Сочувствие

Осенние листья своим мягким шуршанием успокаивали его, он мог пройти ещё не один километр, сопровождаемый плавным течением своих мыслей и звуками ласкового шепота золотистой листвы. В эти минуты хотелось замедлить ход времени, наслаждаясь своим уединением с молчаливой природой. Как жаль, что эта чудная погода и долгожданное одиночество совпали с воскресным днём, днём, когда он должен навестить отца. Зачем он продолжает ходить к нему? Что он ждёт от инвалида, перенёсшего инсульт, пять лет назад? Тот, кого он раньше называл папой, тот, кого раньше надо было бояться, сейчас смотрел мёртвым взглядом в одну точку перед собой. Сергей даже не знал, слышит ли его отец или нет. В последние пять лет папа не проронил ни слова: всё, на что был способен его умирающий организм – это ежедневное опорожнение кишечника и мочевого пузыря.
Отец и сын. В последние пять лет их дни тянулись с одинаковой монотонностью: для отца это выражалось в однообразии больничного распорядка учреждения, где он доживал последние годы, а для сына это была нескончаемая пытка в ожидании следующих выходных. Сергей не понимал, зачем он так часто навещает парализованного отца. Было ли это запоздалым чувством благодарности к отцу? Хотя, за что Сергей должен быть ему благодарен? За бесконечные пьянки с друзьями-алкашами на их маленькой кухне? За постоянные синяки на мамином лице? За издевательства над младшими братом и сестрой? Сергей остановился посреди парка: неужели он так и не найдёт ничего в своей памяти, за что можно поблагодарить отца? Единственное, что любил отец, не считая пьянок, драк и безделья – это футбол. К футболу он приучил и старшего сына.  Но и за это Сергей не испытывал ни малейшего чувства благодарности, ему всё чаще казалось, что отец брал его с собой на матч только для одной цели: чтобы при удобном случае упрекнуть его: «Что ж ты делаешь, гадёныш! Почему опять ведёшь себя, как неблагодарный сукин сын, или ты забыл, что я водил тебя на футбол?». В эти минуты в душе у Сергея всё буквально переворачивалось от негодования и обиды; хотелось крикнуть прямо в его пьяные осоловелые глаза: «Папа мне не нужен твой футбол! Мне не нужен ты! Я хочу, чтобы тебя с нами больше не было!». Тогда Сергею уже было девять, но он уже стыдился своего отца, втайне рассчитывая, что папа больше никогда не вернётся домой после очередного многодневного загула. Но он возвращался. Он всегда возвращался, и, чтобы скрыть своё лицо, на котором было разочарование и досада, он бежал навстречу к отцу и с порога кидался к нему на шею: «Папа вернулся! Мой любимый папочка!». И каждый раз ручьём лились слёзы; он ревел, потому что боялся, что отец может угадать его мысли и тогда бы Сергею не поздоровилось: провод от кипятильника оставлял надолго красные болезненные полосы по всему телу.

- Папа, а мы скоро с тобой пойдём на футбол? – спрашивал он, желая задобрить отца.

- Отстань! Я ещё пока не знаю, как ты себя вёл в моё отсутствие. Может быть, ты снова балбесничал всё это время, пока меня не было. Да, уйди ты со своими обнималками. Это всё мать из тебя размазню делает.

Далее следовала угнетающая напряженная тишина в доме, Сергей её называл «молчаливая гроза»: отец не лез к матери с недовольством её характером, а мать ждала, когда муж напьётся до беспамятства, чтобы потом «проучить кобеля». Мать была жестокой по отношению к мужу. Сыну тоже часто перепадало от матери, в основном, за всё тот же футбол. Сергею казалось, что мама просто завидует тому, что они проводят время вместе, а она всю жизнь была привязана к кухне. Жизнь среди кастрюль и сковородок сделали из неё бесчувственную деспотичную домохозяйку, которая требовала от остальных домочадцев только одного: ценить то, что она на всех горбатится с утра до вечера. Естественно, никто не ценил, потому что это непонятно никому: как ценить того человека, который постоянно всеми недоволен. В конце концов, мама умерла точно так же, как и жила: на кухне среди тех же кастрюль и сковородок. Сергею тогда было уже четырнадцать, и он из разговоров взрослых про сорвавшийся тромб понял, что мама умерла мгновенно. Ему было страшно, когда тринадцатилетняя сестрёнка Ирочка в коридоре прижалась к нему со словами:

- Теперь у нас нет мамы! Теперь папе можно будет бить меня столько, сколько он захочет.

