Левитация

                Л Е В И Т А Ц И Я


    17 августа, 2001
 
    Меня зовут Катарина Вайолетт. Я люблю фиалки, сахар и самолеты. В моей комнате бледно-розовые обои, но их не видно, потому что я скрыла их под плакатами, фотографиями и вырезками из газет.
    Я начала вести дневник по совету своего психолога. Айкос говорит, что так я смогу преодолеть внутренний барьер, отделяющий меня от внешнего мира. Моя бабуля хорошо платит ему, и поэтому он старается изо всех сил делать вид, будто помогает мне. Айкос, ты сам попросил меня предельно честно вести записи. Так что, прости, но ты мне не нравишься! С самого первого сеанса. 
    Я не говорю почти три месяца. Вообще ни слова за восемьдесят один день (я посчитала только что)! С того самого дня, когда случилась авария. Я пообещала себе, что больше не заговорю, как бы мне не хотелось. Это своего рода наказание за то, что я каким-то чудом выжила. Папа, мама, Тайлер - они погибли, а я нет. Несправедливо!
    Кстати, что касается несправедливости. У меня есть очень много времени на мысли. Иногда они буквально раздирают мою голову на маленькие части, что безумно неприятно. Я постоянно думаю о протезе вместо правой ноги. И об ужасном шраме, рассекающем мое лицо от левого уха до подбородка. Я смотрю на себя в зеркало и с болью в сердце вспоминаю, какой красивой была прежде. Бог несправедлив! Если уж он сохранил мне жизнь, то почему бы не оставить мне еще и красоту? Ведь он и так отобрал у меня слишком много для обычного подростка. А жить без семьи, да еще и с уродской внешностью, трудно. Несправедливо.
    Раньше я была очень популярной в нашей школе. Примерное поведение, идеальные оценки и платья от Валентино Гаравани. Звездная девочка из звездной семьи. Мой отец владел ювелирным магазином в самом центре города. Мама рисовала потрясающие картины, которые охотно покупали. Тайлер был таким же идеальным учеником, как и я. Мы с ним двойняшки. В школе все называли нас «золотыми детьми». Но сейчас все кардинально поменялось.
    Школьные друзья уже давным-давно забыли номер моего телефона. Из всех них меня навещают только Кира и Рэт. Они приносят мне Маршмэллоу и батончики «Сникерс». Врачи пророчили мне нервную анорексию, но как тут станешь худой, если меня регулярно балуют любимыми сладостями? Моя сиделка Лекси, которая делает мне уколы по вторникам и пятницам, сказала во вторник, что я должна быть благодарна судьбе за свою жизнь и за таких друзей. Я едва сдержалась от того, чтобы не ударить ее по лицу. Как можно быть благодарной за такую жизнь?! Да лучше бы я умерла! Лучше бы я умирала сто раз подряд, чем жила вот так! Я вообще часто думаю о смерти. Наверное, мне хотелось бы покончить с собой, но это слишком страшно. Вдруг ничего не получится, и я сделаю только хуже. А этого я никак не могу допустить, потому что мне нужно доверие со стороны врачей. Я хочу, чтобы они как можно быстрее исчезли из моей жизни, а для этого я должна быть паинькой.
    В общем, я уже написала все, что хотела. И не уверена, что мне еще понадобится эта книжка.


