Ах, наука

А.Широбоков
 

          Если вернуться назад, лет на тридцать, то наука в то время в Союзе развивалась плодотворно. Я уж не говорю о космонавтике. Возглавляли технические отрасли академики, доктора наук, профессоры, в отличие от сегодняшних эффективных менеджеров с социологическим, политологическим или в, лучшем случае, экономическим образованием. Дисциплина в научно исследовательских институтах была железная. В восемь пятнадцать утра ты должен быть на рабочем месте. Я работал с 1969 года по распределению после ВУЗа в Государственном Оптическом Институте, сокращённо – ГОИ, где директором был доктор наук, профессор М.М.Мирошников. Работал я в лаборатории, которую возглавлял сам директор, в области оптико - электроники, а, конкретно, наша лаборатория занималась тепловидением. Для тех, кто не знает, тепловидение - это возможность наблюдения предметов в невидимом для глаза инфракрасном диапазоне длин волн, то есть возможность видеть врага даже ночью. Понятное дело, главным направлением была военная тематика.

          Рабочий день у нас начинался в восемь пятнадцать. Опаздывать было нельзя никак, особенно нам, сотрудникам директорской лаборатории. В проходной института, за вертушкой, стояла легендарная личность - начальница личного стола Наталья Васильевна. Она почти всех сотрудников института, а их было примерно пять тысяч, знала в лицо и по фамилии. У опоздавших сотрудников, даже на минуту, она отбирала пропуска с последующими дисциплинарными наказаниями. Это - лишение квартальной премии, отпуск в зимнее время и прочие неприятности. Наш институт располагался недалеко от Съездовской линии, в семи минутах энергичной ходьбы от станции метро Василеостровская. Если за три минуты до начала рабочего дня встать на углу Среднего проспекта и Съездовской линии, то можно было наблюдать финал удивительного забега. Причём, обычно, бежали одни и те же. Из последних сил стремились к вожделенной проходной убелённые сединами старшие научные сотрудники, авторы многочисленных статей и даже монографий, резво бежали младшие научные сотрудники обоих полов. Сошедших с дистанции бегунов  встречала за проходной Наталья Васильевна. Интересно отметить, что одна девочка из общего отдела, который ведал перепиской и всякой другой формалистикой, постоянно опаздывала. Её начальство, естественно, близкое к дирекции, перенесло начало рабочего дня этой девочки, на пятнадцать минут позже. И даже после этого, девочка всё равно бежала и всё равно опаздывала. Видимо, отсутствие пунктуальности у некоторых, я не имею в виду представителей нашей сегодняшней Власти, это в крови. «Точность вежливость королей» - считала Наталья Васильевна, задерживая очередного нарушителя режима в проходной. Сотрудники, успевшие вовремя проскочить через проходную, могли потом пить чай  и курить, хоть до обеда.

         Если опаздывали мы, сотрудники престижной лаборатории, то мы не бежали, сломя голову. Негоже было опаздывать ударникам коммунистического труда из директорской лаборатории! Опоздавшие выжидали примерно полчаса и из проходной звонили заместителю начальника лаборатории по общим вопросам Виктору Евгеньевичу Ленгрену. Это был лысый человек среднего роста, отставной полковник и добрейшей души человек. Несмотря на внешнюю величавость и неприступность, его все любили. Опоздавшему сотруднику Виктор Евгеньевич выписывал местную командировку, которую выносили в проходную. Когда Ленгрену исполнилось шестьдесят лет, я написал слоган: « В любой беде не бросит нас Ленфильм, Лензос, Ленгрен, Ленгаз!». Лензос – это завод оптического стекла, наш филиал. Был изготовлен даже баннер, который висел в день юбилея над входом в праздничную лабораторию на втором этаже ГОИ. Слоган всем очень понравился, Ленгрену – больше всех. Потом моё произведение часто цитировали.

          Всеми остальными вопросами в лаборатории занималась Роза Николаевна. Директор был очень занятым человеком, к тому же, ещё и членом обкома партии. Вникать в каждую мелочь ему было некогда. Так что в лаборатории всем заправляла Роза Николаевна. Она во время войны была на фронте санитаркой, в конце пятидесятых закончила ЛЭТИ, учёной степени не имела. Около неё постоянно крутились наши сотрудницы, рассказывая свои житейские проблемы. Розе Николаевне это очень нравилось. С материнским вниманием она всех выслушивала и давала советы. Меня она не любила за то, что я настырно лез в науку, в которой она мало что понимала. Я тогда занимался фоторегистрацией изображений, полученных с помощью самолётных тепловизоров. Довольно долго мне не удавалось систематизировать полученные экспериментальные данные. И вот, однажды, когда я в единственном числе находился в компании нескольких женщин, друживших между собой, меня вдруг осенило! Пока женщины потягивали сухое вино, я быстро допил свой более крепкий мужской напиток и отсел за журнальный столик. Так родилась моя первая научная статья. В заголовке под названием стояла только одна фамилия – моя. Соавторов из начальства не было, что было нехарактерно для того времени. Для публикации статьи в научном журнале, помимо последующего рецензирования, требовалась ещё чисто формальная рекомендация лаборатории. Вот с просьбой поставить подпись под рекомендацией я и подошёл к Розе Николаевне. Вместо того, чтобы подписать, она стала читать текст. Научной фотографией она не занималась никогда. Тем не менее, был извлечён из ящика стола институтский конспект пятидесятых годов. Там, конечно, ничего подобного не было.
 
                – Я не могу это подписать, потому что я не согласна,

  - безапелляционно заявила Роза Николаевна.

 Я пытался объяснить, что для научной оценки все статьи перед публикацией проходят рецензии у специалистов.

                – Ах, я, значит, не специалист!

       - возмутилась начальница.

Так и не подписала рекомендацию. С трудом, я передал статью в редакцию журнала. Статья прошла рецензирование, была опубликована даже за рубежом, за что я получил первый гонорар в размере семнадцати инвалютных рублей. Их отоваривали в специальных магазинах под названием «Берёзка».

