Ванька - встанька часть вторая

- Да я не про них, а про их голоса, - пытаясь растолковать Ивану свою мысль, машет у него перед лицом руками Михей.
       - Ну? - не понимая чего, добивается от него старик, спрашивает Иван.
       - Экий ты, право, непонятливый. Ты только представь. Вечер. Тишина. Сидят у себя на крыльце Сафрон и глухая. И вдруг глухая, как Царь-пушка, бабахает: «Тишина-то какая, Сафронушко». « Благодать, штиль на море», - не уступая в силе звука, как кормчий в шторм, ревет ей в ухо Сафрон.  «Хорошо. Спокойно»,  - грохочет на всю Андреевку глухая.  «Спит природа, все спит», - тяжелым басом, подобно дальнобойному орудию, ухает Сафрон. «Благолепие!» - как взрыв снаряда, разрывает вечернюю тишину радостный, насыщенный силой вопль Авдотьи. «Пора на покой!» - как противотанковая мина, бухает ей в уши Сафрон.  «Пора!» - шепотом, похожим на шум падающего дерева, соглашается с мужем Авдотья.
     Михей хрипло смеется над своим рассказом, нетерпеливо ерзает на стуле, и в очередной раз смотрит в сторону дома:
       - Да что они там вошкаются, Ваня? У них делов-то туда и обратно. Сволочной все же бабы народ, когда дело выпивки касается.
     Иван встал из-за стола, извинился перед стариком за то, что прерывает его, и поспешил навстречу гостье. Михей привстал на стуле и тоже увидел Матрену. Недовольно крякнув, он встал, попятился назад, опрокинул стул, зло матюкнулся, поднял его с земли, поставил на ножки и, повернувшись к дому, крикнул:
       - Паня,, ты что там, умерла? Тут подружка к тебе в гости пожаловала, выходи встречай, ставь на стол угощение.
     Проходя во двор через распахнутую Иваном калитку, Матрена с ходу затараторила:
         - Чего мелешь, старый хрыч, како угощение, я вон на крестника пришла посмотреть, - и, обнявшись с Иваном, жалостливо запричитала: - Вань, постарел-то как, ишь виски-то как обморозило да и похудел. В последний раз,  когда тебя видала, здоровей был. Уж не приболел ли, упаси Господи?
       - Да нет тетя, Мотя, на здоровье пока не жалуюсь, - радуясь встрече с почти родным, знакомым с раннего детства человеком, - прогудел Иван.
       - Ничего-ничего, дома-то быстро поднимешься, как тесто на дрожжах, - продолжала молотить скороговоркой старушка. - Насовсем приехал-то? - утирая платком выступившие на глазах радостные слезы, спросила она.
       - Насовсем приземлился, закончился мой затяжной прыжок. - усаживая крестную за стол, ответил Иван.
       - Ну и слава Богу, послужил и будя, пора и для себя пожить. Небось надоело кувыркаться-то в окопах да в походах? - сидя рядом с могучим мужчиной, которого она совсем крошечным держала на руках в молодости, продолжала задавать вопросы Матрена.
       - Кувыркаться. Он тебе что, клоуном в цирке работал, что ли? - встрял в разговор возмущенный словами жены Михей.
       - Я не с тобой разговариваю, - моментально отреагировала на слова мужа Матрена. - Если уж кому в цирке клоуном работать, так это тебе и самым что ни на есть главным. Армия  - она и есть армия. Сплошные переезды, казармы, землянки, худой паек да строевая подготовка.
     Михей сердито крутанул головой, зло сплюнул и, поражаясь такому поверхностному, наглому рассуждению Матрены об армии, сказал:               
       - Вот ядрена вошь, тебя послушать, так можно подумать, что ты в пехоте лет десять оттрубила, ишь слова-то какие вкручивает: паек, строевая подготовка, ты еще расскажи нам про галеты и пистолеты да  затяжной прыжок с парашютом.
       - А че про него рассказывать, наша с тобой жизнь и есть затяжной прыжок. До старости дожили, а парашют так и не раскрылся, костьми в могилу  гикнемся, не пожив по-человечески, - рубанула Матрена.
     -  Ясное дело, во всём я виноват, - гневно зыркнув на жену, пробурчал Михей, - Давай, давай вали всё на деда.  Меня  обвинять для тебя дело привычное.    
       - Да не тебя, при чем здесь ты, а власти наши долбаные, - как от приставучего ребенка отмахнулась от него Матрена. - Че вот расселся? - резко сменив тему разговора, накинулась она на мужа. - Небось выжидаешь, когда тебе выпить поднесут? Давай подымайся и иди травы поросенку нарежь. Неча без дела сиднем сидеть.
     Скрестив руки на груди, Михей молча слушал Матрену, давая ей выговориться. Наконец  не выдержал и встрял.
       - Ишь раскукарекалась, того и глядя затопчет. Щас вот после бани примем по граммульке и пойду, чай, не сдохнет твой боров с голоду.
     Матрена печально посмотрела на Михея, покачала головой и, обреченно махнув рукой, пожаловалась на него Ивану.
       - Вот всю жизнь, Ваня, ее, заразу, хлещет и все никак напиться не может. Изба так спиртным духом пропиталась, что опасаюсь иной раз спичку зажечь, боюсь, как бы огнем не полыхнуло.
       - Поговори у меня еще, поговори, щас вот озлюсь да как дохну на тебя, враз обуглишься, - выгнув по-чапаевски бровь и озорно сверкнув глазом, спокойно произнес Михей и, увидев выходящих из дома Прасковью с Аленой, вдруг неожиданно загорланил: «Эх, пить будем и гулять будем, а смерть придет помирать будем».
     Матрена  быстро встала из-за стола поспешила навстречу соседке и, принимая из ее рук снедь и рюмки, почти пропела.
       - С радостью тебя, Паня, ох счастье-то какое, вот уж Господь сподобил, сына домой вернул.
       - Спасибо, Мотенька, спасибо! И не говори, нежданно-негаданно счастье в дом залетело. До сих пор в себя прийти не могу.
       - Как с войны тебя встречают, - сказал Михей Ивану и хрипло рассмеялся.
     Не переставая радостно восклицать и восхвалять Господа, женщины подошли к столу и стали составлять на него принесенные с собой тарелки с нехитрой закусью.
       - Вот так-то оно лучше, - пододвигаясь к столу и принимая из рук Алены бутылку водки, - проговорил повеселевший дед. - Цены вам нет, когда вы при своих главных делах орудуете.
       - Это при каких же? - не почувствовав подвоха в словах Михея, спросила радостная Прасковья.
       - Как при каких? - вскидывая удивленно свои мохнатые брови, переспросил Михей. - При печи да в постели, ну иногда в баньке, спину нам попари...
       - Правильно, - не дав договорить мужу, оборвала его  Матрена. - Там, где нам цены нет, вы гроша ломаного не стоите. А петарды в печь бросать ума большого не надо.
     Сдернув  зубами с бутылки бескозырку, Михей не спеша разлил водку по стопкам.
       - Прям не баба, а крупнокалиберный пулемет. Как у тебя только язык не перегревается, - он протянул водку Матрене: - На-ко вот, охолони его малехо, а то не ровен час расплавится.
     Матрена приняла от Михея стопку и, бережно поддерживая ее снизу ладонью левой руки, сказала: - Ну, Вань, с возвращением тебя, а тебя, Паня, с радостью. Дай Бог, чтобы все у вас хорошо было!
       - Спасибо, - почти разом поблагодарили соседку сын и мать - и все выпили.
       - Ну вот и хорошо, - закусив водку тонким ломтиком соленого огурца, проговорила, вставая из-за стола шебутная Матрена. – Ты, Алена, ступай к Зотихе, - приказала она девушке. - Людка там тебя уже давно дожидается, присмотрите за старухой.
       - А может, я здесь тете Пане помогу, если Людка там? - заупрямилась было  Алена.
       - Иди, иди, без тебя здесь управимся, - беря ее за плечи, стала выпроваживать девушку Матрена.
       - И правда, ступай, доча, - подойдя к Алене, мягко проговорила Прасковья и  погладила ее по голове: - Людке-то там одной скучно небось, что ни говори, а с больным человеком молоденькой девушке сидеть радости мало,  вдвоем вам  там  веселее будет. И спасибо тебе за помощь.
       - Да че я там помогла, - зарделась от смущения Алена.
       - Ладно-ладно, не скромничай, Алена, - вмешался в разговор Михей. - И ступай.
     Сказав всем: «До свиданья»,   Алена обошла стол и направилась к калитке.
       - Вечером баба Галя вернется с базара, подменит вас, - уже вслед ей крикнула Матрена. Посмотрев вдруг на Михея, который под шумок наливал по второй себе и Ивану, разрядила в него свою словесную обойму: - А ты что, век тут сидеть собрался, пень трухлявый. Постыдился бы, человеку с дороги отдохнуть надо, в себя прийти немного, а ты?.. Что до вечера уже потерпеть не можешь? У тебя еще вся ночь впереди. Успеешь и напиться, и наговориться, выспаться и опохмелиться. Так что давай-давай, подымайся и домой поросенка кормить, да не забудь стайку вычистить, уже какой день собираешься, скотина по брюхо в навозе ходит. И рожу-то свою выскобли, а то оброс щетиной, как кабан  лесной, один нос только и видно.
       - Во, Вань, слыхал, как кроет, «катюша», а не баба.
       - А мне нравится, дядя Михей, что моя крестная не скрытная женщина,  а прямая, говорит все как есть, - мягко возразил старику слегка захмелевший от водки, солнца и хорошего настроения Иван. - Молчаливая женщина - женщина опасная, черт ее знает, что у ней там на уме и в сердце спрятано. Хорошо как-то написал поэт: «Взревет - медведь предупреждает, но рысь коварная молчит. И нас не громом убивает, а молча молнией разит».
       - А что? И впрямь путем сказано, - обнажив в улыбке свои желтые прокуренные зубы, согласился Михей и, встав из-за стола, задрал кверху голову и повторил: - А молча молнией разит. - Ишь ты. Да, это в точку сказано. Ладно, пойду я, Ваня, - сгребая с соседнего стула свое банное барахло, проговорил дед и, посмотрев на Матрену, небрежно спросил: - А ты когда придешь, скоро уж малой с озера прибежит, кормить надо?
       - Сам накормишь, все на печке стоит. Да не забудь разогреть ему борщ, а то опять, как в прошлый раз холодного нахлебается, - сердито глядя на мужа, приказала Матрена.
       -  Ладно, Мотя, пойдем в дом, они без нас скорее разойдутся, - беря под руку Матрену, сказала Прасковья.
       - Знаю я, как он тут разойдётся, - глядя на Михея, проворчала Матрена и, погрозив ему своим маленьким, жилистым кулачком, засеменила к дому вслед за Прасковьей.
       - Ну что ж, надо идтить, - покосившись на налитые им стопки, проскрипел недовольно дед и встал из-за стола.
       - Давай, дядя Михей, по последней на дорожку, - просекая ситуацию предложил деду Иван.
       - Ты, Ваня, мертвого уговоришь, - полушепотом просипел обрадованный таким финалом дед: - Только по-быстрому, пока моя «катюша» не видит, а то воя не оберешься.
     Покосившись с опаской на дом, мужики чокнулись и влили в себя вечно не достающиеся сто грамм водки.
       - Вот теперь порядок, - резко выдохнув спиртной дух, - сказал Михей и, зажав в руке банный сверток, направился к выходу.
     Провожая старика до калитки, Иван напомнил ему про аккордеон.
       - Ты уж не забудь, а то без музыки, сам знаешь, не шибко гуляется.
       - Штаны надеть скорей забуду, чем про него, голубчика, - сострил дед. - Музыка в застолье первейшее дело, без ей, голубы, гулянка, что патрон без пороха. Как на курок ни нажимай, выстрел не грянет. Не вспорхнет душа, не зазудит в теле.
     Дед вдруг смолк и, посмотрев на Ивана пьяненькими глазами, спросил:
       - Че, Ваня, красиво я про музыку сказал?
       - Угу, - улыбнулся Иван.
       - Значит, окосел малехо, - склонив голову на грудь, задумчиво произнес Михей. - Я уж это про себя знаю: как только начинаю сплетать словесные кружева, значит, пьяный. И самое страшное, крестник, ничего не могу с этим поделать. Может, мне начать книжки писать, а? Долбанул пузырь, хвать перо и давай по бумаге наяривать. Эх, жизнь, паскуда, и люблю же я тебя, когда пьяный. Ну все, пошел я, - протягивая Ивану руку, быстро проговорил Михей. - До вечера.
       - До вечера, - крепко пожимая твердую как железо кисть руки Михея, ответил Иван и закрыл за ним калитку.

***
     Хотя Слюдянка была скучным провинциальным городком, все же, проведя в ней день, Леха почувствовал, что настроение у него улучшилось. По своей натуре он был типичным человеком города. В нем он родился и в них вырос - по причине частых смен места жительства своих родителей- актеров. Вечный шум и сутолока, царившие в городах, въелись в его быт и стали для него привычной необходимостью. Покой и размеренность, присущие сельским жителям, действовали на него угнетающе, сбившись с городского ритма, он не знал, куда себя здесь деть, проклиная в душе свое вынужденное проживание в забытой Богом Андреевке.  « Один свет в окошке - это Алена, - думал Леха, выжимая до упора газ на прямых участках дороги. - Скорей бы из этой поганой дыры выбраться. И как они только здесь живут?! - проезжая мимо небольших деревушек, раскинутых по берегу Байкала, спрашивал он себя. - Ведь тоска смертная. Неужели им не хочется вырваться отсюда, туда, где люди веселей живут, интересней. Наверняка никто из них дальше Слюдянки и Иркутска не ездил. Ни разу в кабаке не сидел, уж не говоря о театре. Ну хотя бы просто так, из любопытства. Видать, для них вся Россия - это одна Иркутская область. Как они родились на этом клочке земли в трудах, так на нем в трудах и умрут. Разве это жизнь? Он мальчишкой объездил с родителями чуть ли не всю Россию, в каких он только городах не бывал, сейчас уж и не перечислишь. Правда, за границей еще не был, но какие его годы. Главное - не останавливаться на достигнутом, стремиться дальше, вперед. Форвард, Леха, и еще раз форвард. «Катящиеся камни мхом не обрастают», старина. Жизнь дается человеку только раз и прожить ее нужно так, чтобы, оглянувшись назал, можно было увидеть толпы обманутых женщин и горы пустых бутылок, оставивших приятные воспоминания о прекрасных мгновениях,  посетивших тебя в этой суетной и быстротечной жизни. Глупо, конечно, сводить все только к этому, но что бы там ни говорили наши земные моралисты, вино и женщины занимают в жизни мужчин огромное и немаловажное место». Проскочив Сухой ручей, так называлось небольшое село, расположившееся недалеко от Слюдянки, Леха перевел рычаг на вторую скорость - и машина медленно поползла в гору. Сделанная зэками в пятидесятые годы дорога пролегала на высоте трехсот метров над уровнем озера, опоясывая змеей выступавшие к Байкалу горы. Внизу, по берегу озера, проходила железная дорога. Поднявшись наверх, Леха сосредоточился на этом опасном участке автотрассы и не спеша стал огибать выступы гор, уверенно крутя баранку то влево, то вправо. Обогнув пятый или десятый выступ, Леха все собирался их посчитать, да каждый раз забывал, машина выскочила на простор и покатила по пологому длинному склону в низину. Горы уходили вправо, и Леха знал, что теперь трасса будет идти прямо до самой Андреевки. Отсюда, сверху, Лехе открывалась чудная картина. Слева внизу во всем своем великолепии простиралось благородное озеро, на поверхности которого, ослепительно бликуя,, колыхалась серебряная дорожка отраженных лучей заходящего солнца. Небо над Байкалом окрасилось в розовый цвет и его дневная прозрачность и синева постепенно блекли и таяли, уступая место приближающемуся вечеру. Густо поросшие зеленой хвоей горы потемнели, стали строгими, объемными и грозными.  «Как по-разному на протяжении суток на  нас воздействует природа, - усмехнувшись себе в зеркальце заднего обзора, подумал Леха. - Утром она обещает, в обед ласкает, вечером зазывает, а ночью страшит. Днем мы воспринимаем ее как цветной фильм, вечером - как черно-белый, а ночью... да ночью мы ее, если сказать честно, просто побаиваемся. Как только местные мужики ходят одни в тайгу, проводят там недели, а то и месяцы и не боятся опасностей! То ли они здесь на редкость смелые, то ли знают про тайгу все». Вот заведи его сейчас в тайгу километров на пять, он ни за что из нее не выйдет, заблудится и сдохнет с голоду, если, конечно, раньше зверь какой-нибудь не сожрет. То ли дело в городе. Задержался у кого-то допоздна в гостях, вышел на улицу, поймал тачку - и через  несколько минут дома. Хотя сравнивать деревню с городом нелепо. Город - это город, а деревня  - это деревня, и, если уж быть до конца честным, есть и у ней свои прелести. Один воздух чего стоит, не говоря уже о природе и здоровой деревенской пище, а сибирской особенно. Месяц назад возил его Толик с собой на Ольхон, к своему брату в гости. Чем только их там не потчевали. Омуль копченый, омуль соленый и печеный. Таймень, налим, хариус, линок, тройная уха, пельмени сибирские, икра домашняя и черная, и красная. Черемша, грибы, варенья разные, шашлыки из дичи, суп из баранины... Какой там, к черту, ресторан! А их вылазки на природу, ночная рыбалка - сказка, да и только. Хороший у Толика брат, озорной, веселый и трудяга. А главное - честный. Помнится, когда уезжали, Толик попытался всучить ему на прощанье крупную сумму денег. Надо было видеть глаза Николая, так звали брата Толика, чтобы понять, как ему стало неловко и стыдно за своего братца.  «Еще раз позволишь себе такое, в морду дам», - сказал он тогда и, пожав на прощанье Лехе руку, не попрощавшись с братом, пошел прочь от машины. «Видал, какой у меня гордый брат», - бросил зло ему вслед Толик. Надо бы махануть как-нибудь на Ольхон в гости к Николаю, он звал Леху. Вот только когда. А как там красиво, обалдеть можно. Да, что ни говори, Сибирь -  это Особь. Интересно, если он уедет отсюда куда-нибудь, например, в Москву или в другой город, будет ли его тянуть сюда? Будет, Лешенька, будет и еще как. Сюрпризная все-таки штука жизнь. Совсем недавно, прошел всего лишь год и один месяц, как он жил в Москве, а теперь вот здесь, в Сибири. Такого крутого поворота судьбы в своей жизни он даже в кошмарном сне не предполагал увидеть. Да, не зря говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Если бы не тот случай с пьяным омоновцем, он бы и по сей день жил в Москве. Видать, не судьба. Хотя, если сказать честно, душа его так и не прикипела к столице, хоть и прожил он в ней в общей сложности восемь лет. В Москву он приехал после армии поступать в политехнический институт. Учиться именно в нем Леха хотел давно и готовился к экзаменам основательно. Благодаря Аллаху времени для этого на узбекистанской границе, где он служил, у него было достаточно. Интерес к технике имел давний, и привил его Лехе их севастопольский сосед по лестничной площадке Максимыч, в прошлом механик торгового судна. У Максимыча был автомобиль «Волга» и гараж прямо во дворе дома, в котором Леха частенько проводил время со старым моряком-пенсионером. В технике Максимыч разбирался, как Бог в Библии, и, зная это, владельцы автомобилей, проживающие в их квартале, нередко обращались к нему за помощью. Как только наступал май, Максимыч укладывал в багажник своей старенькой «Волги» плащ-палатку, рыбацкие снасти, ружье и отправлялся, как он сам любил выражаться, в «одиночное плавание». Сначала - в Псков к сыну, погостив у него какое-то время, ехал в Ленинград к дочке. Погостив у детей, Максимыч возвращался и оставшиеся два месяца колесил по Крыму, навещая старых друзей по службе в торговом флоте. Домой приезжал уже к сентябрю и сразу ставил машину на капитальный ремонт. Увидев распахнутые ворота гаража Максимыча, Леха мчался домой, быстро переодевался в свою так называемую спецодежду и спешил к старому моряку засвидетельствовать сво почтение. Старый моряк приветствовал Лешку и обязательно что-то дарил: то ласты с маской, то спиннинг, а в последний раз подарил ружье для подводной охоты, которое купил для него в Ленинграде. Немного покалякав о том, о сем, они приступали к ремонту. Куда не могла пролезть огромная лапища Максимыча, маленькая ручонка Лешки пролазила свободно и, следуя указаниям старшего механика, точно выполняла поставленную перед ней задачу. Нет, не просто бездумно механическая работа, а работа, обязательно сопровождаемая объяснениями Максимыча: что за узел, какие функции он выполняет и с чем связан. При разборке указывалась причина поломки и разъяснялось, как ее устранить. За три года благодаря Максимычу Леха научился многому. В четырнадцать лет он уже неплохо водил машину, хорошо разбирался в правилах уличного движения и дома, лежа ночью в постели, с закрытыми глазами мог мысленно проследить последовательность работы двигателя, начиная от бензобака и заканчивая выхлопной трубой. Закончив десятый класс, Леха поступать не поехал, а устроился работать по рекомендации Максимыча помощником механика на портовый буксир. За год он успел, параллельно с работой в порту, закончить вечернюю автошколу и получить права на вождение автомобиля. Потом была армия и опять школа, только на этот раз сержантская. Помнится, гоняли их там нещадно. Сама служба проходила на отдаленной точке в горах, километрах в пятидесяти от ближайшего населенного пункта.  В увольнение они не ходили: во-первых, опасно, а во-вторых, далеко, да и некуда. Танцы в аулах не устраивались. Одна радость и развлечение - пограничные собаки с умными и настороженными, как и у их хозяев, глазами. Крепко любили их пограничники. Многие, когда уезжали на дембель, прощаясь с ними, плакали. Гладя свою любимицу по холке, возмужавший на границе парень размазывал, как ребенок, по лицу кулачищем слезы, целовал собаку в нос и приговаривал: «Прощай, моя родная, прощай навсегда, прости, если когда ненароком обидел. У-у-у, не могу!»
     И никто в эти прощальные минуты пограничника с собакой не позволял себе пошутить в его адрес, никто, потому что каждому рано или поздно это предстояло пережить.
     Выйдя весной девяностого года на дембель, Леха сразу, не заезжая домой, отправился в Москву поступать в институт. Выдержав экзамены, он был зачислен на первый курс, после чего уехал в Севастополь повидать родителей. В сентябре вернулся в Москву, устроился в общежитии, и началась его студенческая  жизнь, а жизнь армейская, которой он по инерции какое-то время еще продолжал жить, стала потихоньку отходить на второй план, тускнеть и забываться. Новая жизнь упорно оттесняла старую. Так настоящая любовь анестезирует юношескую влюбленность, нет, не убивает, а погружает в глубокий и беспробудный сон. Она продолжает в нас жить, но чувствительность теряет и лишь изредка будоражит нашу память приятными воспоминаниями. Почти то же самое произошло и с Лехиными чувствами. Институт и его шалая атмосфера захватили Леху целиком. Появились новые друзья, новые интересы. Знания, которые давал ему институт, тормошили его любознательность и подхлестывали желание знать о предмете как можно больше. А чтобы быть в курсе последних новшеств в автомобилестроении, как у нас, так и за границей, необходима была свежая техническая литература. И рыская по книжным магазинам города, Леха отыскивал ее. Чего только ему не приходилось делать. Он завязывал полезные знакомства с продавцами книг, приезжал на дом к авторитетным технорям, по рекомендации своих педагогов изучал английский язык, потому что самая лучшая литература выходила на английском языке. Ждать, пока ее переведут, было бессмысленно - через год-два она устаревала, а Лехе всегда хотелось шагать в ногу с прогрессом. Часто он недоедал, недосыпал, но, несмотря на все трудности студенческой жизни, ни времени, ни денег на самоусовершенствование Леха не жалел. И видя в нем жадное стремление к знаниям, педагоги шли ему навстречу, щедро отдавая то, что знали, гордясь в глубине души тем, что дни, месяцы и годы, потраченные на обучение таких, как Алексей Разоров, прожиты недаром. Закончив с отличием институт, Леха получил свободный диплом и уехал в Севастополь к родителям. Там, в том же порту, где начиналась его трудовая жизнь, он устроился работать механиком по ремонту судовых двигателей. Там же, в Севастополе, познакомился с одной юной москвичкой - Ларисой, отдыхавшей у своей крымской подруги летом. Когда через месяц Лариса засобиралась домой в Москву, Леха вдруг поймал себя на мысли, что жить без нее он уже не сможет. Без Ларисы все теряло смысл: и хорошая работа, и квартира, которую обещали скоро дать, и красивый солнечный город на берегу моря. Леха сделал Ларисе предложение, и она ответила согласием. Но жить в Крыму Ларисе не хотелось, и она настояла, чтобы Леха уехал с ней в Москву, к ее родителям. Механиков в столице и без Лехи хватало, и он на первое время, чтобы не сидеть на шее у новых родственников, устроился на работу в автопарк слесарем-ремонтником. Жили они у родителей Ларисы в двухкомнатной квартире хрущевского дома на улице Новаторов. Работы в парке хватало, а вот денег в доме было недостаточно. Через полтора года их совместной жизни Лариса стала проявлять недовольство. По вечерам, когда они оставались одни на кухне, принималась жужжать про мужей своих подруг, преуспевающих бизнесменов, кооператоров. Про то, как они шикарно живут и что имеют, прозрачно намекая Лехе, что неплохо бы и ему заняться наконец каким-нибудь настоящим прибыльным делом. «Может, мне в рэкетиры податься?» - усмехаясь, спрашивал у нее Леха. «Ну если ничего другого придумать не можешь, можно и в рэкетиры, - с издевкой в голосе отвечала Лариса. - Что же мы так и будем весь наш век на твою вшивую зарплату жить? Это раньше на нее можно было хоть как-то существовать, теперь, как ни крои, не хватает. Да ты посмотри на себя, здоровый мужчина, с высшим образованием, пограничник, каратэ знаешь, а чем занимаешься? В автопарке гайки крутишь? Сейчас такие парни, как ты, бизнесменам для их охраны везде требуются. И ничего зазорного в этом нет. Зарабатывать будешь раз в десять больше, чем в твоей государственной грязной слесарке, и не бензином будешь вонять, а дорогими духами пахнуть. Границу бесплатно охранял, а здесь - за деньги и не за наши, деревянные, а за доллары».  «А если убьют?» - пытаясь разобраться, что для Ларисы важнее, деньги или он сам,  невозмутимо спрашивал Леха. «Ну уж так сразу и убьют, - не улавливая, к чему он клонит, активнее наседала на него Лариса. - На границе же не убили, а здесь и подавно. Сейчас у каждого охранника бронежилет имеется. Случается, конечно, что и убивают, но чаще того, кого охраняют. Убийцы тоже не дураки, зачем им телохранителя убивать, им за него денег не платят. И потом, надо быть хитрее и бдительнее, зря под пулю не соваться, тебя же на границе учили этому». «Хорошо, я подумаю», - выслушав очередную бредовую идею жены, как быстро разбогатеть, соглашался Леха, с каждым разом все больше убеждаясь, что его женитьба на Ларисе была большой глупостью. Глупостью, которую совершает почти каждый третий. Редко кому удается сохранить свой первый брак на всю жизнь. Прожив вместе эти полтора года и убедившись, что, кроме постели, их жизненные точки больше нигде не соприкасаются, они подали на развод и разбежались в разные стороны. Леха принял решение вернуться в Севастополь, потому как ехать ему больше некуда, и попытаться там устроиться на прежнюю работу. Но судьба распорядилась с ним иначе. Случайно встретившийся в метро сокурсник Сашка Кучер изменил его планы. Встреча с товарищем по институту, пусть даже прошло немного времени, всегда радость. Наверное, потому, что годы студенчества - лучшие годы в нашей жизни. Это молодость, жажда жизни, мечты, частые свидания и надежды, надежды, надежды.
     Глядя на растущие вдоль  дороги сосны и ели, Леха невольно сравнил жизнь людей  с их жизнью. Немного поразмыслив над этим в общем-то дурацким сравнением, он пришел к выводу, что у людей с ними мало общего. Похожи они лишь в том, что так же, как и люди, рождаются на этой земле и на ней умирают, так же оставляют после себя себе подобных. Их жизнь намного длиннее, чем человеческая, и их внутренние процессы протекают не спеша, намного медленнее человеческих. Они наслаждаются жизнью, пьют ее по капельке. Мы же, люди, глотаем все, что она нам дает, не пережевывая, будь то хлеб, информация или любовь. Особенно в молодости. Мы и молодость-то любим за ее всеядность, чувственность и за жадность до острых ощущений. Еще за дикие, фантастические мечты, которые преследуют нас лет до сорока пяти и от которых мы не в силах отвязаться, потому что, стоит их только на время прогнать от себя, как сразу же хочется застрелиться. И ведь становясь зрелыми, мы понимаем, что наши мечты - мираж, знаем твердо, что никогда они не сбудутся, и тем не менее ждем и верим, авось какая-нибудь из них осуществится… Сбросив скорость, Леха достал из «бардачка» сигареты и закурил. Мысли его опять унеслись в недалекое прошлое, в Москву.  Интересно, как там поживает Лариса, наверное, вышла замуж за бизнесмена или за телохранителя. Целеустремленная девушка, хотя со странностями. Не любила ходить в гости, к себе тоже никого не приглашала, не любила кино, театр. Нельзя сказать, что она была глупая, напротив, не по годам умна и рассудительна. Житейской хватки ей было не занимать. Желание учиться и обрести профессию у нее отсутствовало напрочь. «Я женщина, - говорила она. - И этим все сказано. Мое дело - рожать и воспитывать детей, а твое, Лешенька, -   нас обеспечить».
     За полтора года, будучи женатым, Леха ни разу не позвонил ни одному знакомому москвичу, а их у него за пять лет учебы в институте было немало. Сначала ему и с Ларисой было хорошо, а потом, когда начались семейные неурядицы, вообще пропало желание говорить с кем-либо и уж тем более видеться. И вдруг, встретив Сашку Кучера в метро, он очень обрадовался. И совсем не потому, что ему что-то было от него надо, а просто так, увидел - и душа подпрыгнула как мячик. Они обнялись, и Сашка, не дав, растерявшемуся от неожиданной встречи Лехе рта раскрыть, тут же расстрелял его в упор вопросами: «Проездом?  Нет?  Живешь?  Давно?  Ну ты, засранец, даже не позвонил. Спешишь куда-нибудь?  Нет.  Отлично! Так, сейчас моя станция, выходим и ко мне на хату, там и поговорим нормально».
Сашка Кучер еще в институте отличался деловитостью. Все мероприятия на курсе проходили под его неизменным руководством: будь то юбилей, свадьба, похороны, спортивные соревнования или выезд всем курсом за город на природу. Глядя на высокого, нескладного парня с тонкими чертами лица и карими печальными глазами,  никогда не подумаешь, что этот тихий, интеллигентный человек может быть лидером. И что интересно, в вожаки их курсовой разношерстной стаи Кучер никогда не рвался. Курс выбрал его сам. За умение ладить с людьми, за не злой, а мягкий юмор и, конечно же, за умение спокойно, без лишней суеты решать в пользу студентов проблемы, которые возникали у них на курсе. А их всегда было достаточно. Это и пьянки и драки, несчастная любовь, беременность и отчисление из института. Всякое бывало. Вот и приходилось Сашке замаливать их грехи в кабинете декана.  «Не бойся, Кучер вывезет, - утешали вляпавшегося в неприятность однокурсника ребята. - У Сани проколов не бывает, вывезет и тебя, будь спокоен». Оправдал свою фамильную кличку Кучер и на этот раз. За три часа, которые Леха просидел у него в гостях за рюмкой водки, Сашка решил две главные проблемы: где Леха будет жить и где работать. «Поживешь пока здесь, в моей коммунальной берлоге, - в конце их разговора сказал он. - Дальше видно будет. Работать тоже будешь у меня, в моем автосервисе. Я тут свое дело открыл, придешь - увидишь. Так что сегодня же привози сюда свои манатки, устраивайся и завтра в восемь ноль-ноль - как штык в моей конторе. Вот тебе ключи от хаты, а это моя визитка, на ней указан адрес твоей новой работы и мои телефоны». Леха тогда поинтересовался, где будет жить сам Сашка, на что Кучер ответил: «Вообще, постоянно я живу у матери, кстати, запиши ее телефон, он в визитке не указан». Леха достал записную, полистал: «Да он у меня есть, смотри!». «Вот и отлично!» - глянув на запись, произнес Сашка и, попрощавшись с Лехой, умчался по своим делам. С этого дня Лехина жизнь потекла по другому руслу. Мастерская и штат у Сашки Кучера были большие. На ремонт можно было ставить сразу десять машин.
     Бригада толковых слесарей имела все, что требовалось для добротного и быстрого ремонта. Отличное оборудование, классный инструмент, в основном немецкий, нужное количество запчастей и царившие в мастерской порядок и аккуратность придавали ей западный шик, и работавшие в ней люди, чувствовалось, дело свое знали, трудились на совесть. В основном в Сашкиной мастерской ремонтировались иномарки, которые богатые новые русские по пьянке нещадно били. Столкнувшись на практике с мерсами, вольвами, джипами и другими зарубежными машинами, Леха был поражен их мощностью, надежностью и дизайном. Работал он с интересом и спустя полгода, знал о машинах почти все, основательно изучив их недостатки и достоинства. Работал он, как и все в мастерской, добросовестно, но почему-то именно он, то ли благодаря своей располагающей внешности, то ли веселому нраву, а может, обширным знаниям в автомобилестроении, стал пользоваться у владельцев зарубежных тачек особым авторитетом. Многие из них старались попасть именно к нему. У них даже была между собой какая-то договоренность, что-то вроде очереди, что слегка льстило Лехиному самолюбию. Жалованье Сашка ему положил хорошее - восемьсот долларов в месяц да еще крутые лично от себя по окончании ремонта подкидывали. Так что у Лехи были деньги, и месяцев через девять, подзаняв у Сашки зеленых, купил он себе хорошую комнату в коммуналке, рядом с метро «Кропоткинская». Все шло отлично, и не сорвись он тогда, в тот роковой вечер, то и по сей день жил бы в Москве, а не кис здесь, в этой проклятой, забытой Богом дыре. А произошло вот что.  Как-то раз вечером  познакомился Леха в кабаке с одной симпатичной девушкой. После очередного танца Леха позвал ее за свой столик. Они немного выпили, поговорили и Леха пригласил ее к себе домой. Света, так звали новую знакомую, не стала ломаться, набивать себе цену, а просто сказала, что Леха ей симпатичен и у ней нет причин для отказа. Выйдя из ресторана, они поймали такси и поехали к нему домой на «Кропоткинскую». Сидевшая на заднем сиденье очаровательная Света и приятная в перспективе ночь будоражили Лехино воображение. Не умолкая ни на секунду, он говорил ей какие-то глупости, острил, смешил ее, смеялся сам, и настроение у него в тот вечер было просто отличное. И поэтому, когда он увидел впереди на дороге голосовавшего парня в форме омоновца с девушкой, то  великодушно попросил таксиста остановиться. Не говоря ни слова, парочка уселась на заднее сиденье рядом со Светой. Сняв берет, парень вытер им со лба пот и, наклонившись через сиденье к водителю, приказал: «На Трубную площадь и побыстрей». Удивившись такой бесцеремонности, Леха обернулся и посмотрел на служивого. Как оказалось, парень был крепко навеселе. Леха улыбнулся Свете и спокойно поправил служивого:
       - Нет командир, сначала на «Кропоткинскую», а уж потом на Трубную.
       - А ты заткнись, - резко оборвал Леху мент и, положив левую руку на плечо таксиста, твердо сказал: «Делай, что тебе приказывают!».
     Таксист остановил машину, посмотрел на омоновца и на Леху: «Давайте решим, мужики, окончательно, куда мы все-таки едем».
       - Я уже решил, -  глядя в упор на Леху злыми глазами, проговорил омоновец.
     Ехал бы Леха один, он бы, пожалуй, пошел навстречу этому зарвавшемуся салаге, у которого, видать сильно, чесалось в одном месте, но он был с дамой и ронять себя в ее глазах ему не только не хотелось, но и претило.  «У всякого беспредела есть свой предел и обратное действие», - подумал он тогда, а вслух произнес:
       -  Мы выходим!
       - Сообразительный пижон, давай выпуливайся, заодно местечко мне освободишь, а то нам втроем тесно.
     Обе дверцы открылись почти одновременно и, выйдя из машины, Леха оказался с омоновцем лицом к лицу.
       - А может, все-таки заедем сначала на «Кропоткинскую», - поглядев по сторонам,  лениво протянул Леха.
       - Да пошел ты, - рявкнул поддатый омоновец и потянулся рукой к передней дверце.
     И Леха пошел. Чуть присев на правую ногу, он всем корпусом провел мощный удар правой, в солнечное сплетение противнику. Такой прыти от «гражданской гниды» тот явно не ожидал. Их братия уже давно смотрит на гражданских как на трусливое и безропотное стадо баранов. С выпученными и налитыми злобой глазами парень начал медленно оседать, пытаясь открытым ртом втянуть в себя воздух выбитый из него Лехой. Упав на колени, он хватался за полу Лехиного пиджака, пытаясь встать на ноги. Взяв его за волосы левой рукой, Леха чуть приподнял его голову и отведя правую ногу назад, с маху врезал ему коленом прямо в подбородок. Леха скорее почувствовал, чем услышал, тупой хруст челюсти, о которую ударилось его колено. Крик он услышал несколькими секундами позже. Знакомая вырубленного напрочь мента, визжала на всю улицу. Леха приказал стоявшей тут же рядом с машиной обалдевшей от всего происходящего Светке садиться в такси, сел сам и, не глядя на водителя, бросил:
       - К метро  «Красные Ворота».
     Не говоря ни слова, таксист лихо развернул машину на ночной безлюдной улице и поехал по названному адресу. Проехав молча минуты две, водитель не выдержал:
       - Хоть ты и крутой, видать, мужик, да только зря ты с ним связался.
