Шёпот роз

Римма смотрела в зеркало и думала: «Что со мной не так? Почему я такая? Лицо, как лицо, говорят, красивое. Красивое, как у мамы. Но я ведь не такая, как все! Ненормальная… Что делать, кого спросить?» Маму она спрашивать никогда бы не решилась. Мама смотрит на неё всегда со скрытым, но всё-таки видимым Римме, недоверием. «Как на шпионку смотрит», -- ёжилась под этим взглядом девушка.
Сколько Римма себя помнила, она всегда была такой: ни с кем не могла подружиться, не хотела общаться с детьми и со взрослыми, дичилась, молчала, уединялась. Она очень не любила ходить в детский садик, не играла, сидела в сторонке, отказывалась участвовать в концертах и утренниках. «Присутствовала, отсутствуя», как говорила воспитательница Валентина Фёдоровна, которая особенно не переносила Римму. А ведь надо было идти в школу, висело сознание этого топором над головой.
Мама не проявляла особого беспокойства, равнодушно выслушивала сетования воспитательниц, никак их не комментировала. И Римме ничего не говорила по этому поводу. А Римме хотелось поговорить с мамой, пусть бы она даже её пожурила, расспросила, что и как… Римма знала, что есть у неё свой малюсенький тёмненький домик, в который она может спрятаться, сжаться в комочек, закрыть глаза и никого не видеть и не слышать. Точно, как улитка, которую она встретила как-то на каменной дорожке в палисаднике. Этот домик – молчание. Опускался взгляд, и можно ни на что не реагировать, будто не тебя спрашивают, не тебе говорят.
Но в школе приходилось отвечать урок. Римма нашла приспособление: она, обладая великолепной памятью, отвечала всегда точно, почти по тексту учебника. Учителя ставили ей четвёрки, почти все и почти всегда. Как-то наивная отличница, горячая, как гейзер, Лёля Володина спросила громко во время урока географии: «А почему не пять? Ведь точный ответ!» Тамара Николаевна, географичка, слегка растерялась, замялась. А потом раздумчиво так объяснила: «Всё верно, но заученно, а не познано. Нет чувства освоенной темы». Римма не возражала, верно, она заучивала уроки, а не училась, как, например, та же Лёля, радостно выпаливавшая не только узнанное по теме, но и обязательно что-то своё, словно собственное открытие. Вся учёба, словно течение реки, протекала мимо, огибая душу Риммы, будто тот песчаный островок, виденный ею на прогулке.
Прогулка эта запомнилась ей особенным чувством, наполнившим всё её существо. Мама взяла Римму с собой на катер, который заполнили сотрудники фирмы. Там подавали угощение: шашлык на металлической сабельке, которая называлась шампуром, салат в прозрачной пластмассовой коробочке, сок с трубочкой, конфеты и печенье. Римме показалось, что она совсем взрослая, как все на катере, тем более что никто с нею не сюсюкал, не задевал её.
Погода была хмурая, хотя вчера ещё светило и пригревало солнце. Не повезло, считали мамины коллеги, а Римме именно такая погода и нравилась: тепло, слегка ветрено и хмуро. Дождя не было, серые облака просто сделали небо непрозрачным, холодным. Катер урчал мотором ровно и спокойно, словно, мурлыкающий во сне, огромный кот. Берега проплывали неспешно, менялись картины, переливаясь от одной к другой плавно и словно бесконечно. Римма вспомнила свой любимый калейдоскоп, не тот, где стекляшки были  ярких солнечных цветов: оранжевые, жёлтые, красные с ядовито-зелёными и синими вкраплениями, а другой, где холодно-голубые тона сменялись сиреневыми, бледно-зелёными, молочно-белыми… Такой был тот день ---- медлительный, спокойный, грустно- проникновенный.
Тихо доносились звуки музыки, сменяя одна другую. Музыка звучала разная, но была одна мелодия, которая точно совпадала с Римминым настроением, с состоянием природы. Тогда-то, на фоне этой мелодии и возник тот песчаный островок посреди реки. Катер даже будто затормозил на минутку на самой развилке, потом, по правилам дороги, повернул вправо, огибая препятствие, и Римма, перешедшая на левый борт, всей силой взгляда проникла вглубь островка и увидела группку ракит, траву под ними и слитый в сплошной пласт, словно молочный шоколад, нетронутый песок, который гладили речные волны. Тайна жила там, среди кружевных ракит, тайна заворожила Римму.
Римма часто вспоминала «свой» островок, мечтала о нём и думала, что вот там, наверно, прячется её счастье, потому что она словно слышала тихий, но явственный зов, когда проплывала мимо.
Почти все учителя, почти по всем предметам ставили ей четвёрки, кроме одного: Римма очень красиво и грамотно писала. Письмо она любила с первого класса, почерк её красовался на всех выставках тетрадей, и поручение ей было дано – переписывать материалы стенгазет и классного альбома. Римма делала это великолепно, охотно, гордилась своим умением. Любимое занятие примирило её со школой и одноклассников с нею.
А ещё у девочки проявилась тяга к изобразительному искусству. Сама Римма неплохо рисовала, но однажды, в третьем классе, учительница повела детей на выставку в Художественный музей. Все художники области выставили по одной – две картины, а рядом, в маленькой комнате была представлена детская выставка – из студии Детского творчества и из художественной школы. Странно, но у неё не возникло желания записаться в кружок или изостудию, но картины приковали её внимание, растревожили чувства. С этих пор она постоянно брала в библиотеках (а посещала и школьную, и городскую детскую) книги по искусству: альбомы мастеров-художников, книги о них. Скоро она знала многих, отличала их по манере письма. Но этим своим увлечением она ни с кем не делилась, только библиотекари знали о нём, но  большого значения этому не придавали.
Римме повезло ещё в начале учёбы: первая учительница симпатизировала ей. Почему? Непонятно. Просто она часто смотрела на серьёзное, замкнуто-грустное лицо ученицы, любовалась её правильными строгими чертами, тёмно-русой,  густой косой, серо-голубыми глубокими глазами. Низкий тембр голоса, бледность, хрупкость фигурки --- всё это было гармонично и красиво. Римма хорошо училась, ровно и невозмутимо вела себя с товарищами, чем вызывала не любовь или симпатию, а стойкое отстранённое уважение к себе. Ей шло её имя, строгая школьная форма, которую она не стремилась ничем разнообразить или приукрасить, шла её фамилия – Строганова. Так что, не испытывая любви к школе, Римма не испытывала и отвращения или дискомфорта. Смиренно и равнодушно проживала срок обучения.
Не вступая в компанейские группы, Римма всё-таки была в курсе многих классных дел.  С первого класса шли намёки и шёпотки про любовь, стыдили Лёлю за то, что не хотела сидеть за партой с коротышкой Осинкиным, а просила посадить к ней, на первую парту, высоконького черноволосого Павлика. Посмеивались над Серёжкой Кругловым, который приставал к Тане Крымкиной: дёргал за кудряшки, разбросанные по плечам, выбирал во всех играх в партнёрши… Да много было всего такого. А уж в пятом классе! А в седьмом!.. Только и обсуждали всякие отношения, сплетничали, писали записочки… А в девятом? Крымкина и Круглов ребёночка себе сотворили! Ушла Татьяна из школы, отложила на потом мечту стать журналисткой. Какое там! В семнадцать лет мамой станет. Но Римма и все в классе знали, что это вот тут рядом с ними --- большая любовь, просто живые Ромео и Джульетта, как и говорили про парочку взрослые. Одноклассники всё видели, всё понимали.
А Римма не понимала. С её раннего детства мама говорила о мужчинах в таком тоне, что, не запоминая слов и выражений, Римма всё-таки усвоила, что все мужчины – это ничтожества, потребители, эгоисты и, главное, всегда они нечестны с женщинами. Их надо опасаться во всём и всегда. А любить их просто не за что. Мама всегда находила что-нибудь отвратительное в каждом знакомом. Тот курит и мерзко пахнет, этот наглый и грубый, язык у него грязный, вон тот неряха, тот подкаблучник…
О женщинах мама говорила со сдержанным уважением и оттенком сочувствия. Да, у той не очень получился годовой отчёт, но ведь у неё такой начальник… А та плохо, безвкусно одевается, но ведь у неё такой муж!.. Сама мама общалась с людьми только на работе, у неё не было подруг, она сторонилась соседей, и Римма просто не представляла, как маму оценивают другие. А уж об отношении к ней мужчин и в мыслях у девочки ничего не было!
С подростковым возрастом пришли многие вопросы, на которые Римма не находила ответа: «А кто мой отец? А как же мама общалась, как вошла в близкие отношения с ним? Любили ли они друг друга? Как мама могла лечь в постель с каким бы то ни было мужчиной?..» И ещё многое, что девушка не позволяла себе додумывать, довоображать.
Однажды, когда они праздновали пятнадцатилетие Риммы, она, пользуясь своим привилегированным положением в этот день, отведя взгляд, спросила  маму:
---     Мама, мне надо хоть что-то знать о папе. Ты всегда говоришь, его нет и всё. А где он?
Долгое молчание повисло в комнате, как грозовая туча. Римма вжала голову в плечи. Голос матери зазвучал ровно, но скрытые громы грохотали в нём.
---     Тебе хочется испортить праздник? Пожалуйста. Твой отец бросил тебя ещё до твоего рождения. Он тебя не хотел. Я тебе и мать и отец.
Римма, собрав всё своё мужество, не отступала.
---     Но он жив? Где он?
---     Жив-жив! Таким ничего не делается. Живёт-поживает с другой семьёй.
---     У него другая фамилия? Какая?
---     Зачем тебе? Искать надумала? Если ты такое сотворишь, мать потеряешь.               
Римма поняла --- разговор окончен. Но теперь она знала точно две вещи: мама долгие годы носит в себе не угасший огонь обиды – это раз, и второе – где-то живёт человек, подаривший ей, Римме, случайную жизнь, обронивший её в мир, словно семечко на ветру. Ему нет до неё дела, а ей есть. Она затаила в себе необоримое желание хоть что-то узнать о нём, а значит, о себе.
После этого памятного дня рождения прошло полгода. Маме надо было поехать в командировку на два дня. Она и раньше уезжала в районы области, но всегда без ночёвок, а тут необходимо было провести двухдневный семинар в самом дальнем уголке их территориального пространства. Мужчины на фирме не могли сравниться с Александрой Леонтьевной, её упросили, пообещали премию, и она уехала.
 Римма осталась одна. Она, услышав маму по межгороду, убедившись, что та на месте, решилась. Дрожащими от волнения и стыда руками, она стала рыться в маминых вещах. Внимательно и осторожно перекладывала она стопки книг на столе, точно запоминая, что и где лежало, открыла маленьким ключиком, подсмотренным раньше, мамину шкатулку с музыкой. Она вздрогнула и огляделась по сторонам, заслышав «Танец маленьких лебедей», покраснела до корней волос, даже слёзы выступили на глазах. Но, не отступая от задуманного, начала трепетно рассматривать содержимое шкатулки. Наверху лежали документы на их квартиру, сберегательная книжка с внушительной, как показалось Римме, суммой вклада. Свидетельства о смерти дедушки и бабушки, которых Римма помнила смутно и знала, что умерли они в один  год, в начале года и в конце, оба от рака. А вот и  свидетельство о рождении Риммы: отец – прочерк, отчество Александровна по маме. Вот в конвертике клеёнчатые бирки с ручек младенца, Римма помнила, номер двадцать один, тут же клочок беленьких пушистых волос, обмотанных розовой ниткой. Ничего.
Какая-то газетная страничка. Римма рассмотрела её от буковки до буковки. Но как понять, зачем она здесь? Ни слова о маме или её родителях, нигде не упоминается их фамилия или мамина фирма. На всякий случай Римма выписала в свой блокнот все фамилии, упомянутые на странице, все названия статей и упоминания о координатах предприятий и учреждений. Одно в газете особенно привлекло её внимание, насторожило: там, в статье о городском парке, рассказывалось о скульпторе, который вырезал фигуры из засохших деревьев, дарил им вторую жизнь. Фамилия скульптора была Одиноков, такая необычная фамилия, и Римме показалось, что где-то глубоко в памяти эта фамилия хранилась под слоем лет и событий.  Вроде бы дедушкин дребезжащий голос произнёс её раздражённо, даже гневно.
Просмотрев всё в ящике маминого стола и в старой сумке с письмами, Римма убедилась, что ничего, прямо говорящего об отце, ей не встретилось. Ничего и косвенно относящегося к этой волнующей теме. Вот только разве что статья о парке.
Ни другой день после школы она пошла в парк. Газетная статья была восьмилетней давности, и Римма почти не надеялась хоть что-то узнать. Она обошла все скульптуры парка, на всех --- одна и та же фамилия: скульптор Одиноков. Она заволновалась перед самой свежей, видно было по дереву, работой, где всё та же фамилия значилась на медной табличке. Римма заглянула в глубину небольшой группы старых лип и увидела, что одно сухое дерево обрезано со всех сторон, с него снята кора. Сердце у неё застучало. Она поняла, что дерево взято в работу, значит, мастер рано или поздно окажется здесь. Она просидела на скамейке напротив дерева несколько часов, выучила все устные уроки по учебникам, проголодалась до рези в желудке. Когда солнце скатилось к земле, и его косые красные лучи стали бить ей прямо в глаза, Римма пошла домой.
Она шла и думала, что вот хорошо, что конец сентября тёплый и сухой, что ещё позволяет погода резать скульптуру, и Он придёт, наверняка. Должен. Вон, полоски закручивающейся спиралями коры разбросаны у основания комля, древесина белеет, как кость из свежего мяса. А как тихо в парке, как красиво горят верхушки клёнов! «Что он вырежет здесь, где старые липы словно ведут хоровод? Зверь или человек встанет под их сенью? Летом, в густой тени каждому захочется постоять здесь или посидеть, если поставят скамейку… Сидеть, спрятавшись от жары и смотреть на… на что?» Ей хотелось предугадать замысел скульптора, проверить свою возможность проникнуть в его мысли и чувства.
Мама приехала усталая, раздражённая. Она придирчиво осмотрела квартиру, заглянула в ванную, в холодильник, в лоджию… Придраться было не к чему. Римма тщательно поддерживала порядок, готовила еду: маму ждал рыбный суп и макароны по-флотски. Словно оттаяв, мама села ужинать и, между прочим, спросила:
---     Никого в дом не приводила?
---     Зачем? Нет.
---     Правильно, дочка. Дом --- это интимное место. Не допускай в свой дом никого.
---     Не знаю, мама. Вот к Лёле любой может прийти, когда захочет. У неё часто ребята собираются, чай пьют, музыку слушают, смотрят видео…
---     И что? Это, ты считаешь, дом? Это клуб какой-то! Что ж время такое…
---     Какое время, мама? Вот мы классику изучаем, другое время, так там всегда общество собиралось то в одном доме, то в другом. Люди общались, тоже музыку слушали, стихи, устраивали представления, делились мыслями…. Чаепития, пикники, игры… А  балы? При чём тут время? Просто, ты не хочешь ни с кем сходиться, так и скажи.
---     Так и говорю. Тогда люди порядочными были, воспитание и образование с рождения получали, умели общаться. А теперь что? Одни сплетни и зависть. Только и жди неприятностей.
---     Мама, почему ты так думаешь? Разве кто-то тебя обидел? Кто?
---     О, нет-нет! Я себя обижать не позволю, не допущу до такого! Ещё чего! В том-то и смысл: не подпускать к себе, кого бы то ни было, настолько близко, чтобы мог укусить. Пусть лают на расстоянии, если им надо…
---     Но ведь и друзей у нас нет, мамочка! Совсем никого.
---     Я твой, а ты мой друг. Разве не так? Я для тебя всё сделаю, в обиду никому не дам.
---     Я знаю. Я тоже тебя люблю. Но… но, мама, ты такая закрытая. Что я о тебе знаю?
---     Вот ещё! А что тебе надо такого знать? Я человек правил. Ничего тайного во мне нет.
---     А мой отец? Ты никогда ничего мне о нём не рассказывала, даже имя и фамилию я его не знаю.  Разве это нормально? Разве не скрыто, как великая тайна? Разве у меня нет права знать о нём?
Римма пожалела, что заговорила на эту тему. Мама нахмурилась, глаза её замерцали, как угли под чёрным пеплом бровей. Она судорожно задышала, сдерживая видимое гневное раздражение. Наконец, глотнув воздуха, она заговорила прерывающимся, охрипшим голосом:
---     Римма! Ты нашла, чем меня задеть! Знаешь ведь, что не переношу этих вопросов! Да, это закрытая тема. Не потому, что это тайна или я в ней проявила себя недостойно. Нет. Но я имею право на свою жизнь и судьбу, и никто не смеет внедряться в моё, личное.