          Результаты экспериментов накапливались, и я начал готовиться к работе над кандидатской диссертацией в качестве соискателя учёной степени. Необходимые экзамены, так называемый кандидатский минимум, были сданы – это всегда приветствовалось в подобных НИИ. Соискатель не носил гордого имени аспирант - очник. В рабочее и в свободное от работы время он писал диссертацию, не получая стипендии. Формально соискателю нужен был руководитель, желательно, авторитетный. Записавшись на приём к директору, я хотел попросить его оказать мне такую честь. И вот, через месяц подошла моя очередь. Несколько робея, я вошёл в огромный кабинет и показал свой план работы, который директор слегка подкорректировал и согласие на научное руководство дал. Поскольку он являлся ещё и начальником лаборатории, то для окончательного оформления документов мне потребовались лишь две подписи: парторга и профорга лаборатории, которые я без труда получил. Подготовленные документы я отнёс на подпись директору. Через несколько дней я зашёл к секретарше. Подписи директора не было, а подпись парторга была зачёркнута с пояснением: «Я отзываю свою подпись».

         Кипящий от возмущения я примчался к парторгу, который, кстати, учёной степени тоже не имел. Пригласив меня выйти с ним в коридор, парторг начал издалека.

                – Понимаешь, Саша, ты ещё достаточно молод, работаешь всего несколько лет, а в лаборатории есть немало достойных людей, которые до сих пор не имеют учёной степени.

                – Почему бы вам не писать диссертации, материалов у всех полно!- подумал я.

 

                – Вот Роза Николаевна, уважаемый и достойный сотрудник, но не кандидат наук.

                – И никогда им не будет,- злорадно подумал я, сообразив, откуда ветер дует.


 Вообще – то, парторг был неплохим человеком, разговор давался ему с трудом, и в глаза он старался не смотреть. Так лопнула моя первая попытка защитить кандидатскую диссертацию. И, чтобы закончить тему с женщиной без учёной степени во главе научного подразделения, ещё один случай. Тепловидение позволяет обнаруживать на теле человека участки с аномально нагретыми зонами. Разница в температуре составляет всего несколько десятых долей градуса, но даже это позволяет достаточно уверенно диагностировать некоторые серьёзные заболевания, в частности, рак молочной железы. По инициативе Мирошникова раз в два года проводились Всесоюзные конференции под названием: «Тепловидение в медицине». Проводились они в Ленинграде и в Москве. Примерно половина участников были « технарями», другую половину представляли медики. В Москву мы выезжали большим дружным коллективом. В научном плане было, как всегда, интересно, а в ненаучном – весело. И вот, однажды, по инициативе Киргизской Академии Медицинских Наук конференцию было решено провести в далёком от нас городе Фрунзе, ныне Бишкеке. Поехать туда хотели все наши сотрудники, у кого было что доложить. Понятное дело, восточная экзотика! У кого ничего не было для доклада, те срочно писали, посоветовавшись с Розой Николаевной. В основном, это были сотрудницы, изливавшие душу начальнице, как я уже говорил. Мне же было заявлено, что тема доклада неактуальна и, во-вторых, в лаборатории исчерпан денежный лимит на командировки. Пришлось писать служебную записку директору. На следующий день я получил ответ, написанный наискось в левом, свободном углу: - "Поездку с докладом считаю целесообразной!». Надо было видеть лицо это дамы, когда она подписывала мне командировку. Ещё более кривая физиономия у неё была, когда много лет спустя на каком-то юбилее, куда её, уже не работающую, пригласили. Там  она увидела мою визитку с докторской степенью.

          Во Фрунзе участников разместили в двух гостиницах: в гостинице ЦК Профсоюзов, в центре города, и в только что сданной в эксплуатацию гостинице ЦК Партии Киргизии, ближе к окраине. Я с коллегами оказался в семиэтажном партийном пристанище. Вдалеке виднелись заснеженные горы. Меня во второй раз поразила удивительная забота Партии о людях. О своих людях! Двумя годами раньше аналогичная конференция в Москве заканчивалась обязательным банкетом. Банкет проходил в гостинице при ЦК Партии. Вывески на входе, как водится, не было никакой. У входа снаружи стоял огромного роста лысоватый амбал. Вы бы видели оформление банкетного зала, а также фойе с дорогой мягкой мебелью и цветными телевизорами! А что творилось на огромном банкетном столе! Я потом случайно увидел меню. Всё цены были копеечными!  Во Фрунзе в гостинице разместили нас в одноместных номерах со всеми мыслимыми удобствами. Минибара у меня, правда, в номере не было. После торжественного открытия конференции в театре оперы и балета, был дан концерт с киргизским эпосом – Манас. Потом танцевали киргизские девушки в пионерских галстуках на тему революции на Востоке. Во время первой же паузы мы выскользнули из помещения, сели в наш автобус и отправились в свою гостиницу на обед. Ресторан располагался амфитеатром. Внизу, в центре, была круглая площадка, непонятно для чего – места для оркестра не было. Меню в ресторане, после запомнившегося московского банкета, меня не удивило. Цены были как в обычной рядовой столовой, но набор блюд был другой: осетрина, красная икра, стерляжья уха, шашлык, всякое мясо. Спиртное было без наценки – как в магазине. Помня скудные порции деликатесов, подаваемых тогда в Ленинградских ресторанах, помимо всего прочего, я заказал себе сразу две порции красной икры. Официант удивился, но заказ записал. Через некоторое время передо мной появилась среднего размера селёдочница, с горкой наполненная красной икрой! В заказах коллеги от меня не отставали. Пришлось нам заказывать ещё водки. Закончить обед официант рекомендовал в баре на последнем этаже. Там, помимо всего прочего, подавался по смешной цене изумительный облепиховый ликер.  Оторваться от него было просто невозможно…

          Конференция проходила как обычно. Технические подробности здесь, пожалуй, неуместны, правда, был забавный эпизод. На трибуну поднялась хрупкая девушка-врач из Москвы, ростом не выше метра шестидесяти. Она рассказывала о своей работе по диагностике какого-то заболевания с использованием медицинского тепловизора, разработанного в нашей лаборатории в рамках гражданской тематики, и серийно выпускавшимся Азовским Оптико-механическим заводом.

                – Всё хорошо,

 - говорила она, заканчивая доклад,

                - Но когда нужно повернуть в приборе ручку переключателя диапазонов, то никаких сил не хватает!.

При этом она всплеснула руками с тоненькими, не толще карандаша, пальчиками. С ответным словом в трибуне с трудом разместился представитель завода Гена Падалко, мужчина под два метра роста с фигурой молотобойца. Он и сейчас на этом заводе работает, правда, уже пенсионер.

