Часть 2 Жена Наркомана гл. 16

Глава 16

«Почему я такая пустая? Почему? Будто просто надутый целлофановый мешок. Почему ничего не болит? Почему так тихо вокруг», - она помнила, что совсем недавно у нее сводило ноги, пальцы на ногах. Где-то вычитала, что такое бывает из-за сердца. «Почему не болит сердце? Ведь в последнее время боль не отпускала ни ночью, ни днем?» - Ольга ничего не чувствовала. Руки, ноги, все тело было тяжелым и неподъемным. Оля открыла глаза – потолок. Повернуть голову сложно, совершенно нет сил, будто всю ее выпили. «Слабость?» - Ольга закрыла глаза. Множество черных точек то соединялись, то расходились, то образовывали черный непросветный океан, то делились на небольшие островки. «Что происходит? Может, я попала в страшное ДТП? И теперь в коме? А может, от наркоза никак не могу прийти в себя? Наверно, сделали сложную операцию, было очень больно, шок, и поэтому мозг выкинул информацию, как ненужную? А может, умерла? Поэтому так тихо? Не слышно ничего... Я в гробу? И ничего не болит? Не хочется ни есть, ни пить, ни даже в туалет? Сплю? Но так долго?  Неужели, и вправду меня уже нет? Все-таки вены перерезала? Или повесилась? Не выдержала? О нет! Бедные родители… Неужели, как они и хотели, мы с ним ушли вместе? Нет! Не могла я совершить самоубийство. Не могла? Или могла? Боже, нет, не могла я дать согласие, чтоб мне вкололи героин… Я же не наркоманка! А может, Паша насильно сделал инъекцию? Насильно? Знал, что не выдержу? Что даже полчетверти будет достаточно? Неужели и я торчу? Нет! Нет! Нет!  Может, я так была опустошена, что… сама? Нет, Господи, я же... нет!»  – кричала Оля в комнате, но ее голоса не было слышно.

«Почему тихо? Я же кричала? Я все-таки сплю, и мне снится кошмар… Да… Сплю… Я жива или нет?» - Оля зажмурила глаза.
«Отче наш,  сущий на Небесах, да святится Имя Твое, да будет воля Твоя как на небе, так и на земле. Хлеб наш насущный дай нам на сей день и прости нам долги наши, как мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от Лукавого, ибо Твое есть  Царство и сила, и слава во веки веков. Аминь», – читала Оля в пустой комнате. Она вновь открыла глаза. Снова потолок.
«Белый – значит день. Значит жива. Но на небе всегда день…» - она пыталась поднять голову от подушки.

«Чуть-чуть. Еще совсем чуть-чуть», - слабым шепотом повторяла девушка. Но голова поднялась на ничтожные сантиметры, тяжело упала обратно в подушку.

«Господи, пусть я проснусь. Пусть я проснусь, и закончится этот кошмар. Я открою глаза, рядом будет Пашка, и мы вместе, все как раньше… Пусть я открою глаза и увижу его рядом. Ради всего Святого, пусть это закончится. Верни меня обратно», – шептала Ольга,  лежа в постели.

Она бредила уже  третьи  сутки, не различая дня и ночи. С тех пор, как Паша пропал.
«Я прошу тебя, Господи, помоги… Кто-нибудь… помогите…» - с ее щек стекали слезы.

На кухне давно скис компот, Оля забыла поставить кастрюлю в холодильник. Он покрылся плесенью и завонял. Сотовый молчал.
«Странно, что никто не звонил. Наверно, батарейка села. Домашний тоже… Отключили? За неуплату?» - Ольга лежала на двуспальной кровати, укрытая под шею зимним одеялом. Одна в двухкомнатной квартире. Одна. То приходя в сознание и пытаясь понять, где она и что происходит, то теряя его, проваливаясь  куда-то глубоко-глубоко.

Ее «Я» читало, как по книжке, информацию, обработанную и выученную наизусть. То, что ранее бегло прочитывалось, теперь выходило наружу, давая сознанию заново принять информацию и осознать.

