по спирали

   Раечка выросла в интеллигентной еврейской семье. Ее родители были эвакуированы из Украины в годы войны. Мама, Лариса Ароновна, преподавала химию в техникуме. Папа, Михаил Давидович, был главным инженером крупного завода. Это была дружная и в общем благополучная семья. В доме было много книг, выписывали толстые журналы, а для Раечки – «Мурзилку». Из «Огонька» вырезали репродукции картин, складывали их в папки вместе с распечатанными из энциклопедии биографиями художников. По вечерам играли все вместе в настольные игры, папа учил Раечку играть в шашки, шахматы, часто втроем «резались» в карты. Папа вообще любил карты, субботними вечерами часто играл в преферанс, для этого партнеры собирались по очереди на квартире у каждого. Когда приходила папина очередь, мама покупала бутылку водки и ставила на стол закуску. Играли обычно вчетвером, за вечер водка выпивалась. В другие дни, даже в праздники, водку не пили. На день рождения покупали бутылку сладкого вина, выпивали по рюмочке, остальное стояло в буфете до следующего дня рождения или праздника.
 
 Раечка была очень спокойной и послушной девочкой, хорошо училась, на все непонятные вопросы получала ответы от папы и мамы. В семье не были приняты двойные стандарты: родители никогда не говорили при дочери ничего такого, о чем нельзя было бы сказать в школе или во дворе. С соседями они жили дружно, да и ребятишки во дворе охотно играли с честной и справедливой Раечкой, часто в споре ее мнение бывало решающим. Только однажды кто-то из мальчишек обозвал ее жидовкой, на что тут же получил ответ: «В Советском Союзе все национальности равны». Конечно, вечером она рассказала об этом родителям, которые признали ее ответ правильным.

           Родители мало рассказывали дочери о себе. А рассказать было что. Лариса Ароновна в детстве пережила еврейский погром. Это было в годы гражданской войны, когда ее родной город Глухов не раз переходил из рук в руки. В сумочке с документами она хранила подобранную тогда листовку.
«Прохаем всiх селян русских виставити иконы на вiкнах, щоб козаки не заскавукалы до селян, позаяк не буде виставлено, то пидряд будем рiзити не розбираясь як не буде виставлено. Щоб все було виконано за пiд години.»

            Эту гадость, конечно, не стоило бы хранить, если бы с ней не было связано столько страшных воспоминаний. Ларе было 7 лет, когда город был занят Петлюрой.  Она и сейчас слышит топот ног по деревянным тротуарам, крики и гиканье толпы погромщиков, отчаянные крики избиваемых и насилуемых мужчин и женщин. Она и ее родители метались по квартире в призрачной надежде куда-то спрятаться. Лара, стуча зубами от страха, залезла под стол. И когда раздался стук в дверь, она, уже большая и умная девочка, написала в штаны. «Не открывай, Арон, не открывай!» - хватала отца за руки мама. «Так они выломают дверь»,- резонно отвечал испуганный не меньше ее отец. «Видчиняйте скорийше! Це ваш сусид»,- прозвучало из-за двери. Сосед по площадке схватил на руки обписанную Лару, быстро внес ее и втолкнул ее родителей в свою квартиру, где на окнах уже были выставлены иконы. Испуганно прижимаясь друг к другу, они молча слушали, как громят их квартиру: выбили стекла, порубили мебель, вспороли подушки и перины. Страшным было  возвращение в их разоренный и поруганный дом. Помнит Лара крик и причитания матери, тихие уговоры отца. Но еще страшнее был день завтрашний, когда под непрекращающийся вой и стоны оставшиеся в живых люди хоронили своих близких. Все это было давно, но не забывалось никогда, и страшной занозой сидел в душе страх погромов. Поэтому она внимательно и пристально следила за всеми изгибами национальной политики партии и правительства, поэтому слово «жидовка» в адрес дочери отозвалось в ее душе страхом и болью.

