Охота на уток

  ОХОТА    НА     УТОК
 

                Часть первая

          В  15 лет я закончил 8 классов.  К этому  времени с командой своей школы  я   был уже  чемпионом города по пионерскому многоборью, чемпионом района по баскетболу и  ростом  под  метр восемьдесят. В комсомоле я ещё не состоял. Так что теоретически меня можно было считать пионером. Возрастные рамки членства  были только у комсомольцев: вступил в 14 лет – сдай комсомольский билет в 28!  У коммунистов  нижний предел был расплывчатым – вступали и в 16 лет – вспомним героев Гражданской войны. С партийным билетом  жили всю жизнь, если не проворовались, не высовывались,  не изменяли  Родине и жене. А вот с пионерской организацией дело обстояло  гораздо сложнее.  По Уставу вступали в ряды юных пионеров-ленинцев  в  10 лет.  Если в 14 лет не вступил в комсомол  и не приняли в ряды позже, то дорога в партию большевиков тебе закрыта. Таким образом, ты  остаёшься пионером пожизненно. Устав пионерии по этому поводу ничего не говорит. В принципе, это удобно. Состоишь в организации, связанной с именем Ленина , не шантрапа  какая – то! Не нужно платить членские взносы с зарплаты: ни один процент в комсомоле, ни три  процента в  партии. В одном и том же красном галстуке можно ходить на работу, в театр и на пляж. Во все времена  шейный платок на пляже одинаково хорошо смотрелся и на мужчинах, и на  женщинах. Не совсем понятно, правда, как отправлять в последний путь  пионера, для которого годам к  85 умолк последний горн: в черном костюме и в красном  галстуке или в том же галстуке, белой рубашке и трусах?  Мне кажется, что ответ надо искать у работников ритуальных  служб. В партии никто из них не состоит - кто же будет платить партийные взносы  с таких заработков! Я не думаю, что в детстве их  особенно привлекал и  комсомол – сказывались традиции  трудовой  династии, но пионерами они были обязательно!  Вот и получается, что пионеры хоронят пионера. Тогда форма одежды у всех должна быть такая:  трусы, рубашка, галстук.  Во время прощания с телом пионера  отдаётся прощальный  пионерский салют правой рукой. В левой руке сжимается лопата. Не помешает и горнист. Думаю, услуга должна быть платной.  В зимнее время оплата вдвойне.  Но тут мы уходим от основной темы.

          Бартер между предприятиями не всегда  приветствовался, но существовал всегда.  И вот однажды одна путёвка в пионерский лагерь  в Геленджик  от Новороссийского морского порта  была  обменена на одну или несколько путёвок в  пионерский лагерь на Карельском перешейке от Ленинградского морского порта. В таких обменах всегда могла скрываться возможность для финансовых махинаций. Тем не менее, в Ленинградском порту работала мамина подруга, безусловно, не  докером, и путёвка  досталась ей. Ехать со своим маленьким ребёнком подруга не смогла  и, в итоге, в дальнюю дорогу стал собираться  я,  пионер пятнадцати лет.  Вещей было приготовлено  немного, кроме всего прочего был приготовлен  отглаженный  красный галстук, который я старался не носить на улице, начиная с 6 класса и, самое главное, новенькие ласты. Всё это было заботливо упаковано мамой в средних размеров жёлтом чемодане, с которым я был посажен в поезд, идущий в Новороссийск.

           Новороссийск мне показался пыльным городом, причём цвет пыли был белый. Как потом выяснилось,– это была цементная пыль. Без труда я нашёл автовокзал и тут же убедился, что следующий автобус в Геленджик будет часа через два. В таком же положении оказалась и молодая пара лет двадцати пяти. Им нужно было в Кабардинку – это ещё на 20 км дальше. Несмотря на  свои  15 лет, выглядел я лет на 18…19, так что возрастной барьер между нами не возник.  Не успели мы толком познакомиться, как к нам подошёл водитель какой-то частной легковушки, и  мы тронулись в путь.  Передавать восторг от впервые увиденного  моря  я не буду - это знакомо многим.  Короче, мы приехали. Моя попытка поучаствовать в оплате проезда была решительно пресечена. Душевно попрощавшись с новыми знакомыми, я пошёл вниз, к морю. Впереди были ворота моего пионерского лагеря, ворота в мою новую пионерскую жизнь.
 
             Начальник лагеря принял меня очень радушно, как, впрочем,  везде принимали ленинградцев в то время. Рассказал, что уже был  один раз в городе белых ночей  и очень хочет ещё.
 
              – Люблю тебя, Петра творение!

 добавил он, светясь от  воспоминаний.  Я сразу понял, что это  образованный и культурный человек. Потом он повёл меня в изолятор. В изолятор в  хорошем смысле этого слова. В изоляторе осматривают прибывших пионеров и составляют медицинскую карту . Как правило, карта нужна, чтобы любой желающий смог узнать насколько  прибавил в весе пионер за смену. За этот показатель между лагерями шла нешуточная борьба.

              По словам начальника, заезд  в лагерь  был вчера, меня осматривали одного. Особенно внимательно почему-то  сверяли возраст, указанный  в путёвке, со свидетельством о рождении. Время подошло к обеду, призывно зазвучал горн и медицинская  сестра  повела  меня в столовую, напутствуя, чтобы я сразу вернулся обратно для завершения осмотра. По аллее в столовую мы шли с ней как двое ровесников - ей  было лет 18. Воспитанные пионеры с нами вежливо  здоровались. Продолжение осмотра заключалось в предъявлении сменного белья и пионерского галстука. Тут надо сделать небольшое отступление. Если посмотреть внимательно на мужчин, прибывающих на южный курорт  в те времена, то глазу остановиться было  не на ком. У всех одинаковые стрижки - полубокс, за исключение стиляг,  одинаковые светлые костюмы, светлые рубашки и  светлые лёгкие туфли. В чемоданах, помимо всего прочего, присутствовали полотенце, плавки и жёлтые сандалии. Кстати, ни разу не видел зелёных сандалий. Чемоданы были  тоже  стандартные и, как правило, жёлтого цвета. Так вот. Когда я открыл свой чемодан, то сверху аккуратной  стопки белья лежал паспорт и военный билет.  Сбоку лежали жёлтые сандалии и ласты.  Я  понял - если это обмен, то обмен неравноценный. Пионерского галстука там не было!  Война войной, как говорится, а обед  по расписанию – наступало время тихого часа. Меня, как подозрительное лицо с чужим чемоданом, в палату к пионерам не пустили, а постелили  больничную  постель в изоляторе, поставив  рядом злополучный чемодан. Утомлённый,  сытый и слегка расстроенный, я мгновенно заснул под  белой простынёй  в прохладном полумраке.Проснулся я примерно через час от громкого ликующего мужского голоса:
               
                – Да! Это он! Это точно он!

Чьи-то руки трясли меня вместе с кроватью,  по- матерински  нежно  гладили мои волосы. Ликующий голос прерывался от радости:

                - Саня, родной, просыпайся скорей!  Наконец  - то!    Нашёёёлся!!!

