PaoloGilberto - Гадкие истории

Любит наш народ всякую чернуху. Чем история гаже, тем интереснее. Если на youtube всплывает окошко, что ролик зловещий и не предназначен для просмотра всяким впечатлительным малолеткам, можете спорить на что угодно – лайков у этого видео сотни тысяч, больше, чем у клипов Валерия Леонтьева. Мы вот тоже на днях, будучи выпимши, соревновались, кто гаже байку затравит. Мне-то попроще, в прошлом медицинском всякое бывало – и труп обгорелый из плохо закрытой машины «Скорой Помощи» от тряски в дорожную пылищу роняли, а потом мыли его под водопроводной колонкой, и роженица неклизмированная в той же машине вперёд ребёнка кучу дерьма «рожала» в заботливо подставленные трясущиеся руки юного акушера. Всяко было, да. Но две истории запомнились мне больше всего. Они не мои, но реальны так же, как компьютерная мышь в ваших руках или сияющий экран человекомерзкого айфона, с которого вы читаете эти строки. На бумаге-то такое не издадут, она не стерпит. Первую расскажу от первого же лица, а вторую – от третьего. Или второго? Запутался уже. Короче:

«Знаешь, люблю я суточные дежурства, особенно вечером, когда все расходятся по домам, на календаре суббота и ургента в нашей медсанчасти нет. Телек смотрю или в комп играю. Днём не получается – ё-моё, я ж зав. реанимационным отделением, взрослый сорокатрёхлетний мужик с бородой и в очках, коллеги не поймут мою тягу ко второму «Батлфилду» по сетке. А сегодня не смена, а кайф – тяжёлых в моём отделении вообще не осталось, кого в обычную палату перевели, а кого и в морг укатили. Реанимация, тут не до сантиментов. Сижу, стреляю. И тут из приёмного – крики, шум, маты. Забегает медсестра, девка молодая, вторую неделю только работает:
- Игорь Анатольевич! Там с улицы пришли ребята какие-то, ищут врача, реаниматолога! Скорее!
- Да что такое? – недовольно хмурюсь, нажимаю alt+tab, встаю, застёгиваю халат поверх зелёного хирургического костюма.
- Они со свадьбы!
- С какой? Что, передрались уже?
- Нет, в соседнем доме свадьба, и отец невесты.. Это.. Вышел покурить на балкон и случайно выпал.
- Какой этаж?
- Ребята говорят, что седьмой.
- О-о-о, - я сажусь, расстёгиваю халат, - Это им не в реанимацию, скажи, что морг за главным корпусом.
- Ну Игорь Анатольевич! Они пьяные, сейчас охранника побьют, говорят, он ещё живой!
- Охранник?
- Да нет, мужик тот!
- Блин.., - я снова встаю, - Ладно, со мной пойдёшь, возьми там из чемодана реанимационного что нужно и догоняй.
- Что именно брать-то?
- Ну это же у тебя красный диплом, а не у меня.

В приёмном отделении трое парней уже гоняют охранника по неравнобедренному треугольнику, полулысые головы с редкими чёлочками и нестройные ряды зубов контрастируют с дешёвыми нарядными костюмами и галстуками:
- Падла, где врачи?
- Выходной сегодня, не приёмный! – охранник закрывается руками, - Звоните 03!
- Стоп, стоп! – я подбегаю, оттаскиваю охранника за рукав, - Я врач!
- Слышь, давай бегом, там дядька мой, кубарем, ой! – пытается передать руками кульбиты дядьки один из парней, - Бегом!
- Спокойно, всё будет в порядке!
И мы выбегаем в тихий до этой минуты августовский вечер, сзади слышу, как каблучками сбивчиво цокает по полу приёмного медсестра - догоняет.