     Леха посмотрел на пожилого таксиста и ничего не ответил.
       - Они тебя теперь искать будут, - продолжал тот, глядя на дорогу. - И будь уверен, найдут. С ними шутки плохи. Москва хоть и большой город, но спрятаться в ней от них тебе, парень, не удастся. Уезжать тебе надо.
     Проезжая мимо Манежа, Леха кивнул головой на Кремль и сказал:
       - Ничего, в Мавзолее у Ильича месяцок отлежусь. Старик, надеюсь, в бесте не откажет. Одному ему там после того, как дружка убрали, лежать небось скучно. Вот я и составлю ему компанию. Нам с ним найдется, о чем потолковать.
     Таксист покосился на Леху:
        - А ты, я вижу, еще и шутник. Это хорошо.
     Подъехав к памятнику Лермонтова, у Красных Ворот, водитель остановил машину и спросил:
       - Куда теперь?
       - Все, шеф, приехали, - Леха достал из кармана бумажник, чтобы расплатиться.
       -  Не надо, - глядя куда-то вперед через лобовое стекло, сказал вдруг таксист.
     Леха поднял глаза, внимательно посмотрел на сидящего рядом с ним пожилого седого мужчину за рулем и спросил:
       - Скажите, а почему вы не уехали, когда у меня с ментом началась заварушка, чего ждали?
       - Не денег, как ты сам понимаешь, - продолжая смотреть вперед,  ответил таксист. - Для меня важнее было увидеть другое.
     Сделав паузу, он достал из кармана пачку «Примы», закурил и, повернувшись в пол-оборота  к Лехе, продолжил:
       - Как они стреляли в свой народ и били, я видел и даже сам испытал, а вот как бьют их, когда у них нет щита и дубинки, мне довелось увидеть впервые. Мне самому следовало бы тебе заплатить за такое зрелище, да ведь тоже не возьмешь?
       - Не возьму, - ответил Леха и, пожелав таксисту доброго пути, вышел со Светой из машины.
     Пройдя немного вперед по Новой Басманной, они свернули в какой-то проулок и, чуть поплутав между домами, набрели на детскую площадку с небольшой квадратной песочницей и старой беседкой. Присев  на лавку, Леха развязал галстук, запихал его в карман и посмотрел на часы. Стрелки показывали без двадцати пяти минут двенадцать.
       - Ну что теперь? - закуривая сигарету, нарушила их долгое молчание Света.
     Леха поднялся, оглядел темный двор и, повернувшись к ней, тихо обронил:
       - Не знаю.
     Отбросив сигарету в сторону, она встала с лавки, обняла Леху за шею и, прижавшись к его груди, прошептала:
       - Жаль.
     Леха нашел ее губы, нежно поцеловал и, склонившись над ее головой, грустно сказал:
       - Мне тоже, Светик. Ты уж прости, но сегодня ехать ко мне нельзя, опасно, да и надо сейчас побыть одному, подумать, что  дальше делать, а ты поезжай домой, - и слегка отстранившись, посмотрел ей печально в глаза: - Встретимся в другой раз, ладно. Оставь, пожалуйста, мне номер своего телефона, я тебе позвоню.
     Света взяла со скамьи сумочку, достала из нее записную книжку с маленькой авторучкой на цепочке, быстро написала номер телефона, вырвала листок и протянула его Лехе.
       - Ты позвонишь? - с просительными нотками в голосе произнесла она.
       - А куда я денусь, - беря листок, ответил Леха, а про себя подумал, что он и вправду не знает, куда, но то, что из ее жизни куда-то денется, это точно.
     Накинув сумочку на плечо, Света быстро вышла из беседки и  направилась к освещенной со стороны улицы арке в сторону метро «Красные Ворота». Леха двинулся  за ней, чтобы проводить, но она остановила его:
       - Не провожай меня. Не надо, я  дойду сама. Так для тебя будет безопаснее. За тобой есть кому приехать?
       - Есть, - успокоил ее Леха и, спохватившись, достал из кармана бумажник: - Извини, совсем из головы вылетело. Вот возьми на такси.
       - Деньги? - тусклым голосом и с тоской в глазах переспросила она Леху.
       - Ну да, - слегка опешив от  вопроса ответил Леха.
       - Деньги у меня, Алеша, есть, а вот… - и не договорив чего-то главного и очень, наверное, для нее важного, тихо ушла из его жизни.
     В груди у Лехи тогда что-то дрогнуло и оборвалось. «Вот и все, «дальнейшее - молчанье», - вспомнились последние предсмертные слова Шекспировского героя. На душе было пусто и грустно. Облокотившись на перила беседки, Леха достал пачку «Мальборо» и закурил.
       «Ну что, Леша, подобьем баланс, выведем, как говорят бухгалтера, наши дебеты и кредиты, что за нас и что против нас?».  Немного поразмыслив, он пришел к неутешительному выводу: против него набегало гораздо больше, нежели за. Во-первых, избиение сотрудника милиции с нанесением тяжких телесных повреждений в присутствии посторонних. Во-вторых, побег с места преступления. Неоказание помощи пострадавшему от твоих рук человеку. За него был только один хилый фактик: то, что омоновец был пьян и сам спровоцировал драку. Да, хреновый аргумент, так, соломинка для утопающего. Как ни крути, первым ударил он, и это в суде будет решающим. Тут никакой адвокат не поможет, будь он даже  семи пядей во лбу. Да и вряд ли до суда дело дойдет Короткая автоматная очередь - вот что, скорее всего, будет последним, что он услышит в своей жизни.
     Леха затоптал докуренную сигарету и подумал, что здесь ему оставаться небезопасно. Вдруг они случайно выйдут на таксиста и тот назовет им место, где он его высадил. Они обязательно устроят в этом районе чес. Хотя вряд ли он им скажет. Судя по их короткому разговору в машине, он их ненавидит лютой ненавистью. Но на всякий случай подстраховаться не помешает. Как говорится, береженого и Бог бережет. Посмотрев по сторонам, Леха решил двинуться в сторону «Чистых прудов». Выйдя на угол Новой Басманной, он перешел Мясницкую, свернул за обувным магазином в какой-то проулок и потопал в сторону Покровки.
        «Да, дрянь дело, - внимательно поглядывая по сторонам развороченной ремонтом улицы, размышлял Леха. - Влип он наглухо. Теперь сослуживцы этого сопляка-омоновца будут искать его до тех пор, пока не найдут. За своих они мстят и мстят жестко. В Москве ему оставаться нельзя, линять надо отсюда, таксист был прав. Рано или поздно они на него выйдут, выследят и где-нибудь в укромном местечке прихлопнут как муху.  Вложат ему, уже мертвому, в руку какой-нибудь занюханный газовый пистолет, с виду похожий на боевой, напичкают карман наркотой, а в рапорте напишут, мол, пытался оказать сопротивление, стрелял, и они вынуждены были открыть огонь на поражение. Откуда им было знать, что у него не боевой пистолет, а газовый. Не идти же к преступнику с белым флагом, чтобы выяснить, какое у него оружие - игрушечное или настоящее. Ну а если предположить, что никто его убивать не будет и дело все же дойдет до суда. В этой ситуации, конечно, много будет зависеть от того, что скажут свидетели. Таксист займет его сторону, потому что у него к представителям закона свои, особые счеты. На Светку тоже можно положиться, она вроде запала на него. Да не найдут они меня, - вдруг рассердился на себя Леха. -  Слишком мало у них зацепок. То, что он при них назвал адрес, ерунда. Кропоткинская большая. Пока будут его искать, он десять раз успеет поменять свою комнату. Омоновец вряд ли сумеет сейчас помочь следствию. Он, пожалуй, только через месяц сможет пасть открыть. А вот его баба - эта реальная  для него опасность. Интересно, засекла она номер машины? Вряд ли, потому что была в шоке и орала как резаная, хотя кто ее знает. Насчет того, запомнила ли она его рожу, сомневаться не следует - смотрела на него во все глаза. Людей, которые причиняют нам боль, неважно какую, моральную или физическую, мы запечатлеваем в своей памяти на всю жизнь.
«Вот как сейчас его морду перед собой вижу, -  говорит она сейчас, наверное, в отделении милиции какому-нибудь дотошному следователю».
     Леха вдруг застрял на слове «вижу», даже несколько раз произнес его вслух. Что-то в нем скрывалось, а вот что, он никак не мог сообразить. Фоторобот - вдруг осенило его, как же он сразу об этом не подумал. Сейчас они занимаются именно этим. Составляют по ее словам его физиономию, а это - начало его конца. Как только они с этим закончат, найти его будет делом нескольких дней. Механика простая. Сначала ознакомят всех сотрудников милиции с его физиономией, потом расклеят портреты у станций метро с надписью «Разыскивается опасный преступник», покажут его фоторобот несколько раз по телевизору - и все, можно считать, его песенка спета. Так что теперь его судьба «в руце Божьей».  Ладно,  нечего отчаиваться. У него еще есть время, чтобы придумать, как из этой страшной ситуации выкарабкаться.
     Пройдя Большой Харитоньевский переулок, Леха вышел к станции метро «Чистые пруды». Телефонных жетонов у него не было. «Это плохо, - подумал Леха, - придется войти в метро и купить их побольше. В его ситуации они ему понадобятся». Спустившись вниз по лестнице, он посмотрел в сторону турникетов и, не заметив ничего подозрительного, подошел к окошечку кассы. Оно было закрыто, но внутри горел свет. Леха достал из бумажника сто рублей и постучал по стеклу. Окошко кассы открылось - и из него выглянуло сердитое накрашенное лицо кассирши.
       - Закрыто, не видишь, что ли, - зло сказало накрашенное лицо и попыталось закрыть за собой окошко, но не успело. Леха просунул внутрь руку с деньгами и как можно ласково попросил:
       - Пожалуйста, десять на телефон, без сдачи. Лицо посмотрело на деньги, на Леху и, решив в уме несложную математическую задачу, выдало ему десять жетонов и захлопнуло окошко.
     Выйдя из метро в сторону памятника Грибоедову, Леха прошелся по парку и метров через сто свернул на улицу. Отыскав телефон-автомат, набрал Сашкин номер. Через несколько гудков услышал в трубке его голос. Рассказав вкратце, что с ним произошло, Леха попросил Сашку приехать к нему и помочь разобраться в ситуации, в которой он очутился.
       - Где ты сейчас? - спросил Сашка.
       - На «Чистых прудах».
       - Жди меня в аллее напротив театра «Современник», я выезжаю, - приказал Сашка и положил трубку.
     Слушая телефонные гудки, Леха вдруг почувствовал, как его лицо и уши заливает жар. «А вот и стыд пожаловал», - промелькнуло у него в голове.
Давненько он его не испытывал. Стыд перед человеком, который  и так много для него сделал и вынужден делать опять, невзирая на неприятности, которые могут возникнуть у него в связи с Лехиным делом. Если менты узнают, что Сашка скрыл преступника и даже помог ему скрыться, они устроят Кучеру такую «веселую» жизнь, что он будет вынужден закрыть свой автосервис. «Крыша» в такой ситуации бессильна. С омоном «быки» воевать не будут. У ребят в беретах хватка бульдожья. Пока до горла не доберутся, не успокоятся. И его «величество закон» всегда будет на их стороне. Воевать с ними в открытую - дохлый номер. Да если бы не их продажное высокое начальство, они бы за пару суток передушили все московские бандитские группировки. В этом можно не сомневаться.
     Сашка подъехал минут через тридцать. Леха увидел, как его темно-синий джип вылетел со стороны Покровки и резко затормозил у входа в театр. Леха помахал вышедшему из машины Сашке и быстро направился в его сторону. Заметив Леху, Сашка нырнул в джип и раскрыл нараспашку заднею дверцу. Подбежав к машине, Леха сел в кабину - и они поехали.
       - Выпей и, если начнут тормозить, заваливайся на сиденье, притворяйся пьяным, а пока пригнись, не маячь в окошке, - Сашка протянул Лехе двухсотграммовый шкалик с коньяком.
     Леха сделал большой глоток и, наклонившись к Сашке, спросил:
       - Куда мы едем?
       - К тебе, куда же еще. Заберем документы и барахло. Много его у тебя там?               
       - Все в один чемодан уместится.
       - Слава Богу, хоть этим утешил, - мрачновато пошутил Сашка.
     Дальше до Кропоткинской они ехали молча. В двухстах метрах от Лехиного дома Сашка остановил машину и,  повернувшись к Лехе, сказал:
       - Теперь слушай и запоминай. Сейчас я пойду в твою хату, кстати, дай мне ключи.
     Леха дал. Сашка взял ключи и продолжил:
       - И разведаю, не ждут ли тебя там гости, хотя я в этом сомневаюсь, но убедиться...
       - Нет, так дело не пойдет, я не намерен тебя подставлять. Сам пойду, - запротестовал Леха.
       - Ты сначала все до конца выслушай, а уж потом на мины, - мягко сказал Сашка и продолжил: - Если там менты, я скажу, что снимаю у тебя комнату, где ты в данное время проживаешь, я не знаю. Ты передо мной не отчитывался. Сдал мне на три месяца комнату, получил деньги и слинял. Например, к своей сожительнице, к другу или к родственникам.
     Слушая Сашку, Леха удивлялся его спокойствию и хладнокровию: «Он ведь не настолько глуп, чтобы не понимать, чем для него все это может закончиться. И тем не менее идет на риск».
       - Соседи твои когда спать ложатся? - подбрасывая в руке ключи, спросил Сашка.
       - Рано, они трудяги, им к восьми на работу.
       - Трудяги, - улыбнулся Сашка. - Это сегодня такая редкость, - отделив от связки своих ключей два ключа, подал их Лехе. - На, возьми, один ключ от моей «берлоги», второй - от машины. Если меня долго не будет, уезжай ко мне и жди там до упора. И никуда не уходи, никуда, понял. Все необходимое - жратва, курево - там есть. Если у тебя дежурят, меня, конечно, задержат, но ненадолго, в крайнем случае до утра, а когда отпустят, я тебе позвоню, усек?
     Приоткрыв  дверцу машины, Сашка на секунду замер, потом медленно повернулся к Лехе и вдруг неожиданно спросил:
       - Алексей, а что надо сказать дяде Саше?
     Почувствовав неловкость за свое опоздавшее «спасибо», Леха пожал плечами:
       - Одной благодарности в такой ситуации мало, Саня.
       - Да я не об этом, старик, - поморщился Сашка.
     Леха внимательно посмотрел на товарища и вдруг сделал для себя маленькое открытие: Сашка при всей его интеллигентности и врожденной осторожности далеко не трус и ему  даже нравится участвовать в этой авантюре.
       - Я жду, - глядя на Леху смеющимися глазами, торопил его с ответом.
       - А, да, ни пуха тебе, ни пера, - вспомнив наконец подзабытый им старый студенческий девиз, пожелал Сашке Леха.
       - К черту, - весело сказал Кучер и вышел из машины, тихо прикрыв за собой дверцу.
     Оставшись  один, Леха стал вспоминать об их отношениях с Сашкой в институте. Между собой они не враждовали, нет, но и особой любви друг к другу тоже не питали. Отношения их были ровные и уважительные. Учились они на курсе лучше всех, но никогда не подчеркивали это среди своих сокурсников. Естественно,  проучившись с Сашкой пять лет, у Лехи сложилось о нем определенное мнение. Он считал Сашку осторожным, воспитанным, но робким человеком, и те хорошие дела, которые он совершал на курсе для других, были не чертой его характера, а элементарным слабоволием. Сашка просто не в силах был кому-либо отказать. Но то, что Кучер мог ради другого пойти на риск, до сегодняшнего дня Леха не предполагал. Ну кто ему Леха? Не брат, не сват, а просто человек, с которым он учился когда-то в одном институте. Ничего такого особенного он ему не сделал, чтобы ради него ввязываться в это опасное дело.  Вот ведь как в жизни бывает: думаешь, что знаешь о человеке все, ан нет, выходит, знаешь лишь толику и то поверхностно. Человек на поверку всегда оказывается сложней и загадочней, чем мы о нем думаем и знаем. Да и знания-то наши о нем из малозначительных деталей складываются: как человек одет, как говорит, как ходит. От того-то мы, сильно в себя влюбленные, не желаем признавать настоящую чуткость и порядочность в других людях, которые чище и лучше нас. Эх! Кучер-Кучер, прости меня за мое пижонство, за слепоту, а может, даже за глубоко скрытую элементарную зависть к тому, что у тебя это всегда было и есть, а у меня не было и не знаю, будет ли, прости за то, что я втянул тебя в это грязное дело, прости за мой эгоизм и за мою излишнюю самоуверенность.
     Легкий стук в лобовое стекло прервал его мысли и вернул в тревожную действительность.
       - Все нормально, старик, выкатывайся и пошли, - услышал он голос Сашки, склонившегося над машиной.
     Выдернув ключ из замка зажигания, Леха вышел из машины, запер дверцу и теперь уже за ненадобностью отдал Сашке оба ключа, тот в свою очередь вернул ему его.  Войдя в дом, они поднялись на третий этаж. Подойдя к двери своей коммуналки, Леха попытался было вставить ключ в замочную скважину.
       - Входи, я оставил замки открытыми и здесь, и в твоей комнате, чтобы лишний раз не греметь, - тихо за его спиной сказал Сашка.
     Они вошли в прихожую, закрыли за собой дверь и осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить спящих соседей, прошли по коридору к Лехиной комнате. Леха включил свет и огляделся - все предметы и вещи пребывали в том порядке, в каком он их оставил, уходя из дому.
       - Сними, пожалуйста, со шкафа чемодан, - попросил он Сашку. - А я пока соберу документы.
     Сашка снял чемодан, раскрыл створки шкафа и стал доставать из него Лехины вещи.
       - Негусто у тебя с барахлом, - бросая в чемодан Лехины тряпки, проговорил он.
       - Старье выкинул, а обновкой собирался обзавестись осенью, - складывая в кожаную сумку документы, фотографии и прочую мелочь мужского туалета, не поворачиваясь к нему, ответил Леха.
       - Бумаги забирай все какие есть, нужные и ненужные, что не понадобиться, потом выбросишь.
       - Понял, - ответил Леха и найдя в ящике стола целлофановый пакет, начал сбрасывать в него письма от родителей, деловые записи, записные книжки с адресами старых друзей и прочую бумагу.
       - Жаль такую красавицу здесь оставлять, - кивнув в сторону широкой дубовой кровати, сказал, улыбнувшись, Сашка.
       - Действительно жаль. Это мой фрегат «Паллада». Классная вещь, между прочим. Забрал бы ты его себе, а?
       - Фрегат «Паллада» - не плохо названо. И сколько же сражений он выдержал? - Сашка лукаво посмотрел на «капитана» этого огромного судна.
       - Много, старик, много, я не считал.
       - Хорошо зная тебя, верю, - рассмеялся Сашка.
     Через минут тридцать, покончив со сборами, они покинули Лехино жилище, уселись в джип и укатили в Сашкину «берлогу».
     В Москве Лехе оставаться было опасно, нужно уезжать. Но куда? В Севастополь к родителям? Рискованно. Если менты узнают, кто он такой,  первым делом будут искать именно у них. Уезжать надо куда-нибудь подальше. Деньги у него будут от продажи комнаты, на которую, кстати, нужно как можно скорее найти покупателя. Еще неплохо бы заиметь паспорт с другой фамилией. И все это надо проделать быстро. Оперативники не сидят в своей конторе сложа руки, работают, понимая, что времени у них в обрез. Если они не возьмут его сейчас, потом на поиски им понадобятся месяцы, а то и годы. И если бы  не Сашка, Леху через пару недель непременно взяли бы или он  сдался бы сам. Но упрямство и уверенность, с какой Сашка принялся за решение его проблем, вселяли в Леху надежду, что он все-таки сумеет выпутаться из этой грязной истории. Через три дня была продана комната, и Леха стал «миллионером». Пришедший к нему как-то вечером гость, как Леха понял по разговору, был в курсе дела. Прощупав вопросами его интеллектуальные и моральные качества, гость, судя по его довольному лицу, пришел к выводу, что «товар» качественный. Тут же при Лехе написал коротенькое письмо, отдал его Лехе и сказал:
       - Поедешь в Иркутск, к Седому, адрес там отдельно внизу указан. Он мой старый приятель, пристроит тебя куда-нибудь. Он же там и ксиву тебе сделает. С таким хвостом держать тебя в нашей конторе под своей фамилией опасно. Найдут тебя, начнут пахать во все стороны. Так что, если им попадешься, не вздумай насчет меня трепаться. Предашь, найдем где угодно. Для нас границ не существует, что Зимбабве, что Париж, что Магадан, без разницы. Мы не ОМОН, у нас денег и своих людей везде много, кстати, и в ОМОНе тоже. Усек?
       - Усек, - ответил молчавший почти все время Леха.
       - Ну а теперь прощай. Адрес выучи наизусть и уничтожь, на тот случай, если тебя вдруг возьмут в дороге, - и, посмотрев на Леху долгим взглядом, ласковым голосом добавил: - И скажи спасибо своему другу, хороший он парень, пообещал мне, что мой искореженный «мерс» через пару недель будет как новенький. И что любопытно, бесплатно. Сегодня таких сердечных и добрых людей днем с огнем не сыщешь. Цени его. Было бы очень жаль, если с таким чутким человеком какая-нибудь беда приключится, - взяв со стола свои сигареты и зажигалку, гость ушел.
      А на пятый день вечером Леха уже прощался с Сашкой на Ярославском вокзале, куда тот привез его на своем джипе. Выгрузив из багажника Лехины чемодан и сумку, они начали продираться сквозь скопления людей у торговых рядов к перрону. Наконец преодолев эти рубежи со снедью, вышли к третьему пути, на табло которого был высвечен номер и маршрут нужного им поезда. Пройдя вдоль состава по похожему на морской волнорез перрону, остановились у девятого вагона, и Леха предъявил билет проводнице. Записав в блокнотик его маршрут и место, она вернула ему билет и, посмотрев на свои часики, поторопила с посадкой. Леха подошел к стоявшему чуть в сторонке Кучеру, крепко обнял его и сказал:
       - Ну прощай, Саня, и не поминай лихом. Прости, что причинил тебе столько хлопот и неприятностей. И спасибо за то, что вытащил меня из дерьма, в которое я вляпался. Век не забуду.
       - Брось, ерунда, - плохо скрывая смущение,  произнес Сашка.
       - Нет, это не ерунда. Я твой должник по гроб жизни.  Как только устроюсь, сообщу о себе. Если что-то надо будет сделать, не важно что, все сделаю, только дай знать. Прилечу мигом. Веришь?
       - Верю, - хриплым голосом ответил тронутый такими словами Сашка. - Только тревожно мне что-то. Я даже не знаю, во что тебя впрячь собираются. Но ты смотри, если дело черное, постарайся уйти от него. Сразу дай мне телеграмму, я придумаю, как тебя из него вырвать и определить куда-нибудь от них подальше. У меня сейчас много хороших связей. Эх! Было бы у нас побольше времени, я бы...
       - Брось, - положив Сашке руку на плечо, остановил его Леха. -  Не думай о плохом, не надо. Все у меня будет нормально.
       - Поезд отправляется, пассажир, поторапливайтесь, - услышали они требовательный голос кондукторши.
       - Прощай, друг, - чуть ли не прошептал Леха и, почувствовав, как его глаза наполняются горячей влагой, стремительно направился к тронувшемуся поезду, подхватив на бегу с перрона свои вещи. Поднявшись по железным ступеням в тамбур, Леха, несмотря на скрип и лязганье металла набиравшего скорость состава, все же услышал за своей спиной Сашкино: «Ни пуха, ни пера!». Тупая ноющая боль обручем сдавила грудь.
      «К черту, - прошептал он и, с размаху бухнувшись плечом о дверь, ввалился в узкий коридор купейного вагона. Сглотнув застрявший в горле ком, грохнул осточертевшие сумку и чемоданы о пол и, проклиная себя за сентиментальность, зло сказал: «К черту, все к черту!».
     Много у него было радостных встреч и печальных расставаний, но то последнее с Сашкой расставание на Ярославском вокзале было каким-то особенным, не похожим на другие. Это было не просто прощание двух хорошо знакомых людей, тогда случилось еще что-то. А вот что? Пока не ясно… Задумавшись, он не заметил, как проскочил поселок Утулик. Понял это, когда увидел перечеркнутое полоской наискосок название села на дорожном указателе. До Андреевки оставалось совсем немного. И непонятно, отчего Леха вдруг только сейчас ясно понял, что их настоящая дружба с Сашкой началась там, на перроне, в момент расставания. В тех прощальных минутах высветилось все хорошее, что было в их сердцах по отношению друг к другу. За год работы в автосервисе Леха сошелся с Сашкой поближе. Частенько встречаясь за рюмкой водки у него дома и в Сашкиной «берлоге», они говорили о жизни,  политике,   театре, кстати, оба были заядлыми театралами, и часто их взгляды совпадали. Вспоминая совместную учебу, Сашка все удивлялся:  «Как так вышло, что они не сдружились раньше?» В этом Леха всегда винил только себя: «Гордый был очень, а может, комплексовал».  «Брось, на тебя это совсем не похоже», - отмахивался от него Сашка. «Было-было, просто я умел это хорошо скрывать», - продолжал настаивать на своем Леха. И вот даже сейчас, по истечении длительного времени, он вдруг почувствовал, как у него от воспоминаний о Сашке потеплело на сердце. Любопытно, сведет ли его судьба еще раз с Сашкой или забросит опять куда-нибудь подальше. Вроде дальше уже некуда. «Почему же некуда, - прошептал сидевший у него внутри старый знакомый «гаденыш». - В тюрьму, например». «Да пошел ты! – зло ответил Леха «гаденышу»-невидимке и остановил машину у обочины: -  Испортил песню, дурак».
     Открыв сумку, он достал бутылку водки, отвинтил пробку и прямо из горлышка выпил сразу чуть ли не половину бутылки. Закурив сигарету, вышел из машины, посмотрел по сторонам и, усевшись на край откоса, стал ждать, когда водка возымеет свое действие. Ждать пришлось недолго. Сначала зажгло внутри живота, потом тупо и мягко ударило в голову. Леха почувствовал, как скопившееся за время пути напряжение моментально спало. Он посмотрел на лежавшее внизу уснувшее озеро, и губы его невольно прошептали: «Лепота-то какая, Господи!».
     Шаман-вечер окрасил землю в неизменный светло-фиолетовый цвет, и только с западной стороны, там, где лежал Байкал, небо было окрашено бледно-розовым цветом, льющимся из-за горизонта. Словно где-то далеко-далеко за озером догорала гигантская лучина, зажженная перед сном уставшим великаном. Все живое, налетавшись, набегавшись, наработавшись, готовилось ко сну. И только непослушный шалун-ветерок ласкался к верхушкам больших сосен и елей, нарушая их покой и отдохновение. Во сне они слегка вздрагивали от его прикосновений и незлобиво, скрипуче ворчали на него, как ворчат старые люди на своих расшалившихся непосед-внуков.
     В Андреевку Леха въехал уже в сумерки. Проезжая по улице мимо домов, в окнах которых уже не горел свет, Леха подумал, как все-таки рано в деревнях люди ложатся спать.  «А ты поработай-ка на «железке» да потом дома по хозяйству все успей сделать, тогда я посмотрю, во сколько ты ляжешь», - прогундосил оклемавшийся  «гаденыш». «Да я понимаю, - миролюбиво согласился с ним Леха. - Просто жалко мне их. Посмотришь на сорокалетнего мужика и не поверишь, что ему сорок. Выглядит так, будто  ему все шестьдесят: ходит сгорбатившись, ноги, как гири, за собой волочит, руки, как плети, чуть ли не до колен провисают». «Зато болеют редко и, дожив до глубокой старости, умирают своей, естественной смертью, а не как некоторые, насильственной», - прошептал  «гаденыш». «Ты на что намекаешь, шептун вонючий?»  «А ты подумай», - с вызывающей наглостью ответил  «гаденыш». «Нет, брат, это уж кому как на роду написано. Один, не успев появиться на свет, умирает, а другой живет и живет. Ничего с ним не случается. «Нам не дано предугадать», сказал поэт. Как и когда мы умрем, сие нам не ведомо. В книгу судеб не заглянешь. В земных библиотеках таковой книги нет. Слишком высоко она запрятана. А если бы и была, то вряд ли человек отважился ее открыть и прочесть. Страшно. А вдруг там такое про него написано, что и жить не захочется.  Да если даже и хорошее что узнаешь, то потом уже не интересно жить дальше».
     Проезжая мимо освещенного двора одного из Андреевских домов, в котором шло веселье, Леха догадался, что в нем отмечают приезд того верзилы, которого они с Толиком сегодня утром видели на дороге. Свисавшая с ветви березы на шнуре под железным абажуром лампочка освещала сидящих за праздничным столом, улыбающихся, нарядно одетых женщин, которые пели под аккордеон незнакомую Лехе грустную песню. Эх, знал бы он местных людей поближе, ну хотя бы с одним из них был знаком лично, можно было бы и зайти на огонек.  Надо было сегодня при встрече с этим приезжим быть понастойчивее и затащить его в машину, пока ехали, поближе познакомиться, глядишь, и пригласил бы заглянуть вечерком в гости. Если бы не бдительный шеф, он бы так и сделал. Этот их праздник ему, честно говоря, до фени, но там Алена. Это была бы прекрасная возможность сойтись с ней поближе в такой веселой и непринужденной обстановке. И все Толик со своей осторожностью. А то местные, дураки, не догадываются, кто они такие. Затаились, как тати какие, ни с кем не общаются. Один взрослый балбес с малышней на берегу озера борется, другой днями с биноклем на сосне просиживает, а третий вообще носа на улицу не показывает. Туда-сюда ездят по утрам да поздней ночью на своей машине. На их месте Леха бы сам про таких подумал: либо это бандиты, либо бездельники.
     Подъехав к своему дому, он увидел, что ворота открыты.  «Значит, не спит хорек, ждет. Видать, утренний нагоняй пошел ему на пользу», - подумал Леха, въезжая во двор. Заглушив мотор, он вышел из машины, прошел к воротам, свел воедино створки и набросил на них запор. Войдя в дом, увидел что-то мастерившего на кухне Влада.
       - Благоустраиваешься? - спросил он его и стянул с себя пропотевшую майку.
       - Благоустраиваюсь-благоустраиваюсь, - недовольно проворчал тот, стуча молотком по дереву. - А вот где тебя черти носят. Ведь договорились же по полдня караулить, а ты...
       - Государственные дела, заботы сверхсекретной важности, - перебил его Леха, снимая с себя джинсы. - В тылу у врага был, вынюхивал, когда они, суки, по нам вдарить собираются, - влезая в спортивные штаны, продолжал он нести ахинею.
       - А ты бы им взятку дал, за бабки они бы тебе все секреты с потрохами выложили, - криво усмехнувшись, сострил Влад.
       - Эх, Владик-Владик, горько мне это от тебя слышать, - пристыдил его Леха. - Ты что же меня совсем за дурака держишь? Предлагал, не берут, засранцы.
       - А ты бы рюкзак с дурью с собой прихватил, уж тут бы они сломались, все бы свои барбаросы выдали, да еще на прощанье и в задницу поцеловали.
       - Ну насчет задницы не будем, у нас, бойцов невидимого фронта, это не принято. У нас, разведчиков, Влад не как у некоторых - все по старинке. Встретились, выпили, поговорили о том, о сем, в основном о бабах, и разошлись, храня в сердцах верность тем, кому клятвенно присягали.
       - Про то, что выпили, мог бы мне не говорить, я это, как только ты вошел, учуял, - скрывая злость на Леху за тонкий намек на его сексуальную ориентацию, проговорил Влад.
     Почувствовав, что его укол не прошел для Влада безболезненно, Леха решил уколоть его еще раз, но уже в другое место. Закурив сигарету, он прошел на кухню, оперся плечом о косяк двери, посмотрел на обложенного кусками напиленных досок  Влада и начал:
       - Ну и нюх у тебя. Вот что значит не пить. С твоим бы носом на границе служить, а не в этой дыре пнем гнить. Чуть на каком участке сигнализация сработала, срочно туда тебя. Ткнул носом в отпечаток ноги нарушителя, дал команду «Влад, след!», и можно считать, что песенка нарушителя спета. Ты бы его, голубчика, с твоим нюхом в Кабуле на базаре отыскал, а через год- другой и трижды Героем России стал, как Кожедуб, например, или Покрышкин в Великую Отечественную. Если тогда немцы предупреждали своих летчиков: «Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин», то сегодня на границе душманы кричали бы своим: «Мужики, вертайтесь назад, в дозоре Владик Комаров!».
     Внутри у Влада все кипело от злости. Стиснув зубы, он с остервенением вколачивал гвозди в доски, готовый в любую секунду броситься с молотком на Леху. Глядя на сколоченный непонятно для какой цели деревянный куб на полу, Леха спросил:
       - Ты что, улей решил смастерить?
     Влад ничего не ответил и продолжал молча делать свое дело.
       - Вот меду нажремся, - улыбался Леха: - А что, глядишь, года через два своей пасекой обзаведемся. Ты у нас главный пасечник будешь, а мы с Толиком у тебя в подсвинках ходить будем. Я уже представляю тебя стоящим среди ульев. На лице сетка, чтобы пчелы в глаза не лезли, в руках кадило, чтобы не кусались, ну прямо божий человек, святой Франциск, только не птицами облепленный, а пчелами. Одним словом, праведник и неуемный труженик. Если дело в гору пойдет, начнем медком приторговывать. Мед это не наркотики, вещь для здоровья полезная, да и не посадят за него. А за дурь, если поймают, червонец как минимум впаяют, - со смехом закончил Леха и вернулся в комнату.
     Достав из тумбочки чистое махровое полотенце, мыло и зубную щетку с пастой, он вышел наружу. Зайдя за дом, туда, где раньше был огород,  подошел к одиноко торчащему из густо заросшей сорной травой земли крану и открыл до упора схваченный ржавчиной вентиль. Сбросив тапочки и штаны, Леха присел на корточки и всем телом подлез под бьющую из крана холодную струю. Окатившись водой, он поднялся на ноги, тщательно намылил тело и опять залез под кран. Закончив с водной процедурой, Леха вытерся насухо полотенцем, оделся и направился в дом. Шагая в темноте по тропинке огорода, он посматривал на звезды и думал об Алене. Войдя в дом, подошел к своей кровати, снял со спинки спортивную куртку и набросил ее на плечи.
       - Ты что, собираешься вот так всю ночь тюкать? - не выдержав, громко крикнул он продолжавшему упорно стучать молотком на кухне Владу.
     Не говоря ни слова, тот прекратил стук и, судя по звуку, побросал гвозди, ножовку, молоток в свой улей. Держа его перед собой на весу, он вышел молча из дома. Леха подошел к холодильнику, открыл дверцу и тупо уставился на лежавшие в нем продукты. Садиться за стол и ужинать в одиночестве ему не хотелось.  «Какая тоска. Скорей бы Толик приехал, что ли. Нет, пусть не приезжает подольше. Он ему сейчас здесь будет помехой.  Вот дятел, опять застучал, - услышав стук молотка на улице, возмутился Леха. - И чего это он там мастерит, столяр драный. Выйти сейчас да настучать ему по башке, чтобы не занимался всякой хреновиной, но нельзя, с ним надо быть помягче. Зря он на него наехал, надо бы помириться. К едрени фени всякие невеселые мысли, - приказал себе Леха. - Лучше давай извлечем из этого недовольно урчащего агрегата то, что накуплено на наши «чертовы деньги», и как следует поужинаем. Так, водка «Стандарт» - отлично, маринованные огурчики  - прекрасно, сало венгерское копченое - превосходно, печень трески  -  великолепно и редиска. Блеск, чего еще желать одинокому голодному мужчине. Только женщину. Что ж, пока как-нибудь обойдемся». Составив все на стол, Леха открыл  нож и стал не спеша готовить себе ужин. Закончив с нехитрой сервировкой, он сел на стул и оглядел уставленный закусками стол.  «А ведь все это и впрямь куплено на «чертовы деньги». Хоть он и не прямой убийца, но в результате все же убийца. Между ним и киллером только одна небольшая разница. Убийца с наганом пичкает свою жертву  свинцом наповал и сразу, он же предлагает клиенту другую смерть - более изощренную и мучительную. И тот, и другой делают это за деньги. И какой из этих двух чудовищных методов умерщвления человека более щадящий, следует разобраться. Разобраться??? Ха-ха-ха. Хрен редьки не слаще. Как черным по черному ни мажь, только черный цвет и получится. Не побелеет, не надейся. Эх, набрать бы с десяток смелых, отчаянных парней и прижать  этого старого извращенца Седого, да только вряд ли удастся обломать ему крылья, у его бандитов, что ворон на городской свалке, стоит только каркнуть, со всей области слетятся».
     Раздавшийся на крыльце дома грохот прервал Лехины мысли: «Никак горе-зодчий свой улей уронил. Интересно, что он там мастерит. Пойти спросить? Заодно и помириться. Хоть будет с кем выпить, правда, он не пьет, зараза, но за компанию, думаю, немножко тяпнет. Уговорю. На интересную с ним беседу рассчитывать нечего, но на безрыбье, как говорится, и рак - рыба. Уж что-что, а слушать он умеет и любит. Может, потому, что самому особенно рассказывать нечего, а может, потому, что ему приказано слушать». Прихватив со стола нераспечатанную бутылку «Стандарта», Леха вышел из дома и, увидев сидящего на нижней ступеньке крыльца Влада, присел с ним рядом.
       - Слушай, старик, а что это ты мастеришь? Смотрю-смотрю и никак не могу понять? - как можно мягче спросил он, указав рукой на лежащий на земле  куб.
       - Тебе-то какая разница, - ответил уже немного успокоившийся после Лехиных над ним издевательств Влад.
       - Ладно, не дуйся, - Леха  похлопал Влада по плечу. - Вредина я, сам знаю. Давай мировую, а? - предложил он и выставил на ступеньку бутылку водки.
     Покосившись на водку, Влад брезгливо поморщился и, немного отодвинувшись от нее, сказал:
       - И почему вы пьете именно ее, ведь невкусная же? Меня от одного взгляда на нее блевать тянет.