 Оказалось, что мой попутчик, обнаружив подмену и  наткнувшись  в моём чемодане на красный галстук, объехал на такси все близлежащие лагеря в поисках приехавшего вожатого. Первая попытка не удалась.  Без паспорта и военного билета отдых   омрачался.  Человек он был настойчивый и целеустремлённый. Была предпринята ещё одна попытка. Теперь уже опрашивался  персонал пионерских  лагерей, не  ограничиваясь беседой  с  руководителями. Опрашивался персонал нижнего уровня.  Это был профессиональный подход! А может он  был контрразведчиком?  Но тогда почему ещё и паспорт к военному билету? Много позже мне пришла в голову мысль, что паспорт мог быть паспортом  его спутницы, а у него был только военный билет. Тогда всё сходилось! Вторая попытка найти чемодан подходила к концу.  Похоже,  дело  шло к всеобщему построению пионеров Геленджика и снятию отпечатков пальцев. И только тогда, когда он вконец  обессиленный снова подъехал к воротам моего лагеря, который был последним по  его списку и снова стал  терзать  начальника лагеря, пригласив ещё и старшего вожатого, выяснилось, что вожатый не приезжал, а приехал обычный  пионер из Ленинграда, правда, очень похожий на вожатого.

            - Может у них там, в Ленинграде, все такие!

 оправдывался начальник лагеря. Бегом все трое устремились в изолятор к безмятежно спящему пионеру из Ленинграда.   Вот откуда была  такая радость при встрече со мной. На такси с чужим чемоданом меня отвезли  в Кабардинку и оттуда снова  на такси, но уже со своим чемоданом я был доставлен в свой лагерь   знаменитым.

                В старшем отряде  коллеги  меня приняли очень радушно, я бы сказал, почтительно. Первые два дня меня называли исключительно на Вы. Девчонки почему – то  прихорашивались и краснели, когда я с ними начинал  разговаривать. Через два дня всё это  прошло,  и  я  стал просто Сашей, самым уважаемым пионером в отряде. Может быть  потому, что я был из Ленинграда, где никто из ребят не был, а, может, потому, что ростом я был выше их на голову.

    Летом самое большое развлечение для детей – это купание, особенно в море. Ограничения везде одинаковые, даже когда жарко:- купание 10 мин. Потом солнечные ванны. С   такими  указаниями нас вели на отгороженный лагерный пляж. Идти было недалеко, метров 20  от крайней беседки. Я много  занимался спортом, в том числе и плаванием. Когда  я в ластах кролем  проплыл вдоль заградительных буйков, в нечестной борьбе существенно обогнав физрука лагеря, мне было поручено  впредь  плавать  за буйками и отгонять всю нашу мелюзгу,  которая лезла за буйки. Купался  я потом и вместе с вожатыми, а также и один. Меня только просили детей с собой не уводить. И тут  подошло время первенства пионерских лагерей по баскетболу. Почему-то  на всех площадках баскетбольные кольца были ниже, чем положено. С мячом я выпрыгивал как американский профессионал. Мы уверенно  шли к первому месту. Ропот среди побеждённых нарастал. В финальной игре после моего  очередного вколачивания мяча в кольцо сверху, начальник лагеря команды  соперника заявил, что если не уберут из команды вожатого, то дальше играть  они не  будут. Не помогло даже моё свидетельство о рождении. Но и без меня победа осталась за нами!

                В каждом порядочном пионерском лагере обязательно должен быть поход с ночлегом. В походе пионер должен подвергнуться  всяким  испытаниям, лишениям, с  честью  их преодолеть   и  потом  у   костра , после походного ужина из сухого пайка и чая, петь пионерские песни: «Эх, хорошо в стране Советской жить!» или, что не хуже,- «Мы пионеры, дети рабочих». Считалось, что из похода пионер  придёт более  закалённым и  будет ещё больше любить свою Советскую Родину.  Каждый начальник лагеря   методическое  указание сверху пытался  выполнить безукоризненно и как можно ближе к тексту этого указания. Это понятно - комиссии, проверки и прочее. Но указания носили общий характер, поэтому детали  додумывались  на местах. В  нашем случае это выглядело так:
 
                – Ребята!

 сказал начальник лагеря нам, построив старший и средний отряды.

             -  Вам завтра предстоят серьёзные испытания! Вы завтра идёте в поход!  Идти надо будет далеко -  десять километров. Кто не может или не хочет,  тот  должен  выйти  из строя.

 Но никто из строя  не вышел. Все мы видели фильмы про войну.  Наши люди из строя не выходят!  Наоборот, в строй хотели  войти даже  шкеты  из младшего  отряда, но их  в поход не брали.

               - В поход вы пойдете не налегке,

 продолжал начальник,

                - У вас за плечами будет сухой паёк, кружка, миска, ложка и одеяло. Самые сильные мальчики понесут ещё и  тушёнку.  А  когда вы придёте, вам надо будет ещё  отыскать в лесу секретную поляну, где будут разбиты  палатки и сложен вечерний пионерский  костер.

 Да, подумал я, это рассчитано на южан, которые бегают целый день по жаре и даже не потеют. Но виду не подал. Наступал день испытаний для советского пионера.

             На следующий  день после обеда  и тихого часа, надев на себя рюкзаки и галстуки, строем мы пошли в сторону  Кабардинки по 30-градусной жаре. В рюкзаке у меня лежало ещё и две банки тушёнки.  Я  был сильным мальчиком.  В  потайном кармане лежало пол пачки сигарет и  спички - я иногда позволял себе эту маленькую слабость. Поход,  как  ни как!   Шли мы долго и тяжело. Дружная песня со временем стала  угасать, вспыхивая временами то в начале колонны, то в конце, то в середине. Потом она угасла  окончательно,  и  слышалось только тяжёлое дыхание пионеров. Испытание получалось на славу. Наконец, мы пришли, нашли поляну, палатки и сложенный костёр. Рядом было небольшое озеро с пресной водой и ручей. Вода была  холодней, чем в море, но мы искупались в озере. Рядом лениво  плавали утки...

                Две наших вожатых - старшей вожатой было года 23…24 – стали варить кашу, собрав  у нас всю провизию. По пионерам было видно, что они очень голодные. Мне себя было не видно, но голод я очень хорошо ощущал.    Когда все уже поели  и попили  чай, стало слегка  темнеть.  Темнеет на юге быстро. Старшая вожатая  не  ложилась  спать,  пока  все   не  угомонятся,  а я сидел рядом с ней  на своём одеяле и мы на равных болтали. Она была старше, но  зато я  был из Ленинграда. Как всегда, было много  вопросов  о  Ленинграде, о белых ночах. Почему- то всех это интересовало. Где бы я ни был!  Рассказывая о разведённых мостах, красивых реках, одетых в гранит,  я поймал себя на мысли, что снова хочу есть. Молодой организм брал своё.

           - Ты понимаешь, когда мосты разводятся, это такая красота! А знаешь, что с одного моста, до революции сбросили убитого Распутина в Мойку,

  продолжал рассказывать  я и тут же, перебив себя, предложил:

              – А давай убьём  утку и съедим!

 Моя собеседница  мгновенно переключилась:

              – У тебя же ружья нет!