---     А я? Как мне жить без куска моей судьбы, который ты закопала в могилу своей тайны? Я ведь началась там, где это  твоё, личное! Кто мой отец? Преступник, дурак, негодяй? Почему? Разве могла ты сойтись с таким? Почему он бросил нас? За что?!
---     Прекрати кричать! Что это за истерика? Почему именно сегодня? Что-то было без меня? Что?
---     Ничего не было, мама. Извини. Просто, я боюсь, что всплывёт что-то нехорошее, тяжёлое. Надо мной словно какая-то туча нависла. Мне это мешает жить.
Мама помолчала некоторое время, не глядя на Римму. Потом тихо и спокойно сказала:
---     Отбрось все свои тревоги. Твой отец нормальный человек, даже, можно сказать, неглупый и одарённый. Но, когда узнал, что я жду ребёнка, испугался и сбежал. А  имя его ты знаешь, я дала тебе его отчество, мы с ним тёзки. Ну, сама посуди, зачем навязываться к тому, кто не желает тебя знать? Спасибо дедушке с бабушкой, что помогли мне на первых порах, пока живы были. А так, что бы я делала? Пойми, Римма, меня бросили, обманули, втоптали в грязь! Что такое мать-одиночка? Я всю жизнь отмывала это пятно.
---     А какая у него фамилия?  Мне просто интересно, если бы…
---     Он же не дал её тебе! Оставь это, не думай!
---     Но ведь, пусть он виноват, а его родители? У меня, может быть, есть ещё бабушка и дедушка? Другие родственники…
---     Насильно мил не будешь. Не унизь себя, дочка. Держи голову высоко.
---     Не волнуйся, мама. И всё-таки, как его отчество: Александр…
---     Максимович. Всё? Успокоилась?
---     Хотя бы.
---     Так и будешь всю жизнь из меня по капле выдавливать? Иди спать.
Римма, конечно, заснула нескоро. Она вынашивала в душе план, состоящий из единственной фразы, после которой наступал полный провал фантазии: «Александр Максимович? Здравствуйте. Я ваша дочь Римма Строганова».
                2
В воскресенье Римма пришла в парк утром. Не было и девяти часов. Мама послала её за продуктами, чему Римма обрадовалась всей душой. Вот пришла она на скамейку в пустом, облетающем парке, сидит уже с четверть часа, и чувство волнения всё растёт в душе, будто ей назначен час встречи, будто его не избежать! Предчувствия её не обманули. Скульптор вышел сразу, словно вырос из-под земли, из чащи кустов напротив скамейки. Он скользнул по девушке взглядом, остановился в паре шагов от ошкуренного дерева и стал пристально на него смотреть. А Римма смотрела на него. Она сразу поняла, что это Он, ошибки быть не могло. Что-то в его осанке, в наклоне головы было знакомо притягательное, его профиль, чётко, словно резцом, вырезанный на фоне зелени, напоминал известный ей, даже родной… Ну, конечно! Она сама, разглядывая в зеркало своё лицо сбоку, видела эти линии: ровную, чёткую - лба, с небольшой впадинкой меж бровей, переходящую в такую же ровную линию носа с маленькими, строгими ноздрями, потом чёткие фигурные губы, изогнутые лепестками розы, округлый, не тяжёлый подбородок. Римма знала, что похожа на маму, но не совсем уж  точно: нос у мамы более округлый, подбородок тяжеловат, глаза жёлто-карие. А лицо скульптора словно подрисовывало к её чертам то, что отличало от маминых.   
Римма смотрела и трепетала, словно сейчас ей предстоял самый суровый экзамен. Она набрала воздуха в лёгкие, словно собиралась нырнуть под воду и тихо, но чётко позвала:
---     Александр Максимович!
Мужчина обернулся. Римма успела отметить, что он довольно красив, особенно притягателен взгляд чуть исподлобья, острый и внимательный. Секунды две они молча смотрели друг на друга. Римма даже чуть улыбнулась и, волнуясь,  хотела уже поздороваться, чтобы договорить приготовленную фразу, но взгляд мужчины налился вдруг неприкрытой злобой, и он сплюнул в траву, и отвернулся от Риммы.
Римма окаменела. В ней разливался свинец, не дающий сдвинуться с места. Она не могла пошевелиться, даже отвести глаза от этого человека. А он, не взглянув больше в её сторону, ушёл по нечёткой тропке в сторону сарайчика у забора. Римма вдруг поняла, что не дышит, вздохнула, словно вынырнув из воды, и поняла, что по лицу струятся слёзы. Горячая волна обиды переполняла её, жгла душу.  «За что? Почему? Он что, знает меня? Видел, помнит, узнал? А что я ему сделала? Или испугался, что стану навязываться?..» Ей стало нестерпимо стыдно. Она подумала, что все эти чувства как-то предвидела мама, а она не послушалась её. Мама, конечно, знала, на что способен этот… отец. Знала ему цену. А Римма вообразила непонятно что! Дурочка! Он ведь всю жизнь здесь, рядом, знал о дочке и никогда не интересовался ею. А она!.. Римма вспомнила, как бабушка ей говорила постоянно: «Риммочка, всегда слушайся маму. Мама тебе желает счастья».
То, что мама у неё – единственный родной человек, предстало в этот миг перед Риммой просветлённой, непоколебимой истиной. И мамино утверждение, что мужчины более низкие, коварные существа, тоже проникло, наконец, не только в сознание, но и в строй её чувств. Римма, в конце концов, заставила себя повернуться и уйти. Она шла, еле отрывая ноги от земли, опустив голову, роняя на дорогу злые кипучие слёзы.
Она зашла в магазин, купила по списку продукты, принесла в кухню. Мама взглянула на неё.
---     Что с тобой? Дай-ка лоб. Ничего, не горячий. Чаю хочешь?               
---      Я пила чай.
---      Полежи до завтрака.
Римма лежала, запрокинув голову, которая казалась ей свинцовой, налитой тёмным и густым без просвета. Она даже не думала, а переливала обиду, как ртутную каплю, из одной части души в другую. «А как же я смогу построить свою жизнь? Ведь я так их всех ненавижу! Разве я смогу кому-то поверит? Влюбиться? Да ведь любой может обмануть, не только до свадьбы, но и потом…  Бросают с детьми, предают, изменяют… А любовь? Что это? Есть ли она? Кругловы? Да они ещё дети. Серёжка же не   м у ж ч и н а!  А станет же им. И что? Всё может случиться…»
Римма вдруг почувствовала скуку. Словно всё в окружающем её быте потеряло всякую окраску – всё серое. Стены, потолок, белизной которого гордится мама, пол в светлых и тёмных серых квадратиках на линолеуме, комнатная роза с тусклым серым махровым цветком, шторы, окно, желтеющий клён и рябины за окном… Римма, преодолевая скучную усталость, повернулась на бок и закрыла глаза. Вдруг резко, как в фотовспышке, высветилась та ужасная картинка: он взглянул и плюнул зло, и ушёл. Этот плевок позором падал снова и снова в её сознание. Ведь не просто отвернулся и ушёл, а плюнул! Значит, не просто бросил когда-то и сбежал, а разорвал отношения с обидой, злобой, с какой-то значительной, оскорбившей его причиной!
Римма резко села на постели. Теперь она точно знала, что есть тайна, есть, объясняющие всё, обстоятельства, к которым мама её никогда не подпустит. Никогда и ни за что! «Я должна понять! Мне надо знать! Я не смогу жить с этим!» Она словно налилась нетерпеливой гонящей вперёд энергией, от которой её забила дрожь. «Буду ходить и смотреть на него, пока он не заговорит. Пусть плюёт, уходит, молчит. А я буду ходить и смотреть!» Она, словно очнувшись, огляделась. Комната была, как всегда, полна красок и уюта: обои на стенах в тёмно-розовых букетиках по солнечному фону, шторы тяжёлые, медовые, потолок ослепляет, как снег под солнцем. А роза! Она горит пурпуром, раскрывшись, как китайский бумажный веер, хранящийся у мамы с детства!
 Римма, наступая только на малиновые квадраты линолеума, прошла в кухню и села за стол. Мама  мельком улыбнулась ей, поставила перед нею тарелку с голубцами, положила вилку. Римма ела и наблюдала за мамой. Она пригляделась, впервые за почти семнадцать лет к её лицу и фигуре и подумала, что мама ещё красива, красота её неброская, но… «классическая», определила она для себя. Она представила маму рядом с отцом и поняла, что они по всем внешним признакам – пара, как многие любящие, похожие друг на друга люди. «Видно, человек больше всех себя самого любит, вот и находит похожего». Римма попыталась вообразить, как родители целуются, обнимают друг друга, спят лило к лицу… Но, вспоминая их теперешнюю нетерпимость друг к другу, она передёргивала плечами от ощущения неестественности, невозможности такого.
  Она пришла в парк в воскресенье утром, села на скамью, повернув голову к кустам, из которых он вышел в прошлый раз. Точно в такое же время, ровно в девять, он снова пришёл к дереву. Сначала не обратил на неё внимания, сразу достал из небольшого чемоданчика, с которым пришёл, крупный резец, небольшой молоток и начал работу на грубом с корявыми раструбами стволе. Но в какой-то миг, словно почувствовав спиной её взгляд, резко остановился и оглянулся. Римма невольно встала. Они глядели друг на друга с минуту, глаза в глаза, и взгляды эти, словно две тучи, порождали молнии. Казалось, воздух трещит от силы, посылаемой от человека к человеку. Потом скульптор тяжело вздохнул, отвернулся и, с натугой проведя резцом раз – другой по дереву, бросил инструменты и, присев на обрубок ствола, валявшийся под кустом, закурил, не глядя в сторону Риммы. Она же опустилась на скамейку и не отводила от него взгляда.
Когда Римма только входила в парк, она внимательно огляделась по сторонам, увидела на газоне малоприметную тропку, ведущую к месту работы отца, по ней он приходил к сухостойному дереву. Она успела рассмотреть, что работа продвинулась, поверхность носила следы режущего инструмента и форма ствола несколько изменилась, но ещё непонятно было, что из этого выйдет. «Значит, он работает не только по выходным. Может быть, по вечерам, пока светло?» Она решила проверить. Но сейчас не собиралась уходить, пока он здесь. «Буду сидеть и смотреть. Что он мне сделает?»
Покурив, резчик принялся за работу. Он не смотрел в сторону Риммы, но она видела, что раздражает его. Иногда молоток соскальзывал и бил в сторону, не попадая по резцу, иногда злобная досада проступала в выражении лица мастера. «Злись, злись! Может быть, хоть что-то скажешь, что-то вырвется из тебя!», -- внушала ему Римма на расстоянии. Так продолжалось больше двух часов. Отец  несколько раз курил, присев всё на тот же чурбак, видимо, для того и оставленный под кустом. Он не смотрел на Римму, увлёкся работой, Римма это видела. Сняв свою лёгкую куртку, закатал рукава рубашки, на синей ткани которой, на спине,  скоро проступило тёмное влажное пятно. Римма увидела силу его рук, поджарую гибкость тела, она невольно залюбовалась его одухотворённым лицом.
Полдвенадцатого работа прекратилась. Резчик сложил инструменты, перебросил через плечо куртку и ушёл. Римма не знала – это обеденный перерыв или конец? Она пошла домой, пообедала с мамой, почти не разговаривая, взяла учебник литературы и снова пришла на скамью. Читая, она просидела больше часа, но скульптор не возвращался.
Ещё три недели по воскресеньям Римма наблюдала работу резчика, а тот, делая своё дело, вообще не реагировал на неё. Римма видела, что он и в другое время приходит сюда, работа продвигалась и в промежутках от воскресенья к воскресенью, но выпускной класс требовал упорных занятий, и Римма не могла выбрать времени для более тщательной слежки. Скульптура из дерева уже обрела форму: это был большой, сильный человек, как бы защищавший собой маленького человека, ещё непонятно кого – женщину ли, ребёнка…
Римма удивилась замыслу автора. Он словно насмехался над ситуацией, которую проживала сейчас Римма: она искала защиты у отца от него самого, от его жёсткости к  своему ребёнку.
Погода испортилась. Осень наступала дождём и ветрами, и в воскресенье Римма обнаружила, что скульптура укрыта большим куском полиэтиленовой плёнки, обвязана шпагатом. Да и на скамейку не присядешь, она совсем мокрая. Римма загрустила. У неё словно отняли что-то необходимое, скрашивающее её жизнь. Она побродила по пустому парку и пошла домой.
Бабье лето засверкало солнцем, полетели паутинки, листва словно вспыхнула кострами, распалила разноцветьем всё вокруг. Тепло, безветрие, запахи увядания наполняли всех и всё ласковой грустью.
Римма в воскресенье пришла на своё место в парке. Отец уже резал. Пришёл, видимо, пораньше, ловя минуты погожих часов. Скульптура, по мнению Риммы, была готова, но резец мастера, другой, маленький, и какая-то трущая дерево шкурка, всё подправляли, полировали то там то здесь. Наконец, оглядев свою работу, мастер открыл стоящий у куста бидон и, обмакивая в него кисть, стал мазать своё творение желтоватой жидкостью с резким неприятным запахом. У сидящей в стороне Риммы даже защипало в глазах. Отец тоже периодически отходил в сторону, вытирал платком глаза, но продолжал работать. Закончив, собрал всё, снял старый плащ, свернул его и засунул в холщёвую сумку. Посмотрел на Римму. В этом взгляде она не увидела того, ставшего ей привычным, досадливого презрения. Он смотрел просто, и даже как будто жалея её. Римма заволновалась, затрепетала,  невольно потянулась навстречу. Он подошёл.
---     Ну, дождалась? Что ты  ходишь, что смотришь? Чего хочешь?
---     А… а вы знаете, кто я?
---     Знаю, Римма Строганова. Я тебя знаю… И ты знаешь? Откуда? Не могла тебе мать сказать…
---     Я сама… Просто догадалась. В  газетке о вас прочла.
---     Ишь ты, Агата Кристи! Вычислила! А мать, значит, газету хранит. И что тебе надо?
---     Мне? Только правду. Почему вы меня бросили, за что ненавидите? Я же ничего не прошу, и мама…
---     Много ты знаешь! Откуда взяла, что … ненавижу?
---     Это видно по взгляду, потому что не замечали будто, а тогда даже… плюнули.
---     Ты очень на мать похожа. Она такая же была… красивая. Я плюнул, прости меня, не по твоему поводу, а по поводу ситуации. Только от неё не отплюёшься. Тебе ведь и семнадцати нет, не могу я тебе такую нагрузку дать… Максимычем меня не зови – не моё это отчество, --- увидев, что Римма хочет задать вопрос, опередил её. Какое --  не твоё дело. Я с тобой общаться не буду. С другой стороны, знаешь, я решил с тобой поговорить вот о чём: у тебя есть брат по отцу, по мне то есть. Он на два года моложе, в железнодорожном техникуме учится. Его зовут, запомни, Сергей Одиноков. Он на меня похож, только волосы светлые. Поняла?
---     Поняла. Брат! Неужели у меня есть брат!
---     Так вот, Римма, я вижу, ты взялась за расследование не шутя. Докопаешься и до всех в моей семье. Запомни, я тебя прошу, на пушечный выстрел не подходи к моему сыну. Слышишь?
---     Но почему? Что плохого?.. Я же ничего не прошу…
Лицо отца всё задрожало, черты исказились, словно от противного вкуса во рту, он скрипнул зубами и прохрипел с натугой:
---     Не вздумай объявиться Серёжке! Не смей!
Он встал, подрагивающими руками собрал вещи и, ломясь через кусты, ушёл прочь.

                3
Римма снова переживала горечь отцовского презрения. Его «не смей!», выражение искажённого лица, уход, стремительный и грубый, --- всё это отзывалось болью и ощущением позора, как тогда от его плевка. Некому было рассказать об этом, не у кого попросить объяснения и совета. Как никогда раньше, Римма чувствовала себя одинокой и беспомощной. У неё начала болеть голова, руки опускались, не хотелось учиться… Но надо же было собраться, готовиться к главным школьным экзаменам! Надо было думать и о будущем. Болела голова, уныние наполняло душу, ничего не хотелось. «Если бы я могла с кем-то поговорить, хотя бы высказаться! Невыносимо носить эту тяжесть в себе! Я разорвусь на кусочки или сойду с ума!..», ---- думала она порой, когда не могла удержать злые слёзы отчаяния.