    21 августа, 2001
   
    Я не смогла не написать. Я взаправду думала, что мне это не нужно, но все оказалось совсем наоборот. Иногда мне трудно сдерживаться от того, чтобы не говорить. Я пишу эти строки, а в голове у меня звучит голос. Каждое написанное слово я произношу мысленно с интонацией. Мне не хватает общения, но я не собираюсь нарушать свое обещание. Лучше я буду изливать душу сухим страницам, чем сухим людям.
    Сегодня ко мне приходил Рэт. Без Киры. И мне показалось это очень странным, потому что они всегда ходят вместе. Я спросила у него, где Кира. Рэт посмотрел на меня грустным взглядом и сказал:
–– Теперь я буду приходить один.
–– Вы расстались? –– не поверила я, приподняв брови.
–– Кира улетает в Шотландию на следующей неделе. Тридцатого. Она считает, что отношения на расстоянии – это глупо.
–– Улетает? Глупо? –– я бестолково уставилась на лучшего друга.
    Рэт ничего не сказал. Он вышел на балкон и закурил. Мне было тяжело подняться с кровати, но я заставила себя это сделать. Прихрамывая, я добралась до балкона и оперлась на спину Рэта. Он приобнял меня за талию и умостил свой подбородок у меня на макушке. Я всхлипнула.
–– Кира не говорила мне, что улетает. И ты не сказал!
–– Я до последнего момента надеялся, что у нее поменяются планы, –– Рэт сделал затяжку и выпустил дым через нос.
–– Она ведь придет попрощаться? –– с надеждой спросила я, сдавливая Рэта в объятиях.
–– Конечно, родная, –– ответил он. –– Конечно, она придет попрощаться.
    Я ждала, что слезы польются градом у меня из глаз. Ведь я не сказала ни слова! Вообще! Все эти вопросы и упреки прозвучали лишь в моей голове. Рэт знал наперед, что я у него спрошу. К тому же, он всегда говорил, что меня можно читать, словно открытую книгу. Рэт лучше всех на свете знает меня (после Тайлера, разумеется). Он был лучшим другом моего брата. Он воспитывал меня как свою сестру. Рэт знает каждую мою эмоцию, каждый взгляд и улыбку. А иногда мне чудится, будто он и вовсе способен прочесть мои мысли.
    Вот и сейчас Рэт прочел меня с легкостью. Он заметил мой отсутствующий взгляд и тихо сказал:
–– Я всегда буду здесь, хвостик. Я никуда не денусь, понимаешь?
    Я улыбнулась, услышав свое детское прозвище. Тайлер всегда называл меня так, потому что в детстве я постоянно ходила за ним «хвостиком», куда бы он ни шел со своими друзьями.
    Я понимающе киваю, потому что верю ему. Рэт поцеловал меня в лоб и ушел. Весь оставшийся вечер я бессмысленно шарахалась из угла в угол, словно беспокойный дух. Я ждала, что Кира вот-вот покажется на пороге моей комнаты. Что она обнимет меня и скажет, как не хочет уезжать. Но прождала я бессмысленно. Кира не пришла. Я решила, что нужно записать это в дневник. Потому что Кира важна мне, а все важное Айкос советовал записывать.
    У меня снова было много времени на мысли. Я подумала о том, как много проблем можно было бы избежать, если бы родных людей разрешали насильно удерживать рядом с собой. Ну, то есть, не скандалами и угрозами, а реальными действиями. Вот, например, я. Я не хочу терять Киру. Было бы здорово, если бы можно было привязать ее ногу к батарее у меня в комнате.
    Но потом я думаю о том, какая я все-таки эгоистка. Кира всю жизнь шла к тому, чтобы поступить в Эдинбургский университет в Шотландии. Я не должна вставать у нее на пути. Это ведь ее мечта.
    В общем, от всей этой писанины у меня устала рука.


