Разговор о счастье

*Из цикла "Прогулки с фарфоровой куклой"

Ты растёшь. Взрослеешь. Учишься находить компромиссы там, где раньше пёрся бы напролом. Учишься быть честнее с собой, или, как минимум, стоять прямо, не пряча глаза, поймав на себе цепкий взгляд отражения в зеркале. Обрастаешь историями, годами, привычками, скарбом, который всегда выбирается из соображений "просто необходимо" и который имеет необъяснимое свойство годами позже скапливаться в категории "Забыл, когда пользовался, но выбросить жалко". Ты с равнодушием пропускаешь меж пальцев то, за что многие из людей, которых ты знаешь, готовы бы были взаправду убить, и в то же время привыкаешь мириться с тем, что многого из того, что есть почти что у всех, у тебя никогда уж не будет. И речь здесь не только ведь о вещах - упаси Боже, нет! Речь также о сущностях менее осязаемых, но о тех, из которых, тем не менее, непостижимым образом и строится вся наша жизнь: люди, знакомства, кивки, интонации, вечерние улицы, смешки, настроения... И ты всё идёшь (а может, стоишь неподвижно), а вокруг проплывает день за днём то, что мы, люди, привыкли называть жизнью; а ты смотришь по сторонам - и, чем дальше, тем больше тебе начинает казаться, что ты в ней освоился, что ты наконец, начал если не понимать, то, хотя бы, чувствовать, улавливать, осязать то, что раньше для тебя было скрыто завесой тайны... Так проходят недели; месяцы. Годы? Всё вокруг становится как-то привычно - не то, чтобы пресно, а, скорей, предсказуемо; в этом однообразии легко может пустить корни отчаяние, но ещё куда легче незаметно втянуться, посмотреть на всё это в первый раз изнутри, в первый раз взглядом не стороннего наблюдателя, но хозяина, который вернулся в пустую квартиру после долгой командировки и, вроде бы, замечает, что всё кругом какое-то не такое, но в то же мгновение понимает, что продлится это ощущение новизны максимум до первого воскресенья, а там уже всё будет легко и понятно, гладко и просто...
И вот тогда, когда ты, наконец, отдался этому ощущению обустроенности, когда ты, наконец-то, поверил, что всё крупное в своей жизни ты уже выбрал и чего-либо нового в ней больше не будет, - вот тогда и приходит ОНО - *Особенное Настроение* - затем, чтобы мягкою, словно подушка, лапой вдруг вырвать тебя из проволочной клетки, что ты сам уже почти что построил вокруг себя, и метнуть прямо в ночь, где темно и метутся бесцветные бабочки.
...ты бежишь, задыхаясь, пока мысли рвутся, пока где-то вдали мрачно косятся в твою сторону огни ртутных ламп, а сердце невпопад танцует в груди "Калинку-малинку": вокруг отчего-то одни пустыри (сам же срезал, чтоб ближе, а получилось едва ли не дальше), и уже начинаешь жалеть, что вышел из дома, но при мысли о том, чтоб ещё один вечер прожить вот так вот, как все прочие, отчего-то вдруг откровенно тошнит, и ты вдруг понимаешь, что с того, как ты в последний раз расставлял точки над "и", прошла уже целая куча времени, из того, что положено было сделать и изменить, не сделано и не изменено ничего, а всего, что казалось основой, единственной возможной основой системы, жизни и счастья - всего, что составляло твою философию, мировоззрение, простыл уж и след, и ты опять, как бумажный кораблик в бурлящем потоке, забыл о том, как выглядит солнце, поскольку повсюду одна лишь вода, и вдобавок темно, а ты всё плывёшь и плывёшь...
