Первая стипендия

               
               
        Семья моя относилась к технической интеллигенции.  Мама  - химик  даже написала две главы  в  известном справочнике, отец  год  проработал  в  Америке по  обмену специалистами, кандидат наук,  а дядька писал  докторскую диссертацию по термодинамике  в Принстонском  Университете.  Поэтому, начиная  с  восьмого класса, другого пути  для  себя, как технический  ВУЗ, я не видел. Учился я достаточно хорошо в известной сейчас школе №30 на 7 линии Васильевского Острова.  При мне, кстати, пришёл из института  преподавателем  физики молодой Михаил Львович  Шифман,  впоследствии достигший небывалых высот в профессии. Многие его знали и помнят.  А вот с поведением у меня не  заладилось  с младших классов. Замечания по поведению не в дневнике, это ладно, а в табеле за четверть или за год – это была  сила!  Это -  мощнейшее  воздействие на  психику  родителей,  у  одного  из  которых был  партийный билет,  а  другая  с  отличием закончила ещё и  курсы  марксизма - ленинизма.  Сын – хулиган!   Хотя, писали замечания по  поведению  за любую ерунду: бросил  в ответ в кого-нибудь  тряпку от школьной доски, а учитель увидел – бац!  замечание. Пробежал по коридору или по  лестнице – ещё одно! Накопившись, замечания перекочёвывали в табель. Самое  серьёзное моё нарушение случилось в пригороде Ленинграда, в Стрельне, куда нас вывезли в учебный день на практику по ботанике в самом начале лета. После рассматривания всяких листиков, цветочков и  чего-то  ещё  мы  впятером или вшестером как-то незаметно для себя и, самое главное, для  учительницы  по ботанике,  пошли на  берег  Финского залива  метров за сто от  остального класса.  Куда  смотрел  педагог,  я не  знаю.  Мы собирали камешки, резвились на тёплом песке и лично я был уверен, что сейчас подойдут наши – ведь мы рядом - и поедем на трамвае домой. А в это время,  обезумевшая  от ужаса  ботаничка, - сажали тогда за любую ерунду -  искала нас в другой стороне.  Когда часа через полтора  она к нам прибежала – на неё было страшно смотреть! Я, конечно, был объявлен зачинщиком и получил в табеле даже не замечание, а четвёрку по поведению за год. Это было чудовищно! Круглый отличник Володя, он потом стал профессором  математики, не пострадал.  Меня всегда удивляло, что кому – то всё сходит с рук, а кому – то нет. В этом меня убедил случай, произошедший ровно год назад практически там – же.

 
                В Ленинграде проводилось первенство  пионерских отрядов по какому-то пионерскому многоборью.  Программа была сложная и насыщенная.  Помню только фрагменты: пробежать всей командой эстафету, перелезть по пятиметровому бревну через какой- то ручей, прочитать  стих, спеть,  ответить на замысловатый вопрос  о юном Володе Ульянове и много чего ещё. Место первенства – Стрельна. Количество пионеров в команде – 10 человек. Как я попал в команду своей  30 школы я так и не понял. Может потому, что занимался спортом  и много для своего возраста  читал - не знаю.  Подготовка началась недели за две: песня, стихи, биография юного Ленина.  Перед выездом  инструктаж был на самом высоком уровне, то есть в кабинете директора школы. Большинство пионеров были в кабинете в первый раз и сильно робели.  Я же чувствовал себя там как дома. Инструктаж  был незамысловатым: честь школы, честь пионерской организации и, главное, во всём слушаться пионервожатую Таню, сказала директриса Татьяна Владимировна  Кондратькова, почему-то глядя на меня.


                В назначенный день  в отглаженных красных галстуках вместе с Таней, которая тоже была в галстуке, мы прибыли на трамвае в Стрельну.  Кругом  виднелись организованные пионеры, стоящие строем. Лица у всех были серьёзные. Некоторые заранее пели подготовленную пионерскую песню. Всех вожатых собрали вместе,  выдали бланки с заданиями и маршрутами движения к полосам препятствий.  По взмаху Таниной руки мы с песней выдвинулись к месту первого испытания.


                Часов через пять,  отведя нас теперь уже гурьбой  в укромном месте,  Таня, поправив галстук и почему – то   оглянувшись по сторонам, взволнованно, хотя и негромко начала говорить:


             - Ребята! Пионеры! Вы с честью прошли все испытания! В этом бланке по всем позициям, кроме одной, нам поставили пятерки!  Но в перелезании оврага  по бревну,  с  которого  ни один из вас не упал, эта нехорошая судья поставила нам тройку! Может быть она враг? Мы не позволим ей отбросить нашу школу и нашу пионерскую организацию от заслуженного первого места!


 Надо сказать, что в то время шариковых ручек не было, чернильницы с собой не носили, поэтому отметки в бланке ставились карандашом. Затем  Таня достала  стирательную  резинку – она  как будто заранее всё знала,  и тройка превратилась в пятёрку. После этого она заставила  всех нас дать честное пионерское слово, что мы никому об этом не расскажем, даже родителям.  Вот сейчас я это слово нарушил!  Мы действительно заняли первое место в городе. Нам вручили памятные  грамоты  и  книжки с надписями, в школе был триумф, но осадок остался. Вот так, став заодно ещё и чемпионом района по баскетболу в составе школьной команды, и обезображенный шрамами замечаний по поведению, я закончил 8 классов.