После этих слов тёмная пелена опустилась на глаза Серёжи, и, не обращая внимания на собравшихся на поминки родственников, он кинулся с кулаками на отца, он осыпал его ударами рук и ног, он расцарапал ему лицо, порвал на нём свитер, который связала мама:

- Ты больше не посмеешь нас бить! Ты больше не посмеешь нас бить! А если хоть раз ударишь, я тебя убью! Подкрадусь ночью, когда ты будешь пьяным и убью тебя ножом. И знай, я больше никогда не пойду с тобой на футбол! – последние слова Сергей сопроводил смачным плевком прямо в лицо отцу. У него до сих пор перед глазами возникало это оплёванное отцовское лицо, казалось, отец не верил происходящему, казалось, что для него всё, как во сне. Папа так и ни разу не вспомнил об этом, а сын так никогда об этом и не забыл. Родственники стали держать отца за руки и голосили при этом:

- Сашка, успокойся, пацан не понимает, что делает! У него горе такое!

- Не смей бить пацана! Он же твой сын!

- Пойми его, Саня, пойми по-отцовски, ему трудно! Он в шоке просто!

- Да-да, он не понимает ничего и не осознаёт, что делает!

Отец с силой вырвался из крепких рук родных и заорал:

- Да вы что, ополоумели все, что ли? Кто не понимает? Он? Это вы, дурачьё, ничего не понимаете, а он знает, что делает!

Папа, молча, вытер лицо тыльной стороной ладони, и тут же звонкая и сильная пощёчина повалила Серёжу на пол. Глаза подростка округлились в ужасе: он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В страхе он ожидал приступа неудержимой ярости со стороны папы за такой его выкрутас перед собравшимися родственниками. Отец медленно подошёл к нему и присел перед ним на корточки, его глаза при этом глядели пристально, не мигая. Сергей понимал, насколько отцу трудно сдерживать себя, чтобы не продолжить избиение.
 
- Сукин ты сын! – едва слышно губами прошипел он, - Да как ты посмел … на меня… после всего, что я для тебя сделал! Я ВОДИЛ ТЕБЯ НА ФУТБОЛ! А ты … меня оплевал при всех. Ненавижу тебя, ублюдок! И никогда не прощу!

После этого отец схватил Сергея за волосы и поволок в детскую комнату, где дрожала от страха Ирочка. Семилетнего Андрюшу бабушка забрала к себе на несколько дней.

- Прости! Прости! Я знаю, это всё из-за меня! Ну, хочешь, я пойду к ним и всё расскажу, что это ты из-за меня на папу накричал? – со слезами кинулась к нему сестрёнка.

- Нет, - твёрдо сказал Сергей, - не надо! Я сам давно хотел ему врезать. За всё!
С того дня отца как будто подменили: он перестал пить. Теперь, приходя домой, он проверял уроки у Ирочки и у Андрюши, затем занимался с младшим сыном: собирал и разбирал с ним конструктор, смотрел с ним футбол; старшего сына для него больше не было. Общение отца и сына стало формальным, сухим. Сергей всегда стремился уйти из дома, когда с работы приходил отец. Отцу тоже было неловко, когда старший сын был рядом: это чувствовали все. Постепенно папа для Ирочки и Андрея стал хорошим: они позабыли всё плохое, они начали жить заново. Неудивительно, что старший брат становился неприятным воспоминанием из тёмного прошлого, которое все хотели забыть.
 
Когда Сергею исполнилось восемнадцать, и он призвался в армию, отец, сдерживая слезу, крепко пожал ему руку, но так и не обнял его по-отцовски. На службе было мало времени для сентиментальных мыслей, но если случались такие минуты, то он всегда представлял, как он помирится с отцом, как обнимет его после службы, как расскажет ему всё, что было у него на душе все эти годы. Затем, позвонив домой в один из вечеров, он покрылся холодной испариной, услышав в трубке пьяный голос отца:

- А, сынок позвонил! Ну, радость-то, какая! Возмужал, небось? – пьяный смех горько резанул душу Сергея: всё вернулось на круги своя, для него папа никогда не будет хорошим.