Проснувшись серым ноябрьским воскресным утром, Римма вдруг решила: «Напишу обо всём, словно в письме к подруге, может, станет яснее, легче. А впрочем, можно написать и, чтобы не возвращаться  постоянно к написанному, послать самой себе письмо. Ой, здорово! Чтобы мама не увидела, пошлю на почту «до востребования», а когда получу, прочту, снова сама себе отвечу. Может быть, эта, конечно, глупая игра, отвлечёт от постоянного напряжения, как-то развеет тоску…»
Римма взяла чистый лист, села к столу и начала своё письмо. Она придумала, что одна Римма – вот эта, у которой  т а к о й   отец – будет  Римма Одинокова, а другая Римма (бывают же тёзки), будет Римма Строганова. Римма Строганова из её первого письма только-только узнала обо всех событиях, связанных с найденным отцом. Эти события были подробно, с описанием чувств и мыслей, изложены красивейшим Римминым почерком на пяти листах, вложены в конверт и отправлены на главпочту. После получения этого письма, Римма, действительно, испытала какое-то облегчение. Она перечитывала страницу за страницей и думала, как деликатно и с пользой отреагировать на все события, как помочь в этой ситуации своей «подруге».
Ответ она писала в воскресенье. «Дорогая моя подруга, Римма! Я думаю, что только ясность может помочь тебе в дальнейшей жизни. А как её добиться? Мама ничего тебе не скажет, только расстроится и обвинит в навязчивости и бестактности… Отец, может быть, и расскажет в чём дело, но как к нему подступиться? Как поговорить откровенно по душам? Кроме парка нет места пересечения ваших дорог, а  парк до лета недоступен. Есть два варианта поведения: первый --- ждать лета, новой встречи, при которой настойчиво потребовать объяснений, а второй… Знаешь, я даже боюсь тебе советовать, потому что неизвестно, что из этого выйдет… Но решай сама, подумай, давай не спеша обсудим это: найти брата и попробовать с ним познакомиться, получше его узнать, подобраться к отцу. А? Пиши мне, подружка, я за тебя переживаю. Но, главное, не унывай! Сейчас надо хорошо окончить школу и решить, что дальше. Ещё не решила? Пиши. Жду. Твоя «Строгая» Римма».
Письмо было получено, перечитано, но отвечать Римма не спешила. Она просто растерялась от мысли, что надо нарушить именно тот запрет, который особенно подчеркнул отец. Он ведь категорически не хотел её знакомства с братом! Римма думала-думала, но мысли расплывались, пугая её, вводя в какой-то зловещий туман. Она еле дождалась воскресенья (в другие дни от уроков было не продохнуть) и села за письмо.
«Моя единственная, верная подруга! Здравствуй. Спасибо за письмо, за твои советы, за то, что я могу всё с тобой обсудить. Я писала, что отец запретил приближаться к брату. Но ждать лета я тоже не могу. Во-первых, весной и летом – сплошные экзамены, во-вторых, та скульптура вырезана, а будет другая или нет --- неизвестно. В третьих, а вдруг  брат летом окончит техникум и куда-нибудь переедет? Тогда, вообще, все нити оборвутся, мне же ничего об этой семье неизвестно. Я думаю, ждать рискованно. Надо действовать. Как ты думаешь? Я с нетерпением жду ответа, тем более что время бежит, и уже скоро зима, а там и Новый год. До свидания. Твоя Римма Одинокая».
Строгая Римма посоветовала найти подступы к железнодорожному техникуму, и Одинокая Римма, неожиданно проявившая несвойственную ей изобретательность,  завела на перемене разговор о том, что вот, мол, её двоюродный брат собирается стать машинистом, любит путешествия, а что это за техникум в их городе, хороший ли, неизвестно. Тут отозвалась Лёля Володина.
---     Не сомневайся, Строганова, хороший наш техникум, у меня там сосед по площадке на третьем курсе учится. Я сама у них на осеннем балу была. Представляешь, у них там почти одни парни учатся!  Меня Толик и пригласил, вроде для пары. Ха-ха-ха! На новогодний бал опять приглашает. Здание у них хорошее, зал красивый… А хочешь, пойдём со мной! Сама всё увидишь, брату напишешь.
---     Ой, Лёля, спасибо! Правда, можно?
---     Можно, можно! У него дружок без пары, будешь его подружкой на балу. Идёт?
---     Идёт, конечно, Володина! А ты договоришься, не забудешь?
---     Римм, ты моё слово знаешь. Не сомневайся.
После этого разговора Римма стала чаще общаться с Лёлей, та тоже обращалась к ней теперь по разным поводам, даже Лёлина закадычная подруга Света Шорина заревновала. Но у Светы крутился роман со студентом из музучилища, красивым гитаристом Геной Зубцовым, так что Лёле необходимо было сойтись с кем-то из девочек для внеклассного общения. Тут и подвернулась Римма, которая была без подруги, то есть как раз то, что надо.
Лёля не представляла даже, как удивила и обрадовала Римму. Римма всегда выделяла её из числа одноклассников, уважала её самостоятельность, инициативность, ценила свободолюбие, независимый нрав, но без наглости и бравады. «Хорошая девчонка», -- так думала Римма, так думали все в классе. А ещё Римма думала, что бывают в жизни почти чудеса: вот понадобилось ей попасть в техникум, и получается вроде! Просто чудо! «На ловца и зверь бежит!» --- ликовала Римма, с откровенной симпатией глядя на этого милого ей «зверя». Обо всём этом было в её очередном письме, которое она опустила в ящик у школы.
Новогоднего бала Римма ждала в предвкушении нового волнения, новых своих поступков, на которые решалась, словно бросалась с горы. Правда, за спиной был парашют – её право и правота, её надежда на справедливость. Но не было тренера, инструктора, который бы объяснил, научил пользованию спасительным приспособлением. Приходилось надеяться только на себя и на Бога. Римма, вопреки маминому вседавлеющему атеизму, вдруг начала всё чаще обращаться к той высшей силе, которая проявилась и ощущалась ею в последнее смутное для неё время. «Господи, -- молила в мыслях девушка, --- помоги мне узнать и понять мою историю. Я не буду никого осуждать, обещаю не злиться, не возненавидеть! Только хочу знать».
Лёля сообщила, что вечер в техникуме буде ровно через две недели, в субботу. Римма встревожилась, даже плохо спала две ночи, но потом написала письмо, в котором успокаивала свою Одинокую, просила не настраиваться на чрезвычайные события, потому что могло получиться и так, что о брате не удастся узнать совсем ничего, а уж увидеть… Она словно заморозила свои чувства, отключила докучливые мысли и обдумывала только свой наряд ( а выбор был невелик: бархатная удлинённая юбка с белой блузой  или тёмно-розовой обтягивающей кофточкой или платье-костюм из тяжёлого шелковистого зеленовато-голубого трикотажа). Римма решила надеть чёрную юбку с розовой кофточкой, так попроще  будет, хотя и нарядно. Она хотела затеряться, не привлечь к себе всеобщего внимания. «Я рассуждаю, как шпионка, -- писала она Строгой, -- представляешь, мечтаю о шапке-невидимке! Вот было бы здорово!»
Мама узнала о том, что Римма собирается на вечер, заметно обрадовалась: «Наконец-то ты проявила интерес к развлечениям, свойственным твоему возрасту! Я уже начала беспокоиться, слишком ты зажата. Но смотри, Римма, не доверяй новым знакомствам, не увлекайся мальчиками! Они способны на всё. Такие распущенные, пьющие, наркотики знают…» Римма кивала и думала: «Вот-вот, все они негодяи, после этого иди, дочка, развлекайся…»
Здание техникума, в самом деле, и снаружи и внутри было симпатичным: небольшим, но не тесным. Вестибюль просторный, на стенах зеркала, под ними скамейки – удобно раздеться, переобуться в сменную обувь. Римма надела чёрные свои «балеточки», туфли-лодочки без каблуков, и легко заскользила по линолеуму вслед за Лёлей, которая подправила свой небольшой рост высоченными «шпильками», отчего шла несколько прыгающей походкой, боясь поскользнуться. Лёля ориентировалась в чужом здании, как дома, привела Римму к актовому залу. Там их встретили друзья Лёли. Толик представил Олега, длинного и носатого парня, который, увидев Римму, словно ошалел от её красоты. Он покраснел, запнулся и замолчал на весь вечер. Ребята заняли хорошие места у края центрального прохода. Сначала планировался концерт, потом танцы, игры, небольшое угощение в виде чая из самоваров и ожерелий из баранок, стопок печенья, рассыпной карамели. Всё было прекрасно продумано и организовано, это сразу поняла Римма, увидев ряды чайных столиков у стен фойе,  нарядный, весь в гирляндах и бумажных снежинках зал. Она ещё подумала, что чаёвничать, видимо, задумано во время освобождения зала от стульев, что скучать будет некогда.
Сначала выступил директор, коротко, чётко поздравил всех с Новым годом. Потом вместе с завучем они раздали награды за различные успехи: в учёбе, спорте, художественной самодеятельности… Тут Римма и вздрогнула, услышав фамилию Одиноков. Да-да, Сергей Одиноков, второй курс. И вышел на сцену красивый юноша с родным лицом, с ясным знакомым взглядом. Рослый, гибкий, пышноволосый… Римма просто «сфотографировала» его своей памятью. Она радовалась, что брат так хорош, что у него успехи, что, оказывается, он играет на трубе, ещё и рисует, что тоже отметил директор. Брат был красиво одет – модная жилетка делала его внешность по-настоящему артистичной. И Римма вдруг поняла, что уже любит своего    Серёжу так, как и любила бы младшего брата с гордостью за всё хорошее в нём.
Во время торжественной части Римма периодически поглядывала, стараясь сделать это незаметно, на Сергея. Скоро он с группой ребят обосновался на сцене, они аккомпанировали всем: певцам, танцорам, исполняли музыкальные номера. Серёжа был в центре группы, дважды солировал, держался уверенно, свободно. Римма заметила, что ему аплодируют лично, обрадовалась, сама хлопала долго и сильно.
---     А, Римм, нравится вечер?
---     Очень-очень!
«Дорогая моя подруга Римма, -- писала Одинокая Строгой, --- всё, о чём я мечтала, произошло: я познакомилась с братом Серёжей. Дело было так: Олег пригласил меня на первый танец. Я не могла дождаться, когда кончится музыка, танцевать не хотелось. Он близко приникал ко мне, дышал в самую макушку, а когда я поднимала на него глаза, то видела его раскрытые ноздри, что было неприятно. Он, видимо, понял, что не интересует меня, ушёл курить и исчез. Лёля спросила у Толика – куда, тот выразительным жестом провёл по горлу, мол, выпивает с кем-то. А я смотрела на Серёжу. Вокруг него вертелись какие-то девчонки, совсем молодые, а он вдруг заметил меня, пригласил на медленный танец. Танцует он хорошо, чувствует музыку, тактично ведёт партнёршу. Но я хотела поговорить и спросила, где он научился играть на трубе. Он рассказал, что с шести лет ходил во Дворец железнодорожников в кружок духового оркестра, и сейчас играет в оркестре, но больше любит эстраду. Потом он намекнул, что хочет со мной познакомиться поближе. Тут я и сказала:
---     Ты, Серёжа, моложе меня на два года, поэтому я на тебя смотрю, как на младшего брата. Мне и ровесники-то кажутся детьми…
---     Откуда ты знаешь, сколько мне лет? Я что, так молодо выгляжу?
---     Ну, не старо. Просто, Сергей Александрович, я о тебе много знаю, а ты обо мне – нет. Так что не вздумай за мной приударить --- это исключено.
---     У тебя, наверное, жених взрослый, какой-нибудь богатый дядька! А?               
---     Думай, что хочешь. Только знай, я к тебе очень хорошо отношусь, как к человеку. Но это и всё.
Строгая моя, он не отходил от меня весь вечер, помог собраться в вестибюле, проводил до остановки. Мы разговаривали о многом, но перевести тему на его семью как-то не получалось --- не те отношения. Всё-таки, когда остановились ждать троллейбуса, он снова стал допытываться, откуда я его знаю. Я сказала, что это семейная тайна. Тогда он и говорит:
---     А-а-а… Я, кажется, понял! Вон что! Ты – моя сестра по отцу! Признайся!
---     А ты поклянись, что не скажешь отцу о нашем знакомстве!
---     Не скажу. Обещаю. А почему не говорить?
---     Потому, что он запретил мне общаться с тобой.
---     И от меня скрыл. Я просто слышал как мама, когда они поругались, сказала ему: «Подумай о сыне! Или, как дочку, забудешь, если уйдёшь?» Я у мамы пробовал спросить, а она прямо сказала, что есть какая-то сестра, а где неизвестно.
---     В двух шагах. Всю жизнь рядом.
---     Как глупо! Ну, что такого, разошёлся он с твоей матерью, и что? Почему нам не признавать наше родство? Никто же ни на что не претендует. Или я не прав? Ты что-то хотела?
---     Абсолютно ничего. Только правду. Я не знаю, почему он меня бросил, за что не любит, не хочет знать? Что произошло между ним и мамой? Мама тоже молчит и тоже не хочет его знать. Серёжа, помоги мне. Только об этом и прошу: разузнай, что сможешь. Я тебе даже в друзья не навязываюсь…
---     Нет, Римма, я теперь не хочу быть тебе чужим! Ни за что! Я так рад, что у меня сестра, такая красивая, умная… Старшая сестра! И ты не забывай своего брата! Ладно? Обещаешь? Вот мой телефон. А твой? Будем разговаривать, надо придумать позывные, тайное контактное слово.
---    Ой, ты просто детектив! Ну, и что тут придумать? Предмет? Имя? Цветок?
---     А какой цветок ты любишь?               
---     Я? Розу. А правда, пусть будет «роза». В разговоре это и за имя сойдёт и цветком может послужить…
---     Значит, я так и спрошу: «Алло, можно Розу?» А твоя мама ответит, что у вас такой нет. И что?
---     А я тут тебе и перезвоню, потому что мама мне скажет, что кто-то Розу спрашивал. Но не беспокойся, когда я дома, то сама подхожу к телефону.
Так что, Строгая, теперь у меня прочная связь с семьёй отца, и я всеми силами постараюсь разгадать причины его ненависти ко мне». Письмо заканчивалось прощанием, как если бы и вправду было посланием к другому человеку.
                4
В новогоднюю ночь Римма вдвоём с мамой сидели за столом, выпили по бокалу шампанского под бой курантов. Вскоре зазвонил телефон. Первой Римму поздравила Лёля, пожелала счастья и любви, передала привет маме. Только трубка коснулась аппарата, телефон снова зазвонил, Римма даже испугалась от неожиданности.
---     Алло! Можно Розу?
---     Я слушаю. Здравствуй, с  Новым годом! Желаю здоровья, счастья, исполнения мечты!
---     Да, спасибо! Я желаю того же! Чтобы всё-всё задуманное исполнилось, и чтобы было много радости! Как дела?
---     Всё хорошо. У тебя тоже? До свидания.
---     Кто это был? --- удивилась мама, зная необщительность дочери.
---     Это Роза. Новая знакомая. На вечере в техникуме познакомились.
---     А-а-а…  Не русская?
---     Русская. Хотя… я не знаю. Просто, хороший человек.
---     Так быстро разобралась? За один вечер? Ох, Римма, будь поосмотрительнее!               
Римма встретилась с Сергеем седьмого марта на площади у театра, до которой и ей и ему было идти минут десять навстречу друг другу. Он преподнёс ей чёрно-красную  розу на длинном прочном стебле, удивил несказанно, поцеловав руку, передал небольшой свёрток.
---     Серёженька, спасибо! А я не догадалась двадцать третьего февраля…  Ай-яй, стыдно-то как!
---     Что ты, сестричка! Я ж ещё не достиг армейского возраста! У нас всё впереди, правда?
Они погуляли по площади, поговорили об учёбе, о друзьях… Римма посмотрела в глаза брата, спросила тревожно:
---     У отца ничего не узнал?
---     Нет. Придумал даже, что задали нам сочинение написать «Первая любовь моего отца», так он только усмехнулся: «Я не помню, -- говорит, -- напиши про маму».  До бумаг пока не смог добраться, когда я дома, тогда и кто-то из родителей,  ведь у нас однокомнатная квартира, я зимой в кухне сплю за ширмой, а летом в лоджии.  Потому, наверное, и нет у меня ни сестры, ни брата… кроме тебя, конечно.