                Учился с нами Толя Шаталов.  Учился он  плохо, спортом не занимался, но на               уроках физкультуры в строю по росту стоял третьим.  Я был чуть выше и стоял вторым. Толик мечтал стать шофёром, как и отец. Когда он сообщил в школе, что устраивается на работу и будет учиться в девятом классе  соседней школы  рабочей молодёжи – его с радостью отпустили.  По малолетству в шофёры его пока не  брали и начал он  работать  учеником слесаря на Балтийском заводе. Встречались  мы  с Толиком довольно часто, так как наш класс жил довольно скученно на 8 и 9 линиях  между  Средним и Малым  проспектом. Он  взахлёб  рассказывал о прелестях рабочей жизни, о простоте обучения в вечерней школе, где среда - выходной день, а на переменах в туалете можно курить. Звучало убедительно. С другой стороны, вышел закон об одиннадцатилетнем  обучении в дневных школах, что оттягивало  моё поступление в институт ещё на год! И вот,  однажды,  когда  Татьяна  Владимировна  вызвала  меня в свой кабинет и сказала,  что если  я  буду приходить в школу с запрещённым  маленьким спортивным чемоданчиком  или  с  не менее запрещённой папкой  без  ручки   вместо нормального  ученического  портфеля,  разлагая этим порядочных учеников, то  я могу  катиться  из школы  вслед  за Шаталовым. Моё решение окрепло окончательно.  В середине сентября я объявил об этом сначала дома, а потом и в школе.  Дома, конечно, была буря.  Потом была  вызвана мама вместе со мной  в кабинет директора. Более ласковой Татьяны Владимировны я не видел ни разу, даже после того, когда мы заняли первое место в городе.
 
            – Ты понимаешь,  я погорячилась, кругом стиляги, буги-буги, - она именно так сказала,



           -  А тут ещё ты со своей папкой! Ты  же хороший ученик!


Но перспектива  сэкономить  год, имея  такой повод,  сделала меня непреклонным:

              – Я буду  работать   и учиться,  - сказал я и направился к двери кабинета.

 Уходя, я услышал  мамин голос:


              – Ну что я могу с ним поделать, Татьяна  Владимировна!


 Начиналась моя рабочая жизнь.

                В вечерней школе сказали, что примут меня с удовольствием. Учеников  в 9 классе  у них было мало. Нужна только справка с работы. С этим было хуже.  Претендуя на должность ученика слесаря или  токаря,  я обошёл практически все предприятия на Васильевском Острове, стал забираться  в другие  районы – нигде  пятнадцатилетнего  потенциального пролетария с  четырёхчасовым рабочим днём на работу, вернее, на обучение  не брали. Шла вторая неделя. Я опускался на самое дно. Я не работал и не учился!  Слово «безработица», хорошо известное из сообщений о жизни на Западе, приобретало своё реальное, зловещее очертание.


                Но тут надо мной  сжалилась ближайшая мамина подруга, знавшая меня  с младенчества.  Она работала начальником  экспериментального  химического цеха на кожевенном заводе им Коминтерна. По заводу она ходила в резиновых сапогах и была членом парткома. Её все уважали. Устроили меня в цех механизации и автоматизации  учеником токаря. По четыре часа в день я стоял рядом с наставником Николаем, изучая премудрости профессии. Потом мне присвоили 3 разряд  и  поставили на старенький токарный станок    одного со мной 1945 года рождения. Работать было не тяжело и не сложно. Старый станок, правда,  дребезжал  под  нагрузкой, но к этому  я быстро привык. Труднее было привыкнуть к раздающимся примерно  каждые полчаса  крикам, исходившим от одного  слесаря ремонтника:


              - Ааа…! - Выступает заслуженный артист республики …   ааа… Юрий Козолупов со своей дрессированной супругой!


 Затем он на время замолкал. Вообще- то большинство рабочих были бывшими фронтовиками, но этот был моложе. Может жертва войны?


                Отношение ко мне в цеху было хорошее, я бы сказал, отеческое, хотя все были на «ты». Кто-то помогал заточить резец, кто-то сверло, кого-то я подводил своей неумелой игрой в домино в обед. На работе не пили, хотя спирта на заводе было море. Чтобы  не  было искушения, в спирт прямо в бочки  добавляли какую-то гадость, которая давала омерзительный запах. Спирт приобретал синеватый оттенок. Его так и называли ласково «синенький». В гостях у одного рабочего в серванте в хрустальном графине я увидел знакомый цвет. Смотрелось красиво, но пилось омерзительно!  Не любил меня только тощий и горбоносый слесарь лет двадцати трёх. Он недавно отслужил в армии, ходил на работе в галифе и в сапогах. Фамилия у него была типа  Айзерсон и он часто уходил по каким – то делам  в комитет комсомола. Меня он не любил за то, что я работал в узких чёрных брюках и зарабатывал стаж для института. Поэтому он называл меня Джонни. Сам он перед армией с трудом закончил 8 классов и мечтал подготовиться за два года к поступлению в вечерний техникум. Я много встречал в жизни евреев. Как правило, это были далеко  не глупые люди. Этот, видимо, был тупиковой ветвью. Его и направляли чинить оборудование, где шкуры замачивались, вымачивались  и  смрад стоял такой, что жить не хотелось.


                Учиться в вечерней  школе было, действительно, легко и приятно. Худшей отметкой для тех, кто ничего не знал, была тройка. Ну, нельзя же было молодому, днём изо всех сил выполняющему досрочно пятилетку  строителю коммунизма, поставить двойку!  Толик Шаталов был твёрдым троечником. Состав учащихся был такой. Восемь человек было наших с Толиком ровесников. Остальных учеников было десять. Цель у них было только одна – получить аттестат. Эти ребята были значительно старше нас. Один из них потом, правда, поступил на филфак. В нашей компании одногодков  выделялся Лёва  Файн. Он был начитанный парень, знал даже слово Байконур, которое произносил очень тихо, заговорщицки. Тогда всё, что было связано с космосом, было под большим секретом. Забегая вперёд, при поступлении в институт темой сочинения Лёва выбрал «Мой любимый герой» и получил двойку, потому, что любимым героем у Лёвы оказался Остап Бендер! После уроков мы с Толиком часто прогуливались. Он научил меня новым песням « Сиреневый туман» и «Когда фонарики качаются ночные». В этой  области познания у Толика были обширные. Со временем, работа на заводе превратилась в некую рутину. Единственным спасением от этой рутины стал больничный лист. Первому способу получить больничный меня научил тот же  Толик.  Я  выточил на станке стальной цилиндрик, по моей просьбе знакомый сварщик, кстати, тоже участник войны, не задавая лишних вопросов, нагрел его газовой горелкой. Взяв горячий кусок металла пассатижами, по дороге в заводской  мед.пункт я заботливо охладил его в ближайшей луже. Дальше всё понятно. Рука в кармане, сжимающая заботливо изготовленный и   нагретый цилиндрик при вытаскивании градусника должна задержаться на ртути до температуры не более 37,4. Но сначала нужно увидеть столбик ртути на градуснике.

