Часть4. Выдох. Гл. 25

Глава 25

- Эй, начальник! Эй, открой дверь! – в железную дверь с маленьким окошком в центре стучал грузный мужчина лет сорока с наколками на шее и на руках. - Открой, тут пацану плохо!
В коридоре послышались неторопливые тяжелые шаги охранника. Он спокойно подошел к камере, открыл окошко:

- Ну что тут у вас? – спросил Иван лет сорока, с темными волосами, сединой на висках. Иван Гаврилыч был высоким крепким мужчиной, с прямым носом и тонкими  плотно сжатыми губами, квадратным волевым подбородком и рыбьими глазами. А еще он был человеком долга, работал в Крестах уже больше пятнадцати лет. Гаврилыч прекрасно знал  все игры заключенных.

- Пацану плохо. Очень. Слушай, его бы в больничку?! – всматриваясь в лицо охраннику, обеспокоенно говорил мужчина, отбывавший наказание по ст. 238 ч3 и 168 ч1.

- Ты про Павлика нашего Морозова? – ухмыльнулся Иван Гаврилыч. - Про наркомашку?

- Ну да. Гаврилыч, будь человеком, отправь в больничку. Загнется же.

- Эй, Толян! Поди сюды! Проверить кой-че надо, – крикнул Иван Гаврилыч другому охраннику, что стоял у поста и звякнул ключами.
К нему подбежал тощенький паренек в форме. Совсем молодой, только поступивший на эту должность.

- Что случилось?

- Да там Павлику нашему Морозову плохо, говорят. Вот идиоты, вначале себе вколют всякую хрень, а потом мучаются всю жизнь.

-  Плохо? Из восемнадцатой?

- Да, надо бы проверить, что там… Иди сюды.

-  Он же наркоша, пусть помирает, все равно толку из него не будет. Пошли чай пить лучше, я не ужинал еще. Составишь компанию?

- Пускай? А мне потом по шее, да?

- За него - и по шее? Вот еще! Я бы таких специально травил, как тараканов, дихлафосом. Пользу не приносят, жизнь не ценят и только гадят, – рассуждал новенький охранник. - Чего ты, не узнаю я тебя. Пускай, может, поймет, что жизнь не только от бояна радостна.

- Не умничай, – открывая заржавевший засов на камере, ответил Гаврилыч. - Всем к стене! – скомандовал он, войдя в камеру. Молоденький охранник встал у выхода из камеры.

Павел лежал на нижней шконке у окна, на боку, обхватив колени, и стонал. Он был бледен и почти не дышал. На полу растеклась лужа рвоты. Запах стоял отвратительный.

Гаврилыч поморщился и перевернул Павла на спину, нащупал пульс. Пульс был слабый. Поднял веко левого глаза,  затем правого, посмотрел на зрачок.

-  Где опять достал, хрен моржовый?
Павел ничего сказать не мог, его мучили судороги и бил озноб. Пара слов, что вышли с тихим шепотом, перемешались в воздухе и оказались бредом.

-  В твоем случае теория Дарвина не сработала, – Гаврилыч усмехнулся. - Лучше бы ты оставался мартышкой, Павлик.
Находящиеся в камере заключенные с интересом наблюдали за ситуацией,  они обступили охранника, сидящего возле Павла, и один из них спросил:

- Ну как он?

- Как, как? Подыхает, – наблюдая за очередной судорогой, что прошла по ноге Павла, ответил старший охранник.

- Может, все-таки  в больничку? -  не унимался грузный мужик, тот, что позвал охрану.

- Ты что, совсем больной? Жить надоело? – крикнул в лицо Павлу Гаврилыч. – Чего? Я не слышу?  Надоело? Да?
Павел только прохрипел в ответ. У него совершенно не было сил.

- Вот отморозок-то… - прокомментировал молодой охранник Толя.

- Ладно, пошли… Поднимайте его.

- Куда? В больничку? Да?

- Лелик, не бзди. В больничку. Может, там снова жить захочет. Я б на его месте тож не хотел бы жить, -  пробубнил  себе под нос Гаврилыч, повернувшись к грузному парню.
Трое сокамерников  помогли Павлу подняться.

- Ну, ты идешь или как? -  выходя из камеры, раздраженно спросил Гаврилыч.

- У него ноги  не идут. Он стоит еле-еле…

- Передоз?

- Похоже…

- Толя, тащи его сюды, – дал указание Гаврилыч молодому охраннику.

- Я?

- У нас еще Толи тут наблюдаются? – начинал сердиться старший охранник.

Толя взвалил худого и бледного парня себе на плечо.
- Ты хоть ногами двигай-то! Тяжелый же, как мешок с дерьмом!
Павел не реагировал. Он смотрел в пол, был бледен, и лицо его говорило, что жить он точно не хочет.

***
В полдевятого Павла доставили в больничку. На улице уже было темно, и октябрьская погода не радовала теплом. Холодно было. Его положили на кровать и укрыли одеялом без покрывала. Павла морозило. Медсестра долго искала вены на его руке и много раз попадала в узлы, отчего парень корчился. Ей пришлось ввести иглу в вену на кисти, после чего она опустила  колесико вниз, по белой трубочке потекла жидкость.

