183. Улица Несчастной Любви. Великий Мамонт

                183. Мамонт великий и ужасный

Обитатель Пале Мамонт Дальский (во святом крещении Мамант – есть такое православное имя, Мамант Викторович Неелов) честно, не пожалев ни себя, ни других, заслужил звание «российского Кина». Гения в своем роде, неотразимого издалека, невыносимого вблизи. Очаровательного монстра.

Дальский, он же Неелов (Горелово, Неелово, Разутово, Раздетово, Заплатово, Дырявино, Неурожайка  тож ….). Шикарные псевдонимы, и скрывающиеся за ними крестьянские, жалостливые фамилии: бывший Сироткин, ныне Сариоттти. Брат Мамонта, тоже артист, «ярчайшая звезда театрального небосклона Нахапетовки и Бердянска», украсил себя фамилией Ланской.

Сестра их звалась Магдалиной: Магдалина Неелова. Блудница, притом голодная?
Жизнь Мамонта написана Уильямом нашим Шекспиром: Гений и Беспутство.
С элементами перформанса, кабацкой драки, водевиля, цирка, служения святому искусству.
Скоропалительные связи, непрочные браки (в том числе и с роковой аристократкой, графиней Стенбок-Фермор), соблазненные девицы, обобранные вдовы … Циник, бражник, страстный игрок, авантюрист, обделывающий какие-то темные денежные делишки (всегда, впрочем, кончающиеся крахом). Никогда ничего не скрывал, наоборот, бравировал своей полной аморальностью.
Только Дальский мог выйти на сцену пьяным в лоскут, понести околесицу от лица древнего царя или героя, обругать партнеров непечатными словами – и только его за это не выгоняли с треском из труппы.

Ценили. Один он был такой.

Все скандалы выкупались неслыханной, невиданной до тех пор силой воздействия на зрителей.

Хор современников:

- И как живой встает передо мной Мамонт Дальский – демонический, огненный образ в темную эльсинорскую ночь, блестящий артист со сверканием молний в темных очах.

- В нем были захватывающий убийственный темперамент и бездонная гамма трагических переживаний.

- Его ритмика и сила подобны гибкости и эластичности тигра…

- У Дальского было много врагов в жизни, но не было врагов в зрительном зале. Могучий темперамент, правда проникновения в  самые глубины человеческой души, «игра нутром», которая зиждилась на основе большого умственного труда.

- Он покорял присущим ему трагизмом; била ключом нервная мощь…

Игра нутром. Что это, собственно, значит? Жаль, в те дни видео еще не было изобретено. Пленок не осталось. Одни  устные свидетельские показания.

Знаменитый монолог Гамлета: «Сегодня ночь такая – могилы выпускают мертвецов. Ад исторгает ужасы», – артист произносил непередаваемым вкрадчиво-хриплым шепотом, слышным в самых дальних углах зала. А на слове «ад» срывался на фальцет, от которого у зрителей волосы дыбом вставали. У него был необыкновенный голос, выражающий малейшие оттенки.

У него были также  особые жесты,  «говорящие, поющие, кричащие» паузы. Он умел не «показать», а  внушить зрителю все свои эмоции.

На его спектаклях люди хохотали до истерики, рыдали, падали в обморок.

Магия, ворожба, приворот…

Что режиссеры с их «идеями»! Начальство с разносами! Критики со змеиным шипением. Коллеги-завистники с разборками и интригами. Не принимал во внимание.

«Я не для них играю, а для публики». «На то я и царь, чтоб плевать на простой народ».

То швырялся деньгами, как миллионщик, то стрелял у суфлера трешку на обед. То делался на час неправдоподобно добр, то по макушку погрязал в пороке.

Ты не прав, Мамонт Дальский! – говорили ему.

– Я всегда прав, даже если и не прав, потому что я – Мамонт Дальский. – отвечал он.

