэта с В.Полонской, которую поэт любил и с которой хотел создать семью; и главное — Маяковский оставил предсмертное письмо, где объяснил причины добровольного ухода из жизни.
Примерно 25 лет назад журналист Валентин Скорятин начал собирать факты биографии Маяковского, относящиеся к его смерти. Когда материалы накопились, он неожиданно увидел, что в предсмертной хронике поэта есть множество зияющих пустот, требующих хоть какого-то объяснения.
В. Скорятин провел колоссальную журналистскую работу, за которую получил в 1991 году премию Союза журналистов СССР. Важность его исследования явствует из слов американского профессора Альберта Тодда, высказанных им на российско-американском симпозиуме по Маяковскому: «Как в России, так и в Америке многие засекреченные документы и раздражающие вопросы без ответов подсказывают: истинная правда была искажена и сокрыта. Выдающаяся работа, проделанная недавно русским исследователем Валентином Скорятиным... заставляет по-новому посмотреть на версию о самоубийстве Маяковского».
Начало сомнениям Скорятина относительно добровольного ухода поэта из жизни положило отсутствие сколь-нибудь серьезных доказательств отказа ему в получении визы для поездки в Париж, которая должна была якобы закончиться браком с Т. Яковлевой.

Здесь надо отметить не только особую роль Лили Брик в распространении этой версии, но и особую цель, которую она при этом преследовала. Брикам не хотелось отпускать от себя Маяковского — ведь его намерение создать свою семью привело бы к обязательному разъезду. Поэтому, когда Маяковский в октябре 1928 года отправляется в Ниццу на свидание со своей двухлетней дочерью Элли и ее матерью американкой Елизаветой Зиберт (Элли Джонс), сестра встревоженной этим обстоятельством Л. Брик (Эльза) знакомит Маяковского с красивой эмигранткой из России Татьяной Яковлевой. Возвращаться на Родину она не собирается, а Маяковский тоже ни за что не останется за границей. А флирт с Т. Яковлевой, по мнению Л. Брик, отвлечет поэта от отцовских забот.
Но как только поэт влюбляется всерьез и у него появляетея твердое намерение связать, свою жизнь с Т. Яковлевой, Брики, после приезда Маяковского в апреле 1929 году из Парижа в Москву, знакомят его «22-летней эффектной В. Яблонской, актрисой МХАТа.»
«Внезапно вспыхнувшее увлечение Маяковского,- пишет Скорятин,- как бы отодвигало Т. Яковлеву на второй план и исключало женитьбу на ней. Такой поворот вполне устраивал Бриков. Полонская в Москве. Случись что-то непредвиденное, есть возможность намекнуть на возможную огласку ее отношений с поэтом». Ведь В. Полонская была замужем за актером Яншиным.
Маяковский начинает понимать, что его любовь к Т.Яковлевой без будущего, и 5 октября 1929 года он отправляет в Париж последнее письмо.
Поездка в Париж теряла для Маяковского смысл и по другой причине. 11 октября 1929 года Л. Брик получает письмо от сестры Эльзы, где говорилось, что «Яковлева... выходит замуж за виконта».
Поэтому, когда Скорятин проверил архивные документы, то не удивился тому, что обнаружил: Маяковский не писал заявления о получении визы и не получал никакого отказа. Значит, эта ситуация никоим образом не могла влиять весной 1930 года на настроение поэта и не давала ему повода к серьезным переживаниям, которые, как считалось, и привели его к трагедии 14 апреля.
В это время Маяковский все более привязывается к Веронике Полонской и связывает с ней все свое будущее. Не первый раз он решал «строить семью», но всегда наталкивался на упорное сопротивление Лили Брик, пускающей в ход женские уловки, ухищрения, истерику,— и Маяковский отступал.
Весной 1930-го ои решает отделиться от Бриков во что бы то ни стало, чувствуя огромную тягу к нормальной собственной семье. Отношения с В. Полонской заставляют его действовать. 4 апреля он вносит деньги в жилищный кооператив РЖСКТ им. Красина (после смерти поэта туда переселятся Брики), просит помочь В. Сутырина (из ФОСП) с квартирой, чтобы уехать от Бриков раньше, чем те возвратятся из-за границы. Но не успел...