На  десятые сутки Ольга вновь пришла в себя. Времени не ощущалось. Она не знала, что за день и сколько времени. Настенные часы остановились, у будильника нервно подергивалась красная секундная стрелка, но так и не шла вперед. Какой сегодня день? Будни, выходной? В голове шумело, будто рядом океан. Волнами накатывал жуткий страх, пролезая, как змея, во все органы, порой морозя ее, заставляя тело чувствовать озноб и сильно дрожать. Дрожь то и дело охватывала ее с головы до ног. Одеяло ходило ходуном над ней, она не могла сдержать приступы холода.

В очередной раз придя в себя, Оля решила, что, если она жива, надо попробовать встать. Встать, что-то кинуть в желудок, хотя есть совсем не хотелось, а воспоминание о еде вызывало приступ тошноты. Она с трудом приподнялась на локти.
- Надо, Оля, надо… - шептала она себе.
Мокрая от слабости девушка опустила ноги на холодный пол.
- Пожалуйста, кто-нибудь… помогите… - расплывчато видя вокруг себя предметы, пытаясь встать на ноги, повторяла она.
Встав на ноги, Оля поняла, что не чувствует их. Она видит, но не чувствует нижнюю часть, от колена и ниже. Осознав это, Ольга плюхнулась обратно на кровать. Голову повело, и все закружилось. Ноги не держали. Вся мокрая от слабости, облизнув пересохшие  потрескавшиеся губы, оперлась на дрожащие руки, встала.

Предметы вокруг плыли, расплывались в каком-то беспорядке. Держась за все, что могла видеть: стул, потом край стола, дальше – стены, что почему-то стекали вниз и уходили на этаж ниже, - Оля добралась до кухни.

Повиснув на двери холодильника, сквозь расплывающуюся черноту осмотрела продукты, в нем находящиеся: две консервы скумбрии, одна шпрот, испорченный помидор. Зрение то уходило, то возвращалось, теряя или выравнивая резкость. Ольга поняла вдруг, что висит на дверце и легко ее может сломать. Ноги то дрожали, то немели, то подкашивались. Со стороны девушка была похожа на клоуна-канатоходца.
Зрение наконец сфокусировалось на творожном сырке в дверце холодильника. Взяв продукт непослушными пальцами, тихо произнесла: «Только не падай!»
Закрыв холодильник, вновь держась за стены, Оля развернулась. Пот лил градом.
«Пожалуйста, не падай…» - держа тремя непослушными пальцами сырок, шептала она. Вновь опираясь на стены, борясь с головокружением, не чувствуя ног, вернулась в комнату.

Рухнув на кровать, разревелась что было силы.
- Пусть это закончится! Пожалуйста! – крикнула Ольга в пустой квартире. Но ее крик оказался лишь громким шепотом.
Ее никто не услышал. Сырок упал, проскочив между онемевшими пальцами, куда-то на пол. Сознание вновь покинуло ее.

Через неделю Ольге стало лучше. Паши не было уже восемнадцатые сутки. На   четырнадцадцатые   сутки Ольга стала все чаще и чаще приходить в себя и меньше отключаться. Теперь она знала, что живая. Живая, просто что-то случилось такое, что вытянуло из нее силы. Что-то такое… И она отдала все, всю себя, на что-то. Что? Сильнейший стресс? Последствия? Она не знала. Не знала, вернется ли когда-нибудь ее муж. Она решила ждать. Ждать столько, сколько надо. Она так решила.
- У меня чертовски долгий путь назад, к нормальной жизни. Намного ближе ко мне находится пропасть, такая черная и бездонная… Она манит меня, как ребенка леденцом, а я облизываюсь. Пойми же, Оля, я знаю, что еще год, два, и я, распахнув руки, как крылья, упаду в нее спиной вниз, смотря глазами в это небо, голубое и прекрасное, как твои глаза…  - услышала Ольга слова Павла, будто он сидел тут, рядом с ней. Девушка вздрогнула…

На окне Ольга заметила бледно-зеленый листок «денежного» дерева. Взяв в руку, внимательно рассмотрела, повертев с разных сторон. Сколько он тут лежал на подоконнике? Она понятия не имела, что он тут есть. Это ее изумило. Изумило, что она, такая придира к мелочам, не заметила этого, слегка пожелтевшего, но все еще зеленого листочка. И этот листочек лежал без ухода на холодном, продуваемом осенним ветром подоконнике.

