Split

Ольга писала стихи с самого детства. Можно даже выразиться несколько иначе: Ольга писала хорошие стихи. С детства.

Нет, конечно, на место Пастернака она не претендовала. Об этом речи не было. Но олимпиаду по литературе в десятом классе выиграла, получив льготное право на поступление в литинститут. Куда, конечно, по совету близких, слава Богу, не пошла, пошла на менеджмент.
— Ты ж, Ольга Андревна, сама понимаешь, что до Пастернака тебе далеко? — сказал дедушка. — А если не на Пастернака, то на кого равняться?
Дедушка — профессор биологии — очень восхищался Борисом Леонидовичем как поэтом и как личностью, так что, понятное дело, Ольга соперничать с кумиром никак не могла.
— Менеджмент перспективней, — говорил дедушка, и обещал поднять университетские связи, чтобы помогли с поступлением. Дедушкино мнение в семье уважалось.

А Ольгино не очень. Хотя сейчас она, конечно, поняла, что литинститут — это совсем не ее призвание. Да и менеджмент — тоже не ее стезя. На третьем курсе забеременела, и как-то очень быстро получилось, что нашла себя в браке. Мужа любила, детей, кажется, больше.

Стихи писать продолжала. Что с ними поделаешь? Приходят. На самом деле, имела даже успех. Удалось издать книжечку ограниченным тиражом.

Но Евгений ее стихов не читал.

Ольга пожимала плечами. Ну, в самом деле, читает человек то, что интересно ему. По вкусу, опять же. А может, он поэзию совсем не любит? Вообще, Маяковского говорил, что любит. Но тут опять же: разве она — Маяковский? Пожимала плечами, в общем. Ничего страшного. Главное, дети знают, что мама стихи пишет. Называют поэтессой. Стихи им, правда, пока скучно читать. Ну ничего, подрастут еще, поймут, наверное. Ну, если не поймут, то и не страшно. Не все вообще понимают поэзию.

Хотя, конечно, до слез иногда, сука, было обидно ей, что муж не читал стихов. С ним, с ним-то порой так хотелось поделиться. Ведь это не главное, что не Пушкин и не Бродский. Это же ее, ее только чувства. И кому, как не Женечке, их понять? Он ведь с ней каждый день.

Но нет, не читал.

И ведь не говорил категорично, мол, не стану я читать твоих стихов. Просто как-то удобно откладывал на потом. Как будет настроение. А оно как-то все не наступало и не наступало, а давить как-то не хотелось. Ольга все понимала. Не настаивала.

Ольга писала. И нашла в интернете хорошую аудиторию. Вообще, она была уверена, что онлайн-площадки спасают общество от новых Гитлеров и Геббельсов. Все-таки, если хорошо пишешь, аудитория у тебя будет, и побольше чем у многих поэтов прошлого века. У иных поэтические опусы не расходились дальше друзей и родственников.

Ольга писала, публиковалась и имела удовольствие общаться с поклонниками ее творчества в сети. Не то, чтобы их была целая куча — но определенный круг читателей сложился, и иногда, выкладывая новый стих, Ольга даже ловила себя на мысли, что он должен понравиться той-то или тому-то. Она уже этот круг словно бы знала.

А однажды в контакте пришло предложение дружбы от некой Лизы Герман. Ольга ее не знала, но привлекла лучезарная улыбка девушки. Широкие, ясные карие глаза и рыжие локоны до плеч.

Какие ясные глаза, подумала Ольга, и добавила Лизу в друзья.

— Привет, — писала Лиза. — Я читала твои стихи.
— В интернете? — поинтересовалась Ольга.
— Да. Но потом купила твою книгу. Тепло твоей души. Захотелось держать его в руках.

Отчего-то загорелись щеки. Теплый отзыв. Такой действительно теплый. Ольга улыбнулась.
— Спасибо. Очень приятно, Лиза.
— Ты не против, что я тебя добавила? Мне интересно было с тобой познакомиться. Я влюблена в твои стихи.

И опять стало жарко. И отчего-то мышь словно сама собой навелась на ее фотографию. Пролистала старые фотки.
Образы этой рыжей бестии вдруг покорили: то это дреды, то бритые виски, косички, классическое каре, холодная волна в стиле 20-х.
Поймала себя на мысли, что совершенно плотоядным образом рассматривает татуировку в виде знака пацифизма, набитую чуть ниже яремной впадины.
Судя по профилю, девочке — хм, девочке — двадцать восемь. Ну, что, всего лишь на девять лет... Лиза только родилась, а Ольга уже во второй класс пошла. Забавно.