Вечером 13 апреля Маяковский отправился в гости к В. Катаеву. Там были и Полонская с Яншиным. Разошлись поздно, в третьем часу. Наступил понедельник 14 апреля.
Маяковский появился у В. Полонской в 8.30. Они уехали на такси в роковую квартиру в Лубянском. Там Полонская предупредила, что в 10.30 у нее важная репетиция и она не может опаздывать. Когда она успокоила Маяковского, требовавшего, по ее словам, чтобы она у него сейчас осталась, то сказала, что любит его, будет с ним, но не может остаться. Яншин не перенесет ее ухода в такой форме. «Я вышла. Прошла несколько шагов до парадной двери. Раздался выстрел... Я закричала. Заметалась по коридору... Вероятно, я вошла через мгновение. В комнате еще стояло облачко дыма от выстрела. Владимир Владимирович лежал на полу, раскинув руки...»

Скорятин замечает, что «тогда никто, из присутствовавших не слышал, чтобы Полонская говорила о револьвере в руках поэта, когда она выбегала из комнаты». Эта важная подробность сразу бы все объяснила: Полонская выбегает -Маяковский тут же стреляет в сердце. И никаких сомнений в самоубийстве. Может, к тому моменту следователям еще не удалось принудить Полонскую, чтобы она согласилась со «все объясняющей» версией?

Скорятин обратил внимание на то, что все, прибежавшие сразу после выстрела, застали тело поэта лежащим в одном положении («ногами.к двери»), а явившиеся позже - в другом («головой к двери»). Зачем передвигали тело? Может, в той суматохе кому-то понадобилось представить такую картину — в момент выстрела поэт стоял спиной к двери, вот пулевой удар в грудь (изнутри комнаты) и опрокинул его навзничь, головой к порогу. Несомненное самоубийство! А если бы он стоял лицом к двери? Тот же удар опять-таки опрокинул бы его навзничь, но уже ногами к двери. Правда, в таком случае выстрел мог произвести не только сам поэт, но и кто-то, внезапно появившийся в дверях... Приехавший первым руководитель секретного отдела ГПУ Я. Агранов сразу взял следствие в свои руки. Л. Краснощекова вспоминала, что она уговаривала Агранова подождать Лилю, но он сказал, что похороны будут «завтра или послезавтра» и Бриков ждать не будут. Потом, видимо, Агранов сообразил (или ему кто подсказал), что столь поспешные похороны, несомненно, вызовут ненужные подозрения.
Затем прибыли прозекторы, чтобы изъять мозг поэта для научных исследований в Институте мозга. То, что фамилия Маяковского оказалась в «ряду избранных», показалось Скорятину «верным знаком того, что ход трагических событий контролируют всемогущие силы».

«Около полуночи,— вспоминает Е. Лавинская, - из столовой раздался голос Агранова. Он стоял с бумагами в руках и читал вслух последнее письмо Владимира Владимировича Агранов прочел и оставил письмо у себя».

А вскрытия тела, как полагается по следственным законам, так и не было проведено, если бы не В. Сутырин, потребовавший вскрытия 16 апреля, когда до него дошли слухи о неизлечимой венерической болезни Маяковского, якобы и приведшей его к самоубийству («Стремительная болезнь» - так было сказано даже в официальном некрологе «Памяти друга» в «Правде», подписанном Я. Аграновым, М. Горбом, В. Катаняном, М. Кольцовым, С. Третьяковым, Л. Эльбертом и другими). Результаты вскрытия показали, что злонамеренные сплетни не имели под собой никаких оснований. Но этот вывод опубликован не был.

Взял себе Агранов и ту фотографию, которую Е. Лавинская увидела в его руках, когда он показывал ее в клубе ФОСП кучке лефовцев: «Это была фотография Маяковского, распростертого, как распятого на полу, с раскинутыми руками и ногами и широко открытым в отчаянном крике ртом... Скорятин думал, что снимок сделан до прибытия следственной группы.

