Североморск-2 сейчас Сафоново-1

Североморск-2(сейчас Сафоново-1)

"...в наших сердцах и душах навсегда будет звучать музыка северного ветра, треск вертолетных лопастей и дыхание холодного моря, самое лучшее дыхание на свете. Вот где наш Малый!!! И мы будем говорить о нем до тех пор, пока будет жив хоть один из нас."

Елена Сильченко (Прохорова)

Мой отец, Кулаков Валентин Иванович, закончил военное летное училище. Свою службу начинал в г. Черняховск , Калининградской области. Был штурманом в истребительной авиации.

Там, в Черняховске, я и родился в 1957 году. Потом было большое сокращение вооруженных сил. Мой отец попал под это сокращение. А потом его снова призвали в армию, но уже на Северный Флот. Так в конце 1963 года я оказался в военном поселке Североморск-2, где проходил службу мой отец штурманом в вертолетной эскадрильи. Было мне тогда шесть лет.

Нашу семью (я, отец, мать и моя младшая сестра Галя) поселили в «финском домике», сразу за начальной школой № 5. Окно моей комнаты выходило прямо на школу. Я сначала был удивлен внешнему виду «финского домика» - все наружные стены его были обиты крупной, серой квадратной черепицей. Нашими соседями по домику была семья Литвиновых. У них был мальчик Саша, по моему на год младше меня. Мы с ним играли. Помню мой отец выстругал мне из какой-то очень твердой породы дерева огромный меч. А дядя Боря – отец Саши, выстругал ему саблю. Сабля против такого твердого меча, конечно, долго не продержалась. А вот меч просуществовал еще примерно четыре года. Я отчетливо помню, что уже в четвертом классе в г. Евпатория, я рубил этим мечом пополам деревянные карандаши и на деревянном лезвие меча даже зазубрин не оставалось. На мое семилетие, Саша подарил мне серебряную ложку и вилку. На них было нацарапано: «От Саши в день рождения. 05.04. 1964 г.». В 2004 году, когда я дома в Калуге отмечал свое 47 летие, я пользовался именно этой ложкой и вилкой и не забывал пропустить стопочку в честь юбилея (40 лет) этого подарка. Но потом, эта драгоценная для меня реликвия, после ремонта в квартире, к сожалению затерялась.

Из жизни в финском домике запомнилась почему-то осинезаторная машина-бочка, которая подъезжала к домику, в туалет вставлялся огромный гафрираванный шланг, и откачивалось все содержимое. Еще врезалось в память, как после хорошей пурги домик часто заметало почти по самую форточку, и утром невозможно было выйти из домика. Мой отец тогда брал лопату, вылезал с нею в форточку и откапывал входную дверь. Однако жизнь в эти дни налаживалась только ближе к обеду, пока специальные машины не очистят от снега основные дороги. Особенно мне нравилась машина, которая загребала снег ротором и потом через специальную трубу отбрасывала его метра на три в сторону. Помню, как мы, стая мальчишек постоянно бегали за этой машиной.

Прыжки с сараев в сугробы и катание с ледяных горок – конечно же, основные занятия зимой. Часто после пурги на сугробах образовывался плотный наст, толщиной 7 – 10 см, под которым был совсем рыхлый и нелипучий снег. Мы очень любили из этого плотного снежного наста выпиливать снежные кирпичи и из них что-нибудь строить. Но самым любимым занятием было – выбрать сугроб побольше, внизу в снежном насте выпилить небольшой вход, затем выгрести из сугроба весь рыхлый снег, так, чтобы образовалась довольно вместительная пещера, затем забраться внутрь, закрыть вход выпиленным кирпичиком и травить анекдоты под дружный смех. Однажды, так по хохоту я и нашел своих друзей. Вышел погулять, на улице никого нет, стою, не знаю что делать, вдруг слышу рядом с собой знакомый смех, оборачиваюсь, вокруг никого. Только подумал, что мне все это показалось, как опять слышу смех. И тогда до меня дошло – они там, внутри сугроба.