— Куда ты пропала? — писала Лиза. — Я смутила тебя?
— Все хорошо. Мне приятно.

Лиза оказалась фанаткой. Но даже не просто фанаткой, а преданным читателем, ценителем Ольгиного поэтического мастерства. Всегда искала двойное дно, и ведь находила. Открывала Ольге саму себя через поэзию.

Иногда они разговаривали в скайпе. Лизе можно было рассказать обо всем, и скоро Ольга уже не представляла себе жизни без подруги.

Они еще ни разу не встречались, все не доходило до этого, но Лиза жила в Питере, совсем рядом, и Ольга планировала поездку. Тем более что подруга ее уже довольно настойчиво звала в гости.

Но времени как-то не находилось, да и Евгений, в общем-то, был не в восторге оставаться с детьми на хоть сколько-нибудь продолжительное время, и упорно отказывался понимать, почему это подруга не может приехать в Москву.

И действительно, так получилось, что у Лизы появились дела в столице.
— Можем увидеться, наконец, — написала она и добавила три смайла. — Не терпится уже, Солнце.

Так она звала Ольгу с некоторых пор.

И Ольга была чертовски рада встрече, назначенной в «Старбаксе» на Новослободской.

И с первой же минуты Лиза открылась Ольге с новой стороны: как она уверенно держалась, двигалась. Излучала уверенность, спокойствие и позитив. И вдохновение. Для нее хотелось писать.
Ольга знала это. Она уже посвящала Лизе стихи.
Только никуда не выкладывала. Уж очень какими-то... любовными они получались.
Нет, к такому Ольга была не готова. Не писать не могла, но делиться стихами ни с кем не хотела.
— И вот он че-то слишком дохера запросил за выставку, — ругалась Лиза на знакомого московского галерейщика.

И тут Ольга узнала Лизу как успешного фотографа, с раскрученной студией, клиентурой, выставками... Появилось какое-то нелепое чувство вины. Словно это не Лиза виновата, что не рассказала этого раньше, а Ольга, что не спрашивала.

Теперь как-то не получалось на Лизу смотреть слегка сверху вниз, с высоты, так сказать, прожитых лет, как на молоденькую неопытную девочку. Теперь оказывалось, что в некотором роде Лиза успешней и счастливей по жизни. Перед этой женщиной Ольга робела.


Лиза была свободна на все сто. Вертелась в питерской богеме, бухала в VIP-заведениях, через день курила кальян на гашише на хате у известного художника или фотографа, спала с женщинами. Открыто уважала свои желания и с наслаждением их исполняла.

Вот отчего улыбка у нее такая, размышляла Ольга, рассматривая подругу вблизи.
Настоящая.
Захотелось даже потрогать упругие рыжие локоны.
— Я хочу сделать проект по твоей книге, — вещала Лиза. — Прикинь: возьму самые-самые, подберу под них образы, сниму, а выставлять будем так: огромные плакаты изолированно друг от друга на бетонных плитах — плиты бетонные обязательно... или текстуру под них — в общем, люди стоят около плаката в наушниках, а там — стихотворение. По которому образ...

Поток речи не смолкал, Лиза обрушила на Ольгу все эмоции, вдохновенно рассказывала о своем проекте, предлагала поехать к ней в Питер и поснимать какой-то из образов на собственно поэтессе.
— Я бы вообще одну тебя сняла в этом проекте, — заявила Лиза. — Но пока еще не настолько известна, чтобы это себе позволить. Не возьмут. Но в паре образов ты там точно будешь.

Ольга не спорила. Глядела на Лизу во все глаза, провожая ее к поезду. Они держались за руки. Совершенно естественно и вместе с тем удивительно нежно. На прощанье Лиза погладила Ольгу по щеке и легонько чмокнула в губы. И заскочила в «Сапсан».

Ее унес поезд, а я одна
На платформе стою
И смотрю ему вслед.
Ее украл поезд.
Как и рифму
Из стиха.
Все стихло.
И стих мой.
А ее схватил вечерний «Сапсан».
Уволок в гнездо северное.
А я все еще здесь.
Здесь.
Но другая.
Теперь другая.
Но ее унес поезд.