Они расстались нехотя. Но оба были затянуты водоворотом дел, связей в своих кругах. Правда, телефонные переговоры «роз» были регулярными, тёплыми и радостными для обоих. Как-то образовалось время, когда оба были посвободнее от  любопытства близких: оказалось, обе мамы любили и смотрели один и тот же бесконечный сериал по телевизору и ничто их не могло отвлечь. И обе мамы знали о «Розе», но если Александра Леонтьевна принимала это «имя» равнодушно, то Марина Витальевна не на шутку тревожилась: у сына девочка появилась, довольно навязчивая, звонит частенько. Но ведь и он ей звонит, значит, она его интересует, нравится ему! А ведь он совсем мальчик, ещё и шестнадцати нет. А вдруг эта Роза опытная обольстительница, акула? Заморочит мальчишке голову, развратит, отобьёт от учёбы? А если сама девчонка-малолетка? Ещё сотворят ребёночка! Время-то какое… Кругом сплошной секс!
Марина Витальевна поделилась тревогами с мужем, на что Саша ответил, как обычно, немногословно.
---     Ну, не запретишь же… Соломку не подстелишь…               
А сыну сказал прямо:
---     С девочками не связывайся, рано ещё. Дружи со всеми, никого не выделяй, не влюбляйся. Постарайся, сынок. Надо, прежде всего, на ноги встать, --- он тяжело вздохнул, -- очень уж тяжело исправлять ошибки молодости!..
---     Я понимаю, папа. А ты… ты ошибался?
---     То-то и оно. Врагу не пожелаю.
---     Расскажешь?
---     Нет.
И ушёл из дома. Серёжа почувствовал, что этот ответ, словно стена закрывает какой-то тайный уголок души отца, и что именно эта тайна связана с Риммой и её матерью. Самому Сергею тоже стало нестерпимо интересно, даже необходимо, разгадать эту загадку. Он размышлял над такой возможностью каждую свободную минуту, хотя таких было совсем немного. Учился он отлично, на повышенную стипендию, что для их небогатой семьи имело немаловажное значение. Кроме того, он продолжал ходить на репетиции духового оркестра, участвовал в концертах и всяких клубных мероприятиях. В техникуме он оставался самым активным участником самодеятельности, за что его особенно ценили и педагоги и студенты. Но остаться дома в одиночестве и хорошенько порыться в бумагах никак не удавалось.
И вот, весенняя волна гриппа подхватила и крепкого, в общем-то, паренька Серёжу Одинокова. Он слёг с высокой температурой, повидался впервые со «взрослым» участковым врачом – молодой красивой «тётенькой», получил назначения и начал лечиться. Назавтра же, только родители ушли на работу, Сергей, превозмогая слабость, встал с постели и начал методично просматривать все уголки, ящики столов, коробки…
Три дня он, стараясь не оставлять следов обыска, ворошил архивы семьи. В одной коробке он нашёл бумажку, которая была «в тему» – копию свидетельства о рождении Строгановой Александры Леонтьевны. «Зачем ему это? Допустим, погулял с девушкой и бросил её в положении… Но зачем документ? И отчество у него с ней одинаковое...» Он продолжал поиски. Тут же нашёл пожелтевшее, затёртое письмо, написанное крупным «школьным» почерком, пёрышком с нажимом, как писали когда-то давно по рассказам мамы. Странное письмо, непонятно кому написанное, непонятно кем. Это была страничка из письма, как понял Сергей, без начала и конца текста. Он с трудом определил логическое начало написанного.
«… подумать страшно. Но он сказал, что помогать будет, не бросит сына, но чтобы я никуда не ходила, не жаловалась на него, чтобы не открыла всё и его новой жене. Я и сама не хочу позорица (так было  написано), обратно девушкой не станешь. Сына же я люблю, больше всего на свете. Спасибо маме, не грызёт меня за такой проступок, помогает жить, все заботы на себя взяла. Хорошо ещё в столовке работает, кое-что домой может принести. Одно маме жалко, что так рано меня сгубила моя красота, а красоту, она говорит, я тебе дала, мне и отвечать. Всё-таки мы кровные родственники, а мама сильно болеет, вот я вам и пишу. Сашеньке уже восемь лет, он умница, хорошо учится. Только вот и я стала болеть, хотя ещё молодая. У нас с мамой всё похожее ---  с лёгкими дело плохо. Дай Бог, чтобы Саша пошёл здоровьем в отца! Тот мне всё говорил, что Александр – его любимое имя и дочку свою законную Александрой назвал, хотя не сын. Я не приеду, не могу маму оста-…» Тут письмо обрывалось. Сергей стал вдумываться в написанное, но голова страшно болела. Он сел за компьютер и набрал на нём текст письма. Сложил все бумажки на место, поняв, что больше ничего не найдёт, оно тут всё рядом. Но что?
«Так, Сашенька – это мой папа. Правильно, он незаконнорожденный, как бабаня говорила, отец его бросил до рождения, потом только понемножку деньгами помогал, а знать не хотел. Жалко, бабушка в прошлом году умерла, а ведь и вправду, от рака лёгкого! Её бы я расспросил, всё бы разузнал, она меня так любила! Так, про отца понятно. А мать Риммы – его первая любовь. При чём она? Вот эта копия о рождении…  А-а-ах!  Неужели? Неужели?! Нет, нет, не может быть! Ведь получается, что мать Риммы… сестра моего папы! Сестра по отцу, как мне Римма! Ужасно! Римма бедная, получается, смесь родной крови?! Но она такая красивая, умная, а от близкого родства, пишут в научных статьях, уроды рождаются… Как ей сказать? Но надо сказать, надо…  Вот почему они разошлись: папа и мать Риммы! Как-то узнали… Из этого письма, из документа… Вот почему Римма так противна папе, словно что-то противоестественное… И любовь его к той Александре, к сестре… Фу, как противно, как страшно!..»
Серёжу замутило до рвоты, он встал и увидел, что не выключил компьютер, на котором ещё горели буквы того письма. Он перечитал текст, уверился, что прав и выключил машину. Предстояло очень трудное, нежеланное: рассказать всё Римме, которая была ему теперь так дорога, что больно было от одной мысли, что разрушится её покой. «Нет, до выпускного ничего ей не скажу, пусть радуется, не думает ни о чём тяжёлом! Потом, может быть даже после поступления в ВУЗ, а то ещё сорвётся…»
А весна разгоралась. Май установился солнечный, тёплый, благоуханный!.. Римма пригласила Сергея на «Последний звонок» в школу, попросила спрятаться в публике. Он пришёл, отпросившись у доброй преподавательницы. Римма была очаровательна в парадной школьной форме с толстыми тёмными косами и белыми бантами. Короткое платье открывало красивые крепкие ноги в телесных колготках, белый фартук рамкой подчёркивал строгую правильную красоту лица. «Не может быть! Она такая… совершенная. Это же просто классическая красота! Как из прошлого века…», -- думал Сергей, жалел сестру, но не испытывал к ней того чувства гадливости, которое возникло в нём к самой ситуации. «Ты всё равно моя любимая сестрица! Я помогу тебе перенести всё это. Но как?..»
Сергей кивнул Римме из зала, когда её глаза остановились на нём во время пения в хоре. Хор восхвалял школу и учителей, и видно было, что ребята искренне выражают свои чувства. Римма участвовала во многих сценках, но роли у неё были небольшие, почти без слов. Её, словно скульптуру для украшения, ставили то там, то здесь. Но Серёжа, знающий её закрытость, радовался каждому её появлению на публике, любовался ею и всё жалел её.
Увидел Сергей, как и поставил перед собой целью, мать Риммы. Ревниво сравнил её со своей мамой. Александра была красивее, утончённее, мама рядом с ней показалась бы простушкой, отметил он. Правда, мама была намного моложе, но эта женщина, мать Риммы, словно королева, высоко держала красивую пышноволосую голову в крупных волнах причёски, увенчанной классическим пучком на затылке. Профиль её, а Сергей смотрел на неё сбоку, был, словно на старинной гравюре, строгим и чётким, плавно прорисованным одной твёрдой линией. Она была бледна, темноволоса, с синими, как у Риммы глазами. Сергей, не определяя, в чём именно состоит превосходство её внешности, понимал теперь отца, осознавал глубину его влюблённости, горечь потери. Впервые парень и для себя определил свой идеал женской красоты – вот такой, как Римма, его старшая прекрасная сестра. Отношение его к Римме было кристально чистым, возвышенным, что рождало в душе при каждом взгляде на неё радость и гордость. Но тут память, как комок грязи, подкидывала новое знание, и Серёжа чувствовал горечь в чувствах и во рту.
Римма остановилась в коридоре на минутку, сжала его руку, улыбнулась заговорщически, и он почувствовал в ладони какой-то небольшой твёрдый предмет. Уйдя за угол, раскрыл ладонь. Маленький хрустальный шар в виде глобуса, с молочно-белыми континентами и прозрачно сверкающими океанами вращался на золотистой металлической подставке. Сувенир был с грецкий орех, красивый, изящный. Серёже никто никогда не дарил бесполезных вещиц, предметов роскоши, красоты. Этот подарок вносил в его жизнь новый восхитительный штрих --- памятное, просто, для памяти. Он почувствовал биение сердца, волнение.
Вечером на столе перед ним стоял его земной шарик, вращался, сверкая под светом настольной лампы, и завораживал неясными мечтами, неопределенными желаниями.
Римма же, вернувшись с «Последнего звонка», решилась, наконец, съесть шоколадного зайца, подаренного братом ещё на Восьмое марта. Мама укоряла: «Прогоркнет твой заяц, рассыплется – выбросишь». Но, словно живое существо, его было жалко. Она угостила маму ножками в высоких сапогах, а сама начала откусывать от сложенных торчком ушек. Мама купила торт, они пили чай, и Римма смотрела на маму и видела всё ту же стеклянную стену тайны. Тепло маминой руки, дыхания, словно не проникало через преграду.
Всё последнее время Римме не хватало её общения с книгами по искусству. Она, словно голодающий, чувствовала зияние ноющей пустоты и каждый раз перед сном, хоть и бегло, листала альбомы живописи: Серова, Врубеля, «Шедевры Лувра», «Сокровища Эрмитажа»… В эти мгновения вся напряжённая предэкзаменационная усталость отступала, приходило состояние покоя и отдыха. Эти дорогие, и по восприятию и по ценам продажи, книги собраны были за пять последних лет: подарены мамой на дни рождения, приобретены за сэкономленные на сластях и развлечениях, «карманные» деньги.
Выпускные экзамены проходили без неожиданностей: ровно, предсказуемо, хотя не без волнений и усталости. Римма получала серебряную медаль. Уже три последние года пятёрки награждали её усердие, спокойную вдумчивость, и только физкультура подводила её. Она просто не выносила никаких непререкаемых команд. Подчиняясь, словно теряла все силы и заваливала бег на короткие дистанции, прыжки через ненавистного козла. Ей не свойственен был сам дух соревнования, борьбы за своё превосходство, даже за самоутверждение. И сколько не беседовала с ней классная руководительница, ничего не могла поделать ни она с Риммой, ни Римма с собой. Золотая медаль уплыла, как считали в школе по пустяку, по глупости, но Римма не жалела, потому что понимала --- это не глупость, это – её характер, её особенность.
Дружба с Лёлей всё-таки не сложилась. «Лёд и пламень, вода и камень» так и не сошлись близко, хотя симпатизировали друг дружке, выражали взаимное уважение. Но в глазах одноклассников то, что лидер класса проявила к Строгановой интерес, поднял её авторитет, да нет, её ценность, что ли…
Вообще, в последние месяцы перед расставанием, класс ещё более объединился, отношения потеплели, стало больше нежности и внимания друг к другу. Все мечтали о выпускном. К вечеру готовились, несмотря на экзаменационные волнения, как коллективом, придумывая свою концертную программу, так и каждый в отдельности. Ещё бы! Хотелось запомниться всем нарядным, красивым, особенно своеобразным… Думала об этом и Римма. Она знала, что девочкам покупают какие-то эксклюзивные наряды, едут за ними в Москву, платят огромные деньги, записывают на очередь в парикмахерскую… Она не могла себе позволить ничего подобного, как и немногие другие. Они еле наскребли нужную сумму на вклад в торжество.
---     Дочь, что же с платьем-то делать? Я заняла у коллег, но, сразу говорю, оно будет скромным. А причёска? Туфли?..
---     Мама, не переживай. Я никого не собираюсь перещеголять или поразить. Свежее платье, недорогие босоножки --- и всё. Деньги на институт нужны. Как бы мы с тобой ни старались, наших богатеньких ничем не удивишь, и пытаться не стоит.
---     Умница. Только не огорчайся и не обижайся на меня.
---      Не с чего. Всё хорошо, мама, -- и это была правда.
                5               
Платье купили в магазинчике возле рынка. Продавщица, пожилая, «тёртая» тётка с грубым и хриплым голосом, пронзительно взглянула на Римму и вдруг преобразилась вся: морщинки солнечными лучиками пронизали её лицо, глаза засветились тёплым медовым светом.
---     Я вам, красавица, платьице предложу – точь-в-точь ваше! Дорогое среди дешёвых, но уступлю вашей красоте. Очень подходящее платьице, --- всё приговаривала она, перебирая вешалки, тесно утоптанные на рейке, --- вот!
Римма увидела какие-то висячие клочки, удивилась, но взяла платье и пошла в примерочную. Продавец, зорко глянув на публику в магазине, юркнула за ней, быстренько разложила, растянула изделие на подзеркальнике, сказала: «Так надевай!» и вышла. Римма разобралась с фасоном, оделась, взглянула в зеркало. Платье ей шло --- это было видно сразу, с первого взгляда. Почти белое с чуть кофейным оттенком, оно напоминало покроем греческий хитон, на атласном пояске под грудью держался каскад струящихся складок, заканчивающихся уголком, напоминающим лепесток. От строгого декольте на плечи тоже опускались лёгкие лепестки, сквозь которые руки открывались до плеча и закрывались до запястья. Римма тихо засмеялась от радости. Платье было точно такое, о каком она мечтала: не броское, не слишком простое, своеобразное.
Мама тоже была очень довольна. Цена, конечно, превышала задуманную, но решили, что оно того стоит. Туфельки не нашлись, как и предполагала Римма, купили босоножки, подошедшие по стилю к платью: одни ремешки, напоминающие греческие сандалии.
Дома, нарядившись в обновки, обсудили причёску, которую, конечно, сделают сами. Александра Леонтьевна достала из нижнего ящика письменного стола коробочку с надписью «детали очков», которую Римма в своих тщательных поисках оставила без всякого внимания.  Оказалось, содержимое не соответствовало названию: в коробке оказались украшения, о которых никогда и речи не было.
---     Ты знаешь, Римма, я украшений не ношу, не люблю эти мещанские побрякушки, а вот мама моя, твоя бабушка Таня, любила. Она была яркой дамой… Это её вещи, посмотри, может быть что-то подберёшь. Мне кажется, в такой момент это не будет лишним.
Римма и сама не придавала значения всяким брошкам-серёжкам, но тоже в новом наряде ощутила пустоту открытой шеи и рук. В коробке было много красивого: две нитки бус – янтарь и кораллы, две цепочки --- серебряная и, кажется, золотая, очень тоненькая и короткая «под шею». Её-то Римма и приметила, и примерила сразу. Потом разложила на столе всё остальное: три броши, четыре колечка и… вот! Это был браслет из перламутровых узких пластинок, отливающих то розовым, то голубым. Браслет был мощным, широким и сразу заметно украсил, завершил наряд. Римма смотрела на себя в зеркало и чувствовала уверенность, достоинство своей внешности. Подумала, а мама словно прочла и озвучила её мысли: «Всё-таки красивая одежда создаёт образ, помогает жить радостнее… смелее, что ли…»
Римма Строгая написала Одинокой: «Скоро у тебя выпускной бал. Ты собираешься в ВУЗ. Но ведь нет у тебя мечты о профессии? Верно? Ты просто идёшь на экзамены, чтобы не останавливаться, не терять времени. Но ведь профессия – это на всю жизнь! Как же можно так просто плыть по течению? Ты писала, что тебе легче назвать те области жизни, где не хотелось бы работать: медицина (почему-то на первом месте!), журналистика, педагогика… Но что же, что тебе нравится? Предположи, хоть самое невозможное! Смелее, Римма! Я из прошлого письма поняла, что ты любишь тишину, одиночество, углублённую, кропотливую занятость… Что же это? Наука? Творчество? И вот я, зная твои наклонности, подумала, что, скорее всего – это музей. Понимаешь, ты исследуешь искусство, пишешь о нём, хранишь его… А? Что ты думаешь по этому поводу? Или библиотека… Но ты упрямо идёшь в педагогический! Понятно, денег нет ехать в Москву, а здесь нет нужного института. Тогда, я хочу тебя поддержать, дорогая подруга, сразу определись: ты получаешь не профессию, а образование с тем, чтобы всё-таки со временем добиться своего, как-то пробиться на искусствоведческий, может быть, на заочное отделение. Твои рисунки, записи впечатлений в блокнотах, посещение выставок, изучение альбомов живописи не должны тебя подвести – это ведь багаж. В общем, думай. А пока впереди твой выпускной бал. Успеха тебе, радости! Не тушуйся, Римма Одинокая!»
