Часть3. Мне Не Страшно. гл. 22

Глава 22

Павел никак не мог простить Ольгу за предательство. Конец июля уже определенно разграничил пунктирной линией их отношения.
То июльское утро начиналось с улыбки. Безоблачное ярко-голубое небо с белыми облаками вселяло надежду, что все, что произошло весной, - далеко в прошлом, и казалось,  теперь уж наконец-то начиналась светлая полоса в жизни Ольги и Павла.

Солнце сильно нагрело подушки в постели и смятую цветную простынь. Фиалки, стоящие на подоконнике у балкона, расцвели бледно-розовыми и ярко-синими цветами.

Что ж, Ольга сама понимала, что поступила нехорошо, проигнорировав его просьбу не выносить мусор из избы. Но, может, другого выбора у нее не было?! Тогда, в тот период, когда она нашла подтверждение своим догадкам и, выпив огромное количество валерьянки, позвонила Любови Леонидовне с просьбой прийти к ней как можно скорее. Павел тогда был на работе… или не на работе: Ольга сомневалась, что его еще занимало что-то, кроме укола. Она хорошо научилась чувствовать на расстоянии состояние мужа. Ольга была убеждена, что души  их родственны и что в прошлой жизни они тоже были вместе, так как понимали друг друга с полуслова. Они были одинаковые и разные одновременно.

В тот июльский день Ольга позвонила матери Павла, что жила через дом. Ольга  помнила, как трудно ей пришлось спасать Павла в прошлом году. Она поняла, что на этот раз сил у нее не хватит. Ведь их надо откуда-то брать и накапливать, чтобы иметь возможность расходовать. А она только-только стала приходить в себе после всего пережитого. С другой стороны, понимала, что нельзя показывать свою слабость и страх. Ведь тогда точно старое пристрастие затянет с новой, большей силой. Она не могла никому рассказать, и если  сообщала сотую часть своей проблемы, то никто не мог понять. Она вспомнила слова подруги: «Не дай бог тебе что-то вроде этого пережить, потому что, если и захочешь рассказать или излить душу о том, что творится в душе, – не сможешь, потому что слов не придумали таких! Не поймут, какие б слова ты ни говорила. Даже не пытайся…  Потому что это останется  в твоей душе навсегда, и никакими лопатами, ничем не сможешь это вынуть из себя, чтобы отчистить свою душу.  А раз нет слов, нет способов избавиться от этой черноты… то она с каждым словом или действием, даже случайно напоминающем об этом, будет делать больно. Смирись, просто смирись. Ты должна будешь раскрашивать душу, со временем закрашивать это пятно, чтобы оно не мешало тебе жить».

Она достала аптечку, высыпала таблетки и упаковки с лекарствами и, не видя от слез, что это, стала выколупывать продольные и круглые, белые и желтые таблетки из разных  упаковок. Все смешалось. Все краски и звуки, внутри будто лопнула натянутая струна. Она уже не могла остановиться, и в голове проносилось лишь одно: «Все кончено».

Ольга засыпала в себя таблетки не останавливаясь. Она чувствовала, что ее стало тошнить, чувствовала, как закружилась голова и появилась легкость в теле. Она убрала оставшиеся таблетки в аптечку, закрыла коробку с лекарствами. Через минуту, шатаясь и практически не ощущая под собой пола, наполовину согнувшись добралась до кровати, широко расставив руки и пальцы, идя по интуиции и не доверяя своим глазам. Она легла на кровать, положив голову на подушку, как поняла, что ее сейчас вырвет. Она поднялась и бегом, насколько это было возможно, побежала в туалет. Вырвало. Она несильно стукнулась об  фаянсовый ободок унитаза головой, пытаясь не запачкать свои волосы блевотиной. Слезы катились уже не по ее воле. Ольгу шатало. Футболка, что была на ней, промокла. На спине образовалось огромное, во всю спину, мокрое пятно. Футболка липла к спине, это раздражало... Притащив с собой тазик и бросив у кровати, она рухнула на нее... Потолок кружился. Медленно, словно не в реальности. Он кружился и кружился. Ольга закрыла глаза. Ей вспомнилось состояние, когда она однажды напилась. В тот день она узнала о гибели лучшего друга и выпила почти одна бутылку «Очаково», темную девятку. Она много курила и пила, но слез не было, и вот пятнадцатый стакан, она почувствовала себя так же, как и в этот момент. Тогда ее оставили одну и помогли потом прийти в себя. Сейчас Ольга лежала на кровати,  раскинув руки и ноги в разные стороны. Она была в полусознании. Ей ничего не хотелось, ей было наплевать на все и всех, ей было все равно, как она выглядит и что о ней подумают, - ей было плохо. Неожиданно поняла, что так же чувствует себя Павел, когда ему плохо. Странно, но девушка почему-то понимала и даже чувствовала боль мужа. Порой Ольге хотелось, чтобы она оказалась заложницей и в нее выстрелили, чтобы, наконец, она могла выплеснуть всю боль и ее не осуждали, не считали слабой. «Я так хочу умереть…» - прошептала Ольга и открыла глаза.