Никогда не забуду, как я был поражен, когда мои родители взяли меня с собой в сопки собирать ягоды. Раньше я ягоды собирал у бабушки в деревне, либо с куста малины, либо выискивал землянику на солнечной лужайке. Поэтому, когда мои родители взяли с собой два огромных ведра, я был сильно удивлен: они что, до следующего утра собираются эти ягоды собирать? На самом деле, если не считать дороги туда и обратно, на сбор ягод (до заполнения двух ведер) ушло не более двадцати минут. Причем за это время мы практически не сошли с одного места. Я никогда в жизни не видел таких огромных красных полян брусники. Даже моей детской ногой не возможно было наступить так, чтобы не раздавить с десяток, а то и больше ягод. А собирали ягоды большим самодельным деревянным совком с частоколом спиц, так, что листва между спицами проскальзывает, а ягода нет. За один раз срывалось сразу чуть ли не пол совка. Потом я узнал, что пользоваться данными совками запрещено, это вредит природе. Поэтому – каюсь!

Первого сентября 1964 года я пошел в первый класс начальной школы № 5. У меня появилось два друга: Вова Шестаков и Слава Аносов. (на фото я слева, Слава Аносов справа на фоне финского домика) В выходные дни любимым нашим занятием было взрывать бутылки с карбидом и водой. Я уже не помню, где мы совершенно случайно нашли, или откуда укатили бочку с карбидом, но у нас его было много. Мы уходили вверх в сопки за свалку мусора (свалка мусора в то время находилась, если я правильно ориентируюсь по современным фотографиям сделанным со спутника и выложенным в моем фотоальбоме на этом сайте, примерно на том месте, где сейчас находится новая школа) и там возле линии электропередач (или телеграфной линии???) готовили и взрывали их, прячась за своеобразными «срубами-колодцами» (так я их про себя называл) в которых крепились эти деревянные столбы линии электропередачи. Когда я впервые увидел эти столбы, я тоже не сразу сообразил, в чем тут дело. Я раньше видел, как машина буром высверливает отверстие в земле, в него вставляется столб, земля уплотняется и все – опора готова. А тут из бревен делался квадратный сруб высотой примерно в один метр и шириной примерно в полтора метра, посередине этого сруба ставился деревянный столб, а все остальное пространство заваливалось мелкими валунами и гранитными глыбами, таким образам – опора прочно стояла.

Однажды я пришел домой в свой финский домик и спросил: «Мам, а как ты думаешь, воду можно поджечь?» На что услышал: «Не говори глупостей!» Тогда я высыпал в помойное ведро, что стояло под раковиной пару пригоршней карбида, подождал, пока забурлит вода и поджег выделяющийся газ. Тем более что опыт у меня уже был. На улице мы так прикалывались над недоверчивой малышней. Говоришь им: «Спорим, я сейчас воду подожгу». А сам украдкой бросаешь камушек карбида в лужу и потом уже поджигаешь выделяющийся газ. Но дома приколоться не удалось, т.к. с карбидом я явно переборщил и это ведро еле успели выбросить на улицу, чтобы не возник пожар. В общем, после этого случая я как то охладел к карбиду и игры с ним мне уже не очень нравились.

Зато, я закурил. Многие офицеры получали сухой паек продуктами, а нас детей несколько раз в неделю посылали за хлебом из этого пайка. А курили мы под автомобильным мостом. Основание его было сделано из добротного сруба так, что под мостом можно было пройти. И вот уже под самим мостом вверху в конструкции из сруба было три или четыре ячейки размером примерно 0,6х0,6 метра, так, что забраться туда мог только ребенок. Вот туда, по дороге за хлебом мы забирались и курили, чтобы нас никто не видел. Во втором классе в этой ячейке я уже не помещался. А слева от автомобильного моста, если идти в сторону бани, был деревянный, пешеходный мост на сваях с перилами и в конце с лестницей. С этим мостом у меня связано несколько неприятных моментов. Какие то хулиганы (иначе их и не назовешь) периодически втыкали в перила моста швейные иголки под углом. И когда ты идешь из бани то сразу спускаешься по деревянной лестнице моста, одновременно придерживаясь и скользя рукой по перилам. Когда я два раза таким образом загнал иголку в руку (а заметить ее практически невозможно), то я уже боялся держаться за эти перила, даже когда ступеньки были забиты снегом и в гололед. Уважаемые хулиганы, если, конечно вы еще не перевоспитались, вы попробуйте кому-нибудь тайком сделать добро, так, чтобы люди оглядывались вокруг и гадали, кто же этот неизвестный герой? Уверяю вас, вы получите гораздо большее удовольствие!