Римма шла на бал через свой и соседний двор. Старушки на лавочках заняли места, с которых обозревалась школа, ждали выпускниц, чтобы полюбоваться их нарядами, самой молодёжью. Римма заметила сдержанные одобрительные кивки в свою сторону, приободрилась. Быть нарядной было как-то неловко, непривычно. Они с мамой относились к одежде сдержанно: всё должно быть к  лицу, к месту и ко времени, но не выделять из общего круга.
Но иногда Римма с некоторой скрытой завистью смотрела на одноклассниц или девушек на улице, которые, как кометы, прошивали толпу решительной, гордой походкой, приковывая к себе всеобщее внимание броским, наимоднейшим нарядом, уярчённой макияжем красотой лица, причёской, шлейфом ароматов… Она мысленно примеряла на себя всю эту, как говорила мама, «мишуру», и с некоторым сожалением сознавала, что всё это надо не только надеть, но и суметь пронести на себе с гордым, небрежным видом. А у неё нет этого дара, этой свободы, умения себя подать.
Вот и сейчас, идя в новом наряде к школьному крыльцу, Римма готова была сжаться, скукожиться, спрятаться от всех взглядов. Она ощущала выпирающую тяжесть браслета, лёгкое удушье цепочки на шее, открытость шеи и рук. Только о босоножках она совсем забыла, такие они были удобные, невесомые. Причесала её мама: слегка завив волосы, «для послушности», она собрала их в витой жгут на затылке, заканчивающийся тяжёлым пышным узлом, отпустившим на волю волнистую прядь. Причёска получилась похожей на бабушкину брошь-камею с головкой греческой богини. В волосы мама вплела нитку желтоватых кораллов, подошедших по тону к платью.
У крыльца девочки встречали друг друга возгласами одобрения, многие глазки загорались завистью и досадой. Ещё бы! Розовое на кринолине платье Натальи Авдеевой было усыпано атласными вышитыми и вырезанными по контуру розочками – ручная работа, импорт. Блистала красотой стройная блондинка из «А» Ольга Попятова, бирюзовый шёлк с золотыми нитями, с блестящим пояском, точно в тон босоножки на шпильках ---- всё это восхитительно подчёркивало её искусственный, видимо, по  этой поре ровный золотой загар.
Вообще, «А» класс – это сборище самых богатеньких пап и мама. Их «Б» – попроще, но и у них  сегодня праздник. Так что все постарались. На многих мальчиках, если не белые, то очень светлые костюмы, красивые галстуки, изящные сорочки. Платья выпускниц тоже восхитительные, причёски из салонов. Вон, Лена Сазонова какая нарядна: в Чёрно-красном, как Кармен!  А Лёля?  Её нежно-голубое атласное платье тоже на кринолине, украшено серебром, туфельки серебряные… Да, Римма в этом цветнике тянула, разве что, на ромашку. Но именно это и придало ей уверенности, сняло зажим. Она слилась с массой, затерялась.
Так чувствовала, так думала Римма. Но, может быть, на её счастье, она не знала, что думают  другие. Ещё при выручении аттестатов медалистов вызвали вначале, построили на сцене, и многие, очень многие в зале заметили эту строго прекрасную девушку, в которой скромность сочеталась со сквозящей изнутри глубиной. Кто-то из присутствующих взрослых прошептал: «Какая гармония!» Шёпот прозвучал внятно, и все поняли, что это --- о той девочке, которая с левого краю, о Римме Строгановой. А когда построился их выпускной «Б» в хор и начал свои прославляющие песнопения, очень многие взоры неотрывно приковались к ней. Там был и один особенно внимательный и восхищённый взгляд. Старший брат «ашника» Димы Демидова Игорь, папина правая рука в их прибыльном автомобильном бизнесе, программист по образованию, просто заворожён был видом этой юной богини. В свои почти тридцать он повидал столько, сколько не всякий старик припомнит, но такую, он повторил мысленно с нажимом «ТАКУЮ», увидел впервые.
Александра Леонтьева была членом родительского комитета, и ей досталось множество хлопот, так что было не до Риммы, она только отметила мельком, что дочь выглядит достойно, не хуже многих, что её успокоило и настроило на деловой лад.
Римме поручили читать стихи – «Оду школе», написанную их классным и, как шутили все, «классным» поэтом Артуром Куликовым. Римма читала, а Лёля негромко аккомпанировала на пианино. Этот номер получился очаровательным, возвышенным, и снова звучало слово «гармония», словно приклеившееся к  Римме.  Она слегка волновалась, и волнение окрасило её сдержанную обычно манеру в эмоциональные тёплые тона. Изумительные бальные танцы, пение их школьных звёзд, юмористические сценки из периода учёбы всё это весело и грустно говорило о расставании, уходило в воспоминания…
Застолье проходило в школьной столовой, которую было не узнать: бумажные гирлянды, цветы, столы выстроены  по периметру буквой «П», в центре администрация, учителя, «А» и «Б» – напротив друг друга.
Игорь Демидов, пришедший на выпускной брата вместо папы, чуть придержал мамину руку, приметил, где села Римма, и прошёл за стол так, чтобы видеть её. Сел напротив. Между столами было небольшое пространство, танцы намечались в актовом зале, откуда уже вынесли в столовую часть стульев, а остальные выстроили вдоль стен дежурные «предвыпускники», добровольцы, желавшие хоть одним глазком взглянуть на то, что им предстояло через год.
Начались тосты, шампанское пьянило и бодрило, вкусная, обильная еда не давала ему слишком ударить в головы. Выпускники, переволновавшиеся, проголодавшиеся, закусывали с молодым задором. А Игорь Демидов смотрел на Римму. Сначала она не замечала его, но скоро настойчивый взгляд, словно световой сигнал, привлёк её внимание. Она остановила глаза на лице молодого человека. Оно было бледно-смуглым, с чёрными пронзительными глазами, большими, миндалевидными. Ноздри крупного, но красивой формы, носа слегка трепетали, подбородок был словно вылеплен затейливым скульптором: с ямкой в центре, а губы…
Римме отчего-то стало стыдно, когда она остановила взгляд на губах. Они, пожалуй, слегка портили красивое лицо, были неожиданно светлыми, розовыми, чуть вывернутыми наружу, что придавало лицу  выражение брезгливой скуки. Римма опустила глаза. Она, как и все, во время долгой подготовки к вечеру, была голодной и закусила, ударившее в голову, вино, но теперь, под пристальным надменным взглядом не могла есть. «Надо же, уселся напротив и смотрит! Чего ему надо?», -- думала Римма, но не злилась, потому что было понятно, «чего надо», было приятно мужское внимание, тем более «взрослое». Но и многие одноклассники поглядывали на неё, словно увидели впервые. Невольно сравнивая красавиц, мысленно распределяя «места», Римму многие сегодня поставили на  первое, призовое. То же и в параллельном классе.
То ли кровь одного состава, то ли объективные признаки – факт неоспоримый, но и выпускник из «А»  Дима Демидов «вдруг» заметил Римму. Он, благодаря брату, оказался тоже напротив неё. Родственники сидели в конце стола, так что взгляды Игоря летели наискось слева, а взгляды Димы, сидевшего ближе к центру --- справа. Римма просто ощущала перекрестье этих горячих взглядов, ёжилась под ними и очень стеснялась есть.
Дима был мало похож на брата, хотя что-то общее, конечно, было. Но теперь все видели, что Игорь – мамин сын, а Дима, видимо, в папу. Мать их была жгучей брюнеткой, похожей на цыганку или испанку, подчёркивала эту похожесть причёской --- гладкий зачёс на пробор и локоны по плечам, платьем – чёрным с красными воланами, манерами: гордый взгляд сверху вниз, грация королевы. Нос её несколько перегружал лицо, но от этого она казалась ещё более неприступной. А  её сын Дима был круглоголовым, с жёлтыми кошачьими глазами, крупный, плечистый, но такой же носатый. Красавцем его не назовёшь, но его мужественность была яркой и привлекательной.
Прервались на танцы. Римма украдкой взглянула на своих поклонников. Оба, как каменные сидели за столом и глядели на неё. Она вздохнула, с сожалением скользнула голодными глазами по розовой ветчине, встала из-за стола. Демидовы тоже встали. Римма, несколько замешкавшись, шла по коридору одна, позади группы своих одноклассников, а прямо следом за нею, парой  ---  братья Демидовы.
Только вошли в зал, где уже звучал медленный вальс, только Римма приостановилась у стены рядом со входом, оба брата подошли к ней. Игорь, опытным взглядом оценив обстановку, не желая портить настроение виновнику торжества, быстро отступил, и Римма пошла за Димой в середину круга танцующих. Она почти равнодушно принимала ситуацию, было неловко, хотя и приятно от сознания своего успеха, от внимания к себе.
              Дима танцевал так себе, только что ноги не оттоптал. Он смотрел близко ей в лицо, дышал с некоторым шумом, что Римму смущало, он пожимал её вялую руку, а другой рукой мягко нажимал на талию. Римма танцевала с мальчиками на школьных вечерах, но всегда находился повод поболтать во время танца, а теперь, в молчании, она вдруг поняла и почувствовала, для чего предназначены танцы вдвоём. Она, будучи пластичной и ловкой, одно время ходила в школьные «бальные танцы», но у неё не было партнёра и скоро её отсеяли за то, что «не нашла себе мальчика» и сама «какая-то бесчувственная», по выражению руководительницы кружка. Но уроки танцев Римма помнила: «держала спинку», «несла фигурку», «строила ножку»…
Всю её грациозную манеру отметил, наблюдавший их танец, Игорь. Он так никого и не пригласил, хотя девушки поглядывали в его сторону, стоял у стены, привалившись к поверхности спиной. Его расслабленная поза контрастировала с напряжённым горячим взглядом, словно тигр заселился внутри человека. То, что Римма приглянулась брату, вызывало в нём досаду, но не было причиной для отступления. Он, вообще, не привык отступать. За это его ценил отец, уважали коллеги, боготворил брат. За это его любила мама, сама упрямая и властная, не отказывающая себе ни в чём.
Чуть только музыка остановилась, пары начали распадаться, Игорь через зал пошёл навстречу брату и Римме, молча взял её руку, остановил.
---     Извините, --- Римма не смотрела на него, говорила тихо, --- мне нужно покинуть зал.
---     Я провожу, подожду.
---     Извините, нет! --- Римма сказала это твёрдо и прямо посмотрела в его глаза.
Игорь даже растерялся на мгновение. Он почувствовал непререкаемое сопротивление своему намерению, его желание как бы зависло в воздухе, вот сейчас упадёт и рассыплется на мелкие пылинки. Он отреагировал блестяще: усмехнулся, отпустил её.
---     Но вы же вернётесь? Вечер только начался, а следующий танец мой. Хорошо?
Тон его был ласково - просящим, глаза лучились нежностью, Римма не могла нагрубить.
---     Хорошо, -- тихо ответила она и вышла из зала.
Она почти бегом прибежала в столовую, где за столами оставалось с десяток человек: выпивали, жевали, разговаривали, не обращая на неё внимания. Присев к столу, Римма, наконец, наколола на вилку розовую душистую ветчину и начала жадно есть. Она радовалась, что никто на неё не смотрит, «отводила душу», чуть не мурлыча от удовольствия. Не знала она одного, что Игорь, неслышной кошачьей походкой проследовал за нею и теперь, скрытно, из-за косяка двери,  наблюдал.
Он радовался увиденному, словно подарку. Когда она вышла из танцевального зала, он подумал про дамскую комнату, но она прошла мимо, и ревнивое чувство вдруг опалило его огнём, сдавило горло. Увидев же цель её побега, он словно свалил давящую ношу с плеч, весёлой волной окатила его свежесть новизны. Такого в его многогранном опыте не было: его предпочли куску ветчины, ложке зелёного горошка!.. «Она совершенное дитя! Малышка! Наверное, никто никогда её ещё не коснулся. Это буду я. Один и навсегда», -- пело в нём, взмывало огнями фейерверка.
Римма, наконец, почувствовала, что её жадный голод усмирён. Она не торопилась на танцы. Ей было страшновато оттого, что там, словно дым, клубилось вокруг неё Братья Демидовы, словно эстафетную палочку передавали её друг другу, хорошо, ей удалось ускользнуть. А дальше что? Но и сидеть в одиночестве за столом глупо. Римма пошла в зал. На повороте коридора тёплая рука охватила её запястье.
---     Вот, красавица, попалась? Обещание не забыла? – Игорь словно поджидал её.
---     Не забыла, --- смутилась Римма.
Они вошли в зал, и он повёл её к центру, хотя музыки не было. Римма загадала: «Если танец будет медленным, значит, мне с ним встречаться, если быстрым --- нет». Под эту мелодию звёздная пара фигуристов покорила мир. Медленнее не отыщешь. Игорь так и  хотел, медленно вести под музыку эту нежную и гибкую, как лоза, девушку, смотреть в её синие, глубокие глаза, незаметно трогать упругие локоны тёмных волос, ощущать движения под шёлком платья… «Какие у неё ресницы! Совсем без подкраски, загибаются плавно, веют… Какое чистое, словно мраморное лицо! А ведь ещё и умница: медаль получила. А стихи как читала? Без внешнего волнения, но так глубоко…» А Римма думала своё: «Медленный танец… Неужели это Он, тот с кем я буду встречаться? Как это? Он мне нравится? Да. Красивый, воспитанный, уверенный. Нравится его лицо, фигура, движения… Внешность. Но я его не знаю. А вдруг он плохой и задумал плохое? Надо быть очень осторожной, как говорит мама. Да, она права. Она знает жизнь».
Дима ещё дважды танцевал с Риммой, но потом брат отвёл его в сторонку, когда Римма ненадолго вышла из зала, и сказал прямо: «Дым,-- так он прозвал младшенького, -- ты ещё молодой, тебе не жениться. Оставь Римму мне. Я на неё запал. Понял?» Дима молча кивнул, вздохнул с сожалением, но смирился, как всегда перед старшим, любимым братом. Правда, он весь вечер наблюдал за ними, скис, потерял интерес к происходящему, в конце, слегка перебрав, даже попросил Игоря помочь ему. Но, после головомойки, ударился в веселье, танцевал с одноклассницами, принимал участие в играх и шутках, в общем, отвлёкся, как будто.
А из Игоря и Риммы на вечере сложилась пара, что отметили все, и не пропустила Александра Леонтьевна. Она, как орлица, не отворачивала острого взгляда от дочери и её нового знакомого. Он ей нравился, но его возраст говорил о многоопытности, и мать боялась этого.
               
                6
«Что со мной не так? ---- думала Римма, глядя в зеркало, ---  вот ведь Игорь мне нравится, а встреч с ним я не жажду --- боюсь». Она тяжело вздохнула и села за письмо к Строгой.
«Дорогая подруга! Наш выпускной бал, действительно, был балом! А я почувствовала себя настоящёй Золушкой потому, что многие оценили мой внешний вид и вообще… Но, главное, мне встретился принц, который сразу выделил меня из всех, а красавицы наши были особенно великолепными. Но он, на которого смотрели с интересом почти все свободные девочки, выбрал меня. Это, конечно, повод для гордости и радости, но… Я удивляюсь себе. Вот ведь и я из всех, кого  знаю и знала раньше, выбрала Его, а сама думаю, ну и что? Что дальше-то? Я давно не ребёнок и много читала, видела фильмы о любви, знаю, что бывает дальше, знаю, что многие мои одноклассницы уже выучили эти уроки и могут успешно сдать экзамены, но я… Я не хочу этого. Просто не испытываю никакого интереса, никаких таких желаний. Я ненормальная? Но почему?