    29 августа, 2001
   
    Сегодня я встретила свою бывшую классную руководительницу в парке. Миссис Дьюэрт выглядела еще более уставшей, чем я привыкла ее видеть. Я думала, она пройдет мимо и не увидит, как я запихиваю в рот большие куски клубничной сахарной ваты. У меня все руки были липкие и розовые. Но нет, мне не повезло. Миссис Дьюэрт подошла ко мне и улыбнулась своей фирменной улыбкой а-ля «я рада тебя видеть». Я тоже выдавила из себя нечто похожее.
–– Как ты, Катарина? –– задала она мне самый дурацкий вопрос на свете.
    Я кивнула в ответ, имея в виду что-то неопределенное.
–– Я искренне соболезную твоей семье, –– заявила Дьюэрт.
    Вранье! Она уж точно не соболезнует мне искренне, а все ее слова – пустой звук! Жалкая лицемерка, доживающая свою жизнь на развалинах неудачного брака! Еще полгода назад она называла меня малолетней распутницей, ищущей неприятностей, а моего брата – нахалом. Как следствие нашей популярности в школе. Все учителя не могли нарадоваться на нас, но только не старая Марта Дьюэрт.
    На самом деле, она не такая старая. Ей всего лишь чуть больше сорока. Но выглядит она просто ужасно для своих лет. Моя бабушка на ее фоне – красавица. Хотя, на самом деле, это не так. Я люблю бабушку, но красавицей назвать ее было бы уж слишком. У Патриции сахарный диабет, гнилые зубы, и от нее всегда пахнет ментоловыми сигаретами (плохая привычка от дедушки).
–– Ты очень сильная, –– сказала Марта, пытаясь заглянуть мне в глаза. Я не хотела смотреть на нее, потому что боялась, что не выдержу и скажу что-нибудь неприличное.
    Дьюэрт постояла еще немного рядом со мной, внимательно изучая меня взглядом, а потом резко развернулась и пошла в сторону своего дома, утирая вспотевший лоб носовым платком. Я заметила, как несколько девчонок на соседней лавочке уставились на меня, тыча пальцем в мой протез. Тут я все же не выдержала и показала ужасно неприличный жест. До аварии я бы никогда не позволила себе такого, но сейчас мне было настолько все равно, что я напрочь забыла о хороших манерах. Девушки брезгливо отвернулись от меня.
    Мне хотелось кричать. Мне хотелось колотить руками по асфальту, разбивая в кровь кулаки. Мне хотелось выплюнуть легкие наружу. Мне хотелось оторвать себе голову. Мне хотелось бежать на край Земли, бежать и бежать, пока сердце не остановится от перегрузки. Мне хотелось бить всех подряд, без разбора. Мне хотелось взорвать солнце, утопить рыб, раскрошить горы! Мне просто хотелось ничего не чувствовать.
    Мне так много всего хотелось, что я не выдержала и… не сделала ничего. Я продолжала сидеть на лавочке, вперив пустой взгляд в трещину на асфальте. Я разглядывала свою тень, вслушивалась в громкие уличные звуки и придумывала себе смерть. В конце концов, я устала от своих эмоций и решила прогуляться до Киры. К слову, она так и не зашла ко мне.
    У самого дома Киры я встретила ее маму. Миссис Орулав возилась с цветами в палисаднике. Я робко постучала по калитке, чтобы привлечь внимание к себе.
–– Катарина, это и вправду ты? Как я рада видеть тебя! Проходи, пожалуйста.
    Дана Орулав знала, что я не разговариваю. А еще она наверняка слышала о том, как ужасно я теперь выгляжу. Меня не смущал ее жалостливый взгляд, но мне хотелось бы, чтобы она смотрела на меня чуть с меньшим сочувствием. Дане все равно не понять, каково мне, а говорить, что она понимает меня, было бы слишком лицемерно.
–– Ты, наверное, пришла к Кире, –– Дана открывает входную дверь и пропускает меня вперед. Я неловко проскальзываю внутрь. –– Кира! Спустить вниз! К тебе пришла Катарина.
    Я услышала быстрый топот ног по лестнице, и тут же на меня налетела моя подруга. Я болезненно ойкнула, когда она сдавила мои плечи в объятиях.