Слезы уже не катились по щекам. В голове вдруг нарисовался примерный план действий. Но встать не очень получалось.
Через минуту зазвонил домофон. Ольга поняла, что это пришла Любовь Леонидовна, но не стала открывать. У матери Павла были ключи от квартиры, где жил ее сын. Прошла еще пара минут, и входная железная дверь открылась.
Ольга оставалась на кровати, но присела. Спустила ноги на пол. Солнце светило через немытые окна балкона и грело деревянный паркетный пол. Волосы Ольги намокли на затылке, и лоб был в испарине. Ее вид испугал Любовь Леонидовну.

- Что случилось? Оля?
Ольга показала взглядом на край стола. Любовь Леонидовна, увидев шприц и ложку, завернутые в обрывок газеты «Из рук в руки», тут же присела на стул, что находился рядом со столом и стоял у входа в комнату. Любовь Леонидовна молчала. Ольга тоже.

Через некоторое время Ольга тихо сказала:
- Простите, но еще раз я не смогу его спасти. У меня сил нет. Я так не смогу больше… вытаскивать…

- Прости? Не поняла? Как это, еще раз? – снимая платок с шеи, захлопала ресницами Любовь Леонидовна. Хотя прекрасно знала, о чем идет речь. Она знала все о своем сыне, в отличие от Ольги, девушки простой и наивно думающей, что раз она к людям с душой нараспашку, так поступают и все остальные. Ольга пыталась встать с кровати, но ее резко шатнуло в сторону и, взмахнув руками, она неуклюже опустилась на кровать, в сантиметрах от того места, где сидела раньше.

- Я не поняла, значит он не первый раз срывается?

У Любови Леонидовны неожиданно появился тик глаза. Испугавшись, что Ольга заподозрит ее в неискренности, она поспешила прикрыть глаза руками, поставив локти на стол, сложив руки, подперев невысокий лоб. Женщина стала совершенно бесполезно переставлять стакан с карандашами и ручками на столе, а потом взяла ластик в руку и  несколько раз потерла его о полированный письменный стол. Мать Павла будто выпала из времени,  задумалась или обдумывала свои слова, или… Или просчитывала дальнейшие шаги. Она вдруг отклонилась назад и пристально посмотрела на девушку.

Ольга снова предприняла попытки встать. Головокружение почти прошло, а во рту противно воняло недавней рвотой. Она хотела дотянуться до пачки сигарет, что лежали на журнальном столике у кровати, рядом с хрустальной вазой, но не могла: «Никогда не думала, что какие-то шестьдесят сантиметров будет так трудно преодолеть».
Любовь Леонидовна взяла в руки газету с принадлежностями для внутривенного укола. Вынула шприц, сморщила нос и брезгливо, двумя пальцами, приблизила к глазам, будто не верила, что это есть то, что она видит. А потом скривилась еще больше и брезгливо положила в сверток газеты.   

- Да… - протянула Любовь Леонидовна. - Дела.

- Я не знаю, что мне делать…

- Думаешь, я знаю? Ну почему ты мне раньше не сказала, еще в первый раз, когда… - мать Павла встала со стула и подошла к кровати, наблюдая за попытками Ольги дотянуться до пачки сигарет. Она открыла пачку и дала сигарету Ольге. Трясущимися руками, с безумным взглядом девушка закурила. Ее футболка прилипла к спине, волосы были мокрыми.

- Мы тогда справились. Он и решил тогда уехать от вас, боялся, что рассоритесь и он сорвется… Очень боялся. Я не хотела этого…

- Если бы ты мне рассказала раньше, я бы смогла помочь, а так - время упущено… Я тоже не знаю, что делать. Разве что поговорить насчет врача? – Любовь Леонидовна зло посмотрела на девушку.

- Хотелось бы, чтобы он услышал нас… - потушила окурок сигареты в пепельнице Ольга.

- Ты сама виновата. Скажи, зачем ты с ним, если у тебя самой нет здоровья?!
Ольга открыла рот от изумления.

- Зачем ты с ним? Ты же знаешь, что он болен? Что ты хочешь от него? – встав с кровати, продолжила мать Павла. – Он не даст тебе того, что тебе нужно. У тебя  ненормальная любовь к моему сыну.

Солнце уже перешло на другую половину комнаты. Время близилось к вечеру. Скоро должен был прийти Павел. Хотя точного времени его возвращения не знал никто.

- Зачем? Почему ты с ним? Я не понимаю… - подходя к окну, спрашивала Любовь Леонидовна.