   Тогда, во время этого страшного погрома, была не только разорена их квартира, но и сожжена лавочка, где отец продавал керосин и другие хозяйственные товары. Тем не менее во всех анкетах Лариса Ароновна должна была писать о своем мелкобуржуазном происхожении. Именно происхождение не позволило ей вступить в комсомол, хотя и среди комсомольцев не все были так преданы делу революции, как она. Она вступила в ОСОАВИАХИМ, прыгала с парашютом, отлично стреляла; сырыми и промозглыми вечерами за несколько километров ходила в деревню, осуществляя «ликбез». Но происхождение мешало не только вступлению в комсомол: ее не приняли в институт, где ковали собственные пролетарские кадры из рабочих и крестьян, окончивших рабфак. Высшее образование она получила, учась заочно,  когда уже ходила в школу Раечка.

   Много чего мог бы рассказать дочери и отец. Раечкин дед по отцу был революционером, но имел несчастье состоять в Бунде – организации, которую потом Ленин заклеймил как националистическую. Правда, он потом вышел из Бунда, вступил в партию большевиков и всю Гражданскую войну воевал на стороне красных. Но позор пребывания в еврейской националистической организации несмываемым пятном лежал на его биографии и заставлял его вместе с семьей постоянно переезжать из города в город, опасаясь репрессий, которым уже были подвергнуты все его бывшие соратники. Поэтому Михаил Давидович тоже не получил систематического образования, до войны он успел только окончить в Вузе три курса. Остальные три он сдавал экстерном по рекомендации завода, на котором работал. На этом в свое время настоял директор завода, который очень ценил способного и глубоко порядочного Якова Давидовича и рекомендовал его на должность главного инженера. Но занять эту должность мог только человек с высшим образованием. Тогда и помогли ему подготовиться и сдать экзамены экстерном. 

   Якова Давидовича очень уважали на работе. Если когда-нибудь и вспоминали о его национальности, то по привычному шаблону: «Хоть и еврей, но человек хороший». А вот сам он часто осуждал евреев. Очень не нравилось ему образование государства Израиль. Жалко было арабов, лишившихся своих территорий. Сурово осуждал он Голду Меир, непрерывно ведущую войны с соседями. «Знаешь,- говорил он жене: - иногда мне стыдно, что я еврей». Осуждал он и тех, кто покидал страну, уезжая в Израиль: «Чего им не хватает? Выросли, выучились, а теперь, видите ли, на историческую родину потянуло. Хотя бы подумали о тех, кто остается. Вот так и формируется отрицательное отношение к евреям». Он  очень расстраивался, если узнавал о неблаговидных поступках лиц еврейской национальности, а когда прочел в журнале «Крокодил» явно заказной фельетон Ардаматского: «Пиня из Жмеринки», несколько дней ходил мрачный, возмущаясь не автором-антисемитом, а поступками его героев: «Вот по таким проходимцам и судят обо всем народе». В то же время он с гордостью перечислял евреев – писателей, шахматистов, ученых, артистов. «Какой талантливый народ!»