 
  Один мой приятель  нарушил это правило. В итоге, когда он увидел столбик ртути, температура уже была смертельной – 42 градуса.  Симулянта грубо вышвырнули из кабинета! В дальнейшем я получал  больничные листы  в своей поликлинике раз в месяц. Я набирал кипяток в маленькую бутылочку в столовой напротив. Но в этом методе был изъян. При большой очереди больных бутылочка неотвратимо  остывала. Не брать же с собой кипятильник! Я научился входить в роль больного, внушая себе и  озноб, и все сопутствующие симптомы. При этом я напряжением мышц сжимал подмышкой градусник со страдальческим выражением лица. Температура гарантировано получалась 37,3. Моя больничная карточка распухала и приближалась по   толщине к известному произведению Льва Николаевича. На меня врачи уже смотрели как на молодого, медленно загибающегося хроника. И вот одна, наверно самая умная или хитрая, ознакомившись в карточке с историей моих незамысловатых  болезней, не измеряя температуру, стала расспрашивать меня о жалобах на здоровье. Меня это слегка насторожило. Я привычно отвечал, а она участливо слушала и кивала головой. Разговор шёл неторопливый, доброжелательный, голос мой был слегка прерывистый  с лёгким  подкашливанием,  ну, в  общем, на температуру 37,3. Ласково, улыбаясь, несмотря на мои жалобы на озноб, врачиха предложила мне раздеться до трусов и протянула мне два градусника. В глазах у неё светилось пока еле заметное торжество. Мне же стало легко и почти спокойно. Я знал про способы измерения температуры человеческого тела  под языком, в заднем проходе и где-то ещё. А тут! Если я делал это одной подмышкой, то принципиальной разницы я не видел. Изображая непонимание происходящего, я засунул оба градусника по местам,  незаметно напряг мышцы и, когда врачиха немного отворачивалась,  я напрягался со всей силой. Тело слегка тряслось. Внешне это походило на озноб.  Прошло около пяти минут.

               – Ну, давай градусники, больной, - сказала моя мучительница.

 Слово «больной» она произнесла как-то нехорошо. Я доверчиво протянул ей оба градусника. На каждом градуснике  была одинаковая температура: по  37,3 С.  Докторша  взглянула  на один градусник, потом на другой, потом  почему-то на оба. Потом на меня. Я продолжал дышать слегка прерывисто. Пауза затягивалась.
 

               - Может тебе в больницу, дружок,- спросила она тихо.

 

                – Нет, - ответил я угасающим голосом,


               - Дома отлежусь.  Меня на работе ждут.


                В первую осень моей трудовой деятельности я познакомился с Игорем, которого все звали Гарик. Он тоже где-то работал и учился, как казалось родителям, в вечернем техникуме. На самом деле туда он почти не ходил. Папа у Гарика работал простым  начальником цеха, а мама была зав. производством  какой-то крупной столовой. На ней держалась вся семья. У Гарика было всё. У него была даже оригинальная американская виниловая пластинка с записью популярного у «продвинутой» молодёжи рок-н-ролла «Рок вокруг часов». В гостиной у них стояло пианино, и  раз в неделю вечером к Гарику приходила учительница музыки.  Одним из атрибутов взрослой жизни, как нам казалось, был факт посещения всяких танцевальных мероприятий. Чтобы выделяться из толпы танцующих подростков, было решено разучить категорически запрещённый в те годы рок -н -ролл. Его тогда танцевали или, вернее, исполняли не так, как сейчас. По картинкам и по фильмам о загнивающем Западе мы наскребли примерно 12 па, которые за две недели довели до автоматизма. Одним из наиболее эффектных па было переворот Гарика в воздухе, когда он запрыгивал на меня. И вот начался наш триумфальный поход по танцплощадкам: зимой в клубах, а летом ещё и в парках. Выглядело это так. Мы в чёрных рубашках и узких брюках приходили, а, точнее, просачивались в зал, так как входных билетов никогда не было. Под медленную музыку мы либо танцевали с девчонками, либо просто стояли. Вальс танцевать мы не умели. Как только объявлялся быстрый  танец, и ритм соответствовал, мы выскакивали на середину зала и начинали исполнять отработанные, конвульсивные  движения. Мгновенно вокруг нас в несколько рядов образовывалась толпа, которая азартно хлопала в ладоши. К этой толпе устремлялись дружинники, но, как правило, пробиться им не удавалось. Потом нас, конечно, выдворяли с мероприятия, но мы уходили гордо в окружении поклонниц! Запомнился эпизод, когда на центральной площадке ЦПКиО  распорядитель танцев громко сказал в микрофон: - Танцуем быстрый танец!  Оркестр заиграл быструю мелодию из «Серенады солнечной долины». Метрах в десяти напротив оркестра мы с Гариком привычно задёргались. Сразу толпа, хлопки, крики дружинников из-за толпы:


                -Немедленно прекратить! - ну, в общем, всё, как обычно.
 

