Диморфизм проявлений есть бич художника

Диморфизм проявлений — есть бич художника. С каждным днем, формы тонких нитей все более черствеют. Черствеет с ними и художник, ментально извращая графику и пейзажи проходящего. Человек сопровождает случайность своим восковым взором, находясь рядом с произвольным человеческим законом. Законом формирующим демократический отзвук вольности того порядка вещей, который без угрызнения совести можно назвать абетховенизмом. Подумайте, не является ли возрастание плодовитого извращения, извращением формы и порядка? Отражая суетность деяния и влияний деформированых плодов, мы посторонние, остаемся ненавестны законодателю. Подобным страстям подвержен избыток законности подозрительной паранойи евпропейского культа. Выразителя народных масс — порядка. Его предшествинник антипорядок грубых форм и грязных ценностей теперь хитроумно подменен порядком "зеркальных" форм и "чистых" ценностей.

Магическое действие данного порядка делает с бездеятельной воли и безплодного ума половины его воспитанников строителей-собратьев единного очага-закона реалистами. Реалистами по отношению к представляеним и суждениям о целостности антипорядка. Посторонних общему очагу именуют индивидуалистами протагорцами, так как им не чужды мысли о смерти и людской крохотной сущности. Лишение мольбы о потомстве хуже любого проклятия. Обрыв такого рода мыслей всегда сопровождается музыкальной дисгармонией. Подобная ошыбка в суждении о будущем, для них есть непростительной и поругающей есть отталкивающим звуком для домашнего очага и домашних богов. Влечение к ночному покрывалу, покрывалу коллективному продолжает разростаться по вселенной мысли. Разшытое наслаждением... наслаждением долга. Прах обвинений в непрекращающемся желании возрождать свои копии копий, окрыляет скользкое чрево вожделающих.

Существует поучительная болтливость одного шумного гласителя добродетельной истины, всеми люмимого и уважаемого павловского пасынка-поджигателя, поджигателя божественной искры в серцах влюбленных в его жертву тяготеющих к его родительскому христоплотному утешению : о том что все дети и их родители есть слепок божественного. Чем повеяло от такого деяния ? Как достигло оно низот людской немоты? Как смогло возгорется часть жертвы в убийце? Жертва холодной человеческой ночи... есть христовое тление веры в убийц. Как такая болтливость о создании великой жертвы, породила саму жертву и ее убийц ? Запас обрядов толпы многочисленнен. Утопленники веры пьют свою тень, изливая кататоническую туш во круг слепочного разума. По грозному содержанию папирусной морали — возводят в покойных стонах рвотные поклонения воображаемому ребенку, ребенку новых существ. Существ сладострастных к вере во благо. Именно для первого, у которого пристрастие к разнородным воспалениям и поджиганиям самого себя. Каждое новое тело приносит свое доверие-воздание за невидимый для "индивидуальных мумий" как они их называют, невидимый поджог разума. Раздирая себе плоть крестами они просят продолжения плотоядного мазохизма и продолжения массовых обливаний верой. По ту сторону новорожденных и рожениц... обряд умерших и воскресших.

Подражатели згоревшего мальчика во кресте с гениальными ядовитыми гениталиями-упорствами все жгут и жгут познание легко вводимой верой. Это превращается в возбудимый порок. Порок становится предметов веры, который с сочувством можно вообразить — солнечным амуром стрелонасильнником. Стрелонасильнника олицетворяющего згоревшего от отцовского пламени убежденности в пророчестве. Окружающий шум движущегося рычания и священного стона образует кровосмесь молитв. Подальшее развитие занимает первенец с эпилептического пророчества. Пророчество — воплощение секса. Молящие крики людей жаждут совокупления с жертвой, с жертвой пробудившейся от смерти от своей "импотенции". Желание некрофилии в полном рассвете солнечного Ра. Кто виновен что он не желает своих детей? Не желает мертвецов? С каким пылом, можно наблюдать и ежедневно любоваться такой процессией, как кто-то поклоняется своему желанному некро-объекту. Развратность веры, ну что вы? Сколько развращенности истекает при этом, ведомо только одному богу— но все напрасно. Как правило разгорающееся пламя похоти, только завязывает богу повязку вокруг всевидящего циклопообразного глаза. Жестокосердечие и невзаимная любовь... так уязвимо! Бедняга, весь изнуренный благодарностями о его излишней власти и могуществе. Постоянно в порыве забывает кто спалил все его дома и облики. Забывает кому он обязан в создании детально изобразимого персонажа. Забывает свое искусство деспотической власти. Забывает про половое пренебрежение к собственным усыновленным.