Капельница была рассчитана на восемь часов.

Так начался продолжительный детокс.

Кроме Павла, в больничке находился еще один человек. Тот мужчина, как и Павел, лежал на спине с закрытыми глазами. На вид ему было около сорока, почти седой и очень худой. Он стонал и кашлял в платок. Вся ткань была запачкана кровью. Павел понял, что у этого мужчины открытый туберкулез. Павел отвернулся, один край его губ приподнялся и тут же опустился. Он вдруг вспомнил сцену из противотурберкулезной больницы на Мичурина в Павловске.

" - Ты почему не подождал меня, мы же договаривались, что я пойду с тобой в больницу? Тебе не интересно, какие у меня результаты? У меня затемнения. Все на грани. Врачи понять не могут. Таблетки выписали…

- Надеюсь, ошиблись. Если нет - будем тут вместе. Ты что, дура? Ты не понимаешь, что такое тубик? Мне осталось три месяца при хреновом раскладе, полгода при лучшем. Ты вообще, как? А?

- Будем вместе - все выдержим. Я не понимаю, почему ты такой. Ты изменился. Ты теперь чужой…

- Да, чужой. И был чужим. Я притворялся… Жизнь такая штука, что надо играть. Без конца играть, чтобы жить! Да. Ты хотела быть вместе – пожалуйста. Ты хотела выйти за меня – пожалуйста, расписались. Я делал все, что ты хотела! Какие ко мне претензии?

- Я думала, ты тоже хочешь быть со мной, что любишь.

- Думала… Реально, думала?! Сколько раз я говорил тебе, чтоб ты сняла эти убогие большие розовые очки? Сколько раз мы с тобой разговаривали, что надо тебе измениться и открыть глаза? Сколько раз я предупреждал, что если не снимешь, то, когда спадут сами, будет очень больно? Я ли не предупреждал? Я ли не разговаривал с тобой ночами? Нам не быть вместе. Я скоро умру. Ты понимаешь? Хоть это понимаешь? А если нет - нам все равно не быть вместе. Нам не дадут быть вместе. Даже если бы мы любили друг друга. Вот, наконец нет стены между нами. Нет розовых очков, мы такие, какие есть. Я любил тебя, но ты сама все испортила. Ты – полюбила меня. Ты поверила. А тебя предупреждали. Тебе все говорили, кто я. А я – такой, как они говорили. У тебя совершенно нет чувства самосохранения. Прощай.

- Прощай?

- Прощай?
- Прощай?
- Прощай?
- ПРОЩАЙ?!!!!!!!! "

Это слово еще долго отдавало эхом. Память зацепилась за звуки, которые били по нервам. Павел повернул голову к окну и посмотрел в него. Бесконечная чернота, тусклая  голая лампочка, подвешенная к потолку, отражалась в немытом стекле. Белая краска на окне давно облупилась, а из щелей проникали девственно белые снежинки.

- Если б ты умер, мне стало бы легче! - вдруг  резкой болью отдало в печени.

- Прости. Больные люди, такие, как я, - долго живут. Так что я  обречен гореть на этой земле, не грусти. Многие люди ждут судного дня, для нас с тобой он уже наступил, потому что мы вдвоем горим в этом адском пламени. Но у тебя есть надежда спастись, у меня же – нет. Я устал убегать от себя, устал обманывать себя, что живу. Ведь я мертв уже давно.

Павел свободной рукой дотронулся до головы, она странно гудела. Все куда-то плыло и странно искажалось. Из глаз текли слезы. Они обжигали его лицо. Они катились по щекам вниз, некоторые доходили до губ. Он облизывал их, потресканные и пересохшие. Боль становилась невыносимой. Павел стал громко стонать.
Тишина ничем не нарушалась.
«Все вымерли? Тут никого нет? Ушли?» - лихорадочно думал Павел. Он посмотрел на рядом лежащего мужчину. Тот лежал на боку и был повернут к окну. Павел не видел, что тот умер сразу, как только перевернулся на бок.
«Он не кашляет? - испугался он. - А дышит ли?»
Боль становилась сильнее и сильнее, она пожирала все тело сантиметр за сантиметром.  Павел пытался позвать на помощь. Но голос его был настолько слаб, что громкий шепот все равно никто не услышал. Судорога изогнула тело, сорвав голос, он кричал в потолок, где от протекшей крыши въелось большое грязное желто-коричневое пятно.
- Я люблю тебя, Непотамуль, – вдруг ворвалась забытая фраза в мозг.
- А я… выше… неба… - выдохнул парень, слыша, как сердце выскакивает из груди, чувствуя, как не хватает воздуха, и понимая, что это конец той игры, в которую он играл с детства.
Острая боль от разрыва печени резанула вспышкой в глазах и тут же погасла.

Павел умер  в десять минут одиннадцатого пятнадцатого октября две тысячи девятого года.