              – И глазом не моргнёшь. Добуду без ружья,

 ответил я.  Дело в том, что в Поволжье меня с раннего детства приучили охотиться и рыбачить. У  меня там  было даже  одноствольное ружьё.     Патроны  я  заряжал  сам.  С другой стороны, когда в Ленинграде выпадал  снег,  и он был липкий, мы с другом детства   во дворе бросали снежки в глухую, без окон  стену соседнего  дома – кто выше. Дом был шестиэтажный. Также, заметив на стене пятно, мы бросали снежки в эту  цель. Летом в консервную банку метров с шести мы могли попасть  мелким камнем не более, чем с трёх раз. Именно такие очень удобные  камешки я приметил на берегу озера, когда купался.

                – И глазом не моргнёшь,

 повторил я, протягивая ей сигарету. Мы закурили  и она надолго замолчала.

                – Может,   думает об издержках  воспитательного  процесса, если вдруг дети  увидят добытую дичь,

 терялся я в догадках. Она вдруг  резко вскинула голову и спросила, пытаясь поставить меня в тупик:

                - А как же мы будем её жарить, ведь  у меня для этого  ничего нет?

                – А ты не видела фильмов про древних людей – они жарили даже кабанов над костром на палке,

 успокоил её я.

                – Ну, тогда,  чтобы всё было по  честному , я  подготовлю дрова и найду палку для утки, а ты иди за своей уткой, пока совсем не стемнело,

 распределила роли старшая пионервожатая. Мы  одновременно пошли по своим делам.

                – Саша,

 услышал я  её голос, когда уже сидел  около заготовленных дров у костра и ощипывал утку,

                - А палка должна быть очень толстая?

           От процесса приготовления горячей пищи я был решительно отстранён. Палка с нанизанной на неё  добычей непрерывно вращалась в умелых девичьих руках непрерывно минут сорок  над  несильным костром, а потом уже над углями.    Ближе к концу процесса дразнящий  аромат утки стал непереносимым.  Из темноты появился первый голодный и любопытный  пионер. Второй не появился, а прибежал.

                - Слушай,

 сказал я на ухо  поварихе,

                -  Если ты не загонишь остальных в палатки, то мы работали зря! А  эти двое пусть остаются. Будет демократичнее.

 Через десять минут от утки ничего не осталось.

            На следующий день часов в десять  нас   повезли обратно в лагерь. В автобусе снова пели пионерские песни и мечтали  скорей искупаться в море. А ещё  через три дня за мной приехали родители и мы из Новороссийска на теплоходе отправились  в Сочи. Сидя на палубе, я снова и снова вспоминал  свою утку,  добытую и  приготовленную так необычно, и  корил  себя, что попал в неё  не с первого раза.

 
                Часть вторая

          Наступило лето, и я уже закончил 9-ый класс школы рабочей молодёжи. Рабочей  молодёжью я стал благодаря нашему Правительству  Они там, наверху, решили, что в дневной школе надо учиться 11 лет. И все стали учиться 11 лет. Я, в принципе, был  не против учёбы, но перспектива поступить в ВУЗ  раньше других, когда конкурс будет минимальным, мне показалась заманчивой. И вот я уже отработал один год своего трудового стажа,  очень нужного при поступлении. Работал я токарем 3 разряда на кожевенном заводе уже месяцев шесть, а до этого я был учеником токаря. В цеху автоматизации и механизации я  был самым молодым и работал в осуждаемых общественностью  узких брюках. За это меня, как проводника западной идеологии, некоторые сознательные рабочие звали Джонни. За стеной  нашего цеха  находился сушильный цех, где полуодетые мужчины и женщины  в поте лица непрерывно натягивали на каркасы кожи, заталкивали их  в сушильные камеры, затем вынимали, и так весь рабочий день!  Стоило  только открыть дверь в этот цех, как ты попадал в тропики. В остальных цехах моего кожевенного предприятия шкуры обрабатывались с применением воды и химии, что по определению, предполагало наличие неприятных запахов.   Неприятных – это   не то слово.  Вонь  стояла такая, что,  даже проходя по улице мимо цеха, хотелось зажать с  непривычки нос. Что творилось внутри – трудно себе представить. А внутри кроме запахов были ещё и рабочие. Тяжёлый труд накладывал на них свой отпечаток.  Лица у рабочих  были  какие-то серые и все они постоянно не гнушались выпивки.

          Святой обязанностью каждого промышленного предприятия при социализме была помощь селу. Отказать в такой помощи возможности не было никакой  - контроль шёл по партийной линии. Поэтому предприятия нехотя отправляли  своих тружеников, выбирая из них самых неэффективных. Направлялись в колхозы и студенты. Но тут, правда,  ездили все - не  посылать  же на уборку  картошки только двоечников и троечников! Бригадирами производственных  бригад  ставили самых  сознательных, желательно комсомольцев или членов партии. И вот, в конце мая, до нашего завода дошёл очередной, ежегодный крик о помощи от подшефного совхоза в посёлке Барышево   Выборгского района. Это примерно в тридцати километрах от Выборга.

          В небольшом актовом зале завода начальник отдела кадров собрал самых бесполезных своих сотрудников. Их было десять человек и среди них, безусловно, был я. Привлёк моё внимание молодой парень с интеллигентным лицом явно не из цеха по выделки шкур. Потом я узнал, что его звали Игорь.  Остальных трезвыми я больше не встречал. Бригадиром был назначен светловолосый, худощавый мужик лет сорока, похожий, если перенестись на много лет вперёд, на  Ельцина в молодости. Звали его, кстати, тоже Борис. Помимо общих напутственных  слов нам было предложено получить под расписку на складе новые ватники и резиновые сапоги. В столовой выделили небольшой набор посуды. Отъезд был назначен на понедельник.

          С собой я приготовил минимальный набор одежды и, поскольку к этому времени я уже был заядлым рыбаком, был взят спиннинг с небольшим набором блёсен. Кроме этого, была закуплена упаковка папирос «Беломорканал». С курением дело обстояло так. Многие мальчишки, начиная класса с восьмого- девятого,  втихаря покуривали. Я, как представитель трудовой молодёжи, курил официально. В моём цеху курили все. Начинал я с сигарет, наименований которых в магазинах было великое множество. Буквально копейки стоили толстенные кубинские сигары, как значительно  позже выяснилось, от 10 долларов за штуку в Америке. Эти сигары  мало кто покупал. Лично я не видел. Их за бесценок нам поставляла Куба в обмен на какую-то нашу  братскую помощь. Вспоминается случай, когда  родители отправили меня  вместе с Олей, дочкой друзей, в театр на дневное представление «Ревизора». Это случилось, когда я был  в восьмом классе дневной школы. Уже тогда к каждому мероприятию я  готовился серьёзно и основательно. Поэтому, к походу в театр,  в табачном магазине мною  была закуплена самая  толстая и длинная  кубинская сигара. Я не хотел упасть в глазах моей новой знакомой!  В антракте,  прогуливаясь с  Олей  по фойе театра, я, как мне казалось, светским голосом и в  душе  считая себя почти Онегиным,  усадив  её на мягкий диванчик  в фойе, достал  из внутреннего, предательски оттопыренного кармана пиджака, огромную сигару, сказал:

            - Я.  пожалуй, немного  покурю, если ты не возражаешь?