Нередко заговоры против его гробницы, против гробницы власти и древней символики показания себя, никоем образом не находят своего проявления и сопротивление кроме как в головах созидательных. Детское обожание сочинило столб натуралистического бога. С его божьей справедливостью и абсолютным анахронизмом бытия. Что меньше всего меня занимает и балует, так это их утешающая химера. Химере, причине самой себя, надлежит пустота. Пустота же на ее месте хуже бытия. И отказ от наслаждения, которое исходит от деспотических пут не должно уничтожаться. Корпорация по переписыванию и списыванию схоже с грабительством упокоенных мумий и убийством тысячелетних коконов мыслей человечества. Под давлением такой склонности, выробатывается особая манера. Манера проводить свои дни в состоянии любви и ненависти к некро-объекту. Чрезмерная скромность в проявлении религиозности насилует презрение к утехам жизни. Все больше и больше начинает привлекать совесть церемоний стыда за гонимыми вещами. Для которых с момента наложения печати веры, вплетается третий глаз для отвлечения от разных форм сношений. Живя в обществе деспотической скромности не так и плохо, это укрепляет только мое сознание о том что, перед запретным лежит убитое желание. Желание засвидетельствовать против необходимости идеи бога. Убийство таких помыслов заливается потоком беззащитных слез. Слез религиозной нравственности перед сомнением. Помня о долге, люди приходят к бессмысленным бредням о пощаде и помиловании, теряя время на доказательство дружбы и засвидетельствования своей веры перед смеющимся богом. За его якобы адские муки, которые он вынес будучи в чувствительном к боли теле. За тех очевидцев, которые записали на песке палкой о том как с кровавой пещеры вылез покойник опрокинув ключ-слово к небу. Что с неба спустилась бледная рука божьей помощи. Открытие пещеры подтвердили опухшие лица. В завещании уже об этом говорилось, но новизна всегда оспаривает наследников божественного промысла. Завершение рукоприкладства и очоловечивания плоти господней помогло пасынку вывесить свою кровавою простыню над человеческой кроватью. И кто оспорит ее существование ?

Свои недостатки простыня так и не открыла. Блестит от них признательностью и покорностью, самопожертвованием и бессмертием. Такого блеска достаточно чтобы повернутся и уразуметь его веселые доводы о помощи самому себе. Не зная ради чего он принес себя в жертву, он нашел свой смысл и выражение во смерти. Покинутый вернулся вспять. Сколько еще времени понадобиться для удаления того покрывала, которое покрыло внешний мир от сделаных ошыбок ввергающих людей на веру во грех? Где его огненная очестительная смесь теперь ? В конце концов слабость человека перед томлением в непрерывном основании верований допустит сотрясение опор. Так уж устроен человек, что симптомы слабости перед приступом пытки о маскараде убеждений рухнет как одна с римских провинций. Может под давлением новых богов или инных заменителей последних слов о форме утешения, например как : «Идите за мной, я открою вам еще одну возможную дверь, дабы вы только хоронили свое сомнение во меня!» Горькое лекарство, горький гроб заполнен божественной краской, которая есть оружие и первым доводом в безчувственности похищенного тела. Тело ивергло самое себя, явило миру и отняло его для своих утех. Мне понятно такое раскаяние в тяжелой болезни,
но чудовище ушло позабывшись о своем клеветнике отце! Под присмотром заблудивщегося и разубедивщегося в человеческом, не стоит строить восковых форм. Стоит рушить такие формы проявлений человеческой мысли. Почтительная любовь к пороку и социальным рамкам в котором живет общество отпрысков мертвого тела. Они не могут думать не содрогаясь в ужасе , увидив содеяное. Но все, как они говорят, прощаеться божественным клинком кровосмеси и обрядом омовения в озере своего бога всечеловческого.

Ценность заблуждения из всех целебных средств, есть тем средством от которого при принятии натикаешся на гвоздь тонкости правды о взлядах народа и отдельных людей. Начинаешь рассуждать глазами ребенка — открыто и природно. Констатируя свою безпомощнность в положении перед хищником на человеческое доверие. Омрачение пред страхом вызывает дурное настроение, чего охотно ждет открыв свои бараки. Неудержимый стремлением в специфической почве для растения своего существа, питающегося фанатическим наслаждением волей желавшых его. Привязывая волю и свободу человека между краем и пропастью.Экспрессивность сношений между некро-объектом и его семейством по достоинству есть лишь утонченное патологическое извращение. Трогательность которого остро выражена в аменциозном нектаре "послеродовой" травмы. Зачатие основателя, предоставлялось дефективным капюшонам церкви. Орудием химерородных органов насильно стали очистительные слова скрещенные с философской невинностью. Трапеза по сливанию философии в однородную и однообразную смесь соблюдалась в полном таинстве целибата-лупанария. Капитолий веры— есть реакция на физическую потребность в удовлетворении. Интересно, что проблема удовлетворения являеться проблемой истерической. Здесь нету специальных симптомокомплексов, но есть физиологический рефлек. Рефлекс служачий аппаратом для верующего. Верующий —истерик, играющий верующего. Игра касается защиты и лечения неудовлетворенных, свойственным всем желаний преобладать над недоразвитым, но уже заочным переживаниям неудовлетворенного желания; воображая его целостно и загадочно достигшим. Смутное его переживания принимается как вторичное продолжение и продливание, так как несложно понять, что истерическое желание есть всего лишь напоминание об уродливой игре желаний с его резистентноположительной реакцией.
Аффект преувеличеного выражения желаемого, есть проявлением и влиянием фантазии импульсивной разрядки перед утеряным удовлетворением. Эротика желаний никогда не достигает своего завершения. Поражение поета грезищего, есть поражением желаний. Греза не совпадает с влечением к гибриду желания.Область грез исключает длительные желания, она их палит изменчивостью. Изменчивость убивает полуформы пограничного желаемого, за которым скрывается ничто, зовимое параличем желаний. Печально что от таких желаний верующий только больше поддатен и сформирован. Неприязнь к ничто возбуждает веру. Тикоподобные желания разражают их веру повишая ее гиперэстезию к картинам вечного Желания. Потрясение предшествующему желанию, может быть основой для направления мысли в дом церковных желаний. Поддельное направление есть актом веры. Актом веры во скрытую болезнь изображений и иммитаций своих желаний и чувств. Изображая себя больным и зависимым от желания желания.