- Люблю его… - снова ложась на кровать и смотря в потолок, прошептала Ольга. Она видела неприязнь и озлобленность Любови Леонидовны. Положив голову на подушку, девушка заметила, что потолок уже не крутится.
- Ты посмотри на себя! Это что такое? Кто ты? Я думала, ты сильная…  а это? Ты что, пила таблетки? Ты совсем голову потеряла? Знаешь что, Олечка, раньше мой сын любил тебя, в рот тебе смотрел, боялся потерять. А сейчас ты ему в рот смотришь, вот он и ведет себя так… - Любовь Леонидовна развернулась к Ольге и покачала головой.

- Что я не так сделала? – снова поднимаясь с кровати и вставая на ноги, пробуя идти, почти плача спросила Ольга.

- Знаешь, вот мы как сделаем. Ты сегодня его дожидаешься. Это положи обратно, что нашла. Он по твоей мине все поймет, а завтра, как он уйдет на работу, к десяти утра приходи ко мне. Поживешь у меня немного. Вдруг опомнится и станет опять человеком, – ее лицо было каменным. Мать Павла улыбнулась одними губами. Ольга была не в состоянии вспоминать пройденные курсы психологии. 

В тот день Павел вернулся очень поздно, и, несмотря на то, что Ольга никогда не засыпала, пока не дождется мужа, она еще до его прихода уснула как ребенок, выплакавшись, думая над предложением Любови Леонидовны. Ольга все понимала, она помнила рассерженное лицо Павла и ругань, когда еще в январе две тысячи шестого года вдруг рассказала ненужное его матери. Чтобы вернуть равновесие в семью, понадобилось почти три  недели. Кошмарные  перепады  настроения с почти каждодневным криком: «Все! Я нажился! Хватит!» Тут дело было серьезнее. Страх опять вползал в нее и распространялся по  кровеносным сосудам в каждую клетку организма.

Прожив с матерью Павла около месяца, Ольга пыталась найти решение проблемы. Она звонила в клинику «Бехтерев» и выясняла про врачей. Узнав, что детокс делают за шесть - восемь часов, ходила к Павлу упрашивать его дать согласие на лечение. Ведь он сам в недалеком прошлом говорил, что ему нужно лечь в больницу.

Сколько слез и сколько нервов было оставлено у порога квартиры. Павел с женой не мог общаться, а когда Ольга пыталась прийти и разузнать, как он, то он ее выгонял, объясняя тем, что не может ее видеть. Павел просил дать ему время. Однажды, когда Ольга пришла помыться в их квартиру после двух недель отсутствия и думала уже остаться рядом с ним, Павел заявил, что ее прощает, что все понимает. Тогда, высушив волосы полотенцем, Ольга присела рядом с больным мужем и взяла его за руку. Павел устало улыбнулся и положил руку девушки себе на грудь. Они сидели так  минут десять, но потом снова в Павле появилось нечто. Нечто грозное и ужасное. То, что занимало все его мысли и желания. Ольга увидела, как живое лицо вдруг сменилось восковой маской. Она знала, что Павел боролся.  Она просила его бороться. Не уступать. И это и, правда, была борьба не на жизнь, а на смерть. Он тут же убрал руку и уже ее не сжимал. Уже не смотрел в глаза и не говорил. Пустота внутренняя полезла наверх. Она по частичке съедала его улыбку, блеск в глазах, что-то родное и близкое. Павел убрал руку Ольги с груди и зло сказал: «Уходи! Уходи! Не могу видеть тебя!». И Ольга собрала  пакет с необходимыми вещами и ушла.

- Ты ненормальная! – кричала его мать ей. – Ненормальная! Его нельзя любить! Он же долбанный  наркоман!

Ольга стояла, опустив голову, и думала: «Все бегут, и никто не останавливается. Никто не может подойти протянуть палку, чтобы вязнущий в болоте смог выбраться. Никто не может понять, могут только осуждать. Никто и не хочет понять и помочь разобраться. Все уходили, неужели и я уйду?. И вравду над женщиной которая любит и жалеет - можно издеваться как и сколько  угодно».

Ольга хотела сбежать. Но! Куда? Это звучит смешно. Главное для человека - статус и положение, деньги и власть. Ты изгой, если не думаешь, как все, если выделяешься из толпы. Ценна теперь не душа. У наркомана душа мелкая, так говорят. Может, и правы. Но все мы разные внутри, а снаружи одинаковые: два уха, две ноги и две руки, голова. В то время, в начинающиеся девяностые, наркомания считалась привилегией интеллигенции. Она знала, что ничего не бывает просто так. Значит это ее крест или важный жизненный экзамен, который она обязана, обязана сдать или выучить.

После месяца отсутствия Ольги дома Павел сам пришел к матери за женой. Он выглядел так, будто принял, наконец, важное решение. Было видно, что Павлу уже легче.  Павел подарил открытку Ольге, где была написано «Ты самая лучшая».
Ольга вернулась домой. Вернулась к Павлу. И опять их отношения стали глубже и нежнее. Павел снова уволился с работы. Он лежал дома и «лечился». Ольга снова была рядом и пыталась помочь ему.

