Холодное лето 1993-го - Родительский день

Это был последний год нашей дружбы с Коляном Харчком.
Харчок играл в бесконечную игру под названием "Как будто меня дома не кормят". Подъезды нашей хрущовки были оборудованы не обычными почтовыми ящиками, а деревянными шкафами до потолка, сколько квартир - столько и "кабинок" в шкафу. Хрущовка была перенаселена какими-то дремучими медведями, отродясь не получающими никакой почты, четверть "кабинок" никак не использовалась и не имела замков, там-то Харчок и устроил тайник: макароны в целофановом пакете, чёрствый хлеб, сигаретные бычки, засохшие шоколадные конфеты и прочие сладости помещались там в неимоверном количестве... Как оно всё там оказывалось - мы с пацанами не знали, зато постоянно наблюдали, как Харчок извлекает оттуда и жуёт на улице очередную хлебную корку.
Там же Харчок хранил деньги, стыренные у родителей, а где-то в деревянном сундуке со всяким хламом, выставленном на площадке между пятым и шестым этажом, валялся ключ от Колькиной хаты.
"У нас будет армия, а я буду вашим командиром - говорил Харчок - Мы ещё завоюем весь город, а самое главное в армии это пожрать..." С этими словами он кормил меня, Сашку Бошмейстера, Миху Немера и Дэна вышеупомянутыми сухими макаронами из пакета.
И вот в Роительский день мы узнали один из источников пополнения харчковского продуктового тайника: Колян начал уговаривать нас всех поехать вместе с ним на кладбище и там собирать с могил печенюшки с конфетами.
Дэн отказался, Миха тоже - "Родаки не отпустят", Макс и Дюк непонятно где лазили, Ромка с Бошмейстером свалили домой, сославшись на какие-то дела, Славик скрылся, ни на что вообще не ссылаясь... Остался только я, Харчок долго-долго уламывал меня, и в итоге я согласился.
До кладбища мы добрались на троллейбусе вечером. В центральные ворота заходить не стали - "Там сторож пасётся!" Пошли по грунтовке, отходящей от дороги и тянущейся вдоль шлакоблочного кладбищенского забора. Прошли где-то с пол-километра, но в брешь в заборе заходить не стали: "Там бомжи тусуются, пойдём дальше!" Ближе к сумеркам, когда мы прошли ещё с километр, забора справа от грунтовки уже не стало как такового, и тут наконец-то выяснилось, что мы уже пришли: "Сектора отдалённые, сторож не доходит, бомжи на лазают, печенюшек дохренища, идём!"
Печенья на могилах действительно было навалом. Харчок то одну подберёт, в рот запихает, то вторую найдёт и её захавает, то третью увидит. "Ты ещё ни одну не подобрал?! Вот ещё одна валяется, бери и тоже похавай!" Первую и последнюю свою печенюшку я выблевал обратно на могилу - она воняла какими-то воробьями. Но Харчок не обратил на это внимания - в одном из склепов он нашёл полиэтиленовый пакет и собирал туда печенье, которое ему уже не под силу было есть.
Что-что, а мне уже становилось страшно: и темнело, и многие могилы были брошенные... В темноте и покосившиеся грязно-синие железные пирамидки, кое-где до дыр проржавевшие, и гнилые кресты, и наполовину провалившиеся замшелые плиты из песчаника, и помутневшая фотка бородатого мужика с открытым ртом, датированная 1948-м и 1977-м годами, и кладбищенская помойка с коричневыми от времени и грязи венками, и помятый бак с водой совсем непрезентабельно выглядят... Из-под бака и венков - если я не ослышался - крысы пищали, и даже какое-то тело шатающееся - в шляпе набекрень и в пальто - вдалеке маячило... В склепе, где было похоронено двое детей, на дереве висел пакет с какой-то международной выставки в московском ВДНХ с дохлой кошкой внутри.

Домой мы с Харчком по темноте вернулись, ближе к полуночи. В это время моя бабушка уже подняла на уши пол-района и позвонила в ментовку.
Пол-двора в тот день глаголило исключительно о том, что:

* У Киреевых из 53-й квартиры (у Будзиловских из 53-й / у этих, как их... Лютни из 53-й / у Валентины Николаевны / у генерала / у буржуев этих долбаных / у жидов этих долбаных / у соседей, которые до недавнего времени на древней американской тачке ездили - нужное подчеркнуть)...
* ...потерялся (наконец-то потерялся / убежал из дома / утонул в Амуре / утонул в канализации / кем-то справедливо прибит - нужное подчеркнуть)...
* ...их Иероним (их внук / их внучатый племянник / самый младший из их цыганского табора / их внук-дебил / их единственный любимый внук и наследник / ихний малолетний урод, тот самый, который Олесю машинным маслом облил - нужное подчеркнуть)

Я наврал бабушке, что был в гостях у Кшуевых и мы играли в персональный комп. Он у Кшуевых уже тогда был, этим компом прикрывались все, кто из дома надолго терялся, Кшуи даже телефон ближе к вечеру из розетки выдёргивали - все, чьи дети не возвращались домой до темноты, названивали Кшуям и спрашивали своего отпрыска. Но баба Валя мне тогда, кажись, поверила.
Буэнос ночес

P.S.: Со мной Харчок поссорился несколько дней спустя. Когда даже я и Дюк отказались собирать с ним вишню во дворе расположенной неподалёку от нашего дома больницы, а возле той больницы ягоды много росло...
P.P.S.: Многим известно, что Кшуевы меня не то что за свой комп - на порог бы не пустили. Бабушка это тоже узнала со временем, и со временем узнала, что я тогда на кладбище был. И не удивилась ничему.
P.P.P.S.: Моё готическое прошлое немыслимо без подобных эпизодов.
P.P.P.P.S.: Харчок, став "порядочным человеком", полностью отрицает и своё прошлое (в том числе и печенюшки с кладбища), и свою дружбу по малолетству с "бандерлогами" и "цунарами" вроде меня, Лембергов, Славки Данатриева и Михи Немировского, и само своё погонялово "Харчок". И даже такой немаловажный факт, что до 11-ти лет Харчок страдал недержанием кала, утаивается всеми реальными и нереальными способами.