На современных фотографиях на этом сайте я этого моста уже не вижу. У меня сложились подозрения, что и автомобильный мост уже не тот, а насыпной. По тем фотографиям, что есть на сайте, я этого никак точно не могу определить. Курить, однако, тоже пришлось не долго. После пристрастного допроса в кабинете директора школы и внушения от родителей, от этой пагубной привычки пришлось отказаться.

Но мы не унывали, у нас нашлось новое увлечение – стрелять пустыми гильзами от пистолета или карабина из «свечей». Я вот только даже сейчас не знаю, эти свечи были от автомобильного двигателя или от вертолета? Свеча в те времена в руках у мальчишки была очень большой ценностью. А технология стрельбы была очень простой. Берешь кусочек фотопленки, которая в те времена горела очень быстро, почти как порох, скручиваешь ее в рулончик и вставляешь в пустую гильзу так, чтобы кусочек пленки выглядывал миллиметров на пять. Поджигаешь этот торчащий кусочек пленки и быстро вставляешь гильзу с горящей пленкой горящим концом в отверстие в свече и быстрым ударом о что-нибудь твердое крепко вбиваешь гильзу с горящей пленкой в свечу. (диаметр гильзы и диаметр отверстия в свече примерно совпадали) Далее поднимаешь руку со свечой вверх и ждешь, пока в свече возрастет давление горящих газов и прозвучит оглушительный выстрел, такой же громкий, как из настоящего пистолета. Гильза улетала вверх и обратно уже не возвращалась. Но вскоре и к этому занятию у меня пропал интерес. Однажды я зашел в деревянный туалет на улице и мне стало интересно: а пробьет ли эта гильза подобно пули деревянную дверь в туалете? И я, находясь внутри, выстрелил в эту дверь. Гильза срикошетила от двери и так шандарахнула меня по лбу, что у меня в голове зазвенело. Хорошо еще, что зимняя шапка смягчила этот удар. Когда я пришел в себя, то выбросил эту свечу и весь запас пустых гильз прямо в туалет и больше никогда этим не занимался.

Первый класс школы мне запомнился деревянными партами с откидывающимися столешницей и сиденьями. Сверху парта была покрыта белой эмалью и по пятницам после уроков мы чистили свои парты стерками от чернильных клякс и других надписей. Через месяц учебы нам стали выставлять оценки и было введено правило: получил пятерку – приклеиваешь на портфель красный кружочек; соответственно: четверка – синий, тройка – желтый, двойка – белый. Поначалу, некоторым (это не я) неудобно было ходить с тремя желтыми и двумя белыми кружочками. Но потом это нововведение из-за постоянных жалоб наших девочек отличниц было отменено. Представьте себе, идет девочка отличница, у нее на портфеле два красных кружочка и один синий, а мимо нее пробегает мальчик (это не я), для которого и синий кружочек – большая редкость, не говоря о красном, а у него на портфеле этих красных кружочков чуть ли не в два ряда, как звездочек на самолете истребителе у летчика аса.

Помню, как летом уже после окончания первого класса, только мы с мальчишками на улице разыграемся, а наши родители уже возвращаются из клуба домой, то ли после кино, то ли после танцев. И через некоторое время: «Вова! Быстро домой спать! Уже половина первого ночи!» А на улице светло, как днем, только все люди куда то подевались. Разве можно когда-нибудь забыть такие чудеса, как «белые ночи»?

Еженедельные походы в баню с отцом, были для меня целым событием. Пока мы жили в финском домике, в баню мы ходили «задворками» через маленький деревянный мостик. (в моем фотоальбоме на этом сайте есть его фото). Вода под этим мостом проносилась с большим грохотом, шумом и ревом, разбиваясь и перекатываясь через камни валуны. Зрелище было завораживающим. Интересно, а сейчас так же? На нашем сайте в современных видах Сафоново-1 выложена цветная фотография деревянного мостика без перил. Интересно, кто мне скажет, этот мостик расположен на этом же месте? В бане всегда было много народа. Дожидаться своей очереди для меня было неприятно и утомительно. Вспоминая баню, я всегда вспоминаю парилку. В ней пар поддавали, не плеская воду из ковшика на камни, там камней вообще не было, а открывая вентиль на трубе и оттуда с громким шипением вырывался перегретый пар. А когда пар был недостаточно горяч, то ругали кочегара. Действует ли сейчас эта баня и что от нее осталось? Люди добрые! Сфотографируйте эту баню со всех сторон, пусть даже в руинах.