Любовь Леонидовна стала вдруг отчаянно бороться за своего сына. Она присылала ему длинные смски, в которых говорилось, что Ольга нахлебница, что она его предала, что она ненормальная и прочее, прочее... Мать Павла вдруг стала ревновать его к жене. Она  хотела, чтобы сын ее, как раньше, принадлежал только ей. Чтобы только она могла  распоряжаться его судьбой. Для Павла это означало полное безволие и подчинение. А он уже привык думать сам и принимать решения. Он не хотел.

Вскоре поведение матери стало раздражать Павла. Он понимал, что ее болезнь прогрессирует, что ей нельзя пить и лучше опять пойти к врачу. Но Любовь Леонидовна умело манипулировала сыном. Ее светло-серые глаза становились порой «рыбьими», и взгляд ее пронизывал насквозь. Она заставляла его отказаться от жены. Писала письма и бросала в почтовый ящик, хотя жила в соседнем доме.
Когда Павел написал матери, доведенный до отчаянья, что выбирает Ольгу, на следующий день в почтовом ящике появилось письмо с очередной угрозой.

Нервозность и постоянные угрозы довели до того, что у Павла стала болеть плевра. Он все чаще и чаще жаловался на боль в грудине и очень боялся, что откроется туберкулез.  Ольга ходила к Любови Леонидовне, унижаясь просила оставить их в покое. Все это очень выматывало, и намечавшиеся улучшения и в отношениях и в здоровье сошли на нет. Павел становился раздражительнее и злее. Ругань стала обычным явлением в их жизни. Стена непонимания, отчаяния и страха разрушения росла на глазах.

Павел написал откровенное письмо матери в надежде на понимание. Ее жесткое поведение, наоборот, сильнее сплотило Ольгу и Павла друг с другом. Никто не знал так много, как они  друг о друге, - жесткую, голую правду, и это позволяло им оставаться вместе.
Однажды вечером появилось очередное письмо в почтовом ящике. Открыв его, оба ахнули. В нем звучали угрозы, что Павла посадят, обязательно, если он не одумается, если не вернет ей ту любовь, о которой писал в письмах.

- Я не понимаю, - все твердила Ольга. – Не понимаю, неужели она всерьез это? Ты же ее сын!!! Как так можно?

- Она моя мать, и она тяжело больна.
Павел был очень измучен. Он опять не мог спать, он практически перестал есть. Пил кофе и много курил. Стал замкнутым и перестал разговаривать с Ольгой. Он часто тоскливо смотрел на жену и ничего не говорил. А та спрашивала: «Ты же не откажешься от меня? Правда?»
 
Все это длилось до сентября месяца. Нервы и еще раз нервы. Денег хватало только на проезд Ольги и две булочки с маком или две плитки шоколада каждый день. В один из сентябрьских дней Павел снова  стал  держаться за грудь. На вопросы Ольги он отшучивался или говорил, что таким жестом привлекает к себе внимание, чтобы его пожалели.

В один из поздних вечеров октября припарковавшись в чужом дворе недалеко от вокзала, чтобы мать не смогла перегнать машину в  другое место, Павел вышел из машины и не глядя щелкнул сигнализацией. Новая семерка моргнула прямоугольными фарами два раза и издала короткий звук. Павел закурил. Руки его дрожали, помня свежую инъекцию раствора. Лицо имело обреченно-глупое выражение,  губы приобрели серый оттенок, глаза были как у старика. Он закашлялся мокрым жестким кашлем, сплюнул на землю, оставив капельки крови в слюне. Сделав третью затяжку табака, он  пошел в обратную сторону по узкой безлюдной улице. Фонари впереди гасли, позади него - загорались. Он ушел в себя.  Захотелось  вдруг стать черепахой, залезть в непроницаемый панцирь и сидеть до тех пор, пока не настанут лучшие времена. Но он не черепаха. Ольга требовала решений, он и сам понимал, что необходимо предпринимать какие-то шаги. Какие? Ольга спросит, как его работа? Что сказать? «Как обычно»? А вдруг ей позвонит его начальство? Вдруг его станут искать?  Павел сделал пару шагов по направлению к  железнодорожному вокзалу,  или БАМу, как он его называл, но тут осознал, что дом находится в противоположном направлении, и развернулся.