Вечером, найдя спрятанную пачку сигарет в кармане летней куртки, почти тут же всю ее выкурила. Жадно, с трясущимися руками.
Выкинув заполненную пепельницу в унитаз, девушке вспомнилось, как, когда они с Пашей жили у Любови Леонидовны некоторое время, в туалете постоянно плавали не смытые бычки «Дуката красного». Ей стало противно. Неужели она уподобляется ей? «Ну и что. Все равно. Не  имеет значения, потому что тебе плохо», - подумала она вслух и по пути к  не застланной двуспальной кровати включила торшер большим пальцем ноги. Свет приятно осветил янтарно-красным цветом теплое одеяло, грязную цветную простынь… Ольга забралась под  одеяло. По телевизору шла передача «Танцы со звездами». Она оставила, все равно больше нечего смотреть. На романтику не тянуло, убийств и крови и так стало слишком много в этом мире, секс… Она вздохнула… И это было слишком… для ее состояния.

Докурив очередную сигарету, потушила бычок в пепельнице. Один. Один лежал в пепельнице. Ольга задержала взгляд на еще дымящейся скуренной сигарете и подумала, что она тоже – одна. От этой мысли захотелось выть. Захотелось убежать. Но нет сил, сил, чтобы выйти из этой чертовой квартиры…

Забравшись под одеяло с головой, свернувшись калачиком, уткнувшись в подушку, пропахшую насквозь табаком, Оля закрыла глаза и тихо заплакала. Она жалела себя. Да, жалела. День или  два… Это она могла себе позволить. Прекрасно зная, что жалеть долго себя не умеет.
Зажмурила сильнее глаза, «Я» опять диктовало свои учения. Подсознание выдавало информацию. Нужную и крайне важную. Но! Но все то, что читалось перед сознанием Ольги, уходило, как вода сквозь пальцы. Память выборочно цеплялась за фразы, отправляя на осмысление сознанию…

***
          Всю ночь снились кошмары. Встав на утро, взглянув в зеркало, Оля не узнала себя. За последние двадцать дней она постарела, на челке видны были несколько седых волос. Не два и не три волоса, а несколько. Пара седых волос на бровях. Погасшие, тусклые, отекшие глаза и черные круги под ними. Безжизненность во всем теле и тяжесть, жуткая тяжесть сидела в ней. Сидела внутри нее. Будто мешок картошки. Без желаний и мыслей. Трудно поднять руки, встать с кровати. Даже если держаться за предметы, окружавшие ее, - теперь они не расплывались и стены стояли, а не стекали вниз. Оля дошла до куртки, что висела в коридоре. Вынув из пачки две сигареты, медленно, контролируя каждый шаг и каждое движение, вышла на балкон.

Холодно было. Ветер сильно трепал ее ночнушку. Взору открылся город с таким же, как и у нее, настроением: серое, низкое, давящее на землю небо, почти мертвая жизненная  артерия магистрали едва пульсировала. Пробок не было или они были скрыты за пеленой белого едкого дыма.
Вдохнув утренний туман города, она почувствовала, как резко закружилась голова. Никотин добрался до мозга, и потемнело в глазах. Оля не ела девятнадцатые сутки, не хотелось, да и нечего было есть. Выходить из квартиры в магазин? Когда и в квартире-то она еле ходит… глупо. Плохо? Пусть будет еще хуже. Хотя хуже быть, наверно, не может. Ольга схватилась за перила.

- Кофе… сейчас… Соберись… соберись сейчас же… - шептала она. Зажмурила крепко глаза и открыла вновь, темнота ушла, но тело еще шатало. Перед глазами опять был угрюмый город, уставший, измученный, страдавший мигренью и ищущий тепла и постоянства. Вот-вот, казалось, пойдет снег или дождь. Ей казалось, что этот город, что это небо ее жалеет. Но Ольга не хотела жалости, а помощи никто не предлагал. Не предлагал, потому что никто не знал о ее проблемах. Решив, что две сигареты для нее много, первую, почти докуренную, затушила о перила балкона.

