Звучал Гершвин

"Всё, что происходит здесь и сейчас - мгновения. А дальше будь что будет. Мгновения это наша жизнь. Это череда мгновений и каждое ты проживаешь до конца. Проживи их, проживи их все. Ибо вся наша жизнь - это череда мгновений. И пусть они пройдут.
Мгновения - неизбежные, ведущие к главному..."

***

В комнате повисло тягостное молчание. Ситуация была настолько непривычной, что в неё с трудом верилось. Уильям пристально смотрел на свою подругу. Он хотел встать, дотронутся до плеча Соломеи, хотел нежно коснутся своими губами её щеки, утешить ласковым шёпотом, и крепко обнять, как обнимают дети в порыве нежности своего одинокого плюшевого мишку. Но словно под прицелом чьего-то автомата, он чувствовал неловкость. Уилл был не в силах признаться в своей любви, сделать первый шаг. И эти размышления приносили мучения более невыносимые, чем мысли о возможности потерять её навсегда. Соломее не нужны были его откровения, ведь она и так прибывала в сильнейшем смятении.

Новый друг - бросил её. И она пришла к нему. В эту комнату. Дабы поплакаться на судьбу. И это было невыносимо. Да, конечно, это была его вина. Он трусил. Регулярно, в течении всех этих семи лет. Надо было развеять это упадническое настроение, а не нагнетать ещё больше.

Но Уильям не смог промолчать на этот раз. Тем более беззаботная мелодия Малера как нарочно сменилась на Гершвина Summertime. Уилл встал, наполнил бокал вином, уселся поудобней в кресло, и погрузившись в невидимые картины прошлого, начал тихий, медленный разговор, своим обычным, полушутливым тоном:

- А ты помнишь ночную вечеринку в ресторане Ле Бристоль на Этьен - Марсель? Был мой день рождения и все собрались там. И твой тогдашний друг...как его имя? Такой забавный. А ещё там была Дженни, ну ты её помнишь, чёрненькая, с косой такая, вечно на своей волне; и все наши друзья по универу, и даже эти двое англичан припёрлись с параллельных курсов.

Снобы ужасные надо признаться. Так вот, помнишь, каждому надо было спеть в караоке песню на иностранном языке. И ты тогда встала и сказала что тоже хочешь участвовать. Ты тогда ходила в языковую школу и выучила пару стихов. Ты была похожа на Жанну Д'Арк. Перед казнью. Испуганной и торжественной. Ты взобралась на стул. Взяла в руки микрофон и запела. В полутьме. Ты пела на идише. Вокруг мерцали звёзды. Звучал Гершвин. Половина присутствующих ржали до колик, а другая половина радостно слушала. Ибо не понимали. Как?

Как с виду такая скромная девчонка способна на столь экстравагантный поступок? Я не знал о чём ты поёшь, но я помню до сих пор твой ранимый голос, будто присыпанный пеплом, и твои печальные черные глаза. Обращёные в глубину своей души. Свечи на столе потрескивали. Лёгкий ветерок раздувал твой тюлевый цветастый сарафан и ты была как ангел. Ангел - который перелетает с кувшинки на кувшинку, из одной яркой мифологии в другую.

Ты была вся такая кружевная, как месяц апрель, ты была вся сотканная из весеннего ветра и запредельной, прозрачной, нежнейшей печали. И "кто-то" с такой любовью смотрел на тебя в тот момент, этот "кто-то" смотрел на тебя с восторгом. Затем этот "кто-то" встал и протянул тебе руку. Ты было протянула руку в ответ, но тут... подошел твой друг, и помог тебе спуститься со стула. Вы целовались. Он был сильно в тебя влюблён. Забавный такой...вот только не могу вспомнить его имени.

Уильям по глотку осушил вино, поставила фужер на столик и облегчённо вздохнул. Словно только что исповедался в каком-то невероятном грехе. Гершвин стих, и сменился на мерное гудение кондиционера. На часах было ровно шесть вечера. Эту ночь Уильям и Соломея провели вместе.

Обнявшись, они просто молча лежали вместе, и наблюдали как восходит солнце. Впервые их души были тихими и светлыми. Как и это летнее утро.