Дачи. Лето 1946-47 гг

Летом 1946 года решили снять на лето дачу, чтобы все, а главное дети, я девятилетняя и мой двоюродный брат годовалый Илюша, побыли на свежем воздухе.

Дачу сняли в поселке Кратово по Казанской железной дороге, в 40 километрах от Москвы. И с тех пор в течение целых одиннадцати лет снимали дачи только в этом месте.

Для меня эти летние выезды на дачу были огромным счастьем. Я преображалась, становилась раскрепощенной, набиралась сил и здоровья. В конце августа необходимость возвращения в город вызывала у меня слезы. И с той минуты, когда я входила в городскую квартиру, я начинала мечтать о будущем лете.

В нашей семье из семи человек работали трое: тетя Ася, моя мама и отец Илюши, дядя Сеня. Достатка в доме не было, поэтому дачи снимали с трудом, искали подешевле. Два первых лета, в сорок шестом и в сорок седьмом годах, сняли на всех две комнатки с террасой на первом этаже двухэтажного деревянного дома на улице Маяковского, в двух километрах от железнодорожной станции. По одну сторону улицы были расположены дачные участки, а по другую протянулся сосновый бор. Забора на нашем участке не было, поэтому мы целый день проводили в сосновом лесу. Даже сейчас, спустя полвека, когда я пишу эти строки, я ощущаю чудный запах сосновой смолы, как будто вижу под деревьями разноцветные шапочки грибов-сыроежек и желтые островки лисичек, вижу как по розовеющим на солнце стволам прыгают шустрые белочки и долбит кору красавец-дятел. Но главное все-таки – это терпкий сладкий сосновый воздух.

Летом 1946 года я познакомилась с мальчиком Микой, который был моложе меня года на три. Жил он с мамой и бабушкой недалеко от нас на собственной даче. Мне казалось, что семья Мики очень богата, раз они имеют собственную дачу. Вообще я тогда стала делить людей на богатых дачевладельцев и остальных, тех, кто эти дачи снимает на лето. Но очень скоро я убедилась, что владеть дачным домиком – не значит быть богатым и счастливым. А по поводу Микиной дачи могу сказать, что приехав в Кратово через двадцать лет я поняла, что семья Мики владела всего двумя комнатками с террасой в большом дачном строении. Вот и все богатство семьи. Отца у Мики не было, мама работала врачом, а сам Мика, оказывается, очень плохо слышал. А я-то все удивлялась, почему он так смешно разговаривал: «ведмедь» вместо «медведь», «Мика» вместо «Миша». Он просто не слышал, как правильно произносят слова другие.

Бабушка Мики очень мучилась из-за отсутствия у внука аппетита. Он плохо кушал, как я когда-то до войны. А теперь на воздухе мне часто хотелось есть, и я не понимала, почему Мику надо уговаривать съесть такие чудесные мясные котлетки с жареной картошечкой и помидорчиком. У нас дома нечасто были тогда мясные котлеты. А Микина бабушка не понимала, как мне хочется съесть обед Мики. Она специально звала меня помочь ей покормить внука, но ни разу не предложила мне покушать. А я шла к ним по ее просьбе и каждый раз мечтала, что наконец сегодня и передо мной поставят такую же красивую тарелочку с котлеткой и картошечкой. Но нет.

Потом я познакомилась с девочкой Наташей, которая была немного старше меня и тоже жила на собственной даче. Наташа тоже жила без папы, с мамой и дедушкой. После войны папы были у единиц. Дедушка Наташи был профессором, у них был большой участок, на котором они выращивали клубнику. Я обожала клубнику. Мне казалось, что это самая чудесная ягода на свете. Я тогда читала сказку про маленького Мука, и волшебные ягоды, которые ел Мук, представляла себе в виде пахучей клубники. Мне казалось, что если бы предо мной поставили миску клубники, я бы съела ее всю, даже понимая, что у меня могут вырасти ослиные уши. К сожалению, за всю жизнь в России мне так и не удалось поесть клубники вволю.

Тогда в детстве, после войны, нам с Илюшей покупали клубнику, но доставалось каждому понемногу. Когда я сама стала мамой, я покупала клубнику детям. На ягоды и фрукты для взрослых у нас денег не хватало никогда, даже когда зарабатывали мы уже неплохо.

Я уже много лет живу в Германии. Здесь в магазинах уже в феврале я могу купить себе клубники. Но эта ягода, привезенная из Испании, не кажется мне такой необыкновенно вкусной, как в детстве в России.