 - Теперь-то тебе плевка в лицо отца будет мало! Да? – отсмеявшись, продолжал он, - и всё-таки, ты неблагодарный гадёныш... забыл, как я тебе покупал билеты на футбол?

Гром грянул, когда Сергей вернулся из армии: страшная весть обрушилась на него: у отца случился инсульт, его почти полностью парализовало. Он только мог еле-еле двигать правой рукой. Говорить он тоже не мог. «Теперь, я больше никогда не услышу про билеты на футбол» - первым делом пришла в голову дикая мысль.

- Где же он? У бабушки? – спросил Сергей у Ирины.

- Ага! – усмехнулась Ирка, - Ещё бабуле не хватало на старости лет с этим вонючим мешком дерьма возиться. В интернате он. В интернате для инвалидов.
У Сергея перехватило дыхание, он не поверил своим ушам:

- Как ты сказала? Где наш отец? – схватил он её за плечи.

- Ты грабли бы убрал, тоже мне, сынок заботливый вернулся. Папашу пожалел? Так иди к нему, припади к его грёбаной каталке и ноги ему целуй. Пока ты в армии был, он здесь нам такой ад устраивал. И всё из-за тебя… так что, можешь идти к нему и прощенья просить. Отпусти меня. Мне больно.

- Почему ты мне ничего не сказала? Почему, не написала обо всём, в конце концов? – воскликнул Сергей, сжав в ярости кулаки и наступая на сестру.

- Да, потому что, он тебя больше всех любил, а нас ни в грош ставил. Почему я должна была что-то писать тебе об этом, когда мне даже думать о нём противно… до сих пор.

- Адрес интерната дай, - сквозь зубы бросил Сергей.

С этого момента в жизни Сергея появился обездвиженный старик, когда-то бывший его отцом. Регулярно, каждое воскресенье он посещал его. Несколько  раз старик пробовал на листе бумаги написать ему какие-то слова, но всегда выходили непонятные каракули. В эти моменты отец начинал монотонно мычать, жилка на его лбу набухала, что всегда было признаком его гнева. Наверное, в такие моменты сын обязательно должен как-то поддержать папу, успокоить его, что ли, выразить сочувствие. Сергей не знал, как это делать. Он не мог выразить сочувствие этому инвалиду. Не было в душе даже слов благодарности, не было, вообще, ничего, что их как-то связывало. Ничего, кроме билетов на футбол, да и те были куплены только для того, чтобы в удобный для отца момент стать орудием жестокого упрёка. Сергей ненавидел отца и в то же время продолжал навещать его, мучаясь от непонятного для него чувства долга и ответственности. Сколько раз он зарекался, что этот раз будет последним, что он больше никогда не переступит порог интерната. Но, наступало следующее воскресенье, и он вновь собирался к нему. Это стало в некотором роде повинностью. А может быть он пытался искупить свою вину за тот злосчастный плевок в лицо отцу? Так папа уже вряд ли что-то помнил из прошлой жизни. У Сергея, порой, возникало ощущение, что папа его просто напросто не узнаёт: он мог часами сидеть в своём инвалидном кресле у окна и смотреть мёртвым взглядом в одну точку. Лишь поддёргивающаяся верхняя губа выдавала присутствие в этом теле жизни. Но был один момент, когда сын засомневался в беспамятстве отца: придя к нему в очередной раз, он стал сбоку его каталки так, чтобы отец его не видел и наблюдал за ним. Старик губами беззвучно нашёптывал какие-то слова. В следующий момент Сергей резко возник в поле его зрения и увидел довольно осмысленный взгляд отца: в тот момент папа посмотрел на него с удивлением, как будто совсем не ожидал его увидеть, затем удивление сменилось секундной радостью, и взгляд отца вновь потух, как свеча. Он даже слабо пожал в ответ руку сына, что практически никогда не случалось в последние годы.  Но, вероятно, это был один из редких моментов просветления. Больше Сергей не видел в глазах отца даже искорки той мимолётной осмысленной реакции. Он ждал ещё такого всплеска, он хотел вновь увидеть полный жизни взгляд, хотя бы на пару секунд. Он хотел осознать, что его отец – это не только обездвиженный, нечего не соображающий инвалид, нуждающийся лишь в своевременной замене памперсов и клеёнке на каталке. Он ждал вспышек разума в глазах отца с таким же усердием, как их ждал добытчик огня, тщетно пробуя высекать искры из отсыревших камней. Чем больше он убеждался в тщетности своих надежд, тем больше он его ненавидел.