   Раечку родители оберегали от тяжелых впечатлений, поэтому не рассказывали ей того, что считали лишним. Но спрятать девочку от жизни все-таки было невозможно. В школе, на сборе пионерской дружины, вожатая поведала ребятам о героическом поступке Лидии Тимашук, разоблачившей врачей-вредителей. «Она выступила против своих коллег, - сказала вожатая, - потому что там, где речь идет о вредительстве, о подлых попытках безродных космополитов подорвать могущество нашего государства не может быть ни друзей, ни родных. Вспомните подвиг Павлика Морозова, который не побоялся сообщить о вредительской деятельности родного отца. Вы должны учиться на этих примерах». Ночью Раечка долго не могла уснуть. Нет, подвиг Лидии Тимашук не вызывал у нее сомнения. Не сомневалась она и в героизме Павлика Морозова. Смущало ее другое: она не могла представить, как она бы сообщила о вредительстве своего отца. Конечно, ее папа не вредитель, ну, а если бы… Отдать своего папу, такого доброго, такого любимого, чтобы его увели в тюрьму? – нет, на это Раечка была неспособна. В разгар ее горестных размышлений о собственной несостоятельности она вдруг услышала разговор родителей.
- Одни еврейские фамилии, - сказал папа.- Ты только послушай: Вовси, Коган, Фельдман, Гринштейн, Этингер…Один бог знает, чем это кончится.
- За Людмилу и Нину Алексеевну страшно, - донесся до Раечки голос мамы. – Они обе еврейки. Нина Алексеевна говорила вчера, что какой-то идиот потребовал, чтобы его оперировал другой хирург. И что ты думаешь? Передали операцию другому, совсем неопытному, но русскому.
 (Людмила Мироновна и Нина Алексеевна были мамиными подругами еще по Глухову, где они вместе учились в школе).
- А мне страшно за этих, которые в списке (это уже папа). Ведь расстреляют! Говорят, что они уже начали признаваться. Ты знаешь, я слышал, что есть приказ о применении на допросах мер физического воздействия.
Этого Раечка уже не могла слушать. Босиком, в ночной рубашке, вбежала она в комнату родителей.
- Мама, папа, это правда? Они не виноваты? Эта Лидия зря на них наговорила? Они зря сидят?
Как всегда, ответила рассудительная мама, хотя даже Раечке было видно, что она растерялась:
- Нет, - сказала мама, - они, наверное, виноваты, в этом следствие обязательно разберется. Понапрасну у нас в стране никого не осуждают. Просто мы с папой боимся, что из-за их вины могут пострадать невиновные.

   Ответ девочку вполне устроил, но на душе все равно было тревожно. Конечно, не обошли их семью и такие события, как смерть Сталина и доклад Хрущева на ХХ съезде. Раечка горько оплакивала свое разочарование в мудром и добром «отце всех народов». А вот движение «Стиляг» не помешало Раечке спокойно и скромно жить. Она искренне недоумевала, почему стиляги так одеваются, ведь все журналы пишут, что это смешно и некрасиво. «Низкопоклонство перед Западом» - так окрестили их поведение и манеры официальные средства массовой информации. Раечка «низкопоклонством» не страдала, одевалась в отечественный ширпотреб, зная точно, что только для неисправимых мещан внешний вид имеет большое значение. По правде говоря, Раечке понадобились долгие годы и подрастающая дочь, чтобы понять, что между длиной юбки и нравственностью нет ни прямой, ни обратной связи.

   В шестидесятые годы стиляжничество как-то сошло на нет, но нельзя было оставить молодежь без идеологического врага! Нужно же было против кого-то дружить и с кем-то бороться. И тогда появился в газетах и журналах новый термин: «золотая молодежь». Это были дети известных актеров, писателей, композиторов, партийных функционеров. В газетах писали, как они развлекаются, как ездят, не соблюдая правил, на дорогих автомобилях, тратят уйму денег в ресторанах, развратничают, бездельничают. Постоянно прямо или косвенно проводилась мысль о том, что здоровое начало связано не с «гнилой интеллигенцией», а с представителями настоящих рабочих; не с жалкой, идеологически неустойчивой прослойкой, а с истинными двигателями прогресса, создателями материальных ценностей – пролетариями.

   Как-то не очень уютно стал чувствовать себя на работе Яков Давидович, где рабочие теперь позволяли себе смотреть на него свысока. Снизился уровень знаний у поступающих в техникум, где работала Лариса Ароновна: в первую очередь принимали имеющих рабочий стаж. Абитуриенты с рабочим стажем поступали на льготных условиях даже в гуманитарные Вузы. Тем не менее, в семье перемены встретили с пониманием: надо растить новую интеллигенцию с рабочей закалкой. Все-таки из рабочей среды выходят более нравственные и духовно здоровые люди.