Приехали Брики, гостившие, как многие знали, у матери Лили Юрьевны — Е. Каган, работавшей в советском торгпредстве в Лондоне. О том, кто и как разыскал заграницей ее с мужем, Брик никогда не рассказывала.
Одни Брики, пожалуй, ничему не удивились. Для них гибель поэта никогда никакой тайны не представляла. К. Зеленский вспоминает, как убеждал его Осип Брик: «Перечитайте его стихи и вы убедитесь, как часто он говорит... о своем неизбежном самоубийстве».
Лиля Брик приводила другие мотивы якобы неизбежного самоубийства поэта: «Володя был неврастеником. С 37-градусной температурой он чувствовал себя тяжелобольным. Едва я его узнала, он уже думал о самоубийстве. Предсмертные прощальные письма он писал не один раз». Л. Брик все было ясно.

Предсмертное письмо

 «Всем
В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите, — это не способ (другим не советую) -, но у меня выходов нет. Лиля — люби меня.
Товарищ правительство, моя семья— это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся. Как говорят — «инцидент исперчен», любовная лодка разбилась о быт. Я с жизнью в расчете, и не к чему перечень взаимных болей, Бед и обид, Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.
Товарищи Рапповцы, не считайте меня малодушным. Серьезно — ничего не поделаешь. Привет.
Ермилову скажите, что жаль — снял лозунг, надо бы доругаться.
В.М.
В столе у меня 2000 руб. внесите в налог.
Остальное получите с Гиза.»

 «Откликаясь на смерть Маяковского, его недруг В. Ходасевич назвал этот документ «мелочным и ничтожным» и съязвил: мол, поэт в течение двух дней носил «письмишко» в кармане. Написано ядовито, но, честное слово, это письмо рисует Маяковского не в лучшем свете...

Позже право на наследство будет закреплено Постановлением ВЦИК и СНК РСФСР: 1/2 часть назначена Л. Брик, по 1/6 - матери и сестрам, В. Полонской, в нарушение воли поэта, не достанется ничего.
 Но, собственно, не это воистину неправедное решение вызывает недоумение, а сам нравственный смысл подобного «списка». Общеизвестно, что Маяковский, в общественной полемике допускавший резкость, был предельно благороден с людьми близкими. Почему же, обращаясь к «товарищу правительству», он столь неосторожно бросает тень... нет, не на Л. Брик (она в официальном мнении давно уже слыла неофициальной женой поэта при официальном муже), а прежде всего на замужнюю молодую женщину? Мало того, обнародовав связь с ней, он тут же еще раз унижает ее восклицанием: «Лиля — люби меня». А сын и дочь? Папочка даже не сказал последнее «прощайте»?
И ладно бы письмо составлялось наспех, в смертном томлении последних минут, но на сдвоенном листке из гроссбуха стоит дата — 12 апреля. Бросается в глаза и другое: почему, готовясь к решающему разговору с возлюбленной, Маяковский заранее, уже 12 апреля, предопределяет исход еще не состоявшегося с нею разговора - «любовная лодка разбилась...»? Да ведь и не разбилась в общем-то: как мы знаем, предложение поэта было принято Вероникой Витольдовной и вечером того же дня она собиралась переехать к нему...
Во время их беседы вошел книгоноша Локтев, он принес тома Большой Советской Энциклопедии. Маяковский стоял в ту минуту у дивана на коленях перед Полонской. Локтев свалил книги прямо на диван. А дальше, по словам Юрия Олеши, -- Полонская выбежала с криком: "Спасите!", и лишь потом раздался выстрел. Сестра поэта Людмила записала (надо думать, со слов Вероники) у себя в тетради: "Когда сбегала с лестницы П. (Полонская), раздался выстрел, тут же сразу оказались Агран. (Агранов), Третьяк. (Третьяков), Кольцов. Они вошли и никого не пускали в комнату".
Впрочем, стихи к Полонской не относились. Они были написаны поэтом... еще в 1928 году. Набросок переносился поэтом из одной записной книжки в другую. И вот пригодился для обращения... к правительству. Выходит, Маяковский, не напрягая ни ума, ни сердца, взял свои старые заготовки и вмонтировал их в свое предсмертное письмо, дезориентировав всех по поводу адресата?