Сигарета была скурена до конца, и огарок щелчком полетел на промерзший  асфальт,  с мертвыми листьями поздней осени. Разноцветные листья еще лежали на земле, на тротуарах, хотя календарь показывал конец октября две тысячи седьмого года. В этом году зима пришла раньше, и морозов не ждали коммунальные службы. Снег выпадал, таял, снова выпадал, подмерзал, таял. Холодный ветер заставлял румяниться щеки. Павел шел через двор, он натянул капюшон  куртки, что они с Ольгой купили на рынке неделю назад, на лицо, оставив щель лишь для того, чтобы не споткнуться. Сунув руки в джинсы, зашагал твердым размашистым шагом. Проходя чужой двор, встретил прохожего с собакой. Прохожий ему кивнул, но Павел не признал знакомого. Дождь сменился мокрым снегом. Снег падал на губы  и щеки Павла. Он ненавидел все и всех. Он ненавидел себя. Он не мог себе помочь. Он не мог признаться, что болен туберкулезом. Это означало конец. Это означало конец всех концов. Он ненавидел маленький продуктовый магазин, что на Толкаревой, напротив дома его матери, и этот двор, вечно заставленный машинами. Он ненавидел  этот подъезд, к которому он подходил, эти неровные ступеньки, эту дверь… и… свое отражение в зеркале прихожей.

Когда понял, что не может скрывать и дальше свое состояние и ему надоели вечные вопросы Ольги, почему так плохо выглядит, он признался, что у него открылся туберкулез. Он сам снова ушел в другую комнату. Ольга снова дала ему другое одеяло и подушку. Выделила кружку, ложку, вилку и тарелку. Ольга вместе с ним ездила сначала на Мичурина, 34, - это невысокое здание находилось за мостом, в двадцати минутах от дома, где они жили. Выстояли в очереди, но врачи ничего толком не сказали, и их отправили в Пушкин в Противотуберкулезный диспансер. До этого диспансера нужно было добираться около часа на маршрутке. Ольга и Павел сдали анализы, прошли рентген, сделали манту. Бледное лицо Павла было едва различимо на фоне зеленоватых стен больницы. Ольга прочитала все предосторожности и рекомендации по уходу за такими больными и в дальнейшем мыла полы в квартире с «Доместос», часто вытирала пыль, смачивая тряпку в мыльном растворе. Павлу дала платок, с которым он всегда ходил.

Общение свелось к разговорам через стену. Или переписку через щель прикрытой  двери. Днем, когда Ольга была на работе, Павел спал; вечером - уходил на полчаса на улицу, а Ольга убиралась в комнатке: выносила полные пепельницы, обертки шоколада, ставила  новый стакан воды, проветривала. А потом ночами они открывали двери в комнаты и разговаривали. Говорили обо всем: о любви, ненависти, долге, политике. А также о  ситуации, что сложилась. Они искали выходы, и выход был один - расстаться. Тогда Ольга начинала плакать, а Павел начинал много курить, и в тишине было слышно, как он выдыхает дым. Они могли поссориться или помириться, не видя друг друга, разделенные стеной. Все казалось нереальным и нелепым. Так просто не может быть. Так не может быть!

Через неделю Павел получил результаты – положительные. Он и не сомневался.  Ему выписали направление и отправили в больницу. А Ольгу заставили пересдавать анализы. Манту оказалось на границе, и рентген давал такую же непонятную картину. Надо было перестраховаться и проверить все еще раз, ведь анализы могут быть ложными. Такое бывает: человеческий фактор, могли перепутать пробирки. Еще целая неделя была потеряна. В кабинете рентгена девушке делали снимки с девятью срезами. Она получила хорошую дозу облучения.
Вернувшись домой, Ольга заметила, что приготовленная сумка для больницы Павлу исчезла. На столе лежали две тысячи рублей и записка. Но этого Ольга не увидела и, не раздеваясь, снова вышла из квартиры, отправилась к Павлу в больницу. У нее держалась небольшая температура вот уже вторую неделю, потели ладони, и жуткая слабость ее разбивала на части.  Ее, как и мужа, бросало то в пот, то в озноб. Но не  хотелось верить, что она также заражена туберкулезом. Ольга гнала от себя эти мысли, так как помнила, что всякая мысль материальна.
Приехав в больницу, когда уже выпал первый снег, который не таял, она чуть не упала около ступенек, то ли от слабости, то ли оттого, что было скользко.

Поднявшись в отделение через три ступеньки, Ольга нашла палату Павла. Подозвав медсестру, попросила позвать его.
- Павел Николаевич! – открыла медсестра дверь в палату. – К  тебе пришли!
Навстречу вышел худой и осунувшийся парень. Его лицо было серым, и глаза оставались тусклые, ничего не выражавшие. Он выглядел заметно постаревшим и действительно больным человеком. Павел не обрадовался приходу жены.

- Привет, Паш! – нервничая, поздоровалась девушка. В животе был холод, она чувствовала приближение окончательного разрыва.

- Привет...

- Ты почему не подождал меня, мы же договаривались, что я пойду с тобой в больницу?
Павел молчал. Выждав секунды, Ольга продолжила:
- Тебе не интересно, какие у меня результаты?

- Я решил сам пойти. Тут небезопасно. Много больных. Заразы много. Хотя их держат отдельно, но тебе лучше уйти.