Ольга рассказала мужу вечером за ужином про идею Лизы. Про съемки.
— Хм-м, интересно, — выдал Евгений. — Съемки не в Москве-то?
— У нее в студии, — она напряглась, подкладывая Вовчику в тарелку еще пельмень. Вовчик по этому поводу изволил канючить.
— Это что такое? — нахмурился папа. — Ешь давай. А то никаких мультиков. Смотри, вон Алёнка уже доела, теперь рулет с чаем кушает. Давай, догоняй.
Но Вовчик все равно канючил, и пельмень достался папе.
— Не знаю я, в общем, про твои съемки. Это надо смотреть, как у меня на работе будет полегче, — пробормотал Евгений, включая ноутбук.
А Ольга взяла свой и отправилась в спальню.

Отчего-то сердце ее с предвкушением билось.

«Прости, я не должна была этого делать.
Так вышло. Я не могу скрывать.
Если чувствую, если чувствую, то беру. Я не могу.
Я такая.
Простишь?»

Ольга не знала, что ответить. Она, признаться, думала о двусмысленности того поцелуя, позволила себе несерьезную фантазию о том, что, пожалуй, могло бы произойти. Чисто теоретически... Понарошку.

Но эти строчки, эти слова Лизы. Значит, для нее это значило что-то. Признаться, Ольга так сперва не подумала. Очень естественный был поцелуй. Да. Потому и естественный.

— Я хотела целовать тебя по-настоящему, — писала подруга следом. — Долго-долго. До самого отправления. У всех на глазах целовать. Но постеснялась. Теперь я жалею.
— И я, — призналась Ольга. — Жалею.

ПО-
-НЕС-
-ЛАСЬ!!!

Все было вихрем, страстью, диким огнем — пока виртуальным, правда, но дату съемок, тем не менее, определили; паспорт Ольги весьма ответственно хранил заветные билеты. С каждым днем Евгений становился все пасмурней, но ничего прямо жене не высказывал.

Утром он отвез ее на вокзал. Проверил купе, оценил попутчиков. Сухо чмокнул в щеку.
Взял за плечо.
— Возвращайся, — нежно встряхнул. — Будем скучать.
И выбрался из вагона под настойчивые окрики проводников:
— Провожающие, выходим! Провожающие, все вышли?

Ольга не успела перевести дух, как завибрировал телефон в сумочке. Читая смску, Ольга чувствовала, как наливаются красным жаром уши.
«Сегодня я буду, наконец, ласкать твое тело. От одной мысли теку, как сука».
В этом была она вся — не знала меры ни в чем. Порой неуместная какая-то даже. Но такая живая. Рядом с ней и Ольга раскрепощалась.
«Вчера в душе думала о тебе. О том, что будет».

Она пока скромничала, но была уверена: рубеж пройден. Этот поезд — точка невозврата.

Целовать ее прямо на перроне Лиза снова не стала. Похоже, опять застеснялась. Зато зажала Ольгу в первой же подворотне и настойчиво, где-то даже грубо, очень требовательно поцеловала, бесцеремонно залезая холодной рукой прямо под куртку. Ольга отчего-то завизжала. Потом рассмеялась. Так было хорошо.

И стыдно.
Оттого, что там все намокло так, как давно уже с мужем не намокало.
Проза жизни, она вот такая.

Но Ольга отважилась. Наконец, она точно понимала — она хочет Лизу. Давно уже хочет.
Пожалуй, даже, она ее любит. Очень любит, пожалуй. Нет, правда, очень.
И любит, и хочет, ох, как все сложно.
Но теперь Ольга точно знала, что готова броситься в омут с головой.

Понарошку уронила
Любимую вазу.
Совсем случайно.
Со всеми случается.
Ненамеренно.
Разочаровала.
Выбрала не так.
Не туда и не с тем.
Понарошку словно
Родила.
Понарошку вскормила,
Вырастила.
Воспитала.
Понарошку все.
Понарошку жизнь.
Понарошку смерть будет.
Понарошку.
Я нечаянно.
Мне все можно.
Если понарошку.
Если понарошку,
То можно все.
Я понарошку.
Я же нечаянно.

А дома у Лизы внезапно оказался муж Андрей. Ольга замерла с приоткрытым ртом в коридоре, не удосужившись даже закрыть за собой дверь.
— Ну чего ты? — пожурила ее подруга. — Проходи давай.

— Хорошая моя, а ты не говорила мне, что замужем, — шепнула Ольга, когда мыли руки в ванной.
— Прости, — Лиза искренне смотрела прямо в глаза подруге. — Я как-то не сказала сразу, а потом даже не знала, как ты отреагируешь. Прости.
— А в контакте у тебя «Все сложно».
— Я же параноик, — рассмеялась Лиза. — Не хочу предоставлять системе данные для анализа.