                – Как это не повернуть?

   - недоверчиво спросил он предыдущую докладчицу,

                - Взяла и повернула!.

При этом он вытянул вперёд правую руку с пальцами, каждый из которых, по толщине был чем-то средним между сосиской и сарделькой, и показал, как это надо делать. Зал хохотал.

          Запомнился огромный восточный базар. Увидев, как я покупаю всякую всячину, не торгуясь, мой коллега Олег, кандидат наук, биолог и классный, кстати, рыболов, решил показать мне на будущее как надо это делать. Ещё не зная даже цены, он подходил к продавцу с вопросом:

                - А почему так дорого?

Продавец начинал оправдываться, Олег делал вид, что уходит к другому торговцу, в ответ на призывы нехотя возвращался и, в итоге, покупал всё в два раза дешевле, чем покупал я. Ещё запомнился финал диспута между Ленинградскими медиками и Фрунзенскими. Мой хороший знакомый по предыдущим конференциям Володя, известный Ленинградский онколог, кандидат наук, вернулся вечером с огромным фингалом под глазом.

                – У тебя что – доводов не хватило?

 - спросил я Володю.

                -Они какие – то упрямые и очень злые, - отвечал он, надевая тёмные очки.

В Ленинграде с трапа самолёта Володя спускался в тех же очках.



          Финансировалась прикладная наука в те годы хорошо, можно даже сказать обильно. Предприятия, работавшие на оборонку, проблем с финансами не знали никаких. Причуды советской плановой экономики заключались в том, что можно было годами безуспешно выпрашивать десятирублёвую прибавку к зарплате сотрудника в сто тридцать рублей и, в то же время, открыть НИР на сотни тысяч рублей. Требовалось только грамотное экономическое обоснование. Я работал старшим научным сотрудником, и делать это умел. Была, правда, и обратная сторона медали. Если запланированные деньги, например, предназначенные для закупки комплектующих изделий, ты не истратил вовремя, в отчётный период, то горе тебе! Вся лаборатория могла остаться без премии. А ведь иногда оказывалось, что эти комплектующие уже не нужны, научная проблема решается проще и дешевле, но куда там! Истрать деньги на что хочешь, но деньги не должны оставаться на счёте предприятия. Речь шла, конечно, о безналичных деньгах. За наличные деньги можно было купить всё, что лежало на прилавке. За несколько бОльшие деньги можно было купить то, что лежало под прилавком. За безналичные деньги сходу нельзя было купить ничего. У всех торгующих организаций был жёстко установленный лимит на безналичную продажу товаров. Этот лимит заранее распределялся среди будущих покупателей, обычно постоянных. Лимит устанавливало Управление Торговли Ленинграда. Купить товар сверх лимита можно было только с разрешения этой организации. Получить разрешение было практически нереально. Был, правда, другой путь. Это касалось ширпотреба. Выпросив в Профкоме безналичные деньги на приобретение боеприпасов для секции стендовой стрельбы, где я был председателем, я шел к директору известного охотничьего магазина с письмом от Профкома. Там содержалась просьба, чтобы в порядке исключения магазин выписал сверх лимита счёт за боеприпасы. «В порядке исключения» - это были ключевые слова. Директор магазина была очень серьёзной женщиной с большими связями. От суммы счёта себе она брала десять процентов. Брала выписанными боеприпасами. Их я оставлял у неё на складе. Остальные боеприпасы я раздавал спортсменам. Мы, кстати, несколько раз занимали втрое место в первенстве Министерства Оборонной Промышленности по стендовой стрельбе. Что касается промышленных товаров, то не оставишь же на складе базы один из десяти станков. Кто у тебя потом примет на баланс девять единиц вместо десяти! И вот наступил случай, когда мне нужно было до конца квартала реализовать довольно большую сумму денег, которые, к, сожалению, не были истрачены. Капиталисты бы радовались такому событию, у меня же был траур. Каждый день теребил плановый отдел института. Звонили и из бухгалтерии. Часть затрат удалось перенести на следующий квартал, но всё равно оставалась значительная сумма. Я принял решение купить четыре цветных телевизора. Это как-то подходило под тематику работ.

          В магазине, торгующим телевизорами по безналичному расчёту лимита, конечно, не было. Иного я и не ожидал. До Управления Торговли ехать было недалеко, и через десять минут я уже сидел в кабинете у начальника отдела. Как ни странно, но выслушал он меня внимательно. Это единственное, чем он мог помочь. По его словам, только Центральный Банк Ленинграда может решить вопрос о предоставлении дополнительного лимита для магазина. Вот какие были времена! В Банке мне удалось попасть на приём к заместителю управляющего – женщине. Это входило в мои планы. Я начал издалека, а именно, с рака молочной железы. В свой рассказ я вставлял профессиональные слова, знакомые по конференциям, типа маммография, пальпация, ранняя стадия. Миловидную женщину средних лет это, видимо, интересовало. Свою речь я закончил так:

                -Теперь Вы понимаете, что распознать эту форму рака на ранней стадии можно только с использованием тепловизора. Можно, конечно, наблюдать тепловизионное изображение молочной железы и на экране чёрно-белого телевизора, это дешевле, но тогда подозрительный участок будет серого цвета, чуть темнее фона и его можно не заметить. А на экране цветного телевизора этот участок будет красным.

                – Конечно, нужен цветной телевизор,

 - сказала она и подписала разрешение.

 Так в лаборатории появилось четыре дефицитных цветных телевизора.


         В те времена хорошо финансировалось и Лесное Хозяйство. Летом в пожароопасные периоды в небе непрерывно кружили самолёты Авиалесоохраны с лётчиками-наблюдателями, разрабатывалась специальная аппаратура для противопожарных самолётов. Государство оберегало свои леса! В разработках тепловизионной наблюдательной аппаратуры для лесников принимало участие и наше Министерство. Проблема была вот в чём. Полученные с воздуха аэрофотоснимки лесных пожаров не могли быть немедленно использованы на земле. Фотоплёнки нужно было сначала проявить. Аппаратура для проявки фотоплёнок на борту самолёта была громоздкой, так как ширина этих плёнок была не менее 70 миллиметров. Небольшим самолётам проявочные машины были не под силу. Мобильные отряды лесных пожарников таких машин не имели, по определению. В нашем НИИ появилась разработка, позволяющая заменить фотоплёнку специальным чувствительным материалом, не требующим проявки - фототермопластиком. Этот материал после съёмки надо было только определённым образом подогреть, и потом можно было рассматривать снимки, сброшенные с самолёта к лесным пожарным, в специальном небольшом устройстве. Вот наше Министерство и приказало нам заняться этой проблемой. Для этой цели мы стали модернизировать тепловизор нашей разработки. В течение нескольких зимних и весенних месяцев прибор к первым испытаниям был подготовлен. Предстояли натурные лётные испытания.