Вскоре из финского домика мы переселились в гостиницу, что напротив стадиона. Нам дали две комнаты. Окно первой комнаты, если смотреть со стадиона, было крайне правым на третьем этаже. Окно второй комнаты было вторым слева на третьем этаже, если смотреть со стороны подъездов. Нашими соседями по этой большой коммуналке была семья Николаевых (если только моя память меня не подводит, и я не перепутал фамилии). У них был мальчик Юра на год старше меня. Наши комнаты располагались крест-накрест. Юра мне запомнился тем, что он страшно не любил (впрочем, как и я) пить из столовой ложки рыбий жир. А эту процедуру нас заставляли делать ежедневно, уверяя, что это страшно полезно. Но еще больше, чем рыбий жир, Юра страшно ненавидел есть манную кашу. К ней он относился просто презрительно, и заставить его съесть хотя бы одну ложку было невозможно. Тем не менее его мать с завидной регулярностью предлагала ему на ужин именно манную кашу. Однажды Юра поставил тарелку с манной кашей на край стола, а потом уронил ложку и наклоняясь за ложкой ухом задел за тарелку и манная каша вместе с тарелкой оказалась у него на голове. Я думал, что он расстроится, но Юра страшно обрадовался, так как манной каши больше не было. Хотя его мать была абсолютно уверена, что он это сделал специально и Юра был наказан.

Вниз по течению от автомобильного моста через речку своеобразным мостом был перекинут засыпанный опилками и обшитый досками трубопровод. Что это было: теплотрасса, водопровод или еще что-то я не знаю. А у берега несколько досок из обшивки были оторваны и виднелись опилки. И, вот, когда мы с Юрой проходили мимо этого места мы вдруг решили проверить, а хорошо ли будут гореть эти опилки. Нет, мы вовсе не собирались устраивать диверсии, а просто решили, что если вдруг опилки загорятся хорошо, мы их тут же выбросим из обшивки или затушим. Но поджечь опилки нам так и не удалось. В конце концов, мы плюнули на это безнадежное дело, и ушли домой. А на следующий день в школе утром узнали новость, что кто-то хотел поджечь мост с трубопроводом, но его вовремя потушили, даже пожарная машина приезжала. Мы с Юро й испуганно переглянулись, но молчали как рыбы. Только потом, уже дома констатировали: надо же, они все-таки разгорелись! Но чувствовали себя скверно, настоящими диверсантами и предателями Родины. Больше мы так не делали.

Однажды, один мальчик показал нам катушку с леской и несколькими рыболовными крючками. Мы, не долго думая соорудили себе небольшие удочки и пошли рыбачить под деревянный мост на сваях, что проходил слева от автомобильного, если двигаться в сторону бани и аэродрома. Там было не глубоко, а течение не такое быстрое и стремительное, и было видно, как какие-то мелкие рыбешки суетятся возле дна. Двум моим товарищам повезло, и они уже поймали по одной рыбешке, размером, наверное, чуть больше спичечного коробка. А я никак не мог наколоть червячка на крючок, так-так делал это первый раз в жизни, а во вторых, понятия не имел, как это нужно делать. В конце – концов, я просто проколол червячка крючком сбоку. Но когда мой крючок с червячком оказался примерно в пяти сантиметрах над поверхностью воды, из нее выскочила рыбешка и с жадностью вцепилась в моего червячка. От такой «наглости» я даже опешил. Это не по правилам – подумал я, - надо же, как они оголодали. Но мои товарищи не растерялись, они быстро переместили мою удочку на сушу. В это время рыбка отпустила червячка, но упала на берег и стала выгибаться в дугу, то в одну, то в другую сторону, пытаясь попасть обратно в воду. Тут уже я не растерялся и схватил эту рыбешку левой рукой и тут же вскрикнул от боли и бросил ее обратно на землю. Эта рыбешка, когда я ее зажал в ладони, выпустила из себя иголки и довольно больно уколола меня. Вот, при таких обстоятельствах я поймал первую в жизни рыбку.

