Женщина, сверчок и Гости

В комнате было тихо.

В  небольшой, уютной, тёплой и неуловимо женственной комнате держалась та особенная тишина, которая говорит об отсутствии мужчины в жилище гораздо красноречивей, чем капающий кран или неисправный телевизор.

Эта утончённая, горьковатая тишина ненароком смешалась с  тишиной вечерней, пытливо заглядывающей в розоватые от фонарного света окна, и от того голос одинокого городского сверчка казался ещё сиротливей и провинциальней.

Его слушала женщина, сидевшая на старенькой софе. Ей не хотелось накрыть пледом озябшие ноги, не хотелось прилечь, чтобы оправдать свою неподвижность, не хотелось встать, чтобы поставить на плиту чайник и его весёлым свистом разогнать сгущавшиеся вокруг неё мирные сумерки ушедшего дня, давнего одиночества и примет той женской поры, когда дворовая  ребятня  вот-вот станет звать тебя  не «тётей», а «бабушкой».

Сверчок не смолкал, и женщина была благодарна ему за компанию. Его песня пророчила осень, и под неё мысли струились легче и ритмичней, почти не трогая   нежно пульсировавших висков и покачиваясь у стен едва уловимыми  диковинными цветами.

Она переживала тот зыбкий момент между явью и видением, сном и бодрствованием, движением и оцепенением, когда вся обыкновенная житейская пряжа готова ослабить свои путы и пустить на мягко опустившиеся человеческие  плечи пугливую, чуткую Птицу Вдохновения.

… Где-то между буфетом и креслом бродила Первая строка. Она по обыкновению пришла к женщине  неспешно, вразвалочку – как приходила всегда, с самой  её звонкой молодости. Она была округла и смешлива, но  всеми своими прожилками просила о Продолжении. Ей хотелось утвердиться, гордо расправить сияющие краешки в своём важном звании Первой – ведь таковой по-настоящему быть невозможно, когда ты одна-единственная. Она то и дело подкатывалась к коленям женщины, торопя её и невольно терзая.

Однако прочие строки прийти не спешили. Может быть, им не нравилось нахальство Первой строки, может быть, они были не прочь её заменить, а возможно, они просто где-то собирались все вместе, чтобы нагрянуть разом, пёстрым гуртом. Так или иначе, от них пока не было известий – только безотчётное радостное предвкушение  визита гостей, которое к нам порой приходит, когда  случается что-то обронить.

Но вот у порога робко прилегла  вторая строчечка, к ней ласковым щенком прильнула третья, а там с подоконника звонко шлёпнулась и строка под номером четыре. Первая торжественно выстроила их среди комнаты, нарекла Строфой и велела чинно ждать прибытия остальных вагончиков того хвостатого поезда, что позже назовётся стихотворением.

Чтобы наконец встретить сей последний, женщина присела к столу, взяла карандаш и неторопливо, любовно и ровно вывела на чистом листе заветные строки. За её спиной тут же выстроилась цветная очередь просившихся на бумагу слов – они приходили во множестве, толпились, мешали друг другу и норовили протащить с собой вороха приблудившихся многоточий, запятых и восклицательных знаков. Женщина была с ними терпелива и строга, но в то же время ничто не могло притушить блеска в её зеленоватых глазах или отменить улыбчивое подрагивание маленькой родинки на  подбородке…

… Глядя на то, как чисто и чётко проступает на фоне окна женский профиль, как быстро мелькает над столом по-девичьи тонкая хрупкая рука, как ловко обхватывает стройный стан простенькая домашняя кофточка, Вестник Старости, что явился дежурить под окном, досадливо растоптал окурок, выбросил бумажку с адресом и уже в который раз ни с чем мрачно зашагал прочь. Ему давно хотелось зацеловать эти разрумянившиеся щёки, всерьёз запустить белые холёные пальцы в мягкие каштановые пряди непослушной шевелюры, но он боялся золотого клюва Птицы, что пела на женском плече и никак не желала убраться.

Его верные подруги – Тоска и Усталость –  охотились за этой несговорчивой женщиной, чтобы облегчить ему задачу, но пока безо всякого успеха. Надёжней всего было бы застать её на работе, но вот уже тридцать лет она каждый день легко переступала порог школы, где детские голоса неизменно окружали тонкую фигурку любимой учительницы  вечно юным кольцом удивительной неуязвимости.
 Даже глубокое, тайное всегдашнее одиночество женщины не звало Вестника в гости. Оно было возмутительно гордым и чистым и подпускало к себе по-настоящему близко разве что нежно журчавшего сверчка – а этот маленький вредитель никогда не соглашался быть союзником Старости…

… Но вот стихи  готовы. Они разрешили женщине прикрыть глаза и глубоко вздохнуть перед тем, как под потолком вспыхнет многохрусталье электрического костра почтенной люстры, и Птица Вдохновения упорхнёт в своё секретное  гнездо. Уже через минуту житейские дела подадут свои вкрадчивые голоса, но пока хрустящие корочки рифм ещё дразнили чуть приоткрытые женские губы…

И в комнате было тихо.