Еще странность: письмо написано карандашом! Письмо-завещание! Но карандашом гораздо легче подделать почерк.

Письмо, как и многие другие вещественные доказательства, «взял себе» Агранов. Известно, что даже члены правительства при разделе наследства Маяковского руководствовались не подлинником, а... его газетной перепечаткой».

Найденные Скорятиным заметки кинорежиссера С. Эйзенштейна говорят, что он, отмечая в предсмертном письме «близость ритмического строя» к «блатной одесской поэзии», а так же «юродскому фольклору» времен гражданской войны (намекая тем самым на невозможность Маяковского быть автором письма), делает однозначный вывод: «Маяковский никогда ничего подобного не писал!» И еще: «Его надо было убрать. И его убрали...»

Оскорбительный тон письма по отношению к матери и сестре, а также беспрецедентное нарушение их наследственных прав доказывают, что ничего подобного поэт не писал.

С Полонской Маяковский провел самый трагический год и хотел ввести ее в свой новый дом как жену. Упомянутая в предсмертном письме Маяковского как член его семьи, она была ловко отодвинута от каких-либо прав на наследство поэта.  Достались ей лишь тягостные беседы с Сырцовым да с Аграновым, сплетни, скорый развод с мужем и двусмысленное положение в обществе, когда Л. Брик почему-то считалась «вдовой Маяковского», будучи не разведенной с О. Бриком, а она; Полонская, по сути — «нелегальной» возлюбленной поэта. И в страшном сне не могло присниться молодой актрисе, какая неблагодарная роль уготована ей в этом театре абсурда Бриков.

Учитывая, что с 1930-го по 1958 год письмо лежала в сверхсекретных архивах ОГПУ, а затем в Политбюро ЦК КПСС, можно утверждать, что оно было фальшивкой, составленной в органах ОГПУ и призванной убедить всех в качестве главного доказательства самоубийства Маяковского.

Несколько лет тому назад после многочисленных поисков Скорятину удается получить в секретном архиве «Уголовное дело № 02-29, 1930 года, народного следователя 2 уч. Баум. района г. Москвы И. Сырцова о самоубийстве В. В. Маяковского».

Приведем из милицейского протокола лишь некоторые факты, вызвавшие серьезные недоумения Скорятина:
—       в протоколе не упомянуто предсмертное письмо;
—       не упомянут календарь, о котором сообщает В. Полонская. Сейчас календарь в Музее Маяковского есть;
—       листки календаря от 13,14 апреля, вырванные Маяковским, исчезли;
—       не был найден и допрошен «книгоноша» (не приходил ли под видом его человек, участвующий в подготовке убийства?);
—       экспертиза рубашки Маяковского не проводилась. Рубашку взяла себе Л. Брик и сдала ее в музей только 24 года спустя. Нельзя поручиться за то, что с ней не «поработали» таким образом, чтобы она соответствовала версии о самоубийстве.

Этот протокол, передающий странное и бесспорное вмешательство в дело Агранова и его «коллег», был затем вместе с делом передан почему-то следователю И. Сырцову, в ведении которого находился другой участник района. Сырцов оказался для Агранова, видимо, более сговорчивым.
Противоречия между воспоминаниями В. Полонской и ее показаниями следователю, на взгляд Скорятина, объясняются тем, что она писала их восемь лет спустя и не для широкой публики, и ей, видимо, казалось, что проклятые допросные страницы навсегда канули в безвестность.
Что касается цены протокольных показаний («был назойлив», «не собиралась уходить от мужа»), то именно такую версию и хотел получить от нее следователь И. Сырцов.
14 апреля И. Сырцов после допроса В. Полонской на Лубянском заявляет: «Самоубийство вызвано причинами личного порядка»,— что на следующий день будет опубликовано в печати.