 Оля, конечно,  не  возразила,  и я  вошёл в преддверие мужского туалета, а именно, в курительную комнату.  Там стояло много  стульев для табакозависимых.  Спектакль был, конечно, не аншлаговый. В курительной комнате сидели обычные  папы, одетые достаточно скромно, как и весь советский народ  в то время.  Все курящие советские люди в большинстве своём, курили папиросы «Беломорканал и «Север».  Папиросы «Герцеговина Флор» никто не курил после известных  разоблачений Сталина  Никитой  Хрущёвым.  Во-вторых, эти папиросы были очень дорогими. Ещё были в продаже папиросы «Звёздочка».  Их курили самые бедные слои населения. В ценовом ряду ниже была только махорка. Раскуривал сигару я долго: прогорев, гасли спички, обжигая руку, сигара раскуривалась с трудом. В конце концов, я окутался облаком ароматного сигарного  дыма. В то время у меня была густая кудрявая шевелюра. Пробегающие мимо  и становящиеся в очередь в туалет подростки воспринимали меня как богему. Старшее поколение, как я сейчас понимаю, принимали меня  за  малолетнего  придурка.  Буквально после второй затяжки прозвенел звонок, и я без сожаления выкинул только что раскуренный предмет роскоши в урну.  Так вот. Сначала, работая у станка, я курил сигареты. Мои пальцы, обильно смазанные машинным маслом, при курении превращали белое тело сигареты в какое-то чёрное макаронное изделие больших  размеров. Аромат даже самого лучшего табака, например, из  Вирджинии  всё равно  заглушался бы запахом горящего масла. Поэтому, я перешёл на папиросы,  у которых был длинный бумажный мундштук.

           Утром на заводском автобусе от здания дирекции, где  были  размещёны ещё  партком и комитет комсомола, мы отправились на помощь селу.  Кстати, незадолго до этого, после долгих уговоров, я согласился стать комсомольцем. Шлагбаум для нашего автобуса  при выезде с завода открылся сразу. Даже мне, неискушённому, это показалось странным. Много лет спустя, я работал на предприятиях оборонной промышленности. На выходе в проходной  все подвергались внимательному визуальному контролю с правом досмотра. Я не знаю, что творилось на предприятиях, где печатались деньги или были золото с алмазами, но на нашем кожевенном заводе при выходе тщательно   досматривался каждый рядовой труженик. В исполнении  рядового труженика схема хищения выделанных  кож выглядела  бесхитростно. Кожи обматывались вокруг тела, сверху одежда, и – иди домой, если  смелый!   Обычно, раз в неделю, кто-нибудь попадался.  Многих на первый раз прощали, особенно, если ты  комсомолец, член партии или ударник. Для не исправившихся,  не оправдавших  и  продолжавших хищение предметов  труда своих товарищей,  был неизбежен  справедливый  народный суд. Поскольку  вынос готовой продукции с завода, это позорное и нетипичное для социализма явление было постоянным, а также для разгрузки помещения районного суда,   выездные заседания над несунами  проходили в знакомом уже нам актовом зале. Трибуна для выступления прокурора и стороны защиты со сцены не убиралась.  Ненадолго убирались только столы для судьи и остальных работников юстиции. Как правило, несунам  давали года два.  Вот на выезде с завода  я и подумал:- на себя можно намотать от силы  два или три куска выделанной кожи. А тут целый автобус! Тем не менее, мы выдвинулись на Карельский перешеек.

          По старинной русской традиции, если нормальный человек уходит из гостей или направляется в дальний путь, то для него наступает волнительное событие под названием «отвальная». Соответственно, когда он приезжает издалека, то для него появляется дополнительный повод выпить под названием «привальная». Это, безусловно, всем понятно с детства. Поэтому, как только автобус выехал за заводской  шлагбаум, рюкзаки были развязаны,  снедь  разложена на прихваченном с собой столе, стоящем в проходе, кружки наполнены. Наступила отвальная.  Бригадир  Боря, решительно  откинув со лба  светлую прядь волос, сказал первый тост. Пока мы ехали по городу, успели высказаться ещё четверо заводских посланцев. Незаметно пролетела большая  часть пути.  Уже сдружившийся и сплочённый коллектив стал готовиться к  привальной.  Закуски было ещё  много, всего остального тоже. В посёлке Барышево  автобус остановился у длинного  дощатого барака. Когда нам открыли запертую дверь, то я увидел  слева, в глубине длинного полутёмного помещения , застеленные  деревянные топчаны, посередине было свободное пространство, видимо, для танцев, правее - добротно сколоченный стол, накрытый клеёнкой. За столом светилось одинокое окно. Окно освещало только  половину помещения. За окном я разглядел высокую зелёную траву, одинокую берёзу и собаку, стоящую около дерева в характерной позе.

               Сельские жители всегда встают рано. По нашим, городским понятиям, очень рано. В восемь часов утра местная жительница средних лет Валя, которую заботливый совхоз с необходимым набором кухонной утвари прислал к нам кухаркой, сиротливо сидела на лавочке около нашего барака. Рабочий день у неё был в разгаре. Двери барака были наглухо закрыты. Валя ждала появления будущих едоков. Где-то в начале девятого грохнул дверной засов и из дома, по известной причине, вышел полусонный и  полуодетый бригадир Боря. Осведомившись у Вали, которую он почему-то назвал бабушкой,- где он сейчас  находится, Боря через пару минут  вернулся обратно. Снова грохнул дверной засов. Сказывались последствия  совмещённых  отвальной и привальной. Часов в одиннадцать из барака послышались первые звуки и ещё минут через двадцать дверь, наконец, открылась. Валя бросилась наводить на столе порядок, попутно отказываясь от протянутого стакана с предложением поправиться.

           В середине дня появился управляющий нашего отделения с представителем парткома. Нас они называли дорогими шефами. Один из растроганных  шефов тут же предложил выпить за знакомство. Нам было рассказано, что, в основном, отделение занимается разведением уток. Совхоз нам выделяет для питания овощи и снабжает утятиной. Готовить будет Валя. Завтра с утра к нам придут местные бригадиры и всех пристроят к делу.
 
            – А сегодня осваивайтесь. Смотрите окрестности.  Магазин, кстати, через три дома,

 сказал гостеприимный член парткома. Как только они ушли, снова зазвенели стаканы. Валя, как это  делают все деревенские женщины, скупо пригубила. Я взял свой спиннинг и подошёл к берегу  Вуоксы. Это было основное русло, не очень широкое. Течение было слева направо, и я решил пройти по берегу вниз по течению. На берегу небольшого залива стояли лодки, частью  перевёрнутые вверх дном.  Дальше справа виднелось большое озеро. Прямо передо мной озеро соединялось с Вуоксой узкой протокой, через которую был наведён мостик.  За мостом между озером и Вуоксой на высоком берегу стоял роскошный сосновый бор. От такой красоты глаз было не оторвать! Я перешёл через мостик и остановился на каменистом берегу озера. Вдоль берега и  глубже плавало бесчисленное количество белых, домашних уток. Выбрав свободное от них место, я приступил к рыбалке. С третьего заброса я ощутил упругий  удар по блесне,  спиннинг  согнулся  и началась увлекательная борьба с хищником.  На берегу оказалась щука весом под  два килограмма. За час я поймал ещё три щуки и, насадив их на сделанный из прутика кукан, отправился домой.– Без рыбы не останемся!
 радостно думал я. Но что-то немного   тревожило меня.  На подходе к дому я понял. Мне очень не понравился управляющий.