- Не интересно, какие у меня результаты? – почти плача повторила Ольга.

- Какие? – безразлично спросил он.

- У меня затемнения. Все на грани. Врачи понять не могут. Таблетки выписали…

- Надеюсь, ошиблись. Если нет, будем тут вместе… - он хихикнул.

- Тебе смешно? – испугалась Ольга.

- Пошли на площадку, - он  жестко взял ее за локоть и вывел на лестничную площадку за дверь отделения.

Они остановились у лестничного пролета. Вверх, на четвертый, последний этаж поднимался паренек, такой же бледный, сильно похудевший, с печатью болезни на лице и потухшими глазами. Он был в спортивном костюме и домашних тапочках, слегка улыбнулся, увидев их вдвоем, и продолжил подниматься, пропуская ступеньку, а то и две зараз.

- Ты что, дура? – искреннее спросил Павел, когда оба закурили.
Оля молчала. Все ответы на этот вопрос и модели поведения к данной ситуации не подходили.

- Ты не понимаешь, что такое тубик? Мне три месяца осталось при хреновом раскладе, полгода при лучшем. Ты вообще, как? А?

- Что ты себе позволяешь?! – крикнула Ольга. - Следи за словами! Будем вместе, все выдержим. Я, по крайней мере, от тебя не отказываюсь!!!

- Что я себе позволяю? Что - я? Себе? – говорил он с оживленной мимикой лица. - Ты не понимаешь, да? Не хочешь понять? Не можешь? Ты специально меня выводишь, да?! Прикидываешься? – выдыхая дым через ноздри, спросил Павел. Его дрожь была видна невооруженным взглядом.

- Нет. Я не понимаю, почему ты такой. Ты изменился. Ты теперь чужой…

- Да, чужой. И был чужим. Я притворялся… Жизнь такая штука, что надо играть. Без конца играть, чтобы жить! - Павел зло улыбнулся. - Да. Ты хотела быть вместе – пожалуйста. Ты хотела выйти за меня – пожалуйста, расписались. Я делал все, что ты хотела! Какие ко мне претензии? – Павел закурил новую сигарету и, нервничая, вертел в руках зажигалку.

- Я думала, ты тоже хочешь быть со мной, что любишь, поэтому и женился… - чувствуя, как слезы вот-вот потекут по щекам, внезапно пропавшим сиплым голосом ответила Ольга.

- Думала… - Павел рассмеялся. - Ты думала? Реально, думала?! Сколько раз я говорил тебе, чтоб ты сняла эти убогие большие розовые очки? Сколько раз мы с тобой разговаривали, что надо тебе измениться и открыть глаза? Сколько раз я предупреждал, что  если не снимешь, то, когда спадут сами, будет очень больно? Я ли не предупреждал? Я ли не разговаривал с тобой ночами? – Павел выронил на кафельный пол зажигалку, та выскользнула из потных рук. – Черт! – выругался Павел, поднимая ее с пола и осмотрев, отметил, что колесико зажигания отлетело на ступеньки вниз. Он провел руками по спортивным штанам вверх-вниз, ощупывая карманы штанов. - Дай жигу! – обратился он к девушке.
Оля залезла рукой в карман пальто и протянула свою зажигалку.
- Спасибо, ты настоящий друг! – улыбнулся он и зажег новую сигарету «Петра I».
Ольга опустила голову, она пыталась взять себя в руки, сжала кулаки. Длинные  ногти больно впились в мягкую холодную ладонь.

- А знаешь, - вдруг хмыкнула Ольга, – лишившись чувства важности, мы становимся независимыми.
Павел не отреагировал.

- Нам не быть вместе. Я скоро умру. Ты понимаешь? Хоть это понимаешь? А если нет… - Павел сделал новую затяжку. - Если нет, нам все равно не быть вместе. Нам не дадут быть вместе. Даже если бы мы любили друг друга.

- Ложь! – сказала Ольга. - Ложь! Ложь! Ложь! – мотала головой девушка. – Я не верю!

- Вот, наконец, нет стены между нами. Нет розовых очков, мы такие, какие есть, – вздохнул он. – Я любил тебя, но ты сама все испортила. Ты – полюбила меня. Ты поверила. А тебя предупреждали. Тебе все говорили, кто я. А я - такой, как они говорили. Я – наркоман!

Ольга нервно перебирала пальцами по перилам, она не знала, что сказать в свое оправдание. Докурив, Павел бросил бычок в пустую банку из-под кофе «Нескафе», что стояла на подоконнике у окна, зло сказал:
- У тебя совершенно нет чувства самосохранения. Прощай.

- Прощай? – схватив его за руку и заглядывая в глаза ему, спросила Ольга. – Прощай? Вот так просто? Просто «Прощай»?!