Необычным было то, что оркестр играл без остановки!  То ли им понравилось наше исполнение, то ли им было интересно – доберутся ли, в конце концов, до нас дружинники или нет. Но нам приходилось тяжело. Исполнив три раза подряд весь набор движений и, в очередной раз, перевернув Гарика в воздухе, я понял, что сейчас упаду. Но тут оркестр, видимо, устал. Музыка стихла, толпа стала редеть, и радостные дружинники повели нас в опорный пункт милиции. Шагали мы с Гариком с трудом. Другим атрибутом взрослой жизни было посещение ресторанов. Цены в ресторанах  были достаточно низкими.  Двойная наценка была только на спиртное. Так, например, в   ресторане-поплавке у Тучкова моста, где во время дождя было особенно уютно, хорошая порция чёрной икры, мясной салат и двести грамм водки стоили 3 рубля 20 копеек, почти как бутылка водки в магазине. За хлеб тогда денег не брали. Практически во всех ресторанах играл оркестр. Посидеть в каком-нибудь центральном ресторане было, конечно, престижно, но попасть туда даже в будний день вечером было значительно трудней – стояли очереди. Вариантов было два - либо дать швейцару 3…5 рублей, либо стоять и ждать. Ждать можно было очень долго, мало кто выходил до закрытия труднодоступного заведения. Я выбирал третий путь. В школе я учил немецкий язык. Дома, начиная с третьего класса, мы с другом детства Лёшей учили английский с репетитором. Кстати, при поступлении в институт я сдавал немецкий, а в институте я был в английской группе. Так вот. Швейцару  на входе, когда он осторожно приоткрывал дверь, я по-английски сообщал, что мы английские студенты. Пока он мучительно соображал, мы с Гариком были уже внутри. Из меня как горох сыпались бессмысленные английские и немецкие фразы. Знаний Гарика хватало только на короткое: « O, yes!», когда я делал паузу.  Иногда это проходило, иногда нет. Как – то раз мы подошли к известному ресторану «Метрополь» на Садовой улице. У роскошной застеклённой двери с латунными ручками толпился народ. За дверью стоял важный швейцар в жёлтой ливрее. Ощущение власти над умоляющей снаружи толпой  делало его лицо похожим на усреднённое лицо  члена Политбюро с плаката на демонстрации. Привычно раздвигая толпу, мы подошли к двери. Я с  уверенным видом небрежно постучал. Швейцар слегка приоткрыл дверь. Нахально произнося фразу: «We are Еnglish  students!», я начал протискиваться в образовавшуюся щель. Швейцар оказался человеком  со своеобразным чувством юмора. Он громко ответил одним словом.  От моего английского слова « стьюдентс » он откинул первые три английские буквы, добавив в рифму две русские. Звучало, конечно, обидно, но, самое главное, одновременно он с силой стал закрывать массивную дверь, прижимая меня к стояку. В принципе, он мог стать инициатором международного скандала, будь на моём месте тщедушный студент Кэмбриджского университета.  Очередь злорадно смеялась в голос.  Гарик вытащил меня за правую руку. Потом мы пошли искать что-нибудь  более доступное. Вот так весело и быстро прошли два года моей рабочей жизни.  Но мы, как-то незаметно, стали с Гариком отдаляться друг от друга. Всё чаще я говорил о поступлении в институт, но его это совсем не интересовало. Гарик хотел угнать легковую машину и на ней вдоволь покататься. У него это было идеей  фикс. За рулём он, правда, ни разу не сидел, но зато  знал, как переключать передачи. На 6 линии около Малого проспекта вечерами мы постоянно видели одиноко стоящую припаркованную «Победу». Сейчас там для парковки пустого места не найдёшь! У Гарика появился новый знакомый: какой-то тщедушный шкет, работавший загонщиком машин в автопарке. На вид ему было лет  четырнадцать, и он постоянно ходил с огромной связкой ключей от разных автомобилей, чем очень гордился и будоражил Гарика. Как – то раз вчетвером - с нами был ещё один наш знакомый Толик - длинный, мы шли мимо этой «Победы». Гарик с гордостью сказал, что сегодня вечером на этой машине он будет кататься. Шкет с готовностью показал подобранные к машине  ключи из связки. От предложения поучаствовать мы с Толиком, конечно, отказались. Пытаясь в очередной раз образумить Гарика, я говорил, что кататься можно и на такси, что тогда было  достаточно дёшево, если поймаешь. От стоянки такси на 8 линии до Московского вокзала по Невскому проспекту и обратно до стоянки, по счётчику выходило около рубля.  Но Гарика было уже не остановить!  Угон они со шкетом наметили на поздний вечер. Мы разошлись по домам. В середине ночи я был разбужен телефонным звонком. Женский голос, оказавшийся голосом тётки Гарика - родители были в отъезде - взволнованно спрашивал, где любимый племянник. Чем  я мог её успокоить? Не говорить же, что задумал Гарик. Я сказал, что вечером мы расстались и больше я ничего не знаю. Через час был ещё один звонок. Добавить ничего нового я не мог. На следующий день всё прояснилось. Шкет вскрыл машину и они поехали. На Кировском проспекте угонщиков засекли бдительные таксисты, их насторожил шкет за рулём. На двух машинах таксисты заблокировали «Победу». Шкет немедленно убежал. Всю ночь Гарик провёл в милиции, где во всём признался. Радостный и небескорыстный хозяин машины сообщил потом следствию, что в машине была куча дорогостоящего барахла и, в частности, на заднем сидении лежала новая кожаная куртка. Конечно, он врал. Я сам видел  до угона  - машина была внутри пустая.  Примчавшаяся вскоре мамаша Гарика всё оплатила и дело закрыли. После этого у меня были всякие экзамены, поступление в институт, и Гарика я больше не видел больше десяти лет. Уже  после окончания института, когда у меня был старенький «Москвич М 401, на Среднем проспекте я случайно встретил Гарика. Он стоял около своего «Москвича» последней модели.
 

             – Ну, и чего ты добился со своей учёбой? - спросил он, с пренебрежением глядя на мою гордость на четырёх колёсах.

  Чем он занимается, я спрашивать не стал. С тех пор я никогда его больше не видел.
 

          И вот я  уже студент  Военно - Механического  института, сокращённо ВоенМеха. Состав группы мне чем-то напоминал  моих одноклассников в школе рабочей молодёжи: было много ребят значительно старше, лет на пять-шесть. Это были заводские  стипендиаты. Посланцы заводов обязаны были после получения диплома вернуться на своё предприятие. За это завод им платил стипендию, по сравнению со студенческой стипендией, огромную – 100 рублей в месяц. Единственным условием получения такой стипендии было отсутствие двоек на экзаменах. Отсюда было и соответствующее отношение к учёбе – лишь бы тройка! Это нас, молодых, расслабляло и разлагало. Никто из нас обычную, вузовскую, стипендию не получал. Получал только один из моих новых приятелей Олег. Он старательно впитывал знания. Зато на одной из лекций у него на галстуке я увидел ползущего тощего  клопа. Потом Олег стал председателем студенческой  академической комиссии при деканате, правда, не по этой причине.