А еще мы с отцом ходили ловить рыбу в заливе в Сафоново. Там нас пустили на борт, какого- то корабля, который стоял у причала, и мы ловили рыбу с противоположного борта. Я свою леску с грузилом и тремя крючками опустил на самое дно и когда уже перед самым уходом мы ее подняли, то на один крючок все-таки попалась одна маленькая камбала. Но эта рыбалка мне больше запомнилась самой дорогой в Сафоново и обратно. Я туда пешком шел в первый раз. Сначала мы шли вдоль дороги, а потом вскоре за железнодорожными путями пошли по короткой дороге через болото по деревянным настилам из досок, которые держались, по-моему, на вбитых сваях. Доски пружинили, прогибались и мне это очень нравилось.

Позднее со Славой Аносовым мы регулярно ходили по этой деревянной дорожке в Сафоново. Нам нравилось там покупать прессованные сладкие кубики из какао. Нет, мы не пили какао, мы эти кубики просто грызли.

В один из выходных дней мы с отцом решили прогуляться в сопках, пособирать грибов. Волнушек мы насобирали немного, но сама прогулка мне очень понравилась. Трудно описать красоту самих сопок, камней валунов, сосенок между ними, мох, болотные кочки и т.д. За всю прогулку мы не встретили ни одного человека, но меня постоянно не покидало ощущение, что сопки просто кишат людьми, так-так постоянно всю дорогу слышались, доносящиеся с разных сторон крики: «Э-ге-ге-гей!!! А-у-у-у! Ребята-а, вы где-е?» На обратном пути мы вышли к аэродрому. Там мы пили воду прямо из озера, такой она была чистой. А потом отец заполнил еще и фляжку в дорогу.

Осенью 1965 года я пошел во второй класс. Помню, как со Славой Аносовым мы пытались обследовать патерны (это своеобразные подземные ходы – траншеи). Находились они примерно в районе за баней перед сопками. Были ли эти сооружения времен войны или уже послевоенного времени я не знаю. Ничего кроме пыли и хлама мы там не увидели, да и заходить внутрь в кромешную тьму далее семи – десяти метров было жутковато.

Наступила зима. Основным занятием стало катание на санках с молочной горки. Ее так назвали, наверное, потому, что вверху в доме продавали молоко. Когда после таких катаний мы с Юрой полуживые приходили в нашу большую гостиничную коммунальную квартиру, наши родители зачастую даже раздеть нас не могли, так как рукава шубы в районе запястья руки были покрыты сплошной толстой коркой льда и руку невозможно было вытащить из рукава. Тогда нас загоняли в специальную комнату, которая находилась возле кухни и туалета и называлась «сушилкой» и мы там оттаивали. В этой комнате внизу находился один или даже два ряда батарей, сверху батарей находился деревянный решетчатый настил. Вот на нем мы сидели и оттаивали.

Как то раз моя мама принесла в сетке несколько белых глыб льда, положила в большую кастрюлю, что бы они там растаяли. Оказалось, что в таком вот замороженном виде продавали на вес молоко.

Не могу забыть северных ветров. Таких ветров я не встречал больше нигде. Ветер медленно и уверенно нарастает вплоть до своей ураганной, сногсшибающей силы, потом медленно начинает стихать, вплоть до полного штиля, потом опять нарастает и так все время. Однажды от автомобильного моста на горку в сторону штаба я смог подняться только с третьей попытки. Два раза меня просто сдувало вниз, так как в непродолжительный период относительных затиший ветра я просто не успевал подняться вверх и когда оставалось пройти буквально несколько метров, ветер набирал свои максимальные обороты и меня сносило обратно вниз. На третий раз я «перехитрил» ветер. Поднялся на половину и, не дожидаясь максимальной силы ветра, лег плашмя у обочины дороги и уперся ногой в кочку. Когда ветер начал стихать, я вновь поднялся в «атаку» и с песней «врагу не сдается наш гордый Варяг…» проделал вторую половину пути.