          Дома всё шло своим чередом. Валя с раскрасневшимся лицом - у моих коллег только мёртвый не выпьет - снимала пену с утиной похлёбки. Она со всеми уже познакомилась и обращалась по именам. Обида на Борю за «бабушку» давно прошла. Моя добыча вызвала взрыв восторга, а  Валя сразу  бросилась чистить и жарить рыбу к ужину. Боря аккуратно расставлял на столе тарелки и стаканы.  Стаканов теперь стояло одиннадцать. Ужин обещал быть праздничным, тем более, что поводов было много. За один из поводов, то есть за меня, выпили без закуски. Кто мог стоять - выпил стоя.

          Утром к  восьми часам мы были готовы -  постаралась пришедшая к семи утра  Валя. Мы сидели сытые на лавочке в одинаково блестящих новеньких резиновых сапогах, которые, кстати, были большим дефицитом на селе. Но об этом потом. Подошло несколько сельских мужиков, которые оказались бригадирами.  Представившись, один из них сразу подошёл ко мне, заявив нашему бригадиру Боре, что я буду работать у него. Тогда выбор был мне не очень понятен, но радовало одно: копать землю мне не   придётся – один человек канавы не копает. Копать землю лопатой я с детства не любил!  Даже в песочнице.

          Мы с местным бригадиром  молча подходили к какому- то отгороженному металлической сеткой большому деревянному строению. Всё сильней слышался птичий гомон. Ощущались новые, незнакомые  запахи. Бригадир, наконец,  заговорил.
                - Ты парень молодой. Похоже, не очень сильно пьющий. Я назначаю тебя   помощником экспедитора. Вы с Василием на грузовике будете возить ящики с утками на мясокомбинат в Выборг. В каждом ящике будет по три утки. Василий будет за рулём, а ты наверху, с товаром, грузить будете вместе.  Если по приезде в приёмный цех,  хоть на  одну утку в ящике будет меньше,- будешь отвечать!  За погрузку в ящики отвечает Василий,

 закончил инструктаж бригадир.
 
          Грузовая машина с высокими бортами стояла у широко открытых дверей птичника. Рядом штабелями стояли стандартные деревянные ящики. Широколицый улыбчивый парень в кепке, он же Вася, руководил наполнением деревянной тары. Деловитые птичницы по одной утке выносили своих вопящих питомиц и не давая раскрыться крыльям, усаживали их в новое место уже недолгого жительства. Вася ловко пригибал крышкой торчавшие утиные головы и закрывал ящик на две разболтанные щеколды. Приветственно кивнув мне головой, он сказал:
 
                – Ты пока, рица, постой. Скоро будем грузить.

 Сначала я не понял - причём здесь упоминание известного озера, но потом до меня дошло: словосочетание – паразит  «как говорится»  от частого употребления у Васи превратилось в это красивое короткое слово. Потом я подавал ящики в кузов, а Вася аккуратно их  выстраивал.

                – Ты, рица, поднимай ящики нежно, без рывка,

 поучал меня Вася сверху,

                –  Видишь, какие ящики! Хлам, рица!

 Это я увидел сразу  - половина ящиков была откровенным гнильём. Совхоз явно экономил на таре.

                – Когда поедем, как только хоть одна сволочь, рица, выскочит, давай мне знать,

 поучал многоопытный Вася,

                – Будешь её ловить!

 Я сел в кузове на пустой ящик рядом с моим голосящим птичьим  коллективом, и мы отправились в путь.

          О дорогах в нашем Отечестве можно говорить долго. О второстепенных дорогах - ещё дольше. Основное коварство этих дорог, особенно грунтовых, таится  не в ухабах, следующих один за другим.   Самое  страшное, когда между одиночными  ухабами  пролегают метров двести относительно ровной дороги. Только водитель успевает разогнаться и тут -  бац!!!   Сначала дорога от птичника была достаточно ровная. Мы выехали из посёлка, по обе стороны дороги мелькал девственный лес. Сидеть на ящике в кузове было удобно. Я курил и радовался приятной работе, свободе,  чистому воздуху, ну что ещё надо в шестнадцать лет,  как вдруг какая- то сила подбросила меня вверх вместе с ящиком. Вместе со мной ускорение получила и заполненная тара. У выскочившей из самого верхнего  ящика утки на базе даже подрезанных, как и у всех домашних уток, крыльев, на скорости 50 км/час образовалась  подъёмная сила. Утка взмыла метров на пять вверх и, издавая радостные звуки, спланировала в лесные заросли за правой обочиной. Еще две утки копошились в кузове. Грузовик продолжал движение. Со всей очевидностью  наступал момент моей материальной ответственности. Сказать, что я кричал  с левого борта в сторону кабины,  было нельзя. Я орал, срывая голос, используя весь словарный запас, существенно пополненный в заводском коллективе. Машина остановилась только метров через триста.

               – Я же им говори про тару!  Жмоты!
 
 сетовал Вася,

               – Ты беги и ищи эту  гадину,  рица, а я  разберусь в кузове.

 Возвращаться на машине к месту побега было   опасно -  вылезла в кузове  из ящика ещё одна любительница свободы. Я шёл к беглянке с твердой надеждой на успех.  Во - первых, утка была белая, то есть хорошо заметная, во-вторых, лес был сухой, без канав и луж. В-третьих, она была домашняя и сильно  бояться меня не должна. Действительно, двигаясь по лесу вдоль дороги с призывными, как мне казалось,  близкими для беглянки криками «утя, утя!», я вскоре её обнаружил. После недолгой погони я шел с птицей к машине. Правой рукой я прижимал её к себе, а левой держал за шею около головы, чтобы она не  хватанула меня за щеку. Из проезжающих мимо машин с удивлением наблюдали одиноко идущего любителя животных. После них мы с уткой долго дышали пылью.
 
          После третьей остановки я понял, что прибудем мы в пункт назначения не скоро. Действительно, в тот, первый для меня раз, в Выборге мы были далеко за полдень. Двери приёмного отделения мясокомбината были гостеприимно раскрыты. В правой половине принимали птицу. К левой половине подвозили копытных. Что происходило внутри, я описывать  не буду. Закончу тем, что на выходе конвейера мои утки, ощипанные и выпотрошенные прямо при мне,  укладывались в картонные коробки. Обратно мы добрались быстро. Я уже сидел в кабине. Встретившему нас бригадиру  мы наперебой рассказывали о наших приключениях, ругали тару.  Выслушав  нас   молча, он неожиданно сказал, глядя на меня:

                - Вот видишь, если бы ты был пьяный, как твои друзья, ты либо вывалился бы  из кузова на дорогу, либо потерялся и заснул в лесу, ищи тебя потом! А с тарой я разберусь!
 