       - За то, что ты к ней не пристрастился, хвалю. Но как тебя минула чаша сия, убей, понять не могу. Сейчас ведь все пьют, даже дети, а ты не сгибаем, как Брестская крепость.
     Видя, что Леха не шутит, а спрашивает всерьез, Влад ответил:
       - Я с детства ее возненавидел.
       - С детства? Почему? - проявил интерес Леха.
     Ему на самом деле было любопытно, как этот молодой парень, крутящийся в криминальной среде, где, почитай, все пьют, колются и курят травку, не попал под ее влияние и смог выстоять. Уперевшись ногой в лежащий на земле деревянный куб, Влад внимательно посмотрел на Леху и спросил:
       - Тебе  и вправду интересно?
     Леха утвердительно кивнул головой. Влад достал из кармана портсигар с папиросами  и, не обнаружив в карманах спичек, собрался было сходить за ними в дом.
       - Сиди, - остановил его Леха. - Я сам схожу. Заодно стаканы и закусь принесу. А ты открой пока пузырь.
     Войдя в дом, он взял со стола батон, сунул его под мышку, воткнул в раскрытую банку трески две вилки и, прихватив банку с огурцами и два стакана, осторожно вынес все  на крыльцо.
       - Принимай, командир, - протягивая Владу банки, весело сказал он.
     Влад вплотную подтянул к нижней ступени крыльца свое сооружение:
       - Составляй все сюда, на собачью будку.
       - Гениально придумано, - воскликнул Леха и поставил закусь на неструганные доски, как выяснилось, недоделанной собачьей будки.
       - Собачий ужин у нас получается, а, Влад?               
       - Опять тебя понесло, не можешь ты без подковырок с людьми разговаривать, - отвернувшись от Лехи, зло сплюнув, сказал Влад.
       - Ну уж и поюморить нельзя. Кончай злиться, старик. Я же по-доброму, чтобы нам обоим веселей было, - успокоил его Леха и, присмотревшись повнимательней к будке, вдруг хлопнул себя по лбу и выкрикнул: - Да это же избушка на курьих ножках!
       Леха поднялся со ступеньки, по-богатырски подбоченился и, нарушая тишину летнего вечера, во весь голос гаркнул:
       - Избушка, избушка, а ну повернись к нам с Владом передом, а к вонючему селу задом.
       Тут уж Влад не выдержал и расхохотался. Хватая красногубым ртом воздух, Влад восторженно, сквозь смех выкрикивал:
       - Избушка, ха-ха-ха, на курьих, ха-ха, ножках, лихо, ха-ха, к ним задом, представляю, ха-ха-ха, а к нам, сука, передом, ха-ха, к нам передом.
       Посмотрев на своего собеседника как на кретина, Леха кисло улыбнулся и, махнув рукой, сказал:
       - Наливай, Влад, и давай выпьем.
       Немного успокоившись, Влад прокашлялся и, глядя на Леху слезящимися глазами, сказал:
         - Тебе, Леха, артистом работать надо, а не дурью торговать. Вот насмешил - так насмешил, давно я уже так не смеялся.  Черт с тобой, уговорил, давай выпьем. Хоть завтра мне и хреново будет, но твой прихват с избушкой того стоит.
        Леха разлил по стаканам водку, и они выпили.
       - Ух, зараза, - с зажмуренными глазами выдыхая из себя приторно-горький запах «хлебной слезы», просипел Влад. - И что вы только в ней находите.
       - Не мы в ней, а она в нас находит. И порой такое, что просто диву даешься, - нанизав на вилку кусочек печени трески, произнес Леха:
       - Иной раз утром проснешься, вспомнишь, что вчера по пьянке вытворял, так ужас берет. Неужто, думаешь, это все я наделал. Из какой же такой пещеры я, клыкастый, с дубиной в руках на свет божий вышел?
       - И все равно пьете, - сразу захмелев, глупо улыбаясь, сказал Влад.
       - Ну у ней не только одни недостатки, есть и достоинства, и их, пожалуй, побольше, - глядя перед собой в темноту наступающей ночи, задумчиво произнес Леха.
       - Это какие же? - пьяно покачивая головой, спросил Влад.
       - А вот какие, - начал развивать свою мысль Леха. - Работает человек, ну к примеру, плотником, - он ткнул пальцем в куб. - А всю свою жизнь мечтал стать капитаном дальнего плавания, но по многим причинам не сумел стать им и уже никогда не станет, а как маханет наш плотник пару стаканов вермута, и вот он уже в белоснежном кителе на капитанском мостике белоснежного лайнера  в Индийском океане с морской стихией борется. Все пассажиры в каютах дрожат от страха, и только на него вся надежда. Один может всех их спасти от неминуемой гибели. И он спасает. Он спокоен и непоколебим. Немигающий взгляд устремлен вперед, и команды: два румба вправо, полрумба влево, так держать - звучат твердо и уверенно. Матросы, которые уважают его и любят больше, чем отца родного, выполняют указания слаженно и беспрекословно. И вот наконец после третьего стакана стихия побеждена. Все пассажиры ликуют, скандируют на палубе: «Капитана, капитана!». Он выходит с трубкой во рту на верхнюю палубу, поднимает вверх правую руку, призывая их успокоиться, и говорит: «Что вы, друзья, не надо меня благодарить, не за что. Это просто моя работа». Скромно потупив глаза, усталой походкой направляется к себе в каюту, где можно принять грамм двести коньяку и часок-другой соснуть, снять, так сказать, нервное напряжение. Отжав этот сюжет, наш несостоявшийся капитан, плотник, выпивает еще, и в его голове всплывает следующая картина. Корабль тонет. Вся команда и пассажиры отчаливают в спасательных шлюпках от гибнущего корабля. Он же с неизменной трубкой во рту стоит на капитанском мостике по стойке «смирно» и при поднятом флаге медленно погружается вместе с кораблем в темную и холодную пучину океана. Матросы и пассажиры кричат из шлюпок, чтобы спасался -  прыгал за борт и плыл к ним, но он непреклонен. Он настоящий капитан, и уйти на дно вместе с кораблем - дело чести. Все на флоте знают капитана Эдуарда Семихвостого как мужественного и несгибаемого моряка, и сейчас он это подтверждает. Или другой случай, - разлив по второй, продолжает Леха. - Работает человек, ну скажем, дворником, а мечтал стать летчиком-космонавтом, и опять же не случилось, не судьба, как говорится, чтоб ее черти взяли. И вот намахавшись на улице метлой, приходит усталый в убогую служебную комнатенку, которую ему выделил ДЕЗ, достает из тумбочки, доставшейся ему от умершей по соседству одинокой старушки, бутылку портвейна и не спеша, в три приема высасывает его из горлышка.  Спустя минут пятнадцать наш дворник топает уже по  никем неизведанной  планете, вздыбливая космическими сапогами космическую пыль, сжимая в мускулистой руке лазерный пистолет. Огромные, похожие на летучих мышей твари пытаются обрушиться на него сверху и растерзать первопроходца, но не тут-то было. Зоркий глаз и натренированная метлой рука не дают промаха. Недолетев до него и десяти метров, они сгорают в луче супероружия. Он хладнокровен и бесстрашен, как и подобает быть космонавту- первооткрывателю. Исчерпав этот сюжет, наш блюститель чистоты на тротуарах достает вторую бутылку портвейна и вливает в себя очередную дозу. И вот в его  пропортвеенном и уже не знающем границ воображении возникает момент встречи с разумными существами, которые, как и он, прилетели на эту планету из другого неведомого мира.  «Привет! Ребята!» - посылает он им мысленный импульс. «Привет! Мужик!» - отвечают те и удивленно спрашивают мысленно, конечно:  «Каким ветром тебя сюда занесло? И кто ты?»  «Я - Семен Остапович Писуренко, - представляется гордо он коллегам по космосу. - С Земли я. Слыхали про такую?» Чужаки пожимают плечами, переглядываются между собой и посылают импульс: «Знать не знаем, ведать не ведаем».  «Ну теперь будете знать и ведать. Планету эту открыл я, так что поворачивайте-ка, хлопцы, оглобли и пошукайте себе другую, эта планета стала собственностью Земли. Я  уже на ней и вымпел наш к скале приколошматил, можете сходить посмотреть, если не верите». Ну те, чувствуя такой напор, в звездолет  - и ходу. Стычка тоже может иметь место. Вдруг упрямые гуманоиды попадутся. Но только это гиблое для них дело. У него и оружие мощнее, и звездолет быстрее, да и сам во сто крат их смышленее и смелее. Спасуют ханурики, как пить дать, спасуют. И потом, у них, как он где-то читал, не принято никого убивать, будь то козявка, растение или опасный хищник. А для нас, землян, это плевое дело. Бах! И готово. Если потребуется, мы цацкаться не будем. Если с каждым в космосе фигли-мигли разводить, язык отвалится. Он, конечно, может и поговорить, но в его обязанности дипломатия не входит. Главное дело разведчиков-первопроходцев находить и отмечать на карте найденное. Нашел, застолбил, сообщил на Землю ее космические координаты - и дальше в глубь галактики. Пусть политики разбираются, что да как, кому и сколько.  Вот в чем преимущества этого напитка, - приподняв стакан с водкой, закончил свои рассуждения Леха и, отщипнув от батона, добавил: - Все алкаши, Влад, романтики, жертвы несбывшихся желаний. Это люди, добровольно сдавшиеся судьбе в плен.
       - Ну и что хорошего в том, что эти романтики, одурев от портвейна и водки, плавают в своих пьяных мыслях в океане, летают в космос? - нетерпеливо ерзая по ступеньке крыльца, спросил Влад.
       Леха умышленно промолчал, давая Владу  возможность высказаться до конца. Не дождавшись ответа, тот продолжил:
        - Все это пустые мечтания. Ведь на следующий день утром их ждет не белоснежный лайнер, а пыльная столярка, не лазерный пистолет, а обыкновенная метла. Вот за это-то я их и не люблю. Как напьются и давай языком молотить: я два института закончил,  у меня отец генерал,  я мастер спорта по боксу… Жалкие хвастуны, тупые рабы, которые за гроши гробят свое здоровье, вкалывая на полях да заводах, - и, указав головой на бутылку, вдруг попросил:  - Налей-ка и мне.
       Леха удивленно вскинул на него глаза:
       - Что это с тобой?               
       - Да ничего, - принимая стакан с водкой, ответил Влад. - Давай выпьем.
       -  Ты прав, давно пора, - согласился Леха, и они разом опрокинули стаканы.
       - Ты вот спрашивал, почему я не пью, - закусывая огурцом, продолжил Влад. - Так я тебе расскажу, послушай. Родился я в Верхоленске, село такое есть в Иркутской области. Жили мы там вдвоем с матерью. Отца я не помню. Был он не местный, а пришлый. Кочевал с дикой бригадой из села в село, коровники, свинарники и все, что их просили, строил, в общем, деньгу зашибал. Через полгода, закончив строительство в нашем селе, бригада двинулась дальше. Отец обещал через месяц вернуться и забрать уже беременную мной мать на Украину, к себе на родину. Мать прождала его два года, но так и не дождалась. А село - есть село: пересуды, сплетни, насмешки - короче, мать не выдержала, продала дом, огород, и мы уехали   в Новочунку, там как раз строительство какого-то завода намечалось и нужны были люди. Жили мы поначалу в палатке, а потом ей, как матери-одиночке, дали комнату в бараке. Ты не знаешь, что такое барак, Леха. Это большой дом с длинным коридором, по обе стороны которого в небольших комнатах живут семьи. Вечная грязь, вонь и клопы, полчища клопов. Недалеко от поселка тоже в бараках, только обнесенных колючей проволокой, жили зеки, которых привозили на работу в больших крытых машинах охранники с автоматами. Освободившись, многие оседали на житье в поселке. Поэтому ты можешь себе представить, какой народ там жил. Дня не проходило, чтобы не пырнули кого-то ножом или не изувечили. Пили и дрались безбожно.  Когда мне было семь лет, матери оторвало кисть руки. В прачечной она работала. Полезла в стиральную машину, чтобы достать застрявшую в ней тряпку, а кто-то из баб, видать, тоже по пьянке, нажал на пусковую кнопку. Она у меня красивая была женщина, много за ней мужчин ухаживало, а как руку потеряла - всех кавалеров как ветром сдуло. Как инвалиду производства дали ей пенсию, и стали мы жить на жалкие тридцать семь рублей сорок копеек. С горя мать начала попивать. Сначала помаленьку, а дальше больше. Наш барак, как раз около продуктового магазина стоял, и рядом с нашим домом был лес, его строители для красоты оставили с расчетом сделать из него в будущем поселковый парк, и мужики валили в него валом,  как ты понимаешь, не свежим воздухом подышать, а нажраться водки, подраться да с местными проститутками-алкоголичками потрахаться. Бывало, накупят в магазине водки и давай в окна барака барабанить - стаканчик просить. Так мать что придумала. Сядет у окна и ждет, когда мужики после работы в магазин повалят. А из магазина  мимо нашего барака в лесок. И опять необходим стаканчик, а где взять? «Да вон женщина у окна сидит, у нее и попросим». «Девушка, не одолжите ли на часок «балдометр», мы вам его с пустой тарой вернем».  «А может, зайдете, ребята, да прямо у меня здесь и выпьете».  «С удовольствием!» И так каждый день. Как ни приду домой с улицы, так пьянка. Потом я стал их наказывать. Дождусь, когда все под стол попадают, и начинаю шмонать их. Брал немного, с каждого по червонцу за постой, а больше мне и не надо было. На следующий день иду в магазин и покупаю сахар, хлеб, масло и макароны с конфетами. Вот так со временем и превратилась наша комната в бараке в элементарную забегаловку. Я уж ругаться на мать начал, да что толку, поздно, втянулась она уже в пьянку. Бывало, расплачется и начинает приговаривать:  «Сынок, сынок, посмотри, какая я стала уродина, кому я такая калека нужна? У меня теперь только две радости в жизни и осталось - это ты да водка. Пойми, сынок, мне от нее легче на душе делается. Выпью - и сразу жизнь другой становится».  Тоже, наверное, как ты рассказывал, по пьянке в космос летала или в белоснежном кителе со стихией боролась. А рядом алкаши, тоже, бляха-муха, все романтики, с рожами на противогаз похожими и разговорами про то, как кто больше в тюрьме сидел, кто кого прирезал, кто кого больше получает, а главная тема - кто вчера больше выпил. И все с незаконченным высшим образованием. А причины, почему не закончили, у всех две: правдолюбие и тюрьма проклятая, видишь ли, помешали стать им профессорами и академиками. Мечтатели хреновы. Космонавты и капитаны дальнего плавания с выбитыми в пьяных драках зубами да с наколками на ногах: «Шли к любимой, а пришли к хозяину» или «Не забуду мать родную». А спроси его, как мать звали, он, пьяный козел, и не вспомнит. Вот какие романтики, Леха, меня в детстве окружали. Все они - суки и твари продажные. За рюмку водки алкаш все для тебя сделает, а потом тебя же и прирежет по пьянке. После восьми классов уехал я из Новочунки в Ангарск, закончил там ГПТУ и пошел работать на завод. Жил в общаге, где творилось то же самое, что и везде: пьянки, драки и разборки, кто кого авторитетнее. В общем, полный беспредел. И понял я тогда, что из нас государство специально быдло делает, рабочих мулов выращивает, чтобы всю жизнь на больших дядей горбатились. Я только теперь понимаю, для чего эти дяди медальки, почетные доски и грамоты выдумали. Это же своего рода силки и капканы, попался в них человек - и все, считай, он их. Шлеп ему клеймо на лоб «Ударник» и давай с него семь шкур драть. А уж он, бедный, старается,  забывая порой про семью, про личную жизнь, «ударяет». По две смены в день «на-гора» выдает. Из кожи вон лезет, чтобы только оправдать их доверие. Ни тебе лишний раз выпить, ни с бабой симпатичной пофлиртовать, ни похмелиться с мужиками после получки, все - ты перешел в категорию правильных людей и себе уже не принадлежишь. По жизни, как по струнке идешь, и упаси тебя Бог оступиться. Тут сразу и профком, и партком, и общее неуважение, а то и товарищеский суд.
       Прервавшись, Влад прикурил от Лехиной зажигалки и, сделав пару затяжек, продолжил:
       - Меня, когда я стал повзрослей, всегда удивляло это их выражение - «не принадлежишь себе», а кому же, как не себе, я могу принадлежать? Ведь только сумасшедший не принадлежит себе, а человек разумный - себе, и никому больше. Да, крепко коммуняки народ в своих стальных руках держали. Если «вместо сердца пламенный мотор», держать можно вечно, ему не в тягость, а наоборот, даже в удовольствие. Наконец-то кончилось их время, теперь настало наше. Зарок себе дал  я, Леха, отныне пахать только на самого себя и ничего в этой жизни тяжелее нагана не поднимать. Никому я больше не верю, ни Богу, ни дьяволу, только себе.
       - А Седому? - задал провокационный вопрос Леха.
       Влад с прищуром посмотрел на Леху и  с расстановкой спокойно ответил:
       - А что Седой, он мне пока нужен больше, чем я ему, придет время...
       Влад вдруг внезапно осекся и ушел от прямого ответа:
        - Не будем о нем, ладно. Ты ведь тоже от Толика в финансовом смысле зависишь, правда? - беря в руки бутылку, спросил он негромко у Лехи.
       - Правда, - подставляя свой стакан, мрачно согласился с ним Леха и, грустно посмотрев на Влада, тихо сказал: - А ты, старик, не так прост, как на первый взгляд кажешься.
        - Я знаю, вы меня с Толиком за придурка держите, ну и держите себе на здоровье, от меня не убудет, я на вас не в обиде, - разливая по стаканам водку, с легким упреком в голосе произнес Влад.
       - Ты хочешь сказать, что на дураков не обижаются? - насмешливо спросил его Леха.
       - Можно считать и так, - обнажая в улыбке свои большие зубы, согласился с Лехой Влад.
       Они не чокаясь выпили, и каждый задумался о чем-то своем. Горящая над крыльцом лампочка освещала двух сидящих на ступеньках людей, окруженных со всех сторон плотным кольцом ночи. И вдруг откуда-то издалека в ее темень и тишину врезался одинокий, вызывающе смелый женский голос: «Славное море, священный Байкал, славный корабль, омулевая бочка».  На долю секунды голос затих, словно собираясь с силами, и тут же ему на выручку, пробивая брешь в тишине,  ворвался мощный хор голосов: «Эй, баргузин,  пошевеливай вал, молодцу плыть недалечко». Песня, как птица, парила над селом, расправляя свои широкие крылья в прохладном ночном небе.
       - Хорошо поют, слаженно, - вслушиваясь в грустные слова песни, задумчиво произнес Леха.
       А песня все лилась и лилась, обволакивая неясной печалью душу, неторопливо и сурово рассказывая о человеческой тоске по воле, о мужестве и отваге: «Долго я звонкие цепи носил, худо мне было в горах Акатуя. Старый товарищ бежать пособил, ожил я волю почуя».
       - Вот так и мы с тобой, Влад, бежим, как бродяги, только в отличие от них не знаем, куда, - дослушав песню до конца, сказал Леха.
       - Я знаю, - уверенно произнес Влад.
       - А какие у тебя на родине песни пели, помнишь? - поинтересовался Леха у Влада.
       - В Верхоленске, что ли? Да я и не помню. Я тогда маленький был. В  Новочунке, помню, пели «Мурку», «Ваненский порт» и еще про старушку-мать, забыл начало, там еще такие слова есть: «…будто кто-то мне в кабацкой драке саданул под сердце финский нож», а больше никаких песен не помню.
       -  Я тоже не помню.  А вот они помнят, и все потому, что это песни их дедов и прадедов и слышали они их с детства. Каждая нотка, каждое словечко у них на слуху. Слышишь, как дружно и душевно поют. Не то что городские. Соберутся в компании и давай кто в лес, кто по дрова шарашить. С пятого на десятое скачут, тужатся, слова вспоминают и знай себе как можно громче горланят, - в результате не пение, а сплошное мучение. Потому что не были заложены в детстве в их сердца те заветные песни о родной земле, на которой они родились. А если и были, то стерлись в памяти. Может, и привезли их с собой когда-то наши прадеды в города, да не прижились они здесь в скопище камней и железа и тихо одна за другой поумирали за ненадобностью. Деревенская песня трудно приживается на чужом месте. Как человек, как растение. Вот, к примеру, посади здесь, в Сибири, южную пальму, ведь не вырастет. Не ее это земля, не ее вода, не ее солнце, поэтому корень свой здесь не пустит. Не примет ее земля сибирская в свою большую семью, отторгнет. Хорошо, если человек знает и помнит песни той земли, на которой он родился и вырос. Это большая опора в его жизни на тот случай, если судьба забросит его куда-нибудь далеко от своих родных мест. А не зная песен своих дедов и бабушек, не помня их, либо погибаем, либо мы теряем нечто значительное, важное.
       - И что, например? - то ли собираясь просто возразить, то ли спорить, спросил Влад.       
       Леха подумал и ответил:
       - Не хотелось бы выражаться высокопарно, но, видимо, без этого не обойтись. Когда переполненная любовью и нежностью к своему ребенку мать поет колыбельную, все вокруг затихают как во время молитвы. А почему? Ведь не потому, что боятся нарушить покой ребенка, хотя и это тоже, суть, я думаю, в другом. В сердце каждого взрослого человека просыпается то далекое и забытое детское счастье. Просыпается любовь и нежность ко всему беззащитному и живому вокруг него. Просыпается и поднимает голову задремавшая в нем какая-то неведомая сила и зорко смотрит по сторонам, выглядывая, не затаилась ли где рядом опасность или беда какая.  Сколько оберегов, сколько информации несет в себе колыбельная песня ребенку. Ну хотя бы вот такие простые слова: «Баю, баюшки, баю, не ложися на краю. Придет серенький волчек и укусит за бочок. А мы Ваню не дадим, мы Ванюшу защитим». И ведь все это ребенок- несмышленыш, если и не понимает, то чувствует своим маленьким сердечком. Подрастая, слышит он от взрослых и другие песни. И растут и крепнут в нем уже осознанно лучшие человеческие качества. Любовь к отцу и матери, к земле, на которой он родился, уважение к старшим, кто защищал и сберег для него эту землю, и распрямляет плечи мужество, готовясь, если нагрянет беда, встать на защиту всему этому, а если понадобится, то и умереть за это. А многие, да и я в их числе, живут как Фома - ни родства, ни места не помнящие, а уж о песнях тех мест, где родился, и речи быть не может.  В народе, говорят:  как человек живет, так и поет.
       - Да ну, хреновину ты городишь, - махнув рукой на Леху, сказал Влад. - Мне что теперь, чтобы, как ты говоришь, понять что-то значительное и важное, в Верхоленск ехать надо. Да пропади он пропадом!
       - Вообще-то не мешало бы. Хотя бы деда с бабкой проведать, а если уже умерли, то у их могилки постоять.
       - Ерунда все это, - кипятится Влад. - Просто сейчас немодно в компании петь, да и зачем, если у каждого в доме магнитофон и проигрыватель есть. Понравилась какая песня, на пленку запиши и слушай сколько влезет.
       - Так это от бедности, - печально роняет Леха.
       - Ни хрена себе, от бедности, - возмущается Влад. - Ты знаешь, каких сейчас денег хороший магнитофон или проигрыватель стоит?
       - Я духовную бедность имел в виду, Влад, а не житейскую, - поморщившись, отвечает Леха и продолжает. - Ты прав, магнитофон теперь у каждого есть, вопрос в том, что ты из него слышишь. Про три кусочечка колбаски, что у тебя лежали на столе, или про милого бухгалтера, но это же такая бредятина, какая даже сивой кобыле не снилась, я уж об инородных песнях не говорю, эти сплошь и рядом из окон наших домов тарабанят.
       - А Высоцкий, ведь его пока слушают, - парирует Влад. - Хотя, если честно, мне он не нравится, потому что тоже из этих, из романтиков.
       - Жалко мне тебя, старичок, - едва сдерживая в себе вспыхнувшую злость на Влада, сквозь зубы говорит Леха и, глядя перед собой в темноту ночи, продолжает: - Высоцкий - это высокий талант, такие, как он, раз в сто лет рождаются. Благодаря таким, как он, мы хоть что-то про себя узнали. И плохое, и хорошее, и грустное, и смешное. Про наше мужество и про нашу подлость, про нашу трусость и непорядочность, про нашу любовь и ярость.
       - А как ты думаешь, если бы он сейчас был жив, о чем бы он пел? - осторожно спрашивает притихнувший после Лехиных слов Влад.
       - Он бы нашел, что спеть, и будь уверен, его сегодняшние песни застряли бы  у нас с тобой как кость в горле, - с жесткой усмешкой отвечает Леха.
         - Откуда ты вообще родом? - совершенно неожиданно спрашивает  Влад.
       - А что? - покосившись на него, слегка настораживается Леха, помня о том, что ему о себе много болтать не следует.
       - Да просто интересно, - пожимает плечами Влад.
       Скомкав пустую пачку «Кэмэла», Леха выбрасывает ее в темноту и думает, а что ему, собственно, остерегаться,  Влад такой же преступник, как и он.
       - Дай-ка мне твою папиросу, - просит он у Влада.
       - Закуривай, - протягивает ему свой портсигар Влад и на всякий случай предупреждает. - Только они у меня с травкой.
       - Давай побалуюсь. Ты только смотри, пацанов к этой дури не приучай. Узнают про это их родители, тебе да и всем нам тут не поздоровится. Толик сразу на тебя Седому донесет.
       - Нет, я пацанам не даю, - пряча в карман портсигар и отводя глаза в сторону, отвечает Влад.
       Затянувшись «травкой», Леха решает рассказать кое-что о себе Владу.
       - Родился я в Брянске, и двух лет не исполнилось, как родители меня увезли оттуда в другой город. Они по профессии актеры, и сколько себя помню, мы только и делали, что переезжали из города в город.
         - А почему на одном месте не работали? - впервые услышав от Лехи о его родителях-актерах, заинтересовывается Влад.
        - Потому что были бездари. Выживали их из театра режиссеры.
        - А разве они виноваты в том, что у них не очень хорошо  получалось. Ведь не все у нас такие талантливые, как Алла Пугачева, - пытается защитить Лехиных родителей-артистов Влад.
       - Они виноваты в том, что занимались не своим делом. И потом, они не пели, как Алла, а  играли, понимаешь, - раздражаясь на Влада, отвечает Леха.
       - На чем? -  простодушно спрашивает тот.
       - На нервах у зрителя, вот на чем, - разозлившись, говорит Леха. - Ты что, ни разу в драмтеатре не был? - искренне удивляясь тому, что такой достаточно взрослый человек не имеет никакого понятия, что такое драматический театр.
       - Не был, - чистосердечно признается Влад. - Но ты мне так и не ответил, на каких инструментах они играли?
       «Да, с этим кретином трудно о высокой материи разговаривать», - думает Леха и, дав себе команду успокоиться, садится на своего конька:
        - Батя играл на арфе, а мать на барабане, - разливая по стаканам водку, серьезно говорит он.
       - Что, просто играли и не пели? - продолжает задавать дурацкие вопросы Влад.
       - Зрители пели. Заказывали моим предкам мелодию и начинали петь, - указав Владу на стакан с водкой, предлагая выпить, говорит Леха.
       - Вот черт, а я не знал, что в театре можно, как в кабаке, музыку заказывать. Я  думал, они там все только на скрипках Чайковского пиликают, теперь, как приедем в Иркутск, обязательно схожу и закажу им какую-нибудь песню.
       - Ну и что ты им закажешь - «Мурку»?
       - А что, дам пару тысяч - и «Мурку» сыграют, никуда не денутся. Кто платит, тот и заказывает. А арфа, это ведь что-то вроде гитары, да? Думаю, «Мурка» на ней классно прозвучит.
       - Ну ты, Влад, даешь! Тебе двадцать с лишним лет, а ты не знаешь, что такое драматический театр, - решив все-таки пожалеть несчастного парня и растолковать ему, чем занимаются в драматическом театре актеры, начинает Леха. - В театре актеры, как бы мне попонятнее выразиться, изображают других людей, разыгрывают пьесы, в которых для них написаны роли.
       - А, это как Винокур. Так бы сразу и сказал. Тогда тем более схожу, я люблю смотреть по телевизору, как артисты прикидываются и разные хохмочки рассказывают.
       Видя, что его собеседник никак не может врубиться в то, о чем он говорит, Леха  советует:
       - Ты на Макбета сходи, до слез ухохочешься.
       - На Мамбета? Это концерт так называется? - чуть ли не восторженно переспрашивает Влад.
       - Ага, - кивнул Леха: - Там мужик с бабой такое откалывают, что сдохнешь со смеху.
       - Мамбет, говоришь, надо запомнить. Смешное название, черт. Представляю, что за Мамбу-Юмбу эти двое там вытворяют, - растягивая в самодовольной улыбке толстые красные губы, говорит Влад и вдруг обеспокоенно спрашивает: - А в Иркутском театре этот концерт показывают?
       - На ура идет, - с издевкой ответил Леха. - Я ходил - смотрел.
       - Поржал, наверное, от души? - с легкой завистью поинтересовался Влад.
       - Не то слово. Кое-как одно отделение выдержал, - почти жалуется ему Леха.
       - А почему второе не остался смотреть? -  встревоженно спрашивает Влад.
       - Я же говорю - не выдержал. Веришь, думал лопну со смеху, - продолжает издеваться над тупостью Влада Леха.
       - Я выдержу, - уверенно произносит Влад. - До самого конца досижу. Зря, что ли, деньги платить. Буду подыхать со смеху, но не уйду.
       - Правильно, старик. Им ведь, артистам, только того и надо, чтобы все зрители разбежались, а самим домой уйти пораньше, - хвалит Влада за упрямство Леха.
        - Вот народ пошел, - возмущается  Влад. - Даже артисты и те плутуют. Ну я еще понимаю, когда простой работяга норовит пораньше с работы слинять, но чтобы артисты шельмовали, не ожидал, - и сделав выразительный жест рукой, добавляет: - Вот им. Со мной этот номер не пройдет. Мне они второе отделение сыграют как миленькие. Уплачено. Так что будьте любезны, козлы, веселите.
       - А ведь могут и отказаться, -  решив разозлить Влада,  говорит Леха.
       - Как так, почему? - выпучив пьяные глаза на Леху, спрашивает Влад.
       - Да так. Если в зале меньше двадцати человек, они имеют право и не играть. Вернут тебе деньги за билет, и гуд бай, Владик. Из-за отсутствия в зале необходимого количества зрителей Мамба-Юмба отменяется.
         - Вот суки, - стукнув себя по колену кулаком, словно ему уже вернули деньги за билет и отказались играть, зло произносит Влад.
        - Да не кипятись ты так, может, еще один не останешься. Правда, когда я смотрел, почти все после первого акта сбежали. Полтора часа беспрерывного хохота - это, брат, уже не шутки. Такое напряжение не всякий выдержать может. Это только кажется, что хохотать можно сутками, а на самом деле поди-ка попробуй, - продолжая подливать масла в огонь, говорит Леха.
       - Ну и зритель пошел, мать их. Ну и слабаки, - утирая рукой взмокший то ли от водки, то ли от волнения лоб, кипятится Влад. - Ну так что, не ходить, что ли? - посмотрев на Леху, растерянно спрашивает он.
       - Рискни, - утвердительно отвечает ему Леха. - Испытай себя.
       - Решено, пойду. Посмотрим,  чья возьмет, - с угрозой в голосе, словно готовясь к схватке с сильным и грозным противником, произносит  Влад.
       Леха разливает по стаканам оставшуюся в бутылке водку и, протягивая Владу стакан, указывает на деревянный куб: 
       - Слушай, а для чего ты делаешь эту будку, неужто щенка решил завести?
       - Да начальник наш приказал, - зло, сквозь зубы цедит Влад.
       - На хрена? Пса, что ли, завести хочет? Нам уже не  доверяет? - на самом деле не понимая, зачем Толику понадобится пес, если они через три дня уезжают, спрашивает Леха.
       - Выходит, что не доверяет, - играя желваками, отвечает Влад.
       - Ведь мы скоро отсюда умотаем. Он ее что, с собой заберет? - продолжает задавать вопросы Леха.
       - Ты что и правда не понимаешь, зачем? Да это же он назло мне. Чтобы, говорит, ты тут не сдох от безделья, даю тебе задание - сделать к моему приезду собачью будку. Если не сделаешь, говорит, тебя на цепь посажу и вместо пса лаять заставлю.
       - Ну это он уже слишком, - сочувствует Леха Владу, а про себя думает: «Это как же надо презирать человека, чтобы дать ему такое пустое задание. Хотя, если хорошенько подумать, презирать есть за что». - А ты не обращай на него внимания, Влад, и не расстраивайся. Сделай, раз просит, ему же потом самому, когда будем уезжать, неловко перед тобой станет, - пытается утешить Влада Леха.
       - Как же, будет ему неловко, жди, - ворчит Влад и, посмотрев на свое творение, с нотками вызова в голосе говорит: - А я и сделал, только крышу прибить осталось и дырку выпилить, пусть приезжает и смотрит.
       - Ну что, Влад, давай по последней, и баиньки, а то комары борзеть начинают, - поднимая свой стакан, устало произносит Леха, отбрасывая  щелчком в темноту давно погасшую папиросу. Они допили водку и, побросав к заросшему репейником забору остатки закуски,  отправились спать.

***
       Ивану снился сон, как будто их батальон десантировали на горелый лес. Плавно опускаясь на парашюте, Иван с тревогой поглядывал вниз, думая о поджидающей на земле опасности. В небе стояла  звенящая тишина. Проверяя парашют на маневренность, Иван потянул вниз левую стропу, купол чуть накренился, и его тут же потащило влево, он потянул за правую и,  покачавшись из стороны в сторону, привел парашют в нормальное вертикальное положение. Поправив на груди автомат, Иван слегка расслабился и стал готовиться к приземлению. Внизу под ногами лежало огромное черное пятно выгоревшего леса, к которому он стремительно приближался. Держась за стропы, Иван наклонил голову и посмотрел вниз. Он летел прямо на острые, как пики, обугленные макушки деревьев, которые почему-то стояли чуть ли не вплотную друг к другу. «Странно,  - успел подумать он. -  Как же они так росли и почему все без сучьев, гладкие, как столбы, только черные». Ударившись подошвами сапог об одну из верхушек дерева, Иван старался оттолкнуться от нее ногами, чтобы попасть в небольшое свободное пространство между ними. Но ноги почему-то его не слушались и были, как ватные. «Все, конец!» - мелькнула страшная мысль, и он бешено заработал ногами. От боли, которую почувствовал в левой ноге, ударяя ею во сне о железную спинку кровати, Иван проснулся. Осознав, что это был сон,  открыл глаза и увидел перед собой сидящую у его кровати плачущую мать.  «Ну вот, все само собой и объяснилось, - подумал он, пряча под одеяло изуродованную ногу. - Теперь только остается успокоить ее и уговорить смириться с тем, чего не исправить».
       - Не плачь, мам, все уже позади, - взяв ее руки в свои, с легкой грустью сказал он.
       Мягко освободив свою руку из сыновьей, Прасковья прижимала ее к глазам, пытаясь остановить бегущие слезы.
       - Ну, мам, хватит, а то, глядя на тебя, я сам разревусь, - в шутку пригрозил он, зная, что это придаст ей сил и поможет успокоиться.
       Ради сына она сделает все, только бы он не расстраивался. Прасковья и впрямь как-то сразу подобралась и стала приходить в себя.
       - Все, Вань. Больше не буду, - жалобно пискнула она и, пару раз всхлипнув, затихла.
       Иван понял, что ему надо все рассказать. Спокойно и неторопливо поведал он ей о том, как с ним это случилось. Сгорбившись на табуретке, глядя в пол, мать молча выслушала его, не проронив за время невеселого рассказа ни слова, ни слезинки.
       - Вот так-то, мам, - заканчивая разговор как можно бодрей, сказал Иван. - Ты извини, что не сообщил об этом в письме, не хотел тебя волновать, подумал, приеду и все расскажу. А теперь приготовь-ка поскорей завтрак, а то мне скоро ехать.
       - Да отдохнул бы еще денек, Ваня, а потом и съездил бы, а завтрак уже готов. Я к тебе зашла - хотела к столу звать. Гляжу, ты в постели мечешься, ну я и...
       - Все, мам, все, - прервал  готовую вот-вот расплакаться мать Иван. - Больше никаких слез, договорились?
       - Да-да, сынок,  - закивала Прасковья. - Умывайся и садись за стол, а я пойду чайник на печь поставлю, он уже остыл небось, - прикладывая к раскрасневшемуся от слез носу фартук, засуетилась она и поспешила на кухню.
       Оставшись один, Иван тяжело вздохнул и встал с постели. Не найдя глазами тельника, он надел брюки и подошел к шкафу. Распахнув створки, увидел, что вся его одежда выглажена и аккуратно развешена на плечиках. Военная парадная форма вместе с беретом висела чуть в сторонке от остальных вещей и была покрыта белой простынью, видимо, для того, чтобы не пылилась. «Когда только она успела. Вчера весь день готовила. Потом гостей принимала. Когда все разошлись, засыпая, слышал, как она мыла посуду, убирала. Совсем не ложилась, что ли?»
       - Мам, а где мой тельник? - крикнул он из своей комнаты.
       - Я его вчера простирнула, да забыла снять. Он во дворе сохнет. Принести? - заглядывая в комнату, спросила  Прасковья.
       - Не надо. Умываться пойду, там заодно и надену. - Иван вынул из шкафа берет. Подойдя к столу, он вытащил из кармана нож, аккуратно отпорол от берета красный флажок и снял краб. - Ты уж прости, братишка, теперь мы гражданские, знаки отличия нам не положены. Буду носить тебя вместо кепки, - глядя на лишенный своих регалий берет, грустно сказал он и, выйдя из комнаты, накинул его на крючок у входных дверей. Вернувшись, достал из чемодана несессер и пошел умываться. На залитом солнцем крыльце он с хрустом потянулся, зевнул и, бросив взгляд на синее небо, прошептал: - Боже, хорошо-то как!