Приятного мало – мужик огромный. Просто огромный. Плюс ко всему при падении с такой высоты расплющило его нехило. Вокруг уже собралась толпа, все хотели свадьбу с хэппи-эндом, но будущий тесть не захотел жить долго и счастливо. И лежит эта туша лицом вниз, как огромная жаба. «Не жилец», промелькнуло в голове, но делать вид работы надо – народ смотрит на меня с вызовом, я просто обязан «папу невесты» спасти, иначе они начнут вспоминать, что я получаю зарплату с их налогов. Так всегда бывает, если врач виноват. Или милиционер. Фууух. Начнём.
- Ребят, помогите перевернуть! – я беру его за плечо, двое парней за ноги и бока.
- Раз, два – Оп! – туша, чавкнув, отразилась по горизонтали. Парни взвизгнули и отпрыгнули. А чего они ожидали? Лица у «папы» попросту не осталось – что-то плоское, кроваво-пузырящееся, с загадочным узором разбитых костей и чёрной дыркой бывшего рта. Ладно, и не такое видел. Прикладываю пальцы к сонной артерии… Я не знаю, наваждение это или стресс, но я п о ч у в с т в о в а л пульс. А потом он пропал.
- Эй, врач, ну что? – кто-то из толпы жаждал чуда.
- Вроде сердце бьётся!
- Да ладно? Начинай это, как там, рот в рот его!
- Знаю, звоните пока в «Скорую», - отмахнулся я и повернулся к медсестре, - Давай!
- Что давать? – она, словно подарок, что-то прячет за спиной.
- Ну, мешок Амбу захватила?
- Нннет, - она краснеет.
- Почему?
- Я его утром в стерилизатор положила, а выложить забыла.
Теперь краснею я. Мешок Амбу – единственный вариант никак не прикасаться к этому фаршу руками, а тем более собственными губами. Мешок Амбу прекрасно дышит рот-в-рот вместо тебя. Мешок Амбу.. Это мешок Амбу и заменить его ничем нельзя.
- А что ж ты принесла?
Она прикрывает глаза и выбрасывает вперёд руку. На разжатой ладони – целлофановая упаковка стерильного бинта. Материться нельзя. Я врач. Спаситель в глазах суровой аудитории.
- Давай сюда! – я рву упаковку, обматываю пальцы бинтом и начинаю вычищать изо рта «папы» густую красную кашу. Этакими орешками в этой каше нарядно блестят выбитые зубы. Ну, вроде нормально. Можно работать. Полость относительно стала похожа на ротовую.
- Так. Помнишь своё медучилище? Я сейчас сделаю выдох ему в рот («Неужели я это сделаю?!»), а ты потом четыре-пять раз сильно нажмёшь на грудину, вот сюда – я тычу в мягкую раздробленную точку под галстуком, который, почему-то единственный сохраняет форму на этом теле, - Поняла?
Медсестра трясётся, но встаёт на колени перед «папой», складывает дрожащие ладони, слегка прижимает их к рубашке.
- Готова? Я выдохну, а ты начнёшь качать! Запомнила?
Она кивает. Киваю и я. Народ вокруг не дышит. Дышать придётся мне. Глубокий вдох. Зажмуриваюсь и припадаю к этому ужасному отверстию. Мозг за меня всё анализирует: «Так, что тут? Сопли какие-то, кровь, сгустки, слизь, а-а-а, выдыхаю, выдыхаю, а-а-а!!!»

Наверное, в медучилище ей не рассказывали, что необходимо дождаться, пока человек, проводящий искусственное дыхание, отстранится от реанимируемого. Она надавила на грудину одновременно с моим выдохом. Как из огромного тюбика зубной пасты совсем не зубная, но паста из той же крови, желчи, желудочного сока, свадебного «оливье» и мяса по-французски, щедро политая водкой, безудержно и настойчиво хлынула мне в рот. Я подлетел над телом, вытаращив глаза, раздув щёки, как сытый бурундук и замер. Все смотрели на меня. Я был главной звездой»

- Игорь, это что ты за мрак рассказываешь, блин?!
- Как было, так и рассказываю.
- Ну, и что ты сделал?
- Что, что…
- Ну, что?
- П р о г л о т и л.
- Брешешь?!
- Ну не буду же я выплёвывать при них, они ж меня разорвут, скажут, что за врач такой, брезгливый?!
- Нда..
- Ну вот и я сейчас так думаю. А медсестру ту я выжил из отделения.

Хороший врач Игорь Анатольевич, кстати. Много жизней спас.


А вот ещё одна история. Повеселее:

Степан Иванович – классический клерк. Сытое брюшко, добротный пиджак, лысинка, вечно какие-то документики в руках, бумажки. Заместитель начальника отдела снабжения на комбинате. И ко всем нудным клерковским недостаткам Степана Ивановича можно относиться снисходительно, но есть у него одна черта, которая вгоняет в ступор и непонятно даже, как воспринимать вопиющую откровенность Степана Ивановича. Он рассказывает о себе всё. Абсолютно всё. В подробностях, смакуя детали. Рассказывает даже то, что знать-то и необязательно его коллегам. Например, все осведомлены, что от абрикосов Степан Иванович «крепко газует», подозрительно относится к гомосексуализму, но не отрицает возможного грехопадения, если уж очень крепко на него надавят, а ещё из уст в уста передаётся история, как Степан Иванович ездил в Воронеж сдавать отчёт. Он её тоже сам всем рассказал. Стоило ли? Не знаю. Рассказал и рассказал.