          Натурные испытания! Более того. Натурные испытания -  летом! Какой свободой веет от этих слов! Не надо к восьми пятнадцати на работу. Это второй отпуск! Это праздник! Согласовывай место проведения испытаний и вперёд. На Мальдивы, конечно не пустят. Да и на Север, Юг и в Среднюю Азию ехать смысла не было. Мои многочисленные коллеги, в том числе и геологи, проводящие по полгода в экспедициях, в один голос, не сговариваясь, утверждали, что летом нет места лучше, чем Карелия. Итак, Карелия! Отъезд был назначен на август. Поскольку аппаратура была авиационная, нам был выделен персональный вертолёт. Поэтому не отъезд, а отлёт. Коллектив был сформирован молодой, практически все проходили у меня преддипломную практику и писали дипломные работы. Не проходил у меня практику и не писал диплом только молодой парень двадцати шести лет Вася Подковальников, приехавший откуда-то из Подмосковья и работавший в нашей лаборатории инженером. Он отвечал за электронику. Вася был убеждённым коммунистом, хотя и не состоял в рядах, часто перечитывал «Капитал» Маркса, не пил, не курил, не охотился, не рыбачил и, более того, не был бабником. Когда всё это собирается в одном человеке, я всегда настораживаюсь. Были ещё двое из разработчиков упомянутого специального материала, заменяющего фотоплёнку. Ко дню отлёта успешно заготовлена провизия, палатки, большая надувная десантная резиновая лодка, упакован прибор и инструменты. В небольшой металлической канистре булькал казённый спирт. И еще я взял с собой спиннинг и рыболовные снасти. Местом испытаний был выбран необитаемый остров Тулононасари в северной части Ладоги, километрах в десяти от берега.


          Рано утром институтская машина доставила нас в аэропорт Ржевка. Под парами стоял вертолёт Ми-8. Погрузка прошла быстро, и вот мы летим над Ладогой вдоль левого берега. Часа через полтора меня пригласили в кабину пилотов. Мы подлетели к нашему острову, и я должен был определить место для лагеря. В длину остров был десять километров, весь покрытый лесом. Вдоль извилистых берегов вокруг острова мы пролетели несколько раз. Наконец, место для лагеря с посадочной площадкой для вертолёта были выбраны. Это была ровная поляна и слева, если смотреть со стороны озера, был сосновый бор. Вертолёт аккуратно завис над поляной недалеко от леса на высоте полметра, спрыгнул бортмеханик, проверил состояние почвы, и вертолёт совершил посадку. Когда мы разгрузились, пилот указал место, где установить шест с большим куском батиста. Батист я заранее выписал на складе института. Он нужен для определения направления ветра при посадке вертолёта. Через два дня должен был прилететь представитель института лесного хозяйства, в интересах которого всё это затевалось, и ещё одна сотрудница из моей группы - Людмила. Вылететь вместе с нами она не смогла по каким-то личным мотивам.

          Среди редких сосен мы установили палатки. Кругом росли белые грибы. Самый маленький гриб я накрыл ведром – в подарок Людмиле. Пологий берег заканчивался плоским камнем. За камнем была открытая вода, до дна было полметра глубины, и брать воду было удобно. Слева и справа от камня из воды росли  камыши. Дров было много, да и у меня с собой была портативная газовая плитка с баллоном и раскладной столик из моих многочисленных поездок на машине на охоты, рыбалки и Юга. Собранные грибы жарились, заготовленная дома  снедь была на столе, кружки сдвинуты. У нас была привальная!

          Последующие два дня были посвящены благоустройству лагеря, распаковке аппаратуры, осмотру окрестностей. Включать прибор без вертолёта было нельзя – нет электропитания. Когда прилетел на третий день вертолёт, начался монтаж аппаратуры на вертолёте, а Людмилин гриб заметно вырос! Ни один командир воздушного судна не позволит брать электропитание от аккумулятора при неработающем двигателе. Поэтому все работы проводились под рёв двигателей. Наконец, пришло время включить тепловизор. Щёлкнули тумблеры и тепловизор… не заработал. Наш доблестный Вася перепутал разъёмы и что-то сгорело. В этом, конечно, была и вина завода – нельзя ставить одинаковые разъёмы на разные блоки. Неделя ушла на поиск неисправности. Погода стояла сухая. Мой стол и поляна вокруг него были завалены электрическими схемами, придавленными камешками. Среди схем суетился Вася. То и дело включались вертолётные двигатели. Прибор не работал! Командир вертолёта, мужчина лет тридцати пяти, объяснил мне, что для того, чтобы он получал свои законные восемьсот рублей в месяц, ему нужно летать, а не сидеть на земле, неважно, с работающими или неработающими двигателями. Забавно, но мой отчим, профессор и заведующий кафедрой, вместе с премией в месяц зарабатывал на пятьдесят рублей меньше! Чтобы шли лётные часы во время длительных Васиных раздумий, с моего согласия, вертолёт с экипажем летал на соседние острова за грибами и по другим своим делам. Иногда мы летали вместе с ними. Даже с расстояния в несколько километров с воздуха был хорошо виден пенопластовый поплавок, размером метр на метр, от упаковки аппаратуры, к которому была привязана наша рыболовная сетка, стоявшая вдоль камышей. Рыболовной инспекции я не опасался. Во-первых, мы были далеко от цивилизации и, во-вторых, мы работали на Государство. За несколько дней в сетку не попалось ни одной рыбины, зато с лодки у соседних камышей на спиннинг за час я поймал пять щук общим весом десять килограммов. К концу недели Вася обречённо объявил, что сгорел один из центральных блоков и восстановить его можно только в заводских условиях. С этим мы и вернулись досрочно в Ленинград.