Мама, конечно, мне с малого возраста внушала чуть ли не отвращение к противоположному полу, но ведь есть природа. Она должна же проснуться, позвать… Сама мама вот же произвела  меня на свет, значит, не родилась с этим её отвращением к мужчинам! А я? Знаешь, Игорь, мой принц, когда мы пошли встречать рассвет к храму Всех Святых на речной круче, взял меня за руку, не отпускал, а потом поцеловал запястье, ладонь, каждый пальчик. А я чувствовала только стыд и щекотку. Он заметил это. Спросил: «Богиня моя, ты из мрамора?» Я кивнула. Странно, но он, словно понял, отпустил меня, стал рассказывать интересные вещи об основании нашего храма, о своих путешествиях по святым местам. Потом наш автобус снова подвёз нас к школе, ведь все живут неподалёку, и он проводил меня до квартиры, дал визитку, записал мой телефон.
Римма, что во мне не так? Почему я из мрамора? Но, знаешь, когда я ходила на могилу к дедушке и бабушке, был жаркий день, и я, дотронувшись до мраморного памятника, почувствовала, что камень просто горячий! Его нагрело солнце. Я думаю, солнце --- это любовь. Значит, нет любви. Тогда не стоит и встречаться с Игорем, и общаться даже по телефону ни к чему? Но…  Он мне нравится, он мне интересен, мне хочется повзрослеть и почувствовать то, что чувствуют другие девушки к  своим принцам. Как же быть? Вот тебе два моих вопроса: этот и первый, не забыла? Что со мной не так? Жду письма. Твоя Одинокая».
Пока не пришёл ответ, Римма решила не встречаться с Игорем. Он позвонил в тот же день к вечеру, спросил, как она.
---     Да не очень…  Вся какая-то разбитая. Спала до четырёх, только час бодрствую, но двигаться лень.
---     Отдыхай, милая. Хотел пригласить куда-нибудь. Как, не передумаешь?
---     Не, спасибо. Надо прийти в себя.
Римма не знала, что её искушённый поклонник оценил её неразбуженность, понял, что у неё нет и намёка на любовный опыт, что наполнило его бережной нежностью к этой юной красавице и ещё более укрепило в желании добиться её любви. Его просто раскаляла её чистота, и он  этот вечер провёл в обществе такой своей подруги, что весь день гудела голова. Но впервые за годы бурных гуляний в нём зародилось ощущение греха, портящий настроение стыд горчил при воспоминаниях о минутах сладострастия. «Тьфу, какое всё-таки свинство эта наша акробатика!.. Как обжорство…»
Ему хотелось видеть Римму, слушать её негромкий невысокий голос, узнать её мысли и мнения по всяким поводам… Он мечтал о ней. И в этих мечтах стал возникать дом, наполненный светом и тихой музыкой, полянка в окружении берёз, беседка в углу сада… Что-то такое, словно из другого века, но к чему так подходил облик Риммы, её классическая, строгая красота, её тихая сдержанность. Он с нетерпением ждал следующего дня, плохо спал ночью, хотя перед тем были две принудительно бессонных.
Римма знала, что он позвонит, и не могла придумать предлога, чтобы отказаться от встречи, не разорвав окончательно отношений с ним. «Не будет же он терпеть мои отказы бесконечно! Махнёт рукой, найдёт другую», -- понимала она, жалела себя, ругала, но не могла заставить рискнуть и встретиться с этим взрослым и уверенным в себе человеком. Даже мама не выдержала, заговорила о нём.
---      Римма, расскажи о своём поклоннике, кто он, что делает?
Римма рассказала всё, что знала сама.
---     Тебе он нравится?
---     Да, в общем. Но я не хочу встречаться. Мне учиться надо, не замуж же выходить! --- сказала она и густо покраснела.
---     Как знать, что лучше. --- Мама очень удивила Римму. – Теперь такое время, что образование мало даёт гарантий хорошо устроиться в жизни, особенно женщине. Нет, нет! Не подумай, что я принижаю его ценность! Нет, высшее образование, хорошая специальность – первая необходимость в жизни! Но… Вот я с двумя институтами, а не могу сказать, что счастлива. А всё потому, что одна.
---     Как одна? Мама, а я?  Я у тебя… А –а-а…  Ну да. Правда, мама, а почему? Ты такая красивая, умная, неужели…
---     Доченька, не будем об этом. Да, у меня находились не только поклонники, но и желающие создать семью, но, во-первых, от общения с твоим отцом я была просто в шоке, и долго. А потом, я не хотела травмировать тебя, обрекать на жизнь с чужим человеком в доме. К тому же мне не повезло: чтобы создать свою семью, надо было разрушить чужую, а этого я не могла…
Никогда они не говорили о маминой судьбе. Римма поняла, что мама увидела в ней взрослого человека, почувствовала гордость от этого и привкус горечи. «Всё, теперь я точно не ребёнок. Придётся принимать решения и отвечать за них. Боже мой!» --- взгрустнулось Римме.
А письма от Строгой всё не было. Нечего ей было писать, она не знала, как ответить на вопросы Одинокой, что посоветовать подруге. И Римма всё не соглашалась встретиться с Игорем, хотя тот предлагал ей и концерт столичной эстрадной звезды (билеты немыслимой стоимости!), и ресторан, и прогулку на катере…  Римма, не желая совсем порвать с ним, находила различные предлоги, а они, конечно, были реальными: поступление в институт требовало много хлопот. Одна поликлиника заняла три дня беготни по кабинетам.
Наконец пришёл тоненький конверт, совсем невесомый, как пустой. Там была четвертинка листка бумаги с одной фразой: «Кто ничего не делает, тот не может понять жизнь». Римма согласилась с этой мыслью. Действительно, что высидишь в своих четырёх стенах? Она решилась, тем более что на этот раз изобретательный поклонник предложил ей посещение концерта классической музыки. В город приехали вокалисты из московской консерватории: сопрано, тенор и бас. Исполняли романсы русских композиторов.
Римма была в восторге, хотя выражался он только в блеске её широко раскрытых глаз, в пылающих бледным румянцем щеках и долгих энергичных аплодисментах. Игорь не был любителем классики, но, наблюдая за Риммой, стараясь проникнуть в мир её чувств, стал прислушиваться к текстам и музыке, понял, что не скучает, как ожидалось. Но, главное, он видел Римму, видел её наслаждение, способность горячо воспринимать то, что нравится, и это доставляло ему невыразимую нежную радость, которой раньше он не испытывал никогда.
Полторы недели Игорь Демидов добивался встречи с Риммой, подруги разбили его телефон своими звонками, друзья не могли вытащить его в компанию --- он не хотел никого видеть. В нём вызревало такое захватывающее дух чувство, что он, сравнивая мысленно  себя с курицей-наседкой, буквально высиживал его в себе. Этот маленький нежный цыплёнок проклюнул жёсткую оболочку, отделявшую его от девушки, вышел на свет, но, как всякий малыш, не имел разумных намерений, а действовал только инстинктивно. Он боялся дотронуться до Риммы, хотя и не сводил с неё глаз, слушал её впечатления от концерта, провожая, рассказывал ей интересные истории из своих путешествий, договорился о следующей встрече через три дня, в воскресенье - Римма согласилась поехать на катере. Она стояла у подъезда, держа в руках  длинный, словно лакированный стебель белой розы, подаренной поклонником. Он же, преподнося цветок, сказал ей: «Я хотел купить большой букет, но подумал, что он будет мешать тебе на концерте. А эту розу выбрал потому, что она похожа на тебя». Теперь, видя цветок в руке девушки, он ещё раз убедился, насколько был прав: «Она – моя белая роза. Это её цветок».
Римма рассказала маме о свидании, видела, что та ждала её, не могла лечь спать. Мама оценила тактичность Игоря: «Похоже, достойный молодой человек, к тебе относится уважительно. Всё равно, Римма, будь осмотрительна: чем умнее мужчина, тем он опаснее».
Прогулка на катере тоже удалась. Погода была замечательная: в меру тепло, не палящая жара, по временам хмуро, как любила Римма, но без дождя. Когда огибали её островок, Римма впервые в жизни поведала другому человеку часть своей тайны.
---     Как мне любопытно узнать, что там, на островке! Я в детстве считала, что там есть какая-то сказочная жизнь! Смешно. Там, наверное, просто намусорено, какие-нибудь рыбаки туда заплывают…
---     Мы там непременно побываем, сама увидишь. И как ты представляла тамошнюю сказочную жизнь?
---     Ой, не стоит об этом говорить! Мне двенадцать лет было… Когда плыли мимо, мне послышалось, будто кто-то тихо позвал меня… Я представила себе маленький-маленький, но настоящий, так, что можно войти в кукольный дом. А там ---  замок с открытой верандой, на которой стоит кресло-качалка, в котором сидит большая красивая кукла в белом платье. Вот как-то получилось, что у меня никогда не было большой куклы, я только сейчас об этом подумала. Не очень-то и хотелось, я не просила у мамы. Она бы купила… Но иногда я себе её представляла. А ещё, вокруг замка росли такие небольшие плакучие ивы, жёлтенькие такие, как в парке у фонтана, и зелёная травка, шёлковая, а перед крыльцом клумба с цветами. Ха, прости, я напридумывала! – смутилась Римма.
На обратном пути она снова смотрела на «свой» островок с другой стороны, но он был тот же, что и тогда: за кружевными ракитами – сплошная тайна.
Экзамены в ВУЗ Римма сдала успешно, получила проходной балл и была принята на факультет русского языка и литературы. Она, конечно, не встречалась в это время с Игорем, он понимал её, не тревожил, но живо интересовался её делами, сочувствовал, поддерживал. Созванивались они и с Сергеем, брат тоже сопереживал Римме, подбадривал её. Но все эти напряжённые дни словно слились в какую-то вязкую массу, из которой хотелось поскорее выбраться.
 Был ещё один день, о котором Римма не могла вспоминать без волнения и горечи.
Готовясь к последнему экзамену, расплавляясь в июльской жаре, Римма в субботний день пошла с учебником в парк. Раннее утро ещё не высушило росу на траве, скамейка напротив новой скульптуры  оказалась на солнцепёке, и Римма побрела по аллее, в поисках уютного уголка, так она говорила себе, но знала, что ищет следы отца. А вот и цель её поисков: новый засохший ствол на крохотной полянке только что ошкурен, ещё свежо белеет, и кора валяется у корней. А скамейка, неподалёку, но в стороне, затенена молодым густым клёном, склонившимся над ней.
Римма почувствовала биение сердца, поняла, что волнуется, но не ушла, села на край, наиболее скрытый от ошкуренного дерева. Она читала английский текст, изредка заглядывая в небольшой толстый словарь, но никак не могла сосредоточиться, всё прислушивалась, приглядывалась к полянке. «Зачем я пришла? Что могу сказать ему?» -- спрашивала она себя, но, не отвечая, знала, что ей хочется увидеть отца, что она скучает по его, ставшим дорогим, лицу. Даже если он снова обидит её, она хотела встречи с ним, хотела посмотреть, изменился ли он за почти год, прочесть по глазам, думал ли о ней…
Отец её не заметил. Он толстым угольным стержнем долго и тщательно наносил линии и штрихи на ствол, отходил подальше, подходил почти вплотную. При этом он закусывал губы, иногда тёр лоб. Спина на его бежевой футболке намокла, загорелые руки, покрытые тёмными волосками, беспрерывно действовали, мелькали в воздухе, тело то изгибалось, то замирало на секунду-другую… Римма, отложив книги, наблюдала за ним и ощущала волну чувств, в которой смешалось разное: интерес, гордость, сочувствие, нежность…  «Я люблю папу, --- даже тихо ахнула она, --- всё равно, я его люблю! Я бы для него сделала всё хорошее, что возможно, я бы хотела, чтобы он меня любил…» Она вздохнула глубоко и горько, забыв обо всём, и скульптор, видимо, услышал её вздох, оглянулся, увидел её. Его лицо поменяло несколько разных выражений: удивление, досада, жалость. Римма, уловив жалость, схватила книги, вскочила, прошептала «здрасьте» и, не увидев его ответа, убежала прочь.
Теперь она свободна почти до конца лета. Она сначала решила ни за что не ходить больше в парк, потом добавила условие, если и пойти, то не попадаться отцу на глаза. Не видеть его стало для неё мукой.
Серёжа позвонил, сказал, что есть разговор, а ему скоро ехать в спортивный лагерь. «Нет, я не спортсмен, там музыка нужна, оркестр просят». Если бы Римма знала, как трудно он решался на разговор с ней! Но камень на душе утомил его настолько, что уже хотелось свалить его. «На неё свалить? На сестричку? Но ведь она просила узнать… Да и знать-то это ей надо».
Они сидели вечером на той скамейке, напротив последней готовой скульптуры, где появилась металлическая табличка с названием «Защита» скульптор А. Одиноков». Сначала делились новостями, последними впечатлениями, но оба ждали момента для главного разговора, потому что Сергей сказал, что нашёл некоторые документы. Он не стал ни по телефону, ни теперь воочию высказываться по их содержанию, просто рассказал, как и что нашёл и передал Римме оригиналы и, сделанные для неё ксерокопии. Она, конечно, не сразу разобралась, Сергей смотрел на её ещё спокойное, вдумчивое лицо, но вот оно вспыхнуло, исказилось недоумением, стыдом, ужасом!..  Серёжа отвернулся, его сердце сжалось. Долгое молчание заставило его, наконец, взглянуть на сестру. Римма сидела, как каменная, руки с бумагами безвольно лежали на коленях, в глазах стоял мрак.
---     Римма, Риммочка! Ну, что ты так переживаешь… -- начал Сергей и осёкся, слыша свой беспомощный лепет, стыдясь своей причастности к её беде.
Римма, глядя всё так же в никуда, тихо натужно проговорила:
---     Серёжа, я урод! Я --- продукт кровосмешения! Мне нельзя жить. Нельзя полюбить и родить детей. Я грязная изнутри!
---      Римма, ну что ты! Ты такая же, как и была – красивая, умная, хорошая! Тебя мама твоя любит, и я.
---     Вот! Вот почему он плюнул тогда! Он брезгует мной! Я для него хуже гадюки или червя! Да, те ведь естественные творения, а я… Но ведь это они так сделали! Они меня сотворили! Они виноваты. Ненавижу, ненавижу! --- она зарыдала сначала сухо, без слёз.
 Сергей испугался. Казалось не слёзы, а кровь хлынут сейчас из её провалившихся глаз. Она дрожала и не могла вздохнуть. Серёжа схватил её руку, стиснул до боли. Римма повернула к нему голову. Плечи её опали, слезы покатились из глаз. Сквозь всхлипы она еле проговорила:
---     Спа- спаасибо, братик. И - иди домой.
---     Нет, Риммочка. Я не могу. Я за тебя боюсь. Ты должна хоть немного успокоиться. Знаешь, я понимаю то, что они не знали о родстве. Это дед виноват, напакостил и скрыл. А они просто влюбились. Оба красивые, молодые были… Не надо их ненавидеть. Отец бросил тебя, это подлость, даже предательство, я его не оправдываю, но твоя мама… При чём она? Сколько она пострадала! Подумай… Бывает же и просто люди расходятся, обычные… Ой, прости. Но отец маме говорил, я помню, что «опять алименты вернула». Думаю, он пытался помогать. Случай, конечно, ужасный, но ты ведь хорошая, у тебя всё в порядке! Правда?
Римма, стараясь успокоиться, всей душой благодарная брату за то, что не ушёл, за этот прямой разговор, ответила через паузу:
----     Я замечаю, что не совсем нормальная, Серёжа. Вот мне восемнадцатый год, а я не влюблялась и не могу влюбиться. Разве это нормально? Я не понимала почему, а теперь знаю. Но это правильно, мне и нельзя. Не бойся, я топиться не побегу. Мне противно самоубийство, как будто для всеобщей жалости. Нет. Я не сужу этих бедных людей, особенно, если тяжело болеют… Но сама я так не сделаю. Просто мне надо много думать, как теперь жить. Только учиться, заниматься делом, и никакой любви, никаких фантазий.
---     Во-первых, ты не советовалась с врачами, с учёными. Может быть, не стоит так сразу всё решать. А во-вторых, ну, может быть, для потомства это вредно, но для твоих отношений с парнями нет никаких помех. Подумай сама! Ведь и без всяких причин есть люди, есть семьи, без детей…
---     Ты рассуждаешь совсем по-взрослому, умный мой братик! Спасибо тебе. Да, там будет видно, что и как. Но если полюблю, я же не смогу скрывать свою тайну! Это же будет нечестно. И всё-таки, я поговорю с отцом. Потом и с мамой. Надо разобраться, может, станет легче. А может, и тяжелее…
Они встали со скамьи, пошли по парку, попили кофе  на открытой веранде. Римме тяжело было встречаться с мамой. Но пришлось идти домой. Её свобода, к которой она так стремилась, стала для неё мучительной пустыней, в которой --- все мысли о жажде и страдании, а отвлечься нечем.