15 апреля Сырцов делает в расследовании внезапный «беспричинный» перерыв, который Скорятин объясняет тем, что в этот день Сырцов получал на Лубянке необходимые инструкции для дальнейших действий. В деле есть документ, говорящий об остром интересе к смерти поэта со стороны сразу двух подразделений ОГПУ: контрразведывательного (Гендин) и секретного, которым руководил Агранов, в руках которого потом оказались все нити дела. Вероятно, ГПУ смутила в записи допроса фраза: «Я вышла за дверь его комнаты...» Выходит, поэт на какое-то время оставался один, а это могло породить всевозможные толки.

«Опасения гэпэушников были не напрасны,- развивает догадку В. Скорятин,— ибо вопрос, где находилась Полонская в момент выстрела, вызвал немало кривотолков. Ю. Олеша писал в Берлин В. Мейерхольду 30 апреля 1930 года: «...Она выбежала с криком «Спасите», и раздался выстрел...» А сестра поэта Людмила Владимировна считала, что Полонская не только «вышла за дверь его комнаты», а уже «сбегала с лестницы». В своей тетрадке она записала: «Когда сбегала с лестницы П. (Полонская) и раздался выстрел, то тут же сразу оказались Агран. (Агранов), Третьяк. (Третьяков), Кольцов. Они вошли и никого не пускали в комнату».

Материалы дела так и не дали ответа на вопрос: успела ли Полонская выбежать из комнаты Маяковского или из квартиры, или же выстрел произошел при ней? Не дали, потому что, видимо, такой ответ просто был не нужен.
Вся поспешность и незавершенность, считает Скорятин, объясняется тем, что Сырцов явно «гнал» дело, и уже 19 апреля он закрывает его, вынося постановление, где единственный раз упоминается предсмертное письмо-«записка».

В прокуратуре в дело добавляется еще один документ: «Расписка. Мною получены от П. М. О, пр-ра т.Герчиковой обнаруженные в комнате Владимира Владимировича Маяковского деньги в сумме 2113 руб. 82 коп. и 2 золотых кольца. Две тысячи сто тринадцать рублей 82 к. и 2 зол. кольца получила. Л. Брик. 21.4.30».

«Лиля Юрьевна,— комментирует В.Скорятин,- не состоявшая (при живом-то муже!) ни в каких официальных родственных отношениях с Маяковским, ни с того ни с сего получает деньги и вещи, найденные в его комнате, а затем и все его наследство— и в материальных ценностях, и в бесценных архивах, являющихся, по существу, народным достоянием. Особый цинизм этой ситуации вот в чем. В письме сестры поэта Ольги Владимировны, отправленном родственникам несколько дней спустя после трагедии, сказано: «12-го я с ним говорила по телефону... Володя мне наказал прийти к нему в понедельник 14-го, и, уходя из дома утром, я сказала, что со службы зайду к Володе. Этот разговор 12-го числа был последний». Ясно; же, что «Володя» приготовил конверт для сестры с пятьюдесятью рублями как обычную, заурядную помощь семье. И вот это-то пособие выдается в материалах дела чуть ли не за окончательный, предсмертный будто бы расчет поэта со своими близкими! Не говорю уже о том, что этот факт лучше всего свидетельствует: у поэта и мысли не было уйти из жизни по своей воле».

Все поведение Лили Брик как нельзя лучше свидетельствует о многочисленных направлениях личной заинтересованности Брик и ее мужа в этом деле, о ее обширных связях с чекистскими кругами, сложившимися у нее благодаря работе мужа в ЧК еще с 1920 года (сначала в спекулятивном отделе, а потом «уполномоченным 7-го отделения секретного отдела»). Как обнаружил Скорятин, и сама Лили была агентом этого жуткого ведомства. Номер ее чекистского удостоверения — 15073, а Осипа Брика— 25541.
В связи с этим рассуждением Скорятина становится понятно, зачем Лиля Брик организует в 1935 году передачу своего письма через Агранова Сталину. Сталинская резолюция («Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи») должна была заставить советских издателей выпускать сочинения Маяковского огромными тиражами, в чем непосредственно, как наследница, была заинтересована Лили Брик.
После сказанного Скорятиным напрашивается естественный вывод: Л. и О. Брики не могли не знать, что Маяковский в скором времени будет убит. Все их поведение это доказывает.