       Спустившись с крыльца во двор, подошел к приделанному к березе рукомойнику, ополоснулся по пояс холодной водой, привычно по памяти побрился, вытерся висевшим здесь же у рукомойника полотенцем и, направляясь  в дом, сдернул по ходу с веревки давно высохший тельник. Позавтракав поджаренной с помидорами яичницей, Иван встал из-за стола, поблагодарил мать и спросил:
       - Мам, я уезжаю, где список, который составили вчера бабы?
       - Да вот он, - указав рукой на листок бумаги на хлебнице, ответила Прасковья.
       - Так, глянем,  - Иван  пробежал листок глазами:  - Как всегда, неизменные три «с»: сахар, соль, спички, еще мука, подсолнечное масло и чай, а хлеба что, не надо?
        - Слава Богу, хлебушек завозят к нам из города на рабочей дрезине ремонтников, а то бы все давно побегли с ихней дороги, -  убирая со стола посуду, ответила мать.
        - Могли бы заодно с хлебом и все остальное завозить, - не понимая, почему так не делают, вопросительно глянул на мать Иван.
        - Говорили уже, да начальство отвечает: «Скажите «спасибо», что хлеб привозим да машинисту дрезины незаконно приплачиваем за это. Кто это  согласится бегать по городу, соль да сахар вам покупать». Хорошо, что хлебозавод нам навстречу пошел, да, видать, им выгодно, вот они к дрезине в Слюдянке хлеб на машине и подвозят.
       - Ясно, - Иван спрятал сложенный листок и направился к выходу, но по пути, словно вспомнив что-то, остановился и, повернувшись к матери, сказал: - Мам, пока я буду в Слюдянке, ты хоть малость сосни, ведь уже больше суток на ногах. Как ты только еще держишься?!
       - Ладно, сынок, сосну, - пообещала Прасковья, тронутая вниманием сына, и, вытерев о фартук руки, попросила: - Ваня, шибко-то мотоцикл не гони, будь на дороге повнимательней и в городе тоже. Там сейчас такое движение, что не приведи Господи, - и вдруг спохватившись, вскрикнула: - А деньги-то, деньги я забыла тебе дать, бабы ведь оставили. Я сейчас принесу, они у меня в комнате лежат.
       - Не надо, у меня есть, - остановил мать Иван. - А с бабами потом сама разберешься, когда все куплю, сейчас мне некогда, пора уже ехать, - и  сдернув с вешалки берет и матросский бушлат, привезенный в предпоследний приезд отцу, попрощавшись с матерью, вышел из дома.
       - Каки-таки деньги могут быть у солдата? - с горечью подумала Прасковья. - Но раз не взял, значит, и впрямь есть.
       Шагая по двору к мотоциклу, Иван посмотрел на часы. Они показывали ровно девять.  «Нормально. Припекать начнет часа через два, а я уже в десять буду в городе. Быстренько сделаю покупки и по свежаку назад». Заскочив в столярку, снял с гвоздя батин шлем, бросил его в мотоциклетную коляску. Ударив несколько раз ногой по стальной «лапе», Иван завел двигатель и, усевшись за руль, не спеша выехал за ворота. Свернув направо, миновал несколько домов, в том числе и крайний дом «залетных», так про себя он окрестил приезжих, и выехал на знакомую ему с детства старую байкальскую дорогу, которая пролегала вдоль озера. По этой дороге он с пацанами ходил по клюкву и морошку, которая росла на больших мшистых болотах, образовавшихся вследствие избытка воды. Выступавшие на поверхность кочки были покрыты мхом и осокой, среди которой кое-где лежали старые полусгнившие коряги. Проезжая по родным местам, Иван вспомнил, как он ходил сюда с Пахой на зорьку охотиться на уток. Он не знал, как сейчас, но тогда, сорок с лишним лет назад, их здесь водилось несметное количество. Не было дня, чтобы они возвращались домой без добычи. На старом, покрытым пылью деревянном мосту он посмотрел вниз, на их андреевскую рыбацкую бухточку. Все было как прежде. Те же стоящие на приколе лодки и те же облепившие берег реки небольшие сараюшки, где местные рыбаки хранили  весла, горючее, сети и прочую дребедень, которая рано или поздно находила себе применение. «Ведь прошло столько времени, а природа и андреевский быт почти не изменились, - думал Иван. - Даже старый большой сарай и тот сохранился. Правда, обветшал сильно и, судя по нестарым листам шифера на крыше, уже, наверное, не раз чинился, но стоит, не рушится. Да, что ни говори, а природа живет по старинке, не любит она нововведений, своего «царя»-человека и яростно защищается грозным оружием, которое люди издавна называют  стихийным бедствием. Да только как она ни учит, как ни наказывает, он все на рожон лезет. Все на свой дурной вкус переделывает, все чего-то кроит, режет, взрывает, уничтожает и беспрерывно, как прожорливый дикий зверь, под себя гадит. Мало того, что он с собой сделал, как мог, себя разукрасил, разных цацек в нос да в уши понатыкивал, разноцветными побрякушками обвешался, рожу себе разрисовал, так еще норовит разукрасить самим Богом созданное. Вот уж воистину не ведает, что творит. И все ему мало - знай только рвет, жрет, ломает, хапает - боится, что ему меньше других достанется. Не бойся, человече, червь навозный, для тебя ведь все это, и на всех хватит, всем достанется, еще и останется. Чего от жадности давишься, лопнешь ведь, мерзопакостник ты этакий! Отщипни кроху, с лихвой хватит, еще и твоим внукам останется, змей ты ненасытный! Чего пасть раскрыл, земной шар заглотить хочешь? Нет, брат, подавишься! Уймись, ведь все, что нахапал, в могилку с собой не потащишь. Там, брат, свои законы. Дорогими побрякушками, модным тряпьем да набитой мошной апостола Петра не удивишь и не купишь. Там свой устав - строгий и праведный. Там тебе сразу: «Будьте любезны, нагим, пожалуйста, без этих ваших тряпок, стекляшек и прочих прибамбасов, что на вас понавешено, душу, душу пожалуйте». Вы хвать за все места, нету. «Да неужто плоть, свинья прожорливая, ее у вас съела?» - спросит Петр.  «Да должна быть», - лапая руками свое тело, в растерянности ответите вы. «То, что должна быть, вы верно заметили. Да не волнуйтесь вы так, она, наверное, со страху у вас в пятке спряталась, ищите-ищите». «Точно, вот она», - облегченно вздыхая, скажете вы, протягивая апостолу наконец-то пойманную душу.  «Господи, да какая же она у вас черная и смердит вдобавок. Как же это вы, мил человек, умудрились так ее загваздать. А?» - зажимая  нос пальцами, спросит вас Петр. А вам сказать и нечего. Тут Петр-то все и объяснит: «Вы, любезный, ошиблись адресом. Видите, вон там в сторонке трубы торчат, из которых черный дым валит?» «Вижу», - холодея и так уже холодным телом, ответите вы. «А как напористо смолой попахивает, чуете?» - опять спросит вас апостол Петр. «Чую», - приходя в ужас, ответите вы. «Вот туда прямехонько и ступайте. Вас там давно дожидаются. Попарьтесь там лет эдак с тысячу, тогда и приходите к нам, посмотрим, пошла ли вам на пользу та банька или нет. А сейчас не взыщите, не могу вас принять, с души воротит. И вещички, вещички свои прихватите».
       И пойдете вы туда, куда указал благочестивый Петр. А там рогатый вас уже поджидает, и ну журить: «Что же это ты, голубчик, так долго, уж не заблудился ли в наших краях или, как и все прочие, со старичком заболтался? Вот все вы такие, сразу норовите в кущи, к Самому прорваться. А зря. Для таких, как ты, в загробной жизни одна дорога, которая прямо к нам ведет. Чай, не ребенок, жизнь прожил, должен ведь понимать, что твое место здесь, а не в райских садах, где только праведники обитают. Что затрусился так, страшно? Ай-я-яй и не стыдно? На земле-то небось крутым мужиком считался? А что это у тебя там в узелке? Ты гляди, какой клевый костюмчик, от Кардена, никак? Годится. Мы, черти, тоже, как и вы, любим здесь  в аду пофорсить, перед чертихами повыпендриваться. Деньги есть? Давай. Ты смотри - доллары. Ну и клевый же клиент к нам пожаловал! Гульнем сегодня с братвой на славу. Ну а сейчас пойдем, я покажу тебе наше хозяйство. Видишь чан со смолой, знай, это теперь твоя личная баня.  И, доложу  я тебе, в миллион раз жарче твоей земной финской будет. У нас здесь, брат, все, как на земле, только всего того, что ты при жизни любил, мы тебе в тысячу раз больше предоставим. И еще вот что, хочу тебя предупредить, не вздумай отказываться, обидишь Хозяина. Он у нас мужик гостеприимный, но если ты побрезгуешь его подношениями, то, клянусь ребром Сатаны, твоей загробной жизни даже птичий помет не позавидует. Дай-ка я гляну на твою душу. Вот это душа так душа, прям, не душа, а картинка! Все про тебя в ней нарисовано. Так, первое, деньги любил. Эй, кочегары, принесите ему золотой чан, золотые валенки и золотой шлем с бриллиантами да денег побольше. Перед тем, как станете его опускать в чан с кипящей смолой, наденьте на него все это и обклейте деньгами. Пусть видит, что мы, черти, народ нежадный и нам для клиента ничего не жалко. Так, второе, ага, баб любил насиловать, предоставьте ему для начала сто голых баб и проследите, чтобы он день и ночь беспрерывно их обслуживал. Так, что там еще. Пожрать любил, что ж, дело хорошее, приприте ему сто сырых бычьих туш, пусть кушает. Ладно, все, ему, пожалуй, этого на первые сто лет хватит. Париться, жрать, обслуживать баб - всем этим нужно заниматься одновременно, и ничто не должно служить причиной остановки процесса наслаждений. Это у нас основное правило. Все, что на земле для тебя было главным, мы предоставим здесь на первое время в стократном размере. Если окажется мало, увеличим до тысячи, а теперь наряжайся в золото - и в чан на дезинфекцию. Адью, братан!» Тут ты, разлюбезный, и поймешь, как человеку мало надо. Насыщение, а не пресыщение - вот и вся истина. Похожие по звучанию слова, но  такие разные  по смыслу.               
        Дорога, по которой ехал Иван, с обеих сторон густо заросла кустарником и высокой травой. Листья подорожника плотным ковром облепили ее кромки, поблескивая под лучами утреннего солнца. С озера тянуло прохладой, и начинающий свою жизнь день бодрил и радовал все живое. Объезжая ухабы и рытвины размытой дождями дороги, Иван вспомнил, как они, тогда еще совсем сопливые шпанята, ходили по ней в соседнее село Утулик в клуб смотреть их любимые фильмы: «Чапаев», «Чарли Чаплин», «Путевка в жизнь», «Бродяга». Он даже сейчас помнит песенку,  которую пел бродяга - Радж Капур:
          Абара я-а-а-а, абара я-а-а-а.
          Никто нигде не ждет меня,
          дорога вдаль зовет меня.
     Или из «Путевки в жизнь»:
          Мустафа дорогу строил,
          Мустафа по ней ходил,
          А Жиган его зарезал,
          Колька Свист похоронил.
       Как цепко держит память картинки далекого детства, стоит только спросить себя: «А помнишь?» Как тут же, опережая вопрос, в голове возникает ясное и четкое изображение событий далекого прошлого. Невольно улыбнувшись своим мыслям, Иван вспомнил, как они прорывались в клуб. Перед тем, как купить за пятьдесят копеек синенький билетик в кино у стоявшего на крыльце у входа киномеханика, по заведенному еще до них обычаю дрались с местными пацанами, которые, как правило, уже поджидали их, сидя на широкой скамье у стены клуба. Начинали драку обычно так. С обеих сторон выходили вперед вожаки и давай тыкать друг друга кулаками в грудь, говоря при этом разные обидные слова и передразнивая друг друга. Постепенно в эту дразниловку включались все остальные. Когда словесная перепалка накалялась до предела, в ход пускались кулаки, и пацаны принимались мутузить друг друга до тех пор, пока киномеханик не объявлял о начале фильма, не грозился уйти к себе в будку и закрыть на ключ дверь клуба. Услышав его голос, пацаны прекращали драться. Отплевываясь и вытирая разбитые носы рукавами, они покупали билеты и шли смотреть «Серенаду Солнечной долины». На полтора часа устанавливалось перемирие,  после сеанса, если фильм был плохой, - а плохой - это про любовь, - драка иногда возобновлялась, но это случалось редко, так как на плохие фильмы они не ходили и попадали на них только по неведенью. Если же фильм был хороший, про войну, то тут уж было не до драки, все выходили из клуба под впечатлением увиденного. Победа русских бойцов над врагом примиряла и объединяла андреевских и утуликских ребят, теперь у них был один общий враг – немцы. Товарищество,  братство мужественных русских пехотинцев, моряков, летчиков и разведчиков не позволяли маленьким патриотам поднимать руку на своего же русского. И если бы в Утулике в этот момент появились немцы, они бы им задали такого жару, что те бы прокляли тот день, когда на русских войной пошли. А как бурно они обсуждали увиденный фильм, возвращаясь домой в Андреевку, со всех сторон только и слышалось:
       - Я бы этого эсэсовца ночью подкараулил и из батиного ружья пристрелил.
       - И как наши сразу не догадались, что тот в кепке предатель?
       - А как догадаешься-то, ведь он по-русски  разговаривал.
       - Да у него же на роже написано, что он немецкий шпион.
       - Легко сказать - по роже.
       - А как наш раненый сержант, забыл его фамилию?..
       - Семенов, - слышалось со всех сторон.
       - Во-во, Семенов, с гранатой в руках под танк бросился?
       - Герой, что говорить!
       - А как вы думаете, пацаны, ему умирать страшно было?
       - Наверно, страшно, ведь жить-то всем хочется.
       - А он не побоялся.
       - Наши вообще никого не боятся, понял.
       - Да я знаю, это  я так просто спросил.
       - То-то же, просто.
       - Эх, была бы сейчас война!
       - Да, - мечтательно соглашались с товарищем остальные…
       Обогнув нависшую над дорогой скалу, Иван поднялся на взгорок и посмотрел вперед. Метрах в двухстах он увидел шагающую по дороге одинокую фигурку женщины с корзиной в руках.
        - Никак, кто-то из наших баб по ягоду собрался, - прибавив газу, подумал он.
       Услышав позади шум, женщина чуть обернулась, не спеша сошла на обочину и продолжала идти дальше. Приблизившись, Иван узнал в ней Алену. Не обращая внимания на мотоцикл, Алена продолжала идти вперед, не оборачиваясь.
       - Ну и выдержка у тебя, девка, - опередив ее на несколько метров, перекрывая треск мотоцикла, крикнул Иван.
       Алена остановилась и радостно воскликнула:
       - Дядя Иван, вы, что ли?
       - Я, а то кто же, - улыбаясь, ответил Иван и, притормозив, поинтересовался: - Куда же это ты, красна девица, в такую рань путь держишь?
       - Ну вы и скажете, рань, - засмеялась Алена. - Давно уже надо было быть на болоте, да задержалась из-за братца своего. Уговаривала его, вредину, со мной по клюкву идти, так разве заставишь, один Байкал на уме, с утра до ночи там пропадает, клоп конопатый.
       - Садись - подвезу, - откидывая кожушок с коляски, предложил Иван.
       - Вот здорово, - обходя спереди «Урал», прощебетала Алена и забралась в коляску.
       - Шлем тебе там не мешает? - не переставая улыбаться, спросил свою попутчицу Иван.
       - Да нет, я его в глубь коляски задвинула, - ставя себе на колени корзину, ответила Алена.
       Иван крутнул рукоять газа, и они поехали. Через полкилометра Иван посмотрел на  легко, по-летнему одетую Алену, наклонился и крикнул ей чуть ли не в ухо:
       - Кожушок-то на грудь набрось, а то застудишь под ветром. Ее беречь надо. Она тебе еще понадобится, верней, не тебе, а твоим детям.
       Алена зарделась, сердито глянула на Ивана, но кожушок все-таки набросила. Заметив, что она обидилась, Иван решил подзадорить ее сильнее и, напустив на себя строгий вид, крикнул:
       - И не зыркай так, а то, чего доброго, искра в бак попадет, взлетим с тобой аки птахи на воздух. И за поручень покрепче держись, а то вывалишься ненароком на дорогу, что я потом Сашке скажу.
       Тут уж Алена не выдержала:
       - Все, дальше пешком пойду. И зачем я села в вашу  тарахтелку, чтобы вы надо мной насмехались, да? Что я вам кочан капусты, чтобы из этого корыта на дорогу вываливаться? Остановите ваш трехколесный велосипед, я выйду, слышите. Остановите или я выпрыгну.
       И чтобы привести свою угрозу в действие, Алена попыталась встать. Иван положил ей руку на плечо, усадил на место и крикнул:
       - Не сердись, а научись лучше относиться к некоторым вещам с юмором, - и, сбросив газ, продолжил. - Ты же артисткой стать собираешься, а артист без чувства юмора - не артист. Психуют и злятся только слабые люди. Научись на насмешки отвечать насмешкой. И потом, в профессии, на которую ты нацелилась, требуются железные нервы. Ну  мир, что ли?
       Алене стало неловко за то, что человеку, который намного старше и которого она уважала, приходится перед ней извиняться. Она прекрасно знает, что дядя Ваня совсем не хотел ее обидеть. Распсиховалась, как дура. Да, с юмором у нее слабовато. Надо у бати поучиться. Отец-то у нее юморной, а она, наверное, в мать пошла, шибко серьезная.
       - Конечно, мир, дядя Ваня. Да мы ведь и не ссорились. Что на меня нашло, не знаю, - подскакивая на ухабах в коляске, отрывисто выкрикнула она.
       Некоторое время ехали молча, чувствуя обоюдную неловкость друг перед другом. «Ох уж эта юность с присущей ей самоуверенностью, неуступчивостью и горячностью, - думал Иван, глядя на уходящую вдаль дорогу. -  Ты горда, упряма и порой жестока. Ты беспощадна к подлости, лжи и предательству. Ты смела и бесшабашна. Ты готова пожертвовать всем ради идеи, в которую веришь. Ты честолюбива сверх всякой меры. Ты идешь наперекор, и плевать тебе на прописные истины и советы старших, у тебя свой устав и свои идеалы.  В то же время ты беззащитна, как дитя. Твое главное оружие и далеко не лучшее как в защите, так и в нападении - это эмоция. За недостатком аргументов, боясь проиграть, тебе часто приходится пускать в ход кулаки, оскорбления и просто ничем не подкрепленное отрицание всего, что тебе не по нраву. Но жизнь - дама жестокая и чаще бьет, чем ласкает. За что бьет, объяснений не дает, до этого ты дойти сам должен. И устав от ее побоев, потихоньку, с годами начинаешь сдавать свои огневые позиции и говорить «прощай» былой отваге.
       - Дядя Ваня, а ведь хорошо вчера погуляли, правда? -  прервав мысли Ивана, спросила Алена.
       - Хорошо!
       - Такие красивые все были, нарядные, прям не узнать наших баб. И почему они в обычные дни так мало уделяют внимания внешнему виду? Вон Валька Сидорова, такая шикарная девка была, я смотрела на нее и всегда завидовала. Думала, когда вырасту, такая же буду. Такие же красивые платья и прически носить буду. А как только вышла наша Валька замуж, сразу обабилась. Ходит в чем-то сереньком, на ногах стоптанные туфли, а уж о прическе и говорить нечего,  вечно голова платком покрыта. И ведь не боятся, что мужья их разлюбят.
     Иван усмехнулся:
       - Не разлюбят, Алена, не бойся. Они до гробовой доски останутся в их сердцах такими, какими их в первый раз увидели. Наоборот, с каждым годом крепче и крепче любить будут. У любви, если она, конечно, настоящая, свои глаза, особые, она в любимом или в любимой видит то, что хочет видеть, только хорошее, на плохое она глаза закрывает. А насчет красивых платьев, так куда же их у нас здесь надевать? На железную дорогу, что ли? Да и с красивой прической дома по хозяйству немного набегаешь, живо растреплется. Бабий век короток, верно сказано, а уж у нашей бабы, деревенской, особенно.
       - Ну все равно надо стараться больше уделять внимания внешнему виду, - упрямо гнула свое Алена. - Ведь мужу куда приятней смотреть на красивую жену. Да и мужчинам не мешало бы выглядеть получше, а то ходят по деревне, как охламоны какие-то.
       - Точно, приятней, - рассмеялся Иван. 
       - Вы че? - удивленно посмотрела на него Алена.
       Иван натянул покрепче на лоб берет и ответил:
       - Представил себе картину. Сидит наша Валентина в панбархатном платье в стайке на табуретке и доит корову. На ногах у ней капроновые чулки и лакированные туфли на шпильках, что наполовину в навозе увязли. На голове немыслимая прическа, в ушах серьги, лицо нарумянено, глаза подведены, губы накрашены. Духами так пахнет, что, того и гляди, корова от запаха вот-вот в обморок грохнется. И тут входит муж Петруха в костюме, при галстуке. Из бокового карманчика его пиджака эдак игриво выглядывает треугольничек носового платка в тон галстука, на ногах до блеска начищенные туфли, а в руках вилы. Поглядев на свою красавицу жену, он улыбается и говорит: «Добрый вечер, Валюха. Ты еще доить не закончила?» - «Подожди, Петя, уже немного осталось». «Давай побыстрей заканчивай, а то у меня еще дел по горло. Надо здесь навоз убрать, потом поросенку корм дать да дровишек наколоть».  «Хорошо, Петр Васильевич, я мигом», - нежно глядя на неотразимо красивого мужа, отвечает такая же неотразимо красивая Валюха.
       - Да ну вас, дядя Ваня, что вы все переворачиваете и над всем смеетесь. Я же совсем не то имела в виду.
       - Да это я так, треплюсь, чтобы веселей было ехать, - продолжая удерживать в воображении идеалистическую картину сельского быта, успокоил ее Иван.
       Преодолев пологий подъем, он  проехал небольшой участок дороги лесом и стал спускаться вниз на равнину. Почувствовав, что Алена дергает за рукав бушлата, наверное, желая сказать, что приехали, Иван сбросил газ и, перекрывая треск мотоцикла, крикнул:
       - Знаю-знаю, не забыл, сейчас остановимся.
       Спустившись вниз, Иван заглушил «Урал» и, окинув взглядом тянущееся болото, спросил:
       - Как нынче с клюквой, богато?
       - Бери - не хочу, - выпрыгивая из коляски, бойко ответила Алена.
       - Ну и хорошо, ну и ладно, - продолжая смотреть на болото, задумчиво произнес Иван.
       - Спасибо, что подвезли, дядя Ваня. Пойду я, - поддернув по-мальчишески свои старенькие джинсы, взяв корзинку, сказала Алена. Обойдя спереди мотоцикл, она стала переходить дорогу.
       - Послушай Алена, -  остановил ее Иван. - Хочу тебя спросить: а ты не боишься одна ходить, ведь сейчас время страшное, не то, что прежде было? Знаешь ведь про внука Зотихи?
       - Знаю, дядя Ваня, - тяжело вздохнув, ответила Алена и, немного подумав, жестко сказала: «Волков бояться, в лес не ходить».
       - Так-то оно так, -  качая головой, произнес Иван. - Да только бояться, а верней, опасаться никогда не повредит. Опасение, как и страх, обостряют внимание, а у внимательного больше шансов избежать беды. Так что ты шибко-то не хорохорься и гляди в оба.
       - А я и не хорохорюсь. Я, правда, их не боюсь. Пусть только попробуют, прыгнут, всех на месте положу.
       - Это каким же таким манером? - искренне удивившись решительности, прозвучавшей в ее голосе, спросил Иван.
       - Да самым простым, - ответила Алена и, достав из корзины свой в горошек платок, поставила ее на землю рядом с мотоциклом.
       Ничего не понимая, Иван наклонился с сиденья, заглянул в корзину и ахнул - на дне лежал двуствольный обрез и шесть гильз двенадцатого калибра.
       - Ни фига себе, - посмотрев на Алену широко раскрытыми глазами, произнес он. -  Да ты, никак, адрес перепутала. Тебе с этой амуницией на войну надо, а не по ягоды. Надеюсь, патроны у тебя дробью заряжены? - поинтересовался Иван.
       - Зачем дробью. Я не от зайцев собираюсь отстреливаться, а от козлов. А на них, как вы знаете, только картечь и годится.
       - Да ты, я вижу, у нас крутая, - окидывая Алену пристальным взглядом, с усмешкой проговорил Иван, а про себя подумал: «Во дожили, дети по ягоду с оружием стали ходить».
       - Время такое - засовывая за пояс под майку обрез, с вызовом в унисон Ивану ответила Алена. И подняв с земли корзину, направилась к болоту.
       - Эй, ковбой, погоди, - окликнул ее Иван.
       - Ну че? – обернувшись, спросила Алена.
       - Ты до скольки здесь пробудешь? - посмотрев на часы, спросил он.
       - А че?
       - Да не чекай ты, а научись отвечать правильно. Ты же не продавщицей, а артисткой стать собираешься.
       Алена по привычке опять чуть было не «чекнула», но вовремя спохватилась и ответила, как ее просили:
       - Если ягоды густо, то часа за три управлюсь, - и подчеркнуто четко мстя Ивану за «продавщицу», спросила: - А что?
       - Да я вот думаю, что тоже за это время успею свои дела сделать. Буду возвращаться назад, могу тебя прихватить.
        - Хорошо. Но только, если я раньше управлюсь, вас ждать не буду, пойду потихоньку. Тут идти-то восемь километров.
       - Ладно, договорились, - сказал Иван и, загасив ногой о землю папиросу, сделал Алене «под козырек» и поехал дальше, оставив рассмеявшуюся девчонку одну на дороге.
       В десять часов Иван уже был в Слюдянке. Подъехав к рынку,  поставил «Урал» у забора, вдоль которого выстроились в ряд автомобили разных марок, и отправился к центральным воротам городского рынка, кишащего людьми. Войдя на его территорию, Иван прошелся вдоль торговых рядов и понял, что того, что ищет, а это яловые сапоги и рабочая телогрейка, здесь нет и в помине. Джинсы, кроссовки, майки из Китая и Гонконга - пожалуйста, кожаные пальто  куртки из Турции - тоже, аудио и видеотехника  - бери - не хочу, а вот яловых сапог и телогрейки нет, и все тут. Наши отечественные изделия ограничивались мохеровыми женскими шапками, шарфами да вязанными шерстяными носками и варежками, которые продавались с рук одинокими старушками. Зарубежное привозное недоброкачественное тряпье невольно бросалось в глаза и привлекало к себе внимание покупателей яркостью и оригинальностью расцветки. Случайно попав на этот карнавал красок, наши невзрачные вещи стыдливо жались по углам, сраженные наповал наглой раскраской синтетических заморских пришельцев.
       - Так, с этим все ясно, - Иван  перешел на восточную сторону базара, где размещались продуктовые ряды.
       Покупать он здесь ничего не собирался, ему было просто любопытно посмотреть на то, чем торгуют люди, и что почем продают.
       - Ягоды в этом году уродилось много, - проходя мимо выставленных на прилавки ведер, полных клюквы, брусники и смородины,  отметил Иван.
       Кедрового ореха в продаже немного было. Он в начале осени появится. Сейчас за него, наверное, гоняют продавцов. Официально орехи с середины сентября бить разрешается, но люди потихоньку продают. Тут уж как сумеешь договориться с контролерами. Рынок есть рынок.  Грибов, как всегда, на прилавках было навалом - и свежих, и сушеных, и соленых. Пройдя до конца ягодный ряд, Иван отошел в сторону, где не толпился народ, достал из кармана папиросы и закурил. Солнце припекало спину и плечи. Ходить в бушлате стало жарко, и Иван снял его. Оперевшись плечом о продуктовый киоск,  он смотрел на толпящихся у прилавков людей, прикидывая в уме, куда ему двинуться дальше. Вдруг взгляд напоролся на красивое лицо смотревшей на него женщины. Иван быстро отвел глаза в сторону, но тут же услышал, как она окликнула его:
       - Эй, морячок! Чего в наших рядах ищешь, уж не брусники ли? Лучше чем у меня не найдешь. Подойди - попробуй. Недорого отдам.
       Иван улыбнулся и подошел к стоявшей за дощатым прилавком в белой майке с нерусской надписью на красивой груди русской женщине.
       - На-ка, попробуй, - весело сказала она и, прихватив из ведра горсть ягоды, протянула Ивану.
       Ему ничего не оставалось, как принять угощение.
       - Спасибо, землячка, только не за ягодой я сегодня сюда приехал.
       - Ну, не сегодня, так завтра за ней приедешь. Ты пробуй, пробуй, не бойся, денег не попрошу, - показывая в улыбке белые, как кедровые ядрышки, зубы, посмеивалась соскучившаяся по разговору баба.   
       Не найдя, что ответить, Иван хмыкнул и бросил ягоду в рот. Захрустевшая под зубами брусника брызнула соком, распространяя во рту терпкий кисло-сладкий вкус и аромат леса. Поморщившись от удовольствия, Иван проглотил упругую уже опустошенную кожуру:
       - Хороша! Что бы там ни говорили, а только я скажу так: нет на земле ягоды лучше брусники! Не по вкусу, не по запаху. Царь-ягода - одним словом.
       - Так уж и царь, а клубника как же? - облокотившись о прилавок и чуть ли не касаясь его красивой крепкой грудью, рассмеялась женщина.
       - Ну, клубника - это не ягода, а скорее, огородная культура. Услада женского желудка. Она только на варенье и годится.
       - А брусника на что же? - пытала Ивана веселая красивая бабенка.
       - Ну, во-первых, ее можно долго хранить. Пересыпал сахаром или просто водой залил - и на холод, она несколько лет может простоять, и ничего с ней не случится. Подавай на стол, она всегда свежая, не теряет ни вкуса, ни запаха. Потом, от простуды   первое лекарство, а чай с брусничным вареньем, это же чудо, - со знанием дела перечислял достоинства любимой ягоды Иван.
       - А как же ты про морс забыл упомянуть, ведь он с похмелья для мужиков первое дело, - сказала и сама же рассмеялась над своей шуткой озорная баба.
       - Правильно говоришь. Холодный брусничный морс с похмелья лучшее средство, - тоже рассмеявшись, согласился Иван и, загасив папиросу, уже хотел было попрощаться со словоохотливой красавицей, как вдруг заметил лежащую на прилавке рядом с ведром брусники опасную бритву. Бритва была необычной, чем и привлекла внимание. Он взял ее в руки, раскрыл и стал рассматривать. Всего на треть сточенное лезвие из отличной стали могло прослужить еще век. На верхней тупой кромке было что-то выгравировано по-немецки. Инкрустированная, ручной работы ручка местами немного потрескалась, но плотно подогнанные друг к другу по бокам цветные пластины красного, голубого и коричневого цвета блеска не потеряли. Кончик ручки плавно закруглялся, и в его округлости четко просматривался черный  паукообразный крест немецкой свастики.
        - Твоя, что ли? - Иван удивленно посмотрел на ягодницу.
       - А то чья же, конечно, моя. Час назад, как ей бороду себе под прилавком побрила. Теперь вот лежит на солнышке, сушится, - с искорками смеха в глазах ответила бойкая на язык ягодница и провела рукой по щекам и подбородку, словно хотела убедиться, гладко ли они у нее выбриты.
       - Да я тебя серьезно спрашиваю, продается, что ли? Или она у тебя тут для какого дела лежит? - продолжая рассматривать бритву уже настойчивей поинтересовался Иван.
       - Конечно, для дела. Я ей от рэкетиров отмахиваюсь. Видишь, вон у киоска мордоворот перебинтованный стоит, моя работа, - продолжала острить бабенка.
       - Так продаешь или нет? - теряя терпение, спросил Иван.
       - Продаю, продаю, надоело по щекам помазком елозить, решила перейти на электробритву. Может, присоветуешь, какую лучше купить, а то я в них...
       - Сколько? - перебил ее Иван.
       - А сколько дашь? - с вызовом спросила полногрудая.
       - Сто рублей дам, - не раздумывая, назвал цену Иван.
       - Сто? -  переспросила ошарашенная такой суммой ягодница, вытаращив на Ивана глаза. - Да ты что! Золотая она, что ли? Мне и двадцати хватит. Да и досталась она мне даром, по случаю, дома-то мужиков нет, бриться некому, вот я и принесла ее сюда. Подумала, может, какой дед  купит по дешевке.       
       - Бери, она этого стоит, -  кладя купюру на прилавок, сказал Иван и, сложив бритву, сунул в карман.
       - Ну если ты такой добрый, то ладно, возьму, - пряча деньги за пазуху, сказала женщина и, чувствуя неловкость за то, что не смогла настоять на меньшей сумме за свой, как ей казалось, бросовый товар, смущенно добавила: - Вот уж не думала, что этот хлам кто-нибудь у меня купит за такие деньги.
       - А как она к тебе попала? - поинтересовался Иван, закуривая вторую папиросу.
       - Да ездила с дочками в Закаменку по белые грибы. А когда возвращались, к нам в вагон вошел парень и сел напротив, у окна. Пока ехали, парень задремал. Когда объявили Андреевку, вскочил как ошпаренный и выскочил из вагона. Видно, во сне остановку свою услыхал и вовремя спохватился. А потом, когда уже отъехали немного, мне моя малая и говорит: «Мама, а дяденька что-то потерял». Я смотрю, и правда, на том месте, где сидел парень, в углу что-то лежит. Взяла в руки, вижу - опасная бритва. Ну не ехать же в Андреевку, искать парня, чтобы вернуть потерю, у меня и без этого хлопот хватает. Привезла домой, спрятала от детей подальше, а сегодня стала на базар собираться да и вспомнила про нее: а не взять ли мне ее с собой, может,   купит кто. И выходит, не зря я...
       - Извини, - перебил женщину Иван. - А ты точно помнишь, что тот парень сошел в Андреевке?
        - Конечно, да я по этому маршруту лет пятнадцать по ягоду езжу, все остановки до Закаменки наперечет знаю, первая, это...
       Но Иван уже ее не слышал. В голове вспыхивали неясные огоньки подозрений, вызванные рассказом незнакомой женщины. Иван сосредоточился и стал приводить в порядок разрозненные смутной тревогой мысли. Внука Зотихи ведь зарезали бритвой, и не исключено, что именно этой, которая сейчас лежит у него в кармане. Тогда хозяин этой бритвы, выходит, и есть преступник, которого так и не нашла милиция. Но если он сошел в Андреевке? Неужели он местный? Нет, за местных Иван ручался головой. Никто из андреевских не мог совершить такого зверства над десятилетним мальчишкой. Может быть, чей-то родственник или знакомый из города к ним в деревню погостить приезжал?  «Стоп, - сказал себе Иван. - Начнем сначала и по порядку».
       - После Ягодной идет Корзуха, - загибая пальцы, продолжала перечислять станции ягодница.
       - Извини, ради Бога, что я тебя перебиваю, - жестом остановил ее Иван. - Но я сам из Андреевки, и мне хотелось бы знать, какого числа это было, в какое время и еще, как этот парень выглядел. Может быть, я его знаю, раз он у нас вышел.
       - А, вон ты почему так интересуешься, - заулыбалась женщина и полезла за пазуху. - Тогда забери назад деньги и передай своему земляку, чтобы поменьше спал в электричках, - сказала она, протягивая Ивану его сторублевую купюру.
       - Нет-нет, деньги за находку твои, тут даже и говорить нечего. А с него, если это мой знакомый,  свои сто я и так сдеру, даже больше. Не захочет выкупать, еще лучше, мне самому пригодится, вещь хорошая, я уже давно искал такую, - категорически отверг деньги Иван. - Да и потом, вдруг это какой-нибудь залетный на денек к нам приезжал. Тогда что ж получится, я бритву бесплатно себе присвоил. Ты лучше скажи мне, когда это все случилось.
       - Ну и честный ты мужик, гляжу я, - пряча во второй раз купюру за пазуху, сказала женщина. - Когда это было, спрашиваешь? Погоди, дай припомнить. Сегодня у нас среда, двадцать седьмое, а мы ездили за грибами в позапрошлое воскресенье. Это было семнадцатого. Из Закаменки мы выехали в пять часов вечера, а в шесть были в Андреевке.
       - А ты можешь вспомнить, как выглядел этот подсевший к вам в вагон парень и во что он был одет? - накрепко зафиксировав в своей памяти названные женщиной день, число и время, задал следующий вопрос Иван.
       Его собеседница закрыла глаза, так ей, видимо, было легче восстановить в памяти картину двухнедельной давности, и, наклонив голову к правому плечу, стала вспоминать. Через пять секунд она заговорила.
       - На вид ему было лет двадцать пять, а может,  и меньше, чернявый и кудрявый такой, нос вздернутый, глаз не видала, он ведь спал, а вот губы запомнила хорошо. Очень красные и толстые, сам весь рыхлый такой, и лицо щекастое, жирноватое. Ну что еще. Джинсы, зеленая майка с нарисованным на ней орлом - вот, пожалуй, и все, что я запомнила, - вопросительно посмотрев на Ивана, словно желая убедиться, доволен ли ее ответом, закончила описание внешности владельца злосчастной бритвы ягодница.
       - Он тебе случайно фотографию свою не подарил? Ты его так ярко описала, как будто видишь его каждый день у себя дома на стене в рамке, - похвалил рассказчицу Иван.
       - За час езды, да еще спящего как не рассмотреть. Делать-то все равно нечего, сиди себе да смотри. Не в окно же пялиться. Что там за ним, я наперед паровоза знаю, -  довольная похвалой Ивана и своей хорошей памятью, горделиво ответила ставшая еще привлекательней красивая женщина.    
        - А вот ответь мне на такой вопрос. Если бы этот парень, ну, скажем,  изменил свою внешность: отпустил бы бороду, покрасил волосы, сменил одежду, ты тогда бы узнала его или нет? - задал провокационный вопрос для того, чтобы до конца быть уверенным в том, что, если понадобится, он может целиком и полностью рассчитывать на память одного-единственного свидетеля. А в том, что подсевший к женщине в вагон парень был преступник, Иван уже не сомневался.