          Осенью и зимой, помимо прочих дел, я довольно плотно занимался восстановлением нашего прибора. Пришлось отправлять его на завод в город Азов. Кроме этого, было решено заменить электронно-лучевую трубку в индикаторе на трубку с бОльшей яркостью. Такие трубки изготавливали только во Львове. Во Львов я прилетел ранней весной после сообщения, что трубка по нашему заказу изготовлена и сразу направился в гостиницу «Народная». В те времена в гостиницу без предварительно бронирования устроиться было сложно. Поэтому, подходя к стойке, я всегда говорил, что я по брони. Когда меня в списках, естественно, не находили, я искренне возмущался, делал вид, что буду куда-то звонить. Часто у меня это получалось. В «Народной», тем не менее, сразу одноместного номера не нашлось. Только на следующий день, с извинениями, мне сообщили, что я могу его занять. Я как в воду глядел! На заводе я узнал, что трубка будет у меня только через четыре дня. Что – то было не закончено. В моём номере полулюкс из всех удобств была только раковина с краном и огромная скрипучая кровать. Из единственного окна, выходящего во двор, открывался вид на крыши разновысоких сараев. По крышам бегали крысы. Львов удивил непривычной архитектурой, обилием золота и золотых изделий в магазинах, чего не было тогда в Ленинграде, а также выделанными кожами Их недорого предлагали и охотно показывали в подворотнях. Ещё меня удивило качество обычных дешёвых портвейнов, которые в Ленинграде назывались бормотухой. Сосед по гостинице – снабженец из Горького, для знакомства и в знак уважения к Ленинграду, выставил поочерёдно четыре больших бутылки этого напитка. В процессе их опустошения мы зашли в закусочную под названием « Бистро», что тоже я увидел впервые – ни в Москве, ни в Ленинграде таких заведений тогда ещё не было. Обильное мясо с картошкой и наваристой жидкостью в горшочке стоило один рубль. Сразу и первое и второе! Так вот. На следующий день никаких неприятных последствий от вина я не испытал. Кто пробовал подобные вина в Ленинграде - меня поймёт! С трубкой в громоздкой упаковке на пятый день я прибыл в Ленинград.

          Теперь предстояло переправить трубку в Азов, где заканчивался ремонт загубленного Васей тепловизора. С гостиницей «Солнечная» в Азове у меня проблем не было. Меня там знали, так как бывал я в Азове довольно часто. По телефону с работы я извещал о своём приезде и для меня освобождали мой номер. В ответ меня просили привезти то, чего не было в Азове. А в Азове тогда мало что было... Поэтому, дежурные по гостинице меня встречали как родного. А вот из Азова я привозил в Ленинград в ГОИ большое количество пластин козинаков из жареных семечек. Вкус и качество Азовского продукта были отменными, женщины были в восторге. В плановом отделе и в бухгалтерии института меня тоже встречали, как родного. О гостиницах и приключениях в разное время и в разных городах в командировках можно рассказывать бесконечно. Так, когда в Куйбышеве, теперь Самаре, мы втроём зашли в магазин купить колбасы для перекуса в гостинице и попросили колбасу нарезать, к чему мы привыкли в Ленинграде, продавщица, взглянув на нас, разрезала колбасину, весом грамм на восемьсот, ровно на три куска. В гостинице Казани, куда я однажды прибыл в командировку, вечером в холле ожидали заселения ещё семь человек. Довольно быстро поселили шесть простецки одетых командировочных в многоместные номера. Остался я и армянин из Еревана. Надо сказать, что и я был тоже далеко не блондин. Сидели мы с ним, болтая о всякой всячине, довольно долго. Табличка, установленная на стойке, угрюмо извещала, что мест нет. Дежурная была неумолима. В конце концов, я решил подарить ей часть дефицитных апельсинов, которые вёз для угощения казанских коллег.

                – Подожди, давай лучше я,

  - сказал мой собеседник.

 Он подошёл к дежурной, представился. Сообщил, что он начальник колбасного цеха в Ереване и вручил ей палку сырокопчёной колбасы. Даже варёная колбаса в Казани была строго по талонам. Нам тут же дали два одноместных номера. Ещё. В Рязани, куда я приехал со своим аспирантом, генералом ФСБ, по вопросу контроля нашей аппаратурой нефтепроводов с воздуха, был вечер. В холле гостиницы было людно. Я имею в виду женщин. Одна из них, наверно, главная, заговорщицки предлагала отдохнуть. При оформлении в гостиницу я предъявил паспорт, а мой аспирант свой военный билет. Когда через десять минут мы спустились снова в холл, чтобы поужинать, там не было ни одной женской души, кроме дежурной! А в Краснодаре в гостинице, где я часто останавливался, перед входом в кафе на первом этаже была даже отдельная комната, где сидели упомянутые милые создания разных возрастов. Кто-то из них читал, кто-то играл в шашки, кто-то болтал. Походило это на комнату отдыха на вокзале. У дверей посетителей встречала главная дама. В народе таких дам называют мамками. В первый же день вечером при входе в кафе я был остановлен ею со стандартным предложением отдыха. Я вежливо отказался. На второй день всё повторилось. Вечером третьего дня она опять меня встретила в дверях.

                – Послушайте,

 - сказал ей я с некоторой досадой,

                - Вы мне каждый вечер предлагаете одно и то же. И я постоянно отказываюсь! Ну, сколько же можно!

Осуждающе глядя мне в глаза, она сказала:

- А я решила, что Вы одумались!

          Как и во Львове, работы на заводе в Азове затягивались, и я застрял в гостинице больше, чем на неделю. На заводе мне делать было нечего, мотаться в Ленинград и обратно смысла не было. Было начало июня и днём было жарко. Я тайком брал покрывало из своего номера и уходил с ним на грязный городской пляж. Вода в Дону тоже не производила впечатления, и купаться было неприятно. Заканчивались деньги. Как-то раз, ожидая на следующий день денежного перевода, вечером я спустился в гостиничный ресторан, чтобы перекусить второй раз за день, считая завтрак. Готовили там очень хорошо, а цены были чуть выше, чем в столовых. На последние деньги я заказал котлету по-киевски и графинчик самого дешёвого портвейна. Играл оркестр, и скрипка жалобно выводила свою партию. Смакуя каждый кусочек, я делал паузы, чтобы растянуть удовольствие и скоротать время - телевизора в номере не было. Оставалось ещё половина котлеты, ароматное укропное масло и гарнир обещали массу удовольствия. Тут подошла дежурная по гостинице и позвала к служебному телефону – звонили из дома. Когда я вернулся, на столе одиноко стоял графинчик с портвейном. Лучше бы мне не звонили!