Сколько недоумений, нарушений, вопросов вызвало это дело о таком простом и обыкновенном самоубийстве «по личным мотивам», окруженное тем не менее строжайшей секретностью. Но все вопросы и проблемы исчезают или объясняются, если считать, что поэт был убит.
Размышляя над тем, как быстро сужался круг чекистов вокруг поэта в последний месяц, Скорятин считает это не случайным. (К нему на квартиру сразу после отъезда Бриков переезжает Л. Эльберт, работавший еще в 1921 году в ВЧК зам. нач. инф. отдела и особоуполномоченным иностранного отдела, занимавшегося шпионажем и международным терроризмом, зачастила, семья чекистов Воловичей, и, наконец, заходил Я. Агранов, о котором Роман Гуль пишет: «При Дзержинском состоял, а у Сталина дошел до высших чекистских постов кровавейший следователь ВЧК Яков (Янкель) Агранов... ставший палачом русской интеллигенции. Он... уничтожил цвет русской науки и общественности... Это же кровавое ничтожество является фактическим убийцей замечательного русского поэта Н. С. Гумилева...»)
И потому для выводов об убийстве поэта есть самые серьезные основания. Анализ последних дней поэта говорит о том, что убийство готовилось под руководством ГПУ 12 апреля, но по каким-то причинам сорвалось.
Скорятин установил, что в день гибели Маяковского активность сотрудников ГПУ была явно выше, чем в другие дни. Видимо, давно обнаружив слежку, поэт и был от этого постоянно расстроен. Из показаний В. Полонской следует, что, когда она выбежала на улицу после выстрела, к ней подошел «мужчина, спросил мой адрес». То же самое произошло и с книгоношей, протокол допроса которого хранился десятилетиями в глубочайшем секрете. А книгоноша Локтев оказался в квартире, наверно, всего лишь за несколько минут до выстрела, потому что он случайно видел, как «Маяковский стоял перед ней к (Полонской) на коленях...».
Из протокола же осмотра тела поэта явствует, что выстрел был произведен сверху вниз  (поскольку пуля вошла около сердца, а прощупывалась около последних ребер внизу спины) «и похоже,— делает вывод Скорятин,— в тот момент, когда Маяковский стоял на коленях». Это последнее, к чему он пришел в расследовании.

Скорятин не нашел, кто убийца. Но своим исследованием он доказал, что советского официального мифа о самоубийстве поэта Маяковского больше не существует, что тайна этого трагического события им раскрыта— поэт Маяковский был убит.

Имя убийцы неизвестно. Зато нам известно, кому это было выгодно, кто был в этом заинтересован, кому не нравились его пьесы, желание написать поэму «Плохо» и многое из того, что уже родилось внутри него и только искало выхода. Отсюда его желание освободиться от ига Бриков, ставших ему давно духовно чуждыми людьми, порвать с чекистским окружением, желание говорить «во весь голос» то, что рождалось в его сердце. Не случайно в один из приездов в Париж он с поразительной откровенностью говорит Ю.Анненкову, «что коммунизм, идеи коммунизма, его идеал, это — одна вещь, в то время как «коммунистическая партия», очень мощно организованная... и руководимая людьми, которые пользуются всеми выгодами «полноты власти» и «свободы действия», это — совсем другая вещь».
...В одном, пожалуй, можно согласиться с Лили Юрьевной и Осипом Максимовичем — да, Маяковский действительно предсказывал свою смерть, но смерть — насильственную!

Смерть Иуды

Поэт Маяковский был предателем по натуре: предал свой класс, свою религию, многих женщин, в том числе и Лили Брик, товарищей по литературе, ЛЕФ и т.д.
Да, опыт мне говорит, что такие крупные, самоуверенные самцы-горлопаны чаще всего трусливы. Их легко запугать, они поддаются на блеф, легко впадают в панику и теряют способность соображать… В общем, и в штанах облако, и без штанов оно же…
Я уж даже подумала, может, мое предубеждение против Маяковского объясняется просто? По-женски? Да, такой тип мужчин меня всегда отталкивал. Но и голубоглазые блондины мне никогда не нравились, что не мешает восхищаться личностью и гением Есенина! Наверно, мое предубеждение общечеловеческое – предателей не люблю. Приспособленцев.
А вот Лили меня восхищает! И даже заставляет задуматься, а правильно ли я жила?