Когда в конце июня или в начале июля поспела и появилась на рынке местная клубника, я стала мечтать, чтобы Наташа как-нибудь пригласила меня к себе покушать клубнику прямо с грядки. И вот в один прекрасный день моя мечта осуществилась. «Лена, пойдем сегодня к нам на клубнику!» – сказала как-то Наташа. Я обмерла от счастья. Мы пошли. На террасе был накрыт стол. Из большой миски мне положили целую глубокую тарелку клубники и к моему ужасу тут же залили ее кипяченым молоком с пенками. Я терпеть не могла молока, особенно с пенками! От одного взгляда на эту тарелку мне стало плохо. «Вот, – не понимая моего состояния, – сказал дедушка, – кушай на здоровье! И возьми еще кусочек селедочки. Мы всегла так кушаем». Я подавила тошноту и сказала: «Спасибо, я не люблю клубнику, и я сыта».

Встала из-за стола и побежала домой, горько рыдая. Такая я была дурочка. Ведь стоило мне попросить, и мне бы дали клубнику и без молока, и без селедки. Но просить казалось мне неприличным. Смешно, что я помню об этом через столько лет...

Ах эти мечты! О чем только я не мечтала в жизни! Я по гороскопу Рыба. Мне свойственна эта мечтательность Манилова. В тот год я очень любила читать книги. После войны достать хорошие детские книги было непросто, хотя мама и тети покупали мне их, как только удавалось. А я, помню, гуляла по лесу и мечтала, чтобы на меня упал сундук с книгами. В тот год было много дождей, а я прочитала где-то, что бывают удивительные дожди. В каком-нибудь районе Земли вдруг поднимается ветер и несет в другие области и страны разные вещи, иногда драгоценности и даже мелких животных, например, лягушек. А потом с дождем они падают на землю. Вот я и мечтала, чтобы на меня упал сундук с книгами. При этом я хотела, чтобы книги были на русском языке, и чтобы сундук все-таки упал не совсем мне на голову, а рядышком, и чтобы никого рядом не было. Книги – только для меня!

Однажды в воскресенье, когда мы все были у себя на участке, мы услышали нечеловеческие крики. Они неслись с дачи, расположенной через три участка от нас. Мама и тети побежали туда, а возвратясь рассказали, что хозяйка дачи, вдова, в свой выходной день решила почистить крышу дома от хвои. Она забралась на крышу по деревянной приставной лестнице, но не удержалась на крыше, видимо поскользнулась на скользкой хвое и рухнула вниз, отбив почки и сломав кости. Соседи вызвали скорую помощь. Пока та ехала, жуткие крики несчастной женщины разносились по поселку. Это было ужасно. Я поняла, что после войны хозяйкам своих дач завидовать не приходится...

Мама объяснила мне, что до войны с 1935 по 1939 годы правительство стало раздавать участки в Подмосковье дачным кооперативам. В эти кооперативы объединялись в основном представители молодой советской интеллигенции. В Кратово мы снимали тогда дачи в кооперативном поселке «Инженер». Рядом находился кооператив «Старый большевик». На станции Отдых в двух километрах от Кратово располагался кооператив научных работников. Тете Асе тоже предлагали взять участок на станции Отдых, но она отказалась. Я была совершенно убита. Как она могла отказаться? У нас была бы своя дача! «А кто бы строил дом и трудился на участке? – возразила мама. – У нас же в семье одни женщины, только один дядя Сеня, что бы он смог? Кто бы полез на крышу?»

Я поняла: наверное, лучше снимать.

От этого лета 1946 года осталось у меня еще одно жуткое воспоминание. Кроме нас в этом доме были и другие дачники. Семья молодого офицера, инвалида войны, без обеих ног, который ходил на протезах и ездил на специальном немецком мотоцикле с ручным управлением, состояла из него самого, жены и мальчика девяти лет. Поразительно, что эта семья сняла комнату с балконом на втором этаже под крышей. Не понимаю сегодня, как инвалид взбирался туда на протезах. Офицерский сын оказался злым, вредным ребенком. И хотя мы с ним были ровесниками, мы не дружили и вместе не играли.