И, по мере того, как дыхание возвращается, восстанавливается сердцебиение, а мысли, пометавшись стаей кричащих ворон, вновь устало усаживаются на ветви потухших извилин, ты и сам успокаиваешься, вдруг поняв, что бежать уже некуда, что ты и так уже потерял всё то главное, что когда-либо у тебя было, и что та вечная гонка, которую ты всё грезил то переждать, то вдруг выиграть, давно продолжается, хотя ты отчего-то и думал, что сжимаешь в руке стартовый пистолет, в свете мертвенном фонаря обернувшийся эстафетною палочкой. Ты смотришь вокруг - место, хоть и глухое, но, слава Богу, знакомое, и ни финишной рамки, ни того, кто готов был бы принять или, упаси Господи, отобрать твою ношу, пока рядом не видно, и ты вспоминаешь, что гонка предстоит ещё долгая, так что сейчас, пока на тебя не смотрят ни тренер, ни сотни болельщиков, ни собственная твоя даже совесть, запыхавшаяся и отставшая где-то за поворотом, можно немножечко отдышаться и пройтись для разминки пешком. Ты дышишь ровнее, и нарочито правильно ставишь ноги, и вздымаешь в такт шагам руки, и на выдохе тянешь стопу, и идёшь, и идёшь, а огни...
Огни уже ближе.
...Ну, хорошо, скажет внутренний голос, и о чём ты хотел бы поговорить? Мы сидели спокойно и спали, но ты вдруг схватил меня под руки и помчался опрометью сюда, где нет ни людей, ни машин и лишь лает шальная собака и где, кроме тебя, меня никто не услышит; ты боялся, что я не захочу тебе что-то открыть, но я здесь, и ты слушаешь, так давай, задавай уж свои вопросы, пока пучина безвестности опять не сомкнулась над нами обоими. Итак, о чём ты хотел бы поговорить?
Ты стоишь, словно громом сражённый, боясь вникнуть в суть заданного вопроса, пока разум разрывается между состоянием эйфории от того, что его, наконец, хоть кто-то услышал, и отчаяньем от того, что списка вопросов, о которых зашла теперь речь, у него, как назло, при себе сейчас нет, и о том, _настоящем_, о котором хотелось, ей-Богу, очень-очень хотелось поговорить, он почти уже всё забыл и не знает теперь, как начать, а минуты предательски капают, утекая, и...
Ты идёшь, вдыхая сухой ночной воздух, который кажется не теплее, но как-то даже искусственнее дневного, потому что украл тепло дня, которого теперь уже нет, и всё ищешь опорную точку, от которой можно было бы начать строить весь свет, всю свою новую жизнь, поскольку старая - ты теперь уже точно уверен - была лишь подготовкой, наброском, черновиком, ненужным хламом, который...
Ну, хорошо, скажет внутренний голос, а чего же ты хочешь?
И ты снова стоишь и вдыхаешь, и тебе радостно от того, что той точки, которую ты искал, само собой, нет в отрыве от тех установок, которые ты сам и задаёшь своей волей, и немного боязно оттого, что так просто ответить и на этот вопрос ты тоже не можешь. Разумеется, ты хочешь чего-то - в голове кружат десятки желаний, нет, сотни, нет, тысячи, - но все они вдруг теряют весь смысл, когда ты стоишь вот так вот и вдруг знаешь, что можешь не только желать и идти день за днём, словно ослик за сладкой морковкой, но и в самом деле же выбирать, как и чем ты хочешь быть.
Ну, хорошо, говорит внутренний голос, если нету желаний, раз уж есть всё, что нам надо, о чём тогда вообще весь сыр-бор? Почему не вернуться туда, где всё правда так чудно, где...
Потому что там нет, говоришь ты.
Чего нет, спрашивает внутренний голос.
Не знаю, чего, но знаю, что не хватает чего-то для меня очень важного, отвечаешь ты. Чего-то такого, что одно и имеет значение, хотя иногда - порой - кажется, что...
Так что это важное, спросит внутренний голос. Что имеет значение настолько громадное, что даже день за днём спящий в своём мирке человек вдруг срывается с места и бежит один в ночь, чтобы дрожать от бессилия, как ребёнок?
И ты улыбаешься, и ты больше не плачешь, и ты стоишь гордо, потому что сейчас - наконец - ты вдруг знаешь ответ.
ПОТОМУ ЧТО Я ХОЧУ БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ, говоришь ты.