                7
Римма лежала на кровати, глядела в потолок и только одно слово вертела в мыслях и так и этак, квадратное такое слово с острыми, царапающимися углами и ковырялкой крюка с правой стороны  --- «как?» Как подступиться с разговором к отцу, как расспросить маму, как отстраниться от Игоря? А как жить дальше? Как осознать и, главное, принять своё убожество, наполняющее всё существо грязью? Как потом уходить, уворачиваться от подруг и поклонников, чтобы избегать общества нормальных молодых, озабоченных любовью, людей? Как научить себя не мечтать о любви, о семье и детях?.. Римма словно потеряла все жизненные ориентиры, у неё ничего не было в душе, кроме тоскливого страха. «Я с ума сойду! Надо что-то делать!» – опомнилась она на третьи сутки пытки.
 Переломным моментом стало совсем, казалось бы, незначительное событие. Перед приходом мамы с работы, около шести вечера, Римма вышла из дома. Надоело отвираться от маминых вопросов: «Ну, что ты всё лежишь? Устала, я понимаю, но не ноги же и руки устали? Пройдись, подыши воздухом…» Надоело и звонки телефонные слушать, настырные, периодически повторяющиеся. Понятно, звонит Игорь, но что ему сказать? Серёжа уехал в лагерь, единственный, с кем могла она общаться, так что к телефону не подходила и маму попросила говорить, что её нет, уехала к двоюродной тёте в деревню, на сколько – не сказала. Ага, это и была ошибка, надо было хоть на недельку покой себе обеспечить. Мама смотрела на неё удивлённо, но даже с гордостью: вот характер, вся в мать! Не побежит за ухажёром, умеет не думать о нём.
Римма села в троллейбус и поехала в сторону Храмовой горы, где на высокой площади над рекой стояли целых три  храма, неподалёку один от другого. Посередине был большой круглый сквер, окаймлённый с одной стороны частью каменной стены Собора Тихвинской Богоматери. Войдя в сквер, Римма пошла по круговой внешней аллее без всякой цели. Просто побрела, всё ворочая на разные лады это привязчивое «как?». И вот, дойдя до каменной кладки, отделяющей храм от сквера, увидела, что часть стены, входящая в ограждение сквера,  затянута гибкими тёмно-зелёными ветвями плетущихся роз, и разочки, небольшие, розовые, свежие, усеяли этот зелёный ковёр.
Римма стояла и смотрела на заросли, как смотрят на занавес в театре и ждут, когда он раскроется. Что-то в ней словно проснулось, ожило. Розы были  чисты и совершенны, словно капли, похожи одна на другую, отличаясь только по возрасту: от бутона до усохшей на корню. Римма видела краткость цветения от минуты к минуте: зелёная шишечка, бутон с розовым шёлком в зелёных прорехах, полураскрытые лепестки и совсем развёрнутый, пышущий огнём изнутри, атласный цветок. Так же прослеживалось и увядание, но в нём не было печали, и оно было красиво. Римма приблизила лицо к цветам и уловила аромат роз. В нём было столько чувств, целая гамма, казалось, не имея голоса, цветы шептали этим ароматом, рассказывали свои тайны.
Девушка слышала шёпот роз: «Жизнь – это проявление добра и красоты. Она возникает, как волна и так же растворяется в великом океане. Всё, что есть плохого, красота и добро затягивают ковром зелени, обогащают цветением... Так думаем мы, розы, хотя ошибаемся, как утверждают холодные древние камни. Но мы рады ошибаться! Можно жить, сознавая ошибки и несовершенства, если способен являть красоту и добро! Всё лучшее, что ищешь в мире, должно исходить от тебя самого!..»
Римма отошла на полшага и окинула взглядом стену. Красные старинные кирпичи были крупными, грубыми и мрачными, но розы придавали им сказочно-романтичный вид  и, объединившись с ними, рождали чувство музыки, как мелодия и басы. Римма, словно слыша музыку, снова приблизилась к цветам, взяла одну розу пальцами, поднесла к губам. Лепестки розы, чуть вывернутые, выпуклые, коснулись её губ. И вдруг горячее волнение пронзило её. Лепестки напомнили ей губы Игоря, такие же по форме и цвету и также ставшие вдруг желанными. Римме стало стыдно, она испуганно оглянулась, но сквер ещё был пустым: детям поздно, взрослым рано гулять.
Она прошла дальше, хотя прогулка уже как бы исчерпала себя, открыв ей свой смысл. Скамья подставила тёплую, шероховатую спину. Римма присела, опустив голову. Она не сразу заметила идущую от храма монашку. Когда та подошла ближе, Римма, подняв лицо, встретилась с ней глазами. Монашка была молоденькой черноглазой, тоненькой. Она несла сумку. Остановилась перед Риммой, узкую ручку запустила в сумку и достала маленькую книжку в голубой обложке. «Возьмите, читайте, пожалуйста», -- и пошла неторопливо дальше. Римма взглянула на обложку: «Новый завет». Она открыла наугад и прочитала строку: «Чти отца своего и чти мать свою…» Сердце дрогнуло, словно кто-то заглянул в него. Римма закрыла книгу. Её поразил ответ на один из мучительных «как?»: как вести себя с родителями? «Да, Серёжа прав, он умнее меня. Они любили, ничего не знали и…» Она снова раскрыла книгу, и снова её словно озарило: «Не судите, и не будете судимы, не осуждайте…» Римма почувствовала даже страх, сильнейший внутренний трепет, подняла глаза к небу. Там, в совершенной голубизне, словно на дне волшебного хрустального озера, блистала искорка первой звезды, будто сквозь игольный прокол наблюдало за нею ясное всевидящее око.
Римма медленно побрела обратно, но в её медлительности не было давящей усталости, раздумья сдерживали её шаги. Она снова погрузилась лицом в «шёпот роз», снова заскучала на миг об Игоре и решила начать трудный разговор с мамы, не с отца. Ей хотелось услышать мамин ответ на один из самых мучительных своих вопросов, необходимо было понять маму.
Мама сидела в кухне над пустой тарелкой, обернулась к Римме, улыбнулась ей. Римма прошла к себе. В последнее время было трудно смотреть маме в глаза, не было доверия, откровенности, обычной в их отношениях чистоты. Положив новую книгу на стол, она поверх  обложки накрыла её тетрадью, спрятала, как что-то секретное. Переодеваясь в домашнее, думала об этом: «Почему это я прячу книжку? Мама, если увидит и спросит, я же могу ей рассказать этот случай. Что тут такого? Мама не ходит в церковь, но крестик носит и говорит, что теперь верит… А я? Крестили меня, крест лежит в шкатулке…  Но никто меня ничему такому не учил, не воспитывал во мне отношение к Богу. Почему? Не потому ли, что наделали такого, что против религии? Надо мне крепко подумать обо всём, прочесть много книг, определиться… Но это потом, после того, как выясню…»
Римма вышла в гостиную, мама смотрела телевизор, какую-то передачу.
---     Мама, извини, ты не можешь поговорить со мной? После передачи…
---     Да я выключу. Садись рядом. Что случилось?
Но Римма села напротив и так, чтобы хорошо видеть мамино лицо, глаза. Она молча подала маме копии документов. Александра Леонтьевна взяла их, удивлённо улыбаясь, но улыбка через мгновение превратилась в гримасу, краска прилила к щекам, Римме даже показалось, что мать помолодела. Долгое молчание повисло в комнате. Римме стало неловко смотреть на маму, она взглянула в окно. Небо стало тёмно-голубым, многие звёздочки пробили его золотыми и серебряными гвоздиками. Но в комнате ещё не было темно, только что не светло. Римма терпеливо ждала, она понимала: момент трудный. Мама прокашлялась, опустив взгляд, потом посмотрела на Римму.
---     Я пока не спрашиваю, как ты до всего докопалась, но поражаюсь твоей скрытности. Я думала, надеялась, что в любом случае ты, прежде всего, поговоришь со мной. В любом случае.
---     Мама, разве я не спрашивала тебя об отце? И что?
Мама тяжело вздохнула.
---     Да-да, верно… Прости, ты права. Не мне тебя отчитывать. Что же ты думаешь? Обо всём, обо мне?
---     Я, мама, жить не хочу! Мне противно… Гадко, что я… уродина!               
---     Боже мой, Римма! Детка моя! Я виновата, виновата! Я должна была тебе рассказать, но всё думала, а зачем? Мало детей отцами брошено? Но, ты слышишь меня, никакая ты не уродина, не смей так говорить и думать! Я люблю тебя больше, чем себя. Я бы не позволила тебе жить, если бы не узнала правду.
 Доченька, иди ко мне, любимая моя, дорогая! Когда мои родители узнали о нас с Сашей, дедушка твой слёг, болезнь его просто срубила. Но бабушка Таня меня вывела из шока. Она, доченька, вышла за Леонтия, беременная. Мой отец не был мне родным, так что мы с Александром – чужие люди! Я точно знаю, моя мама мне поклялась и доказала: у неё хранились письма её жениха, которого убили бандиты. Да и папа, Леонтий, её всю жизнь попрекал, хотя меня любил, а других детей у них не было.
---     А мой отец? Он знает об этом?
---     Знает, но не верит. Считает, что я всё придумала, чтобы он со мной остался, чтобы ребёнок, ты Риммочка, остался жить.
---     А доказательства? Письма бабушкиного жениха?
---     Тогда не могла дать ему читать мамины письма, она бы, конечно, разрешила, но я сама не хотела. Мне нужно было, чтобы он мне верил. Любовь это как  раз такое состояние, когда человеку веришь. Он не верил, значит, не любил. Говорил, можно сесть и написать сто писем, можно в старые конверты положить… В общем, я оказывалась в роли лгуньи, кровосмесительницы, неправомерной посягательницы на его свободу…Думаю, он испугался всяких объяснений, выяснений, борьбы. Весь в своего батюшку, Леонтия Петровича. Тот, как страус – голову в песок, только ногами взбрыкивает…
---     А теперь, где те письма?
---     Вот. И ты мне не веришь. Тебе доказательства нужны. Значит, и ты меня не любишь.
Такая горечь прозвучала в словах матери, что Римма, не склонная к бурным порывам, обхватила её шею руками, прижалась к ней и зашептала горячо прямо в ухо:
---     Люблю, люблю, верю! Мамочка моя, верю!               
Потом отстранилась, посмотрела в лицо матери и спокойно сказала:
---     Я просто спросила, мне интересно. Я ведь, мама, все вещи перерыла, всё обыскала, чтобы про отца узнать. Никаких писем не нашла.
---     Верно, их больше нет. Бабушка, умирая, попросила вложить их в её гроб. Я так  и сделала.
Римма поверила. Она видела лицо мамы, её глаза, её покой в такой ситуации. Не могла бы она быть уверенно-спокойной, если бы знала иную правду!
Мама вдруг засмеялась, легко, весело.
---     Римм! А ведь мне стало так хорошо! Теперь у нас совсем нет тайн? Правда? А давай по этому поводу  откроем пачку того, импортного чая «Дольче вита»! Сладкая жизнь! Здорово!
Римма кивнула, улыбаясь. Она вдруг превратилась в маленькую слабенькую Римму, которая прибежала к маме за защитой, и та успокоила её, приободрила, заслонила от обид и бед.
Пили чай, говорили обо всём сразу: с обсуждения встреч с отцом и Серёжей (мама была потрясена), переходили к восхвалению качеств чая, к планам на выходные. Римме хотелось рассказать и о сегодняшней прогулке, о розах и встрече с монашкой, но что-то мешало.
Лёжа без сна от пережитого, Римма думала, почему, почему не рассказала маме о таких маленьких тайнах, как «шёпот  роз», как свои невзрослые чувства к юношам, как о загадочном островке?.. «Неужели я мало люблю маму? Ведь, оказывается, не до конца ей доверяю?» Мешало что-то, ютилось колючкой в мыслях, в сознании. И вдруг, уже засыпая, Римма даже вздрогнула от картинки то ли сна, то ли памяти: мама кладёт в белую атласную наволочку, набитую стружками, небольшой свёрток. Римма стоит неподалёку, спрашивает: «А почему у бабушки в подушке стружки? --- «Ей всё равно. Она умерла. --- А ещё что ты положила? --- То, что бабушка велела, её секрет». Римма знает, что такое секрет: девочки делали в земле ямку, застилали дно травкой или посыпали чистым песком и укладывали красивые мелочи --- стекляшки, головки цветов, фантик, ленточку… Потом накрывали стёклышком и закапывали, запрятывали, чтобы не было заметно. Поэтому она, увидев, как бабушку закопали в земле, не удивлялась никаким секретам, скоро забыла о свёртке.
Теперь она вспомнила. Точно, был свёрток, мама читала те письма, потому и спокойна. И Римма упала головой в подушку и заплакала от счастья. «Завтра, завтра же расскажу маме всё-всё!» -- ещё успела подумать она, и тёплая волна накатила на её сознание, унося в сон.

                8
Наутро Римма решила «привести душу в порядок», как сама сформулировала свои намерения. Она отключила телефон и перебрала, перечитала письма Строгой. Порадовалась, что нашла такой способ излияния чувств и мыслей, написала новое послание:
«Дорогая подруга! Спасибо тебе за то, что ты есть, за твои письма – общение со мной, за все советы и терпение моих жалоб, сомнений, бесконечных вопросов. Теперь у меня всё хорошо. Я спокойна. Почти. Ещё есть две неразрешённых ситуации: разговор с папой и… даже не знаю как сказать, в общем, отношения с Игорем. Я чувствую, что соскучилась по нему, хочу его видеть и слышать, хочу, чтобы он по-настоящему, по-взрослому ухаживал за мной. Я теперь знаю, что буду его девушкой, и, может быть, у нас сложатся очень серьёзные отношения. Теперь я не против, что-то зажглось во мне. Знаешь, я ещё мечтаю познакомить маму  и Игоря с Серёжей, показать им своего прекрасного братика, хочу, чтобы все любили друг друга, чтобы мама и папа стали терпимее друг к другу. Сегодня я буду весь день одна. День, как я люблю, серенький и без дождя. Хочу одна проехать мимо «своего» островка, взглянуть на него, услышать тайный зов.
Пока, дорогая, пиши мне иногда, когда только захочется, а не по обязанности давать ответы. Твоя Римма Одинокая».
Римма купила билет на катер, который «проглотил» большую часть её сбережений. Она сначала     собралась, потом включила телефон и быстро убежала из дома. Звонок всё-таки уколол её в спину, но остался витать в пустой квартире.
Прогулка дала ей всё, что она и хотела. Не было знакомых, вообще, людей было немного. На воздухе, после утра без завтрака, еда была кстати, денёк всё такой же ровный… А вот и островок показался впереди, на сереньком фоне неба. Римма подошла к самому борту, но, когда поравнялись с клочком суши, увидела, что по краю песчаного берега острова между довольно изящных столбиков с фонарями на верхушках, натянута железная сетка. Римма была поражена: «её» островок кто-то занял, поймал в эту чешуйчатую сеть! Она уже ничего не хотела видеть, только ждала обратной дороги. Но и с другой стороны островка была та же круговая ограда. «Всё. Открылась моя жизненная тайна, и островок закрылся, отнят у меня. Тайна, видимо, жила там. Но я не смогла увидеть её приюта. Жа-аль», -- грустила Римма. В этой грусти ночью она витала во сне, плыла и плыла по реке, усеянной островками, за оградками, похожими на могильные.
Утро сияло солнцем. Римме захотелось свежести, бодрости. Она пошла в душ.
Телефон зазвонил, когда Римма ещё была под струями воды. Звонок всё не прекращался, и она, надев халат на мокрое тело и шлёпая по полу босыми ногами, подошла к телефону.
---     Алло?
---     Риммочка! Приехала! Наконец-то. Доброе утро! Ещё узнаёшь мой голос?
---     Здравствуй, Игорь. Вот, я вернулась.
---     Не слышу радости… Ну, ладно. Встретимся вечером? Сейчас я весь в делах, хотя очень хочу поскорее тебя увидеть. На крыльях бы летел! Но… Так что же, королевна, когда встретимся?
---     Когда ты сможешь. Я рада тебе. Просто сейчас стою босиком и вся мокрая.
---     А-а… прости, прости! Тогда до вечера. Полседьмого я заеду за тобой, идёт?
---     Да, королевич.