Зря Ольга волновалась: Андрей оказался просто потрясным чуваком. С восьми до пяти он вкалывал в солидной фирме, а вот с пяти превращался в отвязного рокера. Группу они только раскручивали — Лиза помогала, и, по ее словам, «чуваки мегакруты были».

Вот так вот оказалось. Во всем она такая успешная, и муж у нее творческий, и так ее поддерживает. Отчего-то Ольге хотелось разрыдаться. Немного от зависти, но все-таки и от счастья, что так повезло Лизе.

А еще она так остро почувствовала себя лишней рядом с ними.
Они принимали ее.
Андрей тоже читал Ольгины стихи.
И знал все.
Лиза ничего от него не скрывала — целовала подругу нежно в висок, шутливо шлепала по попке, даже за сосок пару раз ущипнула через футболку.

Андрей наблюдал, и это заводило.
Он Ольге понравился и внешне тоже. Невысокий, но фигура красивая, подкачанный. И очень пухлые нежные губы.

Когда он оставил подруг вдвоем на кухне, Лиза набросилась на Ольгу.
— Какие у тебя классные здоровые сиськи, — шептала она, растирая соски под футболкой, настойчиво шарясь коленом между Ольгиных ног.
Нашла, что искала. Надавила — Ольга ахнула — сладко. Лиза укусила подругу за ухо, чмокнула в щеку и отпустила.

Андрей уходил на ночь в клуб с друзьями — выступал знакомый ди-джей. Очень удобно как-то он уходил, по мнению Ольги, а с другой стороны, оно и к лучшему, что он так решил — ей хотелось, чтобы Лиза сегодня принадлежала только ей. Она вообще, черт возьми, не рассчитывала, что Лиза может кому-то уже принадлежать. Но раз так, то хотя бы сегодня же можно, чтоб было по-другому?

А Лиза устроила отвязный вечер.
Пили белое, закусывали «Дор Блю» и виноградом, Ольга с большой осторожностью решилась попробовать гашиш.
Потом играли в дурака на фанты.
— Пиши самое неприличное, — настаивала Лиза, кидая в дедовского вида шапку-ушанку свернутые бумажечки.

Ольга первая проиграла, и пришлось оголить грудь. Потом Лиза сняла трусики. Потом Ольге выпало облизать по контуру одну из татух Лизы на выбор. И она облизала ласточку на бедре. А потом не смогла остановиться, поднималась выше, на сладковатый запах.

И как-то оно все само собой.

Все кувырком.
Получилось.
И я не знала,
И ты не знала,
Что получится.
Обе надеялись,
Что будет как-то.
А вышло так.
Чертовски здорово,
Задорно вышло.
Пила тебя.
Словно воду чистую.
Пила,
Смывая болото с сердца,
Вырывая копья
Из души,
Из ран,
Солью запекшихся.
А твоя соль, твой вкус, —
Эссенция жизни.
Я живая...
Живая я.
Ты — мой родник.
А я — твой.
Инь и янь.
Ты белая,
А я — черная.
Или наоборот,
Белая я?
Кто разберет?
Ты видишь всю мою суть.
Только со мной, пожалуйста, будь.
Родная, родник.

Как настоящая богема, они курили потом, лежа в обнимку на белом скрипучем кожаном диване. Ольга была без сил, но мечтала лишь о блокноте и ручке. С минуту не решалась попросить, но потом все же сказала сдавленно, все еще тяжело дыша. Застрочила, с бешеной скоростью, словно выдохнула слова — раз-два — выдохнула снова и поставила точку. И тотчас — боясь передумать — протянула листок ей.

И Лиза, закусив сигарету, протянула руку за бумагой.

Читала шепотом. Перечитывала некоторые строчки с разной интонацией. Ольге казалось, на некоторых местах Лизе хотелось заплакать. Вот-вот. Но нет, сдержалась.
— Впервые я не знаю, что сказать, — произнесла она тихо, с какой-то усталой грустью глядя на Ольгу. — И критики никакой не хочется.
Улыбнулась.
— Иди сюда.
Прижала Ольгу крепче. Поцеловала в висок. Как-то по-братски, или по-родительски. Ответственно как-то. Покровительски.
— Почитай что-нибудь из своего, — попросила она.
— Ты что? — сразу застеснялась Ольга. — Я не умею себя читать. Я вообще не умею декламировать.
— Зря, — заявила Лиза. — Могла бы на этом деньги сделать. Записать диск со стихами. Да! Вообще, обязательно нужно это сделать.
— Я не смогу.
— А можно тогда я прочту любимое? — спросила подруга. — Послушаешь? Я после этого стихотворения решила тебе написать.