Он уже сделал шаг на проезжую часть, разделяющую парк от здания интерната, как раздался оглушительный визг автомобильных тормозов, истошный женский крик на противоположной стороне улицы. Сильный удар бампера мгновенно переломал Сергею обе ноги; его выбросило на тротуар. Мгновенно потеряв сознание, он даже не понял, что с ним произошло.

                ***
Уже пришло третье  воскресенье, а Он не приходит. Может с Ним что-то случилось? Не может такого быть, чтобы Он вот так просто перестал ко мне ходить. Он самый добрый и благодарный человек на всей Земле, Он не может про меня забыть. А если забыл? Что тогда? Для чего сидеть у окна и смотреть, зная, что больше никогда не увидишь, как неспешной и вальяжной походкой к тебе идёт Сын! Больно осознавать, что не можешь даже спросить, что случилось с тем, кто тебе дороже всего на свете. Как же мне узнать? Как же мне дать знать людям, ЧТО я хочу узнать? Почему все вокруг не хотят мне рассказать о Нём? Почему все вокруг не такие благородные и добрые, как Он? Он бы мне обязательно всё рассказал. Я не хочу жить, зная, что больше никогда не услышу Его спокойного голоса у себя за спиной, когда Он гуляет со мной, я не хочу осознавать, что этот мир может спокойно существовать без Него. Как же я вас всех ненавижу за то, что вы не желаете мне рассказать о том, что случилось с Ним. Будьте вы прокляты за то, что не видите моих страданий и не хотите ничего говорить мне о моём Сыне!
 
- Значит… это… не знаю, понимаешь ты меня или нет, но всё же скажу тебе, - голос принадлежал Кате, его нянечке, - твой сын, понимаешь? Он попал под машину. Я разговаривала с твоей дочкой по телефону. У него переломы ног и черепно-мозговая. Сейчас ему уже лучше. Его перевели в общую палату… увидишься с ним скоро… значит. Ну, вот и рассказала.

- Подожди! Я хочу Его видеть! Видеть Его! Немедленно! Я не хочу умирать, не увидев своего Сына. Отвезите меня к нему! Я должен Его увидеть! Пожалуйста! УМОЛЯЮ! – слова превратились в одно сплошное мычание. Неожиданно правая рука старика схватила Катину руку, глаза с навернувшимися слезами умоляюще смотрели на неё.

- Да, отстань ты, чёрт! Убери руку! Ишь, вцепился клешнёй. Ты увидеть его, что ли хочешь?

Он в отчаянии закивал головой.

-Ладно, я договорюсь. Под свою ответственность. Свожу тебя к нему. Увидишь его и обратно, - Катя развернулась и быстро ушла по коридору в направлении ординаторской.

Я увижу Его! Я скажу Ему! Я попытаюсь сказать Ему, как я хочу, чтобы он выздоровел! Он мой сын! Он не должен страдать. Я согласен страдать до конца своих дней! Я хочу забрать Его страдания себе. Пускай страдаю я, Он пусть будет счастлив и здоров. Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО СЫНА! Он опустил глаза вниз и увидел, как пальцы правой руки перебирали спицы колеса его каталки.  ОН СМОЖЕТ ЕМУ НАПИСАТЬ!

                ***
- … Уберите его! Уберите его! Не хочу его видеть! – последние слова, раздавшиеся из палаты, продолжали эхом звучать в его голове.