     В дальнейшем, мы договорились с Васей, что я буду ставить в кузов ведро с мелкими камнями, и при вылете пернатой буду через ящики кидать камушек на крышу кабины. Бригадир слово сдержал, тара стала крепче, и утки улетали гораздо реже на тех же ухабах.  Во время езды я часто   бросал запасённые  камни в проносящиеся мимо столбы, стоящие вдоль дороги, испытывая огромную радость при попадании.

          Недалеко от нашего барака  сняла домик молодая семья с маленьким ребёнком колясочного возраста. Они появились в посёлке сразу после нашего приезда,  а потом глава семьи исчез и больше я его не видел. Молодая женщина по имени Таня гуляла с ребёнком в коляске одна, а когда он спал, ходила к соседям за молоком и в магазин, где и познакомилась с Игорем из нашей бригады. После работы я их часто встречал по вечерам  у берега Вуоксы и на лесных  дорожках. Гуляли они с коляской. Как - то раз я пригласил Игоря на вечернюю рыбалку, а он, в свою очередь, Таню. Вот так у нас сложилась компания. Быть постоянно одной с ребёнком Тане было скучно, Игорь же  устал от бесконечного пьяного галдежа в нашей бригаде, а мне, если честно, было приятно вытаскивать щук под восторженные крики Тани. Коляска со  спящим малышом обычно стояла в лесу  около ближайшей сосны.
 
          Всё шло своим чередом. Прошло уже чуть больше половины срока нашей сельской трудовой повинности. У нашего народа стали заканчиваться деньги.  Денег с завода не присылали, а колхоз аванса не давал. Я теперь уже радовался, когда в кармане ватника лежала пачка папирос «Звёздочка». Мои взятые из дома папиросы были давно выкурены ненасытной бригадой. Стремительно стала ветшать обувь у моих коллег - вместо новеньких резиновых сапог на  своих товарищах я стал наблюдать какие-то  резиновые обноски, испещрённые многочисленными заплатами. Некоторые ходили в кургузых, рваных ботинках. Запас дешёвого одеколона в магазине тоже подходил к концу. Но беда, как известно, не приходит одна. По неизвестной причине нам перестали поставлять для кухни уток. Питались мы исключительно моей рыбной добычей. В изобилии была уха и жареная рыба, что постепенно стало  надоедать. К тому же, как мне тогда  показалось после обеда,  воткнулась в горло рыбья кость. Болело очень сильно. Через пару дней боль слегка стихла, но не проходила. А наш народ мечтал о чём-нибудь мясном, хотя бы о приевшихся  раньше утках. Я из своих поездок привести уток не мог- был строгий учёт, как я уже говорил. Что делать? Этот вопрос мы оживлённо обсуждали с Игорем и Таней по дороге к озеру. Я, как всегда, нёс в руках спиннинг.

                – А давайте,  во время рыбалки я камнем   грохну утку, вы потом пойдёте обратно и спрячете её в кустах у моста,

 предложил я. Возражений не было. Оставшиеся до озера пятьдесят метров мы шли уже в составе сплочённой преступной группы. На озере ветер дул в сторону берега. Забрасывать блесну против ветра было неудобно, зато всякие плавающие камышинки прибивались к берегу… То же самое произошло с подбитой камнем уткой. Через полчаса Игорь с Таней ушли. Таня катила коляску, а Игорь, не скрываясь, размахивал уткой в такт хотьбы.  После рыбалки и своеобразной охоты я в кустах  отыскал свою добычу.  На улице слегка смеркалось. Идти с рыбой, спиннингом и уткой было,  во-первых,  неудобно – не хватало рук, а во-вторых, утка была криминальная. Поэтому, перейдя мостик, я спрятал утку на берегу песчаного заливчика под перевёрнутой лодкой. – Вернусь, когда совсем стемнеет, думал я. Начал накрапывать дождик. Наш народ  от Игоря уже всё знал и предвкушал завтрашнюю похлёбку. От трети стакана одеколона я с отвращением отказался и  «насухо» поел жареной рыбы, преодолевая надоевшую боль в горле. В сгустившихся сумерках под мелким дождём я отправился за трофеем. Под лодкой утки не было!
 
          На следующее утро, при погрузке ящиков в машину до меня доносились обрывки разговоров птичниц между собой. Из этих разговоров следовало, что платят им мало, работают они от  зари до зари, а начальники пьют, да ещё и воруют.

                – У них комиссия  недосчиталась двух  тысяч  уток, так этот  гад  Дорошин хотел их на нас повесить!  Да, бабы?

 ища поддержки у товарок, кричала одна из птичниц, колесом уперев руки в бока.

               - Ничего.  Кого- то  из их шайки, говорят, поймали!

 успокоила её коллега, щелчком стряхивая утиный помёт с когда- то белого халата.

            Я ещё не ощущал надвигающейся на меня беды.  Отсутствие утки под лодкой меня не насторожило: на охотах  было много случаев, когда,  казалось бы, намертво битая  дичь  куда то исчезала. Однажды, добытая мною утка пропала из открытого рюкзака, пока я ходил за хворостом для костра! - А ведь там была дробь, ружьё, думал я, трясясь в кузове. – А тут - камень. Конечно, притворилась и удрала! Ничего, сегодня повторим, - строил я планы на вечер.  Поездка прошла без приключений. Бегал я  в лес за удравшей из ящика уткой только один раз, раз пять попал камнем на ходу в столб. В прекрасном настроении я прибыл обратно к птичнику.  Там меня уже ждал наш молчаливый бригадир.

          – Ну что, утятник, пошли к Дорошину,

 сказал он мрачно.

           – Ты дай хоть  сначала человеку пообедать после работы, рица!

 вступился за меня Вася. Но мы уже шли к управляющему. Бригадир впереди, а я чуть сзади.

              Управляющий Дорошин был человеком среднего возраста. Так же выше среднего у него был и рост. На его слегка сутулых плечах не очень аккуратно висел затёртый пиджак, такого же цвета брюки были заправлены в короткие, немного сморщенные, сероватые от пыли кирзовые сапоги. Рубашка в неяркую блеклую клетку под пиджаком была с расстёгнутым мятым  воротником. Левый рукав пиджака был пристёгнут к плечу – у него не было руки. Небритое лицо Дорошина с двухдневной щетиной производило отталкивающее впечатление.  Сжатые  губы и глубоко посаженные близко друг к  другу глаза, делали его похожим на кровожадного гангстера средней руки из американского вестерна.   Когда мы вошли в кабинет,  Дорошин стоял у стола. За ним на стене висел портрет Хрущёва.

             – Ну, рассказывай, как ты воровал уток,
 
 с места в карьер начал Дорошин, не отвечая на моё приветствие.
 
              – Каких уток,
 удивился я.
              – А вот каких,
 
 ответил Дорошин, показывая правой рукой на угол комнаты у двери.  Там, в полумраке сиротливо белела моя пропавшая утка.

              – Можешь не отпираться,

 продолжал управляющий,
 
               - Нам всё известно!