В общем, ответы на вопросы, которые я сама себе задала, я получила. Маяковский не был ни гением, ни пророком. Был достаточно талантлив, но сколько таких талантов остались неизвестными? И черти в нем не сидели. Вот убит был. Значит, он не тот, кого я ищу, не тот, у кого можно поискать ответы.

Если принять, что Маяковский – антигений, то гением должен быть его антипод. Пожалуй, таким антиподом был Михаил Булгаков - идея воздаяния «каждому по делам его» звучит в творчестве Булгакова от первого романа до последнего и эстетические позиции Булгакова тоже вполне определенны. Скажем, МХАТ – театр Станиславского и Немировича-Данченко – он приемлет и отдаст ему 10 лет жизни, а с бывшим мхатовцем, учеником Станиславского и друга Маяковского, Всеволодом Мейерхольдом не пожелает иметь творческих отношений и никогда не даст ему ни одной своей пьесы.

17 апреля Булгаков был на похоронах Маяковского – сохранилась сделанная И. Ильфом фотография, где Булгаков снят вместе с В. Катаевым и Ю. Олешей.

Знакомая Булгакова М. Чимишкиан рассказывала, как в первые дни после смерти Маяковского застала Булгакова с газетой, в которой было напечатано письмо «Всем», Он показал ей на строку «Любовная лодка разбилась о быт» и спросил: «Скажи – неужели вот – это? Из-за этого?.. Нет, не может быть! Здесь должно быть что-то другое!»
 
Несмотря на бесспорную, хотя и ревнивую, любовь Маяковского к Пушкину, для Булгакова он оставался в том числе футуристом-«пушкиноборцем», поглощенным идеей собственного «рукотворного памятника».
Это ведь Есенин «умер бы сейчас от счастья, Сподобленный такой судьбе»...
Еще в начале 1930-х годов, работая над «романом о дьяволе», Булгаков ввел в него фигуру поэта-конформиста, злобно завидующего Пушкину. Слова Рюхина перед памятником на Тверском бульваре напоминают сцену, которой открывается «Юбилейное»: лирический герой Маяковского обращается к тому же памятнику. Фамильярно-покровительственный тон этого стихотворения «вызвал в свое время бурную реакцию в виде карикатур, пародий и т. д.».

Яблоков Евгений Александрович подметил множество совпадений, говорящих о том, что Булгаков за все время работы над романом «Мастер и Маргарита» думал о Маяковском.
 
Слова Рюхина о «белогвардейце» Дантесе соотносятся со строчками Маяковского:

Сукин сын Дантес!
 Великосветский шкода.
 Мы б его спросили:
 – А ваши кто родители?
 Чем вы занимались
до 17-го года? –
 Только этого Дантеса бы и видели.

Ах, если б время сделало петельку, и Жорж д’Антес явился к Маяковскому с ящичком и сказал: «Выбирайте пистолет, сударь!», кого бы только и видели? А отец Жоржа д’Антеса, между прочим, совершил такую отчаянную попытку спасти Людовика XVI, что привел в восторг самого Наполеона. И сам Жорж д’Антес никогда никого не предавал.

«Присутствие» Маяковского в романе «Мастер и Маргарита» ощущается и в образе другого поэта – Ивана Бездомного, в каком-то смысле выступающего антиподом Рюхина.

В романе «Мастер и Маргарита» есть детали, напоминающие реальные обстоятельства жизни Маяковского; многозначительны, например, совпадения двух сцен «последнего разговора». Об одной вспоминает В. Полонская: «Я ответила, что люблю его, буду с ним, но не могу остаться здесь сейчас, ничего не сказав Яншину. Я знаю, что Яншин меня любит и не перенесет моего ухода в такой форме: как уйти, ничего не сказав Яншину, и остаться у другого. Я по-человечески достаточно люблю и уважаю мужа и не могу поступить с ним так». Полонская хотела вернуться вечером, но через несколько секунд после того, как она закрыла за собой дверь, в комнате раздался выстрел. Сходная сцена нарисована в рассказе Мастера: « – Вот как приходится платить за ложь, – говорила она, – и больше я не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью... Он не сделал мне никогда никакого зла... <....> Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь к тебе. <...> – Через четверть часа поле того, как она покинула меня, ко мне в окно постучали...»