          Я вернулся в Ленинград, а через две недели прибыла с завода аппаратура. Началась подготовка к новой экспедиции. Местом проведения были выбраны лесистые окрестности карельского города Сартавала, тем более, что в Сартавале был аэродром с забавным названием Хилюли. Вася Подковальников включал и выключал электронные блоки, все разъёмы он теперь знал наизусть. Я же занимался хозяйственными вопросами, как руководитель экспедиции и ответственный за натурные испытания. Нужно было обеспечить жизнь и работу в лагере не на одну неделю. Предусмотреть надо было всё! И всё предусмотренное выписать и получить. Но это всё не лежало в одном месте. Провода и радиодетали находились на одном складе, ткани и полиэтилен на другом. Спирт, безусловно, на третьем. И всё это нужно было не только забрать со склада, но и, сначала, обосновать необходимость применения. Во главе каждого склада стоял свой начальник. Над ним стоял ещё начальник, который утверждал обоснования. Где-то высоко маячил и надзирал ОБХСС. Формализм был жуткий! Мы, кстати, как-то подсчитали, что для согласования технического задания на работу требовалось собрать восемнадцать подписей. Выручало одно обстоятельство. В институте, говоря языком математиков, существовали некие множества. Эти множества объединяли сотрудников по интересам, отнюдь, не научным. Это, в основном, рыбалка, охота и автомобилизм. Пересекаясь между собой, три множества образовывали единое множество, куда входили и рыбаки, и охотники, и автомобилисты. Если исключить чисто рабочие отношение с необходимой субординацией, то в остальное время Юрий Александрович - начальник крупного отдела с не одной сотней сотрудников, превращался просто в Юру, а начальник другого отдела - Игорь Викентьевич  становился просто Игорьком. Поскольку я входил в упомянутое единое множество, то мне это очень помогало, в том числе, и в основной работе.

          Обосновать и получить на складах провода, ткани, полиэтилен и прочую ерунду труда не составило. Самым сложным вопросом был вопрос со спиртом. Можно сказать, что спирт, в некотором смысле, был двигателем науки. Каждая лаборатория по какому-то древнему согласованию получала некоторое количество спирта. Конструкторский и технологический отделы спирта не получали – им кроме карандашей, кульманов и бумаги ничего не полагалось. Другое дело научная лаборатория. Тут и оптика, и электроника, и всякие точные механизмы. Лаборатории спирта получали достаточно много. Изготовить любую деталь для макета прибора в мастерских можно было по служебной записке. Но надо было ждать. Если срочно, то только за спирт. Простенькая деталь – пятьдесят граммов, деталь более сложная - сто граммов и так далее. В осенние однодневные поездки в подшефный колхоз сотрудникам лабораторий выдавалось по сто граммов спирта на человека, невзирая на пол. А вот обосновать нужное количество спирта для длительной экспедиции мне было практически невозможно. В лаборатории я мог получить максимум один литр спирта, и то с трудом. И что я с ним потом целый месяц буду делать? За расходом дефицитных материалов следили очень строго. Если стоимость спирта за литр при покупке предприятием у производителя была – четыре копейки, то при недостаче или перерасходе с тебя вычтут по цене водки. Кстати, такая же история была и с золотом. Соответственно, за грамм золотой проволоки предприятие платило один рубль, а с тебя, если что, – сорок. Нормы расхода спирта были жёсткими до предела. На протирку одной оптической поверхности полагались граммы, в зависимости от площади поверхности. На протирку одного контакта – пол грамма. Где я наберу столько контактов и оптических поверхностей! С этой своей печалью я и пришёл к Жене, своему приятелю по охотам на гусей, заодно и начальнику отдела, ведающего выделением спирта подразделениям института.

                – Женя,

  - сказал я,

                - У меня набралось всего восемьсот граммов. Даже, если я удвою все эти поверхности и контакты, то на месяц…! Ты же понимаешь!

                - Я тебе спирт подпишу. Столько – сколько ты сможешь обосновать. Если не сможешь много  обосновать, - я тебе выдам ещё один  литр спирта из своих личных запасов, но по- другому я никак не могу, пойми меня правильно,
  - ответил мне товарищ по охотам,

                – Иди и думай, ты же наука!

Спустившись к себе, на этаж ниже, я с тоской стал разглядывать до боли знакомый общий сборочный чертеж. И тут моё внимание привлёк один из оптических блоков, который был помещен в кожух. Меня аж подбросило! Через три минуты я с чертежом был снова на пятом этаже.

                – Женька, смотри, сколько тут оптических поверхностей?

                – Ну, восемь и что?

   - флегматично ответил Женя.

                – Ну, ты же видишь, что они в кожухе! И как я в полевых условиях буду снимать этот кожух, чтобы почистить поверхности, согласно инструкции, раз в пять дней? Я могу их чистить, только окуная весь кожух в спирт, причём каждый раз в новый спирт – не могу же я чистить оптику одним и тем же спиртом! Это противоречит инструкции!

Мы с Женей быстро посчитали объём, умножили на количество дней. Получилось двадцать литров! С двумя десятилитровыми канистрами через день я пришёл на склад, где выдавали спирт. Такое дело я не мог поручить никому. Обычно за спиртом ходили хоз.лаборантки. На складе никого, кроме кладовщицы, не было. Изучив мою накладную, она сказала:

                - Должна Вас огорчить. На спирт.заводе взорвался и сгорел цех гидролизных спиртов.

У меня потемнело в глазах.

                – Но, поскольку спирт нужен для экспедиции, а гидролизного спирта нет, и долго не будет, мы заменим Вам гидролизный спирт на кубинский спирт ректификат

Это была невероятная удача. Я даже не знал, что такой спирт в ГОИ существует. Все лаборатории получали гидролизный спирт, который ласково называли гидрашкой. Он был не очень хорошей очистки. Ректификат, наверно, получали только в дирекции!