   Раечка окончила школу с золотой медалью. Но поскольку как-то так уж вышло, что медали дети интеллигентов получали все-таки чаще, чем дети рабочих, то как раз в этом году вышло постановление, отменяющее прием медалистов в институты без экзаменов. Но умненькая Раечка сдала на пятерки все вступительные экзамены и поступила в престижный медицинский институт на самый престижный лечебный факультет. Учиться в медицинском сложно, но Раечка не привыкла ничего делать кое-как, училась она тоже на пятерки. Была она девочкой способной и организованной, поэтому успевала еще и ходить на вечера, которые в то время бывали в институте почти каждую субботу. На одном из таких вечеров она познакомилась с третьекурсником Борисом. Когда они с подружкой засобирались уходить, Борис вызвался их провожать. Был тихий морозный вечер. Деревья стояли покрытые мохнатым серебряным инеем. Толкни ветку – и посыплется легкий чистый снежок. Они долго гуляли втроем, обсыпали друг друга инеем с веток, кидались снежками, дурачились.  Подруга была хорошенькой, смешливой, кокетливой, и Раечка заранее мысленно уступала ей Бориса. Однако Борис неожиданно сказал, обращаясь к подруге: «Галя, я думаю, Рае пора домой, давайте мы вас проводим, а потом я провожу ее». Да, это было в те времена, когда малознакомые люди говорили друг другу «Вы». И Рая с Борисом говорили друг другу Вы, пока во время одной из прогулок он решился: «Может быть, мы перейдем на ты?» «Перейдем», - согласилась Раечка, однако долго еще в разговоре сбивалась на «вы». Борис был высоким, почти на голову выше Раи, серьезным, все-таки третьекурсник. Он ходил на дежурства в хирургическое отделение и уже ассистировал на операциях. Борис охотно рассказывал о себе. Семья его живет в Белове, отец – шахтер, сейчас на пенсии по инвалидности, которую заработал в шахте, когда вместе со старшим сыном попал под завал. Василию, старшему брату Бориса, пришлось ампутировать ногу, но он не пал духом, закончил вечернюю школу и сейчас готовится к поступлению в институт. Всего в их семье восемь детей, семь сыновей и одна дочь. Он, Борис, третий по возрасту. Второй его старший брат работает машинистом тепловоза, отец после той страшной аварии никому не разрешил работать в шахте. Остальные братья и сестра еще учатся в школе, но все планируют получить высшее образование. Семья дружная, соседи все завидуют их жизни.

   Естественно, Рая познакомила Бориса с родителями, и родителям он понравился. Пока дети гуляли, они обсуждали нового знакомого дочери.
- Хорошо, что русский, - говорила Лариса Ароновна.- В любом случае дети будут носить русскую фамилию и иметь русскую национальность. Представляешь, им не придется бояться погромов.
- Из рабочей семьи, - вторил ей Яков Давидович. - Простой, неиспорченный парень. Не избалованный, не то, что эти лощенные интеллигенты. А то, что немного неотесанный, ножом пользоваться не умеет, стесняется – это все мелочи, не это главное.

   А Раечка влюбилась. Теперь вся ее жизнь была окрашена этой любовью. Она всегда хорошо училась, но теперь она училась для Бори. Она всегда много читала, но теперь она читала, чтобы поделиться прочитанным с Борей. Она записалась в кружок анатомии, чтобы не отставать от Бори, который посещал хирургический кружок. Она и раньше писала стихи, но теперь это были стихи о Боре и для Бори.