И еще совпадение: соотношение букв «М» и «W», одна из которых вышита Маргаритой на шапочке Мастера, а другую успевает заметить Бездомный на визитной карточке «профессора».
Л. Брик: «Мы никогда не снимали подаренные друг другу еще в петербургские времена вместо обручальных кольца-печатки. <...> Для Володиного я заказала латинские буквы М/W». Не исключено, что Булгаков видел это кольцо на пальце у Маяковского, но совпадение может быть и случайным.

Вспомним противостояние между гонимым проповедником Иешуа - Мастер, распятый на газетных полосах и румяным менялой из Кириафа (душу променявшим на монеты) - рослый поэт из Багдади, променявший талант на партийный агитпроп.

Вспомним, как настойчиво повторяет Булгаков роковую дату в библейской части романа: "14 числа весеннего месяца нисана. 14 числа весеннего месяца нисана ударом ножа в сердце был зарезан Иуда. 14 апреля 1930 года рухнул на пол своей комнаты с прострелянным сердцем Маяковский.

В день 14 числа весеннего месяца нисана Пилат поднимает бокал с густым и красным как кровь вином, называемым Цекубой (ЦК(б)?). Под это кроваво-красное вино идет весьма примечательная беседа Пилата с начальником тайной службы при прокураторе Иудеи Афранием.
«Он убит вблизи города, - сообщил начальник тайной службы.
 - Не сделала ли это женщина? - вдруг вдохновенно спросил прокуратор. Афраний отвечал спокойно и веско:
 - Ни в коем случае…
 - Да, Афраний, вот что внезапно мне пришло в голову: не покончил ли он сам собой?
 - О нет, прокуратор, - даже откинувшись от удивления в кресле ответил Афраний, - простите меня, но это совершенно невероятно!
 - Ах, в этом городе все вероятно! Я готов спорить, что через самое короткое время слухи об этом поползут по всему городу.
 - Это может быть, прокуратор.»

Слухи о самоубийстве Маяковского не то что поползли -- полетели по Москве «через самое короткое время».

Владимир Маяковский в глазах Булгакова мог быть только Иудой. Прежде всего потому, что как и Иуда отрекся от Христа, от веры родителей и прадедов, в угоду и пользу власть предержащих. Отрекся публично, громогласно: «Я бросал бы в небо богохульства…».

В глазах Булгакова Маяковский мог быть только Иудой, ведь он предал свой «атакующий класс», став новым пролетарским буржуа: заграничные поездки, большие гонорары, валютные подарки любовнице - все это мало вязалось с образом пламенного "агитатора, горлана-главаря".

Маяковский предал и своих собратьев по литературному объединению. Как только ЛеФ ослабел и оказался неугоден Вождю, Маяковский покинул "левый фронт" и перебежал в стан бывших противников.

Иудин грех был и в его отношениях с Горьким. Присоединившись к кампании против Горького, организованной сверху, он в «Письме писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому» в вызывающей манере осудил пролетарского писателя как эмигранта. Горький ему этого никогда не простил. (О личности Горького говорить не хочется.)

Тогда же Булгаков писал: «Все равно, как бы писатель не унижался, как бы не подличал перед властью, все едино, она погубит его. Не унижайтесь!».

Так же как не верил Булгаков в самоубийство Иуды (не мог человек с таким характером наложить на себя руки, его могли только убить),   не верил он и в самоубийство Маяковского.

Соседи Маяковского по его последней квартире показывали следствию: звук выстрела в комнате поэта они приняли за звук взорвавшегося примуса.
"Не шалю, никого не трогаю - починяю примус!"

Но Булгаков не был поэтом и не был убит, хотя и был гением и пророком. Значит, я ищу не Михаила Булгакова. Кто он, четвертый? И найду ли у него ответы, если он и отыщется?