Мне купили коньки, и я большую часть своего свободного времени стал проводить на стадионе, где Слава Аносов учил меня кататься. Темнело очень рано, мы дожидались, когда на нашей гостинице зажгутся три огромных прожектора, которые освещали стадион и шли кататься. Через неделю я более или менее сносно научился на коньках разгоняться и ехать прямо. Но тормозить и останавливаться у меня никак не получалось. При попытке остановиться я тут же очень больно падал. Иногда, забывшись, я разгонялся до приличной для меня скорости и что бы остановиться выбирал на краю стадиона сугроб побольше и врезался в него. Для того, что бы уверенно стоять на коньках, коньки нужно было очень туго зашнуровывать. От этого у меня затекали и страшно уставали ноги. Через полтора часа я уже просто с большим трудом стоял на ногах. И когда моя мать выглядывала в окно, что бы посмотреть, не собирается ли ее сынок домой, она часто видела картину, как я в коньках от угла стадиона на четвереньках переползаю дорогу на угол гостиницы. И тогда за мной выбегал отец. Через некоторое время, то ли мои ноги привыкли к ботинкам, то ли окрепли, но я уже перестал так уставать, стал лучше кататься и уже самостоятельно (не на четвереньках) добирался домой.

Недалеко за стадионом находился карьер. Что в нем добывали и зачем вырыли, я не знаю, но мы его облюбовали из-за достаточной глубины и особой крутизны его стен. Мы накатывали ледяной желоб, и потом спускались по нему, подкладывая под себя кусок трехслойной фанеры. Это вам не на молочной горке кататься! Вот, где дух захватывало! Не каждый мог решиться на такой спуск. А когда ты оказывался на дне карьера и, придя в себя, убеждался, что с тобой все в порядке, то выбраться обратно можно было лишь двумя путями. Первый и самый простой – по относительно пологой автомобильной дороге. Но потом пришлось бы добираться до нужного места по колено, а иногда и по пояс, преодолевая сугробы. Второй путь - карабкаться вверх по отвесной стене карьера рядом с накатанным желобом подобно альпинисту выбивая носками ботинок ступеньки-углубления в снежном насте. А если наст свежий и непрочный, всего два – три сантиметра толщиной? Тогда при подъеме, от осознания того, что ты в любую секунду можешь неожиданно сорваться в «пропасть» вместе с куском отколовшегося наста, дух захватывает раза в три круче, чем при спуске. И чем выше ты лезешь, тем сильнее захватывает дух. Вот, где удовольствие! А сколько раз бывало, что ты уже почти выбрался, уже почти схватился за край и в следующее мгновение, не помня себя, вместе со снежной лавиной летишь вниз и опять оказываешься на самом дне карьера. Признаюсь честно, не всегда мне хватало духу вновь совершать восхождение, и я «позорно» выходил по дороге а потом пробирался сквозь сугробы.

Из жизни в нашей коммунальной гостинице, запомнилось еще как после «застольных» праздников наши подвыпившие жильцы уже поздно ночью начинали перестукиваться ложками и вилками по трубам отопления различными кодами.

Потом наступила весна. Я закончил второй класс. Моего отца перевели служить в Донузлав под Евпаторией и мы уезжали. Я уезжал с легким сердцем и чистой душой (если не считать подожженного моста с трубопроводом) и отъезжая на автобусе, даже ни разу не оглянулся. Меня в тот момент больше волновал вопрос, почему, несмотря на то, что я сижу на сиденье ровно, при повороте автобуса меня тянет то в одну, то в другую сторону?

Смысл и значение такого слова, как «ностальгия», я почувствовал и понял значительно позже.

*  *  *
Конец сентября 1966 года. Военный городок Североморск-2, Мурманской области. Сегодня суббота, в школе и у нас, учеников третьего класса «А» начальной школы № 5 выходной. Мы – это трое одноклассников: я (Вова Кулаков), Вова Шостак и Вова Шубный, забрались на сопку, уселись в нашем излюбленном местечке, чуть выше тропинки на крутом склоне и наблюдаем за всем, что происходит в городке, который расположился у подножия сопки «Лысая гора» и виден, как на ладони.

Сегодня полеты. Мы с интересом наблюдаем, как со стороны Баренцева моря и залива заходят на посадку с характерным рокотом, свистом и треском лопастей Ми-4. А через некоторое время, новая партия вертолетов по одному или парами, а иногда и тройками, взлетают с аэродрома и уходят в сторону залива.