–– Ари, как я рада! Мне столько всего нужно рассказать тебе! –– затараторила Кира, не обращая внимания на мой обиженный взгляд. –– Пошли в мою комнату.
    Подруга схватила меня за руку и потащила на второй этаж. Я не могу сказать, что мне шибко сложно ходить по лестницам, нет. Бабушка не поскупилась и заплатила за самый лучший протез, но, тем не менее, лестницы вызывают у меня некоторую опаску.
    В комнате у Киры царил извечный полумрак. На полу валялись футболки и зарядки от планшета и телефона. Я осторожно пробралась к кровати и с удобством умостилась на ней, обхватив себя руками. Я смотрела на Киру с упреком. Мне хотелось, чтобы она почувствовала мою обиду. Но Кира была слепа к моим чувствам. Мне хотелось заплакать.
–– Завтра я уезжаю, Ари. Завтра у меня начнется новая жизнь!
    «А как же я?» – пронеслось у меня в голове. Меня раздражала улыбка на лице Киры. Я думала, она будет хоть капельку грустить от того, что расстается со мной. Расстается с Рэтом! Я даже не знаю, за кого из нас мне было обиднее всего.
–– Завтра я все начну с начала, понимаешь?
    Нет.
–– Я всю свою жизнь мечтала о том, чтобы учиться в этом университете! Тебе ведь Рэт уже все рассказал? По лицу вижу, что да.
    Но почему ты не видишь другое у меня на лице? Почему не видишь обиду и злость?!
–– Только не смотри на меня так, Катарина. Не смотри. Ты не понимаешь, что я на грани. Еще чуть-чуть, и я сорвусь. Совсем капельку, и я не смогу сделать и пары шагов из дома.
    Кира пнула ногой чемодан. Я громко втянула воздух ноздрями.
–– Ты и Рэт – самое лучшее, что есть у меня. Но я не могу из-за вас менять планы на жизнь. Я уже сказала это Рэту. Теперь говорю тебе. Я уеду, понимаешь? И вряд ли вернусь когда-нибудь. Я не хочу, чтобы меня что-то держало тут. Ари, прости меня. Прости.
    Я не простила ее. Я никогда не прощу ее. Я ушла от Киры с темным клубком эмоций внутри. Ярость, обида, зависть, эгоизм – все это поселилось у меня в душе, не желая уходить. Я честно пыталась прогнать эту гадость из себя, но не под каким предлогом чувства не желали оставлять меня. Я снова думала, что расплачусь, но глаза опять остались сухими. Ни одной слезинки. Ни одного слова. Если люди хотят оставить меня, я не стану возражать. Я и без них смогу вытерпеть всю эту боль. Учитывая, что ни один из них не чувствует и малой толики того, что чувствую я.
    Сегодня я думала о смерти меньше, чем вчера. Но зато сегодня я остановилась на одном способе самоубийства и множество тысяч раз проиграла его в своей голове. Один и тот же способ, но разные развязки. Например, в одной у меня все получается, и я умираю. А в другой концовке меня останавливает бабушка или Айкос, или Рэт. Мне меньше всего на свете хочется, чтобы Рэт застал меня за тем, как я умираю. Смерть, знаете ли, дело интимное.
    Ах, ну да, про способ. Вчера, от нечего делать, я спустилась в папин кабинет, в который не заходила со дня аварии. Я слонялась из стороны в сторону, предаваясь воспоминаниям, заглядывала во все ящички, перебирала шершавые листочки пальцами. Потом мне вдруг захотелось заглянуть в папин старый секретер. Я подошла к нему и открыла первый попавшийся под руку ящик. И в ту же секунду убедилась, что Бог еще не совсем оставил меня. В ящике лежал потрясающий блестящий Кольт. И я поняла, что хочу умереть именно так. Представляешь, как звучать будет?
  " –– Она  выстрелила себе в висок.
    –– А что за оружие?
    –– Кольт 1873 года.
    –– Ммм, да у нее отличный вкус!"
    Папа обожал коллекционное оружие. Он купил Кольт всего за пару месяцев до аварии, и каждый последующий день хвастался им. Я решила умереть от того, что когда-то приносило удовольствие. Надеюсь, удача будет на моей стороне!