 Тут надо сделать небольшое отступление для тех, кто не бывал или мало бывал в деревенской глубинке. Если кто – то  прошёл по пустынной, казалось бы, деревенской  улице, даже по задворкам, как это делают, например, местные грибники рано утром, новость мгновенно становилась достоянием всей деревни.   Потому что обязательно найдётся  бабушка, одиноко  сидящая у окошка, страдая от бессонницы, или нетерпеливый сельчанин, выскочивший по нужде в раннюю пору. От людского взора даже в сонной деревне спасения нет! Короче, как следовало из обличительной речи Дорошина, люди видели, как мы шли втроём с коляской на озеро, видели как кто – то нёс в руках утку и потом спрятал её под лодкой. Этим «кто-то», по версии Дорошина,  был - я!  Более того, на мокром песке остались следы моих сапог с новеньким протектором, укреплял свою версию Дорошин.

              – Так что садись и пиши признание,

 приказал обвинитель. Мне сразу стало понятно, что с доказательной базой массового убийства уток  у Дорошина не очень складывается,  так как утка лежала одна. Более того, я не видел большого криминала в том, что я случайно зацепил камнем одну из  уток, из-за  которых в некоторых местах озеро походило на заснеженную поверхность.  А почему я понёс её домой - да потому, что не пропадать же добру, тем более, что уток на кухню нам перестали поставлять. Об этом я и написал в своём признании.

                – А теперь проваливай,

грубо сказал  Дорошин, забирая у меня лист бумаги,

                - Приедет следователь из Выборга и будет с тобой разбираться!

  Немного озадаченный последним сообщением, я отправился к себе   обедать.
          Волнения у меня не было. Я понимал, что «повесить» на меня две тысячи пропавших уток невозможно. Но моя версия должна быть стройной и убедительной. Уже к вечеру, даже самый пьяный член нашей  бригады мог уверенно подтвердить, что всё своё свободное от работы и рыбалки время я посвящаю прицельному  бросанию камней.   Для большей убедительности кухарка Валя могла рассказать, что я однажды чуть не убил её отскочившим от дерева камнем. Она даже могла показать этот камень. Я его специально принёс с озера. Так из расхитителя социалистической собственности я  превращался в мелкого хулигана.  Следующий день прошёл достаточно  спокойно, если не считать любопытных взглядов птичниц и Васиных расспросов. А еще на следующее утро меня отстранили от поездки, посадив вместо меня в кузов с ящиками  птичницу.  В кабинете Дорошина меня ждал следователь из Выборга.
 
          Он сидел за столом на месте Дорошина. За  перпендикулярно стоявшим узким столом сидели Дорошин и молчаливый бригадир. Я сел напротив них. У следователя  было  располагающее к себе лицо, и был  он  в галстуке. Он что – то писал, перед ним лежал листок с моим чистосердечным  признанием.  Наверно, заполняет   протокол допроса, подумал я. Строгим голосом следователь начал спрашивал меня анкетные данные. Узнав,  что я перешёл в десятый класс школы рабочей молодёжи и нахожусь в рядах ВЛКСМ, голос его  заметно подобрел. Он понял, что перед ним сидит представитель передового отряда советской молодёжи.

          – Ну, давай рассказывай подробно, как было дело,

 сказал следователь, приготовившись записывать.

             – После обеда мы с Игорем и Таней с коляской пошли на озеро на рыбалку,

 издалека начал я.

              – Ветерок дул в берег, небо было в тучах. По такой погоде, понятное дело, ловить надо на  белую  колебалку- я имел в виду колеблющуюся блесну.

  Следователь  согласно кивнул головой.

               – За десять забросов было всего два удара по блесне, но щука не цеплялась. В этом случае блесну надо заменить  на  жёлтую.

  следователь опять согласно кивнул. Я почувствовал родную, рыбацкую душу.

              – На жёлтую  блесну  рыба вообще не реагировала, и я тогда поставил белую вертушку…

               -Ты давай ближе к делу,

 доброжелательно поторопил следователь.

              – На белую вертушку тоже ничего. А Вы бы что  ещё поставили?

  задал я некорректный для допроса вопрос.

              – Конечно, снова белую коле…

 начал  говорить и осёкся следователь,


              – Ты когда к уткам – то  перейдёшь?

              - Вот я и перехожу,

 продолжал я.

               – На белую колебалку  так ничего и не попалось,

 заканчивал я  вводную часть.

                – Тогда я отложил спиннинг и от нечего делать стал бросаться камнями в плавающую в метрах в восьми от берега  бутылку. Я вообще - то  люблю во что-нибудь попадать -  все знают!

 встал я в русло отработанной версии.

              - А в утку я попал случайно. А потом ветер прибил её к берегу. А дальше я всё уже написал.

               – Вот так он всех уток и перещёлкал,

 вступил со своей версией Дорошин,

             – А в коляске у них ребёнка и не было! Сколько в коляску влезет уток?

 обратился он к молчаливому бригадиру. Тот немного подумав, ответил: 

              - Если голову аккуратно засунуть под крыло, то, я думаю, штук тридцать.

  Следователь внимательно посмотрел на Дорошина.

             – За пятнадцать дней по тридцать штук – что-то не получается двух тысяч голов!

 Тучи над управляющим стали сгущаться. Но он не сдавался: 

             - Так их там ещё восемь вечно  пьяных  головорезов  в бараке!

 Тогда получалось, что Танина коляска с утками от озера через  посёлок до шоссе должна была  носиться  как Скорая Помощь. А кто уток забирал на шоссе? Нет, совсем не складывалась версия у  Дорошина! Это уже давно понял следователь.

              – Ну, вот что,

сказал он, обращаясь ко мне,

                - Ты, совершил  нехороший, хулиганский поступок и, при всём моём уважении к тебе, как к рыбаку, я обязан передать протокол по назначению. Распишись внизу.

Так же он рассказал мне о ближайшей перспективе. Через несколько дней, а, скорее всего, дня через три, когда количество хулиганских дел, подобных  моему,  в выборгском суде накопится достаточно, меня доставят в этот самый суд.  Судья каждому определит меру наказания , вплоть до пятнадцати суток.

             – Ну, а  тебе,  если и дадут, то дадут, я думаю, немного,

 успокоил он меня.

              – Ты не беспокойся, самому добираться до Выборга тебе не придётся – за тобой приедут.

 С этим я и был отпущен.

          Вечером, когда все уже были в сборе, мы с бригадиром Борей обсуждали сложившуюся ситуацию. Боря поучал меня, используя свой богатый жизненный опыт:

         - Ты законникам не верь:  нажрётся  муж  у этой судьи накануне, да ещё выпишет ей пару раз для порядка, так она тебе утром, со злости,  по  полной и влепит! Тебе это надо?

 Мне  этого, действительно, было не надо. Дело в том, что на начало июля  у меня уже был куплен билет на поезд в Куйбышев, где у бабушки   на Волге я с самого раннего детства проводил лето. Второй месяц я взял за свой счёт на заводе, как  малолетка.  Поэтому, согласившись с Борей, я принял его совет: завтра же умотать в Ленинград и больше до конца нашей смены здесь не появляться.

                – А я тебя как – нибудь  отмажу, по крайней мере, на заводе. В городе не забудь взять больничный, на всякий случай,

 советовал  многоопытныйй  Боря.

