Госпожа Одесса литературный сценарий музыкального

Мужские руки с нервно-вздрагивающими, длинными, изящными пальцами, виртуозно тасуют колоду карт.  Карты разномастной змеёй ложатся на скатерть, рука с искрящимся перстнем ловко собирает их, с помощью другой руки небрежно, но, опять-таки, виртуозно тасует, и они струятся на скатерть, но уже рубашками вверх, являя собой открытки с видами Одессы…
Закадровый голос проникновенно, и с некой развязностью, вещает:
- Одесса на экране!.. Десятки попыток, различный уровень удач,.. - одинаковая степень разочарований… Чего-то не хватает… Всегда!.. Чего-то главного, неуловимого… Прекрасно дела обстоят с Венецией, - карты опять струятся на стол, - открывая виды Венеции, -  каналы, гондолы, роспись соборов, звучание мандолин – готово…
Вновь руки тасуют карты, и они ложатся на скатерть рубашками-открытками в верх…
- Неплохо с Парижем! - продолжает закадровый голос, - Чувственные парижанки хипово возлежат на коленях возлюбленных, невдалеке мосты через Сену, из-за них туманно торчит остов Эйфелевой башни – порядок. Париж!..
Вновь карты порхают из руки в руку, рубашками к верху, ложатся на скатерть…
- С Лондоном тоже… Но, стоп!.. Всё сие не что иное, как кино-трёп. Брехня с неопровержимыми признаками реалий. И не более того… - голос хохотнул, а затем так же насмешливо продолжил…
- В нескольких изломах линий Модильяни, - руки отбросили карты и откуда-то выхватили литографию. - Так вот,.. -  ехидно продолжает голос.- Не поленюсь повторить; в нескольких изломах линий Модильяни, начертавшего женский портрет, больше неги, чувственной пронзительности, захватывающего дух лиризма, чем в завитушках див с точно выверенными пропорциями шеи, носа, щёк и прочих прелестей – иного академиста…  Ибо, нужна метафора!.. – рявкнул голос… -  Нужен прикол, кураж, ракурс, тогда, глядишь, и явится эквивалент не столько видимого, сколько осязаемого…
Голос откашлялся, и вернулся к более мягкому и насмешливому звучанию…
- С тем и вернёмся к Одессе, вернёмся к её легенде. И надо чётко договориться с самим собой, что Одесса как город – одно, а легенда о ней – нечто другое.
 Руки достают открытки с видами старой Одессы, с типажами одесситов прошлого и позапрошлого веков, и перебирают их, рассматривая… Ну, и голос, понятное дело, продолжает вещать…
- И легенда сия гораздо крепче, смачнее, устойчивей. Почему? Да потому, что сложилась она в результате отбора самого, самого. Потому и правды больше в легенде, вернее не правды, а истины… Можно ли сказать; «правдивый смысл легенды»?.. То-то… А вот «истинный смысл» сказать можно,.. и должно сказать ; истинный смысл легенды об Одессе – в её неправильности… Не пугайтесь, господа хорошие!.. Уверяю вас; в Одессе всё неправильно, всё поставлено с ног на голову…  Но, именно, в этом её смысл и очарование. И уж поверьте; неблагодарное дело расставлять всё связанное с Одессой по местам; этнографическим, этническим, науковедческим, искусствоведческим. Всё равно, что, пардон, пытаться иллюстрировать тексты Жванецкого… - голос опять хохотнул,.. - и выяснить в результате, что главным в них являются междометия… Все места в Одессе заняты всеми! - вновь рявкнул голос,.. - И это категорически неправильно, но в этом, повторюсь, очарование… А каким, прикажете, образом говорить о «чудовищной» одесской речи? О «безумной» добропорядочности граждан, что зизжется на «умопомрачительном» конгломерате национальных, религиозных, правовых, половых проблем? Говорить-то можно, но только таким же языком «безумной» метафоры, где на вопрос «а почему?», можно дать единственно верный ответ; «а потому!» Может, что и получится…  Так что?..  Пошли, за ней?.. За метафорой, ясное дело…
… Идём и видим, как шагает она, потряхивая старой лошадиной мордой, с пропотевшим «трудовым кептариком» на макушке. Идёт и тянет за собой подводу… А на подводе,.. О-о, ужас! Свесились через борта, и болтаются,..  руки и ноги… настоящие, человечьи…  Поболтались, поболтались , и… вдруг, напряглись, и вскочила на подводе орава; то ли забулдыг-коммивояжеров, то ли скоморохов-разбешак, одним словом – «босячня».  И стали они на подводе живые пирамиды строить образца немого кино  начала ХХ века, а может по типу времён первых советских пятилеток. И всё это под мелодию, не весть откуда возникшей, стариной одесской песенки на-вроде: «На Дерибасовской открылася пивная…» …