Что ж, ответ верный, вздыхает внутренний голос, хотя и очень коварный, ибо теперь ты обязан себе объяснить, что для тебя значит счастье; соврать не получится, ибо рядом никого нет, кто б поверил.
Счастье...
Ты идёшь, и вздыхаешь, и рисуешь в своих мыслях картины, виденные в мультфильмах, в кино, в телевизоре, в толстых книжках, но все они не вызывают в душе ничего, кроме растущего громкого раздражения; ты с удивлением отмечаешь, что всё это - подделка, а _настоящее_, о чём только стоит и говорить, лежит незамеченным где-то в тени, в стороне, неподвластное многим, начисто скрытое с глаз.
Хорошо; счастье... А есть ли оно у меня? Очевидно, что нет. (Хотя, почему - очевидно, прерываешь ты сам себя, почему это вот такое существование в безвольном скольжении по неизвестно кем и когда проложенным, худо промасленным рельсам вдруг стало естественным и понятным, а само удовольствие жизни - нет?!) И ты идёшь, окружённый полночными фонарями, и начинают уже попадаться немногочисленные прохожие, и до тебя долетают порою обрывки фраз, и из страха потерять в этом сумраке путеводную нить, упустить мысль, не додумав её до конца, ты спешишь, ускоряя шаг.
Ну, хорошо, вновь приходит на выручку внутренний голос, ты несчастлив - в чём это выражается? И ты открываешь свой внутренний рот, чтобы начать по привычке жаловаться на опостылевшую картину серой действительности, серых бесцветных будней, на отсутствие достижений, на несбывшиеся надежды, и вдруг замираешь на полуслове, понимая, что всё это - лишь следствия, а причина - одна, настоящая - лежит глубже, и заключается она только в том, что ты вынужден делать то, что не хочешь, или не хочешь делать того, что, всё же, делаешь, или не знаешь, что тебе делать, чтобы что-нибудь захотеть, или не знаешь, чего ты хочешь, или не хочешь делать того, о чём знаешь, что делать это, один чёрт, придётся, или не знаешь, хочешь ли ты, чтоб пришлось делать то, о чём ты ещё знать не знаешь, или...
Хорошо, скажет внутренний голос, так что же, в таком случае, это такое - счастье?
Счастье - это процесс, отвечаешь ты; не состояние, не картинка, как его обычно хотят упрощённо представить, а только лишь сам чистый процесс, когда ты знаешь, чего ты хочешь, и знаешь, и можешь, и далаешь, и понимаешь, что только это ты делать и должен, и в этом нет никакой дисгармонии, она вся осталась теперь далеко, там, где ты ещё не знал, где не начинал делать, что должен; счастье - это когда всё вдруг вместе, управляемый, но, всё же, полёт, ничуть не менее от этого захватывающий, и всё, что надо, и нужно, и хочется, - это лететь, и ты всё летишь, а вокруг - только счастье... И хочется, чтобы ещё.
Молодец, говорит внутренний голос, не зря я всё-таки выгнал тебя на улицу в этот вечер; спасибо, говоришь ты, и вы идёте по ночному июльскому городу, оба два, вместе, обнявшись, и пахнет цветами, и где-то смеются, а вокруг - тишина, и романтика, и тебе хорошо, и один лишь вопрос портит краски, отравляя существование, - вопрос о том, что...
Спрашивай, скажет внутренний голос; ты косишься на него, словно кисейная барышня, недовольная, что кавалер опознал изменение настроения по одному только виду и сломал игру до того, как из этого можно было сделать трагедию, - но я, как и прежде, не знаю...
Не знаешь чего, спросит внутренний голос.
Не знаю, как мне быть счастливым, говоришь ты, чуть краснея. Не знаю, что нужно для этого делать, и в чём мой полёт; вот ты такой умный, и...
Ах, сколько вопросов, скажет внутренний голос; неужели же ты, в самом деле, не знаешь, где находится твоё счастье? Если ты никогда его не испытывал, как тогда можешь знать, что это такое? Как тогда ты можешь быть так уверен, что оно вообще существует?
Ну, я думаю, что испытывал, снова скромно потупившись, говоришь ты. Вроде бы, _что-то_ было... Похожее...