    1 сентября, 2001
   
    Меня разбудил ужасный сон. Скорее, даже кошмар. Помню каждую его деталь, словно я смотрела фильм. Мне снились две красные розы, похожие друг на друга, как две капли воды. Просто розы и ничего больше. Вокруг кровавых бутонов была темнота. Но потом к розам подлетел мотылек и, едва коснувшись острых шипов, сгорел. И еще один мотылек, потянувшись к свету от пламени первого мотылька, наткнулся на шип и воспламенился. От него пламя было даже ярче, чем от первого. Я проснулась с криками и размахивала руками. Бабушка поднялась ко мне в комнату и принялась успокаивать, крепко прижав к своей груди. Я не сопротивлялась, как обычно, когда она меня жалела. Наоборот, мне хотелось, чтобы обо мне позаботились.
    Я не знаю, почему сон так напугал меня. Я просто отчетливо ощущала опасность, которой веяло от роз. Цветы прямо-таки источали аромат смерти, если такой, конечно, существует. Немного придя в себя, я позвонила Рэту. Просто молчала в трубку, слушая его голос. Рэт сразу понял, что что-то случилось, потому что я еще ни разу не звонила ему на мобильный со дня аварии. Кстати, теперь прошло уже девяносто пять дней.
    Несмотря на то, что Рэт был пьян, он умудрился пролепетать мне что-то ободряющее. Я ненавижу пьяных людей. Они представляют угрозу обществу. Они разрушают семьи, убивают людей! Хотя, наверное, не обязательно употреблять алкоголь, чтобы убивать. Я, например, убиваю себя без всякой «лишней» стопки. Но Рэт был не таким. Рэт никогда не пил. Но, учитывая обстоятельства, я не сильно удивилась. Киру я больше не видела. Она улетела в Шотландию даже не попрощавшись. Я возненавидела ее за это.
    Вчера ко мне снова приходила Лекси, моя сиделка. Пока она делала мне уколы, я тайком украла десять долларов, торчавших из заднего кармана ее джинсов. Я не знаю, зачем сделала это. И хочу вернуть ей деньги. Просто мне понравилось чувство безнаказанности. Интересно, убийца моей семьи почувствовал то же самое, когда услышал в суде «Не виновен!»?