   Борис стал частым госте в их доме. Очень скоро он научился пользоваться ножом и вилкой, не ставить локти на стол. Скоро перестал говорить «ложить» вместо «класть» и «зво;нит» вместо «звони;т». Часто они с Раечкой листали папки с репродукциями картин, и Борис быстро запоминал и биографии художников, и название их полотен. А на день рождения Раи он подарил ей прекрасно иллюстрированный двухтомник, посвященный жизни и творчеству Александра Иванова. Правда, для этой покупки ему пришлось ночью разгружать вагоны на вокзале, но чего не сделаешь для любимой девушки! Растроганная Раечка взяла с него обещание больше не делать этого никогда. Борис заканчивал институт, когда они решили пожениться. Уже потом, когда у Раи выросла и выходила замуж дочь, она задумалась над некоторыми странностями своего замужества. Как могли ее родители согласиться на брак дочери, не познакомившись с семьей будущего мужа? Почему свадьбу организовали и, естественно, оплатили только ее папа и мама? Почему на свадьбе не было ни отца, ни матери Бориса, а приехали только его братья? Да, ее родители были очарованы простым парнем из рабочей семьи, но познакомиться с этой семьей следовало бы.
    Свадьбу справляли на Новый год. Молодым отдали лучшую комнату в трехкомнатной квартире. На последние для Бориса каникулы поехали в Белово, к новым родственникам. Как ни была влюблена и счастлива Раечка, все же она не могла не заметить некоторых несоответствий рассказов Бориса и реальности. В честь приезда молодых пришли братья с женами, был куплен ящик водки.  Когда водка (очень скоро) была выпита, мать достала из подпола бутыль самогона. Пили все, кроме матери, пили, как будто работали: старательно и вдохновенно. Старший брат, инвалид, который все еще не оставил надежду поступить в институт, несколько раз пытался что-то рассказать Рае, но каждый раз сбивался и начинал говорить о чем-то другом, так же непонятно. «Он у нас очень умный,- пояснила мать,- его понять трудно». Второго старшего брата не было, как не было его и на свадьбе. «Сидит,- горестно вздохнула мать,- Семь лет дали. Жена, гадина, посадила. Ведь в семье всяко бывает. Ну, не рассчитал Вовка, толкнул ее брата, а он ударился головой да к утру и помер. Могла ведь сказать, что сам упал, так нет, правда ей нужна. Теперь вот передачи посылает да на свиданки ездит».
   В первый же вечер, когда уставшие братья и отец уснули, мать рассказала Рае об их жизни.  Сами они из Мариинска, где отец работал охранником в лагере, оттуда был призван на фронт, туда же вернулся после демобилизации. В Белово переехали 10 лет назад и сразу же начали строиться. Отец забрал старших сыновей из школы: надо было работать и помогать на строительстве. Вместе с Васей и Вовой он устроился работать в шахту, но проработали они там только год, потом случилась эта страшная авария, в которой Вася потерял ногу. Вскоре у отца нашли силикоз, и он тоже получил инвалидность. Вася очень добрый, он посылал Борису деньги все годы учебы, да и семья живет с его помощью.
-У него пенсия хорошая, - рассказывала мать, - А два раза в год шахта выплачивает разницу.
Что такое «разница», мать не знала, но деньги были немалые.
- Он всегда как получит деньги – сразу в магазин. Все продукты купит, чтобы надолго хватило, Борьке отправит, ну а что останется – его. Это на выпивку. Отец у нас много пьет, он и ребят приучил. Вот Толька и Генка училище окончили на машинистов тепловоза, так они поменьше, конечно. А младшие тоже уже выпивают потихоньку, я в школе была, так учительница жаловалась, что на вечере у них бутылку отобрала. Ну, да наши еще мало пьют, нам все соседи завидуют, выпьют и спать ложатся, вот как сегодня. А у других драки, скандалы. Ты не думай, отец не только пьет, он каждое лето шабашит по деревням, он ведь строитель хороший, все умеет.