Павел сделал каменное лицо и с силой освободил руку. Не оборачиваясь, он поспешил к себе в  палату.
Ольга смотрела мужу вслед и не верила в происходящее. Разве так может быть? Разве может? Ну, скажите хоть кто-нибудь «Нет»!!!

Вернувшись в квартиру, теперь такую пустую и холодную, Ольга дала волю слезам. Она переоделась в комбинацию, расстелила постель и легла в нее. Сил не было никаких. Около одиннадцати вечера зажужжал сотовый телефон, пришло сообщение. Открыв его, Ольга прочла: «Спокойной ночи, родная. Я т.л.». Ольга ответила сообщением: «Спок.ночи, Непотамуль».

Еще  двое суток они желали друг другу «спокойной ночи» и «доброго утра». Павел несколько раз набирал сообщения и тут же стирал. Он несколько раз за день смотрел в телефон: до завтрака, после, до и после обеда, после ужина. Так же поступала и Ольга. Порой она долго смотрела в  мерцающий экран телефона, словно гипнотизировала его. Она ждала. Еще жила надежда, что все, что происходит, - сон, кошмар, недоразумение, дикая шутка. Что так не может быть.               

Теперь самое трудное время суток для Ольги была ночь. Она привыкла не быть одной. Привыкла, что рука Павла ее обнимает, когда они ложатся спать, или засыпать на его груди. Привыкла не спать ночами и разговаривать. Привыкла под утро ставить чайник и готовить кофе. Он часто говорил о «вселенском одиночестве», теперь и Ольга это чувствовала. Куда бы она ни посмотрела –  везде были вещи Павла: вот на стуле черные джинсы и черная футболка со свитером, его чашка в комнате, под матрацем спрятанная шоколадка… Его кроссовки, две пары, и кожаный плащ. В шкафу стопками лежали сложенные и поглаженные  футболки, летние вещи и даже нижнее белье. Не было только спортивного костюма, черного, привезенного теткой Ольгой из Петропавловска, и пары трусов да пары носков.

«Я иду туда умирать, зачем мне столько вещей? Я их что, туда возьму? - удивлялся Павел, когда Ольга собирала сумку в больницу. - Запомни, вещи тянут к земле. Они порабощают тебя, и ты от них уже не можешь отказаться. А как же ты летать со мной будешь, если  вон такие тюки привязаны к твоим ногам?»

На третьи сутки телефон замолчал окончательно. Опять никто не звонил и никто не писал сообщения. Она лежала, двое суток не вставая. Лежала, смотрела телевизор, спала и курила, плакала. Опухшее белое лицо было противно искажено в зеркале. Ольга не узнавала себя: острые скулы, заплаканные и потухшие неживые глаза, серые губы. Надо принимать решение.  И это решение должна принять она, и никто другой. Она. Она? А может, уже Павел принял решение? Да. Он.

На пятые сутки Ольга написала сообщение матери с просьбой ее забрать. Подойдя к столу, чтобы зарядить телефон, увидела записку Павла.
На вырванном листе тетради в клетку его аккуратным мелким почерком было написано: «Пусть я буду последней сволочью, но ты сама бы не ушла. Прощай. Паша».
Прочитав это, Ольга упала без сознания.

Теперь, прожив с Непотамулем, то есть с Павлом, почти 4 года, она составила его портрет, который вполне соответствовал правде.

Психологический  портрет  Павла

 Интуитивно-логический экстраверт худощавый, наивные и в то же время старческие  глаза, остроумен: только начали объяснять  - он уже все понял.  Математический склад ума, хорошо считает в уме, мечтательный, пишет стихи.
 Сенсорно-этический интроверт  обаятельный, улыбчивый, когда в настроении, не в настроении – зол и замкнут. Волосы короткие, гармонирующие с лицом. Много знакомых и друзей. Любит рассказывать разные истории, пробивает на жалость. Ему хорошо идут как спортивный костюм, так и пиджак с галстуком. Любит вкусно поесть, уют, комфорт. Сам шаги не предпринимает. Двоякий. Тянется к вечному и светлому.
 Истерик стремление вытеснения неприятностей из сознания, изображает из себя того, кем не является. Эгоист, любит только себя и не способен по природе на большие чувства. Игрок. Любит всех очаровывать, но когда люди понимают, что это не настоящее, уходят. Хитер, опасен в роли руководителя.
 Неустойчивая  личность с кем поведется, от того и наберется. В хорошей компании – хороший, в плохой компании – плохой. Может быть и святым и мерзавцем. Двуличен. Внутри себя ему не на что положиться в сложных жизненных ситуациях.  Приспособленец – хамелеон. Болезни – сердце, алкоголь и наркотики.

Ольга долго думала, лежа в постели. Она чувствовала то вселенское одиночество, о котором Павел постоянно говорил. Разве можно быть еще более одинокой?! Одна, в двухкомнатной квартире.