    4 сентября, 2001
   
    Я почти решилась убить себя. Меня останавливает только то, что я не могу найти место для смерти. Звучит, наверное, глупо, но я хочу что-то особенное для своей кончины. Например, Метрополитен-музей. Представляешь заголовки в газетах? «Несчастная девушка выстрелила себе в голову в Метрополитене на глазах у нескольких сотен людей!» А разговоры? Все обожают сплетни!
 " –– Она застрелилась в Метрополитене.
   –– Какой ужас! А что за оружие?
   –– Кольт 1873 года.
   –– Да-а, она разбирается в самоубийствах!"
    Сегодня мой личный водитель Генри предложил отвезти меня в салон красоты. Он помнит, как я любила это дело раньше, но сейчас, если честно, моя красота заботит меня меньше всего на свете. Но от поездки я не отказалась, так как посчитала, что на моих похоронах люди должны видеть меня красивую. В салоне я провела большую часть этого дня. Но, даже несмотря на усталость после всех этих бьюти-процедур, я не хотела домой. Я написала на пыльном стекле машины Генри, что хочу пройтись одна. Генри не стал возражать. Он знал, что я все равно не послушаюсь.
    В общем, ветер судьбы занес меня на площадь перед Метрополитеном. Я тупо стояла рядом с шедевром архитектуры (как говорила мама) и заламывала руки за голову. Неожиданно у меня за спиной раздался глубокий мужской голос.
–– Я прихожу сюда каждый вечер, чтобы посмотреть на счастливчиков, которые смогли побывать в этом музее.
    Я обернулась и увидела высокого парня со щетиной и чехлом для гитары. У его ног сидела большая овчарка. Я криво улыбнулась ему, когда увидела, как он смотрит на мой шрам. Но парень быстро взял себя в руки.
–– Дело не в деньгах, понимаешь? Просто туда не пускают с животными, –– парень подбородком указал на свою овчарку. –– Меня, кстати, Честер зовут. А собаку – Фауст.
    Я засмеялась. Мне показалось странным назвать собаку Фаустом. Во всяком случае, моей фантазии хватило бы на Дика или там на Лаки.
–– А как тебя зовут?
    Я в воздухе вывожу свое имя по буквам.
–– Ка… Ка-та…Что?
    Я повторяю движения, но уже медленнее.
–– Ка-та-ри-на. Катарина? Красивое имя. Ты не разговариваешь?
    Я киваю. Честер оценивающе смотрит на меня. У него красивые зеленые глаза и добрая улыбка. Наверное, за ним бегают много девчонок.
–– Ты немая?
    Я отрицательно мотаю головой. Это даже забавно.
–– Знаешь, мне все равно. Можешь не разговаривать. Так даже интересней. Хочешь сахару?
    Честер протянул мне на ладошке сахарный кубик. Я улыбнулась и приняла угощение.
–– Ты красивая, Катарина. Очень красивая. Фауст не даст соврать мне.
    Услышав свою кличку, овчарка громко гавкнула. Я снова улыбаюсь. По-настоящему. Не вымучиваю улыбку, как делаю это на встречах с Айкосом или дома с бабушкой. Мне просто хочется сделать приятно Честеру.
–– У меня нет дома, кстати. Я живу в машине. А еще у меня лейкемия. Говорят, не лечится. Классно, правда?
    Честер смотрит на меня и улыбается. А у меня такое чувство, будто мне повесили гирю на сердце. В глазах у меня появляются слезы.
–– Хочешь, я сыграю тебе что-нибудь на гитаре? Что ты любишь?
    Я беру его за руку и пишу пальцем на белой коже: «Сыграй для меня свою любимую песню».
–– Как хочешь, –– улыбается Честер, доставая гитару из чехла.
    Он смотрит прямо мне в глаза и берет первые аккорды. Я замираю, узнав песню. Это Metallica «The Memory Remains». Раньше я слушала ее каждый день по нескольку раз. Как ему это удалось? Сначала сахар, теперь песня.
    Мы стоим перед Метрополитеном, вокруг нас столько людей, что можно задохнуться. Но мы никого не замечаем. Честер играет на гитаре, а я завороженно слушаю его. Кажется, это первый вечер со дня аварии, когда мне не так больно. То есть, больно, но в два раза меньше.

   
    8 сентября, 2001
   
    Уже четыре дня подряд мы встречаемся с Честером. Я по-прежнему не разговариваю, но он и не просит этого. Честер приходит ко мне домой, играет на гитаре мои любимые песни и кормит меня сахаром. Между нами ничего нет. Я имею в виду то, что обычно бывает между мужчиной и женщиной. Честер рассказал мне свою историю жизни. Рассказал про раннюю смерть отца, про нового отчима и про то, как он избивал его, пока Честер был ребенком. В шестнадцать он сбежал из дома на машине отца. Чесс работал на стройках, чтобы заработать себе на еду. А по вечерам играл у входа в метро на гитаре. По большей части, для удовольствия. Как рассказывал Честер, в один из пасмурных дней к нему прибился щенок. Он как раз играл на своем обычном месте, когда маленький комок забрался в чехол для гитары и сделал вонючую лужу. Цитирую: «Это была любовь с первого взгляда!»
    Фауст заменил ему друзей по колледжу, которые забыли про него почти сразу, как только он оказался в трудном положении. О своей болезни Честер узнал не так давно и совершенно случайно. Врачи сказали, что жить ему осталось чуть больше двух месяцев.
   Ну вот! Я намочила страницу своими слезами. Чернила потекли. Черт! Черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт черт