Через некоторое время Ольга вошла на кухню. Ноги более-менее ее слушались, хотя по-прежнему икр и стоп она не чувствовала. Поставив на плиту чайник, села за стол. Худая рука дотянулась до приемника, что стоял тут же, включила. Ольга не любила тишину, особенно сейчас, тишина лишь усугубляла ее чувство полного, вселенного одиночества. По радио мужской голос бодро и весело поздравлял своего друга с Днем рождения. Песня, очень оптимистическая, наполнила вокруг воздух. Ольга насыпала растворимый кофе в узкую  чашку, где были нарисованы двое медвежат. Совсем недавно она купила эту чашку в магазине «Магнит», медвежата символизировали ее и Павла. Обняв голову руками, она сильно сжала ее. Длинные волосы упали на стол, Оля закрыла глаза. Так легче. Небо смотрело на нее через зеленую гардину, но ничем помочь не могло. Радио играло, а в этой квартире время остановилось.

В голове снова  шумело, боль, опять же справа, становилась все отчетливее и сильнее.  Чайник закипел и начал свистеть, приподнимая крышку, плюясь кипятком на плиту. Она же не обращала внимания и сидела так же, облокотившись на локти, закрывая лицо ладонями, будто скрывалась от всего мира, от всего, что окружало ее.

- Не дай бог тебе это пережить. Тебя не поймут, будут, возможно, жалеть, пытаться помочь… Но… Но… не поймут, какие б слова ты ни говорила. Даже не пытайся… Потому что это останется в твоей душе навсегда, и никакими лопатами, ничем не сможешь это вынуть из себя, чтобы отчистить свою душу.  А раз нет слов, нет способов избавиться от этой черноты… то она с каждым словом или действием, даже случайно напоминающем об этом, будет делать больно. Смирись, просто смирись. Ты должна будешь раскрашивать  душу, со временем закрашивать это пятно, чтобы оно не мешало тебе жить, – возникли вдруг слова Вероники, будто подруга сидела тут, рядом с ней. Ольга даже почувствовала ее дыхание и очнулась. Громкий свист чайника резал слух. Выключив газ, она налила кипятка в приготовленную чашку с кофе. Взгляд коснулся рисунка, и Оля улыбнулась. Память не хотела отпускать прожитые с Павлом годы. Ведь было же хорошо? А счастье нужно и другим, поэтому она будет его ждать, пусть пока это состояние мира побудет с другими. Ведь нельзя лишать человечество счастья.

- Мама! – подойдя к холодному окну, позвала девушка. Она так хотела, чтобы  ее обняла мать, прижала к груди, успокоила, сказала, что «все будет хорошо», потому что сама внутреннюю дрожь уже унять не могла.
Не могла найти спокойствия, утешения, чтобы прекратились эти попытки самосожжения. Чтоб ее крик кто-нибудь услышал и пришел. Просто позвонил в дверь или чтобы просто заработал телефон… Чтоб осознанно проснуться и понять, что это всего лишь кошмар. Какое облегчение тогда она испытала бы! Что это всего лишь сон, а не реальность. Потому что от мысли, что все по-настоящему, не во сне, парализовало и вводило в ступор.
- Мама… - от теплого дыхания стекло запотело. Ольга обняла себя за голые плечи, горячая кружка с недопитым напитком больно обожгла плечо, но она даже не шелохнулась. - Мама! Мамочка!

После выпитого кофе появились хоть какие-то силы. Слабость дала краткосрочный сбой. Почти не держась за стены и почти не шатаясь, дошла до кровати. Накинув на плечи толстое одеяло, ноги оставив на полу, Ольга обняла себя. Ей было жутко холодно. Все тело  неожиданно покрылось мурашками, и тонкие волоски на руках и ногах встали дыбом, будто наэлектризованы. Холод изнутри не оставлял ее уже много дней. Раскачиваясь взад-вперед, она твердила:
- Мне тепло… мне тепло… мне тепло… - порой уходя в себя, то закрывая глаза, то открывая их.