   С трудом переварив такую новую для себя информацию, Раечка пошла искать мужа. Обнаружила она его в «спальне», где на полу на постеленных матрасах спали братья. Кроватей в «спальне» не было.
- Спальню отец расширять будет, - ответила мать на молчаливое недоумение Раи. Сразу не смогли, спешили, да и денег не хватало.
- Мама, а где мне можно лечь? – робко спросила Рая.
- Да там Генка на диване уснул, сейчас мы его разбудим, а ты ляжешь.
Рая, не раздеваясь, легла на диване, а в ногах у нее, сидя и раскачиваясь во сне, спал Генка.
Наутро Борис встал виноватый, хмурый.
- Что – пьеса Горького «На дне»? – спросил с вызовом.
- Ну, отчего же? Теперь это и моя семья, уж какая есть.

   Вернувшись домой, она и половины виденного не рассказала родителям, и жизнь продолжалась. Изменения в семье происходили незаметно и как бы сами собой. Как-то, когда Яков Давидович ушел играть в преферанс, Борис за ужином сел на его место. Сел туда и назавтра, а деликатный Яков Давидович молча поместился на его месте да так там и остался сидеть всегда. Вместе с местом за столом незаметно перешла к Борису и хозяйская кружка, и самая красивая вилка. Очень не нравилось Борису, что квартира нуждалась в ремонте.
- Что у тебя за отец? – говорил он Рае.- Работать на таком заводе и ничего не иметь! Да пригони он сюда двух маляров, они за три дня все приведут в порядок!
- Боря, папа никогда не пользуется своим служебным положением.
- Последний из племени вымирающих интеллигентов, - фыркал Борис.

   Раечка была на последнем курсе, когда родилась Светланка. Синеглазая, с золотистыми кудряшками, она была любимицей всей семьи, но больше всех баловал ее Борис. Он прямо души не чаял в малышке, и скоро она стала центром всей семьи. Раечка, которую в детстве любили, но не баловали, пробовала протестовать, но Борис ее просто не слышал.
- Яков Давидович, сколько можно слушать эти дурацкие новости? По второй программе идут мультики, я переключаю, пусть ребенок посмотрит.
- Лариса Ароновна, что вы шаркаете своими тапочками, Светочку разбудите!

   Вскоре этот стиль общения стал привычным. И часто в доме можно было слышать такие диалоги:
- Яков Давидович, перенесите, пожалуйста, завтрашний преферанс на другую квартиру: ко мне придет школьный товарищ, надо же нам где-то хоть чаю попить.
- Боря, это неудобно, мы уже договорились, завтра моя очередь.
- Неудобно, сами знаете, что. Придется мне объяснить моему другу, что я в вашем доме вроде приживала, своего угла не имею.
- Папа, пожалуйста,- вмешивалась Раечка, - позволь Боре принять друга: ведь это и его квартира тоже.

  Еще жестче бывали обращения Бориса к теще:
- Лариса Ароновна, завтра ко мне придут люди по делу. Прошу вас не высовываться из своей комнаты, пока они не уйдут.
- Боря, как ты можешь так с мамой? – пробовала возмутиться Раечка.
- А что ей трудно, что ли, полчаса посидеть у себя в комнате? Что я такого особенного прошу? - парировал Борис.

   На работе Бориса хвалили: у него были золотые руки и хорошая голова. Он быстро освоил самые сложные операции, и многие больные просили, чтобы их оперировал именно он. Среди коллег он получил полушутливое прозвище «аристократ» за неизменно вежливое и корректное отношение к персоналу и к больным. К тому же одет он был всегда, что называется, с иголочки.

   Благодарные больные приносили при выписке бутылки вина, коньяку или водки, так что бар недавно купленной стенки никогда не пустовал.
- Яков Давидович, выпьем по рюмочке? – поначалу приглашал он тестя за ужином.
- Боря, ты же знаешь, что я не пью.
- Последний из вымирающего племени убежденных трезвенников,- повторял свою любимую шутку Борис и выпивал один.

   Встревоженная Лариса Ароновна как-то поделилась своими опасениями с дочерью:
- Раечка, мне кажется, что Боря слишком много пьет.
- Ну, что ты, мама! Подумаешь, рюмка водки за ужином! Это даже академик Павлов себе позволял. А вспомни профессора Преображенского из «Собачьего сердца», никто не спился.