Моего полуторагодовалого кузена Илюшеньку очень интересовал мотоцикл, вседа стоявший у дома. Однажды в одно из воскресений полковник вернулся откуда-то на мотоцикле и вошел в дом, забыв опустить крышку от багажника. Тетя Мира в это время гуляла с сыном по участку. Илюшенька, сидя у нее на руках, потянул ее в сторону мотоцикла. Тетя подошла и поставила сына в коляску мотоцикла. Малыш был очень доволен. Он положил правую ручку на кромку багажника. В ту же секунду злой мальчишка подскочил к мотоциклу и со всего маху опустил крышку багажника прямо на крохотную детскую ручку. Крышка захлопнулась и практически отрезала крохе два пальца. Я никогда не забуду его плача, крик несчастной тети Миры, два пальчика, висящие на тонкой кожице и ручейки крови, стекающие по ее спине от плеча на светлый крепдешиновый сарафан.

На наш участок тут же сбежалась масса народу. Дело в том, что вдоль нашей улицы шли от станции родители в детские сады и пионерские лагеря, расположенные в поселке. Забора на нашем участке не было, и на крики сбежались люди. Все давали советы. С соседнего участка прибежала Микина мама. Она принесла марганцовки и опустила больную ручку в раствор. Тем временем, мы не видели как, полковник спустился со второго этажа, сел в мотоцикл, куда-то уехал и привез пожилую женщину-военврача из ближайшего санатория. Врач всех зевак разогнала и стала колдовать над несчастным ребенком. Она буквально склеила пальчики с помощью специального заграничного лейкопластыря. Илюша успокоился.

В течение всего лета полковник привозил нам эту женщину и в конце концов пальчики срослись. Прошло более шестидесяти лет и до сих пор на пальцах у брата заметны маленькие шрамики. Но это только, если приглядеться внимательно.

В этой жуткой истории оказалась и смешная сторона. Когда военврач приехала в последний раз, и все стали ее благодарить, она со смехом сказала, что вообще-то она врач-окулист. Хирурга в санатории не было. Но она прошла всю войну и многим раненым помогала. «Почему же вы не сказали сразу, что вы не специалист?» – изумилась тетя. «Тогда вы бы не разрешили мне лечить ребенка, а времени на размышления не было!»

В 1947 году мы сняли ту же самую дачу на улице Маяковского. В этом году других дачников на участке не было. Хозяйка оставила себе с мужем комнату на втором этаже. Приезжали они на выходные дни на машине, что тогда было редкостью. К счастью для нас приезжали только на выходные. Иначе пришлось бы все бросить и уехать в Москву. Владелицей дачи была  высокая худая еврейка лет сорока. Звали ее то ли Сара Юльевна, то ли Сара Юрьевна, уже не помню. После приезда она поднималась к себе. И с этого момента нам, детям, не разрешалось не только бегать и прыгать в доме и на участке, но даже громко разговаривать. Взролые переходили на шепот, потому что у Сары Юрьевны болела голова, и уходили гулять в лес или к знакомым. Нас с братиком тоже забирали. Я ужасно ее боялась и этим летом не любила выходные дни, хотя это были единственные дни, когда я могла побыть с мамой.

Когда через двадцать лет в 1967 году мы с мужем приехали в Кратово, чтобы попытаться снять дачу для наших маленьких детей, мы зашли на улицу Маяковского. Нас любезно встретил бывший муж Сары Юрьевны. Он был жизнерадостен и красив, несмотря на то, что ему уже было шестьдесят лет. С ним жила молодая и очень интересная женщина. Он вспомнил меня и рассказал, что Сара Юрьевна умерла. Смерть ее была страшной. Она узнала, что у нее рак и выбросилась из окна московской квартиры. Дачу больше не сдавали.

А тогда в 1947 году я провела летние каникулы довольно весело. Во-первых, Илюшенька стал уже большим – два с половиной годика, и мне стало интересно с ним играть. А во-вторых, я познакомилась с девочкой Танечкой моего возраста, жившей на соседней даче. Родители Танечки были состоятельные люди. Ее отец занимал какой-то важный пост. Она жила на даче с мамой, а по субботам на дачу на шикарной машине с шофером приезжал отец. Я не знала фамилии подружки, не интересовалась этим. У меня сохранилась фотография ее с надписью на память.

В один осенний день весь наш двор в Большом Каретном был возбужден. За мной прислали дорогую машину с шофером, чтобы забрать меня к Тане на день рожденья. Все видели из окон, как машина просигналила, а затем бабушка вывела меня из парадного, я села, как барыня, в автомобиль и укатила, помахав бабушке рукой. На ее вопрос, когда и куда ей за мной приехать, ей ответили, что не стоит беспокоиться, вечером меня вернут обратно. Сам день рожденья я не помню, но удивительную поездку в черном лимузине помню очень хорошо.