 Тут в нашу дверь буквально влетела зарёванная  Таня. Она рассказала, что под предлогом уточнения нашей утиной истории, нетрезвый   Дорошин привёл её к себе в кабинет. Он пригрозил, что про все её прогулки с   Игорем и о наших совместных походах на рыбалку он расскажет мужу, когда тот приедет. Ценой его молчания должна быть в известной мере её, Танина, уступчивость. После чего этот ублюдок предпринял решительные действия. Насилу отбившись от омерзительного инвалида, Татьяна прибежала к нам. Игорь, как мог, успокоил её, принёс чаю и пошёл проводить до дома - ребёнок мог проснуться. По дороге обратно он где – то раздобыл бутылку самогона,  которую частично  выпил без закуски один на лавочке перед домом. Остальное они допили с Борей уже дома.

                – Я убью эту сволочь!

 кричал Игорь, сжимая побелевшие кулаки.

                – Игорёк! Но тебя ведь тогда посадят,

 охлаждал я его пыл.

                – Ничего! Отсижу не хуже людей!

бесстрашно отвечал не привыкший к алкоголю Игорь. На следующий день я был уже в Ленинграде.

          Утром, выполняя Борин совет, я был уже поликлинике. В процессе своей работы я довольно часто посещал это заведение, когда хотелось отдохнуть. Температуру без всяких подручных средств я умел измерять виртуозно, диагноз ОРЗ я знал наизусть. Вот и в этот раз, с температурой 37,3  я вошёл в кабинет. Выслушав мои жалобы на здоровье, знакомая женщина врач приступила к осмотру. Увидев моё горло, она пришла в ужас:

           – Мальчик мой! Да у тебя всё горло в застарелых нарывах! Ты загубишь своё сердце! У тебя запущенная  ангина  Винцента!  Немедленно, немедленно  пенициллин!  Внутримышечно, внутримышечно,

 приговаривала она, заполняя мою карточку и выписывая больничный лист. Действительно, после курса уколов боль в горле полностью исчезла.  Больничный  мне не пригодился - милиция мною не интересовалась. Я  уже  готовился к отьезду на Волгу, как вдруг позвонил Боря.

               – Давай встретимся, я тебе сапоги привёз, да и расскажу кое - что.

 Встреча была назначена на завтра в 11 часов у колхозного рынка на Малом проспекте около 12 линии.  Сейчас, кстати,  на  Васильевском острове  остался  только один  рынок на Большом проспекте. Я жил тогда на 9 линии и до рынка на Малом было 10 минут хода.  В 11 часов, когда я пришёл на рынок,  становилось  жарко. Боря был почему – то  в пиджаке и  с сеткой авоськой  в руках. Из сетки торчали мои резиновые сапоги. Радостно обнимая  меня, Боря благоухал совсем  недавно употреблённым портвейном.

             –  Ну, привет, дорогой!  Больничный – то взял? Молодец! Я ж тебе говорил! В гробу мы их всех видали!

 Борю было не остановить. Потом он перешёл на более прозаическую тему:

             - Давай твои сапоги пропьём? У меня тут все свои, живу я рядом с рынком. А потом и поговорим. Наши сапоги  ты видел?   Барахло,  рвань одна!  Всю партию  на заводе я заодно с твоими сапогами и спишу.

 Возражений у меня не было, хотя на жаре выпивать не хотелось. Минут через пятнадцать,  с двумя большими бутылками «Волжского крепкого» и двумя гранёными стаканами в сетке,  появился Боря. В руке он  нёс  два солёных огурца.  Сапог в сетке уже не было.  Справа от ворот рынка, когда входишь на небольшую открытую площадку, вдоль каменной стены всегда  стояло несколько пустых ящиков. Там обычно сидели старушки, просящие милостыню. Сейчас посадочные места пустовали. Сдвинув два ящика и поставив третий перед  собой вместо стола, Боря налил стаканы. Огурцы аккуратно лежали на обрывке газеты.  Подняли за встречу. Я отпил  треть стакана. Боря, укоризненно посмотрев на меня, осушил стакан махом. Снова налив вина, Боря начал рассказ.    Слушая его   усеянное  мельчайшими подробностями повествование, я как будто оказался снова в Барышево.
 
          Через два дня после моего побега к нашему бараку подъехал мотоцикл с коляской. В коляске,  развалившись, сидел плотного телосложения молодой  лейтенант милиции с пивным брюшком.  Фуражку он держал на коленях. За рулём был худощавый рядовой сотрудник. Милиционерам , видимо, рассказали, где мы живём, так как они подкатили к самым дверям. Старший по званию без стука зашёл в комнату и спросил где я, назвав меня по фамилии. Его дружно не поняли, так как  по фамилии никто из нас друг к другу не обращался.  Я, например, никого не знал по фамилии.

                – Ну,  который хулиган,

 доходчиво пояснил страж порядка,

                -Нам поручено его доставить в Выборг.

 Тут надо отметить, что наши уже пообедали, причём, пообедали согласно поговорке «пельмени без водки  едят  только собаки». Пообедали и валялись на своих койках.  Поэтому настроение у всех было  благостное и даже несколько игривое.

                – Ты садись, лейтенант! В ногах правды нет,

 донеслось  с одной из коек.

                – И хулиганов у нас  тоже нет,

  донеслось с другой койки.

                – Ну, который уток  убивал камнями,

  уточнял лейтенант.

                – Которого судить будут. Кого, в  конце  концов,  здесь нет?

 задал он вопрос лежащим.

                -  Нам  что – построиться?

 спросил кто-то.  Боря пока молчал, а лейтенант начинал горячиться.

                – Что вы мне голову морочите! Вон одна койка пустая!

                -Ты же видишь, лейтенант, что сапоги рядом стоят?

                – Ну и что?

                – Значит,  человек под одеялом, куда же ему без сапог-то!

                -  Нет там никого!

 почти кричал лейтенант,

                - Мне надоело слушать ваши пьяные  бредни! Кто бригадир? Подойти ко мне!

 приказал лейтенант. Пока Боря подходил к представителю власти, кто-то успел добавить:

                - Если тебя недели полторы мясом не кормить, тебя тоже под одеялом  фиг  заметишь!

  Боре, как лицу официальному, пришлось  сказать лейтенанту, что он  не видел меня сегодня с самого утра и, похоже, я куда-то уехал. Видимо, ждать  меня бесполезно.

                - А как же он уехал без сапог?

– удивился крестьянский потомок в форме.

                – Наверно, босиком,

 ответил Боря.  С дальней койки раздался голос, ещё больше пьянеющий от собственной безнаказанности:

                - Чёрта с два вы его поймаете! Он давно уже в Ленинграде!

                - Мы его  из - под земли достанем!

  мрачно пообещал лейтенант и грохнул дверью. Мотоцикл затарахтел и поехал. Видимо, под землю.

 
Рассказывая мне эту интересную историю, Боря большими мужскими глотками осушал стакан за стаканом. На солнце стало сильно припекать.  Заключительные его  слова  я уже  воспринимал с трудом. Буквально через минуту  Боря крепко  спал, прислонившись к горячей  каменной стене. Один стакан я засунул в ближайший ко мне карман Бориного пиджака. Уже в воротах я оглянулся. Какая-то старушка  быстро семенила от наших ящиков вглубь рынка , бережно прижимая к себе две пустые бутылки и стакан. А я шёл домой по Малому проспекту и  мысленно  уже ловил рыбу  на Волге.
               

-