          К экспедиции было практически всё готово. Не было только коптилки – без спирта изготовить её было нереально. Теперь у меня был спирт и два дня до отлёта. В ремонтный цех я вошёл уверенной походкой. Цех работал, как всегда – ни шатко, ни валко. Вспотевших работников  не было. В конторке скучал мастер. Я подошёл к своему хорошему знакомому по охоте на лосей, самому пожилому и уважаемому слесарю – ремонтнику Александру Ивановичу.

                – Саша,

    - сказал я ему, -

                - Через два дня я     Улетаю в экспедицию на Ладогу, в Сартавалу. Сегодня мне нужна коптилка для рыбы. Вот чертёж. Коптилка нужна сегодня, а не завтра! Литр спирта – за мной, но только после.

 Мгновенно была сформирована бригада. Один из не попавших в бригаду, известный слесарь – пьяница, украдкой взглянув на чертёж, исчез с криком:

                - Я побежал делать ручки для коптилки!

 Работа закипела: отрезали, гнули, варили. Дело в том, что коптилка была не малогабаритная – в длину около метра и в высоту сантиметров пятьдесят. В расчёте на обилие рыбы были предусмотрены двухуровневые решётки. К концу дня коптилка была готова.

          И вот, с утра, знакомый аэропорт Ржевка, погрузка в вертолёт, снова полёт вдоль левого берега Ладоги. Город Сортавала находится в глубине живописных Ладожских шхер, километрах в восьми - десяти от открытой Ладоги. В трёх километрах от Сортавалы в сторону Ладоги был разбит лагерь наших заказчиков, лесников, как мы их называли, из Института Лесного Хозяйства. Где-то недалеко от них мне и надо было выбрать место для нашего лагеря. От Ладоги мы недолго летели вдоль живописных заливов и шхер в сторону Сортавалы. Километров через шесть на левом берегу я увидел подходящее место и для лагеря, и для посадки вертолёта. Как потом оказалось, до лагеря лесников был всего один километр  вдоль по берегу. Также оказалось, что я занял одно из любимых мест отдыха жителей города. Место было действительно изумительное! Широкий плоский камень, шириной метров шесть и длиной метров двенадцать под небольшим углом уходил под воду, где резко обрывался. Глубина была сразу три метра. Если смотреть со стороны воды, то слева, метров через двести, в глубину суши уходил широкий залив. Левее был проход в сторону Ладоги. Справа от камня шла основная протока шириной метров сто в сторону города. На левом берегу протоки, практически от самого берега, вздымались горы, покрытые хвойным лесом. С правой стороны плоского камня был удобный пологий подъем вверх метров на шесть, где начиналась ровная поляна с соснами слева, где и был разбит лагерь. Прямо за лагерем было поле с одиноким домиком, стоявшим на удалении шестьсот метров.

          Лагерь мы сооружали основательно. Не жалея полиэтилена, оборудовали просторную кухню с газовой плитой и столом, в палатках стояли раскладушки с матрасами. На матрасах лежали ненужные спальники - стояла тридцатиградусная жара. Работы начались со следующего дня. Мы летали в поиске очагов лесных пожаров, получая их изображения в тепловизоре как на фотоплёнке, так и на фототермопластике. Проявлять фотоплёнки было негде, кроме как в лаборатории в Ленинграде, а на новом материале пока ничего видно не было. Разработчик нового материала, кандидат наук Игорь Кисловский, колдовал над своим проявочным устройством до позднего вечера. Игорь носил очки и бородку, и внешне был удивительно похож на эсэра из старого фильма про революцию. Походил на эсэра он и внутренне – советскую власть не любил. Мы летали с утра до вечера, на обратном пути в лагерь ребята научились спать на большом куске брезента, лежавшем на полу вертолёта. Пролетая над многочисленными озёрами и заливами, забавно было наблюдать, как при виде вертолёта, врассыпную, как тараканы, на моторках разбегались любители ловли рыбы сетями.

           На третий день нашего пребывания, привлечённый звуками взлетающего и садящегося вертолёта, в лагерь пришёл познакомиться хозяин одиноко стоящего домика. Это был пожилой, разговорчивый мужчина по имени Николай. Выпив первые сто грамм спирта, он неожиданно заплакал, повторяя:  - Ох, Нидерланды, Нидерланды! В дальнейшем это повторялось каждый день. Что у него было связано с Нидерландами, я так и не понял. Польза от визита Николая была огромная. Во-первых, за двести граммов спирта в день, он отдавал мне в аренду свою металлическую лодку с лодочным мотором «Ветерок». Спирт ему был нужен, якобы, для растирания больной жены. Не знаю, что Николай делал со спиртом потом, но при мне он сразу выпивал сто граммов, начинал плакать и вспоминать Нидерланды. Мне же лодка нужна была для поездок в Сортавалу в магазин за продуктами. По воде езды на моторке до города было двадцать минут, вместо полутора часов пешком. Более того, Николай предложил подключиться к его электричеству. В нарушение всех существующих инструкций по электробезопасности, мы прямо по полю до дома Николая протянули шестьсот метров двухжильного провода. Розетки прибили у кухни и к одной из сосен. Проезжающие по полю трактористы бережно приподнимали наш провод, если нужно было проехать. К нам относились с уважением, видимо, из-за вертолёта. А на нашем утёсе – так мы называли наш лагерь – народ брился электробритвами и смотрел цветной телевизор, немало удивляя редких гостей из местного населения.

          Полёты продолжались, стояли летние жаркие дни. Плоский камень нам служил пляжем, вода была очень тёплая. В заливе, который был справа от нас, мы поставили сети. Уловы сильно не радовали – попадались только небольшие лещи до килограмма. Но на еду и копчение хватало. Беспокоило меня другое обстоятельство. Не утихали жаркие споры между нашим Васей и Игорем Кисловским. Видимо, Вася со своим «Капиталом» безумно раздражал Игоря. Их бесконечные споры о социализме, коммунизме переходили на крик. Понятное дело, Вася был за коммунизм. Чтобы дело не дошло до смертоубийства на нашем утёсе, я отселил Васю в общежитие рядом с аэродромом. Теперь, когда вертолёт садился у лагеря, Вася уже был на борту.