   Лариса Ароновна только вздохнула. Не станет же она объяснять дочери-врачу, что такое наследственность. А Борис пил все больше и больше. Теперь, приходя с работы, он был угрюмым и мрачным, хамил старикам, злился на жену и даже покрикивал на дочь, и все это до тех пор, пока не выпьет пару рюмок. После этого он становился добродушным, шутил, иногда даже извинялся за свою несдержанность. Поначалу он старался, чтобы никто не видел, как он пьет, а потом перестал скрываться, говоря, что после такой тяжелой работы, как у него, другие пьют на работе, а он расслабляется дома. И вправду на работе никто его выпившим не видел, а сам он, став заведующим отделением, беспощадно боролся с выпивающими.

   Шли годы. В семье Бориса умерли от цирроза печени отец и старший брат. Освободился и снова попал в тюрьму за драку Владимир. На пенсию вышли родители Раечки. Подрастала Светланка. Девочка росла такой же способной и разумной, как мать. Но была в ней твердость и решительность, не свойственная Раечке. С годами начали портиться ее отношения с отцом. Светлана постоянно вступалась за бабушку и деда, которых, по ее мнению, обижал отец. Однажды Борис устроил дома скандал из-за разбитой Яковом Давидовичем хрустальной пепельницы, которую подарил благодарный больной. Яков Давидович чувствовал себя очень виноватым: в эпоху тотального дефицита он не мог возместить нанесенный зятю ущерб. А тот гремел:
- Вы жизнь прожили, и не связей, ни возможностей не имеете, ничего ни купить, ни достать! Так хоть берегли бы то, что другие в дом приносят!
И вдруг распахнулась дверь Светланиной комнаты, и девочка кинулась к отцу:
- Папа! Как тебе не стыдно! Оставь дедушку в покое, он что, нарочно, что ли эту стекляшку разбил?
- Ты знаешь, сколько стоит эта стекляшка? Ты, мелюзга, еще будешь меня учить!
Голубые глаза Светланы внезапно сделались темными.
- Ты пьянь, ты дедушкиного мизинца не стоишь!
Звонко прозвучала пощечина. Девочка до вечера рыдала в своей комнате, а скандал пошел по новому кругу, уже с новой темой: «Вы дочь против меня настраиваете, но это вам так не пройдет!»

   На много дней в доме повисла напряженная тишина. Напрасно Раечка пыталась помирить дочь с отцом. Борис требовал, чтобы Светланка извинилась перед ним, а Светланка сказала, что согласна только после того, как отец извинится перед дедом.

   И вдруг на этом фоне в доме раздался неожиданный звонок. Незнакомый голос поинтересовался, здесь ли живет девочка Светлана, 13 лет, и не хочет ли она поехать в бесплатный лагерь на Обском море от благотворительной еврейской организации Сохнут. Изумленная Рая долго не могла понять, чего от нее хотят, она не состояла ни в каких еврейских организациях и ничего не знала о Сохнуте. Но нельзя было не признать, что предложение поступило как нельзя более кстати. Когда Света вернулась из лагеря, дома было уже спокойно и мирно. Все соскучились друг по другу и радовались встрече. Радость несколько погасла, когда за ужином Света сказала:
- Знаете, я вдруг почувствовала себя еврейкой.  Оказывается, в нашем городе есть школа, называется лимудья, где учат древнееврейский язык и готовят для учебы в Израиле. Я с осени буду туда ходить, а потом поеду жить и учиться в Израиль.
Увидев вытянувшиеся лица родных, поспешила добавить:
- Нет, это не сейчас, а когда мне исполнится 15 лет. Я уеду, а потом и вы все ко мне приедете.

   Светланка уехала в Израиль через два года, окончила там университет, вышла замуж за израильтянина, в Россию приезжала только на похороны дедушки и бабушки. Раечка навещала дочь каждый год, Борис не был у нее ни разу.


Рецензии