       - Да хоть всеми цветами радуги его выкраси, все равно узнаю, - начиная раздражаться, ответила полногрудая. - И что ты прицепился ко мне с этим парнем? Неужто поговорить больше не о чем? А, морячок?
       - Да ты не сердись, пожалуйста, - поспешил успокоить ее Иван. - Должен же я иметь представление о человеке, утерявшем эту вещицу, - он похлопал себя по карману. - Я думаю, он в гости к родным приезжал, а может, просто к знакомым. Судя по твоему описанию, у нас такой не проживает. Тамошних я всех как облупленных знаю. Ладно, домой приеду, у наших баб поспрашиваю, они всегда все про всех знают.
       - А то, - кокетливо сказала ягодница.
        Улыбнувшись ей в ответ, Иван уже хотел было попрощаться, как вдруг ему пришла мысль о том, что он даже не знает, как зовут эту женщину, и самое главное, по какому адресу она проживает. Это обстоятельство заставило задержаться. «Как бы поделикатнее об этом у нее спросить, - размышлял он. - Так, чтобы ее не рассердить, а то он и так уже надоел ей своими вопросами». И Иван придумал самый простой и подходящий повод.
       - Слушай, у тебя дома брусники много?
       - А что? - заинтересовалась продавщица ягоды.
       - Да я собираюсь приехать сюда на днях и прикупить ведра четыре.
       - Ну столько я на рынок не ношу. Тяжело. А дома есть. Я со своими девками уже девять ведер натаскала. Если ты серьезно, то приезжай ко мне прямо домой и забирай сколько надо. Ты на машине, что ли?
       - Нет, у меня мотоцикл, но с коляской. Так что увезти четыре ведра для меня не проблема. Они в коляске запросто уместятся.
       - Ну так приезжай, - обрадовавшись нежданному оптовику, громко сказала повеселевшая ягодница.
        «Вот, черт, приходится прибегать к обману, - упрекнул себя в мыслях Иван. - Но ничего не поделаешь, дело серьезное».
       - Называй адрес, - сказал он.
       Накрепко запомнив, по какому адресу проживает Вера Николаевна Удальцова, так представилась она Ивану, он на всякий случай повторил его вслух и, услыхав в ответ от Веры Николаевны: «Все правильно», - попрощался с ней и отправился на поиски шин для своего «Урала». Пройдя мимо прилавков, Иван пересек рыночную площадь и вышел к забору, вдоль которого длинной неровной цепочкой расположились торговцы разным товаром. Здесь продавали последнее, что у людей было, начиная от ржавых гвоздей и заканчивая маленькими слепыми котятами. Иван медленно шел вдоль ряда, разглядывая выложенный прямо на земле разношерстный по качеству и по назначению товар. Рядом с торгующим плетеными корзинами стариком два здоровых лба предлагали покупателям по дешевке электромоторы, и наверняка с родимого завода. По соседству с ними какой-то хмурый мужик, судя по всему, из деревни, привез на продажу в город седло, хомут и старенькую коневую сбрую. Опрятно одетый парень, лет тридцати пяти, торговал электролампочками, аккуратно упакованными в коробках.  «Интересно, где он их столько нарыл? Спер, наверное, а может, и нет». Глядя на интеллигентное с печальными глазами лицо парня, Иван подумал, что, скорее всего, это его зарплата. Денег на заводе нет, вот и рассчитались с парнем лампочками. А из лампочки суп не сваришь! Иван вспомнил, как его сосед по купе в поезде рассказывал ему о сыне, рабочем завода электроприборов, у которого вся квартира была завалена счетчиками. Иван подумал тогда, а если бы сын старика работал на заводе, выпускающем корм для скота, чем бы тогда с ним рассчитывались? Комбикормом, что ли?  А работай он сталелитейщиком? Топорами платили бы? Во, бляха, дожили, весь российский трудовой люд суп из топора варит. А правителям все до лампочки, знай себе воруют, да так умно и лихо. Такое впечатление, что их этому родители сызмальства обучали, в прошлом тоже высокие начальники. Дальновидные умы понимали, что воровству, как и музыке, с детства обучать надо. Да только вот лет через двадцать, когда уже все разворуют, у кого красть будут? Друг у друга? Да что там через двадцать, уже грабят друг друга. Если в тридцатые годы некоторые умные кучерявые головы пытались украсть у народа, уничтожить его духовность и славу, отправив на металлолом памятник Раевскому на Бородинском поле, взорвав двенадцать из четырнадцати памятников на местах боев 1812 года, а заодно памятник всем русским воинам вместе с гробницей князя Багратиона, то сейчас рвут и распродают плоть и кровь земли русской, благодаря которой мы пока еще держимся. Если тогда не удалась афера политическая, думают, что сейчас удастся экономическая. Что ж, как говорится, поживем - увидим. Натруженная сохой рука меча не уронит. За плечами русского народа стена вековой славы, и ее не сжечь, не взорвать, не разрушить. Слава не горит, а сияет. Сколько бы камней в наше прошлое ни кидали, какой бы грязью его ни обливали нынешние новомодные демократы-ренегаты, оно из нашей памяти не исчезнет. Ему, великому, их комариные укусы - что слону дробина. Жалкие обезьяны из кожи вон лезут, чтобы угодить Западу. На все готовы, только бы дал им мелочишко на молочишко. Покупают и травят народ бумажной колбасой в красивой обертке, везут к нам их поношенные тряпки, покупают все негодное, на чем только можно нажиться. Называют в угоду Западу административные учреждения привозными словечками: офис, Белый Дом, мэрия - да и не перечесть всего.
       Обогнув вдоль забора чуть ли не весь базар, Иван наконец увидел то, что было нужно. Прямо с кузова одной машины, марки пикап, продавали покрышки для мотоциклов и автомобилей. Иван подошел к пикапу, посмотрел на сложенные на земле новенькие покрышки и спросил у сидевшего здесь же молодого плечистого торговца:
       - Мне для мотоцикла «Урал». Почем продаешь?
       - Триста за штуку, - оценив по достоинству габариты Ивана, с улыбкой ответил плечистый и, поднявшись с автомобильных скатов, спросил: - Сколько будешь брать?
       - Три, - доставая бумажник, ответил Иван.
       - За три - девятьсот и желательно крупной купюрой, - с ухмылочкой назвал цену молодой спекулянт.
       Иван отсчитал девять сотенных купюр и отдал их жизнерадостному спекулянту. Тот пересчитал деньги, сунул их  в висевший на ремне кожаный кошелек и спросил:
        - Тебе их связать, чтобы нести было удобней?
        - Да, желательно, если можно.
       - Для хорошего покупателя у нас все можно, - положив три покрышки на землю, парень обмотал их по кругу бечевой, завязал концы в узел и, выпрямившись, сказал: - Готово, забирай и езди на здоровье.
       - Спасибо, - поблагодарил его Иван и забросил связанные шины себе на плечо.
       - Если чего еще для твоего «Урала» требуется, заказывай. Все достану и привезу, - сказал на прощанье плечистый и, улыбнувшись, заговорщически подмигнул Ивану.
       - Спасибо, - во второй раз поблагодарил его Иван. - Пока больше ничего не надо, ну а если потребуется что, загляну непременно.
       - Ну пока. Передавай привет от меня своему «Уралу», - сказал жизнерадостный бизнесмен и рассмеялся над своей шуткой.
       - Передам обязательно. Он будет очень рад, я не сомневаюсь в этом, - тоже пошутил Иван и, поправив на плече резко пахнущие резиной покрышки, пошел от пикапа в сторону ворот рынка.
       Выбравшись за его пределы, он посмотрел на часы. С тех пор, как он попрощался с Аленой на дороге, прошло восемьдесят минут.
        - Нормально, - отметил Иван. - Осталось только найти продуктовый магазин, купить то, что заказали бабы, и можно ехать обратно. Да, чуть не забыл, еще надо купить Михею газеты, его вчера об этом старик раз пять просил.
       - Покупай всех названий, - талдычил ему на гулянке пьяненький дед. - А я уж сам разберусь, в каких правда, а в каких ложь.
       - Хорошо, что вспомнил. А то было бы неудобно перед стариком, - обходя фуру, за которой стоял его мотоцикл,  подумал о Михее Иван.
       Протиснувшись к зажатому уже с двух сторон «Уралу», Иван достал    шлем из коляски и положил  шины.
        - Порядок в танковых частях, - сказал он и выкатил мотоцикл из автомобильного ряда.
       Надев шлем, Иван завел двигатель и поехал по той же улице, по которой он сюда приехал, в конец города к трассе в расчете встретить по пути какой-нибудь продуктовый магазин и купить товар, указанный в списке.  «И газеты, газеты не забудь», - еще раз напомнил себе Иван, досадуя на забывчивость…

***
       Встав на ствол полузатопленной, ощетинившейся острыми сухими сучьями валежины, Алена посмотрела по сторонам. Вокруг  не было ни души. Ровное, покрытое зеленым ковром мха болото простиралось вдаль и заканчивалось у темной гряды сползшего на берег с гор леса. Внезапно появившиеся над болотом три чайки пролетели рядом с Аленой, сердито перекликнулись между собой и, описав в небе дугу, улетели в сторону Байкала.
       - Я чайка. Нет, не то. Помните, вы подстрелили чайку? -  глядя вслед птицам, зашептала Алена монолог Нины Заречной, который она готовила для поступления в театральное училище. - Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил. Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене, чувствую себя прекрасной?!
       Алена порывисто выбросила вперед левую руку и вдруг, поскользнувшись на мшистой валежине, почувствовала, что падает. Инстинктивно ища опоры, она растопырила руки и со всего маху ударилась ладонью левой руки об острый сухой сук дерева. Падая спиной, она даже не успела почувствовать боли, а слышала только, как под ней трещат и ломаются сухие сучья полусгнившего дерева. Приземлившись на мягкий мох, Алена попыталась встать на ноги, но резкая боль в ладони уложила ее на спину. Девушка осторожно подняла руку и поднесла к лицу. Из рваной раны на ладони густо сочилась кровь, заливая рукав куртки. Несколько капель упало на грудь. Алена разревелась, как ребенок. Выплакавшись, с трудом поднялась на ноги, сняла с головы платок, зажала один конец зубами и, рванув правой рукой за другой, оторвала широкую полоску ткани.
       - Что, чайка, допрыгалась, - бинтуя рану и всхлипывая, ругала она себя. - Теперь наслаждайся, восторгайся и пьяней от счастья.
       Закончив с перевязкой, Алена села на дерево и поискала глазами корзину с ягодой, которую, поскользнувшись, выронила из рук. Опрокинутая корзина лежала рядом. Вся ягода, что она насобирала за два часа, высыпалась и лежала веером вокруг полузатопленного ствола дерева, резко выделяясь на зеленом  мшистом ковре болота рубиновыми бусинками.
       - Вот и сходила по клюкву, - глядя на опрокинутую корзину, уныло сказала она. - Хорошо еще, что бок себе не пропорола или глаз не выколола,  ведь такое запросто могло случиться, - Алена, покосившись на сухую крепкую ветвь топляка, посмотрела на злосчастный сук, о который поранила руку. - Торчишь, гад? - сердито уставившись на нахально вздернутый сук, выкрикнула она. - Сейчас перестанешь, - девушка выхватила из-за пояса обрез, взвела курок и влепила заряд картечи в курносого.
       Грохот выстрела прокатился над болотом, глухо отозвавшись вдалеке эхом.               
       - Вот так-то, теперь  мы квиты, - глядя на срезанную свинцом сучковатую ветвь, удовлетворенно сказала Алена. Разломив стволы, достала дымящую пахнущую порохом пустую гильзу и положила ее в карман. Продув ствол, она вставила в него новую и резким коротким взмахом руки захлопнула стволы. Подняв с земли разорванный платок, завернула в него обрез, подошла к опрокинутой корзине и положила оружие. Поползав минут двадцать на четвереньках по мху, она собрала в корзину просыпанную ягоду и поднялась. Посмотрев на больную руку - тряпка уже пропиталась кровью,  Алена попробовала пошевелить онемевшими пальцами, но почувствовала в ладони пульсирующую боль.
       - Надо скорей топать домой и обработать рану, а то, не дай Бог, загноится, тогда хлопот не оберешься, -  прихватив здоровой рукой корзину с клюквой, она  зашагала через болото в сторону дороги.               

       Проснулся Леха поздно. Часы на руке показывали ровно половину одиннадцатого. Не одеваясь, он прошел на кухню, достал из холодильника две банки пива и вернулся в комнату. Раздвинув старенькие занавески, Леха уселся за стол, открыл одну банку и жадно припал губами к закипевшему пеной отверстию. Осушив ее залпом, немного отдышался, достал из лежавшей на столе пачки «Кэмэла» сигарету, прикурил и глубоко, с наслаждением затянулся. Голова слегка закружилась, тело расслабилось, ему стало хорошо и приятно.
       - Пойти, что ли, губошлепа разбудить да разыграть его с утра пораньше, - пришла ему озорная мысль.
       Опустив недокуренную сигарету в пустую банку из-под пива, Леха поднялся из-за стола, оделся и, подойдя к комнате Влада, постучал в дверь. Не дождавшись ответа, распахнул дверь и увидел, что хозяин комнаты отсутствует. Постель была аккуратно застелена, пол недавно вымыт, о чем говорили не успевшие высохнуть пятна влаги на его половицах. Вообще, Леха уже давно обратил внимание на то, что свое жилище и барахло Влад содержит в чистоте и порядке. Но что парадоксально, его дорогие, хорошего качества вещи почему-то смотрелись на нем убого и неряшливо. То ли он не умел их носить, то ли их портила мешковатая, не по годам располневшая фигура, но все, что бы он ни надел, смотрелось мятым, сморщенным и чужим, словно он у кого-то спер одежду прямо с бельевой веревки. Стирал свое барахло Влад три раза в неделю, но стоило ему поносить его час, как вещи опять приобретали неряшливый и заношенный вид. Отчего в нем  такое болезненное, чуть ли не навязчивое стремление к чистоте?  Откуда это каждодневное мытье полов, аккуратно застеленная постель, букетик свежих ромашек в стакане на подоконнике, белоснежная накидка на тумбочке?  За то время, что они прожили в Андреевке, Леха достаточно хорошо изучил Влада. Он не раз видел, как тот неряшливо ест, беспрестанно чавкая губами и шмыгая носом, как  задумавшись о чем-то своем, не обращая внимания на сидевших рядом Толика и Леху, ковыряет в носу, то и дело вытирая ладонью почему-то всегда мокрые, толстые красные губы. И еще, эта презрительная манера вести разговор с собеседником. Ведь тупой, как валенок, а высокомерия на двух породистых англичан хватит. Наверное, этот с наскоро почищенными зубами вахлак себя в большие люди готовит, - сделал небольшое открытие Леха. - И судя по вчерашнему разговору, ради достижения своей цели он пойдет на все. Чистота и порядок - пока первые две дисциплины, которые он в себе воспитывает. Потом, наверное, отучит себя от привычки чавкать губами и ковырять в носу, а там, глядишь, и английский язык выучит.
       Леха усмехнулся, прикрыл глаза и постарался представить Влада-джентльмена. Но как он ни силился, ни хрена не получалось. Перед глазами возникала одна и та же картина. В воздухе плавал одетый в малиновые шорты и рыбацкие сапоги Влад, который в одной руке держал наган, а в другой почему-то саблю. Леха напряг воображение и прилепил Владу на шею бабочку. Попытался напялить на него и смокинг, но безуспешно. Видать, и ему не по зубам был этот орешек. Леха вышел из комнаты Влада и прошел на кухню. Сделав пару бутербродов с копченой колбасой, наспех позавтракал, запил еду пивом и стал одеваться. Выйдя из полутемного прохладного дома на крыльцо, Леха очутился в другом мире,   наполненном светом, теплом и разнообразием красок.  «Какое чудесное утро, - глядя на голубое небо,  подумал он, - как чист воздух, как сладко пахнет мокрой травой и сосновым лесом! Сколько неразгаданных и чудесных тайн таит в себе пробуждающаяся с восходом солнца природа! Снятся ли вам сны, деревья? А если снятся, то какие и о чем? И что видишь во сне ты, Байкал-батюшка?.. Наверное, самые страшные кошмары в ваших снах - это мы, люди».
       - Что-то меня не туда понесло, - прервал свои утренние восторженные мысли Леха.
       Сбежав с крыльца, он обогнул дом и по тропинке, густо заросшей по обе стороны высокой крапивой, прошел на место, которое когда-то было огородом. Плодородная земля, вскормившая, наверное, не меньше трех поколений, давно заросла сорной травой, и над ней вызывающе гордо возвышался одинокий репей. Его фиолетовые игольчатые шарики настороженно торчали во все стороны и были готовы вцепиться в каждого, кто посмеет приблизиться к ним вплотную. Он стоял в центре огорода как главарь, окруженный со всех сторон своей разношерстной шайкой диких сорных растений. У покосившейся изгороди  лениво распластали широкие листья лопухи. Рядом с ними на небольшом бугорке тянула к утреннему солнцу крупные цветы высокая белена. И только посаженные когда-то чьей-то доброй рукой пять кустов черной смородины продолжали плодоносить, бросая вызов окружившей их со всех сторон бесполезной нечисти. Ополоснувшись под краном, Леха почистил зубы, вытерся полотенцем, поприседал, поотжимался от земли и, расслабившись, восстановил глубокими вдохами и выдохами сбитое упражнениями дыхание. Возвращаясь по тропинке в дом, он случайно увидел растущий у забора одинокий кустик ромашки. Леха наклонился и сорвал цветок.
       - Погадаю на Алену, - усевшись на нижнюю ступеньку крыльца, оторвал первый лепесток. - Сбудется - не сбудется... - шептали его губы. - Сбудется -  не сбудется, - тихо вторили, падая на землю белыми парашютиками, лепестки ромашки. - Черт, сбудется, - радостно прошептал Леха, отрывая последний  лепесток от ярко-желтой сердцевины. - Ну спасибо, подруга, хоть ты меня утешила, - проговорил он, глядя с улыбкой на оболваненную им желтую головку ромашки. - Прости, дорогая, что лишил тебя прелестной прически, - Леха небрежно отбросил тонкий стебелек в сторону.
       Поднявшись на крыльцо, он сдернул с плеча мокрое полотенце и повесил на перила сушиться. Войдя в дом, надел майку, сгреб со стола курево и, сняв на ходу с вешалки привезенный сюда Толиком бинокль, отправился на свой «наблюдательный пункт». Взобравшись по приставленной к высокой сосне лестнице, Леха откинул  крышку люка и влез на площадку. Отсюда открывался великолепный вид на горы, озеро и берег с большими, похожими на огромных осьминогов корневищами деревьев. Чуть выше за прибрежным редколесьем, поблескивая на солнце рельсами, проходила железная дорога, а еще выше, почти у подножья густо покрытых хвойным лесом гор, пролегала широкая полоса автодорожной трассы. Присев на сосновый чурбачок, Леха поднес к глазам бинокль, настроил резкость и начал обследовать берег.
         «Ну, конечно же, наш хренов борец проводит с детворой утреннюю тренировку, - зло усмехнувшись, подумал он, увидев дерущихся мальчишек и прыгающего вокруг них Влада. - Приедет Толик, надо ему сказать, чтобы запретил этому «голубому» борцу с пацанами встречаться. От этого борова всего ожидать можно. Не дай Бог, какого-нибудь мальчишку совратит. Им троим тогда сразу крышка. После того, что здесь недавно случилось с местным мальчишкой, бабы их на части разорвут или перестреляют, как бешеных псов, и ни в какую милицию за помощью обращаться не будут». Развернувшись к деревне, Леха навел бинокль на дом Алены. Приблизившийся к глазам дом смотрел на него квадратными окнами с широко распахнутыми голубыми ставнями. У крыльца дремала уже знакомая ему рыжая большая собака. Лениво бродили по двору куры, тыкаясь клювами в землю в поисках корма, и тот же наблюдавший за ними с забора петух. И все, больше никого во дворе не было.
         «Опять куда-то ускакала, - подумал про Алену Леха и навел бинокль на дом, в котором жила ее подруга. Та сидела под навесом крыльца и читала книгу. - Стало быть, Алены  там нет. Вдвоем им было бы не до чтения», - сделал для себя вывод Леха и, опустив бинокль, полез в карман за сигаретами. Закурив, подсел поближе к проволочному ограждению и, наклонившись, посмотрел вниз на деревню. По улице в сторону Байкала мчался мальчуган. Босой, с выбившейся из-под трусов от быстрого бега майкой пацаненок стрелой пробежал мимо Лехиной вышки, свернул налево и устремился по протоптанной вдоль берега тропинке к товарищам.
       «Давай, давай, малыш, пришпоривай, твои дружки уже давно в сборе», - глядя с улыбкой вслед мальчишке, тихо проговорил Леха. Ему вдруг вспомнилось, как две недели назад  он возвращался вечером из Слюдянки в Андреевку электричкой. В вагон на одном из полустанков вошли андреевские бабы. Судя по изможденным лицам и одежде, нетрудно было догадаться, что они возвращались домой после нелегкой работы. Громыхая сапогами, они прошли вдоль вагона и, увидев  женщину в очках, справа от Лехи, подошли к ней и сели рядом на деревянные с высокими спинками лавки. Сняв дорожные оранжевые жилеты, они пригладили выбившиеся из-под платков волосы и молча вопрошающе уставились на очкастую. Наконец, одна из них не выдержала и спросила:
       - Ну что, Ань, рассказывай, чего в милиции говорят? Найдут этого гада или нет? Или только зря съездила?
       - Да нет, не зря, - ответила, немного помолчав, очкастая и рассказала подругам все, что ей удалось разузнать о зверском убийстве мальчика от следователя в Слюдянской милиции. Так как Леха сидел рядом, то слышал весь рассказ от начала и до конца. Завершила она его тем, что найти преступника милиции вряд ли удастся, потому что никто его не видел. Окромя тайги, свидетелей нет. Бог его накажет, проклятого, бабы. 
       Бабы замолчали. Так до самой Андреевки и ехали. Потрясенный услышанным, Леха, помнится, тогда подумал: «Неужели и впрямь не найдут выродка?  Нет, не может быть. Рано или поздно он все равно где-нибудь проколется».
       Наблюдая, как бабы нервно теребят мозолистыми руками свою грубую вылинявшую от жаркого сибирского солнца далеко не женскую одежду, он почему-то был уверен в этом. Ох, и устроят же в тюрьме этому паскуднику веселую жизнь, мало не покажется! Таких не только на воле, но и в тюрьме за «падло» держат. У них одно спасение - психушка. Докурив сигарету, Леха затушил ее о настил и щелчком выбросил за проволочное ограждение. Он еще раз посмотрел в бинокль на дом Алены и, не найдя там ничего для себя интересного, перевел окуляры на берег Байкала. Подняв на плот обмотанный проволокой камень, служивший якорем, пацаны вскарабкались на бревенчатую поверхность своего судна и, отталкиваясь длинными шестами, поплыли на глубину озера. Удалившись метров на двадцать от берега, они сбросили якорь в воду и стали дружно нырять с плота в разные стороны. Зрелище забавное. Одни уходили под воду «столбиком», другие шлепались животом, но были среди них и те, кто нырял классно. Оттолкнувшись о бревна ногами, эти мастера подпрыгивали вверх и, слегка изогнувшись в воздухе, точно головой входили в воду. Вынырнув на поверхность, пацаны дружно устремлялись к плоту и, уцепившись руками за его края, шумно отфыркивались, приглаживали мокрые, лезшие в глаза волосы, и с радостными криками и возгласами со всех сторон карабкались на его поверхность. Под беспорядочным натиском плот кренился то в одну, то в другую сторону, грозясь опрокинуться на их бесшабашные головы. Леха поймал себя на том, что он улыбается.
        - Вот так когда-то и я, как эти счастливые мальчишки, не вылезал из воды часами, - вспомнил Леха первое проведенное с родителями лето на юге.
        Присутствие воды в том месте, где проходит наше детство, будь то река, озеро или море, - это большое счастье. Вода занимает в жизни ребенка особое место, можно сказать, главное. Она привораживает к себе детвору и дарит ей чудные неземные радости и ощущения, которых на суше не сыскать. У суши, конечно, тоже много чудес - это и лес, и горы, высокие и неприступные своей крутизной скалы, темные пещеры, но ко всему этому ребенок, пусть в небольшой степени, но привыкает, к воде же - никогда. В нее ребенок вступает всегда с трепетом, как бы впервые, и эти необъяснимые чувства торжественного восторга, затаенной радости, которые он испытывает, погружаясь в живительную влагу, удивительны. Разве что подобное испытывал в чреве матери,  эта тайна спрятана где-то далеко в наших генах, в нашем подсознании. И не случайно ребенок, как только научится стоять твердо на земле, понимать и ощущать, какой мир его окружает, из всего разнообразия жизни, предложенного ему Богом и природой, выбирает себе в друзья воду. Все остальное он считает само собой разумеющимся, к воде прилегающим. Накупавшись вдоволь, мальчишки взобрались на плот, вытащили из воды якорь и, отталкиваясь шестами, подгребая руками, как веслами, поплыли к берегу. Не доплыв до него два метра, тяжелый плот зацепился о подводные камни, его развернуло боком, и он закачался на воде, не желая плыть дальше. Спрыгнув в воду, пацаны облепили плот со всех сторон и затащили углом на каменный берег, чтобы его не унесло в озеро. Подбросив в догорающий костер приготовленных заранее сухих сучьев, они образовали вокруг живое кольцо и стали греться. Протянув к огню руки, вздрагивали озябшими телами, отмахивались от дыма, что-то выкрикивали, бурно жестикулировали и смеялись, указывая друг на друга пальцами. Неподалеку от ребят, подставив рыхлое тело лучам утреннего солнца, на берегу у воды дремал в своих малиновых шортах Влад. Леха опустил бинокль, переполз на противоположную сторону наблюдательного пункта и посмотрел на устье впадавшей в Байкал речки. По ее берегам лепились небольшие сарайчики, крытые листовым железом. В них, судя по месторасположению, мужики хранили рыбацкую утварь. Слившись с озером, река образовывала удобную пристань. Здесь рыбаки чалили свои лодки. Чуть выше, рядом с порыжевшим от солнца деревянным мостом недалеко от заброшенной дороги на правом берегу реки, стоял обветшалый сарай. Леха приподнял бинокль и посмотрел на пролегавшую вдоль берега, забытую людьми, горбатую и состарившуюся дорогу.  Вдруг совершенно неожиданно он увидел на ней шагавшую по направлению к селу Алену. Леха прижал к глазам бинокль и настроил резкость на дальность:
       «Я ее по селу высматриваю, а она, оказывается, в лес по ягоду с утречка убежала». Эх, знал бы он, что Алена сегодня в лес пойдет, с пяти часов утра не спал бы,  караулил. Потом незаметно вслед за ней пошел, вроде тоже за ягодой, а уж там бы, на природе, вдали от любопытных глаз, можно было бы наконец и поговорить толком. Такой момент упустил! Проспал, все проспал,  прокручивая в уме вариант их встречи в лесу, костерил он себя за позднее пробуждение. Наблюдая за Аленой в бинокль, Леха вдруг обратил внимание на странность в ее походке. Чуть покачиваясь из стороны в сторону, с корзиной в руке, шла она по дороге, вяло передвигая ноги и опустив голову. Разглядеть лица из-за упавших на него волос было почти невозможно. Левую руку она спрятала за пазуху. Выглядела Алена какой-то жалкой, усталой и очень измученной.
       - Странно, что это с ней? Уж не обидел ли кто? - Леха почувствовал, как тревожно забилось сердце. - Убью гада.
       От нахлынувшей ярости бинокль в руках задрожал, и в глазах сбилась четкость. Леха уже хотел было спуститься и бежать к Алене навстречу, как вдруг увидел, что она остановилась. Крепко сжав окуляры дрожащими пальцами, он решил задержаться и продолжать наблюдение. Поставив корзину на землю, Алена осторожно высвободила из-за пазухи левую руку и принялась ею перед собой раскачивать. Присмотревшись, Леха увидел на ее ладони окровавленную повязку.
       - Да она просто поранилась, - облегченно вздохнул он. - Поэтому у нее такой жалкий вид. Девчонка к боли не привычная, да к тому же и вида крови, наверное, боится. Переволновалась бедная. Ей, перепуганной, сейчас не столько  доктор нужен, сколько хороший человек рядом, способный разговорить ее, успокоить, а еще лучше рассмешить. Тогда она про свою царапину забудет и быстро в норму придет. А что, если он, Леха, и окажется этим человеком? А почему бы и нет. Леха задумался - и через минуту у него стал вырисовываться неплохой план.
       - Момент очень подходящий. Он просто чисто по-человечески проявит к ней сочувствие и постарается завязать разговор. Главное, не показаться навязчивым и осторожно пожалеть ее. Женщины любят, когда их жалеют, особенно в трудные минуты. Жалость и сочувствие, когда они больны, оскорблены или унижены, необходимы им как воздух. Они ждут их, а не дождавшись, ищут и, получив, благодарят щедро, так, насколько способны только они, женщины. В этом Леха  убеждался  и не раз.
         Он быстро спустился вниз, вбежал в дом и прошел на кухню. Отыскав в столе термос, отвинтил металлическую крышку, откупорил пробку и составил все на подоконник. Затем налил в большую кружку воды, опустил   кипятильник и воткнул в  розетку. Выскочив из дома, он забежал в сарай, отыскал там удочку Влада и, оставив ее у крыльца, вернулся в дом. Там он достал из своей тумбочки купленный им в Слюдянке специально для такого момента  клофелин. Посшибав головки с ампул, Леха вылил их содержимое в термос, долил заварки и, не дожидаясь, пока запузырившаяся вода основательно прокипит, выключил кипятильник и залил ее в термос. Закрутив крышку, Леха несколько раз встряхнул его и положил в сумку. Из медицинской коробки достал бинт и тоже бросил в сумку, хотел положить  йод, но передумал.
        - У Алены может сложиться впечатление, что он специально поджидал ее, - промелькнула тревожная мысль. Стоит ему чуть перегнуть палку, и весь план полетит к чертовой матери. Немного подумав, он открыл холодильник, достал из него четырехсотграммовую плоскую бутылочку коньяка и тоже положил ее в сумку.
       Выйдя из дома, Леха замкнул на ключ дверь, схватил удочку и быстрым шагом направился к мосту, через который должна пройти  Алена.
       - Только бы у него получилось все так, как задумал! Только бы не сорвалось! Бог, черт, дьявол, без разницы, умоляю, помогите мне, - лихорадочно бормотал он себе под нос слова заклинания. - Сделай так, чтобы клюнула на его наживку рыбка, да не простая, а золотая.
      Боль в руке не унималась и с каждым шагом давала о себе знать резкими толчками в ладони. Когда Алене становилось совсем невмоготу, она останавливалась и укачивала больную руку, как грудного ребенка. Злиться на себя она уже перестала и думала только о том, как бы скорей добраться до дома. Нестерпимо хотелось пить. Хоть Байкал был и рядом, в каких-нибудь сорока метрах, но не было сил продираться через кусты к берегу. Утерев со лба пот,  Алена посмотрела перед собой и облегченно вздохнула:
        - Добралась, кажись. Теперь уже немного осталось. Сейчас до речки дотопаю,  напьюсь водички, отдохну немного - и домой.
        Подняв с земли корзинку с ягодой, Алена спрятала болевшую руку за пазуху и, приободрившись от мысли, что скоро будет дома, двинулась дальше. Добравшись до моста, Алена прошлась по кромке дороги, отыскала глазами свежий листок подорожника, сорвала его и, осторожно цепляясь здоровой рукой за ветки кустарника, спустилась по крутому откосу дороги на каменистый берег впадавшей в озеро речки. Опустившись плашмя на камни, она припала губами к воде и стала жадными глотками пить прибежавшую к ним с Саянских гор холодную, как лед, воду. Вдоволь напившись, Алена ополоснула лицо и, присев на корточки, промыла в воде листок подорожника. Положив его рядом с собой на серый плоский камень, она принялась развязывать слипшийся от крови узел повязки. Мокрые пальцы никак не могли зацепиться за липкую ткань и все время соскакивали. Тогда Алена вцепилась в узел зубами и с силой потянула на себя застрявший в петле скрутившийся   жгут.
       - Может, помочь? - вдруг неожиданно раздался откуда-то мужской голос.
        Алена разжала зубы и посмотрела по сторонам. Справа за кустом черемухи она увидела Леху с удочкой.
       - Как же я его раньше не заметила, - глядя на Леху удивленными глазами, подумала она.
       - Ну так как? - видя ее замешательство, переспросил Леха.
       - Спасибо, сама справлюсь.               
        Не обратив внимания на отказ, Леха поднял с земли свою сумку  и подошел к Алене.
       - Зачем отказываться, ведь тебе одной рукой неудобно, давай развяжу. В конце концов, не откушу же я ее у тебя.
       - С тебя станется, - покосившись на Леху, проговорила Алена.
       - Да неужели я похож на людоеда? Зря ты так. Я существо мирное и питаюсь в основном овощами и фруктами.
       - Тот, на кого ты похож, тоже фрукты предпочитает, - досадуя на себя за то, что Леха сумел-таки втянуть ее в разговор, раздраженно ответила Алена.
       - На примата, что ли? -  расхохотался Леха. - Неплохо, с меня за шутку двадцать копеек причитается.
       Чтобы прекратить эту дурацкую трепотню, Алена уже хотела встать и уйти, но задетое двадцатью копейками самолюбие заставило ее задержаться.
       - А что же так мало? Помнится, недавно ты мне стихи декламировал, дорогие белые розы под ноги бросал, и вдруг - двадцать копеек! Неужто так обнищал? Или я уже на большее не тяну? - глядя ему прямо в глаза, с издевкой спросила она.
       - Что ты, Алена, помилуй Бог, твои акции с каждым днем в гору растут. А почему двадцать копеек, я тебе объясню. Обычай такой у актеров есть, за удачно брошенную шутку своим товарищем они платят по двадцать копеек, чисто символически, конечно, эти копейки своего рода аплодисменты коллеге за его остроумие. А откуда я это знаю, спросишь, так я тебе отвечу. Мои предки были актерами, и я чуть ли не все свое детство провел в театре за кулисами. Так что ты не обижайся, пожалуйста, на меня за эту шутку.
       В то, что Леха ей рассказал, Алена поверила. Такого не выдумаешь, да и, судя по тому, как он про это говорил, было видно, что говорил он искренне. Теперь понятно, откуда у него такие артистические повадки, манеры, стихи, цветы и красивая внешность. Видать, от своих родителей-артистов унаследовал. А ведь ей его сам Бог послал. Мысли о раненой руке,  о том, что нужно срочно обработать рану, куда-то испарились и уступили место другим мыслям, которые сейчас казались ей намного важнее. Ведь он наверняка знает, как поступают в театральное училище. Там помимо общеобразовательных предметов, как она слышала, заставляют что-то или кого-то изображать. А как это происходит, она понятия не имеет, а уж он-то точно знает. Может, сам поступал. Дети артистов часто становятся тоже артистами. Ей, наверное, лучше не Пушкина прочесть, а Некрасова и не монолог Нины Заречной из чеховской «Чайки», а что-нибудь из «Угрюм-реки», ей это ближе и понятнее, а если взять и спросить у него сейчас обо всем прямо. Так  он, чего доброго, на смех ее поднимет или подумает:  «Совсем девка рехнулась, понятия не имеет, что такое театр, а туда же, артисткой стать хочет». И правильно вообще-то подумает. Собирается стать артисткой, а сама ни разу в настоящем драматическом театре не была.
       Всего один раз в жизни ей посчастливилось увидеть настоящий спектакль с профессиональными артистами. Она тогда училась в седьмом классе,  к ним в Слюдянку приезжал на три дня Иркутский драмтеатр им. Охлопкова со спектаклем «Гроза». Артисты играли прекрасно. Она проплакала весь второй акт, и вот тогда, в тот памятный вечер, возвращаясь из ДК им. Железнодорожников в интернат,  решила стать артисткой. Она всегда почему-то думала, что на артистов учат только в Москве, но неделю назад совершенно случайно натолкнулась в Слюдянке на объявление, в котором говорилось, что Иркутское театральное училище проводит дополнительный набор студентов на актерское отделение.
       Для нее это было как гром средь ясного неба. Оказывается, не надо далеко ехать, все рядом, да это же здорово. Помнится, она стояла у этого объявления и не верила своим глазам, все перечитывала и перечитывала.
       - Ну что, Алена, так и будем молчать? Может, займемся делом? - вдруг услышала она голос Лехи.
       Алена посмотрела на свою окровавленную руку, кротко вздохнула и протянула ее Лехе.
       - Погоди, у меня где-то бинт был, - быстро проговорил Леха и, присев на корточки, пододвинул к себе сумку. - Так, это чай, - извлекая наружу термос, пробормотал он и, протянув его Алене, спросил: - Хочешь?
       Алена отрицательно покачала головой: - Потом.
        - Вот кретин, - упрекнул он себя вслух за бестактность. - Человек у меня на глазах истекает кровью, а я ему чай предлагаю.
       - Так уж истекает, - смущенно улыбаясь, чуть слышно проговорила Алена.
       - Извини, когда ты рядом, я моментально тупею, мозги набекрень  съезжают, ни черта не соображаю, - то ли шутя, то ли серьезно признался Алене Леха.
       - А вот этого не надо, - строго сказала девушка и попыталась встать.
       - Все-все, прости, больше не буду, - прижав руки к груди, поспешил ее успокоить Леха и принялся лихорадочно рыться в сумке. - Черт, куда же он запропастился, ведь, помню, здесь был, сам сюда его клал. Вот нашел, - извлекая из сумки  продолговатый белый пакетик, торжественно произнес он, и, став напротив Алены на колени, сказал: - Давай руку.
       Алена протянула ему больную ладонь и отвела лицо в сторону.
       - Не бойся, я не причиню тебе боли, - развязывая слипшийся от крови узел, бормотал Леха. - Так, порядок. Теперь размотаем твою повязку, тихо, не дергайся. Ну вот и все, - отбросив в сторону окровавленную тряпку, произнес он. - А теперь приготовься, придется немного потерпеть. 