 
          К концу второго курса, когда весна была уже в разгаре, у всех моих приятелей мысли были только о предстоящем лете.  Ну,  и о предстоящей весенней сессии, конечно. Друг детства Лёша, который учился на курс младше в ЛЭТИ, собирался с нашими приятелями добраться автостопом в Крым. Автостоп тогда набирал популярность в Европе и, наконец, дошёл до нас. Я тоже стал задумываться о совместном  путешествии, но тут нам в институте объявили, что впервые формируется студенческий стройотряд для работы в Заполярье. Это было начало всех стройотрядов в Союзе.  Вот я и подумал, что на Юг ещё успею на следующий год, а увидеть дикие места может и не придётся. Местом нашей работы был выбран город Заполярный, расположенный более чем в ста километрах от Мурманска и в двадцати километрах от города Никель. Рядом была граница с Норвегией. От такой экзотики было трудно отказаться! Из нашей  группы записались в отряд несколько человек, в том числе, и я с моим студенческим приятелем Борей Сергеевым.


          Проводы были торжественными. Около института играл оркестр, нас провожали, помимо администрации, и те, кто не поехал. Время до отправления поезда  на Мурманск оставалось ещё много и мы, человек двенадцать, зашли в ближайший к вокзалу ресторан гостиницы «Октябрьская» отметить отвальную. Среди нас были и провожающие. Продолжили мы уже вечером в поезде.  Серым дождливым утром поезд подходил к промежуточной станции Кандалакша. С третьей полки, кряхтя,  спустился провожающий Паша Гаврилов. Попросив налить ему на ход ноги водки, Паша вышел на станцию. Больно было смотреть на его одинокую фигуру, стоящую под мелким дождём, с сеткой в руках на пустом перроне. Паша ждал поезда на Ленинград.


            Жили мы в лагере  в больших, достаточно удобных армейских палатках человек на двадцать. Рядом виднелись сопки, заросшие лесом. Выбор работ был невелик: либо тяжёлые земляные работы с прогрессивной оплатой, либо в механических цехах комбината с зарплатой 130 рублей с учётом так называемых «северных». Я выбрал последнее и стал электросварщиком. Атмосфера в цеху была привычная. Я сваривал после небольшого инструктажа трёхметровые  металлические лестницы. К двум полоскам металла нужно было приварить штук десять поперечных кусков арматуры. Первую лестницу я варил с огромным старанием, тщательно оплавляя места сварки. Проверка, выполненная бригадиром, была незамысловатой. Он с высоты своего роста бросил моё изделие на цементный пол. Лестница со звоном рассыпалась на составляющие части.


                – Плавить металл нельзя, - учил меня бригадир,

                – Ложи ровный шов!


    Дальше, дело пошло. Проходя как-то мимо товарной станции, я увидел вагоны под погрузкой. Меня сразу осенило! Имея большой опыт общения с трудовыми людьми, я мгновенно договорился с бригадиром грузчиков и сколотил бригаду  из восьми человек. Мы  выгружали и загружали ящики со всякой всячиной, например, с пустыми бутылками, выгружали апельсины и помидоры. Ящики с алкоголем нам не доверяли -  на вагон допускался стеклянный бой  примерно 10 бутылок. Ящики с бутылками штатные грузчики бережно прижимали к себе как любимых подруг.  Потом все десять бутылок доставались им.  Овощи и фрукты мы понемногу откладывали себе. В нашей палатке часто бывали и помидоры и апельсины. Всё это было жутким дефицитом. Поэтому штатные  грузчики фрукты и овощи воровали ящиками. Зарабатывали мы за вечер по 8…9 рублей на человека, но потом появились конкуренты из нашего лагеря. Количество конкурентов возрастало. Наши заработки стали резко уменьшаться, и я решил бросить это занятие. Дело в том, что я совершенно случайно на обрывке какой-то местной газеты увидел объявление о том,  что все столовые Заполярья начали приём грибов от населения. Цены были такие: килограмм свежих подосиновиков стоил 60 копеек, а килограмм сыроежек – 20 копеек. Мы с Борей Сергеевым решили никому из наших студентов   об этом не говорить  и стали готовиться к промышленному сбору грибов.



          Всем известно, что за грибами ходят с утра. Но с утра мы были заняты. Поэтому, в первую очередь, мы договорились с начальством в цеху о том, что работать будем подряд  две смены с последующим свободным днём. Затем мы раздобыли два объёмных рюкзака и, ранним утром вышли на автомобильную дорогу, проходящую между сопок. Машины ходили постоянно и брали в кабину охотно, практически  с первого взмаха руки. Куда шла дорога, мы не знали, наверно, в город Никель. Километров через пять наше с Борей внимание привлекло почему-то красное длинное  поле слева от дороги, шириной метров семьдесят. За ним возвышались сопки с красивым лесом. При ближайшем рассмотрении оказалось, что поле сплошь покрыто созревающей морошкой, и следы наших сапог оставляли уродливые пятна на красном ковре. Как только мы стали подниматься вверх  по сопке, нас поразило огромное количество подосиновиков. Красно-оранжевые шляпки грибов виднелись повсюду! Росли они не только под деревьями, но и на полянках. Вокруг было море грибов! Набрать два рюкзака отборных грибов  было делом получаса. Счастливые, мы снова вышли на дорогу. Женщина в столовой, принимающая дары природы от населения, узнав, что мы студенты из Ленинграда,  встретила нас приветливо и велела высыпать грибы около больших весов. Увидев нашу кучу, она участливо спросила:


                - Да вы, похоже, в первый раз сдаёте грибы? И не знаете, что червяк заползает в подосиновик с середины ножки!