   
    10 сентября, 2001
   
    Сегодня я была в Метрополитене. Я потратила шесть с половиной часов, чтобы обойти как можно больше залов. Больше всего мне понравился Средневековый зал. Я стояла напротив гильотины и представляла, как острое до предела лезвие вонзается в тонкую кожу у меня на шее. А еще мне понравились кинжалы времен Османской империи с рубинами. Наверное, они тоже были острыми. К сожалению, со мной рядом был Рэт, поэтому слезу пустить не получилось. То есть, присутствие Рэта не остановило бы меня, но я не хотела, чтобы он лишний раз переживал. После уезда Киры он сам не свой. Мне больно видеть его страдания.
–– Она ни разу не позвонила, –– сказал Рэт, когда мы проходили зал Искусства Азии. –– Я не ждал многого, но хотя бы один звонок. Ведь не сломала бы она пальцы из-за этого, верно?
    Я достала дневник из сумки, открыла на пустой странице и написала: «Забудь ее. Я забыла». Рэт мне не поверил. Тогда я написала: «Хочу познакомить тебя кое с кем. Завтра».
–– Неужели парень? –– улыбнулся Рэт, пихнув меня локтем в бок.
    Я кивнула и разрыдалась. Прямо в зале Искусства Азии. Я подумала, что хочу вернуться обратно в Средневековый зал и подставить шею острому лезвию гильотины. Тогда в газетах написали бы: «Несчастная девушка покончила с собой в Средневековом зале Метрополитена». А люди бы стали говорить обо мне.
    " –– Слышал? Какая-то девушка покончила с собой в Метрополитене.
      –– Да ну! Как?
      –– Отрезала себе голову.
      –– Вау, она такая оригинальная!"
    Рэт гладил меня по спине и шептал ласковые слова. Он крепко прижал меня к себе. Я вспомнила Тайлера, маму и папу. Боль стала настолько невыносимой, что я закричала. Рэт закрыл мне рот ладонью и вынес на руках из музея. На свежем воздухе мне полегчало.
–– Я боюсь за тебя, Ари, –– шепнул Рэт. –– Ты – единственный близкий мне человек, не считая моей семьи. Если с тобой что-нибудь случится, я не вынесу этого.
    Я не могла даже думать о том, чтобы сделать ему больно. Я обняла его крепко-крепко, насколько хватило сил.
    Рэт больше ничего не говорил. Он молча отвел меня домой и поцеловал в лоб на прощание. Я написала ему на чистой странице: «Приходи завтра утром, в девять, в наш любимый ресторан. Я познакомлю тебя со своим другом. Он тебе понравится».
–– Девять? Издеваешься?!
    Я стукнула его корешком дневника по голове.
–– Хорошо-хорошо, приду. Ты же знаешь, хвостик. Я всегда приду.
    Рэт ушел, а я все продолжала стоять на крыльце, переминаясь с ноги на ногу. Пальцы самопроизвольно нащупали пачку сигарет в кармане.
    Kent. Восьмерка. Такие курил Тайлер.
    Я выкурила одну сигарету, любуясь закатом. Люблю закатное небо с его пастельными оттенками. От нежно-персикового до кроваво-красного. Докурив, я еще немного постояла и, в конце концов, вошла в дом. Там меня уже ждала бабушка. Она приготовила мой любимый пирог с черникой и заварила чай.
–– С мятой. Как ты любишь.
    Я обнимаю ее. Я так люблю бабушку, что мне становится стыдно за мои мысли о смерти. Но раз я решила, значит должна довести дело до конца. Возможно, я подожду чуть-чуть. Я не хочу бросать Честера, как все его друзья.
–– Опять курила? –– строго спрашивает бабушка. –– Да что мне с тобой делать…
    Ничего не делать, бабушка. Я сама все сделаю с собой. Ты только закажи мне гроб посимпатичней. Я ведь была популярной девочкой когда-то.