       - Чего терпеть-то, клади на рану подорожник и бинтуй скорее, - продолжая смотреть в сторону, жалобным голосом пролепетала Алена.
       - Нет, сначала ее надо продезинфицировать.
       - Чем? - спросила Алена и покосилась на Леху.
       - Вот этим, - Леха показал на плоскую бутылочку с коньяком. - Будет жечь, вытерпишь?
        - Лей,  - сквозь зубы проговорила Алена и крепко зажмурила глаза.
       Открутив пробку, Леха взял ее ладонь в свою и стал лить коньяк на рану. Алена судорожно дернулась, но руку не отвела.
       - Жжет?
       - Да.
        - Это хорошо. Теперь попробуй ее несколько раз сжать, надо чтобы выступила кровь. Будет больно, но так надо. Терпи.
       Алена собралась с духом и сжала в кулак онемевшие пальцы.
       - Еще раз, - приказал ей Леха.
       Превозмогая боль, Алена еще несколько раз сжала и разжала ладонь.
       - Молодец, умеешь терпеть, из тебя хорошая актриса получится, поверь мне.  Так, лью последний раз, и будем бинтовать, - склонившись над ее рукой, предупредил Леха. - Ты готова?
       - Готова, лей, если коньяку не жалко, -  пробормотала  Алена.
       - Жалко? Да, если понадобится, я этого зелья сюда целый состав пригоню. Прикажи только, а уж за мной не заржавеет. Я для тебя...
       Вдруг он почувствовал, как ладонь Алены напряглась и попыталась из его руки выскользнуть, Леха моментально сменил тему и вернул разговор в прежнее русло:
       - Любое лекарство достану. Только прикажи.
       Закрутив на коньячной бутылке пробку, Леха поднял с камушка лист подорожника, покрутил его в пальцах и, испытывая  неловкость перед Аленой за свой вопрос, поинтересовался: - А какой стороной его прикладывать?
       Алена удивленно посмотрела на него:
       - Неужто и впрямь не знаешь?
       - Нет, - простодушно ответил Леха.
       - Да у нас это каждый ребенок знает, - улыбнулась Алена.
       - Ну а я, позор на мою седую голову, не знаю, - беспомощно разводя руками, нарочито скорбным голосом признался ей в своей неосведомленности Леха.
       - Прикладывай той, что к солнцу растет, - уже без боязни глядя на рану, сказала Алена.
       Склонившись над ее больной рукой в очередной раз, Леха осторожно приложил к ране лист подорожника, сорвал с бинта плотную хрустящую бумагу и осторожно, боясь причинить Алене ненароком боль, забинтовал руку.
       - Ну вот и все. Можно считать, что операция прошла нормально, - завязывая кончики разорванного бинта бантиком, проговорил Леха и, подняв на Алену свои зеленые глаза, спросил: - А как считаете вы, профессор?
       Алена бросила взгляд на белоснежную повязку и с иронией в голосе сказала:
       - Предусмотрительные вы люди, городские. В деревне, как на фронте живете. Все у вас под рукой: и транспорт, и спирт, и перевязочные материалы, вот только оружия за плечами не вижу.
       «Есть и оружие, моя девочка», - горько усмехнувшись такому точному сравнению, подумал Леха, а вслух сказал: - Да он случайно у меня в сумке завалялся, еще с Иркутска, когда медикаменты для дорожной аптечки покупал, по правилам ГАИ без нее ездить не полагается, гаишники могут оштрафовать или талон продырявить.
       - Да ладно тебе оправдываться, я же просто так сказала, в шутку, - успокоила его Алена и, посмотрев на термос, спросила: - А чай у тебя что, тоже с коньяком?
       Вопрос Алены застал Леху врасплох. Он тупо уставился на разрисованную драконами металлическую капсулу и вдруг врубился, для чего здесь находится. Мысли его, как ошалевшие при лесном пожаре звери, бросились в разные стороны. Он вдруг запаниковал. «Нет, он не сделает «этого». После всего хорошего, что у них здесь было, не пойдет на «это». Ведь за каких-то пятнадцать минут произошло то, чего он так долго добивался. Они впервые нормально друг с другом разговаривали, даже шутили, смеялись. Он видел и чувствовал, как она благодарна ему за помощь. И ведь он тоже благодарен ей за то, что девушка не отказалась от его услуги, не ушла, а доверилась ему, и как все было хорошо у них… Черт возьми, почему было?» Ему вдруг захотелось схватить термос и выбросить в реку, Леха уже потянулся к нему, как вдруг услышал шипение притаившегося где-то в глубине сознания и все это время молчавшего «гаденыша»: «Дурак, она сейчас уйдет - и все на этом кончится. Другого такого подходящего случая у тебя никогда уже не будет. Никогда! Единственное, на что можешь рассчитывать, так это на то, что на твое приветствие «Добрый день» она соблаговолит тебе ответить: «День добрый». Так что брось свои романтические бредни и берись за дело. Ты пришел сюда, чтобы ее взять, вот и бери. Если не хочешь ее потерять,  то решайся. Ведь ты ее любишь, хочешь на ней жениться, значит, действуй. Иначе она за тебя замуж не пойдет. Цель оправдывает средства. Ты ведь решил на ней жениться, же-нить-ся! Твои намерения честны. Ты же не бросишь ее после. Давай, форвард, Леха! Золотая рыбка сама плывет тебе в руки, хватай, не будь идиотом».
       - Чего ты молчишь, случилось что-нибудь? - вернул его в действительность голос Алены.
       Не поднимая глаз, Леха взял с камней термос, покрутил его в руках и сделал последнюю попытку отказаться от своего страшного намерения.
        - Алена, знаешь, он вчерашний и почти не сладкий. Ты уж извини, знал бы, что здесь  тебя встречу, я бы свежего заварил, да и остыл он уже, наверно.
       - Ерунда, - махнула здоровой рукой Алена. - Ничего с ним в термосе не сделалось, а то, что несладкий, даже лучше. Только ты уж, пожалуйста, сам налей, а то мне с больной рукой несподручно.
       Леха не спеша открутил крышку термоса, налил в нее чай и протянул Алене. Она почувствовала тепло нагревшейся от чая металлической чашки:
       - А чай-то горячий и ничуть не остыл.
       Леха изобразил на лице что-то вроде улыбки и поспешил ей  ответить:
       - Уж что-что, а термосы китайцы делать умеют.
       Алена поднесла чашку ко рту, подула на нее и стала пить маленькими глоточками. Леха опустился на прибрежные камни в ожидании развязки. У его ног обласканная летним солнцем тихо мурлыкала река, перекатываясь через торчащие из-под воды валуны. Из густой зеленой массы растущих у реки кустов черемухи раздавались пронзительные, похожие по ритму на частушки перепевы птиц. Словно сказочные феи над водной гладью реки, кружились в вальсе светлокрылые стрекозы.  «Как просто и бесхитростно живет природа, - тоскливо подумал Леха. - Вот и нам бы так жить. И зачем Господь дал нам мозги. От них ведь у нас только грех один. Оставил бы сердце и душу, от нас бы тогда на земле гораздо больше проку было».
       - А че ты здесь ловить собрался? - услышал он за спиной голос Алены.
       - Не знаю, что попадется, - чуть повернувшись к Алене, не глядя ей в глаза, ответил Леха.
       - Если хочешь чего поймать, поднимись по реке повыше. Здесь рыбачить - пустое дело. Вода смолой и бензином загажена. Видишь, вон - лодки к берегу причалены. Это у наших мужиков бухта. Они тут чинятся, разводят костры, смолу варят, пилят, строгают, а весь оставшийся на берегу мусор потом в воду попадает,  сибирская же рыба чистоплотная, не какая-нибудь там чумичка болотная.  Повыше по течению поднимешься, и линка, и хариуса поймаешь, его в наших реках много водится.
       - Спасибо за информацию. Раз такое дело, надо сматывать снасти, - поднимаясь на ноги, сказал Леха и направился к кустарнику, за которым валялась брошенная  на берегу удочка с крючком без наживы.
       Не пройдя и пяти шагов, он вдруг услышал за спиной стук ударившегося о камни металлического предмета. Леха резко обернулся и увидел, как Алена, подавшись всем корпусом вперед, опираясь на здоровую руку, пытается встать. Рядом на камнях валялась пустая чашка. Леха подбежал к девушке, присел на корточки и, обхватив ее за талию, спросил:
       - Что, плохо? Болит что-нибудь?
       - Нет, не болит, - часто и тяжело дыша, ответила Алена. - Голова сильно кружится, кажется, я теряю сознание.
       Прижав ее голову к своей груди и пытаясь успокоить ее и себя, Леха с дрожью в голосе быстро зашептал ей на ухо:
       - Это сейчас пройдет, не бойся. Это временно. Это оттого, что ты потеряла много крови. Я с тобой, не бойся. Я тебя не оставлю, ты моя и только моя! Я люблю тебя, люблю, слышишь?! Прости меня.
       С трудом подняв голову, Алена посмотрела тяжелым взглядом Лехе в глаза и прошептала:
       - Мразь, чем ты меня опоил?
       Леха с ужасом смотрел в девичьи переполненные болью глаза и не знал, что ответить. Чувствуя, что силы вот-вот покинут ее, Алена резко вдохнула воздух и, удерживаясь на последнем пределе угасающего сознания, плюнула ему в лицо. Леху это не обожгло, не обидело, а напротив, придало его страсти какое-то неизъяснимое, жгучее волнение и послужило толчком к действию. Он взял на руки ее обмякшее тело, встал и огляделся. Вокруг не было ни души. Мирно журчала речка, пели птицы и со стороны озера до его слуха доносились мерные всхлипы байкальских волн. Не выпуская Алены из рук, Леха присел на одно колено, подцепил пальцами корзину с ягодой и, выпрямившись, прижимая  к себе Алену, быстро пошел к сараю, бессвязно бормоча слова оправдания за свой дикий поступок, уже ничего не слышавшей и не чувствовавшей Алене.
       - Прости, что я так, прости, пожалуйста. Ведь иначе ты меня к себе не подпустила бы, а я люблю тебя, люблю, слышишь. Я не просто так, я женюсь на тебе и увезу отсюда. Я все, все, что пожелаешь, для тебя сделаю. Ты такая красивая, такая необыкновенная. Ты чудо! У нас все будет хорошо, поверь мне. Я тебе потом все объясню, и ты поймешь меня,  верю, что поймешь, иначе бы я не пошел на такое.
       Распахнув ногой обветшавшую дверь сарая, Леха вошел внутрь и огляделся. В сарае царил полумрак. Сквозь щели между досками, изъеденными по краям древесными жучками, проникал дневной свет, создавая внутри чарующий естественный интим. Пахло смолой, сухим деревом и сеном. Справа от Лехи, прямо у дощатой стены, стояли старые деревянные полуразвалившиеся бочки. Рядом на полу валялся черный от смолы металлический ковш с длинной деревянной ручкой и рваная полусгнившая рыбачья сеть. Держа Алену на руках, Леха направился в глубь сарая, выискивая глазами удобное местечко, где бы он смог расположиться со своей «добычей». Вокруг него на полу лежала разная рухлядь, и на всем, куда бы он ни посмотрел, покоился слой пыли. Леха взглянул наверх. Чердака как такового не было, но, на его счастье, у дальней стены сарая одна треть перекрытий была застелена досками, на которых навалено сено. От пола к доскам крепилась лестница с прочными, широкими ступенями.
       «Наверное, местные рыбаки здесь местечко для отдыха соорудили, а может, ребятня ночлежку для себя у Байкала облюбовала. Класс! Это как раз то, что надо», - подумал он.
       Поднявшись с Аленой на руках по лестнице, Леха осторожно опустил девушку на душистое сено и стал медленно ее раздевать. Аккуратно сложив одежду Алены  в сторонке, он разделся сам и прилег с ней рядом.
       - Боже, как ты  хороша! - не в силах оторвать взгляда от ее стройного обнаженного тела, невольно воскликнул он и, обняв ее за плечи, зажмурив глаза,  прижал к себе.
       Ее лишенное сознания тело было вялым и бесчувственным, но Леху это не смутило, не оттолкнуло и не охладило. Его била дрожь желания овладеть девушкой. Животный половой инстинкт вытеснял все, что пыталось думать и управлять. В каждой клеточке царствовала сладостная эйфория, которая несла и кружила его утратившее земное притяжение тело. Он целовал Алену в полуоткрытые, напоминавшие мандариновые дольки  губы, в плечи, нежную упругую девичью грудь и плакал от счастья. Пребывая в беспамятстве, Алена тихо стонала и инстинктивно обессиленными вялыми руками пыталась столкнуть с себя навалившуюся тяжесть. И это ее подсознательное сопротивление еще сильнее разжигало Лехину страсть. Оно было похоже на сопротивление уже отдавшейся мужчине женщины, но в последний момент вдруг испугавшись происходящего, пытавшейся вырваться из плена своих чувств и преодолеть непреодолимое. Леха не хотел проглатывать свое похожее на божественное вино желание залпом. Ему хотелось пить его маленькими глоточками, чтобы сполна ощутить аромат и сладость, но неподвластная ему страсть мешала этому. Она хлестала его своей огненной плеткой, требуя полного удовлетворения. И не в силах больше сдерживаться, Леха навалился на Алену. Длилось это недолго, считанные секунды, но какие! Такого Леха не испытывал ни с одной женщиной. Это было Нечто.
       «Такое чувствуешь только тогда, когда любишь по-настоящему», - сделал для себя открытие Леха.
       Зарывшись лицом в ее золотистые волосы, он слышал, как гулко стучит в груди его перенасыщенное радостью сердце. Он жадными рывками вдыхал   воздух, выбивая зубами дробь. По всему его телу, как ток, пробегали нервные молнии, словно разрозненные остатки энергии отделившиеся после короткого замыкания от своего силодателя. Так прошла минута, может, две, пока Леха наконец не пришел в себя. Приподнявшись на локте, он посмотрел на Алену, и сердце зашлось от жалости к ней. Лицо девушки было бледным. Бессмысленный пустой взгляд полузакрытых глаз не видел Леху и не выражал ровным счетом ничего: ни страха, ни боли, ни отчаянья. И Леха вдруг почувствовал к себе презрение,  ощутил стыд, горечь от этого одностороннего счастья. Он невольно сравнил их близость с луной, у которой одна половина светлая, а другая темная, точнее, другой половины совсем не видно, как будто ее в природе не существует.
       «Ничего-ничего, когда-нибудь наступит час полнолуния. Надо только верить в это, - принялся успокаивать себя Леха. - Все пока идет так, как задумал. Теперь отступать уже поздно. Как только она придет в себя, надо постараться подольше удержать ее здесь, подле себя. Честно покаяться в своей подлости, убедить в том, что другого пути пробиться к ней у него не было. Достучаться, докричаться до ее сердца, сказать о своих чувствах. Эх! Только бы у нее хватило терпения выслушать его до конца. А уж потом как хочет, так пусть и поступает:  рассказывает родителям, заявляет в милицию - он ко всему готов. Наказания он не боится. Заранее знал, на что шел. В милицию Алена, наверное, обращаться не станет. Девочка она самолюбивая и гордая и отвечать в суде на бесцеремонные вопросы судей относительно их близости да еще при массе народа она не будет. На это не каждая городская девушка способна, а уж деревенская и подавно. Стыд, позор. Дурная молва за ней тогда всю жизнь тянуться будет. А если у нее есть парень? Что ж, это ему только на руку. Молодые парни такого своим девушкам не прощают. Так что у нее теперь только один выход: смириться с судьбой, выходить за Леху замуж и как можно скорей уезжать отсюда».
       Леха осторожно убрал прилипшую к щеке Алены травинку и нежно поцеловал ее в губы. Поднявшись, он набросил на обнаженное тело Алены свою майку, надел плавки и, быстро спустившись по лестнице, вышел из сарая. Яркое солнце резануло по глазам, и Леха невольно прикрыл их рукой. Застыв в неподвижности у дверей на несколько секунд, он дал глазам возможность привыкнуть к дневному свету, после чего огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души и ничего в природе не предвещало плохого. Но почему у него так нехорошо на душе? Почему ему кажется, что речка уже не журчит, как прежде, а недовольно ворчит, птицы не щебечут, а кричат. Совсем недавно он видел, как летний ветерок щекотал листья деревьев, и слышал, как они дружно смеялись нежным приглушенным смехом. Теперь они уныло свисают с ветвей, поражая своей молчаливой неподвижностью.
       «Брось ты эту лирику! Встряхнись, - напомнил опять о себе «гаденыш». - Не скисай, парень, все идет так, как надо. Главное ты сделал, остальное мелочи».
       - Да заткнись ты, - оборвал «шептуна» Леха. - Как-нибудь сам без твоих советов обойдусь, - и чтобы поскорей избавиться от грустных мыслей и угрызений совести, резко сорвался с места и побежал к озеру. Добежав до берега, не останавливаясь, с размаху бросился в воду. Прохладная влага приятно обожгла разгоряченное тело, и во все конечности из центра живота, словно там разжалась невидимая пружина, ударила шальная радостная сила. Леха по бедра вылетел из глубины наружу и, раскинув руки в разные стороны, ударился грудью об упругую поверхность воды, разбросав вокруг себя засеребрившиеся на солнце брызги. Погрузившись вглубь, Леха  почувствовал резкий перепад температуры. Здесь вода была колюче холодной. Развернувшись, он стал быстро подниматься наверх и скоро почувствовал, как тело пересекает границу холода и тепла. Ноги еще пребывали в минусовой температуре, а голову и грудь уже обволакивало тепло. Для него это не было неожиданностью, он знал, что летом вода в Байкале прогревается метра на два, как  раз для купания, ну а если есть желание освежиться по-настоящему, ныряй глубже, там она холодная, как лед. Перевернувшись на спину, Леха восстановил дыхание и, слегка подгребая под себя руками и ногами, закачался на небольших волнах Байкала.
       «Минут через десять надо плыть к берегу. Скоро Алена придет в себя и просто необходимо быть с ней рядом,  - задумчиво глядя в синее небо, размышлял Леха о предстоящем трудном разговоре с Аленой. - Чем, интересно, он для него закончится. Вариантов, конечно, немного. Или люто возненавидит, или вынуждена будет смириться со случившимся. Да, выбор невелик. Как говорится, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Кстати, о голове в кустах он как-то не подумал. Зная ее гордую натуру, этот вариант исключать нельзя. Девчонка она крутая, всего можно ожидать. И все его предположения насчет милиции, замужества и ненависти - чушь собачья. Она просто возьмет батин винторез, придет к ним в дом и замочит его средь бела дня, как взбесившуюся собаку. И весь этот спасительный для него бред насчет ее стыда, позора и людской молвы она смоет его кровью.  Что ж, если не пойдет за него замуж, то это, пожалуй, будет лучшее, что она для него сделает. Неразделенная любовь - вещь жестокая. Она пощады не знает. Наповал бьет. Сочувствия  и жалости не жди.  Они ей неведомы».
       «Опять понесло тебя куда-то, трагик хренов. Жить надо, и за свое счастье бороться,  под лежачий камень всегда успеешь», - подбодрил Леху изнутри скрипучим голосом его резонер и тайный собеседник - «гаденыш».
       - Ты прав, - на этот раз согласился с ним Леха и, резко перевернувшись на живот, быстро поплыл брассом в глубь озера.

***
     Обогнув покрытую мхом нависшую над дорогой скалу, Иван подъехал к месту, где он два часа назад высадил Алену, и заглушил мотор. Закурив «беломорину», слез с мотоцикла и подошел к заросшей высокой травой кромке дороги. Окинув взглядом зеленое поле болота, он никого не обнаружил. «Наверное, до его приезда успела справиться и ушла домой, - подумал он. - Мне бы часа четыре понадобилось, чтобы ведро ягоды набрать, а она вон как быстро управилась. Молодец». Вернувшись к мотоциклу, Иван уселся в седло, достал из коляски литровую бутылку пива «Колос», открутил пробку и, не отрываясь, выпил чуть ли не половину. Крякнув от удовольствия, завинтил пробку и вернул бутылку на место. Приподнявшись в седле, он еще раз обшарил глазами кочковатое болото, затем загасил папиросу, завел двигатель и тронулся с места. Минут через пятнадцать впереди показался старый мост. «Остановлюсь-ка я у речки да ополоснусь с дороги, -  пришла ему мысль. - А что, хорошая идея. Разденусь, плюхнусь, как в детстве, в родную, знакомую с малых лет воду, смою пот и пыль, освежусь немного, посижу на бережке, обсохну, а уж потом и домой поеду. Спешить особенно сейчас некуда», - не доезжая моста, Иван сбросил газ и притормозил мотоцикл у спускавшейся с откоса к реке тропинки. Оставив мотоцикл на обочине, он сбежал по крутой тропинке вниз и очутился на берегу небольшой речки. Подойдя к воде, Иван хотел было уже раздеться, как вдруг взгляд упал на лежащий на камнях термос и валявшуюся рядом опрокинутую чашку. Иван внимательно посмотрел по сторонам. Чуть ли не у самой воды на большом плоском камне стояла серая спортивная сумка. Подойдя поближе, он увидел недалеко от нее темную тряпку. Опустившись на корточки, Иван приподнял ее за край. В местах, где она не успела пропитаться кровью, проглядывался уже знакомый  ему узор в горошек.  «Да ведь это лоскут от Алениного платка», - стукнула в голову догадка. Тут уж Иван встревожился не на шутку. «Что же здесь произошло? Где Алена? - спрашивал он себя, борясь в душе с мрачными предчувствиями несчастья, случившегося с ней здесь на берегу. - Чьи это сумка и термос? Почему хозяин или хозяева оставили их на виду и не забрали с собой? Да они никуда не уходили, - вдруг пронзило Ивана. - Они здесь,  скорее всего наблюдают и ждут, что он предпримет и как себя поведет в этой ситуации». Иван выпрямился и еще раз внимательно посмотрел по сторонам. Взгляд остановился на сарае. «Если они здесь, то только там, в сарае, и Алена тоже там», - решил он и, машинально поправив берет, не спеша двинулся навстречу опасности.
       Когда до дверей сарая осталось несколько метров, Иван, зная, что в помещение, где тебя поджидает опасность, медленно входить нельзя, резко бросился вперед. Ударом плеча, чуть не сорвав с петель двери, он влетел в сарай и, пробежав немного вперед, остановился, чуть присел на ноги и быстро огляделся. Выставив перед собой согнутые в локтях руки и готовый в любую секунду отразить нападение, Иван всматривался в полумрак, держа на чеку натренированные на внезапную опасность мускулы, слух и зрение. Но ничего такого, чего он ждал, не происходило. В сарае стояла мертвая тишина. Иван понял, что его подозрения были напрасны. Он оперся спиной об один из державших перекрытие крыши стояков и расслабился.
       «Странно все это как-то, и непонятно, - подумал он. - Кто владелец брошенных на берегу термоса и сумки, где он? Не мог же вот так запросто оставить их на берегу речки и уйти? И самое главное - где Алена? А почему ты решил, что с ней что-то случилось?  Может, она уже давно дома. А как же быть с ее окровавленным платком? Как это понимать? Ну может, поранилась случайно на болоте или по дороге домой наступила на сучок или колючку. На речке промыла рану, перевязала оставшимся от платка лоскутом - и все дела. А термос и сумка? Как они появились здесь и когда - до ее прихода сюда или после?»
       Интуиция подсказывала Ивану: с Аленой случилось что-то нехорошее.   Тяжелое предчувствие беды не покидало его. Иван отошел от стояка и не спеша направился в глубь сарая, внимательно поглядывая по сторонам. Не заметив ничего такого, что помогло бы прояснить ситуацию, он уже хотел было вернуться на берег к злополучным термосу и сумке, как вдруг его взгляд зацепился за широкие ступени ведущей наверх лестницы. Иван поднял глаза и увидел деревянный настил, с краев которого клочьями свисало сено. Внутри у него что-то екнуло.
       «Вот здесь все и случилось, - как пуля, ударила в голову страшная догадка и, срикошетив, застряла в сердце. - Все бы отдал, только бы ее там не было», - прошептал он и, подойдя к лестнице, стал подниматься по ступеням. Как только голова поравнялась с настилом, первое, что он увидел, маленькие босые ступни женских ног.
       - Господи! - невольно вырвалось из груди, и он одним махом взлетел наверх. Сделав два быстрых шага вперед, Иван стал на колени и склонился над девушкой. Проникающие сквозь щели сарая лучи света падали на бледное безучастное лицо Алены, и создавалось впечатление, что она спит. Ее грудь и живот покрывала мужская майка. Иван осторожно, боясь увидеть на теле смертельные раны, потянул на себя легкую ткань, но ничего страшного, к счастью, не обнаружил. Тело было белым и чистым. Он взял девушку за руку и нащупал пульс. Он был не частым и слабым, но все же был. Иван приподнял голову Алены и, стараясь привести ее в чувство, легонько похлопал по щекам. Она слабо застонала и вяло постаралась высвободиться из его рук. Удостоверившись, что она жива, Иван немного успокоился и стал приводить в порядок свои смешавшиеся в голове от страха за Алену мысли. Он тупо глядел на  мужские кроссовки, на валявшиеся у ног девушки с вывернутой штаниной мужские спортивные брюки, на аккуратно сложенную стопочкой одежду Алены и ничего не мог понять. В его голове была каша, состоявшая из сплошных  «почему». Почему одежда Алены аккуратно сложена? Она что, добровольно кому-то отдалась? Насильник обычно одежду срывает и бьет жертву. На Алене же он никаких побоев не увидел.  Опять же, почему этот ухарь убежал в одних трусах? Почему не оделся? Почему Алена в отключке?  Стоп. Именно в этом все дело. С этого и нужно было и начинать. Скорее всего, исчезнувший подонок под угрозой расправы заставил Алену выпить много спиртного и, дождавшись, когда она вконец утратит способность соображать и сопротивляться, изнасиловал ее. 
       Иван посмотрел на обнаженное тело девушки и подумал, что не мешало бы ее одеть. Подтянув рукой к себе ее одежду, он отбросил в сторону майку чужака и хотел было надеть на нее ее старенькие джинсы, но вдруг застыдившись чего-то, просто прикрыл наготу Алене ее же курткой.
       Вдоволь накупавшись, Леха выбрался из воды на берег. Потирая руками покалывающее от прохладной воды тело, он любовался Байкалом.
       «Все-таки потрясающе красивое озеро, - глядя на уходившую за горизонт голубую водную гладь, думал он. - Жаль только не берегут его люди. Называют жемчужиной Сибири и в то же время гадят в него, как в нужник какой. Понастроили на берегах озера заводы, фабрики, а какая благодатная зона для отдыха и вообще для жизни в целом. Ведь благодаря вот этому озеру, чистому небу, яркому солнцу и зеленым деревьям он чувствует себя таким сильным, здоровым и счастливым. Кажется, взмахни сейчас руками, как птица крыльями, и полетит, закружит над землей, над рекой, над озером». Запрокинув голову, он повернулся грудью к солнцу и зажмурил глаза. Расслабившись душой и телом, чувствовал, как по его коже бегал теплый ветерок и жадно слизывал с него своим жарким язычком влагу. Стоя с закрытыми глазами, Леха отчетливо слышал, как рядом сонно и лениво плещутся байкальские волны, а чуть поодаль, ударяясь носами о берег, жалобно поскрипывают зачаленные в устье реки лодки. Зажужжавший над ухом овод вывел Леху из состояния умиротворения. Открыв глаза, он покосился на кружившего у его лица кровососа и взмахом руки отогнал от себя крылатого вампира.
       «Пора возвращаться, - он тоскливо посмотрел в сторону утопающего в зелени сарая. - Интересно, как поведет себя Алена в этой непростой для нее ситуации. Теперь перевес на его стороне. Главная оборонительная стена разрушена, но это не значит, что крепость пала. Внутри нее, может, ждет такое сопротивление, что придется сломя голову уносить ноги». Лехе вдруг стало по-настоящему страшно: «А может, бросить все и сбежать отсюда. Собрать по-быстрому свои манатки - и ходу. Или  засесть дома и не показываться ей на глаза до самого отъезда. И будь что будет. Жаловаться она точно никуда не пойдет. Сама виновата. И потом, она ведь ничего не помнит. Про клофелин здесь отродясь не слыхали. Ей в голову не придет сдавать кровь на анализ. Насилия над собой ей не доказать: ни на ней, ни на Лехе нет ни одной царапины. Отдалась по собственной воле, и точка.
       «Ну и мразь же ты, - прошипел опять «гаденыш». - Меня «гаденышем» называешь, а сам кто? Засранец да и только. Нет, дружок, так дело не пойдет. Ты эту кашу заварил, ты и расхлебывай. Бежать он собрался! От себя, брат,  не убежишь».
       - Что ж, ты прав, пожалуй, - согласившись с доводами «шептуна-гаденыша», пробормотал Леха.  - Жребий брошен. Орел или решка, да или нет, только два варианта, третьего не дано. Так что к чертям все сомнения, дурацкие предположения, от меня теперь уже ничего не зависит. Форвард, Леха, вперед и с песней!       
       Подойдя к сараю, Леха с опаской огляделся по сторонам и вдруг поймал себя на том, что со стороны, наверное, похож на незадачливого воришку, который собирается взломать двери чужого дома. Такая же тревога на душе, такие же осторожные движения, испуганный взгляд и страх, что его вот-вот застукают на месте преступления. «Что за ерунда лезет тебе в голову», - раздражаясь на самого себя, подумал Леха и, толкнув ногой дверь, вошел в сарай. Сделав несколько шагов, он остановился и посмотрел на сеновал. Ничто вокруг не подавало признаков жизни. В сарае было тихо, как под водой на глубине нескольких метров.
       «Переборщил я с дозировкой.  Придется сходить на берег, набрать в термос воды и постараться привести ее в чувство. Кстати, заодно забрать сумку, а то увидит кто-нибудь с дороги, начнет хозяина искать да забредет в сарай ненароком. Такая карусель начнется, что не остановишь». Но не успел он сделать и шага, как вдруг за его спиной раздался чей-то мужской голос:
       - Эй!
       Леха от неожиданности вздрогнул и застыл на месте как вкопанный.
       - Не спеши, паря. Поговорить надо, - через небольшую паузу донеслись слова стоявшего позади него человека.
       Леха медленно повернул голову и через плечо посмотрел в сторону заставшего его врасплох голоса. Метрах в трех от него, оперевшись плечом на стояк, скрестив руки на груди, стоял здоровый мужик и смотрел ему прямо в глаза.
       «А ведь я его уже где-то видел, - промелькнула смутная догадка, - но где? - И вдруг вспомнил: - Это же тот самый приезжий, которого они с Толиком видели три дня назад рано утром на дороге». Развернувшись всем корпусом к незнакомцу, Леха резко спросил:
       - Что надо?
       - Что надо, спрашиваешь? Скажу. Хочу знать, что здесь произошло, - спокойно, не отрывая от Лехи глаз, проговорил мужик.
       - Слушай, ты, прокурор местечковый, дернул бы ты отсюда, пока я добрый, - положив руки на бедра, зло сквозь зубы процедил Леха.
       - А еще сильней напугать можешь, а то мне что-то не страшно? - скучным голосом спросил незнакомый детина.
       Леха опустил руки и, усмехнувшись, сказал:
       - Я вижу, дядя, по-хорошему ты не понимаешь. Ну что ж, придется, как глухонемому, руками объяснять.
      Сделав пару шагов навстречу упрямому мужику, Леха вдруг остановился  - драка ему сейчас не поможет. Начни он махать кулаками, только испортит все. Наступив на горло своему самолюбию, он решил пойти на попятную.
       - Не хочется мне с тобой драться. Не до тебя, понимаешь. Оставь меня и уходи подобру-поздорову, не выводи меня из терпения. Проехали, как говорится.
       - Да нет, еще не приехали. Мы даже с места не тронулись. А ехать надо, ой, как надо, - негромко, но очень настойчиво произнес мужик, глядя печальными глазами на стоявшего перед ним в одних плавках Леху.
       - И куда же это ты ехать собрался, на тот свет, что ли? - теряя над собой контроль, зло выкрикнул Леха, но тут же опять взял себя в руки, успокоился и уже со смехом добавил: - Слушай, дед, а может, тебе самому захотелось попробовать, так она моя, понял, моя, и ничья больше!
       - Твоя добыча, хочешь сказать, - небрежно обронил пожилой детина, продолжая стоять у опоры со скрещенными на груди руками.
       - Да называй, как хочешь, мне наплевать, но я ее никому не отдам, слышишь, никому.
       - А может, поделишься, а, гриф? - явно издеваясь над ним, сказал мужик.
       - Ишь ты, слова-то какие знаешь. А вот это видел? - и Леха сделал выразительный жест, согнув в локте правую руку.
       - Нет, у тебя не видел, а что, может, покажешь мне свой обмылок?
       - Ладно, уговорил. Сейчас увидишь.
       Слегка пригнувшись, Леха прыгнул вперед и резко выбросил правую руку, целясь обнаглевшему не в меру мужику прямо в зубы. Но удар не достиг цели. Кулак провалился в пустоту, увлекая за собой потерявшее равновесие тело. Леха был так удивлен, что даже не успел сообразить, как такое могло случиться. Падая, он вдруг почувствовал, как в пах что-то ударило. Удар был настолько сильным, что он даже на какое-то время ослеп от боли. Прижав руки к своему хозяйству, он катался по полу, ничего не видя перед собой. Глядя с грустью на корчившегося парня, Иван подумал: «До чего беззащитен человек в ярости. Полное отсутствие внимания и реакции. В такой момент с ним можно делать, что угодно. Даже убить».
       Когда Леха наконец пришел немного в себя, он стал лихорадочно соображать, когда и в какой момент допустил оплошность. Откуда у этого сельского увальня такая молниеносная реакция? Как грамотно он ушел от удара и провел мощный встречный удар ногой ему в пах. Так дерутся только профессионалы.
       - Хорошо ты меня, - пристально глядя слезящимися от боли глазами на стоявшего рядом  мужика, тяжело дыша прохрипел он, все еще не веря в то, что его, бывшего пограничника, каратиста, вот так запросто вырубила какая-то деревенщина. - Ты кто такой? - спросил он, продолжая изучать непроницаемое, кажущееся безучастным ко всему происходящему лицо непонятно как оказавшегося здесь человека.
       - Познакомиться хочешь? Пора, пожалуй, - и, глубоко вздохнув, представился: - Зовут меня Иван Матвеичем, а тебя как?
        Леха назвал свое имя и попытался встать, но тяжелая, как гиря, боль внизу живота заставила его лежать на месте. Он зло застонал и выругался. Словно сочувствуя его мучениям, назвавшийся Иван Матвеичем мужик спросил:
       - Очень больно, что ли? Ну извини, друг, не рассчитал. После твоего наглядного жеста я подумал, что он у тебя железный.
       «Издевается, гад», - превозмогая адскую боль в паху, Леха все же заставил себя сесть. Прислонившись спиной к опорной балке, он вытер со лба пот и посмотрел с откровенной ненавистью на своего недруга:
       - Я тебя убью, подлюка. Ты только не уходи, подожди немного. Сейчас вот оклемаюсь, и продолжим. У меня получится, Ваня, ты сам в этом убедишься. У меня есть то, чего я тебе еще не показывал. Я тебя не задержу долго. Я тебя быстро кончу.
       - Кончишь ты в тюрьме, дружок, - как приговор в зале суда прозвучали в тишине сарая слова Ивана. - Чем ты ее напоил?   
       - Змеиным ядом, - огрызнулся Леха на вопрос Вани, так решил он называть про себя этого неотесанного и, кажется, лишенного всяких чувств и эмоций деревенского верзилу.
       Подойдя к нему вплотную, Ваня присел на корточки и, глядя ему  в глаза, отчетливо произнес:
       - Она там лежит без чувств, и ей сейчас не до твоих шуток.
       - Тебя интересует, что мы пили? Коньяк. Понял, - не моргнув глазом соврал Леха и, нагло улыбнувшись, спросил: - Может, тебя еще что интересует, так ты, Ваня, не стесняйся, спрашивай.
       - Нет, остальное я знаю, -  Иван грустно покачал головой.
       Находясь в непосредственной близости с лицом смотревшего на него человека, Леха невольно обратил внимание на его не сельский головной убор. И Леху вдруг осенило: «Черт меня побери, как же я сразу не сообразил, с кем имею дело. Кретин, тупица, где твоя наблюдательность, пограничник хренов, - клял он себя за оплошность, сидя на грязном полу сарая в одних плавках. - Берет. У него на голове черный берет. Где ты видел, чтобы мужики в деревне морпеховские береты носили? Зимой в шапках, летом в кепках. Шляпа и та редкость, а тут берет. Его носят те, кто к нему привык за долгие годы службы. Это же морская пехота. Вон, на нем и темное пятно от снятого краба виднеется. Да он же волкодав, а я на него как на простую дворнягу попер. Идиот. Остается утешиться тем, что схлопотал не от какого-то там дяди Васи тракториста, а от профессионала. Выходит, драться с ним бесполезно, да и опасно, тем более что чувствую себя  отвратительно. Ноги совсем не держат, во всем теле дрожь и слабость. Что же он со мной теперь сделает? - с ужасом думал Леха, глядя на ходившего взад-вперед недалеко от  него Ваню. - Сдаст ментам? Нет, пожалуй. Он ведь не знает, как к этому отнесется Алена.  Не станет же он его убивать. - Лехе вдруг вспомнились сказанные Толиком три дня назад слова насчет того, что концы здесь прятать умеют. Не зря Толик предупреждал Леху, чтобы он ни во что не ввязывался. Э! Да что теперь об этом думать. С этого дня жизнь у него начнется веселая. - Господи! Неужели опять в бега? А куда? Еще дальше на север, в Воркуту, на Колыму, в Норильск или в собачьей упряжке прямым ходом на Аляску. Надо что-то делать. Он ведь с меня расписку о невыезде брать не станет. Он будет держать меня здесь до тех пор, пока не придет в себя Алена. И потом вынесет свой приговор. И, скорее всего, судя по его мрачному виду, самый наихудший. Теперь все зависит от того, как поведет себя Алена, когда очнется».