 После этого она взяла в руки нож и стала отрезать шляпки грибов от ножек. Нам больно было на это смотреть. От большой кучи осталось меньше одной трети!  Остальные грибы оказались червивыми. Получив рублей шесть, мы отправились в лагерь делать выводы. В дальнейшем, мы стали профессионалами.  Грибы срезали под ножку и под шляпку, и чистейшими дарами леса мы  набивали свои рюкзаки. Погода стояла жаркая, без дождей, и некоторые грибы были суховатыми. Между сопками мы обнаружили изумительное по красоте довольно большое озеро. На каменистом мелководье у берега плавали мальки форели. Вот туда мы и высыпали нашу добычу. Пока грибы набирали в воде вес, мы с Борей сидели в обильном черничнике и подкреплялись взятыми с собой кусками хлеба с маслом, заедая черникой прямо с куста. После аккуратного укладывания грибов в рюкзаки -  сначала ножки, потом шляпки, при взвешивании получалось по 15 килограммов, то есть по 9 рублей - неплохое подспорье для студента!  Можно было зарабатывать ещё больше, но  тогда нужна была грузовая  машина. Об этом я узнал от местных ребят, когда мы с ними выбирались в ближайшие от лагеря сопки на пикник, так как выпивать в лагере категорически запрещалось. Интересно было то, что в качестве взноса в компанию, у нас была большая головка чеснока, коих заботливая мама мне положила с десяток. Одна головка приравнивалась к бутылке водки.  Такой был дефицит чеснока в Заполярье! Так вот. К сопке подгонялся грузовик, и кузов буквально засыпали сыроежками. Если подосиновиков на сопках было море, то сыроежек был океан! Можно было набирать сотнями килограммов, причём все сыроежки были чистыми, без червяков. А тем временем, часто пересекаемое красное поле морошки с каждым днём всё больше желтело. Морошка росла и созревала на глазах, росло и наше благосостояние. На этой работе мы существенно поправили своё материальное положение и я ни разу не пожалел о поездке в Заполярье. Более того, там мы научились  неплохо играть в преферанс.


          В начале третьего курса эта игра нас захватила целиком.   Играли мы со своими ровесниками из группы практически всё свободное время. У заводских стипендиатов были какие-то свои интересы и в преферансе они не участвовали. Группа незаметно разделилась на две возрастные части, хотя отношения между этими частями были вполне доброжелательные. Мне это не нравилось -  я не ощущал той студенческой атмосферы, которую наблюдал в ЛЭТИ, где учился мой друг детства Лёша. К нашей молодой компании в группе примкнуло трое ребят постарше, хотя в преферанс они не играли. Внешне они походили на обычных работяг, но товарищами были неплохими и отзывчивыми. В то время в Ленинграде появился новый сорт пива под названием «Ленинградское». Вернее, появился слух, что это пиво появилось, потому что даже обычного «Жигулёвского» в магазинах было не найти. Только в ларьках на розлив, в пивных и в ресторанах. До мужского населения нашей группы дошёл слух, что «Ленинградское» дают в пивном погребке на Невском, на углу улицы Маяковского. Это было хорошо известное заведение и вечером туда было не попасть. Решение напрашивалось само собой. Лекции по сопромату и философии были принесены в жертву. Потом у нас должен быть семинар по философии, но на него мы предполагали успеть.


          Хорошо известно, что советский человек  в эпоху сплошного дефицита, зверел при виде товара, становился жадным. Если дорвался до туалетной бумаги в магазине, отстояв часа два в очереди, то уходил со связкой характерных цилиндров  на шее, копчёной колбасы брал столько, сколько отпускалось в «одне» руки. Поэтому, одну кружку в пивном ларьке, отстояв очередь, например, зимой, брал только  жмот или идиот. Соответственно, в пивных заведениях для начала заказывали не меньше трёх бутылок пива. Ну, плюс всякую нехитрую закуску.  Мы были дети своей эпохи, и заказали сразу по три бутылки пива «Ленинградское». Вожделенный напиток оказался слегка красноватого цвета и пивом не пахнул.  Более того, слегка ощущался приглушённый спиртной аромат дешёвого портвейна. На этикетке бутылки под названием напитка гордо красовалась надпись: «Крепость пива 18 градусов». Такого пива мы никогда не пробовали. К концу третьей бутылки все мы были братьями. Попытку затянуть песню про ВоенМех: «Придёт война и нас на запад в вагонах грязных повезут» - грубо оборвал официант – У нас не поют! Тут мы вспомнили о семинаре по философии. Непосещение семинаров строго каралось на зачётах! Прибыли мы вовремя. Приготовившийся к оживлённой полемике преподаватель спросил у старосты – все ли присутствуют? Присутствовали все. Тогда он встал со стула и задал первый вопрос:


          - Так в чём же истина, дорогие друзья?


 У меня дома был краткий философский  справочник страниц на 300, и я  довольно часто с удовольствием его перечитывал. Моя голова была набита латинскими фразами на все случаи  жизни, и с места мгновенно прозвучал мой ответ:

            -In  vino veritas», что означает, для тех, кто не знает, – истина в вине.


Преподаватель внимательно посмотрел на меня и укоризненно произнёс: - Вам надо менять своё жизненное кредо, молодой человек. Темой семинара была возможность или невозможность познания истины, короче, агностицизм.


           – А вот Вы, Никешин, подойдите  к доске и расскажите,- обратился преподаватель к одному из тех трёх, примкнувших к нам,


            - Может ли агностик верить в Бога?


  Витя Никешин с шумом поднялся, ногой отодвигая стул. В проходе между столами выдержать прямую линию он не мог. Его раскачивало, как моряка во время шторма, от стола к столу. Слово «агностик» он слышал в первый раз, про Бога, правда, слышал. Радуясь простому вопросу и бессмысленно улыбаясь,  он опёрся левой рукой на стол преподавателя.


              – Ни один советский человек, в том числе, и, как Вы спросили, акустик, в Бога верить не может! Не этому нас учит Партия!


 На этом силы у Вити закончились, рука предательски подогнулась, и он коряво сел на преподавательский стул как-то боком. В аудитории всё сильнее пахло каким – то дешёвым  пойлом. Преподаватель, как тактичный человек, видимо следовал принципу непротивления злу. Сославшись на лёгкое недомогание, он нас отпустил с семинара, напомнив о скором зачёте. Многие зачёты проходили легко и незаметно, чего я не мог сказать про зачёт по английскому. Не сданные вовремя тексты из английских газет, накапливаясь, превращались в газетную подшивку. А ведь каждую статью в указанном тонким пальцем преподавателя месте надо было правильно прочитать и перевести Давило это на меня страшным грузом. Преподавательницей  английского была пожилая, морщинистая дама, не дававшая никому поблажек. Мою фамилию Широбоков она произносила, видимо, на английский манер.  Звучало это так: Чиробоков.