    Тайком стащив парку кусков черничного пирога, я закрылась у себя в комнате. Бабушка ненавидит, когда я ем не на кухне. Я нашла номер Честера в дневнике и позвонила ему. Дождавшись, когда он возьмет трубку, я скинула. Потом повторила то же самое еще раз. Это наш условный сигнал. Он значил, что я хочу видеть его.
    Честер и Фауст приехали на стареньком «Шевроле Нова». Я вылезла из окна своей комнаты и бросилась в объятия к Честеру. Я гладила его по волосам. Я хотела вечно касаться его татуировок на руках и родинок на шее.
–– Ну вот, волчонок, ты заставляешь меня дрожать, –– улыбается Честер.
    Он называет меня волчонком из-за цвета глаз.
–– Я принес тебе кое-что, –– Чесс достает из кармана упаковку тростникового сахара. –– Давай, подожжем его? Ты пробовала когда-нибудь жженый сахар?
    Я качаю головой.
–– Брось, волчонок, так нельзя жить! Фауст, давай-ка покажем Ари, как нужно есть сахар.
    Овчарка, спокойно сидевшая все это время в машине, теперь выскочила и носилась вокруг нас. Честер достал из кармана зажигалку и ложку. Он положил кусочек сахара в ложку и стал держать ее над пламенем зажигалки. Через мгновение я почувствовала запах карамели. Сахар полностью расплавился, и тогда Честер остудил его для меня.
–– Вот тебе леденец, волчонок. Откуси мне что-нибудь, если не понравится!
    Честер провел рукой по волосам. На костяшках пальцев правой руки у него вытатуировано слово «Герой». Я перехватываю его руку и целую каждую букву.
–– Зря, Ари. Очень зря, –– шепчет Честер.
    Я беру в руки дневник и пишу: «Какая разница? В запасе так мало времени, а ты хочешь делать все по правилам. Так не получится. Мы не такие. Мы не можем позволить себе роскошь в виде долгих ухаживаний и бессмысленных прогулок по парку. У меня нет времени на это, потому что его нет у тебя. Мы не можем делать все нормально, понимаешь?»
    Честер тяжело вздохнул. Я провела рукой по его шее.
–– Я не хочу причинять тебе боль.
    Мне уже больно. Я вывожу эти слова корявым почерком у себя на руке.
–– Фауст, иди ко мне, малыш, –– Честер подозвал к себе овчарку и стал трепать ее по холке. Видимо, это успокаивает его.
    Я пишу на чистой странице дневника: «Я хочу познакомить тебя с одним очень важным для меня человеком. Завтра. Приезжай за мной в восемь утра».
–– Хорошо. Но сейчас мне нужно уехать.
    Я вопросительно поднимаю бровь.
–– Я хочу успеть в магазин до закрытия. У Фауста закончился корм. Ты не обидишься?
    Я пишу ручкой у него на руке: «Нет. Только приезжай завтра. Это важно»
–– Я понимаю, волчонок. Все будет хорошо.
    Честер прижимает меня к себе на мгновение, но так же быстро выпускает из объятий. Сегодня ночью я буду спать спокойно. Я это чувствую.

                ***
   
    11 сентября 2001 года Катарина встретилась с Честером в восемь утра, как они и договаривались накануне. Она привела его к башням-близнецам Всемирного Торгового Центра, где находился ресторан «Окна в мир» на предпоследнем этаже одной из башен. Честер сказал, что не переносит высоты. Катарина рассмеялась и написала у него на руке: «Я буду с тобой. Что тебе какая-то высота, если нам подвластна левитация?».
    Все, кто был утром 11 сентября в ресторане «Окна в мир», погибли.

Lykke Li – I Know Places