Это какая-то ошибка! Может я ослышался? Не мог же мой родной сын такое кричать про меня! Наверное, он переволновался? Или ему очень больно, так больно, что хочется кричать на всех вокруг. Я не смог ему ничего сказать! Чёртов паралич! Я ЕМУ НАПИШУ! Я СМОГУ ЕМУ НАПИСАТЬ, ВО ЧТО БЫ ЭТО НЕ СТАЛО!

Рука старика поднялась и стала выплясывать в воздухе кривые пируэты. В тот же миг медсестра, которая была свидетелем истерики, устроенной Сергеем, всунула ему в правую руку карандаш и присела рядом с блокнотом в руке. Он начал писать. Он очень долго писал. Как же сложно ему дались эти семь  слов! Написав их, он в полном бессилии откинулся на спинку каталки. Через несколько минут его сердце перестало биться. Он смог сделать то, ради чего жил последние годы.
                ***
«Неужели ты забыл, мерзавец, что я всегда водил тебя на футбол! Даже, когда твоё поведение было отвратительным, я верил, что ты исправишься и ВОДИЛ ТЕБЯ НА ФУТБОЛ»! Последние слова из кошмара,  вошедшего в  краткий миг его дневной дремоты, рассеялись окончательно шумом возле его палаты.

- К вам посетитель, Сергей! – произнесла медсестра, - Только не волнуйтесь. Он очень хотел вас видеть.

- Кто? Ирина пришла? Андрей? – Сергей ещё не совсем отошёл от дремоты.

- Нет. Вас хочет видеть отец. Его к вам привезли.

- Папа? – лоб Сергея немедленно покрылся холодным потом, - Что ему нужно? Я и так здесь по его милости: если бы не ходил к этому вонючему козлу, со мной ничего бы не случилось. Не хочу его видеть! БОЛЬШЕ не хочу!

Но было уже поздно: дверь распахнулась, и в палату ввезли его отца. На лице у него была кривая улыбка, похожая на небрежный детский рисунок: он явно не ожидал услышать то, что прокричал его сын. Никогда за всё время болезни отца Сергей не видел столько понимания в его глазах.  В отчаянии отец стал шевелить губами: он хотел, чтобы прозвучали слова, которые должны были бы  донести до сына ту единственную мысль, которая не давала ему покоя все эти дни. Но, слов не прозвучало: он так и продолжал беззвучно раскрывать рот, как оказавшаяся на суше рыба.

- Уберите его от меня… уберите его прочь! Я ЧИТАЮ по его губам! Я ЗНАЮ, что он мне хочет сказать. Уберите его! Уберите его! Не хочу его видеть.

                ***

- Как вы? Успокоились? – в голосе медсестры не чувствовалось ни капли сострадания.

- Его увезли? – Сергей попытался привстать с кровати.

- Ваш отец оставил вам записку. – продолжала медсестра металлическим голосом, как будто не слыша вопроса Сергея.

- Да, что вы! – саркастически, превозмогая боль, усмехнулся он. – Я даже знаю, что именно он там написал. Эти слова я слышал от него не первый год.

- И что же? – поинтересовалась медсестра. – Что, по вашему, он вам написал?

- Я ВОДИЛ ТЕБЯ  НА ФУТБОЛ! Вот что он написал! Я прочитал это по его губам. Он всю жизнь меня только и попрекал этими вонючими билетами! Очень легко быть добреньким, зная, что позже можно всегда ударить своей добротой!

- Я думаю, вам стоит прочитать, что же НА САМОМ ДЕЛЕ вам написал отец! – горько улыбнулась медсестра. – Кстати, он умер только что. Если вам, конечно, это интересно.

Резко развернувшись, она вышла из палаты, оставив Сергея полностью разбитого этой новостью. Дрожащей рукой он поднёс вырванный из блокнота листок, исписанный большими каракулями отца. Но на этот раз каракули очень хорошо читались. Он перечитал снова, а потом снова. Он перечитывал бесконечное количество раз, поднося лист бумаги к своему заплаканному лицу. Теперь он будет помнить другие слова отца:

СЫНОК  МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ ЧТО ТЕБЕ БОЛЬНО.

Кроме этих слов в голове почему-то крутилась мысль о том, что больше не надо навещать отца.

А за окном в это время зима уверенно одерживала победу над обессилевшей осенью.