              Месяца за полтора до окончания зачётов в аудиторию влетел наш товарищ Олег, председатель студ. совета при деканате. Собрав в углу нашу компанию, он объявил, что у него появилась возможность выписать две стипендии, которые немедленно надо  пропить! Одну стипендию он выпишет на меня, другую на Борю. Возражений не было. Уточнялся список пропивальщиков. Получилось восемь человек, среди них мой друг Лёша из ЛЭТИ, его хорошо знали по преферансу, и трое тех, кто постарше. Восемьдесят рублей на компанию – получалось солидно. Это была сумма, достаточная для посещения приличного заведения. Получили её мы буквально через день в кассе института. Меня, как знатока злачных мест, единогласно выбрали распорядителем банкета. Поручение было ответственным, и я выбрал ресторан, где побывал, правда, однажды. Это был ресторан при гостинице «Астория»! Лучшего места мне в голову не приходило. Это был шик! Предупредив всех участников о том, как сейчас говорят, дресс-коде, я назначил день банкета. Это была ближайшая среда.


             В среду вечером в костюмах и галстуках мы подошли к входу в гостиницу. Ресторан был внутри на первом этаже -  я это помнил. Странно, но нас пропустили без вопросов. Может быть, способствовал мой уверенный вид, может швейцар перепутал нас с какой-то делегацией. В большом роскошном зале с колоннами стояли сервированные столы  с крахмальными скатертями. Любезный метрдотель подвёл нас к столику и спросил - удобно ли нам будет, если он пододвинет ещё один стол, так как нам может быть тесно. У ребят полезли глаза на лоб, особенно у тех, кто постарше. Такого они не видели никогда! Через несколько секунд бесшумно подошёл официант. Посовещавшись, я сделал заказ. Потом началось волшебство. Сдвинутые столы заполнялись закусками. Перед каждым была поставлена запотевшая вазочка с красной икрой, водка налита в хрустальные рюмки, в фужерах пузырилась какая – то вода. Начался пир. Первый тост, конечно, был за Олега. В ответном слове он пожелал нам хорошо учиться и получать стипендии постоянно. Был ли в этом тосте двойной смысл я так и не понял. Робевшие сначала ребята начали постепенно осваиваться. Ресторан был полупустой, и быстро появилось ощущение почти домашнего уюта.  На горячее каждому  был принесён лангет-соус мадера, очень вкусное и популярное в то время блюдо. После выпитого тоста «Под горячее» Витя Никешин, наколов вилкой в правой руке аппетитный кусок мяса и смачно откусив, жестом загулявшего купчика левой рукой махнул официанту.


             – А почему до сих пор нет музыки? - спросил он,пережёвывая  лангет, у работника ресторана.
 
             – А у нас по средам оркестр выходной, - спокойно ответил тот.


 Вилка с куском мяса выпала из Витиной руки в соус мадера, на галстуке и рядом на рубашке появились красноватые пятнышки.

              – Это как это вечер без музыки? - обратился Витя ко мне тоном завсегдатая филармонии,

 
             - Я хочу в ресторане слушать хорошую музыку!

              - Какую музыку, Витя, например?

              – Ну, например, «Созрели вишни в саду у дяди Вани».


 Я долго убеждал Витю и всех остальных, что никакая кабацкая музыка не стоит такого сервиса в «Астории», но всё было бесполезно, и около десяти вечера мы вышли на улицу.


          Около «Астории» всегда стояли такси, и на двух машинах мы отправились в известный мне ресторан-поплавок «Кронверт». Ехать было недалеко: Набережная Невы, Дворцовый мост, Стрелка Васильевского Острова, дальше через мост  Строителей, и направо метров двести. От силы десять минут езды. Уже на трапе, ведущим в поплавок, мы услышали музыку. Оркестр разухабисто  исполнял: «Ах, Одесса, жемчужина у моря!». Витино лицо  озарила счастливая улыбка, не покидавшая его весь оставшийся вечер. Его уже ничего не смущало: ни пьяный галдёж в зале, ни застиранные скатерти, ни скудное к десяти вечера меню – звучала музыка! Теперь можно гулять по-человечески!  Лениво ковыряясь вилками в принесённых салатах, мы услышали очередное звучание оркестра.  Приблатнённый солист тенором исполнял: «Скажите девушки подружке вашей…».  Загрохотали отодвигаемые стулья, публика пошла танцевать. Витя бросился приглашать поочерёдно всех оставшихся сидеть за столами девушек. Его пьяноватое рабоче-крестьянское лицо всё время натыкалось на отказ. Тогда, вспомнив правила, некогда принятые на сельских танцплощадках, Витя стал разбивать пары, предлагая танцующим с кавалерами дамам продолжить танец с ним. Его обворожительная улыбка успеха не имела. Мужчин он не приглашал. Зато мужчины пригласили Витю.  После окончания обворожительной мелодии двое крепких молодых людей в клетчатых рубашках предложили Вите обсудить некоторые вопросы. Он зачем-то согласился. Поучаствовать в обсуждении решил и Боря. Как потом выяснилось, местом для дискуссии была выбрана небольшая площадка перед входом в туалет. Вернулись наши ребята довольно быстро:  бессмысленно улыбающийся Витя со ссадиной на лбу и Боря с набухающим синяком под правым глазом. Оказалось, что они беседовали с таксистами и разговором остались довольны. Удачный, с точки зрения Вити, вечер подошёл к концу. Я расплатился по счёту, и наши ребята пошли на выход. Мы с другом детства о чём-то разговорились с двумя милыми созданиями, которые сидели в соседнем зале. Просто болтали, даже без мысли проводить. Вдруг за окном, выходящим в сторону трапа, я увидел небольшое скопление людей, милицейскую машину и сотрудников в форме. Оказалось, что таксисты хотели продолжить разговор, наши, вроде, не возражали, но помешала  стоявшая неподалёку милицейская машина. Эти машины получили в  народе название «раковая шейка» за характерную раскраску. Вход в них был сзади, с торца. Если около «Астории» всегда  дежурили такси, то у таких заведений, как наше, к закрытию подъезжали упомянутые автомобили, выполняя план по наполняемости мед.вытрезвителей. Когда мы с Лёшей выбежали из заведения, то увидели следующую картину. Пятерым посетителям ресторана, среди которых были двое наших - Витя и Боря, предлагалось разместиться в уютном фургоне. Поскольку никому размещаться не хотелось, им помогали три сноровистых  милиционера.  После нашей с Лёшей попытки объяснить стражам  порядка, что Боря и  Витя - порядочные студенты, помогли разместиться в фургоне  и нам с другом детства Лёшей. Дверь захлопнулась и мы поехали.