Он понял её шутку, рассмеялся счастливым лёгким смехом, простился до встречи.               
Римма, увидев Игоря, заволновалась, загорелась лицом, избегая его взгляда. Он заметил перемену в ней, возликовал: «Вот, она ожила, я ей не безразличен! Главное, ушло её мраморное равнодушие! Но в чём причина? Разлука? Вряд ли. Что-то было, что-то произошло». Он всматривался в неё, но понять не мог. А она ни о чём не расспрашивала, шла рядом, молчала, но не каменно, как прежде, а наполнено, тепло и отзывчиво.
Когда пришли к реке, Римма, словно очнувшись, огляделась и спросила:
---     Почему мы здесь? Будем гулять на берегу?
---     Вернее, вдоль берега, --- загадочно усмехнулся Игорь. --- Не тревожься, иди за мной.
Они пришли к причалу, но не в том месте, где всегда забирал пассажиров катер, а к краю деревянной платформы, где была низкая каменная постройка у воды.
---     Подожди минутку, -- ласково попросил Игорь и подошёл к какому-то дядечке, сидящему на скамейке у входа в здание, тот поднялся, открыл замок на дверях и они вместе вошли внутрь.
Вечер был тихий, солнце садилось, и свет его косых лучей обрисовывал предметы с особой чёткостью и тщательностью. Цвета природы словно уярчились, налились внутренним свечением. Рисунок на платье Риммы, будто бы расцвёл заново. Река несла воду ровно и безостановочно, и Римма подумала, как верно сказано каким-то поэтом, что реки --- это вены Земли.
Игорь не вышел обратно в двери, появился один сторож, навесил большой замок, сел на свою скамейку. Римма удивилась, забеспокоилась. Вдруг голос Игоря послышался со стороны реки:
---     Ау, королевна! Сюда гляди!
Из-за угла здания выплыла на вёслах лодка, в которой и был её друг.  Он подгрёб к берегу и бережно принял Римму «на борт», как объявил ей. Она обрадовалась: прогулка по реке в лодке была ей внове. А лодка оказалась моторной, что Римма не сразу оценила. Игорь завёл двигатель, и они понеслись вперёд с ветерком, принимая мельчайшие капельки брызг лицом и обнажёнными руками.
---     Накинь, красавица, --- он бросил ей куртку, бывшую в лодке.               
---     Как здорово! А почему ---- против течения?
---     Увидишь!
Им приходилось кричать друг другу, поэтому замолчали, наслаждаясь движением. Лодка вышла на середину реки, когда островок словно вырос перед её носом. Римма теперь была не наверху, как на катере, и даже испугалась несущейся навстречу суши.
---     Игорь! Остров закрыт! Туда нельзя!
Но он, видимо не расслышал, подвёл лодку близко к берегу, заглушил мотор.
---     Давай руку, выходи, Римма!
Она понимала, что он прекрасно видит сетку ограждения, поэтому, ничего больше не говоря, покорно последовала за ним с замирающим от предчувствий сердцем. Оказалось, в ограде была калитка со звонком. После нескольких секунд ожидания крепкий молодой охранник в камуфляжной форме впустил их за сетку.
Римма нетерпеливо рванулась вперёд и окаменела. Из-за стенки ракит открылась полянка, посреди которой стоял небольшой, с часовенку, виденную ею около трассы, каменный замок с башенками по сторонам. Перед ним, буквально, блистал травкой ровный газон с пышной клумбой посередине, и маленькие жёлтые ивки по углам газона, и веранда с креслом-качалкой --- всё было, как в мечте. А кукла в белом платье была гораздо красивее той, что представлялась Римме. Она была настоящей принцессой в свадебном наряде, с короной в роскошных, завитых в локоны волосах, в туфельках на каблучках, с ожерельем и серьгами. Даже маленькая бисерная сумочка висела на тонкой руке, открылась и показала своё содержание: зеркальце, расчёску, флакончик духов и крошечную губную помаду – всё настоящее. Когда Римма взяла её в руки, внутри что-то заурчало, и тоненький голос сказал по-английски: «Май нэйм Роуз!», а потом запел на иностранном языке.
Игорь смотрел на девушку и гордился этим часом, тем, что она так удивлялась и радовалась. Он и сам радовался. А Римма, повернулась к нему и прошептала чуть слышно:
----     Спасибо, огромное! Дорогой…               
Они прошли в комнатку, он включил хрустальную люстру и электрокамин, перед которым на пуфиках они и присели, перед низким, со стеклянной крышкой, столиком. В каменном домике не было жарко, поэтому камин, установленный на самый слабый режим обогрева, не грел, а скорее освещал помещение.
Игорь откупорил бутылку шампанского.
---     Ну, с новосельем. Это – мой тебе подарок.
---     Спасибо. Это, как алые паруса!
---     Точно. Господин Грин мне помог. Но, я думаю, у каждой девочки есть своя детская мечта, так что важно освоить идею, а уж вариантов исполнения сколько угодно!
---     Не совсем согласна с тобой. Тебе это удалось потому, что ты не беден, образован, распоряжаешься средствами и временем. Не всякий так живёт. Не смог бы мой одноклассник, у которого настоящая любовь к одной нашей девочке, так вот, не смог бы он исполнить её мечту.
---     Да, это так. Но у него есть возможность потом, когда чего-то добьётся в жизни, всё-таки сделать это. Само стремление --- уже плюс. Ты, Римма, словно погасла оттого, что Шёпот розне всем такое доступно. Так нельзя, весь мир не осчастливишь, человечество не обогатишь. Надо думать, прежде всего, о своих близких.
---     Ну, какая же я близкая? За что мне это?
---     Сейчас скажу, только наберусь храбрости. – Он помолчал с минуту, на лбу его залегла складка. – Я, Римма, сначала восхитился тобой: не только внешностью, но и поведением, статусом медалистки, потом, в общении, умом и тактом… Прости, но ты мне просто очень понравилась. Твоя скромность, сдержанность, заметная сразу неиспорченность – всё это причина для безграничного уважения к тебе. Я человек взрослый, старше тебя намного, понимаю, мне кажется, людей и то -- временем, разлукой с тобой проверял свои чувства. Римма, я тебя люблю. Прошу, подумай над моим предложением стать моей женой.
Он говорил это стоя, глядя на неё сверху, и ей казалось, что она -- под хрустальным водопадом его чувств, волнения, с которым произносились фразы. Римма растерялась. Не то чтобы она не понимала его отношения к ней, но его стремительность её совершенно обескуражила. Она молчала.
Он присел на своё место, смотрел на неё в ожидании. Римма вздохнула.
---     Понимаешь, я… Мне и восемнадцати нет. Я считаю, что мне рано замуж. Надо же учиться, стать кем-то. И потом, я ничего не смыслю в любви. Я просто не понимаю себя. Ты мне очень нравишься, очень. Но… я не знаю
---     Я  подожду. Кстати, учиться можно и будучи замужем. Я тебя хозяйством не обременю. Даже помогу в учёбе, если надо. Ты же поступила? Вот и учись. Бери учебники, забирайся в свой замок и готовься к экзаменам.
---     Как, разве замок --- навсегда? Я думала это на вечер, декорация, что ли…
---     Он твой. Я купил этот клочок земли. Охрана будет, а то всё тут разобьют обозлённые рыбачки. Ты что же думала, домик из картона? Тут всё твоё личное. Мой свадебный подарок.         
---     Свадебный?
---     Если и откажешь мне, не отберу.
---     Я… не откажу.
Он взял её под локотки, приподнял и приблизил к ней лицо. Римма взглянула на его губы. Розы прошептали ей «люблю», она видела их лепестки, ощущала тонкий аромат, и всё в ней наполнилось любовью, ответным чувством, проникновенной близостью с женихом.

                9
Римма пришла в парк, села на затенённую скамейку и стала ждать. Отец пришёл с предполагаемой стороны, хмуро взглянул на неё, нервно усмехнулся. Римма встала.
---     Александр Леонтьевич! Здравствуйте. Я прошу вас поговорить со мной, если хотите, в последний раз.
Он молчал, она заметила, что он сглотнул, словно ком ворочался в горле, смотрел ей в глаза своими тёмно-серыми, пристальными глазами, которые ей казались такими красивыми, знакомыми до боли. «Серёжин взгляд», -- отметила она. Римма осмелела оттого, что он просто стоял на месте, слушая, и после паузы снова заговорила.
---     Мне тоже было больно, горько, противно, когда я подумала, что вы мамин брат. Я даже жить тогда не хотела! Я считала себя уродом, думала, что мне нельзя иметь семью, детей… Но, согласитесь, не я в этом виновата. Мы, я и ваш сын Серёжа, докопались до правды, до момента, когда всё подтверждало ваше с мамой, с моей мамой, родство. Но мама меня успокоила, вы знаете чем. Вы ей не поверили, а я верю и потому, что люблю маму и знаю, что она меня очень любит, и потому, что помню, как мама положила в бабушкин гроб свёрток с письмами. Я это видела своими глазами, они были вложены в наволочку и, наверное, сейчас лежат там, под её головой… Хотя… всё уже истлело… Вы не поверили маме, значит, мало её любили. И меня не приняли, не полюбили. Человек не может любить насильно, только из чувства долга, я вас не виню. Но не надо враждовать, претворяться незнакомыми. Вот мы с братом Серёжей любим друг друга, как и большинство родных. Мы не хотим лишать себя этих чувств. И никто нас не заставит.
Римма, проговорив всё это, многократно продуманное, вдруг почувствовала сильную, до слабости, усталость. Она взяла отца за рукав рубашки, словно имела на это право, и потянула к скамье. Он подчинился, сел рядом.
---     Ну, скажите же что-нибудь, а?
---     Ты всё правильно сказала, я не поверил ей, Шуре. Слишком тяжело было видеть, что мой родной отец, не только мой, что он растил её, любил, заботился о ней… Батя, батя!..  Я был так обижен на отца, на судьбу. Мне всё детство, всю юность был нужен отец. Мать умерла рано, а то всё болела. Что я видел? А твоя мама была девочка из обеспеченной, благополучной, даже знатной семьи. Пойми, и это нас разделяло. Я был как бы ниже её, зависемее, слабее. Тем более что она была такой гордой: красивой, умной, целеустремлённой…Она мной руководила. А в мужчинах это всегда вызывает желание чем-то согнуть, принизить. Я кругом виноват перед тобой, Римма, но то, что порвал с Шурой, мне стало как освобождение от гнёта. Прости. Тебе я верю, ты, я видел, сама переживала очень, а теперь…  стала какая-то другая. 
---     Я тоже освободилась от гнёта. Но я ведь, как вы, росла без отца, и мне он нужен. Был нужен в детстве, и сейчас очень-очень… Вы не любите меня, но я вас узнала и, кажется, полюбила.
Он посмотрел на неё, в глазах было что-то такое, словно он сразу опьянел, поглупел. Руки его задёргались, он вскочил и начал шарить по карманам.
---     А-а… Забыл! Я же курить бросил. Ну, Римма, ты меня совсем запутала! Я, когда в первый раз тебя увидел здесь, в парке, когда понял, что ты меня узнала, не мог больше не думать об этом, словно видик включился и крутится кассета о Шуре, о тебе. Я знаю, что виноват, а виноватый человек не хочет быть на глазах у тех, перед кем провинился. Это так тяжко! Думал, вот, дочка меня судит, упрекает в душе, обиду на меня в себе носит… Ведь так? Так?
---     И так и не так. Обида… она, как ледышка, тает с каждой минутой. А судить и упрекать я вас не могу. И не хочу. У меня больше радости, чем всяких там упрёков. Я рада, что нашла отца, что  узнала правду, что всё хорошо и чисто. А больше всего рада, что у меня есть брат! Что он хороший, понимает меня, что мы с ним заодно. Я не о прошлом думаю, о будущем. И там я хочу, чтоб у меня был отец, вы, папа.
---     А… куда ж я денусь! Господи, дочка, как хорошо! Какой камень – с души!
Римма увидела блеснувшие в его глазах слёзы, прильнула к нему на мгновенье и порывисто побежала, не оглядываясь, по аллее.
Она рассказала всё Серёже, качаясь в кресле с куклой на коленях. Брат привёз её на лодке на островок, впервые сам увидел её маленький замок, поразился подарку Игоря.
---     Вот, Серёженька, все мои мечты сбылись, но теперь вот новые – волной набегают. Так, наверное, и должно быть. Но в каждой сбывшейся мечте свои вкрапления горечи, как червоточинки. Нет абсолютного счастья…
---     Что же не так? Не секрет?
---     Нет, братик, у меня от тебя нет секретов и, надеюсь, не будет. Ну, сам подумай, разве могут мои отношения с папой стать по-настоящему родственными? Между нами – годы отторжения, глухоты,  нелюбви. Особенно, его нелюбви ко мне. Конечно, всё разъяснилось, и, это важнее всего, теперь я знаю своего отца, я полюбила его, такого, какой есть. Но ведь каждому ребёнку нужна и ответная отцовская любовь. И это моя новая мечта. Может быть, со временем, мне удастся своим вниманием, своими заботами завоевать любовь папы.
 Вторая мечта – детская глупая, о маленьком замке на острове. Вот он есть у меня. Но подумай сам, а я уже у Игоря об этом спрашивала, а как будет зимой? Он плечами пожал. Но ведь всё понятно: залезут сюда, разломают, разнесут всё, что можно. Мы думаем о том, что всё надо перевезти в черту города, Игорь говорит, есть куда,  у него имеется недостроенный коттедж.  А сам замок? Уже фонарики разбили, придумали из катера на ходу пулять, с собой камни на экскурсию берут  –  развлекаются. Так и башенки сломают, окна разобьют, каминное отверстие обязательно захламят… Потом приезжать и разгребать?  И охрану на зиму не оставить – помещение нежилое. Вот и эта мечта себя исчерпала.
Я, знаешь, Серёжа, сказала Игорю, чтобы не пытался восстанавливать здесь эту красоту – бесполезно, да и мне одной сюда не добраться, а сопровождать меня постоянно, когда вздумается, некому. Что ж, было и прошло… Вот, кукла Роза со мной останется и это кресло-качалка. А весной, уже с Игорем договорилась, вокруг замка или того, что от него останется, я насажу плетущихся роз, таких, как в круглом сквере у монастыря, пусть завивают руины. Весь год у меня связан с розами, странно. И хорошо. Я так люблю их внятный аромат--- это их тихий голос, --- она поднесла к лицу брата стоящий в вазочке букет из трёх роз, --- понюхай. Слышишь? Слушай шёпот роз.
А третья мечта --- найти свою профессию. Я хочу стать искусствоведом. Нет у меня никаких талантов, но я преклоняюсь перед божьим даром у людей искусства, особенно, художников. Ну, тут не мечтать надо, а много и упорно работать. Игорёк мне уже накупил гору художественных альбомов, пока институт закончу, многое сама узнаю, потом снова поступлю в ВУЗ. Это же не пустые мечты, правда?
---     Конечно. У тебя всё получится, потому что, хоть ты и говоришь, что нет у тебя таланта,  но это не так. У тебя талант --- делать жизнь лучше, прекрасней, облагораживать её. Смотри, Римма, как красиво садится солнце! Посмотрим минут пять и --- домой. Теперь дни короткие, лето кончается.
Римма кивнула, и от движения, кукла на коленях нежно проговорила: «Май нэйм Роуз!» и запела по-английски о том, что розы – это прекрасные цветы, а красивые девушки так похожи на них.

                Э П И Л О Г
На маленьком островке, посреди реки, в пяти километрах от города, за живой оградой ракит приютились развалины маленького, почти кукольного замка. Плетущиеся розы под зелёным ковром прятали рассыпающиеся кирпичи крыльца и башенок по сторонам замка. Запустение, разбитые окна, сорванные двери, мусор на полу и вокруг --- всё это навевало грустное, даже угрюмое настроение. Но каждой весной кто-то пропалывал и рыхлил розовые кусты, и каждое лето изысканные ароматные цветы усыпали упругую зелень покрытых тёмными листьями лиан. Пикники чередой проходили в этом романтическом месте, где и от дождя можно было спрятаться, и костёр развести на полянке. Отбитые кирпичи полукружием складывались в своеобразные скамьи, и часто глаза гуляющих блуждали по зарослям роз, в нежелании оторвать взгляд от живой красоты. Аромат шашлыка реял над островком, но потом, когда аппетиты были утолены, сквозь гарь догорающего костра проступал нежно-терпкий густой цветочный запах. Люди затихали, становились спокойней, задумчивей, вслушиваясь в волшебный шёпот роз.