          Наши соседи, лесники, работали ещё и по какой-то своей научной программе. Мы к ним заходили редко, они к нам чаще. Это и понятно, не у всех был ректификат. У лесников его никогда не было. И вот, однажды, ко мне в лагерь пришёл начальник экспедиции лесников, он же их научный руководитель, Вадим. Он сказал, что у них завершился этап научной работы, приедет комиссия из Министерства и начальство из их института для приёмки этого этапа. Нам с ним было хорошо известно, как важно правильно принять комиссию. Вадим просил меня принять всех на нашей территории, помочь со спиртом и копченой рыбой. За ним - будут блюда из молодой баранины, в том числе и шашлыки. Я, конечно, согласился помочь.

          Комиссия прибыла к нам на утёс в полном составе после демонстрации нашими соседями каких-то своих научных результатов в лесу. Более того, был кто-то из администрации города, и даже, удивительное дело, начальник рыбнадзора города! Все восторгались нашими красотами, разминались коньячком. На импровизированных столах, помимо мясных блюд и салатов, в прозрачных ёмкостях стоял разбавленный ректификат, настоянный на смородиновом листе. От изумрудного цвета напитка глаз было не оторвать…! Потом все полезли купаться. Кто с правого края камня, кто с левого. Отметили, что слева вода холоднее. Действительно, как потом я увидел на проявленных тепловизионных   снимках, слева была более холодная вода. Видимо, ключи. Торжество прошло на высшем уровне. Никто не утонул, пели песни. На прощанье я сделал подарок главе рыбнадзора в виде литровой бутылки ректификата. Человек он был воспитанный и в долгу не остался. – Завтра и до отъезда у тебя будет катер с двумя мощными моторами. Также тебе привезут сеть и покажут, куда её надо правильно ставить. Это был ответ на мою жалобу, что ловится какая-то мелкота. Действительно, утром я услышал рёв моторов. Красивый катер швартовался рядом с нашим камнем. На корме располагались два подвесных мотора «Москва-30». На борту было написано – Рыбнадзор. Подчинённые, инспекторы рыбохраны, привезли мне сеть, и на катере мы помчались к месту, где эту сеть нужно устанавливать. Оказалось, что это недалеко от того места, где ставили сеть и мы. Нам не нужно было заходить в залив. Сеть должна стоять в основном русле, ведущем в Ладогу. Там была яма глубиной двенадцать метров. Откуда я мог это знать! Мы потом привязали к этой сетке две своих, и началось…! После полётов и ужина, в двенадцать или в пол первого ночи, а ночи были белые, на маленькой моторной лодке мы шли за добычей. Тяжёлой блесной багрили у дна связанные сети и поочерёдно их поднимали. В улове были крупные судаки, щуки, килограммовые окуни и лещи. Один лещ килограммов на пять просто вывалился из сети при подъёме – он не смог запутаться. Рыбы хватало на всё. По вечерам коптилка дымила постоянно. Судаков я выменивал у хозяйственного и запасливого Вадима на картошку: он мне десять килограммов картошки – я ему десять килограммов судаков. На катере же я гонял с ребятами по шхерам, любуясь красотами. Выходить в Ладогу мы опасался. Но всё хорошее и плохое когда-нибудь заканчивается. Подходил к концу жаркий июль. Подошли к концу и наши полёты. Вся аппаратура отработала отменно, кроме новой системы регистрации. Так и не удалось получить многоградационного – сочного - изображения на фототермопластике. Все объекты выглядели невыразительно серенькими, и даже очаг пожара отображался чуть светлее общего фона. Мы выяснили, что виновата электронно-лучевая трубка – не хватало запаса по яркости. Говоря научным языком, трубка работала на загибе световой характеристики, когда приращения яркости на земле уже не вызывали соответствующих приращений яркости трубки. Не всё получается сразу! Зато теперь была уверенность, подтверждённая многочисленными полётами, что с более яркими трубками, которые были, правда, только за рубежом, одна из важнейших проблем борьбы с лесными пожарами будет полностью решена. Однако! В самом начале я упомянул эффективных менеджеров. Но они появились не сейчас, не в наше время, а много  раньше. Правда, назывались  они иначе. Уже тогда стало появляться что- то настораживающее в управление наукой и производством. Однажды, по просьбе о помощи в решении некой технической проблемы, наш главный конструктор прибыл на оптический завод в глубинке России. Как положено, представился главному инженеру и был направлен им к специалистам. Технический вопрос решили быстро. С финальным докладом  конструктор вернулся к главному инженеру. После первых же слов о решённой проблеме, конструктор был прерван: - Что Вы тут мне рассказываете, меня только позавчера перебросили сюда с молочного производства!  И у нас в ГОИ появился новый главный инженер. Никто его в отрасли не знал, статей его не читали. Зато его хорошо знали в высших спортивных и, видимо, в партийных кругах. Это был бывший олимпийский чемпион по гребле. Последний раз слово оптика он слышал, наверно, в школе. Такие «специалисты» любят проводить совещания с подчинёнными. На совещаниях они глубокомысленно молчат, покачивают головой, что-то записывают в блокноты в кожаных переплётах, предоставляют слово следующему докладчику. Правило простое: молчать,  но,  ни в коем случае не говорить по теме! Этот же сказал, с чем и вошёл в историю. Дело в том, что при изготовлении партии линз сначала изготавливается эталонная линза с повышенной точностью. С этой линзой потом сравниваются все последующие линзы в партии. Такие линзы называются пробными стеклами. На совещании главный технолог – оптик доложила, что есть некоторые проблемы с пробными стёклами, на что олимпийский чемпион авторитетно изрёк: - Хватит пробовать! Работать надо!  Вот этот главный инженер взял и закрыл нашу почти законченную работу. Дальше – больше. Спустя какое – то время, чиновники из МЧС отказались использовать другую нашу разработку, позволяющую гораздо эффективней тушить лесные пожары с воздуха. Я этот прибор демонстрировал в Португалии наследному королю герцогу Дуарте де Браганса, который лично со мной участвовал в лётных испытаниях. Португалия купила приборы, Ливия тоже купила наши приборы, а наши воздушные огнеборцы прибор на самолёт даже для пробы не поставили! Более подробно с комментариями – в Интернете: «МК в Питере. Огненная земля».

           Наступали другие, тяжёлые для науки и техники, времена. Оставалось только писать и защищать диссертации!