Одна со своими постоянно текущими куда-то мыслями, одна с проблемами по оплате квартиры. Ведь те деньги, что она давала Павлу для хозяйки, шли на «лекарство» втайне от нее. Что ж, всякая ложь всегда рано или поздно вылезет наружу. Сумма долга была уже большая, больше шестидесяти тысяч. Где взять такие деньги? Она не работает. Свекровь прямо называет ее «актрисой» и винит во всем ее. Да, Ольга виновата. В том, что она, наивная душа, не знавшая еще жизни, встретила такого, как Павел.
Одна.  Еды нет. Телефон молчит... Одна, и ветер слезно бьется в окна… Одна со своими страхами.  Одна с разбитыми мечтами. Одна со своей дрожью и криком.
И никто не слышит. И никто не видит. И никто не чувствует.
Кто же он, Павел? Кто ее Непотамуль из этих четырех определений? Кто?
Все он, и ничего не выбросить. В чистой белой одежде ходить намного труднее, так как видна грязь. Мы, большинство, ходим в черной или иной одежде, на которой не так заметны пятна, что марают душу. И при вечернем свете не сразу замечаешь, что куртка собеседника твоего вся в мазуте, а только когда проходишь мимо уличных фонарей близ станции метро.

***
- Ты его, смотрю, все защищаешь, - спросил меня доктор. - Зачем, можно узнать?

- Я? Защищаю? – удивилась я. Ведь все, что я рассказывала, должно было вызвать совсем другие эмоции.

- Да. Ты, наоборот, себя винишь, – смотря мне в глаза, серьезно сказал психотерапевт.

- Не знаю… - солгала я.

- Не ври. Я тебе в начале сеанса сказал, что я не хочу терять время на людей, которые мне лгут, – врач нахмурился.

- Я, правда, никогда врать толком не умела. Даже самая малюсенькая ложь читалась по лицу. Мама говорила, что у меня на лбу  все написано. В детстве я  подолгу была в ванной и рассматривала свой лоб, все хотела увидеть, что же там пишется, когда я лгу.

- Что, любишь еще?

- Не знаю. Наверно, уже нет. Слишком много грязи было вылито на нас, и нас перепачкали, и мы сами с ним измазались настолько, что друг друга перестали узнавать. И много боли принесли друг другу. Но мне жаль, – я вздохнула.

- Жаль? – удивился доктор. - Кого жаль? Павла? Себя?

- Павла…

- Интересно, и почему же? Нет, мне, правда, интересно. Знаешь, Оля, это впервые в моей практике, – мужчина даже потер  ладони. Он так и заерзал на диване. Отчего кожаный  диван несколько раз скрипнул.

- Вот, к примеру, вы знаете, что ваш близкий человек болен. Допустим, ваша мама. Мама же самый близкий человек на свете?

- Ну, и что дальше?

- Так вот, у вашей мамы или другого родственника или даже близкого друга бывают приступы плохого настроения, допустим, она больна шизофренией или это связано с другим тяжелым диагнозом - сердце, алкоголизм, депрессия. То есть человек в моменты обострения ведет себя неадекватно. Он ругается, матерится, выгоняет вас из дома, говорит, что вы плохой сын, что он вас не любит и было бы лучше вас никогда не рожать или не встречать, и другое, в общем, перестает контролировать свои слова. Что же вы, после того как вам наговорят всякую чушь, которая не имеет к вам отношения, разругаетесь и уйдете от него? Уйдете, когда реально понимаете, что вы нужны ему? Когда понимаете, что он так на самом деле не считает? И что этот выброс эмоций, неприятных для вас, связан с его болезнью? Что так он борется со своим болезненным состоянием? Ему больно - и он делает больно вам.  Конечно, вы кинете ему или ей в ответ поток брани, ведь это ответная реакция. Возможно, уйдете, хлопнув дверью. Уйдете на улицу, даже бегом побежите. Но потом устанете бежать и, успокоившись, поймете, что это вызвано его состоянием. Разве вы не вернетесь снова туда, откуда час назад ушли? – высказалась я.

- Что ж, если я буду знать, и знать наверняка, что этот человек болен, то, наверно, я многое буду ему прощать.

- Прощать, чтобы беречь его?

- Ну… - доктор задумался.

- Будете, потому что вы поняли, что ему плохо. Только вот все мы хотим, чтобы нас поняли, но не всегда можем понять других! – закончила я.

- Поэтому ты не уходила от Павла столько времени?

- Да. Но тут человек для себя все решил. Тут бесполезно было о чем-то говорить или что-то придумывать. Павел так хотел умереть - и тут такой диагноз. Поэтому и схватился за это как за палочку-выручалочку. Он нашел себе внутреннее оправдание. Я думаю, ему даже легче стало от принятого решения. Он успокоился.

- Что ж, неплохо, неплохо, – доктор снова сел вглубь дивана и принял не напряженную позу. Он расслабил спину и перестал так пристально на меня смотреть.