В конце концов, его все-таки выжили из Александринки. За опоздание на спектакль (последняя капля, переполнившая чашу начальственного терпения). Грубо уволили приказом директора, не дав написать прошение об отставке – что возмутило даже товарищей по труппе, которые, перед тем, объявили Кину бойкот за его безобразия.

Актерище.

Теперь таких уж нет – повымерли, как мамонты.

Эхо-магнит

Алексей Толстой в романе «Хождение по мукам» увидел его эпической фигурой, главой мистического анархизма:

 « … Это был человек дикого темперамента, красавец, игрок, расчетливый безумец, опасный, величественный и хитрый. За последние годы он выступал редко, только в гастролях. Его встречали в игорных домах, в столицах, на юге, в Сибири. Рассказывали о его чудовищных проигрышах. Он начинал стареть. Говорил, что бросает сцену. Во время войны участвовал в темных комбинациях с поставками. Когда началась революция, он появился в Москве. Он почувствовал гигантскую трагическую сцену. И захотел сыграть на ней главную роль.

Со всей убедительностью гениального актера он заговорил о священной анархии и абсолютной свободе, об условности моральных принципов и праве каждого на все…Он силой захватил Купеческий клуб и объявил его Домом анархии… Стоя в окне, он говорил перед народом, и вслед за его античным жестом вниз во двор, в толпу, летели штаны, сапоги, куски материи, бутылки с коньяком».

Он был уверен, что умрет скоропостижно, «в каком-нибудь чертовом землетрясении, наводнении, или кирпич на головцу свалится», и не копил денег на старость.

Что, если б какая-то из этих бутылок угодила бы, невзначай, ему в висок? Прекрасная, впрочем, смерть для артиста – скончаться на сцене, от восторгов публики. Но нет, смерть ему принесла дружба-судьба:


Фатэма

Погиб российский Кин в Москве, под колесами трамвая (голову отрезало!), едучи, на подножке модного гортранспорта, с которой сорвался – в гости к Шаляпину.

«Последнее доказательство» того, что были они друг для друга фигурами неслучайными.

Смерть актера оказалась столь же эффектной, как и все его роли.

Хор современников:
- Мамонт выделялся из толпы обывателей: в своем шикарном  трикотовом костюме, сшитом некогда лучшим портным Санкт-Петербурга, крахмальной сорочке, при галстухе, в лаковых штиблетах от "Франсуа Пети", правда, еще по моде довоенных лет. Вдобавок (верх шика) расхаживал  он с тростью, увенчанной перламутровым набалдашником в виде волчьей головы...
- После него на рыла трамвайных хамов, и унылые физиономии обывателей, потерявших всякую надежду на день завтрашний, смотреть не хотелось…
- Подошел трамвай, без дверей, с выбитыми стеклами – чудо было, что они вообще еще ходили по Москве, – и толпа ринулась на штурм его, хотя и было видно, что поместятся не все. Дальский вошел одним из последних и встал на подножке, лицом к выходу. На Большой Никитской, в аккурат напротив Чернышева переулка, трамвай резко качнуло. Мамонт Викторович почувствовал, верно, сильный толчок в спину и, хватая рукой воздух, вывалился из вагона, угодив прямо под колеса. Трамвай резко затормозил, но было поздно: пассажир был раздавлен насмерть.
Когда его вытащили из-под колес, какой-то седенький старичок «из бывших», всплеснув руками, воскликнул:
- Боже мой, это же Мамонт Дальский!
- А кто это? – спросили из толпы собравшихся зевак.
- Великий, великий артист! – с пафосом произнес старичок.
Зрителям померещилось бы, что их любимец вот-вот воскреснет, как, бывало, воскресали Гамлет, Отелло и Лир. Но в этот раз актер не встал с подмостков, чтобы раскланяться перед публикой.

Кажется, это «ДТП», о котором в те дни много говорили, писали в прессе, как-то повлияла на замысел Булгакова в «Мастере и Маргарите», на участь Михаил Александрыча («нет, просто Миши») Берлиоза.

Хрусть и пополам.