Вспоминай, скажет внутренний голос.
Я люблю, как перо бежит по листу, скажешь ты. Как из сложных движений руки вдруг рождается истина, вдруг рождаются строчки, которых минуту назад ещё не было, как они одна за другой ложатся вдруг на бумагу, и то, о чём только думалось, в один момент становится осязаемым; это... Это как будто, зажмурившись, засунуть руку в шляпу волшебника - и вдруг почувствовать, что живой, настоящий кролик в ней, всё-таки, есть; это...
РАЗ, скажет внутренний голос.
Но ведь это не всегда так легко, говоришь ты со вздохом, с беспокойством глядя вокруг, на то, как к ночному пейзажу возвращаются вдруг стылые краски. Очень часто ты глядишь на бумагу, а белый лист глядит на тебя, отражая лишь ту пустоту, что сгущается в твоих собственных мыслях, и тогда хочется лишь кричать от отчаяния, или пить, или бегать по магазинам, или делать ещё сотню других бессмысленных дел, лишь бы только не оставаться один-на-один с этой комнатой, с этой ручкой, с этими стенами, которые, словно звёзды, смотрят на тебя глубоко и пронзительно; это...
Стой, говорит опять внутренний голос; стой, остынь. Это не то, о чём я тебя спрашивал; стой, остынь.
Извини, говоришь ты, наконец-то заметив, как у тебя прехватило дыхание; что-то я разошёлся.
Ничего, скажет внутренний голос; может быть, пойдём дальше? Ты хотел мне ведь рассказать, что для тебя означает быть в счастье.
В счастье, говоришь ты, пока вокруг проплывают многоэтажные уже здания, а воздух вокруг заполняется отдалённым шумом машин. Счастье - это... Это ведь всё равно что идти по вечернему городу, когда на душе так легко, когда не надо думать о том, что ещё нужно сделать, потому что ты знаешь, что и так сделал всё, что был должен, а завтра сделаешь ещё лучше, и ты идёшь с чувством выполненной работы, а вокруг снуют люди, проплывают навстречу деревья, и высотные здания, и фонтаны, а вокруг светит солнце, или луна, или тёмная ночь, а ты идёшь по знакомым уютным улочкам, или по новым, ещё неизведанным, но от этого ещё даже более интересным, и ты знаешь, что дальше, а пока, пока...
ДВА, скажет внутренний голос. Ещё?
Ещё - делать что-либо руками, говоришь ты, понимая, что вошёл постепенно во вкус; пусть не очень-то хорошо получается, но ты ведь и делаешь это не ради денег, не потому, что так надо, а потому, что так хочется; и, пускай ты не знаешь, как точно сделать, оно, всё же, складывается - вдруг, само, и тебе остаётся лишь радоваться, как замечательно всё выходит.
ТРИ, скажет голос, и ты чувствуешь, что ему тоже тепло и приятно, как и тебе. Что ещё?
Ещё - люди, говоришь ты, интересные люди, люди, к которым ты явно неравнодушен; ты сидишь с ними рядом, или делаешь что-то для них, или смотришь, как они что-то делают, или ловишь их в прицел объектива, или вы разговариваете, или, может, дошло уже до самого интересного, но это, в общем, неважно, потому что удовольствие идёт уже оттого, что этот человек есть, что он с тобой рядом и что то, что ты делаешь, что-то значит и для него тоже, и от этого хочется петь, и лететь, и кричать, и ещё...
...ПЯТЬ, скажет внутренний голос; ещё?
И ты идёшь, и толкуешь ему, объясняя, что ты есть такое, и рассказывая, каким видишь счастье, а он тебя слушает, и по изменениям интонации ты понимаешь, где вдруг завираешься, берёшь лишку, но, в целом, всё идёт хорошо, и не надо вранья, потому что всё и без того замечательно, ибо есть столько дел, и занятий, и сущностей, и...
А теперь, говорит внезапно внутренний голос, ты постой и послушай.
Ты стоишь и прислушиваешься, но вокруг - те же люди, машины, и смех, и музыка, и пахнет сиренью и звёздами, и...