Отчёт приняли, Степан Иванович клерк не просто клерк, а ответственный. Подписали всё, что надо и довезли на служебной машине до автовокзала. Степан Иванович в ожидании автобуса купил пару каких-то пирожков с мясом, запил их слабеньким чаем, справедливо предполагая, что продавщица один пакетик разводит минимум на пять стаканов. Место в автобусе ему досталось у окошка, и он, сытый и довольный собой, задремал, прислонившись к холодному стеклу, за которым крутила декабрьские вьюги центрально-чернозёмная зима. Перед Горшечным, крошечной промежуточной станцией, Степана Ивановича настойчиво растолкал кишечник. Бурча и ухая, воронежские пирожки искали тот самый единственный выход, и Степан Иванович понял, что если не найдёт туалет в ближайшее время, позор настигнет его на этом самом месте.

Спустя мучительные палеозой, мезозой и прочие миллионолетние эры, в которые превратились минуты бытия Степана Ивановича, до его слабеющего от повышенного давления слуха долетели сладкие слова водителя: «Горшечное! Стоянка десять минут!».
Без лишних движений, но невероятно быстро, судорожно играя булками, Степан Иванович влетел в туалет автостанции.

Фантазия строителей уличных клозетов крошечных железнодорожных и автобусных станций обычно скудна – прямоугольная двух- или трёхочковая будка, разделённая перегородкой на мужские и женские лаунж-зоны с изящным входом в виде буквы «Г», чтобы никто не подсматривал, как все писсуарят именно в уголок этой буквы «Г», потому что наш организм ещё не достиг тех высот выживания, которые позволили бы ему находиться дольше тридцати секунд в загаженном до высоты человеческого роста очковом пространстве, где кислорода осталось не больше, чем на Марсе. А вот на автостанции в Горшечном туалет был ещё проще: длинный узкий коридор, заканчивающийся всё той же зловонной дырой. И вроде никаких гендерных особенностей: кто первый забежал, тот М или Ж.

Света в туалете не было, лишь тусклая лампочка над дверным проёмом без дверей указывала путь отчаявшемуся мотыльку Степана Ивановича, да бледная побелка мерцала по ходу движения к провалу коричневой преисподней. Но для Степана Ивановича и этот интерьер показался райским. На реактивной тяге его покинули воронежские пирожки, разбавленный чай, тревоги и напряжение. Он успел. Утерев вспотевшее лицо, Степан Иванович улыбнулся, и, нависая румяной клерковской задницей над смрадной дырой, вдруг зачем-то решил перелистать подписанный отчёт, чтобы уж совсем увериться, какой лихой он и незаменимый для комбината человек. Любил Степан Иванович почитать, особенно в туалете, дома у него была приличная библиотека в шкафу над унитазом.

На втором листе буквы стали различаться совсем плохо. Степан Иванович поднял голову и остолбенел: вход в туалет заслонил чей-то гигантский силуэт. Силуэт потоптался на месте, осмотрелся, задрал шубу и начал стаскивать штаны. «Баба! – разглядел Степан Иванович, - Боится изгваздаться, наделает делов под дверью! Ну что за народ такой? Главное, в дерьмо её не наступить на выходе». Вопреки его ожиданиям, баба, слепо вщурившись в полумрак туалета, оценила направление и расстояние, развернулась к лесу передом и медленно, но неумолимо, вытаращенной задницей вперёд начала пятиться прямо на Степана Ивановича. «Это ж как же, - быстрее кишечника заработал мозг Степана Ивановича, - Это она так и меня не увидит и.. Что делать-то? Ох..». Огромная бледная задница плыла прямо ему в лицо. «Как её предупредить-то? Кричать? А вдруг испугается? А если она сердечница? И помрёт тут? Что делать?». Но когда белый дряблый шар приблизился к Степану Ивановичу на критические полметра, он совершенно неожиданно для себя зажмурился и выдал коротко: «ГАВ!»

«Как же она заорала! – нервно хихикая, рассказывал потом в столовой комбината Степан Иванович. Народ морщился, бросал ложки и еду, но слушал, - «Как рванула! Кричит: «Разбой», а сама газует, и это.. Тоже, наверное, пирожки ела на автовокзале в Воронеже. Обделала меня, зараза, с ног до головы, струя, бляха, в руку толщиной, отчёт весь, весь до единого листочка заляпала! Я от этого залпа поскользнулся и упал, и прямо задом в дыре застрял. Еле вылез! Подбегаю к автобусу, а шофёр, зараза, ногой меня отталкивает, рукой тянет на себя дверь. Не пустил, в общем. Я домой только в девять утра на следующий день попал. «Ну, девять так-то нормально, Степан Иванович, - заметила кадровичка Лиля, - А на работу почему не пришли тогда?». Степан Иванович лихо подмигнул ей: «Милая ты моя! Меня тракторист какой-то в кузове довёз, дык мало того, что денег содрал непорядочно, я ему ещё и кузов этот часов пять мыл. Да-да, прямо у нас во дворе, весь подъезд смотрел».

Я ж говорю, ничего святого у Степана Ивановича. Его иной раз даже слушать противно. Тьфу.