Аэродром находится совсем рядом, слева от нас за сопкой и речкой Грязной, хотя в те времена мы почему-то называли её Каменкой и думали, что она на самом деле так и называется. А вот то, что военный аэродром наш назывался «Малый», я в те детские годы не знал и узнал об этом гораздо позднее, примерно через сорок два года.

«Малый», потому, что его взлетно-посадочная полоса существенно короче, чем у аэродрома рядом с Североморском. Тот, по идее, тогда должен называться «Большим». Не знаю, называли его так когда-нибудь, или нет.

-Смотрите! Видите этот вертолет! Это мой отец летит!- закричал вдруг один из моих одноклассников, затем начал прыгать и размахивать руками, продолжая кричать: «Папа! А-у-у-у! Я здесь!»

-Сегодня вечером приду и спрошу его: «Ну, как! Заметил ты меня в сопках?»

-Прошлый раз он меня заметил !!!

Я позавидовал Вовке: он знал и по внешним признакам, мог определить, в каком вертолете летит его отец. Мой отец был штурманом, и тоже принимал участие в этих полетах, но в каком именно вертолете он летит, я не знал, может быть даже и в этом, или в другом. Поэтому я не прыгал и не кричал. Конечно, заметить нас на сопке из вертолета может быть и можно, но вот услышать, точно – нельзя. Там у них в вертолете такой грохот от работающего двигателя стоит, что они сами себя, наверное, не слышат. Да и в специальных шлемофонах с наушниками они сидят и разговаривают по своей внутренней телефонной и радиосвязи. Я видел и игрался с этим шлемофоном. Отец приносил его домой. И говорят они совсем не в микрофон, как дикторы радио или телевидения. Микрофон при таком шуме и грохоте бесполезен. Для приема звука у шлемофона есть специальное приспособление, которое называется «Ларингофон», или просто: «Ларинги». Это две такие черные штуковины, размером с желудь, которые с помощью ремешка крепятся к горлу. Ларинги во время разговора вибрируют вместе с горлом, и тем самым создают хоть плохого качества, но все же разборчивый звук. Зато шумы на ларинги вообще не влияют и поэтому их не слышно. Это мне все папа рассказывал. Поэтому, зря Вовка так аукал и кричал. Но я не стал его разочаровывать своими познаниями в технике, пусть думает, что его можно услышать.

Мы гордились своими отцами, и уважали их. Они были офицерами, ни какой там, ни будь сухопутной, а морской авиации. Они защищали нас и всю нашу страну, которая находилась южнее нашего городка от злых, коварных и агрессивных Американских империалистов. Короче, от «проклятых буржуинов», как в мультике «Мальчиш-Кибальчиш».

Наши вертолеты, как и сегодня, вылетали в район Баренцева моря, там зависали над водой и с помощью специальных длинных тросов опускали под воду гидролокаторы, с помощью которых прослушивали все, что шумит под водой. А Баренцево море в те времена в нейтральных водах просто «кишело» от Американских и Норвежских подводных лодок. Их наши гидролокаторы очень легко определяли по характерному звуку. Поэтому заходить в наши территориальные воды эти подводные лодки очень боялись, потому, что рядом носились другие вертолеты с бомбами! И если один вертолет засечет тебя своим гидролокатором, то другой тут же сбросит на тебя глубинную бомбу: «Получи фашист гранату!!!». Вот, так-то!

Но эти буржуины-империалисты: сэры, Сэмы и Смиты, - то же были хитры! Они знали, что их подводные лодки можно засечь либо по радиопереговорам, которые они ведут, либо по шуму винтов работающего двигателя. И вот они смекнули, использовать теплое течение, которое омывает Кольский полуостров – Гольфстрим. Они в наглую, подходили в нейтральных водах к нашим границам. А в нейтральных водах мы не имеем права их трогать, иначе – международный скандал! После чего глушили двигатели и прекращали вести все радиопереговоры. А это коварное течение потихоньку-потихоньку прибивало их подводную лодку сначала в наши воды, а потом и к нашим берегам. Обнаружить-то теперь их никакой гидролокатор не сможет, раз они не шумят. И они месяцами могли лежать у наших берегов и шпионить, осуществляя радиоперехваты и прослушивая военные переговоры по радио, а с помощью своих гидролокаторов прослушивать чуть ли не всю Североморскую бухту, тем самым определяя количество и состав нашего Северного Флота . Представляете, какой вред нашей обороне эти лодки-шпионы приносили!