Не здесь, скажет внутренний голос; послушай себя.
(Тебе слышится тихая музыка.)
Разве это не замечательно, спросит внутренний голос; разве это не здорово, что есть столько дел, каждое из которых делает тебя счастливым по-своему, в свой час и в свой срок, и что всё, что для этого нужно, - проснуться, подставить ладошку и вспомнить о том, _что_ ты есть? Разве всё это - тот самый ты, что не так давно плакал здесь предо мною о том, что не знает, что ему делать?
Да, говоришь ты, улыбаясь, но тревога вдруг отрезвляющим холодком входит в сердце. Ты оглядываешься, затравленно, и смотришь теперь исподлобья.
Но я по-прежнему не знаю, что мне делать, говоришь ты; что мне нужно делать прямо сейчас.
Внутренний голос вздыхает.
Оглянись, скажет он. Оглянись, посмотри же вокруг, на всех тех, что спешат здесь сейчас по своим делам и занятиям. Приглядись-ка внимательней: каждый из них владеет и, может, гордится своей историей, своим местом и временем, и каждый знает, наверное знает, что ему делать и чего он хочет от жизни; приглядись к ним внимательней, и ты сам всё увидишь. И ты смотришь вокруг пристально, всё внимательнее, всё глубже, но поблизости опять только люди, им всем есть, чего желать и что делать, и все они спешат по своим неотложным делам, только... Только... Ты вглядываешься в них до рези в глазах - и, наконец, на самом дне замечаешь это неуловимое.
То, как она держит руку; то, с каким видом он идёт по асфальту; то, как она вышагивает к машине; то, как натягивается поводок той собаки; голоса, интонации; фразы - произнесённые и не очень... Ты как будто в волшебном фонарике: ты смотришь, один, неподвижный, а вокруг разыгрывается спектакль, грандиозный в своей чудовищной достоверности, и лишь то, что минуту назад ты воспринимал всё это как должное, способно удивить тебя более, нежели само содержание пьесы.
Теперь ты видишь, говорит голос; теперь, пока они не заметили, что ты проснулся, давай-ка мы с тобою пойдём потихоньку домой...
И ты идёшь, или едешь в трамвае, унося с собой настроение, которому так и не суждено будет распасться на рифмы, но которому ты, тем не менее, сможешь наутро предать форму бумаги; ты идёшь - а город вокруг завывает, зовёт, надрывается, и, оглянувшись, ты лишь в очередной раз поразишься тому, как много людей находят себя в свете яростных ламп и в густой тьме ночных ресторанов, возле бара с оркестром, под орущею магнитолой, одурманенные, плывущие, в окнах, за стёклами тонированных иномарок... Как странно, думаешь ты, ведь большинство из них никогда не узнают, что так же богаты, как ты, стоит только вытянуть руку - не наружу, а внутрь - хотя ты сам только что это вспомнил.
"Когда-нибудь я вернусь, - думаешь ты, пока ночь, впитав в себя город, растворяется в небытие. - Сейчас, пока ты по-прежнему молод, пока пятьдесят лет ещё кажутся сроком, мне думается, что было бы здорово вернуться сюда полвека спустя - приехать, пройтись по забытым уже почти улицам, поглазеть на витрины, изменившиеся до неузнаваемости, и потом только вспомнить, что когда-то, давным-давно, ты прожил здесь... Год, три года? Пять? Десять лет? Лучшую часть своей жизни? Этого пока я не знаю, это мне ещё только предстоит лишь узнать - интересно, вспомню ли я всё это так же легко, как мне сейчас обо всём этом думается? Вспомню ли я эту мысль? А эту? Превращусь ли я к тому времени в седого морщинистого старика, или всё буду таким же? Я не знаю..."
Но, как бы там ни было, я буду помнить, обещаешь ты внутренне. Я буду помнить так много, как только смогу, - ведь есть в жизни вещи, которые нельзя забывать...
И, прежде чем сон закрывает глаза, ты ещё успеваешь подумать, что вот это, наверное, и называется счастьем.