       И тут вдруг, разорвав тишину сарая, грянул выстрел. В опору, под которой сидел Леха, прямо над его головой что-то с визгом ударило. Раздался сухой треск дерева, и на парня сверху полетели щепки, вонзаясь ему в плечи и голову. Не понимая, что происходит, Леха плашмя рухнул на землю, напрочь забыв от страха о своей болячке.
       «Черт, стреляют, но кто и откуда?» - забегали в башке переполошившиеся от страха мысли.
       Ивана выстрел тоже застал врасплох. Он даже от неожиданности вздрогнул. Но спустя несколько секунд моментально врубился в ситуацию: «Обрез! Как же он не подумал раньше! Нужно было забрать его из Алениной корзины. Теперь надо спасать положение, иначе она прикончит этого красавчика Леху и потом пристрелит себя». Он рванулся вперед и закричал:
       - Алена, прекрати, слышишь! Брось обрез, дочка. Я прошу тебя, не стреляй.
       Прижавшись всем телом к сырому полу сарая, Леха осторожно приподнял голову и посмотрел на сеновал. То, что он увидел, сразило напрочь. По пояс раздетая,  в одних джинсах на краю сеновала стояла растрепанная Алена и, что-то крича, целилась из обреза в его сторону. Леха резко убрал голову и вжался телом в земляной пол сарая.
        «Бред какой-то, - стуча от страха зубами, забормотал он. - Откуда у нее оружие? Он же сам раздевал ее, и ни черта кроме ее прелестей под одеждой не было. Что-что, а обрез бы он заметил. Это ведь не женская заколка или булавка какая-нибудь. Может, она его в сене нашла. Если так, то хорошо, что обрез, а не гранату. Такое впечатление, что у них здесь под каждым кустом по стволу припрятано. Так, на всякий случай. Во дела! Бежать надо отсюда да побыстрее. -  Он уже хотел рвануться к выходу, но вовремя одумался. - Да я и двух шагов не успею сделать, как она меня срежет. - В том, что она не промахнется, Леха почему-то не сомневался. - Так что, Ромео, сиди тихо и не рыпайся».
       До его ушей донесся пронзительный отчаянный крик Алены:
       - Выходи, мразь, выходи! Что ты, как крыса, прячешься! Ну же, герой, покажи свое мужество, встань, я хочу на тебя посмотреть, слышишь!
       Краска стыда и унижения за свою трусость ударила Лехе в лицо, и он попытался встать.  «Ну иди же, иди и умри достойно, как подобает мужчине в таких случаях», - приказывал он себе, но тело словно  приросло к полу.  Леха изо всех сил старался побороть страх и подняться на ноги. Он чувствовал, что если хорошо постараться, ему это удастся, но тут он услышал шепот шевельнувшегося у него внутри «гаденыша»:   «Ну и кому и что ты своей смертью докажешь? Умрешь здесь, как крыса, и все. Дружки и те на твою могилу плеваться будут. Подумаешь, беда какая. Заманил, обманул и трахнул девочку. Да их всю жизнь заманивают, обманывают и трахают, доля у них такая. Если честно, то подсознательно они сами хотят этого. Даже провоцируют нас, мужиков, на это. Ничего, сегодня попсихует, побесится для приличия, а завтра начнет думать, как бы тебя обратно захомутать, да только так, чтобы уж навсегда». «У тебя, умник, на все ответы есть. Тебя послушать, так можно себя хорошим человеком считать», - ощущая на спине липкую пленку пота, выжатого подлым страхом, мысленно ответил «шептуну» Леха, но остался лежать на месте.
       Иван стоял напротив Алены с протянутой вперед правой рукой и, как заведенный, повторял одни и те же слова:
      - Отдай обрез, слышишь! Отдай, не дури. Отдай сейчас же! Слышишь, что я тебе говорю. Отдай!
       Сжимая обрез обеими руками, Алена смотрела на Ивана злыми прищуренными глазами и кричала ему, чтобы не смел к ней приближаться.
       - Не подходи, дядя Иван, выстрелю, - угрожала она ему, периодически поглядывая вниз, боясь упустить Леху.
      «Только бы он там внизу не запаниковал и не побежал к выходу, - мелькнула у Ивана тревожная мысль. - Ведь если он дернется и побежит, Алена не промахнется, уложит на месте».
       Он сделал полшага вперед и как можно мягче сказал:
       - Ну хватит, Алена, повоевали, и будет. Отдай-ка обрез мне, а с этим подонком я сам разберусь.
       - Нет, - резко выкрикнула девушка, бросая яростные взгляды в ту сторону, где затаился Леха. - Пока я эту тварь не убью, отсюда не выйду и ничего вам не отдам.
        - Ты бы хоть майку надела, что ли, а то мне с тобой как-то неудобно разговаривать, - пытаясь отвлечь ее внимание от Лехи, проговорил Иван.
       - А вы не разговаривайте и не смотрите. Можно подумать, что голых баб не видели, - прикрыв левой рукой грудь, дерзко ответила Алена.
       - Ишь ты, как заговорила. Баб! Тоже мне баба нашлась! Еще молоко на губах не обсохло, а туда же, - удивляясь ее бесцеремонному ответу, строго проговорил Иван. Но видя, что его слова не возымели никакого действия, спокойно добавил:
       - Извини. Я понимаю, что сейчас с тобой происходит. В тебе обида кипит, злость глаза застит, но убить человека...
       - Человека? - не дав договорить, задыхаясь от ярости, переспросила Алена и, посмотрев на него полными слез и отчаянья глазами, закричала: - Да разве он человек? Да это же мразь и самая наипоследнейшая.
       Сердце Ивана сжималось от жалости к этой чистой деревенской девушке, так нелепо попавшей в страшную беду.
        - Алена, послушай... Такое с девушками случается, но жизнь на этом не кончается. Это надо пережить, пройдет время, и все станет на свои места. Все у тебя будет хорошо, - понимая, в каком жутком состоянии пребывает она сейчас, изо всех сил пытался утешить ее Иван.
        - Ни черта не будет, - дрожа всем телом, выкрикнула Алена и, развернувшись, выстрелила в то место, где прятался Леха.
        От сильной отдачи руки взметнулись вверх, ослабевшие от долгого напряжения пальцы разжались, и обрез бесшумно упал рядом с ней на сено. Иван сделал к Алене шаг, нагнулся и поднял оружие.
        - Ну все, постреляли, и будет, - легонько прижав девушку к своему плечу, гладя по голове, как маленького ребенка, стал ее успокаивать. - Ты, дочка, поплачь, поплачь, легче будет. Не прячь боль в сердце, отпусти, слышишь, - говорил он ей негромко на ухо, пытаясь растормошить парализованное нервным шоком ее сознание.
        И словно услышав его слова, Алена вдруг вся расслабилась, сделала шаг назад, закрыла лицо руками и, рухнув ничком в сено, по-бабьи запричитала:
        - Сашка, миленький, прости! Ведь я не по своей воле. Не по своей, правда. Опоил меня чем-то гад ползучий. Ох! Дура я дура самонадеянная. Прости, Саша, прости. У... у... у…
       Иван глядел на плачущую, обманутую девушку и горько думал: «Да, жизнь у нее теперь начнется сложная. Сашка, насколько помнит Иван, парень с характером. Вряд ли он простит Алене. Хотя ей, бедняжке, и прощать-то нечего. Ее вины тут нет. Но как это объяснишь молодому честолюбивому парню. Не поверит ведь.  Замучает вопросами: «А зачем с ним разговаривала? Зачем пила? Почему не прошла мимо?» Ущемленное самолюбие и оскорбленное мужское достоинство в таких случаях близко не подпускают таких понятий, как вера, сочувствие, жалость и понимание. Да, дела».
        Сунув обрез за пояс, Иван направился к лестнице. Спустившись на три ступеньки, остановился, поглядел через плечо  на Алену и сказал:
       - Ты вот что, никуда отсюда без меня не уходи. Нам надо будет все с тобой обговорить. Так что дождись меня, слышишь? В таком деле горячку нельзя пороть, сама понимаешь. Насчет меня не сомневайся,  сделаю так, как ты прикажешь, - не зная, что еще можно сказать мало-мальски утешительного в такой сложной ситуации, Иван потоптался на ступеньке, прокашлялся и стал спускаться.
        Подойдя к лежавшему на земляном полу сарая Лехе, Иван остановился, посмотрел ему в лицо пустым, ничего не выражающим взглядом и, легонько пнув его носком сапога в босую пятку, сказал:
        - Вставай, Дон-Жуан, пошли.
        - Куда? На расстрел, что ли? - покосившись на торчавшую из-за пояса Ивана рукоять обреза, насмешливо спросил Леха.
        Иван ничего не ответил, продолжая смотреть на Леху серо-голубыми глазами, с наглухо засекреченным в них для Лехи смыслом. Ухватившись руками за стояк, Леха приподнялся, подтянул к себе ноги и, усевшись на задницу, с сарказмом  проговорил:
       - Позволишь мне перед казнью штаны надеть?
       - Не позволю. Да и потом, они тебе только мешать будут.
       - Не понял, чем это?
       - Там поймешь, - глядя на Леху сверху вниз, ответил Иван.
       - Тебе, я вижу, не терпится привести приговор в исполнение? - нагло рассмеялся Леха. - Успеешь, дядя Ваня, не суетись. Помнишь, как у Высоцкого «в гости к Богу не бывает опозданий».
       - Правильно. Только все же невежливо будет с твоей стороны такого уважаемого старца заставлять себя ждать. Так что поднимайся, и вперед к озеру.
       Продолжая нахально улыбаться, Леха поднялся на ноги, нарочито подчеркнуто поочередно забросил руки себе за спину и не спеша, нараскарячку двинулся к выходу. Выйдя из сарая, он задрал голову к синему небу и продекламировал:
       - Мальчишку шлепнули в Иркутске, - и, повернувшись в пол-оборота к Ивану, спросил: - Кстати, а правда, что Колчака где-то в ваших краях замочили?
       - Правда. Только не замочили, а расстреляли, это тебя я буду мочить, - не обращая внимания на насмешливый тон Лехи, спокойно ответил Иван.
       - Да, я вижу, что кроме тебя, больше некому. Ты и судья, и палач в одном лице. Хоть бы какого-нибудь занюханного адвокатишку обвиняемому представил. Чтобы все было, как полагается по закону, - не переставал ерничать Леха. - А так выходит самосуд. Нехорошо, не по правилам.
       - Пошли, герой, а то  боюсь, как бы Алена ко мне не присоединилась, будет тебе тогда и судья, и адвокат, она тебе живо растолкует все законы, она это умеет. Ты небось сам в этом убедился, когда в сарае носом землю рыл, - как острые ножи вонзились Лехе в спину слова Ивана. 
       От этих правдивых слов Лехе стало не по себе. Дернувшись, словно его шибануло током, он сорвался с места и быстрым шагом, размахивая руками, заторопился к пристани, проклиная себя за болтливость и неуместное пижонство.
       «Интересно, что этот мужлан собирается с ним делать? - идя вдоль реки к озеру, думал Леха. В том, что Иван  не пристрелит, он был уверен. - Ведь взрослый мужик, не пацан какой-нибудь, понимает, что делает. Садиться в тюрьму из-за какой-то девчонки, да в его годы? Нет, он на это не пойдет. Была бы она ему дочь или родственница, тогда другое дело. Его бы сейчас уже в живых не было. Прибил бы сразу в сарае, как только увидел. Нет, ни хрена он с ним не сделает. Ну попугает, конечно, может, изобьет до смерти и все, дальше не пойдет. Вот Алена, та бы убила как пить дать. Если честно, он там, в сарае, перепугался насмерть. Дрожал от страха за свою жизнь, как попавшийся в капкан заяц. И этот Ваня, что позади него идет, весь его позор видел. Наверное, идет сейчас и думает: «И как только это жалкое трусливое ничтожество в плавках могло решиться на такое?» - Ну теперь все, никакого страха и никаких слабостей Иван от него не дождется, - принял решение Леха. - Больше своего достоинства не уронит. Хватит. Если и суждено умереть сейчас, здесь на берегу озера в солнечный, летний день, то он умрет  достойно, без дрожи в коленках».  И вдохнув в легкие как можно больше воздуха, Леха громко запел:
       - Гори, гори, моя звезда. Звезда любви приветная...
       - Побереги силы, Колчак задрипанный, они тебе еще понадобятся, - посоветовал шагавший за спиной Иван.
       - Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда, - не обращая внимания на реплику Ивана, продолжал петь Леха.
       - Ну-ну, давай. Посмотрим, как ты там запоешь.
       - Где там? - прервав пение, спросил Леха, покосившись через плечо на своего «конвоира».
       - Узнаешь, - коротко ответил Иван и жестом приказал двигаться дальше.
       Дойдя до места, где речка впадала в озеро, Иван велел Лехе остановиться. Леха выполнил указание Ивана и, повернувшись, спросил:
       - Что, здесь меня и замочишь? Я не возражаю, место здесь красивое. Спасибо тебе, Ваня. Только не тяни, пожалуйста, зачитывай поскорей свой приговор и верши правосудие.
       Выслушав Лехину тираду, Иван достал из кармана «Беломор», раскурил папиросу и сделал несколько затяжек:
       - Успею, нам еще предстоит кое-что сделать.
       - Что именно?
       - Вон, видишь гараж? - Иван указал головой на железную коробку с висячим замком на дверях.
       - Ну вижу, - не понимая, к чему клонит Иван, ответил Леха.
       - Держи.
       У Лехиных ног звякнула связка ключей.
      - Откроешь гараж, увидишь там  лодочный подвесной мотор, зальешь бак бензином из канистры и вынесешь наружу. Выполняй.
       Леха пожал плечами, поднял ключи, подошел к гаражу, подыскал нужный ключ к замку, открыл железные двери и, пригнувшись, вошел внутрь. Там он увидел лежащий на большой деревянной бочке мотор «Вихрь» и стоящую тут же канистру. Выполнив все, что требовалось, он вышел с «Вихрем» в руках наружу.
       - Ну что теперь? - спросил он наблюдавшего за его действиями Ивана.
       - Неси его вон к той крайней лодке.
       Леха с усмешкой посмотрел на Ивана:
       - Принудительные работы смертникам не полагаются. Это противопоказано.
       - Делай, что тебе говорят, и болтай поменьше, - Иван вынес вслед за ним из гаража весла, замкнул железные двери гаража и усталым голосом произнес: - Иди к лодке и закрепи мотор на корме. Сможешь?
      - Смогу, начальник, не волнуйся, - посмотрев на Ивана с вызовом, жестко ответил Леха и направился к лодке.
       Закрепив мотор, Леха уселся посередине лодки на лавочку, ополоснул в воде перепачканные машинным маслом руки, посмотрел на Ивана, стоявшего на берегу, и спросил:
       - Ну что дальше, Иван Грозный?
       - А ты, я вижу, не только девушек насиловать умеешь, но и еще кое-что. -                От этой похвалы у Лехи от злости свело челюсти. Он был готов броситься на Ивана и разорвать его на куски, но, решив, что тот специально провоцирует его на срыв, сдержался и как можно спокойней ответил:
       - Я, Ваня, много чего умею такого, что тебе и не снилось, - Леха  уселся на лавку посередине лодки.
       - Да уж, - бросая в лодку весла, промычал Иван.
       «Взять бы сейчас весло,  треснуть этого мужлана по башке и уплыть на его же лодке куда-нибудь подальше», - подумал Леха, наблюдая за тем, как Иван отмыкает замок на цепи лодки. Но, словно угадав его мысли,  Иван поднял на него глаза и сказал:
       - Я вижу, тебе там неудобно сидеть, перешел бы лучше на корму, - и, зайдя по колено в воду, развернул руками лодку носом к озеру.
       Стараясь удержать равновесие, Леха пересел на неширокую просмоленную доску в кормовой части лодки. Убедившись, что Леха на месте, Иван забрался в лодку, взял весло, оттолкнулся от берега и стал грести на середину речного устья. Наблюдая за лицом Ивана и за тем, как он спокойно и уверенно выводит лодку в озеро, Леха пытался отгадать, что  он намеревается с ним сделать. Утопить или отвезти в Слюдянку и сдать в милицию. Скорее, ни то и ни другое. Он попытается сбросить его в воду и мочить до тех пор, пока Леха не выбьется из сил и станет тонуть, а потом полуживого поднимет на борт, отвезет подальше и выбросит на берег подыхать, как собаку. Он хочет его  хорошенько проучить. А если нет? Может, он задумал похоронить его на дне Байкала. А что, веслом по голове - и в воду. Надо  быть на стреме. Только без паники. Еще посмотрим, кто кого утопит! Плавает Леха отлично да и  Ивана он моложе, стало быть, дыхалка  получше работает. Главное - не дать Ване выстрелить и успеть столкнуть в воду. В воде на Лехиной стороне много преимуществ: молодость, ловкость и то, что он без одежды. А на Иване столько тряпья, что ему не до борьбы будет, на плаву бы удержаться. В воде надо от  него сразу отцепиться - и в лодку. А потом со стороны посмотреть на смелого и мужественного Ваню, послушать, как он его, Леху, о помощи умолять будет. Лехино унижение Ваня видел, теперь Лехина очередь. А то с оружием в руках мы все смелые, посмотрим, какие мы храбрые и спокойные, когда его нет. Неожиданно лодку резко качнуло, Леха ухватился обеими руками за борта и вернулся к действительности. Посмотрев по сторонам, обнаружил, что они, оставив позади себя устье реки, уже покачиваются на волнах озера. Вытащив из воды весла, Иван аккуратно уложил их вдоль бортов, достал из-за пояса обрез и приказал Лехе перейти на нос лодки. Леха перешел. Усевшись на корму, Иван дернул правой рукой за стальной тросик - и, к Лехиному удивлению, «Вихрь» завелся сразу. Как технаря, Леху это порадовало. «Класс машина!» - отдал он должное мотору и стал смотреть на удаляющийся берег. Через две-три минуты он услышал, как Иван, перекрывая рев мотора, крикнул:
       - Чего замолчал, адмирал, спой что-нибудь.
       - Чуть попозже, Ваня, сейчас что-то не хочется, - пытаясь казаться равнодушным к происходящему, прокричал Леха.
       - Жаль, - продолжал издеваться над ним Иван. - Да оно, пожалуй, и правильно. Теперь действительно надо помолчать, о жизни подумать.
       Какое-то время они плыли молча. Краем глаза Леха заметил, что Иван через каждые двести-триста метров оборачивается и смотрит на берег: «Интересно, что он там высматривает? Может, боится, что их заприметил кто? А ведь эти оглядки мне на руку», - Леха принял решение: как только Иван еще раз оглянется, в тот же миг он на него и прыгнет. Все внимание сосредоточить на обрезе. Быстрота и внезапность решают все. Это его главный козырь. И вдруг неожиданно мотор прекратил свой рев. Лодка проплыла по инерции еще несколько метров и, остановившись, закачалась на месте.
        - Ну вот и прибыли, - глядя Лехе прямо в глаза, сказал Иван.
        «Не успел, раньше надо было решаться. Теперь все усложняется», - Леха  поглядел на видневшиеся вдали горы, окутанные белесой дымкой, повернулся к Ивану:
        - Чего смотришь? Ждешь, когда я на колени перед тобой брякнусь? Стану тебя о пощаде умолять, козел старый? Не дождешься. Стреляй, сука!
       - Плавать умеешь? - глядя в Лехины злые глаза, спокойно спросил Иван.
       - Зачем тебе это? – догадываясь, к чему клонит этот немногословный мужлан, презрительно спросил Леха.
        - Так умеешь или нет? - настаивал на конкретном ответе сидящий напротив него на корме Ваня.
        - Ну  умею. А ты что, поплавать меня приглашаешь? - съязвил Леха.
       - Угадал. Давай за борт - и к берегу. Это твой шанс выжить. Другого у тебя нет. Это лучшее, что я могу тебе предложить.
       И тут Леха наконец понял, что за участь уготовил ему Иван. Не в силах больше сдерживать накопившуюся в нем ярость, вскочил с места и заорал на Ивана:
       - А ты попробуй выкини меня! Ишь, какой умный выискался, я в воду, а ты меня веслом по голове и на дно. И концы в воду? Да я же, погань деревенская, назло тебе со дна всплыву, как вещественное доказательство.
       Не перебивая, Иван выслушал до конца пылкую речь разбушевавшегося Лехи, усмехнулся и спокойно спросил:
       - Ты хочешь сказать, что дерьмо не тонет, да? Что ж, давай проверим. За борт, живо! Не заставляй меня применять силу.
        Леха лихорадочно думал, что ему предпринять, не сдаваться же так просто этому гаду. До сидящего на корме Ивана было метра три. Надо нападать, другого выхода в его ситуации не было. А может, навалиться на борт и перевернуть лодку? Но как же он потом доберется до берега? Без лодки, вплавь очень уж далеко. Остается одно, нападать. Только бы Ваня не разгадал его намеренье. Надо как-то отвлечь его внимание на что-то другое, сбить с толку, напугать, заставить усомниться в правильности решения, постараться втянуть в спор. Надо говорить, говорить, говорить и ждать момента, когда он на что-нибудь отвлечется, расслабится, и тогда не мешкая броситься на него и опрокинуть в воду.
       - Ты что, сучара, на всю голову поехал, - начал он наступать на Ивана. - Отсюда до берега километра два или три будет, а в такой холодной воде я и полчаса не протяну, сведет судорогой. Это же самое настоящее убийство.
       - Да, Байкал не Черное море, водичка здесь не теплая, но зато чистая. Даже грешно кусок такого дерьма, как ты, в эту синь бросать, - отчеканил Иван и, как будто догадавшись, что у Лехи на уме, добавил, подбадривая: - Ну же, красавчик, смелее, не трусь, прыгай!
       И Леха прыгнул. Иван как будто ждал этого. Притормозив открытой ладонью левой руки летящее на него тело, он провел мощный боковой справа Лехе в челюсть, от которого тот с задранными кверху ногами вылетел за борт и, шлепнувшись спиной о водную гладь озера, обдал Ивана крупными брызгами. Пока Леха барахтался в воде, пытаясь прийти в себя, Иван завел мотор и, описав дугу вокруг выкрикивавшего угрозы и проклятья в его адрес Лехи, направил лодку к берегу.
       «Вот ведь как бывает, - выжимая газ на рулевой ручке мотора, размышлял Иван. - Еще совсем недавно все было хорошо, и ничего не предвещало беды,  вдруг бац, как снег летом, такое несчастье! Знали бы люди, где им придется падать, заранее соломку бы стелили. Дождись его Алена сегодня на дороге, все было бы иначе. Да, видать, не судьба. Как написал поэт, нам не дано предугадать... С одной стороны, посмотришь, вроде мы сами свою жизнь выстраиваем и вроде от нас самих судьба зависит, а с другой стороны, подумаешь, и кажется, что существует некая таинственная сила, которая помимо нашей воли и желания жестко координирует нашу жизнь и вносит в нее, только по одним ей понятным причинам, свои совершенно непонятные нам коррективы. Зачем? С какой целью? И во имя чего? Наверное, во имя будущего. Столетиями небо очищает человечество от грязи, но грязные тела и души так и не перестают быть грязными». Слегка наклонившись, Иван опустил за борт руку, зачерпнул в ладонь воды и смочил себе лицо и грудь. На душе было  нехорошо и беспокойно. «Ну и денек, черт бы его побрал, - выругался  он. – Может, повернуть лодку назад, вытащить из воды этого подонка и отвезти на берег. Проучил, и хватит». Но тут же перед глазами встало обезумевшее от горя лицо Алены: «Ну уж нет, дудки! Пускай, мразь, сам добирается. Привыкли, твари, к безнаказанности, что хотят, то и делают. А сейчас, когда ему смерть в загривок дышит, пусть, гнида, подумает и пораскинет своими новыми русскими мозгами, что не всегда и не везде подлость с рук сходит». Причалив лодку к берегу, Иван отнес в гараж мотор и весла, замкнул на висячий замок дверь и направился к сараю, где его должна была дожидаться Алена. Шагая вдоль берега по тропинке, он думал о том, чем и как может сейчас помочь Алене. Какие слова ей скажет, чем утешит ее покореженную пришлым чужаком юную душу? Но как он ни старался, как ни напрягал свои мозги, ничего особенного придумать не мог. Да и что тут скажешь? Все ужасное уже случилось. Остается только одно, как-то пережить это. Нелегко будет, но ничего не поделаешь, придется. От такой беды только одно лекарство - время, другого люди не знают, пока еще не придумали. Миновав кусты черемухи, Иван вышел к сараю и сразу увидел Алену. Она сидела на земле, поджав под себя ноги, и тупо смотрела перед собой в землю. Иван подошел к ней и опустился рядом. Полуденное солнце лепило прямо в лицо, было жарко и тихо. Спустя некоторое время, Иван услышал, как Алена спросила:
       - Где он?
       - Там, - кивнув головой в сторону Байкала, ответил он ей через некоторое время.               
       - Вы его...
       - Нет, - не дал ей договорить Иван, понимая, о чем она подумала. - Я его высадил в трех километрах от берега.
       - Он выплывет?
       - Думаю, что да.
       - Жаль, - тихо проговорила Алена и надолго замолчала.
       Молчал и Иван не зная, что ей ответить. Ему вдруг вспомнился один страшный случай, произошедший в семье его друга-сослуживца майора Антона Рябова. Зашел как-то к Антону в гости старый приятель Анатолий Семушкин - механик с торгового судна. Ну, само собой, гостя встретили, как полагается. Жена Антона, а она у него красивая женщина была, на стол накрыла - ведь друзья уже полгода, как не виделись, а тут Анатолий из загранки вернулся, подарки из Японии привез, как такому человеку не оказать внимание. Да и вообще, приятно, когда друзья в гости заходят, не забывают. Ну, естественно, выпили, разговорились, у Толика, как всегда новостей куча: о себе, о плаванье, о разных зарубежных городах,  как в них люди живут. Когда кончилась выпивка, Антон в магазин за добавкой побежал. Оставшись наедине с женой друга, пьяный Семушкин, не долго думая, схватил ее и потащил в кровать. Женщина в крик, давай отбиваться, а он, чтобы утихомирить ее, кулаком ей в живот. Она упала на пол, и пока он расстегивал штаны, доползла до шкафа, достала пистолет мужа и влепила в Семушкина три пули: две в живот и одну в голову. Когда Антон, вернувшись из магазина, увидел в своей квартире труп, сразу понял все, что произошло. Он строго-настрого приказал жене не признаваться в том, что стреляла она. Растолковав ей, что надо говорить следователю при допросе, он позвонил в милицию и сказал, что только что убил человека. Его судили и приговорили к восьми годам тюремного заключения. И отсидел бы Антон за жену срок, и все было бы шито-крыто, да, видать, плохо знал свою любимую. Не прошло и месяца, как она пришла к следователю, который вел дело мужа, и рассказала всю правду. Не выдержала, не захотела принять ее чистая душа свободы, дарованной ей ни в чем неповинным, близким и родным человеком. А ведь могло все быть иначе. Не перешагни в тот роковой день Семушкин черту дозволенного, до сих пор был бы жив, да и семья Рябовых тоже беды бы не знала, а так что вышло? И свою жизнь погубил, и две чужие искалечил! И всему виной человеческая распущенность и вседозволенность.
       - Не надо жалеть, Алена, пусть живет, - наблюдая за снующими под ногами муравьями, медленно проговорил Иван.
       - Если эта мразь выплывет, ему все равно не жить! Я его все равно кончу, - продолжая тупо смотреть перед собой в одну точку, тихо прошептала Алена.
        Услышав, как просто и убедительно она произнесла эти страшные слова, Иван решил: «Надо во что бы то ни стало постараться развернуть ее мозги в другую сторону».
       - Ну убьешь ты его, - начал он осторожно, опасаясь, что она не  выслушает до конца, встанет и уйдет. – А дальше что? Тюрьма. А родители, а Сашка, ты о них подумала? Ну допустим, что тебе, после того, как ты пристрелишь этого Леху, легче станет, хотя вряд ли, это только так кажется. А каково будет отцу и матери, когда тебя в тюрьму посадят? Как им с такой бедой на сердце жить дальше? Ты что, преждевременно их в могилу загнать хочешь? Если уж обида так туго затянула на тебе петлю, подавай на этого подонка в суд.
       - Да вы что, дядя Ваня, смеетесь? Какой суд. Мало мне позора перед собой, так я его еще и на люди выносить буду? Мне его и перед вами одним с лихвой хватило.      
       - Нет на тебе никакого позора, Алена. Не по твоей вине беда случилась, пойми. Просто этот мерзавец воспользовался твоей доверчивостью. Подловил тебя на ней, а ты по неопытности и попалась. Не вини себя, дочка, такое с хорошими людьми случается. Ты просто споткнулась - и только. Главное - совесть твоя чиста.
         - Я знаю, что вы меня успокаиваете, дядя Ваня, но лучше не надо. Я и так спокойна, как дохлая рыба. Вы мне лучше вот на какой вопрос ответьте. Как бы вы поступили со мной, будь вы на месте Сашки? - жалобно всхлипывая и утирая с лица ладошкой слезы, спросила она у Ивана. - Простили бы вы меня или нет?
        - Эх, Алена, Алена, не слышишь ты меня, - с грустью в голосе проговорил Иван и, покрутив поднятую с земли сухую веточку, твердо сказал: - Я тебе еще раз говорю, что твоей вины здесь нет, и стало быть, прощать Сашке тебе нечего.
       - Это вы так считаете, а вот когда Сашка узнает, как меня какой-то приезжий мужик бабой сделал, ничего слушать и понимать не захочет. И, я думаю, правильно сделает. Сама виновата, нечего было с незнакомцем на берегу реки лясы точить.
       Не решаясь говорить о том, что его особенно тревожило, Иван медлил с ответом. Достав из кармана «Беломор», не спеша вынул папиросу, продул мундштук, прикурил от зажигалки, сделал несколько глубоких затяжек и наконец сказал:
       - Если любит - поверит и все поймет и даже простит то, что и прощать нечего. Вопрос в другом.
       - В чем же? - пристально посмотрев Ивану в глаза, через некоторое время спросила Алена.
       - Простит ли он, вернувшись из армии, этого Леху. Думаю, что нет.
       - Правильно, дядя Ваня, - выдохнула из себя Алена. - Вот поэтому я и должна сама эту кашу расхлебать. Нельзя  допустить, чтобы из-за меня хороший человек в тюрьму сел.
       «Вот, черт, еще одна «жена Рябова», - с досадой подумал о сложившейся ситуации Иван, в которой и в этот раз оказались два дорогих ему человека.
       - Интересно ты рассуждаешь, - медленно начал Иван. - По-твоему выходит, что ни шаг, то овраг? Нет, выход всегда есть. Надо только хорошенько подумать, и он найдется.
       - Да тут и думать нечего, все ясно как в божий день, - пролепетала Алена и, закрыв лицо здоровой рукой, навзрыд заревела.
       - Ты брось раскисать, - как можно строже проговорил Иван. - У тебя окромя Сашки еще перед родителями обязанности есть, и они главней всех других, помни. Не для того тебя растили и учили, чтобы ты в семнадцать лет в тюрьму села. А с Сашкой, поверь мне, все наладится. Конечно, непросто поначалу будет, но через год-два все станет на свои места. Ты вот поступать хочешь в театральное училище. Обязательно поступай. Не давай своему горю себя залапать. Назло всем бедам иди к своей цели, борись, сопротивляйся и побеждай! Ты ведь у нас девчонка на ять, жизнь только начинается, а ты хоронить себя собралась. Все, хватит реветь, вставай, и пойдем отсюда! А хочешь, я тебя к дому подброшу, у меня там на дороге мотоцикл, пойдем-ка.
        - Не надо, я сама, здесь недалеко, - поднимаясь на ноги, жалобно проговорила Алена. - Вы только корзину мне принесите, она там, в сарае осталась. Я туда не хочу, я не могу... туда, - негромко всхлипывая, как ребенок, заикаясь, повторяла она одни и те же слова, словно ее заклинило: - Я не... не... могу, я... не... не...
       Иван прижал девушку  к своей груди, стараясь справиться с острой болью и с черной яростью, бушевавшими в его сердце.
       - Ну-ну, Алена, успокойся, хватит, не надо так себя терзать. Все у тебя будет хорошо, поверь, я говорю тебе правду. И за Сашку не бойся, если ты мне разрешишь, я ему все сам расскажу. Он мне поверит. Я все-таки и по возрасту, и по званию его старше, - пытаясь изо всех сил успокоить девушку, Иван, не переставая, гладил ее по головке, как маленького ребенка.
       Выплакавшись у него на груди, Алена немного успокоилась.
       - Вы уж простите, что я такая размазня, - отстраняясь от Ивана, тихим голосом сказала она, утирая слезы.
       - Никакая ты не размазня, а то, что поплакала, это хорошо. Со слезами-то горе быстрей из человека выходит, - проговорил Иван,  подойдя к раскрытым дверям сарая: - Ты вот, что ступай к речке и умойся, а то личико вон как от слез опухло, словно его комары покусали.
       Пройдя вдоль сарая, Иван подошел к сеновалу, поднялся по лестнице, забрал Аленину корзину и, покосившись на разбросанное по разным сторонам Лехино барахло, быстро спустился вниз. Когда Иван пришел на берег речки, то увидел, что Алена уже успела привести себя в порядок. Мокрые волосы на голове были приглажены и уже не топорщились, как несколько минут назад. Майка, что болталась совсем недавно поверх джинсов, была аккуратно заправлена за пояс, выглядела Алена так, словно с ней ничего страшного не случилось. Вот только глаза были не теми, какими он видел их сегодня утром. Где-то глубоко внутри словно что-то застряло и это причиняло им боль, мешая смотреть на окружающий мир прежним ясным взором. Иван приблизился к Алене и протянул корзину с ягодой. Она взяла ее, мельком заглянула внутрь и, повернув лицо в сторону озера, молча уставилась куда-то вдаль.
       - Обрез и патроны я пока оставлю у себя. Не исключено, что они мне могут понадобится, - сказал он, зная, о чем в данную минуту думает дочь его старого школьного друга Пашки Трофимова.
       - Зачем? - не отрывая взгляда от озера, негромко спросила его Алена.
       Ничего не ответив, Иван подошел к воде, снял с себя бушлат, присел на корточки, зачерпнул в ладони жидкого хрусталя и ополоснул лицо и шею.
       - Может, и не следовало мне тебе говорить, но теперь после всего, что случилось, я думаю, наверное, можно, - негромко начал он. - Сдается мне, Алена, что за этими залетными много грехов водится. Правда, я до конца еще не все проверил, но если подтвердится, в чем их подозреваю, то дела их плохи.
        - А что они еще такого сделали, дядя Ваня? - испуганным голосом спросила Алена.
       - Ничего определенного я пока сказать не могу. Есть у меня кое-какие факты, но их нужно проверить. А для этого необходимо время.  Главное - не спугнуть их преждевременно. Если они догадаются, что я иду по следу, то я бессилен буду что-либо доказать. Они тут же спрячут все концы.
       - Неужели все так серьезно? - стоя у Ивана за спиной, спросила Алена.
       - Я думаю, да.
       - Не связывайтесь вы с ними, дядя Ваня. Они люди нехорошие. От них всего можно ожидать. Такие и убить могут, если им наперекор пойти, - забеспокоилась Алена.
        - Не бойся, Алена, не убьют. - Они  не такие глупые, чтобы пойти на это.
       - Дядя Ваня, через неделю наши мужики из тайги вернутся. Вы их подождите, и уж потом все вместе с этими тремя и разберетесь, - забыв на время о своем горе, залепетала Алена, пытаясь предостеречь от показавшейся ей нависшей над Иваном опасности.
         - Хорошо, Алена, я так и сделаю, - улыбнувшись перепуганной не на шутку девушке, сказал Иван и, подняв с камней свой бушлат, попросил Алену: - Ты пока никому не говори о том, что я тебе сказал об этих залетных, ладно?
        - Ладно, - утвердительно кивнула Алена.
        - Что ж, пойду я, пожалуй, - набрасывая на плечо бушлат, проговорил Иван и направился по захрустевшим под тяжелой поступью голышам к дороге, где стоял мотоцикл. Дойдя до тропинки, поднимавшейся круто вверх по откосу, он остановился и, повернувшись к Алене, немного смущаясь, сказал: - Не мое это дело, конечно, ты уж меня извини, но ты с матерью своей бедой поделись. Она все равно почувствует, что с тобой что-то неладное случилось. От матери горе не спрячешь, она его сердцем учует. Да и тебе легче будет. Она женщина, все поймет. А вот отцу говорить не надо. Сама знаешь, почему. Пашка ведь раздумывать долго не станет. С того момента, как только об этом узнает, Лехе останется жить ровно столько времени, сколько твой отец будет идти от своего дома до их. А этого допустить нельзя. И не казни себя, Алена, в жизни и пострашней беды случаются. Выживем, не страшись! Ты не одна здесь. Мы все с тобой рядом. И все тебя любим. А этим козлам не долго жировать осталось. Скоро они все будут там, где им быть положено.
       - Хорошо, дядя Ваня. Я постараюсь пережить это как-нибудь. И спасибо вам за все, - стараясь изо всех сил не дать волю рвущемуся наружу горю, хрипло проговорила Алена и, не удержавшись, резко отвернулась от Ивана и   заплакала.
        Постояв в раздумье у откоса несколько секунд, Иван медленно поднялся по тропинке на дорогу, завел мотоцикл и уехал. Спустя некоторое время вслед за ним отправилась домой и Алена.