Да находясь в такой близости от наших берегов они запросто могли высадить десант из диверсантов или разведчиков-провокаторов. Что, наверняка и делали. Вот, почему, на этих наших территориях необходим строгий паспортный контроль и пропускной режим,- что бы легче изобличить и поймать этих диверсантов-шпионов, подрывающих нашу оборону. Что касается нас, мальчишек, то, хоть мы были и маленькие, но очень остро чувствовали и понимали этот вопрос. Во всех незнакомых дядьках и тетках, мы видели шпионов и тут же «сдавали» их офицерам в форме, обращали на них внимание матросов и рассказывали своим родителям. Мы, хоть и по своему, тоже защищали Родину, как и наши отцы. Мимо нас, проскочить было невозможно!

Однажды я с мамой ехал на автобусе в Мурманск в магазин спорттоваров. Для меня было решено подобрать, и купить коньки. Ещё, когда мы садились в автобус возле гостиницы, мне один мужчина очень не понравился: высокий, худой, хмурый, бородатый волосатый и без шапки. Да и пальтишко на нем было какое-то легкое, не по сезону.

- Мама, мне этот тип не нравится, он не из нашего городка, - дернул я ее за рукав.

- Да, прекрати! Что ты себе позволяешь… Как ты можешь так судить о людях? Это скорее всего чей-то родственник, брат или гость. Все…Тихо! – сказала она мне полушепотом, боясь, что этот тип, или еще кто нас услышит и ей будет неудобно за мои глупые подозрения.

В дороге меня укачало и, дальше я ехал в полудреме. Очнулся на КПП, проверяли документы. Матрос ходил по салону автобуса, смотрел пропуска, другие документы и тут же отдавал их владельцам. Когда дело дошло до моего «типа», матрос на секунду замешкался, глядя в его, наверное, паспорт, потом молча вместе с документом, вышел из автобуса и подошел к своему офицеру. После этого в автобус зашел уже офицер и сзади его два матроса. Офицер подошел к этому мужчине, отдал ему воинскую честь и сказал: «Гражданин, попрошу Вас покинуть автобус и пройти со мной!».

Я ликовал!!! Предчувствия меня не обманули! Молодцы! Не упустили!- мысленно восхищался я офицером и его матросами. Моя мама прикрыла свой рот рукой и смотрела на меня удивленными глазами. Дальше мы ехали без этого мужчины. Был ли он диверсантом-провокатором, в чем я в то время был абсолютно убежден, или он был чьим то родственником, которому в пропуске забыли поставить какой-нибудь штамп я так и не узнал.

Бесконечно лежать на дне у наших берегов подводные лодки-шпионы не могли, когда-то нужно было уходить обратно. И делать это приходилось просто и нагло: врубались все двигатели и на полном ходу, по кратчайшему расстоянию нужно было как можно скорее добраться до нейтральных вод.

Вот в этот момент лодка мгновенно и засекалась. В нашем городке во всю мощь начинала выть сирена – «боевая тревога!» и спустя буквально несколько минут свора вертолетов устремлялась в сторону залива и далее в Баренцево море. Необходимо было блокировать подводную лодку и принудить её всплыть и сдаться, пока она находится в наших территориальных водах. А блокировали подводную лодку, сбрасывая поперек её курса специальные подводные мины, так что если ты не хочешь подорваться, то вынужден будешь всплыть и сдаться.

В сторону нейтральных вод вражеские подводные лодки уходили в режиме радиомолчания, но, как только оказывались в нейтральных водах, то в радиоэфире начиналась целая истерия по поводу того, что наша морская авиация нарушает все международные договора и преследует, ни в чем не повинную мирную подводную лодку. Против подобного хамства и лжи, естественно применялись и соответствующие этому хамству меры: вся наша морская авиация тут же переходила в режим радиомолчания и продолжала уже в нейтральных водах ставить заградительные мины, тем самым заворачивая подводную лодку обратно в наши воды, где и принуждали её к всплытию.

Вот, примерно так я представлял в те времена в своих детских впечатлениях службу вертолетчиков морской авиации.