Трагические мелочи жизни. Антоша Чехонте

                Что за снисхождение!
                Вы страдаете и требуете,
                чтобы мы были к вам снисходительны.
                При чем тут наша снисходительность?               
                Вы сами должны быть осторожнее ради
                самих себя!
                Фридрих Ницше




   ‘Смех сквозь слёзы’, не то ли это, что так свойственно русской литературе? Свойственно, бесспорно, и для Чехова, как уже для зрелого автора, как для Антона Павловича, известного всем нам. А как же его шуточные, ‘увеселительные’ рассказы, те рассказы, что он и сам не принимал всерьёз - рассказы Антоши Чехонте, можно ли и их отнести под ‘крыло этой птицы’?
В конце концов, может, и юный Чехонте – трагик?

   Возьмём хотя бы одно из его произведений «Сапожник и нечистая сила», где взору предстаёт весьма забавный парадокс: сапожник, во сне представив себя барином, осознаёт, что не пожелал бы жить как он. Ведь и в барской жизни хватает своих трудов и сложностей. Казалось бы,  явственно потешный рассказ, но нет – и здесь чувствуется тоска, чувствуется такая правда, которую, думается, знаешь сам, но постоянно забываешь, оттого-то правда эта как-то особенно трагична, несказанно печальна: «А в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть своей души».

   Примемся за ещё один рассказ «Кривое зеркало». Как давно уже каждый из нас знаком с мотивом ‘нарциссизма’, самолюбования в литературе, но у Чехова нарциссизм жизненно обусловлен, а потому естественно-комичен, ведь причина ему – человеческая  глупость и обычное кривое зеркало. Но разве и в этом нет надлома? Разве нет раздрая  и в такой ‘мелочи жизни’, как помешательство некрасивой женщины, заворожено глядящей в обманчивую, пустую стекляшку?  Разве это не трагедий станет для неё: вновь вернуться в привычный мир и понять свою ‘мелочную’ ошибку? 

   Но для Чехова-Чехонте всегда легко расставить всё на свои места, пролить свет на ‘истинный’ смысл вещей, сказать, кто прав, а кто виноват, что глупо, а что умно, кем надо, и кем не должно быть. Он никогда не спрашивает героев своих, готовы ли они сами ‘раскрыть’  глаза, дабы осознать эту простую для него правду. Не убьёт ли их это никого не щадящее жало?

   Раскроем страницы и следующего, на первый взгляд, до крайности комического рассказа «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя». Что представляет он из себя? Всего-то письмо стареющего волокиты, этакого будущего ‘старика Козлодоева’,  к своей ‘дорогой, незабвенной подруге’ с целью вызвать в ней сожаление о его неудавшейся карьере ловеласа, то есть - с надеждой вызвать любовь в, судя по всему, впечатлительной женской душе. И, кажется, нет ничего в мире смешнее, чем то, что выпадало на голову бедного писателя-ухажёра.  «С Олей не вышло потому, как не могу сносить малодушия в женщине, а испугаться гусака – это ли не малодушие? Женя охладела к моему таланту, а, следовательно, и ко мне, ведь как любя можно упрекнуть в бесталанности? Зоя для меня погибла: она не сумела простить мне икоты. Я погиб», - таковы рассуждения нашего страдальца. «Не описать ли вам следующие 12 случаев?» - напоследок вопрошает он, Макар Балдастов, с фамилией под стать своей жизни. Читая всё это, нельзя сдержать улыбки, но, одумаемся! уместен ли здесь наш смех? Ведь и Макар всего лишь человек, и у него «жилы надулись на висках, слёзы брызжут, и ворочается печень…» Ведь он говорит, что погиб, и здесь он не врёт. Он, действительно, смертельно страдал каждый раз.  Страдал стыдом. Да,  стыд – мелочное страдание, но для Балдастова тяжелей муки не придумать. Разве не дос-таточно на его долю, и это не считая остальных 12 случаев, ‘оставшихся за кадром’? Нет, Чехонте считает, что недостаточно, Чехов считает, что тот, в ком так обмельчала душа, сострадания не заслуживает. И обнажить все переживания такого человека, раскрыть его ‘загнивающую’ сущность необходимо, чтобы показать то, как нельзя жить.

  Но, мне думается, нутро любого ‘чеховского’ героя  изначально оголено, крайне восприимчиво. Подчас (конечно, можно усомниться в этом) даже в самом большом фарсе есть своя трагедия. И трагедия даже большая, чем в открыто-печальной повести, лежит в этих коротких, но ясных рассказах, в этих пошлых жизнях. Однако, ведь даже самый ‘обмельчавший’ человек – всё равно человек. И ему также нужно знать: в чём смысл всего, кем быть, как жить и есть ли хоть какая-то разница? И это те мысли, которые хотя бы атомом, хотя бы микроном, зародышем, но сидят и роятся в головах героев не только Чехова Антона Павловича, но и Антоши Чехонте.