***
       Когда до берега оставалось метров двести, Леха почувствовал, что сил плыть дальше почти не осталось. Руки и ноги от долгого пребывания в воде онемели, и он их едва-едва чувствовал. Вытягивая из воды шею, он судорожно заглатывал воздух в готовые вот-вот разорваться от продолжительной нехватки кислорода легкие. Сердце стучало так громко, словно к нему был приставлен микрофон. Дно, будто магнит, притягивало к себе отяжелевшее и ослабевшее от усталости тело. Решив дать ногам немного отдохнуть, Леха перевернулся на спину и тут же погрузился с головой в воду. Резким судорожным движением он перевернулся под водой на живот и чуть ли не по пояс выпрыгнул из глубины наружу. Жадно вдыхая воздух, Леха почувствовал, как по его телу, словно электрический заряд, пробежала волна леденящего душу страха, парализовав на какое-то время остатки сил и воли, боровшихся за физическое выживание. Но лютая ненависть и злость, которую Леха испытывал к Ивану, пока плыл к берегу, оказались сильнее страха. Они как спасательный пояс удерживали на плаву его вконец обессиленное тело. Жажда мести побеждала страх и стихию.  «Только не паниковать, - продолжая с трудом плыть к берегу, отдавал себе приказы Леха. - Не поддаваться страху. Иначе крышка. Спокойно, старина, экономь движения, береги силы. Главное - хладнокровие, погранец. Осталось совсем немного. Ничего выплывем.  Самое страшное уже позади. Километра три или четыре он уже отмахал, теперь осталось самая малость. Берег-то вон, рядом. Форвард, Леха, форвард. Тебе на берегу теперь много дел предстоит совершить. И самое первое и главное - это Ваня. Леха жадными глазами смотрел на каменистую покатую полоску берега не мигая, боясь того, что мигни он раз - и берег исчезнет и он опять окажется в окружении нескончаемой водной глади. Когда, наконец, берег оказался так рядом, что он мог различать величину и форму лежащих друг на друге отшлифованных природой и временем камушков, руки и ноги отказались служить ему, и Леха, потеряв опору, стал медленно погружаться  в воду. Он раскрыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь, и тут случилось то, чего он так долго ждал. Его ослабевшие провисшие в воде ноги вдруг обо что-то ударились, и Леха почувствовал под своими ступнями прочную, непоколебимую твердь земли.
       - Слава тебе, Господи! - невольно вырвался из груди хриплый возглас и, ошалев от радости, он рванулся к берегу, рассекая перед собой грудью упругую воду. Не сделав и двух шагов, поскользнулся и завалился набок, но тут же попытался подняться на ноги, еще шаг - и он опять упал. Дно под водой было неровным, скользким и каменистым, но обезумевший от радости Леха не обращал на это никакого внимания. То, что он может сломать или вывихнуть себе ногу, уже не страшило. Главное - его тело наконец обрело под собой опору. Переставляя по дну онемевшие ноги, он жадно впивался ступнями в камни, убеждаясь в их существовании,  прочности и твердости. У самого берега, вконец обессилев, он опустился на четвереньки и с трудом выбрался на сушу. Прижав переохлажденное тело к нагретым солнечными лучами камням, Леха отчетливо слышал, как стучат от холода зубы. По телу периодически пробегали конвульсии, которые через несколько секунд слились в одну большую общую нервную дрожь, охватившую его от головы до пят. Ему казалось, что кости и мышцы подвергли испытанию на прочность на вибрационном механическом стенде. Сколько это продолжалось, Леха не помнил. Дрожь постепенно прекратилась, и тело стало медленно успокаиваться и теплеть. Так, лежа на камнях, он незаметно и уснул, проспал часа два. Проснувшись, встал  и  огляделся: на берегу никого не было. Поблекшее солнце, утратив свою прежнюю полуденную силу, зависло над озером в состоянии покоя и умиротворения. От долгого лежания на бугристых камнях Лехино тело болезненно ныло, и кожа на груди, животе и ногах покрылась красными пятнами-пролежнями. «Проклятая деревня! Здесь все непредсказуемо: и природа, и люди, и их поступки», - Леха поглядел в сторону реки, где стоял злополучный сарай. Предчувствие беды повисло тяжелым молотом, угрожая в любую секунду обрушиться на него сверху и раздавить в лепешку. «Ладно, будь что будет. Поздно, брат Леха, каяться. Идти надо, а не стоять здесь Адамом и замаливать свои грехи». Пригладив рукой спутавшиеся волосы, Леха хотел было ополоснуть опухшее от долгой спячки под солнцем лицо, но, посмотрев на воду, содрогнулся от ужаса, вспомнив, что ему пришлось пережить и испытать сегодня. «Да. Теперь охота купаться  надолго пропадет. Года на три вперед накупался», - проклиная все на свете, заковылял он по камням вдоль берега к сараю.  Дойдя до речки, Леха поднялся на дорогу, перешел старый мост и спустился вниз к тому месту, где несколько часов назад поджидал Алену. Брошенные впопыхах сумка и термос, как два немых свидетеля его грязного постыдного поступка, поджидали сбежавшего  с места преступления хозяина. Леха поднял с камней термос, вылил содержимое, тщательно прополоскал его в речке, закрутил крышку и бросил в сумку. На подходе к сараю в его голове промелькнула своевременная мысль: «А что если там его поджидает Ваня? Надо проверить», - он осторожно, крадучись, подошел к дощатым дверям сарая и прислушался. Там было тихо. «А может, хватит в разведчиков играть», - упрекнув себя в трусости, Леха  пнул дверь ногой.
       В сарае стояла мертвая тишина. Приглядевшись, Леха понял, что его опасения были напрасны. Как бывший пограничник, он интуитивно почувствовал это. Прошагав к сеновалу, поднялся по ступеням, быстро напялил на себя одежду, спустился вниз и выбежал наружу. На душе было противно и нехорошо. Поискав глазами, где можно было присесть и успокоиться, Леха остановил взгляд на одном из стволов густо растущей вокруг сарая черемухи. Подойдя к нему, Леха опустился на землю, достал из кармана сигареты, закурил и тяжело задумался. «Господи! Да отчего же это у меня судьба злая такая? - клял он себя в сердцах. - Неужто мне предначертано всю свою жизнь подло прожить? Ведь не нравится мне так жить, не нравится, а живу! Как свинья, барахтаюсь в вонючей луже, куда она меня засунула, и никак не могу выбраться. И в какое паскудное время жить выпало! Прям как у Пушкина: « не время, а безвременье, бояре».
«Брось, Леха, не оправдывайся, - вдруг возразил ему со злостью его давний собеседник -«гаденыш». - Нечего на зеркало пенять, коль рожа крива. Время тут ни при чем. Все дело в тебе самом и ни в ком больше. Пора тебе все хорошенько обдумать и решить наконец, как жить дальше, какой дорогой идти. Той, что идет к храму, или той, что ведет в яму». «Ну и тварь же ты! - возмутился Леха. - Сам меня толкал на преступление, а сейчас праведной жизни учишь. Ренегат чертов! Двуликий Янус!» «А ты кто? -  прогнусавил «гаденыш». - Ведь ты и я одно целое. Мы друг от друга не отделимы.  Наверное, тешишь себя надеждой, что в глубине души ты человек честный, хороший и порядочный и все беды, что с тобой случаются, от меня, лукавого. Нет, брат, шалишь! Все плохое, что ты творишь, наше общее дело. А если по большому счету, то больше твое. Тебе для чего голова-то дана? Чтоб думать? Вот, брат, и думай! И нечего свои грехи на меня сваливать. Ты ведь сам меня выдумал. И для чего, мы с тобой тоже знаем. Чтобы все, что в тебе есть грязного, подлого и нехорошего, было на кого сваливать. И не криви рожу-то, ведь отлично знаешь, что я говорю правду». «Ну и дерьмо же ты», - слабо огрызнулся в ответ Леха, вконец раздавленный правдивой и разоблачительной речью «гаденыша». «Не я дерьмо, Леша, а мы, мы, понимаешь! Постарайся отучить себя от этого «ты». Теперь, после такого нашего откровенного разговора, тебе следует говорить «мы», а там со временем и совсем правильно научишься к себе обращаться. Например, так: «Я виноват. Я ошибся. Я не прав». Леха невесело усмехнулся: «Ну вот и поговорили по душам. Как говорится, расставили точки там, где прежде сплошь одни «но», «если» да «авось» были. Теперь можно и домой топать. Прочь с этого проклятого места!» Поднявшись на ноги, Леха затоптал сигарету и направился к мосту, прихватив по пути удочку и свою спортивную сумку.
       Лежа на кровати в своей комнате, Влад прокручивал в голове забавные картинки, которые увидел сегодня случайно в бинокль с вышки. «Да, зрелище было что надо, - ухмылялся он. - И все, так сказать, в натуре. Правда, самого начала не успел увидеть, но это не беда, и так все понял. Ай да Леха, ай да молодец! Лихо он эту девку деревенскую охмурил! Даже  не сопротивлялась красотка, повисла у него на руках, как пьяная. Шибко ее забрало, бедную. А мужик-то им, видать, помешал. И судя по тому,  с каким пришибленным видом Леха выполз из сарая, к тому же, почти голым, нетрудно догадаться, что мужик там хорошо ему бока намял. Да и потом в лодке так Леху отоварил, что он аж за борт вылетел. Классное было зрелище! Знал бы Влад этого мужика, бутылку бы ему поставил. Да что бутылку, за то удовольствие, что он получил, и две не жалко! Жаль только, что выплыл, сука, все-таки, а была надежда, что утонет, москвич долбаный. Такое расстояние осилил, падла. Влад в жизни не доплыл бы. Клево, гад, плавает, ничего не скажешь! А вот утонул бы Леха, он, может,  продвинулся бы и занял бы его место. Вряд ли Толик стал бы вызывать сюда еще кого-нибудь. Им здесь недолго торчать осталось. Партии две товара еще примут и ту-ту домой, в Иркутск. Операция прошла удачно. Тихо и гладко. А то, что Леха в конце сорвался, это хорошо, Владу на руку. Он теперь на крючке его крепко держать будет. Толику, если узнает, эта история явно не понравится. То, что Леха трахнул здешнюю красотку, - полбеды, беда в том, что об этом узнал здешний мужик, а вскоре, не исключено, узнает и вся деревня. Этого Толик ему не простит. Он им с Лехой не раз говорил, чтобы они здесь в Андреевке вели себя тихо и ни во что не ввязывались.  Это,  как он говорил,  самое главное требование. Так что наглости у Лехи теперь поубавится. Будет сильно выступать и издеваться, намекну ему, что я, мол, в курсе его сердечных дел и позора. Интересно, как он себя поведет, когда вернется с озера?»
       Закрыв за собой калитку, Леха пересек двор, поставил у стены дома удочку и поднялся на крыльцо. Входная дверь была чуть приоткрыта. Значит, Влад дома, с досадой подумал он. Как не кстати. Ему сейчас хотелось побыть одному и никого не видеть, тем более этого кретина Влада. Хорошо, что Толик уехал. Есть время прийти в себя и сориентироваться, как быть дальше. Черт, скорей бы уехать отсюда. Ему здесь жить опасно. Если Алена расскажет обо всем матери, а мать - отцу, когда тот из тайги вернется, то Лехе - каюк, можно смело считать, что из трех бегущих кандидатов в ад первым к финишу придет он, Леха. Нельзя исключать того, что здешние мужички обделят своим вниманием Толика и Влада. Или в Байкале перетопят, или подопрут ночью дверь их дома и сожгут всех троих заживо. И никто не докажет, что не сами сгорели. Сгорели по пьянке - и дело с концом. Вот, к примеру, утони он сегодня. Ну и что? Нашли бы через неделю раздутый труп, осмотрели и, не найдя следов насилия, сделали бы заключение: в крови найден алкоголь, утонул по пьянке. Пощупав рукой припухшую после Ваниного кулака челюсть, Леха вслух выматерился, открыл дверь и вошел в дом. Очень хотелось есть, и он сразу прошел на кухню. Открыл холодильник, вытащил палку копченой колбасы, майонез и початую бутылку водки. Усевшись за стол, он налил полный стакан, в три глотка его выпил и принялся жадно есть. Покончив с едой, Леха закурил сигарету и почувствовал, как державшее его весь день тревожное напряжение стало постепенно спадать.
       - Эй, часовой, ты дома? - громким голосом спросил он, покосившись на дверь комнаты Влада.
       - Дома, а где ж еще, - донесся до него недовольный голос Влада.
       - А чего затаился там, как партизан у насыпи?
       - Ни хрена я не затаился, а лежу и читаю.
       - Ладно, хватит умнеть, выходи, а то мне тут одному грустно.
       - Я что клоун, веселить тебя.
       - Вылезай из своей бочки, Диоген хренов, дело есть.
       - Какое еще дело? - выходя из своей комнаты, спросил Влад.
       - Садись, узнаешь, - указывая на стул, сказал Леха.
       - Я и так знаю. Опять пить с тобой? - не сходя с места, недовольно пробурчал Влад.
       - Нет, Робин Гуд, на этот раз все гораздо серьезнее, - мрачно  усмехнувшись, произнес Леха.
       - Слушай, хватит меня всякими дурацкими кличками обзывать, - начал заводиться Влад.
       - Во-первых, это не кличка, а имя, во-вторых, чтоб ты знал, имя знаменитого английского гангстера, который, подобно нам с тобой, в лесах разбойничал, - наливая себе в стакан еще водки, с грустным пафосом в голосе произнес Леха.
       - Не слыхал про такого что-то. Ну и чем же он знаменит? - недоверчиво глядя на Леху, поинтересовался Влад.
                - А тем, что отбирал деньги у богатых и раздавал их бедным.
       - Дурак этот твой Робин, а не гангстер, - почесав жирный живот, презрительно прогундосил Влад.
       - Зато любили его люди. А любовь народная - это великая вещь, мой друг Айвенго, - романтично произнес Леха.
       - Опять?
       - Извини, больше не буду, - серьезно сказал Леха и опрокинул в себя водку.
       Влад подошел к столу, сел напротив Лехи и не в силах справиться со своим любопытством все же спросил:
       - А этот, как его там, Айв...
       - Айвенго, - подсказал ему Леха.
       - Вот-вот, Айвенго, он что, тоже гангстером был?
       - Нет, этот в боях искал славу, да влюбился, дурак, на свою голову, и вся его жизнь сразу вкривь и вкось поехала, - закусывая водку, ответил Леха.
       - Еще один ненормальный. В драке славу искал. Да с такой славой менты живо куда следует упрячут. Умеешь драться, дерись, но тихо, чтобы не засекли. А насчет любви я вот что думаю. Нам, гангстерам, влюбляться никак нельзя. Для нас это гиблое дело. Влюбленный гангстер ни на что не годен, он даже опасен. Он со своей дурацкой любовью все дело может завалить.               
       - Ты это к чему? - Леха внимательно посмотрел на Влада.
       - Так просто, не к чему, - глядя прямо в глаза, ответил Влад.
       «Неужто, гад, знает, - промелькнула у Лехи тревожная мысль. - Может, наблюдал за мной в бинокль с вышки? Если да, то плохо дело. При удобном случае  заложит, сучонок. Что ж, будем иметь в виду. Теперь все надо держать на контроле».
       - Ну что там у тебя за дело? - прервал его  мысли Влад, заскрипев стулом.
       - Неси второй стакан, - взяв бутылку, чуть ли не весело скомандовал Леха, но, увидев, как Влад поморщился, усмехнулся: - Ах да, ты же не хочешь. Ну тогда пойду на «вы» один.
       - Чего это ты вдруг решил меня на «вы» называть?
       - Да не тебя, а ее, - приподнимая над своей  головой бутылку с водкой, кисло улыбаясь, проговорил Леха. -  Так объявлял войну один русский князь своему противнику. Правда, давно это было. Очень давно.
       «Вот зараза, - с завистью подумал Влад. - У него на все случаи  жизни всегда есть что сказать. И главное - к месту и вовремя. Вот бы и мне так!»
Глядя на литровую бутылку «Абсолюта» в Лехиной руке, Влад знал, что ему не отвертеться. Он все равно заставит выпить. Хотя ему и не хочется, да, видать, придется. Он встал из-за стола и пошел на кухню за стаканом. Вернувшись, поставил стакан на стол и, вздохнув, обреченно сказал:
       - Черт с тобой, наливай.
       - Ну спасибо, уважил, - касаясь лбом стола, поклонился Владу Леха.
       - Кончай ты эти свои приколы, - раздражаясь на Леху, недовольно пробурчал Влад. - В этом проклятом «Кислодрищенске» поневоле от безделья запьешь.
       - Да не скули ты! Нам за это безделье деньги платят и неплохие, - миролюбиво сказал Леха, разливая водку.
       - Это кому как, - с сарказмом в голосе произнес Влад.
       Леха развел руками:
       - Извини, братан, это не ко мне.
       - Да я понимаю, -  махнул рукой «братан» и сменил тему. - Что у тебя за дело, скажешь наконец?
       - Давай сначала выпьем, а уж после поговорим, - поднял свой стакан Леха.
       Они, не чекаясь, выпили и принялись закусывать. Покончив с едой, Леха отодвинулся вместе со стулом от стола, закурил и, забросив ногу на ногу, не спеша приступил к делу.
       - Ты слышал про то, что здесь в Андреевке объявился новый человек?
       - Да  говорили пацаны, что к матери сын из армии вернулся, но я как-то не обратил на это особого внимания.
       - Плохо, что не обратил, - строго произнес Леха. - Нас такие вещи должны настораживать. Надо было их поподробнее расспросить, кто он, откуда и главное, зачем сюда приехал.
       - Да сказали же пацаны, что к матери приехал, что тут особенного? - догадываясь, почему Леха интересуется, стараясь казаться наивным, сказал Влад.
       - А то, что он, может быть, заслан сюда органами, - поглядев по сторонам почти шепотом произнес Леха.
       В голове у Влада все смешалось. Он многого ожидал, но только не этого.
От страха за свою шкуру у него заурчало в желудке.
       - Ты точно уверен, что этот мужик из органов? - тревожным голосом спросил он.
       - Как я могу быть точно уверенным. Он мне свои документы не показывал. Я пока только предполагаю, - наливая по второй, ответил Леха.
       Прикурив от Лехиной зажигалки папиросу, Влад закурил и задумался: «Темнит москвич, явно темнит. Разве стал бы чекист засвечивать себя из-за того, что подозреваемый в сарае с девкой трахался, а потом бить ему морду и топить в озере? Нет, люди из органов ведут себя тихо и по пустякам кулаками не размахивают. Просто у Лехи зуб на мужичка за то, что тот с него московскую спесь сбил. Он выдумал оперативника для каких-то своих целей. Что-то ему от Влада надо».
       - Ну и что ты предлагаешь?      
       - Ты хочешь помочь мне?               
       - Смотря в чем, - ушел от прямого ответа Влад.
       - Я тебе забашляю, ты только скажи: да, - решил пойти с козыря Леха, зная про то, как Влад жаден до денег.
       Влад неумело изобразил на своем обрюзгшем лице смущение и сказал:
       - Ну при чем здесь деньги, мы же...
       - Сколько? - нетерпеливо перебил Влада Леха. - Триста баксов хватит?
       - Леха, ты пойми, я ведь еще не знаю, что это за помощь. А вдруг я не справлюсь.
       Не говоря ни да, ни нет, Влад таким образом поднимал цену, и Леха понимал это.
       - Пятьсот баксов и не цента больше, - прекращая этот дурацкий торг, решительно сказал Леха и, подняв свой стакан с водкой, вопросительно посмотрел на Влада: - Ну так как, да или нет?
       - Конечно, да, Леха. Только ты не подумай, что я из-за денег. Надо, значит, надо. А деньги что? Сегодня они есть, а завтра нету. Правда ведь? - защебетал Влад, пытаясь оправдаться перед Лехой за свою продажность, но, перехватив его насмешливый взгляд, нагло ухмыльнулся и продолжил уже другим тоном: - Хотя деньги я и люблю, не скрываю это. Они мне необходимы. Их у меня не так много, как у некоторых.
       - Значит, по рукам?
       - По рукам! - Влад пожал протянутую Лехину руку.
       Леха встал из-за стола, прошелся по комнате и начал:
       - Дело вот какое. Мужичка этого надо наказать.
       - Замочить, что ли? - испугался Влад.
       - Да не бойся ты, мочить его не придется.  Нам надо узнать, опер он или нет. А чтобы расколоть его, необходимо вступить с ним в конфликт. То есть прижать его к стенке и вломить как следует.  Если он опер, то обязательно испугается за свою жизнь и расколется. Если же мужик не чекист, профилактика пойдет ему только на пользу. Не будет совать свой нос, куда не следует.
       - А куда он его сунул-то, Леха? - продолжая косить под дурачка, спросил Влад.
       - Пока никуда, но ведь может и сунуть, - начал раздражаться Леха. - Слушай, Влад, тебе не кажется, что ты задаешь слишком много вопросов? Меньше знаешь, крепче спишь, как говорится. Я заказываю музыку и твое дело сыграть мне на скрипочке.
       - На какой скрипочке? -  не унимался Влад.
       - Это я так фигурально выразился, - беря себя в руки, уже спокойнее ответил Леха.  - С этого дня мы будем наблюдать за ним, и как только он отвалит куда-нибудь из дома, мы незаметно пойдем следом. Предупреждаю сразу, в лоб нападать на него нежелательно. Мужик он здоровый и резкий.
       - А ты откуда знаешь? Ты что уже с ним встречался? - как бы вскользь спросил Влад.
      - Было дело, - ушел от прямого ответа Леха и, загасив сигарету в пепельнице, отправился на кухню за пивом.
       Оставшись один, Влад принялся размышлять о Лехином плане: «Ну, предположим, они нападут на этого мужика, как следует ему навешают. А вдруг тот заявит на них в милицию. А если он опер? Да просто пристрелит их на месте, и точка! Что-то здесь не так. Почему Леха не боится идти на прямой конфликт? Он ведь не дурак, понимает, чем это пахнет. Наверняка, эти два кретина не поделили бабу. И весь сыр-бор из-за нее. Лехе просто не терпится скорее поквитаться с ним за свой позор. А то, что приезжий заслан сюда ментами, Леха все сочинил, чтобы напугать Влада и втянуть в дело, с которым ему одному не справиться. Такому герою-каратисту, гордецу, как он, самолюбие не позволяет рассказать про свой позор и унижение, какие он испытал сегодня в этой сибирской глухомани».
        - Ну что притих, боишься, что ли? - застал его врасплох вернувшийся из кухни с пивом Леха.
       - Я вот о чем размышляю, - беря протянутую Лехой банку пива, задумчиво проговорил Влад. - Раз мужик, как ты говоришь, такой здоровый, как мы его брать будем?
       - Ну наконец-то слышу речь не мальчика, а мужа, - одобрительно похлопал Влада по спине  Леха и, пододвинув поближе к нему стул, принялся излагать подробности своего плана. - В твою задачу входит завязать с ним разговор об охоте, о рыбалке,  грибах,  ягодах, в общем, не важно, о чем. Главное - старайся вовлечь его в разговор, расположить его к себе. Прикинься городским простачком, который про тайгу и рыбалку мало чего знает. Я, как только наступит нужный момент, подкрадусь к нему сзади и вырублю его ментовской дубинкой, что у нас в машине под сиденьем лежит. Потом свяжем его покрепче, и ты можешь отваливать домой. Больше твоей помощи не потребуется. Все, что надо, я из него один вытрясу.
       Такой расклад Влада устраивал. Он прикинул, если не удастся отключить мужика, то он на Леху первого бросится, а Влад уже сориентируется, как ему дальше быть. Если перевес будет на стороне Лехи, то он поможет ему, а нет, придется уносить ноги. На драку с мужиком Влад не подписывался. Вдруг совершенно неожиданно он вспомнил про спрятанные в подполье пистолеты. Черт! А почему бы ими не воспользоваться. Не надо будет устраивать никакого цирка с ягодой, рыбалкой, охотой - руки вверх, и точка. Леха, наверное, просто забыл о них:
       - Леха, а что если взять с собой на дело пушки? Наставить их на него и допросить как следует. Под стволами он как миленький заговорит. А если еще и пальнуть для острастки разок у него над ухом, так он вообще в штаны наложит.
       - Я уже думал про это, но нельзя нам их засвечивать. Мы же не убивать его идем, а поучить уму-разуму.  Увидев у нас в руках пушки, мужик сразу поймет, что мы за птицы. И через час, а то и меньше менты в деревне появятся. Повяжут нас, соколиков, что и рта раскрыть не успеем. С огнестрельным оружием шутки плохи, - отверг предложение Влада Леха.
       - Ну не за оружие, так за мордобой посадят.
       - Если сделаем так, как надо, - не посадят.
       - А как надо? - заинтригованный убежденностью Лехи в успехе их замысла, поинтересовался Влад.
       - Унизить его надо, Влад, и так сильно унизить, чтобы он об этом не только мог кому-нибудь рассказать, но и сам себе боялся признаться.
       - Это запросто. Свяжем его и обоссым. В селе, если узнают, долго смеяться над ним будут. А можно и за яйца к дереву гвоздем прибить. Я слышал от одного зека смешную историю. Им в тюрьме перестали в камеру газету приносить, так они в знак протеста взяли и прибили себя за яйца гвоздями к нарам. Вот хипишу было! Пришлось вызывать слесарей с клещами, чтобы гвозди из их мошонок повыдергивали. Давай и мы с ним такой фокус проделаем, а, Леха?
       Выслушав Влада, Леха прикинул в уме предложенный вариант и, хорошенько подумав, отверг его.  Да он как только вырвется, тут же поубивает их или так же, как они его, приколотит за яйца к забору их собственного дома. И будут они на виду у всей деревни нараскарячку стоять до самого Толиного приезда.
       - Идея хорошая, но для нашего дела непригодная.
       - Почему? - спросил удивленный Влад.
       - Посуди сам, с такой раной ему придется в городскую больницу ехать. Ведь так?
       - Так.
       - Врачи же, увидев его продырявленную насквозь мошонку, невольно заинтересуются, как это он умудрился такое с собой проделать, и не исключено, что могут сообщить об этом в милицию. А менты наверняка знают, кто подобные приемы к своим жертвам применяет. Начнут спрашивать, кто такой, откуда? Ах, из Андреевки. Это, где изнасиловали и убили местного мальчишку. И пошло-поехало. И если Ваня скажет им, что это проделали с ним мы, то подозрение насчет убитого в лесу кем-то пацана точно ляжет на нас. Ведь его зарезали сразу после того, как мы здесь появились.
       Слушая Леху, Влад чувствовал, как леденеет от страха. Черные, нехорошие мысли, как мыши под колпаком, забегали в его голове в поисках выхода. «Никто его не видел, - настойчиво стал он убеждать самого себя. - Никто не сможет доказать его виновность. Когда это случилось, их троих уже допрашивали, но так и не нашли, к чему прицепиться. И на этот раз не найдут».
       Наблюдая за Владом, Леха вдруг обратил внимание на то, как он разволновался. Толстые красные губы дрожали, на побледневшем лице и где-то в глубине глаз мерцал ужас.
       - Амиго, что с тобой? Чего ты так испугался? - не понимая, что происходит с Владом, спросил Леха.
       - Ничего, ничего. Не надо было мне, наверное, пить. Мне от водки всегда плохо, ты же знаешь, - жадно затягиваясь папиросой и распространяя сладко-приторный запах анаши, прохрипел, закашлявшись, Влад.
       И тут Лехе, как змея, стала прокрадываться в голову страшная мысль: «А не Влад ли изнасиловал и зарезал местного мальчугана? Почему, как только Леха упомянул об этом, все во Владе изменилось: и поза, и лицо, и глаза. Он весь исказился, как в кривом зеркале. Не научился еще, сука, прятать свой страх».
       Леха вдруг почувствовал непреодолимое желание схватить этого ублюдка за горло и душить до тех пор, пока его глазенки не выскочат из орбит и не упадут на пол. Как же он не допер до этого сразу! Что ж теперь будет? В первую очередь надо рассказать Толику. А Толик, надо думать, этот вопрос решит однозначно. Он отец двух детей и невольно проведет параллель с ними. Стало быть, Влад уже покойник. Леха ни на грамм не сомневался в этом. Больше всего Толика взбесит то, что Влад осмелился нарушить его приказ о дисциплине и таким страшным позорнейшим поступком поставил под удар его операцию с опиумом. Ладно, об этом сейчас не время думать. Надо решать свои личные проблемы.
       - Мочить этого мужика надо, - поднявшись со стула, глухо проговорил Влад.
       - Это всегда успеется. На первый раз просто проучим, а там видно будет. - Ну что, добьем заразу? - беря в руку бутылку «Абсолюта», весело спросил он у Влада.
       -  Мне не наливай. Я больше не буду.
       - Не будешь, так не будешь, - Леха посмотрел с прищуром на оставшуюся водку в бутылке, поднес ее ко рту и выпил прямо из горлышка. - Вот так, - поставив пустую посудину на стол, принялся закусывать.
        - Толику расскажем об этом мужике, - глядя на жующего Леху, мрачно спросил Влад.
       - Ни в коем случае, это наша «Коза ностра», и кроме нас с тобой никто об этом знать не должен. Ясно? - глядя Владу прямо в глаза, с угрозой проговорил Леха.
       - Что еще за «Коза ностра» такая? - нахмурившись, спросил Влад.
       Леха поднял на Влада зеленые глаза, тонко усмехнулся и, как учитель тупому ученику, доходчиво объяснил:
       - «Коза ностра», Владислав, в переводе с итальянского означает «Наше дело», сечешь? Так в Италии гангстеры свое движение называют. Понял?
       - Теперь понял, - чуть раздвинув в улыбке свои толстые губы, ответил Влад: - А я уж подумал, что ты опять смеешься надо мной.
       - А ты подозрительный парень, Владик, - рассмеялся Леха.
       - «Коза ностра», говоришь, а что, звучит клево, - в свою очередь рассмеялся Влад.
       - А то, - согласился со своим идиотом-собутыльником Леха.
       - Когда начнем? - заговорщически посмотрев на Леху, спросил Влад.
       - Что?
       - Как что? Нашу ностру, - довольный тем, что сумел застать Леху врасплох своим неожиданным вопросом, пренебрежительно пояснил своему умному собеседнику Влад.
       Чтобы скрыть наползающую на лицо улыбку, Леха наклонил над столом голову, почесал в затылке, делая вид, что задумался, и наконец сказал:
       - Завтра с утра и приступим.
       - Машина у тебя на мази? - вставая из-за стола, строго, словно Леха уже был у него в подчинении, задал вопрос Влад.
       - Так точно, командир, - подыграл Владу Леха.
       - Ну и отлично. Я пройдусь на берег к пацанам, расспрошу их об этом приезжем мужике поподробнее, а ты еще раз все хорошенько продумай, взвесь и составь четкий план наших действий.
       - Слушаюсь, - заплетающимся языком проговорил Леха, чувствуя, что он порядком захмелел. Бросив на опьяневшего Леху насмешливый взгляд, Влад подошел к вешалке, сдернул свою бейсболку, напялил ее на курчавую голову и вышел из дома.
       Оставшись один, Леха в задумчивости посидел еще немного за столом, потом поднялся, подошел к своей кровати, сбросил с ног кроссовки  и, не раздеваясь, рухнул на кровать, успев пробормотать на последок: - Умора, просто умора.
***
       Наскоро умывшись, Иван побрился, вытерся льняным полотенцем и полез в карман за расческой.
       - Ваня, иди завтракать, а то все остынет, - донесся из дома голос матери.
       - Иду-иду, - крикнул он ей, расчесывая поредевшие, пробитые сединой волосы.
       Набросив на куст смородины мокрое полотенце, Иван оставил его там сушиться, а сам пошел в дом. Поджидая сына, Прасковья хлопотала на кухне.
       - Ох, и копуша ты, Ваня, хошь и военный, - Прасковья ласково посмотрела на появившегося в дверном проеме сына.
       - Двадцать восемь лет по расписанию жил, мам. Теперь все - баста. Устав побоку, поживу жизнью вольной, - усаживаясь за стол, весело сказал Иван.
       - Поживи, поживи сынок, я только радая буду. Про копушу это я так, пошутила.
       Увидев полную тарелку поджаренных пирожков, Иван зажмурил от удовольствия глаза и жадно втянул в себя запах домашнего свежеиспеченного теста.
       - А с чем они, мам?      
       - А ты возьми и попробуй, че спрашивать-то, - выкладывая из сковороды на тарелку желтоглазую яичницу с прожаренными в ней помидорами, ответила Прасковья.
       Иван деликатно взял пирожок, откусил и расплылся в улыбке.
       - Мои любимые, с черемшой.
       Иван и так знал, с чем они, а спрашивал только лишь для того, чтобы доставить матери  удовольствие и разделить с ней радость. Ведь, как говорил в древности Соломон, «разделенная радость - радость вдвойне».
       - Матюха, царство ему Небесное, тоже с черемшой пирожки любил, - с тихой грустью в голосе проговорила Прасковья и перекрестилась.
       Иван вдруг почувствовал на душе тяжесть стыда.
       «Ну и дерьмо же я все-таки, второй день дома и до сих пор не навестил могилу отца». Он посмотрел на мать и, словно извиняясь, спросил:
       - Мам, а может, съездим сегодня на кладбище?
       - Тебе, сынок, сегодня и так придется туда ехать, - прикладывая фартук к глазам, почти прошептала Прасковья.
       - А что случилось?
       - Да не хотела я тебе говорить, пока ты не поел, но уж коли к слову пришлось… Людка сегодня спозаранку прибегла ко мне, сказала, что Лиза Зотова померла.
       - Когда?
       - Сегодня утром. Недолго она после внука-то прожила, бедная. Могилку надо вырыть, Ваня. Окромя тебя некому. Михею-то уж не под силу.
       - Да о чем речь, мама. Конечно же, все сделаю, - Иван  поднялся из-за стола.
       Посмотрев на недоеденный завтрак, Прасковья тяжело вздохнула и принялась убирать со стола.
       В своей комнате Иван достал из тумбочки пачку «Беломора», сунул в карман, набросил на руку лежащие здесь же часы, застегнул браслет и посмотрел на циферблат. Стрелки показывали ровно девять часов утра. Он быстро вышел из комнаты, зашел на кухню и спросил у матери, не осталось ли у них после гулянки водка.
       - Есть, сынок, на вот, держи.  Зайди к отцу на могилку, помяни. Скажи, что я к нему завтра приду. Сегодня уж не смогу, надоть идти к Лизе, посидеть с ей.
       - Ладно, мам, скажу, - Иван спрятал в карман водку и направился к выходу.    
       - Погоди, Вань, - окликнула его мать. - Чуть не забыла, приходил Михей, просил, чтобы ты зашел к нему.
       - Хорошо зайду, - надевая бушлат, сказал Иван.
       - Ну ступай с Богом, - вытирая руки о фартук, благословила сына Прасковья и вернулась на кухню.
       Иван снял с вешалки берет, сунул его в карман и вышел из дома. Шагая к батиной столярке, он думал о матери. Он понимал и остро чувствовал, какая боль и какая печаль терзают сейчас ее сердце. «Господи! - взмолился он про себя. - Если ты есть, то дай ей здоровья! Продли, пожалуйста, дни ее жизни, а уж об остальном  я позабочусь. Это надо же! Он всего третий день в Андреевке, а уже столько несчастий случилось! Выходит, в день по несчастью. Это уж слишком!»
       Войдя в столярку, Иван включил свет и стал искать то, зачем он сюда пришел. Сложенные вместе лом, кирка и лопата лежали в кузове садовой тачки, стоявшей в углу. Иван сгреб их руками и вынес из сарая. Уложив в коляску мотоцикла нехитрый инвентарь, вернулся в столярку, погасил свет и запер двери. Задрав голову, Иван посмотрел в небо. Оно было голубым и ясным, без единого облачка. Иван выкатил мотоцикл со двора на обочину дороги и, оставив его там, отправился к Михею.
        Старика он нашел за домом под навесом летнего сарая. Подойдя поближе, поздоровался и присел на врытый в землю круглый лиственичный чурбан, предназначенный для колки дров. Михей стоял за верстаком в нательной рубашке с темным пятном на спине от пота и строгал рубанком широкие сосновые доски. Иван достал «Беломор», закурил и, наблюдая за дедом, стал ждать, когда тот закончит работу. По щиколотку утопая в кучерявых с прожилочками стружках, Михей ожесточенно шаркал рубанком по лежавшей на верстаке доске, издавая утробные короткие звуки при каждом махе. Иногда он прерывал работу, брал доску и проводил по ней своей широкой ладонью, проверяя, не оставил ли где на ее плоскости бугристости или колкой шероховатости. Потом старый снайпер поднимал ее на уровень лица, как когда-то поднимал винтовку, и, прищурив левый глаз, оценивал ровность  линии ее краев. Наконец ощупав и оглядев со всех сторон оструганные доски, дед решил передохнуть. Утерев со лба пот, он повернулся к Ивану и поздоровался.
       - В курсе? - кивнув в сторону свежевыструганных сложенных в ряд досок,  спросил он.
       - Да, мать мне сказала.
       - Так что давай, впрягай свово железного коня - и к «Дедову камню» на кладбище для Лизки могилу рыть, - с кряхтеньем усаживаясь на верстак, приказал Михей.
       - Да уж впряг, - ответил Иван и, погасив о чурбан папиросу, спросил: - Может, еще что надо сделать?
       - Ну че... - Михей на несколько секунд задумался: - Лапника надоть нарубить. Ну это послезавтра, когда хоронить повезем. Телегу им устелим. С гробом  один управлюсь. Я, Ваня, в Андреевке уж лет пятнадцать главным гробовщиком числюсь. Не поверишь, недавно поймал себя на том, гляжу на свою старуху, а сам в уме замер для ее гроба прикидываю. И знаешь, так насобачился, что, стоит мне только разок на человека глянуть, и я точно могу назвать параметры его гроба.
       Старик хрипло рассмеялся.
       - Ну ты даешь, дядя Михей, - глядя на развеселившегося деда, сказал Иван и сам невольно улыбнулся.
       - Даю, крестник, мне теперь только отдавать и осталось. Все, что мог, от жизни взял, пришло время с другими своим добром поделиться, - смахивая заскорузлой ладонью с верстака скрученные спиралью стружки, тяжело вздохнув, сказал Михей. - Да, Вань, - вдруг оживился дед. - Ты спроси у матери, не завалялось ли у ней случайно красного ситцу, а то гроб нечем обить. Я уже у наших баб поспрошал, нету ни у кого.
       - Вернусь с кладбища, спрошу обязательно, - заверил старика Иван.