Трындычиха

    Согнутая пополам Трындычиха, тащила в гору два огромных черных пакета. В этих двух пакетах было немыслимое количество разноколиберных пакетиков с пищевыми остатками. Копаясь в мусорных баках, она добывала пропитание себе, бездомным собакам и кошкам, и перла все это к себе на дачу. А скорее не к себе, а на их, собачье-кошачью, дачу, потому что оккупировали обнаглевшие животные ее домик давным - давно, и считали себя полноправными хозяевами. Да и домик дачей назвать было трудно. Так, ветхая избушка, вросшая в землю, с покосившейся дверью и выбитыми стеклами. Вместо стекол кое-где топорщились фанерки да картонки, а в расщелины, туда-сюда, шныряли облезлые коты.
   Шла Трындычиха медленно, опустив голову, ни с кем первая не заговаривала. Сделав несколько шагов, ставила пакеты на землю, доставала оттуда что-нибудь и бросала, бежавшим вслед за нею собакам. А за нею, надо сказать, всегда бежала их целая свора. Эти собаки, в большинстве своем, не были  бездомными. Они выскакивали из дворов, чувствуя ее приближение собачьим своим чутьем, и даже не будучи голодными, подхалимски виляли хвостами.
   Знала она их всех по имени. Да, да, по имени. Потому, как давно заменили они ей людей. С ними она общалась, с ними ела, спала, а, выпивая немного самогону, купленного по дороге в одном из дворов, рассказывала им о своей жизни.
  Каждый раз рассказ ее удивлял собак какими-то свежими подробностями, которыми она его щедро сдабривала. В такой момент всякий прохожий удивлялся красноречию, которое так ни шло ее облику. Шапка, закрывавшая пол лица, создавала представление о некрасивости неопрятной старухи. Руки, оттянутые тяжелыми сумками чуть не до земли, подчеркивали нескладность ее фигуры. Стоптанные сапоги, из-под длинной юбки, торчали сбитыми носами, а пальто, со следами кошачьих и собачьих лап, говорило о любвеобильности последних к старухе.
  Между тем, Трындычиха не была такой древней, как казалась, а голос у нее был вовсе молодой. Рассказывая собакам и кошкам о своей жизни, она то смеялась, то плакала. Что-то спрашивала, и сама же отвечала, создавая впечатление человека, не совсем здорового. Ну, уж если затрагивали ее люди, здороваясь ли, спросив ли о чем- нибудь, она, встрепенувшись, поднимала голову, и тогда, из-под шапки, можно было увидеть ее лицо, с мягкими чертами и добрыми глазами. Ответ на вопрос и на «здрасьте», был длинным и всегда разным. Иногда она начинала рассказывать о том, что у не прекрасные дети – сын и дочь. Что пенсия у неё большая, квартира в центре города хорошая, но так как сыну, временно, негде жить, то живет он в ее квартире, а она, так же, временно, живет на даче.
  Голос у нее, как уже говорилось, был молодой и приятный, и она, разговорившись, не могла остановиться, не замечая того, что слушают ее уже только, собравшиеся вокруг, собаки.
  В другой раз рассказ её был о спившемся сыне, о дочери, у которой не сложилась жизнь, и что она вынуждена жить на этой «чертовой даче», и что ей бывает холодно зимой, весной и осенью, потому, как печка давно развалилась, а электричества там, отродясь, не было. И опять все это выслушивали собаки, несмотря на то, что иногда Трындычиха, выпив лишку, в сердцах выкрикивала: « Чтоб вы все подохли! Я сама на вас живодерку вызову». Животные не обижались и лезли мордами ей в лицо, норовя слизать со щеки скатившуюся слезу.
  «Живодеркой» называла она машину, которая однажды приехала в эти места. Из машины вышли какие-то мужики и не отлавливали собак, а отстреливали их. Все это происходило днем, на глазах у ребятишек, отдыхавших с родителями на дачах. Дети в ужасе жались к родителям. Родители кричали стрелявшим: «что же вы делаете, варвары», но те, молча, выполнив жуткую миссию, сели в машину и уехали.
   Убитые собаки лежали в лужах крови, с оскаленными зубами и стеклянными глазами, а уцелевшие, поджав хвосты, перепугано выглядывали из-за заборов и деревьев.
   Когда пришла Трындычиха, расправа была закончена. Оставшиеся, голодные собаки, не подходили даже к ней, своей кормилице, благодетельнице. Трындычиха перетащила мертвых собак в свой огород, выкопала яму и похоронила их. Вечером напилась сильно-сильно. Ночью голосила в своей избушке, и осиротевшие щенята подвывали ей.
  Пугая собак «живодеркой», Трындычиха сама вздрагивала от воспоминаний, но язык, почему-то молол то, чего бы она никогда в своей жизни не сделала.
   Люди, живущие рядом, просили не приваживать животных, потому что развелось их уже немыслимое количество. Около сорока взрослых собак, не считая щенков и кошек, превратили огород Трындычихи в полигон. Доставалось и соседям. Лай, не прекращавшийся ни днем, ни ночью, сводил с ума обитателей, но они терпели из последних сил. Наверное, оттого, что кровавая сцена была еще свежа в памяти.

    В тот день Трындычиха, как обычно, притащила пакеты, вошла в избушку, выпила самогону, поела вместе с питомцами, поплакала немного и уснула.
Несколько дней никто ее не видел. Первыми забеспокоились пожилые сестры-соседки.
Когда они вошли, их взору предстала жуткая картина. Трындычиха лежала на грязном топчане, а ее руки и лицо были изгрызаны неблагодарными животными.
  Только после смерти, многие узнали, что звали ее Анной. А кто и почему прозвал ее Трындычихой, про то нам неведомо.