Но, вот мы глядим на влажную от росы, а может от недавнего дождика, булыжную мостовую, по которой цокают копыта лошадки, и через её ноги видны облезлые стены старых домов, что на Молдаванке, будто кланяются, будто здороваются с лошадкой и «босячнёй», вальяжно рассевшейся в пролётке, да-да, уже в пролётке… А пролётка зацепилась колесом за каменную тумбу у ворот дома то ли на Еврейской, то ли на Прохоровской, и «босячня», нет,  что бы освободить колесо, так давай играть в «Серсо»… Взлетает колечко серсо над окнами с разинутыми, в радостном изумлении, форточками, над галереями старых одесских дворов, и не менее старинная одесская песенка типа «Бублички» взлетает и опускается вместе с колечком «Серсо»…
… А лошадь глянула искоса на это безобразие, и… пошла себе, напялив на макушку нелепый бабий платок. И идёт себе, с наплевательским выражением морды,  мимо львиных харь, что торчат из надменного забора на Французком бульваре, сопровождаемая «тогдашней», как говаривал Паниковский, мелодией «С одесского кичмана сбежали два уркана»… 
… Так и цокают лошадиные копыта, но уже по булыжникам Пушкинской, а на жёлтой брусчатке, что напротив Археологического музея сидит «босячня», прямо на влажной мостовой, на ногах у всех остроносые тапочки с бомбончиками, лузгают семечки,.. и на лошадь никто не глядит…
… Она прошла мимо, не оглядываясь, прямиком к пушке, что на бульваре. Повернула лошадь морду направо, в сторону Пересыпи,..
… а там по железнодорожной насыпи идёт она, наша лошадка, с ярко красным георгином в зубах, и тянет за собой товарный вагон, на крыше которого сидит «босячня» и дуется в карты… Проехал вагон, и открыл пыльную, дымную Пересыпь,.. донося с её закоулков обрывки дерзковато-нагловатой песенки про Костю «шмаровоза»…
… Вздохнула лошадь у пушки, и перевела взгляд на Потёмкинскую лестницу,.. по которой скачет шеренгой «босячня»,  но не вниз, а вверх, и не лицом к Дюку, а спиной к нему, и не видит потому она, «босячня», что фотографирует её, расположившись рядом с Дюком, громоздкий, лакированный, старинный фотоаппарат, за которым, накрыв башку чёрной тканью стоит …  лошадь...
… Перевела лошадь у пушки взгляд направо и видит…
… как по молу, ведущему к Александровскому маяку, идёт, опять-таки, она, лошадь, разукрашенная разноцветными лентами, и тянет за собой свадебную карету. На запястьях кареты и на облучке  чинно расположилась разодетая «босячня», а внутри кареты восторженно восседают; розовощёкий жених с потупленными от смущения очами, и статная невеста в пышной, белоснежной фате из-под которой выбиваются лихие казацкие усы…
… Катится торжественно свадебная карета по молу, а из туманной дымки приветствуют её гудками, еле видимые пароходы, и старинную одесскую мелодию доносит солоноватый прибрежный ветерок…
… По живописной дороге, тянущейся вдоль моря, уныло бредёт лошадка,.. покрытая чёрной, траурной попоной, и тянет за собой катафалк… На полу катафалка стоит чёрный гроб, на крышке которого алеет, положенный на него, георгин… По обе стороны от гроба расположилась на скамьях притихшая, торжественная «босячня» в траурных строгих одеяниях, и неподвижно смотрит на крышку гроба…
… На облучке сидит сутулый возница с нечёсаной чёрной бородой и усами, в сдвинутом вбок козырьком, мятом выцветшем  картузе. Возница смачно сплёвывает, снимает картуз… вместе с бородой и усами, и открывает нежное девичье личико с озорно поблескивающими глазками,.. изящная ручка обмахивает платочком личико, и картуз с бородой возвращаются на место… Едет катафалк, и грустная одесская песенка «Всё будет хорошо и пешки выйдут в дамки…» вьётся над процессией…
… По ухабистым тропинкам полузаброшенного кладбища движется катафалк, постепенно удаляясь. Вон он мелькает между покосившимися памятниками, в виде православных и католических крестов, в виде надгробий с еврейскими письменами, вот почти скрылся в кладбищенской зелени,.. ещё скользит кое-где его покачивающаяся крыша… И, вдруг, над ней вспыхивает, взвивается воздушный шарик в виде забавного Кота в дранной тельняшке. Шарик удерживает тоненькая ниточка, а он рвётся во все стороны, подбадриваемый ветерком… И наверное вот-вот оторвётся шарик-Кот от, держащей его, нити, но крыша катафалка скрывается в кладбищенской зелени, и шарик-Кот, мелькнув последний раз, скрывается навсегда…
                К о н е ц.