Ольга не знала этого. Не знала и о любимом Лизином стихотворении своего авторства. Интересно было, да все как-то смущалась спросить.

Лиза читала великолепно, словно дышала строчками: голос то падал, то становился крепким, то надломленно звенел. Даже не верилось, что это ее, Ольгины, стихи так читают. Во дела...

Видима ли я?
Видимо, не я.
Крадущейся кажусь,
Кажущейся крадусь.

Все мое — бред!
Вся я — вздор!
Сама себе нож,
Сама себе вор.
Сама себе шут, кнут, суд.
Двенадцать присяжных в зале зеркал ждут.
Зеркалам не верю — лгут, проклятые, лгут.
Отражают.
Обнажают.
Обкрадывают
Душу.

А видима ли я?
Долго ли буду я?
Сама у себя? Своя?
Видимо, не я.
Сама себе смех,
Сама себе грех,
Ни единой душе радость.
Сама, сама себе крах, страх, прах.
Настоящая я.
Видима ли?
Видимо, не я.
Я — невредимая.
Невидимка в роскошных косах.

А утром звонил Женька. Весь в мыле. У старшего — колики в животе, а у младшей — сопли вдруг откуда-то взялись.
— Придется поменять билет, да? — спросила подруга, будто сама предлагала ехать. А Ольга так ждала, что ее будут уговаривать.

Ну, пожалуйста, Лизонька, не отпускай! Съемки же! Съемки!
— Да, поеду на «Сапсане», — кивнула Ольга. — В другой раз приеду, хорошо?

И отчего-то она знала, что больше не приедет. И писать больше Лизочке не будет. Ну, может, и будет, но никакого больше флирта, никаких нежностей и вольностей.

Она чувствовала себя использованной, преданной. Выпотрошенной. Ехала в такси рядом с предательницей, позволяла себя обнимать. В последний раз. А потом — рвать.
Как она могла? Почему сразу ничего не сказала?

Ведь Лиза понимала ее, черт возьми! Понимала.
Должна была понимать, как больно будет Ольге узнать про Андрея, видеть, как они вдвоем счастливы.

Лиза, может, даже и любила Ольгу. Искренне.
Но только женщина не нужна была ей целиком. Только ее душа.
Ее вымученная, блять, душа. Ну, и немного тело. В свое удовольствие, на праздники.

Насовсем она нужна была только Женьке. И Вовчику с Алёнкой. Вот им — да. Но им, блять, не сдалась ее гребаная душа с богатым внутренним миром.

Вот как понять? Как это понять, граждане?
Не выносила этого душа поэта, не выносила.
И Ольге хотелось плакать. Но отчего-то она улыбалась предательнице в глаза.

Предательница!
Дьяволица!
Соблазнительница!
Искусительница!
Змея! Ева!
Как тебя забыть?
Как посметь
Забыть
Тебя, дева?
Девочка,
Озорница,
Блудница?
Нет, просто резвится,
Не думает, не огорчается.
Чужие души круша,
Улыбается.
Пьешь мою душу,
Пей, до дна пей.
Что ж ты застыла?
Теперь пей.
Не хочешь пить?
Бей тогда, чего не бьешь, БЕЙ!

Когда сошла с поезда, последние слезы высохли, и Ольга уже почти не помнила даже их с Лизой прощания. Смазалось в памяти, как помада с губ. Оно и к лучшему.

Женьки на вокзале почему-то не оказалось. Зато в телефоне имелась непрочитанная смска:

«Родная, у Вовы температура. Поехали в поликлинику. С Аленой мама сидит. Возьми, пожалуйста, такси».

Стыд!
Стыд!
Боже, какой позор!
Стыдом!
Клеймись.
Клеймись, блудник,
Клеймись вор!
Сволочь, паскуда, предатель,
Гнус!
Стыдишься, стыдишься?
Стыжусь. Стыжусь.
Выстегать хочется,
Отхлестать, выжать,
До капли изгнать всю эту дурь.
Глупое это детство,
Предательскую веру!
Не верю!
Никому больше не верю!
Стыдишься?
Стыжусь.
Стыжусь.
Будто нагая
Сижу
Посреди площади.
И будто проповеди
Читают прохожие.
Проповедуют.
И все мне, мне в лицо!
Словно плевки, их слова.
Сама предательница!
Сама обольстительница!
Растлительница!
Блудница!
В голову ей! В голову целься
Блуднице булыжником.
Стойте!
Сама брошу.
Сама.
Заслужила.
Так и брошу.
Долго ль убиться?
Брошу,
Раз заслужила.


Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.