          Хорошо известно, что в минуты опасности народ сплачивается вокруг лидера, а, если лидера нет, то народ просто сплачивается. В фургоне царила братская обстановка, бывшие драчуны по-братски обнимались и дружно ругали милицию, испортившую вечер. Ехали мы довольно долго из-за частых  остановок. Видимо, нам подыскивали попутчиков из других заведений – посадочные места в фургоне были заполнены не все. Без пополнения мы, наконец, приехали. Привезли нас не в районное отделение милиции, а к невзрачному двухэтажному зданию недалеко от набережной реки Карповки. Это был мед.вытрезвитель Петроградского района! В приёмном «покое» нас встретил капитан милиции. Его подстраховывали уже известные нам по посадке в фургон трое сотрудников. Последующее событие до сих пор не укладывается в рамки моего понимания. Были отпущены восвояси все таксисты и, более того,  Витя Никешин. Видимо, их всех сочли социально близкими и, поэтому, абсолютно трезвыми – в то время загреметь в вытрезвитель можно было даже за запах спиртного, исходящего  от  задержанного, так как  план в милиции был превыше всего.  Ни наша ровная походка, ни наши не дрожавшие вытянутые руки при осмотре, ни наши попытки объяснить, что мы хорошие, успеха не имели. С пустыми карманами после изъятия личных вещей нас повели. За дверью приёмного «покоя» мы оказались в коридоре длиной метров восемь. С левой стороны коридора были одна за другой  две двери с квадратными окошечками на высоте человеческого роста. Стёкол в них не было. Их роль выполняли решётки из покрашенного в черный цвет десяти миллиметрового металлического прутка. В первую дверь вежливо втолкнули меня. Моих друзей, почему-то, разместили во второй камере.


 
          В моём помещении горел неяркий свет. Пять «постелей» были пустыми. На двух что-то бездвижно лежало.  Я начал метаться по свободному пространству как разъярённый представитель кошачьих. Хотелось курить. Неожиданно в кармане пиджака я нашёл уцелевшую после вытряхивания карманов папиросу. Спичек не было. В этот момент по коридору прогуливался гостеприимный капитан. Я подошёл к окошку и вежливо спросил у него: нет ли спичек. – Конечно, есть, - с готовностью ответил капитан, потряхивая коробком. Через решётку я доверчиво потянулся папиросой к огоньку, но капитан предательски вырвал папиросу изо рта. Это добило меня окончательно. Я ещё раз высказал ему всё, что я думаю о нашем задержании и, в завершении своей тирады,  сообщил капитану, что после всего этого не капитан он, а как бы приличней сказать, лобковая вошка. Капитан невозмутимо удалился. Примерно через минуту дверь моей камеры резко открылась, и вошли двое в форме.


           – Сейчас мы покажем тебе какой наш капитан лобковая вошка!


Меня вытащили в коридор и начали делать мне «ласточку». Для тех, кто не знает: в позе «ласточка» ты лежишь на полу, на животе, а согнутые в сторону головы ноги привязываются к заведённым за спину назад рукам. Если напрячься, то можно голову держать над полом, действительно ощущая себя ласточкой, но долго не получается. У меня сил было ещё достаточно, и,  гордо держа голову над грязным полом, я высказывал работникам милиции всё, что я о них в данный момент, думаю. Из-за решётки  друг детства громко требовал немедленно прекратить безобразие. Боря, похоже, спал. После того, как я начал проводить некоторые аналогии с гестапо, один работник удалился, и после его появления перед моим лицом возникла омерзительная половая тряпка с резким запахом эфира...


 
          Очнулся я утром на полу в камере слева от двери. Почему меня не бросили в койку непонятно – либо было лень тащить, либо в воспитательных целях. Всех «отдохнувших» начали выпускать после оформления соответствующих бумаг. В протоколе мы, трое, были студентами ВоенМеха.


               – Ты на себя в зеркало смотрел?  - спросил меня по дороге к пивному ларьку Лёша.



              – Где ты видел в вытрезвителе зеркала? - осведомился я.

 

               – У тебя глаз не видно, все белки чёрные!


  Это было сильнейшее кровоизлияние в оба глаза. Чтобы не пугать прохожих, домой я добирался, опустив голову.


          Через несколько дней пришло время сдачи зачёта по английскому. С кипой газет и чувством некоторой обречённости  я вошёл в аудиторию и сел за стол напротив морщинистой дамы.

               – Ну, Чиробоков, с чего начнём? - спросила  дама.


И я поднял на неё глаза...


 За несколько дней белки глаз из чёрных превратились в красные, как у кролика альбиноса. Смотреть в зеркало на себя было страшно. Дама инстинктивно отпрянула назад:


                – Что с Вами, Чиробоков?

                – Я две последние ночи переводил тексты, видимо, кровоизлияние, - ответил я, не опуская глаз.


                – Идите, отдыхайте, я ставлю Вам зачёт!


 Вот тут я и подумал, что воистину нет худа без добра! А на пришедший впоследствии из милиции протокол, благоразумно не встрявший во всю эту историю с фургоном Олег, написал ответ от деканата, что меры к нарушителям приняты, а сам протокол уничтожил.



          Впоследствии я благополучно окончил институт, правда, уже другой, где исправно получал стипендии, потом, уже работая, защитил кандидатскую и докторскую диссертации, много где побывал, в том числе и в Европе, и в Китае, но когда я встречал человека с красными глазами, то всегда вспоминал свою первую стипендию в ВоенМехе.