187. Астрелла Царевич

                187. Астрелла «Царевич»

Илья Репин обдумывает новую картину на сюжет из русской истории «Иван Грозный убивает своего сына Ивана». Живописцу долго не удается найти подходящих натурщиков для царя и царевича – современные личности (и лица) как-то все бледноваты, малоубедительны, и он уже готов распроститься с замыслом. Сыскиваются обе модели неожиданно в Пале-Рояле, где Репин бывает накоротке у приятеля, художника Мясоедова. Именно в его самобытной физиономии, руско-монгольской, острой, как лезвие, мучительной, Илье Ефимовичу, словно внезапно прозревшему, видится «вся низость и все величие Грозного».

А для лирического неврастеника царевича Ивана позировать соглашается еще один завсегдатай Пале – писатель Всеволод Гаршин (живший и покончивший с собой в Поварском переулке).

Полотно рождается в муках – живописец терзает натурщиков многочасовыми сеансами, доводя их почти до обмороков… И вот, в галерее Юсуповского дома на Невском открывается выставка новых достижений лучших российских художников – Поленова, Васнецова, Крамского, Шишкина и прочих; замыкает анфиладу комната с единственным на стене полотном Репина.

Дабы увидеть самое знаменитое в русской истории детоубийство (докинематографическая эра) публика валом валила на выставку, на Невском дежурил отряд конной жандармерии, силой сдерживая толчею – большего энтузиазма в те годы не вызывала ни одна картина. Такое вот эхо…

Портреты кисти Репина вызвали в современниках не только восхищение, но и ужас. Немало тех, кого он рисовал, умерли вскоре после завершения сеансов, среди них – Всеволод Гаршин и еще двое жителей нашего фэнсиона: Федор Тютчев и Пелагея Стрепетова.

Есть предположения в дневниках, письмах, что Илья Ефимович, создавая «удивительно живой» потрет, отнимал часть жизненных сил у модели (наша старая тема: судьба художника,  «Портрет», доставшийся гоголевскому Чарткову…)

Или, вернее того – каким-то высшим чувством  художника (не отдавая себе в этом ясного отчета) угадывал он скорую гибель человека и торопился запечатлеть его облик для потомков.

Так или иначе, от высокой чести обрести бессмертие на полотне Репина кое-кто (из особо внушаемых) с трепетом отказался.

Картина «Иван Грозный, убивающий своего сына» вообще имеет дурную славу у музейщиков, навевает-де она необъяснимую тоску тому, кто долго на нее глядит. С первых дней она стала притягивать к себе странных субъектов, всякого рода неврастеников и маньяков; одному из них, уже в ХХ веке удалось порезать культовый артефакт ножом – еле спасли реставраторы.

О погибшем  царевиче Дмитрии, как извенстно, идет речь в другом культовом сюжете русской истории,  в «Борисе Годунове».

Эхо фэнсиона разносит по свету темы, впервые прозвучавшие из уст Александра Сергеевича. Что, впрочем, типично. Ведь Пушкин, это, как известно, солнце.

Трагедию «Борис Годунов» («Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!») читает он своим друзьям в доме Дельвига на Загородном.

Далее эхо распространяется не только по этим вот, улицам и переулкам, но и по воздушным путям.

Мусоргский (никогда не встречавшийся с Пушкиным и Дельвигом) сочиняет оперу «Борис Годунов» по мотивам поэмы, наигрывает ее темы Римскому-Корсакову.

Корсаков заканчивает оркестровку сочинения умершего Мусоргского.

Существуют и две редакции Дмитрия Шостаковича (тоже жителя Трапеции).

Шаляпин (не знакомый с Мусоргским) разучивает партию Бориса Годунова (величайшую в своем репертуаре).

Помогает ему войти в образ Мамонт Дальский.

Костюмы и декорации рисует Лев Бакст.

Дягилев представляет Шаляпина в роли Бориса европейской публике. Миру.